Окно в Полночь

— Сверяйтесь, — отозвался редактор.

Я мельком глянула на часы. Почти десять. Успеть бы домой к двенадцати. Если именно после полуночи меня настигают провалы в памяти... Не хочу потом слушать небылицы о себе от Валика и шефа. Если я ничего не помню... то чем же занимаюсь-то ночью?.. Я прикинула оставшийся объем работы. Тридцать полос формата А3 вычитано, сверить и подобрать за Валиком невнесенные ошибки, перечитать заголовки и подписи под фотками — и домой. Еще час работы, не больше. Прежде мы и до двух-трех ночи задерживались со сдачей, а потом в типографии психанули и обозначили дедлайн — до двенадцати, и точка. Опоздаем хоть на пять минут — газета не выйдет в печать.

— Василиса, шустрей, — скомандовал Гриша, пробегая мимо. — Валентин, пятую полосу открой, мы рекламный макет не заменили.

Я взялась за проверку заголовков. "Цены на гречку выросли вдове", "Облуживание по-королевски", "Сосем не тот случай" и "Совращение заводских работников" немного подняли настроение. Впрочем, в моем хит-параде на первом месте уже года два неизменно оставалось шедевральное "Святая вода благотворно воздействует на человеческий оргазм". Журналист, разумеется, писал об "организме", а вот о чем он думал по ходу работы над статьей...

— Гриш, да у тебя все ошибки по Фрейду.

— А ты свою работу работай! — буркнул он, шурша полосами. — А ты, напоминаю, корректор, а не психолог! Так, Валентин, на восьмой, где дырка, фотку поставь...

"Не психолог"... Я вообще-то и не корректор, а филолог и писатель. А здесь... так, на покушать зарабатываю.

— Игорь опять завтра в позу встанет, что не его фотки берем, а информагентства, — заметил Валик.

— Как встанет, так и сядет, он же не памятник, — отмахнулся Гриша. — Будет знать, как чудить по утрам и ломать имущество организации. На пятнадцатой полосе фотку высветли и рекламу пива замажь.

— Может, денег с них стрясем? — пробормотал друг. — Спецвыпуск накрывается, а премию к Новому году охота...

Я подняла голову и переспросила:

— Спецвыпуск накрывается? А почему я об этом не знаю?

— А потому что в облаках витать меньше надо, — беззлобно отозвался редактор, вдумчиво изучая что-то на экране монитора. — Рекламы не набрали наши трудоголики. Кризис, видите ли.

— А ты у них чайник реквизируй, — посоветовал Валик, — и печенюшки. И оклад обрежь, чтобы только на процентах сидели. И кризис сразу кончится, и реклама появится.

— Отставить диверсии! — нахмурился Гриша, потер живот и вздохнул: — Но про чайник с печеньем ты верно сказал...

— Грабим? — ухмыльнулся друг.

— Иди, — благословил редактор.

Я, сверяя последнюю полосу, фыркнула:

— На кого теперь валить будете?

— На тебя, — хором заявили "диверсанты".

— А совесть-то в курсе? — усмехнулась я.

— Совесть в деле! — весело отозвался из коридора Валик. — И в доле!

— А-а-пчхи! — согласно чихнул Гриша.

За день мы подъедали все свои припасы, а поздним вечером, когда кроме нас троих в редакции уже никого не было, — чужие. Обычно "рекламные", но иногда вспоминали о совести и воровали у журналистов. Но у рекламщиков — чаще. За журналистами приходилось подъедать засохшее и завалявшееся. А рекламщики по долгу службы постоянно разъезжали по фабрикам и магазинам, таща оттуда и колбасу, и сыр, и печенье с сушками и пряниками, и все свежее и вкусное.

Валик ушел "на дело", а редактор сел на его место. Муз, кстати, сразу же от Гриши шарахнулся и вновь уселся на мой монитор, свесив кривые ножки. Я аккуратно сложила сверенные полосы в стопку, убрала старые в "макулатурный" ящик стола и предупредила:

— Я — домой.

Время — почти одиннадцать.

— Иди, — Гриша рассеянно таращился на Муза, но, понятно, ничего не видел.

Крылатый прохвост этим пользовался и, обернувшись, корчил редактору страшные рожи. Впрочем, он такой страшный сам по себе, Муз, в смысле, что и корчить-то ничего не нужно.

Я быстро переобулась, выключила комп и натянула шапку:

— И завтра не приду.

— И не надо, — редактор устало откинулся в кресле и сложил руки на выпирающем животе. — Я тоже не приду.

Я надела шубу, застегнулась и перекинула через плечо сумку, хмыкнув:

— Ты-то? Тебе по должности полагается быть здесь всегда. Но мечтать, говорят, не вредно...

— Кышь, — насупился шеф, — сгинь, нечистая сила.

— До пятницы, — я махнула рукой и устремилась к лифту.

Успеть бы... Некрасиво, конечно, но с Валиком объясняться не хочется. И поднимать неприятную тему — тоже. Она почти улеглась, как и беспокойство. После сдачи номера от переизбытка информации так голова болит, что не до птеродактилей совсем. Хочется прийти домой, забраться под одеяло и сдохнуть до утра. Чтобы воскреснуть часам к двум дня и вопросить "Доколе?.." И, не получив ответа, вновь пойти по исхоженному порочному кругу. Сама выбрала. Сама виновата.

— Васька! А ну, стой!..

Я прошмыгнула в лифт, нажала на кнопку и нервно улыбнулась:

— Знаешь... давай потом. Пока! И не валите на меня свои пряники!

— Вася!..

Грозный окрик должного результата не возымел. Я махнула рукой, и двери лифа закрылись. Я сказала — завтра, значит — завтра! И неважно, что завтра на работу я не приду. И — бегом домой. К голодному коту, глюку-птеродактилю, компу и одиночеству.

И кому я такая ненормальная нужна-то?.. Даже Валик, во избежание неприятностей, сразу решил, что мы "дружим", и точка. И, как метко сказал мой бывший на прощание, осчастливь мужчин, не начинай ни с кем отношений. Уже в который раз думаю, что он прав. Но — это все лирика. А проза висит в ванной на потолке. Кстати, как там Баюн, ужился ли с глюком, будь он неладен?.. А может, померещилось спросонья?..

Я вышла из бизнес-центра и вздрогнула. У здания напротив, через дорогу, стоял сутулый парень в ярких кедах и расписывал стену граффити. Ядовито-зеленая люминесцентная краска обрисовывала странный символ, а мне опять померещился другой парень, из пыльного коридора. Но... нет, этот вроде знакомый — и кеды, одетые в мороз, и рыжая псина рядом с палкой скачет... Точно, или в отпуск пора, или на больничный, пока вдохновение не схлынет, а Муз не денется куда-нибудь.

Ледяной ветер и сибирский мороз стали еще одним "за" к двухнедельному отгулу после каникул. А что? Я два года работаю без отпуска. Имею право. Пусть Гриша ищет мне замену, где хочет. До февраля уйду в астрал и там переведу дух. Все для себя решив, я быстро дошла до дома, от мороза и волнения забыв о пустом холодильнике. Мысли о котике, которые я тщательно отгоняла работой, вышли на первый план. Надеюсь, дома все в порядке...

Четыре этажа я преодолела бегом, на ходу расстегивая шубу, но в пролете между четвертым и пятым остановилась. Темно, хоть глаз выколи... И с площадки доносится явный лязгающий скрежет. Очень, кстати, знакомый. Так моя соседка по площадке, Серафима Ильинична, дверь открывает. Я пользовалась подсветкой от сотового, дядя Боря — зажигалкой, а Серафима Ильинична полагалась на свой третий глаз и пыталась в полной темноте попасть ключом в замочную скважину.

Я замерла. И без того день дурной, так не хватало еще этой бабке на глаза попасться... Всего на площадке находилось три квартиры: ближе к лестнице моя, посередине — дяди Бори, а дальняя — престарелой пары, Владлена Матвеевича и, собственно, его жены. И если соседа я никогда не видела (по слухам, он был сидячим инвалидом весьма преклонных лет), то Серафима Ильинична постоянно шныряла по округе. И знаменита бабулька была своим третьим глазом (вернее, его отсутствием). Мало того, что она фанатела от "Битвы экстрасенсов" и врубала телевизор на всю округу, так и сама пыталась предсказывать будущее по поводу и без. Мне от нее тоже перепадало, но никогда не сбывалось. А опасалась я не столько предсказаний, сколько параненормального вида сумасшедшей бабки. Ибо выглядела она жутко. И, предсказывая, прилипало намертво.

Лязганье ключа затихло, и скрипнула дверь. Я посчитала до двадцати, дождалась повторного скрипа и характерного щелканья замка и осторожно поднялась на площадку. Вроде, никого... Сняла холодные перчатки и достала из кармана шубы ключи и сотовый. Опять свет зачем-то вырубили... Надо завтра в ЖЭК позвонить и пожаловаться, второй раз на неделе без света остаемся... Я открыла дверь, улыбнулась урчанию Баюна, но в квартиру зайти не успела. Цепкая рука схватила меня за локоть.

Выронив ключи и заорав, я дернулась, освобождаясь, и резко обернулась. Голубоватое сияние экрана сотового озарило потустороннее лицо Серафимы Ильиничны. Мертвенно-бледная сухая кожа, обтянувшая острые скулы, остановившийся взгляд, направленный в "куда-то там", поджатые сухие губы, короткие и всколоченные седые волосы.

— Беда за тобой... — прошептала она замогильно. — Беда, девонька...

— Се-сераф-фим-ма И-ильинична... — прозаикалась я испуганно. Сердце колотилось как сумасшедшее. Вот же подловила и подкралась, а... Так и ноги протянуть недолго...

— Слушай! — крикнула бабка строго и, дико вытаращив бесцветные глаза, сипло повторила: — слушай да запоминай! Беда за тобой. Шаг за шагом — и все ближе, — фразы прорывались сухо, отрывисто: — Другая ты. Сила у тебя есть, самой неведомая. Раскрываться начала. И беда с ней идет за руку. Оттуда идет. Через тебя. К тебе. За тобой. Душа нужна, — и, запнувшись, крикнула резко: — Душа, поняла? Сила в ней! Берегись того, чем занимаешься! — и снова сипло, глухо: — Уж не свернуть с пути... Дверь открылась, путь указан. И идет за тобой. Идет... — и отступила, выдохнув: — Дома будь, защита есть... Рядом с тобой те, кто беда... Идут они... Идут... Идут...

Я в ужасе попятилась, громко хлопнув дверью. Баюн громко и успокаивающе заурчал. Я, дрожа, сползла по стенке и сгребла кота в охапку, крепко прижав его к груди. Мать твою, да что ж это за день-то за такой, а?.. И ночь еще... И невольно вздрогнула.

Кухонные часы тихо пробили полночь. Во мраке коридора неловко, но явно заворочались безликие тени...

Глава 4

Я сам не свой, мой след потерян,

Я с головой в песчинках времени

Упал на дно...

"Би-2"

...Тень подкрадывалась медленно, осторожно, бесшумно. Наблюдая за ней краем глаза, я затаил дыхание. Тень, нерешительно замерев в двух шагах от меня, сгустилась и притворилась моим отражением-спутником. Я вздохнул. Когда же они обретут наконец мозги и начнут думать?.. Тень обрадованно протянула руки к моим плечам. Дождавшись, когда костлявые пальцы коснутся обнаженной кожи, я резко обернулся и схватил тень за горло. Та, трепыхнувшись, пискнула и приняла облик своего хозяина.

— Ну, доброй ночи, — я приподнял бровь.

Тень съежилась и обмякла. Я же рассматривал ее с насмешливым любопытством. Немногое люди из моего окружения имеют коротко стриженые волосы и столь высокий рост при худощавом телосложении. Я склонил голову набок, всматриваясь в "лицо" тени, на котором проявились грубоватые резкие "черты" и загорелись синевой раскосые глаза.

— Доброй ночи, Астор, — я доброжелательно улыбнулся. — Поговорим?

Пустой взор стал осмысленным. Я улыбнулся еще доброжелательнее. Тень сникла окончательно. И молчала. Метала на меня из-под густых бровей затравленные взоры и упрямо молчала.

— Хорошо, будь по-твоему, — я пожал плечами. — Тебе тень не нужна, а вот мне пригодится ее сила. Выпью одним глотком.

— Ос-с-ставь ее, — прошипел безгубый рот тени. — Чего ты хочеш-ш-шь?

Я уселся на стул, заставив тень сжаться в комок, и принялся перечислять:

— Во-первых, спать. А ты опять отвлекаешь меня от столь важного дела. Еще я бы предпочел общаться с тобой лицом к лицу. Если у тебя хватит смелости. Также мне не помешала бы сила, которую я вынужден тратить на защитные заклятья, и деньги, которые я почему-то должен тратить на то же самое. И, самое главное...

— Короче, мальчишка, — поморщившись, просипела тень.

Я усмехнулся:

— Опять перебиваешь? Нельзя быть таким нетерпеливым, Астор, ты же говорил, что это первый признак неуверенности в себе. Так вот, самое главное — это собственная тень.

— У тебя никогда ее не было, — глухо обозначил очевидное незваный гость.

— Ничего, еще будет, — самонадеянно заявил я. — И чем скорее ты и тебе подобные оставят меня в покое — тем быстрее она появится.

— Не видать тебе тени. Мелковат. Глуповат. Трусоват. Слабоват. Даром что высшим рожден, когда самое твое место — среди низших существ.

— Наставник, — я качнул головой и ухмыльнулся, — ты непоследователен. Недавно я был достоин почтить своим присутствием ряды серединных существ. Как, ты опять ошибся? — я картинно поднял брови: — Не может быть!

— Мальчишка, — тень страдальчески закатила глаза. — Глупое создание, я же пытаюсь спасти тебя!

— От чего? — с интересом спросил я.

— От самого себя, разумеется, — он нахмурился. — От всего остального ты защитишь себя сам, даром что высший да с моими знаниями. Только от самого себя.

— Не стоит утруждаться, — я посмотрел в расплывчатое "лицо" холодно и жестко. — Не стоит. Я давно все решил.

— Ты не вернешься, — предсказал Астор. — В путь отправится бесчисленное поколение безтеневых высших, но до цели дойдут лишь десять человек. Понимаешь? Всего десять человек из десяти тысяч! А остальные погибнут. Хранители сторожат свои тайны. И никому не позволят уйти из своего логова живым. Только тем, кто получит тень и принесет клятву молчания. А ты... Ты даже вступительное испытание не пройдешь!..

— Понимаю, — ответил спокойно. — Я, может, и глуповат, но я все понимаю. И все решил. Я пойду, — и на мгновение отвел глаза: — и ты должен понять... Я... не могу не пойти.

— Можешь. Тень — не единственный источник твой силы. Ты же знаешь... Ты — не такой, как остальные высшие. Ты... другой.

- Это не сила, — я упрямо мотнул головой. — И я не могу не пойти. Испугаться и забиться в угол, чтобы потом остаться и без тени, и без силы? Лучше смерть. Я не смогу стать обычным человеком.

— Рожденный ползать... — начал мой собеседник.

— ...везде пролезет, — беззаботно улыбнулся я.

Тень длинно выругалась. Я состроил удивленную гримасу:

— Наставник!..

Он замолчал. Долго-долго смотрел в мои непроницаемые глаза. Тяжело вздохнул. И сдался:

— Отпусти тень.

— И никаких нравоучений? — уточнил я.

Астор кивнул:

— Полночь в помощь. Более не приду.

— Всего доброго, — и я разжал руки.

Тень выпрямилась, потянулась и метнулась к окну. Я напряженно наблюдал за каждым ее движением. Оглянувшись, тень кинула на меня взгляд, полный сожаления, и растворилась в полуночном мраке. Я откинулся на спинку стула, вперив в окно невидящий взор. Наставник, наставник... Зачем же ты воспитывал во мне уверенность, знание собственной сущности и силы, стремление достигать невозможного... если полагал, что я способен лишь молча сидеть на обочине, беспомощно наблюдая за закатом Полуночи? Если никогда не верил, что я способен получить тень — так или иначе?