Ковчег Полдня

Фаня говорил на старорусском чисто и правильно, но словарный запас его был как-то странно перекошен и довольно-таки ограничен — а иногда у Олега возникало впечатление, что ограни­чен и глуповат сам Фаня. Он охотно рассказывал про свою жизнь. На южном берегу реки — она называлась (Олег чуть не свалился с нар) Андуин — проживало довольно много народу, промышляющего натуральным хозяйством, частью сектанты, частью беженцы из Посадки (смысл этого словосочетания Олег выяснил несколько позже). Деревня Фани находилась дальше на юго-восток, в горах. Они земледелием почти не занимались, вместо этого они копали медный колчедан в старом карьере, который разрабатывали еще во времена Посадки. Медь и железо как таковые им были ни к чему, медью они вообще не пользовались, а железо в изобилии можно было собрать на развалинах Посадки, да и варить железо из колчедана занятие неблагодарное. Из колчедана и каких-то еще сопутствующих минералов они получали купорос (как медный, так и железный) и квасцы, которыми торговали с земледельцами.

Олег не был экспертом в области средневековых и доисторических технологий горных разрабо­ток, но описание колчедановых шахт произвело на него впечатление. Они не могли организо­вать вскрышные работы и расширить карьер; вместо этого они копали в склонах карьера гори­зонтальные штольни, подпирая потолок деревянной крепью. Руду из штолен они вывозили на тачках по деревянным полозьям, а из карьера поднимали воротом, приводимым в движение бы­ками.

В целом, ведение натурального хозяйства на чужой планете Фаня описывал как занятие тяжелое и неблагодарное. Подкормиться дарами леса было практически невозможно. Ничего похожего на земные грибы в местных лесах не было. Ягод, напротив, было довольно много, и почти все неядовитые, но и практически не питательные, большинство даже от цинги не помогали. Са­мым ценным растением в окрестных лесах был "дуб" — сопоставив показания, Олег понял, что это то же самое дерево, которое он счел похожим на сосну — с пробковой корой и круглыми мясистыми листьями. Именно из него были сделаны нары в бараке и в больнице — то есть дре­весина этого дерева тоже была больше похожа на сосну, чем на земной дуб — зато его орехи скорее напоминали земные желуди: крупные, жесткие, но, в общем, съедобные для людей и даже питательные, только неприятные на вкус. В неурожайные годы их собирают, перемалыва­ют и подмешивают к муке.

Из крупных зверей в лесу водятся "овцы", "медведи" и "страусы". "Овцы" травоядные, покры­тые шерстью, ходят на четырех ногах, но бегают на двух задних. Осенью они отъедаются на желудях, а на зиму впадают в спячку. Бегают они довольно быстро, но не могут бежать долго, поэтому на них несложно охотиться в загон. Но по весне они худые и мясо у них жесткое, а к осени накапливают жир, но жир этот воняет желудями и есть его невозможно. Поэтому охо­титься на них легко, но практически бессмысленно, разве что в голодные годы. "Медведи" крупные, размером с корову (корова была у Фани, пожалуй, самой любимой единицей размера. Олег заметил некоторые нестыковки и попросил показать, какая у них корова. Фаня показал что-то размером... ну, в крайнем случае, с сенбернара, и признал, что да, у городских коровы крупнее, а у нас в лесах что-то измельчали), питаются чем попало — ягодой, кореньями, пада­лью, а по весне и овцами. Как и овцы, "медведь" может бегать быстро, но легко устает, и до­вольно глуп. Он агрессивен, особенно по весне, но здоровый человек без особых проблем мо­жет от него убежать или отбиться палкой. Как и у овец, по весне его мясо слишком жесткое, а по осени воняет желудями, зато шкура его ценится, хорошо выделанная шкура стоит десяток па­тронов.

Самая вредная тварь в окрестных лесах называется "страус". Это нелетающая птица размером примерно с индюка, у нее короткие крылышки с коготками, при помощи этих коготков они лов­ко лазают по деревьям, разоряют гнезда летающих птиц. Шея у него короткая, а вместо клюва — зубастая пасть (кстати, здесь почти все птицы зубастые). Они хищники, летом питаются мел­кой живностью, нападают на овечьих детенышей, летающих птиц тоже ловят, по осени не брез­гуют желудями, а зимой (в спячку они не впадают) раскапывают овечьи берлоги. Они могут бе­гать не только быстро, но и долго, к тому же умные и наглые. Деды рассказывают, что в старые времена они людей боялись, а сейчас подходят к деревням, роются в мусорных кучах, пытаются выкапывать на огородах картошку. На людей они, вроде бы, не нападают, но зимой из-за них стараются поодиночке в лес не ходить. Да и если нарваться на пару страусов, защищающих гнездо или выводок — мало не покажется.

В Андуине водится рыба — та самая, которая несколько раз попадалась Олегу на обед, но до Андуина от деревень было далековато. И, к тому же, по реке время от времени ходят катера с пулеметами, распугивают рыбаков и срывают сети. В притоках Андуина живут более своеоб­разные водные твари, по описанию Фани — тела их похожи на рыбьи, но вместо плавников у них лапки с суставами, пальцами и перепонками между пальцами. Используя эти лапки, они очень ловко выбираются из сетей и вершей, поэтому ловить их можно только на удочку или острогой — но для остроги они мелковаты, поэтому о какой-бы то ни было ловле в промышлен­ных масштабах речи идти не может. Зато они вкусные, даже вкуснее андуинской рыбы с плав­никами.

Сельским хозяйством заниматься тяжело. Возделанная земля родит неплохо, но чтобы распа­хать новый участок, необходимо несколько лет по сложной схеме засыпать его то известью, то купоросом, то навозом, то человеческим дерьмом, то землей с уже возделанных участков или, лучше, с огорода, то опять навозом — и только после этого возникает надежда что-то выра­стить. Из скотины есть только коровы, их можно кормить местной травой, но не больше трети рациона, зато — Олег это специально уточнил — можно кормить картофельной ботвой. По-ви­димому картошка здесь была генно-модифицированная, без соланина. Коров держат скорее ради навоза, чем ради молока и мяса.

Огнестрельного оружия в деревнях полно, почти в каждом доме есть автомат или карабин в приличном состоянии, у некоторых целые арсеналы, но патроны буквально на вес золота. Как показалось Олегу, патроны использовались в качестве денег, но больше в качестве счетной еди­ницы (медвежья шкура стоит десять патронов, пять мешков зерна — один патрон и т.д.), чем в качестве основного менового средства. Патроны копят и очень берегут, при охоте не использу­ют, даже на медведей ходят с дубьем и копьями, а нарезное оружие — как, с неожиданным глу­бокомыслием, сказал Фаня — это только против людей. Правда, даже никто из стариков не по­мнит, чтобы до такого реально доходило. В их поселке делают черный порох, но стрелять чер­ным порохом и самодельными пулями из короткоствольного нарезного автомата калибра 5.45 — это каждому понятно, что ничего хорошего не выйдет. А сделать нормальный ствол типа мушкета или кремневого ружья они не могут, хотя у беженцев из Посадки есть книги с рисунка­ми и описаниями. В поселке есть две деревянные бомбарды, рассчитанные на стрельбу камня­ми, и еще несколько ручных камнеметных мортирок, тоже деревянных, но все понимают, что это несерьезное оружие.

О цивилизованной жизни Фаня рассказывал гораздо менее подробно. Фактически, процентов девяносто всех вопросов о жизни цивилизованных районов заканчивались одним из двух отве­тов — "нам это не можно" или "безблагодатность", а еще процентов пять — сочетанием этих двух ответов. Впрочем, кое-что удалось выяснить и про цивилизацию.

Посадка — так раньше называлась столица колонии. Она была на южном берегу Андуина, ки­лометрах в пятистах южнее. Потом, десять поколений назад, северные и юго-восточные обла­сти отделились — на вопрос "почему" Фаня ответил "безблагодатность" — и началась между­усобная война. Сектанты ушли в горы еще за два поколения до начала войны, поэтому за ходом событий они не следили, но шесть поколений назад северяне сбросили на Посадку и лояльные ей города несколько атомных боеголовок. Городское население составляло не больше полови­ны населения колонии, да и в городах многие спаслись, но оставшись без тракторов и удобре­ний на чужой планете, сельские жители и беженцы из городов стали вымирать от голода. Неко­торые — по оценкам Фани, немногие, но сколько-нибудь конкретных цифр он не назвал — при­бились к сектантам и переняли их приемы терраформирования и обработки почвы. Потом часть сектантов спустилась с гор в предгорья, где земля была поудобнее.

С системой именования также все оказалось странно и нехорошо. Цивилизованные местные жители именовались не именем, фамилией и отчеством, а "первым именем" и "вторым именем". Пойманных сектантов записывали с одинаковым первым именем, как сказал Фаня — "типа клейма получается". У всех цивилизованных людей первое и второе имя различались, но были именно именами — Василий Петр и т.д.. Олег спросил — "второе имя — это имя отца?", ожидая опять услышать в ответ "это нам не можно", но неожиданно получил развернутый ответ — "Нет, они отцов не знают, а матерей не помнят", за которым последовала длинная тирада, со­стоящая преимущественно из непонятных слов, но там несколько раз повторялись слова "без­благодатность" и "тихий ужас". Точной расшифровки этой тирады Олег добиваться не стал. Как он понял, именно из-за этого (или в том числе из-за этого) сектанты и ушли в свое время в леса.

Зачем сектанты ходили сдаваться в концлагерь и зачем выдавали себя за землян, Олег так и не выяснил. В бараке было еще человек пятнадцать сектантов, они сторонились остальных заклю­ченных, да и Олега не особенно принимали за своего, с ним общался практически только Фаня. Говорили они между собой на языке, с грамматической точки зрения практически чисто старо­русском, но многие слова, особенно относящиеся к местным реалиям, были искажены или заме­нены на что-то непонятное.

На выяснение всех этих деталей у Олега ушло несколько дней. В целом, концлагерь был вовсе не лагерем смерти — даже минимальная пайка была вполне приемлемой по питательности, при­мерно такой же, чем его кормили в больнице, а за выполнение нормы на работах полагалась еще дополнительная пайка со сливочным маслом (однако масло было странновато на вкус, как пока­залось Олегу — с добавками маргарина, или это у наевшихся местной травы коров так пахло молоко?) и свежим мясом. Компот из местных ягод, которым их регулярно поили, Фаня одо­брил, сказав, что это одна из немногих ягод, которые помогают от цинги, но у них в предгорьях такие не растут.

Работа была тоже терпимая — их гоняли на лесоповал. Олег по понятным причинам постарал­ся оказаться в паре с Фаней, они взялись за двуручную пилу и достигли в этом деле немалых успехов. Фаня был невелик ростом и тощ, но жилист и привычен к такой работе, в поселке им часто приходилось валить лес для крепи или строительства. Норма для них с Олегом оказалась вполне посильной, даже приходилось тонко балансировать усилия, чтобы не переработать лиш­него, но и чтобы это не выглядело как откровенное безделье.

Олег потихоньку начал учить местный язык — Фаня его, как выяснилось, неплохо знал, хотя ворчал, что язык у городских меняется очень быстро, так что деды часто не понимают внуков, а прадеды правнуков уже вообще никогда понять не могут, и что все это от безблагодатности. Олег поставил себе в уме галочку — выяснить, как в таких условиях они сохраняют технологию — неужели каждое поколение переводят всю техническую литературу? Или Фаня преувеличи­вал? Или у них техническая лексика менялась не так быстро?

Язык отличался от русского по звучанию, но не так уж сильно — по общей грамматической структуре, да и многие корни слов не то, чтобы сохранились, но остались узнаваемыми, поэто­му, привыкнув к произношению, суффиксам и окончаниям Олег начал понимать довольно-таки много. Разве что структура падежей изменилась, из шести осталось четыре, в том числе зва­тельный. На второй день Олег уже знал точный перевод всех команд конвоя, а на третий — уже понимал отдельные фразы в разговорах "цивилизованных" заключенных и мог с ними объяс­ниться по простым вопросам вроде дележа очереди к умывальнику или передачи хлеба за сто­лом.

Спасательная команда должна была прибыть уже даже по самым пессимистическим расчетам. Черт возьми, за такое время можно было и с Земли корабль зафрахтовать. Олег начинал всерьез нервничать по этому поводу. Посмотреть вечером на звезды так и не получалось — "зона" с на­ступления сумерек и до самого восхода освещалась прожекторами. Засветка от них была такая, что можно было разглядеть только луны, да и то с трудом. Никаких радиоприемников в области досягаемости для заключенных, конечно же, не было. Газет тоже не доставляли.

На четвертый день Олег влип в крупные неприятности.

Мужеложство среди "цивилизованных" заключенных принимало какие-то поистине гаргантю­анские формы и масштабы. Самым удивительным было даже не количество половых актов (все-таки работа на свежем воздухе и практически полноценное питание), а равнодушное к ним отношение. Парочки, а порой и более многочисленные группы, никого не стеснялись и занима­лись своим делом прямо в жилом помещении барака, главным образом по вечерам от ужина до отбоя (после отбоя ритмичный скрип нар, особенно если второго этажа, вызывал справедливые нарекания). Сектанты смотрели на это со смешанными, но обычно сильными и всегда негатив­ными чувствами, многие открыто скалились или плевали на пол. Конечно же, это не способ­ствовало налаживанию отношений между группировками. Олег сначала внимательно следил за тем, кто там кого, чтобы ненароком не сесть за один стол с кем не надо и не оказаться "зачушко­ванным", но потом понял — да и Фаня, разумеется, упомянув "безблагодатность", это под­твердил — что цивилы никакого значения этому не придают и считают вполне невинным и ни к чему не обязывающим развлечением.

Собственно неприятности начались с того, что Олег перед ужином зашел в "комнату отдыха" (правильного ее названия Олег так и не выяснил) и обнаружил там человек десять заключенных, мирно сидевших по углам и зашивавших дыры в робах, а чуть ли не посередине комнаты — капо, причем самого главного, со знаком на повязке. Капо пребывал в коленно-локтевой позе и без штанов, а сзади над ним усердно трудился кто-то из рядовых зэков. Как бы ни был капо увлечен процессом, но он все-таки посмотрел в сторону входной двери, а Олег в этот момент как раз не смог скрыть позыв к тошноте.

За ужином Олег, посматривая в сторону столов для капо, не мог не поймать встречных взглядов, бросаемых в его сторону, и взгляды эти не предвещали ничего хорошего.

Через некоторое время после ужина, уже в бараке, Олег увидел, как в его сторону движется уже знакомое полукруглое построение красноповязочников, причем крайние в строю недвусмыслен­но постукивали по рукам табуреточными ножками с торчащими из них гвоздями. Помеченный капо поманил Олега к себе. Олег пожал плечами и пошел, прикидывая план действий. План не вырисовывался — конечно, нокаутировать двоих-троих он мог бы быстро, и логично было бы начать с тех, что с дубинками — но как-то их много, и диспозиция нехорошая, и — самое глав­ное — какой у охраны план действий на такой случай? Идти на прорыв на пулеметы через спи­рали Бруно, имея в руках в лучшем случае табуретку, а в худшем — ножку от нее? Да даже до спиралей еще надо добраться, на окнах решетки, а двери-то они первым делом заблокируют...