Ижорский гамбит Византийца

— Значит перед боем надо подпалить огонь вот тут, хм... как хитро придумано, колёсико и кремень.

— Хитро, но запомни, у каждого оружия есть свой предел. Как по прочности, так и по времени. Всего только десять нажатий на педаль. И ещё, при всех говорить не буду, но если случится так, что ладью будут захватывать. — Я сделал паузу, настал один из неприятных моментов сохранения секретов.

— Ты что такое говоришь, Алексий. Кто нас сможет одолеть?

— Я сказал если. Так вот, почувствуешь, что уже всё, кранты, шансов на спасение нет, то дёрни за это кольцо. — Показывая на нехитрый тёрочный механизм пороховой гранаты, закреплённой под огнемётом. — У команды будет пара секунд, прыгайте в воду и спасайтесь вплавь.

Людвиг ещё не привык к моему понятию о времени, поэтому переспросил, уточняя:

— Пара секунд это что? Ты как-то странно излагаешь, Алексий.

— Четыре раза вздохнуть, после смерть. Не спрашивай меня о том, что находится там, и не вздумай проверить, если дорога жизнь. Давай-ка лучше ещё раз попробуй вон тот кустик подпалить.

Шагах в тридцати, на берегу, у самой воды торчал одинокий кустарник, своим видом напоминавший неприличный жест, с вытянутым средним пальцем. Людвиг направил сопло на цель, слегка задрав вверх, крутанул колёсико, поджигая фитиль и нагнетая давление в системе, резко открыл запирающий клапан.

3. Устье Ижоры.

Поход Ульфа Фаси, начавшийся с ожидаемого отказа короля Норвегии Хакона Хаконссена принять участие в мероприятии (так как был занят подавлением восстания мятежного герцога Скуле Бардссона), потерей трёх шнек в связи с внезапным штормом, а вместе с ними трёх капитанов с наёмными отрядами — предстоял полный забот и тревог. На одном из погибших кораблей следовал инженер-итальянец, нанятый готландцами за тридцать марок и отвечающий за возведение укреплений. И если убыль личного состава можно было как-то компенсировать норвежскими добровольцами, то с потерей главного строителя вместе с шанцевым инструментом шансы экспедиции из разряда позитивные, переходили в малореальные. Оставшиеся два монаха, присланные епископом, говорили на латыни, могли читать написанный текст, но, ни черта не понимали в чертежах фортификационных схем. Повальная безграмотность — бич того времени, давала о себе знать. Ульфу оставалось полагаться только на свои силы и знания по возведению острога. Кое-что в укреплениях он сам смыслил, что-то посоветуют его сослуживцы, а что-то снизойдёт само собой, как это обычно бывает. Вот только расчеты его строились на том, что после того, как конунг Новгорода получит известие о начале вторжения, пройдёт не меньше месяца. Пока тот соберёт войско и станет предпринимать попытки по его выдворению, если вообще начнёт, то он успеет. С матёрым волчарой Ярославом такой фокус бы не прошёл, а с его сыном вполне может выгореть. За это время планировалось возвести кое-какие укрепления, или хотя бы насыпать вал с частоколом. А там, глядишь, и подвоз провианта наладится, а дальше — дальше он побьёт молодого князя, возможно, постарается взять его в плен, и будет диктовать свои условия торговой столице Северной Руси.

* * *

Тем временем, в стольном граде на берегах Волхова, события развивались отнюдь не так, как мы планировали. Ещё бы чуть-чуть и столь драгоценное время было бы безвозратно упущено. А всё из-за стремления власть придержащих создать себе 'тёплое болото' из спокойствия и благополучия, не взирая ни на какие беды и катаклизмы. Хорошо, хоть Сбыслав Якунович не подвёл. Помимо того, что использовал всё свое влияние на военного князя, так ещё уговорил Мешко, обладавшим лучшей соколиной парой в Новгороде, постоянно быть у того на глазах, да наговаривать на шведов. Александр, всё ещё надеялся, что придётся наказывать обнаглевших северных купцов, решивших обустроить вотчину на его, как он мечтал, землях, и не то что не спешил, а всем своим поведением выторговывал у новгородских бояр всё новые преференции. Вроде и готов городу послужить, а вот, чего-то не хватает. Словно имел по этому поводу чёткие инструкции от своего властолюбивого папаши. Когда оговоренные сроки стали подходить к концу, бояре вместе со своими дружинами, продемонстрировав приличное по численности войско выступили. Новгородская рать шла к Ладоге самостоятельно, составляя почти две сотни человек, и не лапотников-ополченцев, вооружённых только что срезанными и заточенными кольями, а крепко сбитые отряды, ощетинившиеся железом, имевшие за своей спиной не один удачный грабёж или поход, как кому нравится. Сила впечатлила и, догадавшись, что цацкаться с князем больше не намерены, Ярославович отдал команду на выдвижение. По пути к новгородцам присоединились четыре десятка ладожан с хорошими доспехами, в основном дальние родственники застрельщиков похода. Как ни странно, озёрные жители прихватили с собой немалое количество лошадей, дабы сподручнее было увозить награбленное добро. Что им напел Сбыслав, история умалчивает, но пошли с радостью, пообещав домашним скорейшее возвращение. В итоге, укомплектовав войско подвижным обозом, всего две дюжины волокуш, объединённая новгородско-ладожская рать двинулась к точке рандеву с основными силами на реке Тосна.

За день до объединения, в купленном ещё в прошлом году, как оказалось у приказчиков Пахома Ильича, ярко-бирюзовом шатре, два старых приятеля рассуждали о своих делах скорбных. Сбыслав Якунович восседал на особом, отслужившим не одну военную кампанию массивном походном сундуке, с крышкой из переплетённых кожаных полос и слушал, как его друг Гаврила Алексич вздыхает при каждом упоминании о серебре. Точнее, разговор шёл о пифосе с вином. Емкость, литров так на сто, отряжённой князю в знак расположения и будущих совместных дел. По-простому — банальной взятке, призванной поспособствовать вылазки на емь этим летом. А ведь не только привозным спиртным исчислялись затраты. Один только купчишка-разведчик, вернувшийся практически с убытком, довёл хозяев чуть ли не до расстройства желудка. Послухи в стратегических местах, проводники и прочие шпионские штучки, вылившиеся в весьма затратное мероприятие. Только вместо давно задуманного — они здесь. Поход и так оторвал от дел насущных, потребовал срочных капитальных вложений и пока не давал никакого дохода. Сбыслав уже жалел, что не был проведён молебен. Тайный от всех вояж за сокровищами свеев, не имел идейной составляющей, которая придаёт воинству особую силу духа. Тот последний козырь, который бросают в игру во время кризиса. Грабить шли с радостью, но при серьёзном сопротивлении, экспроприаторы, как правило, думают о личном спасении, а не о том, как переборов свой страх, вырвать победу. В общем, проблем хватало, и решения отнюдь не рисовались радужными тонами. Тем не менее, Сбыслав Якунович не стал рассказывать товарищам, об одном интересном эпизоде, когда во время застолья у Пахома Ильича опустела вторая бутыль, а третья ещё не была распечатана. Появившееся столь нескромное желание повеселиться и услышать пение артистов-скоморохов оказалось удовлетворено несколько необычным способом. Тут ему и предстало прослушать церковный хор, записанный в памяти плеера. То, что трезвый человек воспринял бы как чудо или напротив, полное бесовство, пьяному Якуновичу показалось Божьим откровением. Представьте на секундочку, что вы никогда в жизни не видели и не знаете, что такое акустические наушники и для чего они предназначены. Прибавьте к этому осознание, что девайс сей работает с вами персонально, как бы делая вас избранным. А теперь умножьте на психологический эффект, который достигается тональностью хорового исполнения. Материя этого действия ох, как не проста. Хотите испробовать? После этого случая, доверие всем словам своего нового друга было полное.

— Господи, — причитал Гаврила, — как я мог согласиться на эту затею с казной?

— Пахом Ильич врать не будет, дело верное, — утешал Сбыслав.

— Да ты мне каждый раз говоришь, что дело верное.

— А разве когда-то ошибался?

— Ну...

— То, что он мне показал, когда мы вино у него в тереме попивали... многого стоит. Поверь мне, Гаврюша.

— А коли побьёт нас этот Фасе-масе, что тогда я домашним скажу? Ох, лучше б я в Карелу пошёл, там хоть бы рухляди насобирал или льна уволок.

За шатром раздался шум и отчётливый крик дозорного:

— Ладья! Свеи к Ладоге идут!

Ополченцы высыпали к берегу, потрясая оружием, требуя немедленно пристать кораблю к берегу. Вскоре к ним присоединились вожди похода. Как ни странно, но ладья стала поворачивать к затону. Не доходя до суши метром семи-восьми, размахивая куском пергамента, свёрнутого в трубочку, с борта прокричал какой-то важный человек:

— Я рыцарь Магнус Ульвссон, — доносился до слушателей хрипловатый голос, — пленный гость Пахома Ильича, иду в Новгород с посланием для конунга!

После этих слов Гаврилу Алексича как подменили. Он стал похож на обиженного ребёнка, стоявшего долгое время у прилавка с мороженым, которого родители взяли за руки, и повели прочь.

— Да что ж это твориться, Сбыслав? Покуда мы тут топчемся, Пахом уже полон взял, да наверняка нашу казну деребанет. Как-никак за зипунами шли, а не комаров кормить!

— Конунг Александр Ярославович, завтра будет здесь, на этом месте. Можешь его подождать с нами. — Боярин прокричал в ответ, не обращая внимания на призывы Гаврилы Алексича.

— А кто ты такой? — Магнус спрятал в мешок письмо, попутно пересчитывая столпившийся у реки народ, выходило печально, почти двести пятьдесят душ, вооружённых и готовых сражаться.

— Сбыслав Якунович, боярин Новгородский. — Представился командир ополчения, и тут же поинтересовался, узнавая знакомые черты в лице собеседника: — А ты не родич Рогодичам?

Магнус, несколько раз, бывавший в Новгороде, на свадьбах племянников и племянниц вспомнил боярина.

— Родич! Но это к делу не относится.

Ладья пристал к берегу, Ульвссон вместе с Биргером и его оруженосцем пошли в шатёр к Сбыславу. Оставшиеся свеи сходить и поразмять ножки на зелёной травке не стали, так и остались в лодке, показывая всем видом не слишком дружелюбный настрой. Тем не менее, через какое-то непродолжительное время, общий язык был найден и вскоре, ополченцы узнали о произошедшем сражении на Неве.

Со своими особыми понятиями о справедливости и правде на земле, Микула промышлял разбоем под Киевом, состоя в организованной преступной группировке с весьма серьёзным покровителем. Затем, когда уяснил, что рядовыми татями жертвуют без малейшего сожаления, сбежал в вольный Новгород, где оттачивал своё ремесло в сборных солянках ушкуйников Меши. Там он и познакомился со Снорри, разорившимся бондом из северных фьордов, волей судьбы оказавшийся среди пленных людей Биргера.

— Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как. — Делился слухами со своими товарищами Микула.

— Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так что ли? — Не веря в сказанное, усомнился Путята.

— Снорька так рассказал, он всё бачил. Не веришь? Пойди, сам спроси. Мы с ним три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь, вот просит, что б из полона выкупил.

— Нет ничего проще. Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него твоего дружка. — Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. — На, сходь отнеси Снорьке, приятелю твоему. А то не жрамши они, даже костра не распалили.

Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё пол тушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, добавил луковицу, быстрое движение пальцев рук и, готов узелок.

Снорри сидел на борту ладьи, свесивши ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё дед, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Предок передал внуку любовь к оружию и рыбной ловле, а так же ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, насаждавшие свои порядки и являющиеся виновниками потери столь доходного места. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло, и после смерти матери, было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлусон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов, бывшего бонда чуть не убили. Старушка, не иначе, как финская колдунья выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.

— О... Микула, снова хочешь истории послушать? — Снорри с сожалением посмотрел на удочку — рыбы не было. — Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.

— Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. — Микула бросил узелок своему бывшему однополчанину.

Что для голодного организма пол утки, так — три минуты трапезы. Но свей, управился в полторы, так как отдал половину гостинца соседу.

— Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?

Микула знал немного, но рассказал всё, что слышал.

— Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема, на шесте стоит.

— Да уж, — Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума, было мало, — чем больше богатства, тем меньше сострадания, — дело плохо.

— Ты не переживай Снорька, потерпи чуток, — Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем недолго, — выкупим тебя, али обменяем.

— Мы на свейском подворье жить будем, у гардских купцов . — Уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлуссон.

В это время в шатре Сбыслова по случаю появления гостей шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не особо жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути — такие же как и мы.

— На Готландский двор сразу идите, Магнус знает, он там был. — Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться, и к кому лучше ходить в гости.

— А храм... там... есть? — Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.

— Есть конечно, церковь святого Олафа. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. Так что уже больше ста лет стоит ваша Варяжская божница.

Сбыслав вспомнил, как ему доводилось в составе посольства ходить к франкам, и там, Православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в новгородских мехах. Да и воск в свечах, в своих мрачных церквах палили оттуда же. Впрочем, все эти триадологические, мариологические и прочие расхождения в догматике его мало интересовали и не заботили, но эта несправедливость заставила задуматься, и тогда он решил, что его вера сильнее, раз не боится ставить чужие храмы на своих землях.