Ижорский гамбит Византийца

Ижора. 1240 год. На земли прибалтийско-финских и словенских племён пал взор западных завоевателей. Решение уже принято и собранные полчища готовы к походу. Кто остановит их? Он — Византиец, бывший морской офицер ушедшей державы. Он — воин, а поле битвы для него — вся история нашей Родины. И если на северо-западе Руси, мировые гроссмейстеры стали передвигать целые народности и армии, словно фигуры по огромной шахматной доске, то он предложит свой гамбит.

Борисов Алексей Николаевич

На правах рукописи (С)

Севастополь, 2010г

Цикл Византиец часть 2.

'Ижорский гамбит Византийца'

(роман)

Военно-историческая фантастика, альтернативная история.

1. Новгородские истории.

Из треснувшей известняковой плиты вода родника стекала почти бесшумно. Катилась себе тоненькой струйкой, пока не вгрызалась в свою товарку, отчего струи всплёскивало и, уже объединившись в крутящийся прозрачный жгут, журча, влага спешила к сотворённой природой гранитной чаше, выливаясь из которой, неслась к большой воде. К Пудости, а та уже к Ингре, к великой реке целого народа. И так происходило изо дня в день, год за годом. Время шло своим чередом, и даже вечное багровое светило, прячущееся за похожие на небрежно содранные звериные шкуры облака, ни в силах изменить сложившихся устоев как всегда клонилось к закату. Ещё не заполыхали отблески вечерней зари, как откуда-то со стороны леса пополз редкий, несмелый туман, который боясь приподняться и растаять в воздухе, изо всей силы цеплялся за каждую кочку и куст. Постепенно он накрыл луг и на мгновенье замер, словно затаился от смертельной опасности, как по реке разнесся скрип корабельного дерева, натужные выдохи гребцов и чужой этой земли говор. Скандинавская шнека со свейским купцом Гротом стала поворачивать к берегу, где на пригорке, у устья речки, втекающей в полноводную Неву, расположился одинокий хутор.

Не так давно, здесь обосновалась семья кузнеца Юхи. Разругался коваль со своей ижорской общиной, забрал семью и подался к побережью, подальше от злых языков. Срубил дом, обзавёлся хозяйством и стал жить. Окрестный лес снабжал дичью, заливной луг делился сочной травой с домашней живностью, на огороде прорастала репа и прочие овощи, а остальное давала река. Худо-бедно, но заработка от проходящих кораблей в период навигации на жизнь хватало. Всем это было выгодно. Путешественники часто ночевали на приветливом берегу, чинились и даже отмечали это место на своих лоциях, как благоприятную стоянку. Юха же, в свою очередь выменивал у них недостающие в хозяйстве товары, а жена варила брагу, славящуюся на сто вёрст окрест. Ещё пару лет и искатели лучшей доли станут обживать побережье двух рек. А как иначе? Устье всегда притягивает людей.

— Инга, готовь угощения. Пойду, узнаю, может, что по железу корабелам надо, пока горн не погасил?

— Юха, не забудь сказать про пиво, как знала, что пригодится.

— Обязательно скажу.

Мужчина поправил нож на поясе, сделал несколько шагов по направлению к берегу, обернулся и подмигнул двум девочкам пятилетнего возраста, вьющимся возле юбки матери. Оглядывая знакомую местность, он вдруг ощутил щемящее беспокойство в душе, которое оставалось непонятным ему самому. Чувство тревоги и какой-то тяжести сперва коснулось его груди, а потом подступило к сердцу пронзительной тоской. 'Я скоро', — так и не сорвалось с его губ.

Иноземцы вытащили шнеку на берег, познакомились с Юхой и, узнав про свежее пиво, приняли его приглашение повечереть в домашней обстановке, попросив сварить нечаянно сломанное лезвие длинного ножа. Наконец, все хлопоты подошли к концу и при свете домашнего очага гостей накормили от пуза. Инга предложила наваристую похлёбку, тушёную оленину и собранные с утра ягоды. Всё было хорошо, вечером пели песни, рассказывали новости, но утром случилась беда.

Воспользовавшись гостеприимством хозяев, предоставивших ночлег и еду, пришельцы оставили долги, посчитав для себя, что расплатились сполна, отняв жизни доверчивых ижорцев. Шнека уходила в сторону Ладоги, а над крышей дома ещё струился сизый дымок умирающего очага.

* * *

Почему на Руси так долго не строили больших кораблей? Ведь если прикинуть, чем больше водоизмещение — тем больше груза можно принять. И там, где шесть новгородских ладей везли полторы сотни тонн, венецианцы управлялись двумя галерами. Неужели тямы или мастерства не хватало? Но не всё так просто, как говаривал Флобер: 'хороший Бог в деталях'. Даже если и построил бы какой-нибудь фантазёр крупный корабль и что? Где бы он вёл свою трудовую деятельность? Ответ очевиден: размер Русского флота упирался в логистику речного сообщения, где зачастую невозможно эффективно использовать крупнотоннажные средства из-за недостаточной глубины акватории и порогов, кои приходилось преодолевать, дабы пересечь огромную сухопутную державу. А, как известно, думками сыт не будешь. В Новгороде строили и трёхмачтовые морские суда, которые превосходили по грузоподъёмности кораблики балтийских стран, но это было больше экспериментом и, едва достигнув Ладоги, они больше не видели родных стапелей. Спрос рождал предложения и рабочими лошадками надолго оставались набойные ладьи, наподобие той, что служила Пахому Ильичу. Вот только не подходило нам это судно для намеченных планов, требовалось нечто среднее между галерой и ладьёй.

Вопрос о втором корабле стал тогда, когда до нашего похода в устье Ижоры оставалось чуть больше трёх недель. За то короткое время, которое мы провели в Новгороде, Пахом успел обзавестись ватажкой из шестидесяти добровольцев, по которым в разных княжествах Руси и не только, давно плакала виселица. Осуществить сие оказалось совсем не сложно, поскольку город притягивал к себе огромные массы людей, стремящиеся найти лучшую долю. И как водится, различных авантюристов среди них было хоть отбавляй. Ильич, собирая отряд, действовал с прицелом на будущее. Заранее арендовал старую корабельную мастерскую, готовую вместить под свою крышу даже сотню людей. Договорился с огнищанами, прибывшими из-под пригорода Торжка о подвозе продуктов, с кожевенниками о поставках кожи, с охотниками о дичи и после этого объявил о наборе, отдавая предпочтение хлебнувших лиха. Ему были нужны люди, полностью зависящие от него, видевшие в купце не только некую стабильность, но и надежду на безбедное существование. Задуманное оказалось достигнуто довольно скоро. Ухари оказались готовы идти, куда скажут, и делать всё, что прикажут. Главное, чтобы конечный результат радовал, и желательно сопровождался звоном серебра в объёмистых кошелях, шелестом дорогих тканей и переливом сверкающего меха бесценных шкурок. Командовал этим отрядом Андрей Бренко, по прозвищу Чело. Бывший католический рыцарь, три года назад перебравшийся на Русь, по слухам принявший православие, занимался какими-то непонятными делами в Новгороде и, оставшись без единой куны, предложил свои услуги Пахому Ильичу, приведя с собой два десятка подельников. Вскоре мы познакомились.

— Людвиг Люнебургский. — Представил мне рыцаря Пахом, когда тот зашёл в недавно отстроенный склад, прямо на подворье новгородца.

— Так как тебя величать, — переспросил у высоченного немца, одетого в изрядно вытертый полушубок без пуговиц на голый торс, — Людвиг или Андрей?

— Можно так и этак, но здесь лучше Андрей, — великан повернулся ко мне немного боком, пряча прореху на штанине.

Пока он крутился, вдобавок к ущербным порткам, я заметил и дырку на полушубке, не иначе прорубленной топором, со следами запёкшейся крови по краям. Так что Андрей из соляных краёв, показался мне фруктом ещё тем.

— Приодеть бы тебя, — подумал я вслух, — следуй за мной, станем тебе амуницию подбирать. Кстати, — уже на ходу спросил у наёмника, — а почему Чело прозвали, вроде по-италийски это небо означает?

— Ага, выше уже некуда, — отшутился рыцарь, нагибаясь перед проёмом двери явно не рассчитанным на верзилу, — у нас в семье все мужчины такие.

Рост предводителя ватаги превышал мой на полголовы, где-то под два метра с мелочью, не меньше. Такого и в моё время, когда дети не голодают, редко встретишь, а уж тут, где два аршина шесть вершков считается рост выше среднего и подавно. Немудрено, что готового платья на такую каланчу не найти. Кто будет шить рубаху на продажу, в которую полтора новгородца влезут? Так что моё первоначальное мнение о беспринципном мародёре, возможно насквозь ошибочно. Так это или нет, покажет время.

— Ты с чем привык ратиться? — спросил я.

— Хорошо владею копьём, — похвастался босоногий рыцарь, — чуть хуже кистенём, могу топором, длинным ножом, дубиной. С луком не дружу, но если придётся...

— Конному бою обучен?

— А как же! С самого детства. Ещё осваивал искусство биться с мечом, только под мою руку клинок трудно найти, в общем, что подвернётся, то и сгодится.

— Что ж, будем тебя собирать, держи. Топорик, два ножа, ремень с кольцами. Самая большая кольчуга тебе будет чуть ниже пояса, но есть готовое полотно, так что можешь простым шнурком нарастить. Либо к кузнецам. Каска с подшлемником, рукавицы, ещё материя на портянки, — протянул мешок с обмундированием Андрею, — щит только круглый, зато обклеен материей с двух сторон и с большим стальным умбоном. Дополнительное оружие можешь выбрать сам, а вот стёганку, сапоги и прочую одежду обязательно по твоим размерам шить. Придётся тебе к портным обращаться, да оружейников со скорняком навестить. Теперь меч. Есть полуторный, но тебе он покажется простым.

Рыцарь, ещё не веря в происходящее, схватил добро, посмотрев на меня странным, немного удивлённым взглядом. Все наёмники, которые нанимались на службу в то время, обеспечивали себя сами. От качества вооружения и их умения зависела цена, которую платил наниматель. Однако были и исключения, когда отряд экипировал заказчик, вот только условия контракта были сродни кабальным, как в неких кредитных финансовых организациях. Да и вооружение не отличалось разнообразием; хорошо, если к копью со щитом давали ещё что либо. Недолго думая, вытянув из мешка стальную рубаху, Людвиг встряхнул её, примерил по длине и аккуратно отложил в сторону, вытерев испачканные маслом пальцы о холстину. Хауберг был признан добротным, после чего достал из ножен меч и засопел. Выражение его лица можно было сопоставить с мимикой ребёнка, которому только что купили железную дорогу.

— Сколько я буду должен за всё это? — рыцарь показал свободной рукой на амуницию, не отрывая взгляда от лезвия, отражавшего свет масляных ламп.

— Вычтем из твоей доли добычи сорок четыре гривны, это если без сапог, — ответил я, — но сапоги лучше взять тут. Даже желательно, из-за подошвы. Поройся, сорок четвёртый размер был. Точно помню.

Людвиг щёлкнул ногтем по кромке клинка, наслаждаясь звоном, и с явным сожалением протянул его мне обратно.

— Отличная сталь, но я не уверен, что у меня скоро появится так много серебра. А служить больше двух лет в мои планы не входит.

— Не сомневайся, — обнадёжил наёмника, — думаю, рестанта не случится, ещё и останется. Предстоят славные дела, и насколько я знаю, Пахом Ильич возлагает на тебя большие надежды. Так что забирай амуницию, приказчики составят опись и готовься к походу.

— Коли так, быть по-твоему. Только обскажи, если оружие сломается или потеряется, кто в ответе, как решать?

Однако дельный вопрос. Со всей этой кутерьмой у меня как-то из головы вылетело, что амуницию когда-то предстоит чинить или хотя бы делать профилактику. На продажу оставалось несколько наковален, но самой походной кузницы, с ножным приводом горна, наподобие той, что стояла в моём сарае, не было. Места в ладье не хватило. Впрочем, даже немного знакомый с кузнечным делом, имея подсобный материал, а так же уголь, молот и крепкий камень способен починить примитивное оружие. Важно человека такого найти.

— За личное оружие каждый отвечает самостоятельно. Если не хватает ума не допустить ржавчины на лезвии, то меч он в руки не получит, только палку. Сам знаешь, что сдуру можно и кое-что другое сломать. А на будущее нужен кто-то с кузнечными навыками. Есть такой на примете? Веди! Что же касается оружия и доспехов на смену, то подменный фонд создать не проблема. Раскидаем стоимость на всех, как в любой артели.

На этом наше знакомство завершилось. Рыцаря взяли в оборот Ваня и Ефрем, приказчики Пахома Ильича. Они вели записи, кто и сколько из новобранцев (все без исключения, в счёт будущей добычи) получил обмундирования, и составляли смету котлового довольствия. К удивлению многих, они ни сколько не скрывали, какие суммы тратятся. Сторонний наблюдатель мог навскидку сказать, что расходы перевалили за тысячу гривен, а конца и видно не было. Создавалось впечатление какого-то масштабного мероприятия, где медведя, шкуру которого уже успели поделить, (иначе, на какие шиши весь банкет?) давно убили. Оставалось ничтожная малость, пойти и забрать её. А, как известно, неподдающиеся логическому объяснению факты вызывают перетолки и нелепые толкования.

В узких кругах новгородских бояр поплыл слух, что невероятно удачливый выскочка Пахом Ильич, которому серебра девать некуда, украшает им свой дом, собрал и экипировал по высшему разряду дружину, готовясь в очередной раз удвоить, а то и утроить капитал. Не каждый член 'золотой сотни' мог позволить подобное, а уж купец — тем более. Пару лет назад об этом бы просто посудачили, но не теперь. Слишком много бед свалилось за последнее время, так что переживать был резон. Торговый маршрут к Каспию, кормивший как бы ни пятую часть торгового сословия стал небезопасен. От большинства отправившихся на юго-восток караванов известий не имелось. Многие остались без планируемой прибыли, а то и вовсе разорены. Обдумывая, что бы предпринять, новгородцы пускались в авантюры и в итоге, зачастую оставались у разбитого корыта. Выходило, что лучше, чем отправиться грабить, придумать что-либо оказалось затруднительно. Вот и Пахом Ильич, судя по всему, явно не на пикник собирался. Слухи обрастали новыми фактами, один другого фантастичнее и, наконец, достигли своего апогея. И как нередко бывает, великую тайну раскрывает незаурядный случай. Причину возникшего ажиотажа вокруг деятельности купца совершенно случайно прояснила старшая дочка медового олигарха Сбыслава Якуновича. Будучи на выданье, она шила свадебный наряд у Нюры. Это не было своеобразным показателем богатства, просто девичий пол всё время притягивает какое-либо новшество, а юбки, рубахи и сарафаны, выходящие из-под ножниц и иголки дочери Ильича, как раз оказались на самом гребне волны моря моды. Однажды, вернувшись с очередной примерки, девушка отослала няньку за чем-нибудь вкусненьким и поведала отцу про стоимость почти завершённого платья. Получив отказ в указанной сумме, равной цене шести быков, разревелась и в слезах выпалила:

— Нюрка Пахомовна вся в золоте ходит, перстни на пальцах, бусы красного карбункула (гранат, так в старину называли этот камень), а батька её за казной свейской идёт... ааа!

Сбыслав уловил сквозь рёв дочери слово 'казна' и навострил уши.

— А ну, замолкни, пигалица! Когда идёт, не сказала?

— Она завтра, — хныкала Анисья, — к Александре Брячеславовне в Городец потопает, мерки снимать, да торт жрать.

— Тьфу ты! Не про то, — Якунович схватил дочку за плечи и приподнял так, что ноги девушки повисли в воздухе. — Пахом когда за казной идёт?

Истерика закончилась моментально.

— Ой, не знаю я, тятенька. — Девушка хлюпнула носом и попыталась высвободиться из рук отца.

— Значит так, Аниська, найди любой повод и дуй к Нюрке. Скажи, — отец девушки на секунду задумался, — чтоб жемчуга больше нашили, ленты атласной, в общем, фигни всякой, которую вы так любите, да узнай, когда и куда Пахом Ильич за казной отправляется. И никому... окромя меня, ни слова, поняла? — опуская дочку на лавку. — Ступай к мамке, посоветуйся.

— А гривны?

— Сказал дам — значит дам!

К своему сожалению, Сбыслав Якунович так и не смог узнать точную дату похода. Разве можно что-нибудь поручить девушке, у которой одни наряды да женихи на уме? Всё, что удалось разведать, так это то, что конечная цель набега будет находиться где-то на Неве или чуть дальше, да дело будет происходить летом. В принципе и не так мало, но всё же. За Пахомом Ильичом даже установили слежку, ожидая момента, когда купец закажет большое количество продовольствия для своего воинства. Пока что, им был приобретён только морской корабль, не новый, но ещё в хорошем состоянии. Из той серии, что если утонет — не жалко.

* * *

Покупку Пахом выбирал со своим кормчим. Полдня лазали по верфи и причалам, перепачкались в смоле и дёгте, но в итоге нашли. А когда всё было оговорено с владельцем судна и ударено по рукам, пригласили меня, так сказать, похвастаться. Визуально, приобретение купца превышало его прежнюю ладью раза в полтора. Иными словами, кнор-переросток. Длина судна составляла около тридцати метров, ширина — почти пять с гаком. Высокие, двухметровые борта чернели просмоленными дубовыми досками, положенными внакрой. Причём создавали впечатление если и не надёжности, вкупе с неожиданно низкой осадкой за счёт пузатости, то излишней монументальности уж точно. Отдельно следовало упомянуть о днище с отреставрированным килем, переживший не один десяток волоков. Хотя со слов Ильича, раньше на корабле перевозили зерно, и на штукатурку ушло не менее двенадцати пудов клея с мелом, мне казалось, что деревянный монстр в этом месте не надёжен и обязательно даст течь. С правого борта крепилось недавно выструганное рулевое весло с затейливой резьбой, выделялся свежестью обновлённый такелаж и стянутая железными обручами клееная мачта. Корабль выглядел как новенький, вернее, как хорошо подремонтированный.

— Трифон Амосов сие сотворил. — Ильич нежно провел рукой по доске обшивки, словно жену любимую погладил.

— И что с того?

Я скептически отнёсся к словам Пахома. Имя мастера мне ни о чём не говорило. А случаев, когда побывавшие в авариях машины рихтовали, вытягивали, а потом красили, выдавая за ретуширование царапин, знал предостаточно: сосед такую рухлядь на авторынке купил, а потом за голову хватался.

— Да то, что если шторм крепкий будет, вон те, — новгородец пренебрежительно показал рукой на стоящие рядышком суда, — утопнут, а Амосовская ладья бурю переживёт.

— Пусть так, — рассудил я, — нам главное грузоподъёмность, сей исполин далеко в море не пойдёт, максимум по заливу.

По плану предстоящих событий, на кноре-переростке, как сельди в бочке, должны были следовать почти шесть десятков ушкуйников. Особо не выпячивая своей боевой составляющей их задача, простая как пять копеек, определялось нахождением в устье Невы, с целью отработки боевых навыков. А вот начиная с определённого времени, вполне мирный зерновоз мог захватывать все кораблики, идущие под свейскими вымпелами. То есть заниматься каперством. Понятно, что одно судно не остановит шведскую флотилию, а вот перехватывать одиночные плавсредства около военного назначения, спешащие к Ижоре и обратно, — это вполне по силам. Было и ещё одно задание, в зависимости от многих обстоятельств, наверно, основное. В доставшихся мне архивных записях упоминалось, что флагман шведского флота вёз на себе казну войска и в момент сражения находился в безопасности, то есть явно был не вытащен на берег. Вот, исходя из данных переменных, мы начали планомерно готовиться к выполнению всего задуманного. На купленной ладье установили подъёмные щитовые конструкции, кои при боевом столкновении можно было поставить за пару минут на корме. Получалась башенка, из которой пара арбалетчиков могла вести прицельную стрельбу, не заботясь о своей защите. Все ниши, ведущие с палубы в трюм, закрыли рыбинами. На носу примостили наклонную мачту с парусом-артемон, на корме нарастили борт, и практически превратили морскую ладью в дромон. Не забыли и про секретное оружие: несколько десятков горшков с зажигательной смесью и самодельный струйный огнемёт, отчего палубу от шкафута до полубака пришлось выстелить дорогостоящей кровельной медью. Давление в системе создавалось ножным насосом, а в качестве горючей смеси я применил привезённый с собой бензин и отработанное машинное масло. Струя пламени выпускалась на тридцать шагов, и оружие это было больше психологическим, нежели боевым. То есть подпалить парус на корабле неприятеля да напугать, а на большее и не рассчитывал. Пробные испытания мы проводили ещё на ладье Пахома Ильича, когда шли в Новгород. Тогда выпущенное пламя опалило ветки кустарника на берегу Ловати, так и не сумев его поджечь. Слишком велико было расстояние, и смесь пока достигла цели, успела основательно перегореть. Команда купца, с интересом наблюдавшая за этим безобразием, перетрусила. Управляемая струя огня — жуткое зрелище. Видя содеянное, я представил, как поведут себя доблестные потомки викингов, если уж видавшие виды новгородцы чуть не отправились стирать портки, когда сопло огнемёта случайно развернулось в их сторону.

Шесть суток при попутном ветре мы добирались до устья Ижоры, миновав пороги Волхва волоком и Ладожское озеро с нанятым лоцманом, когда утором седьмого дня вышли к искомому месту. На левом берегу, сплошь заросшем камышом, стоял одинокий сруб с покатой, покрытой дранкой крышей, напоминавший готового взлететь ворона. Лес от дома отделяла большая поляна, ближе к воде заброшенный, поросший бурьяном огород, и скирда прелого сена, растасканная с одного бока. Скатившаяся поленница дров у стены небольшой пристройки и мёртвая тишина, живых — ни души.

— Видимо тут будут супостаты острог ставить. — Поделился я своими наблюдениями с купцом. — Место, что надо: Ижорка и Нева защищает с востока и севера, с запада густой лес.

— А по мне, так и на правой стороне строиться надо, как у нас, дома. — Ответил Ильич, вспоминая свой родной город, где Волхов разделял Новгород на две части. — Тут острог, а там башню. Между ними мостик и всё пучком.

— Думаешь, на двух сторонах обживаться будут? Там же пригорок, да и место неудобное. От берега до берега три десятка саженей, мост за неделю не поставишь, хотя полюбопытствовать не мешает. Давай сперва жилище осмотрим, вдруг найдём кого-нибудь, — предложил я свой план действий, — а опосля и на тот берег сходим.

Купеческая ладья, выгребая против течения Ижорки, подошла к берегу. Бренко на своём корабле пристал со стороны Невы. С его осадкой в три локтя лишний раз рисковать не стоило, однако промеры глубин показали несостоятельность опасений. Фарватер оказался чист от камней и вполне судоходен, по крайней мере, на двести метров от устья. Вскоре поисковая партия, поднявшись по пологому склону, вышла к строению. Не так давно построенный дом оказался заброшен. Обрубы брёвен ещё не успели потемнеть, а в воздухе уже витал запах тлена. Запалив факел, мы вошли внутрь, где сквозь дымовое отверстие крыши пробивались лучики солнца, освещая только паутину над кучкой камней и давно погасшие угли.

— В прошлом году люди ушли. Всю утварь унесли, хотя, нет! — Кирьян указал на булыжник с отчётливым рисунком молоточка, — камни очага остались. Беда...

Изображение было глубоко высечено и совершенно незакопчённое, камень только украшал очаг. Обойдя вокруг, я стал высматривать место, куда приспособить факел.

— Может, — предположил я, осматривая дом, — какая болезнь приключилась и в спешке жилище покинули?

— Это камень Кулерво. По преданиям, — поведал меня Пахом, — великан Кулерво, состоял в слугах у бога-кузнеца Ильмаринена. Помнишь, ты мне про Балду и попа басню рассказывал? Так это он и есть, совершает те же самые подвиги, что и могучий молотобоец, побеждает черта во всех трудных состязаниях и выходит сухим из воды. Вы, византийцы, всё у нас передрали. Ижорец ни за что бы не оставил его тут. — Пахом Ильич нахмурился, медленно, будто в некой задумчивости, обошёл кругом очаг. — Этот камень отец передаёт сыну, когда тот собирается жить отдельно. Знать и впрямь беда.

— Эй! Идите сюда! — раздался голос Бренко снаружи.

За домом нам открылась страшная картина — человеческие кости. У вбитого в землю столбика лежал скелет человека, судя по размерам и истлевшей одежде, принадлежащий мужчине. Недалеко от него — ещё один, с элементами женского наряда. А рядышком, сложенные в виде руны 'феху', три детских. Не надо быть криминалистом, чтобы понять всю мерзость преступления: семью ижорца зверски замучили и бросили на растерзание лесным падальщикам, вот только звери, в отличие от людей, не тронули их.

— Свеи! — Со злостью в голосе сказал Пахом. — Их работа. Развлекались, нехристи. Удачи себе пожелали. Хорошо, что Пелгуй этого не увидел, он вроде из этих мест.

— Людвиг! — Смотря нашему рыцарю прямо в глаза. — Пленных с первой захваченной свейской ладьи не брать. Око за око — знаешь такую поговорку? Смотри внимательно и запоминай. Хозяев дома не продали в рабство, их убили с особой изощрённостью, причём явно наслаждаясь мучениями несчастных жертв. Люди так не поступают.

Наёмник кивнул головой, соглашаясь с приказом. Раз добыча обещана серебром, то и возиться с пленными незачем. А как иной раз поступают люди, Бренко и сам смог бы рассказать, да и не такое он в своей жизни видел.

— Лексей, ты не горячись, — Пахом Ильич не согласился с моим требованием, — как это полон не брать? В Новгороде каждый пятый на треть свей. У нас, что не княжна, — указал рукой в сторону, где предположительно находилась Швеция, — то с той стороны. Нельзя так, с полона весь прибыток. Да и не душегубы мы.

— Ильич! Война на носу. Или ты или тебя. Как думаешь, почему они сюда придут? Из-за разницы в вере? Или им своей земли мало? Как бы ни так. — Немного отойдя от увиденного, с лёгким раздражением сказал Новгородцу.

— И зачем они, по твоему мнению, припрутся? — Пахом удивлённо уставился на меня.

— Как раз по твою душу. Экспансия уже просчитана и одобрена. Кое-кто упорно хочет занять сладкую нишу посредничества. Подумай, Англия с Фландрией производит сукно; Западное побережье франков вино, а Саксонцы, откуда твой Людвиг — соль; Скандинавия — металлы. Русь, как вишенка на торте. Тот, кто всё это свяжет узлом — будет иметь колоссальный вес. Следующая ступень, править всем этим. Уже сейчас, мошна союза торговых домов Висбю превышает казну любого Балтийского государства. Торговля, свеи хотят контролировать новгородский рынок, не пускать ваших купцов туда. Воск, мёд, дёготь, лён, пенька и, конечно же, пушнина. В общем, всё, что пользуется спросом там и есть в избытке здесь. Вопрос любой войны всегда упирается в деньги и рынки сбыта. Так что, проиграем здесь — привольной торговле Новгорода конец. У города нет прямого выхода к морю и станет он, как разорившийся закуп на побегушках у Готландского, либо Ганзейского союза Любека. Хуже того, некоторые власть имущие в Новгороде считают, что они сами являются полноправными членами этих союзов. Ну, таких умников только могила исправит.

Ильич призадумался. Не один десяток лет город находится в неравноправном положении относительно ведущих торговых полисов. Слишком много запретов и те крохи, как услуги по логистики никоим образом не перекрывают недополученной прибыли. Он бы и сам, как и многие новгородцы, был не прочь держать руку на пульсе скандинавских рынков и не только. Значит, столкновение интересов неизбежно. Вопрос только в том, кто первый начнёт подкреплять экономические притязания военной силой.

— Согласен, но про торговлю ты, Лексей, немного загнул, — купец рассмеялся, — как можно её контролировать? Хочу — торгую, захочу — нет.

— Пахом Ильич, ты торгуешь, потому, что тебе позволяет Закон и правила. Измени их, и всё, ку-ку. А кто устанавливает законы и правила игры?

Мне даже стало немного интересно, что ответит Ильич.

— Тот, у кого власть и сила, — новгородец перестал улыбаться, — это и малец несмышленый знает.

— Вот! Свей и попрёт сюда, оттого, что дома у них неразбериха, а серебришка хочется много. Как сделать, чтобы монеток поболе появилось? Отнять, либо поставить купцов в такое положение, когда за бесценок продавать станут. Емь они уже прибрали, теперь ваш черёд. Время подгадали, в самый раз. По Руси, где князья между собой лаются, — кормушку поделить не могут; как назло, степняк прошёлся огнём и мечом. Для них, схизматиков, это единственный шанс заполучить всё малой кровью. Случись у них такое, ты бы первый стал готовить дружину, дабы навестить соседей. Всё по правилам феодализма.

Со злости, что ничего нельзя сделать для объединения Отечества, пнул ногой неизвестно каким образом, оказавшуюся у дома шишку.

— Пошли на ладью, на ту сторону переберёмся. — Предложил Ильич, видя, что компаньон расстроился.

Правый берег был полной противоположностью левого. Холмы чередовались с впадинами, редкий кустарник у берега и буквально в тридцати шагах от воды лес. Ни о каком лагере, не имея мощных бульдозеров, здесь и думать нельзя было. Единственное подходящее место для стоянки располагалось в семистах метрах, вверх по реке, куда мы дошли своим ходом, петляя вдоль извилистого русла реки. Как раз где Ижора принимала в себя последний приток. Пятачок в два гектара относительно ровной поверхности чем-то похожий на кривую подкову с одним холмиком и еле заметным ручейком. Показывать запуск воздушного шарика при посторонних явно неуместно, посему я предложил нашим сопровождающим вернуться к ладье, оставив меня с Ильичом всё осмотреть надлежащим образом. Как только Людвиг с частью команды скрылись из вида, Пахом развязал сидор, доставая контейнер с привязанным к нему тонким капроновым тросом. Для него это было не в новинку, так что в четыре руки, через двадцать минут мы имели неплохое фото местности. Сверяя современную карту с только что полученной картинкой, оставалось развести руками. Ландшафт поменялся, многие ориентиры угадывались с трудом, и требовалось основательно обновить оставленный в Новгороде макет.

— Что скажешь, Лексей? — Новгородец внимательно рассматривал отпечатанный рисунок.

— Да что тут говорить, интервенты будут ставить укрепления там, где сейчас находится домик убитого ижорца. Думаю, теоретически часть отряда может расположиться и здесь, на поляне, за поймой, но это сомнительно. Всё будет зависеть от количества воинов, которые придут с Фаси. Я бы не стал разделять войско, да и ярл не идиот. Если всё получится, бояре с князем ударят с левого берега, свяжут боем основные силы, а мы подсобим с реки и отсюда. Вот только как это сделать по уму, надо покумекать.

Я застегнул рюкзак и направился к берегу. Пахом Ильич рассуждал на ходу, догоняя меня:

— Вот ты говоришь, теоретически возможно. Значит, выманить на этот берег свея надо как карася, да вот только что в качестве наживки предложить?

— Давай думать, Ильич. Для строительства укреплённого лагеря, а затем и острога нужно три вещи. — Сказал я, немного сбавляя шаг, дожидаясь, пока новгородец поравняется со мной.

— Серебро, люди и жратва, — закончил за меня Пахом и протянул шишку.

— Спасибо за сувенир, но к чему это? — Недоумевая, поинтересовался у купца.

'На кой чёрт он собирает шишки на поляне? Зайди в лесок, там этого добра навалом. Точно, у Ильича что-то с головой случилось, как увидел работу принтера', — подумал я.

— Помнишь, — Пахом хитровато прищурился, — в Долгомостье, ложный склад с продовольствием делали?

— Помню, так в Смоленске шпион был, и мы знали о нём. А тут?

— Так в Новгороде почитай каждый торговый гость шпионит, да и среди своих, думаю, немало иуд сыщется. — Ильич перекрестился.

— Если Фаси точно будет знать, что здесь его ожидает большой запас провизии, приготовленный к отправке, куда-нибудь в Мухоморск, то... — шишка с хрустом раздавилась у меня в руке.

— И речку ежами у яра перегородить надо, дабы, как ты их назвал, интервенты пешочком пошли. — Внёс последнее предложение Пахом. — Строптивых под нож, а остальных в колодки.

После обеда, пока мы с Пахомом Ильичом исследовали фарватер Ижорки, наёмники валили в лесу деревья. Бензопилы не было, но лесорубы и простой двуручной пилой с топорами управились быстро. Сутки ушли на то, чтобы приготовить деревянные ежи и набить мешки камнем. Ещё двое на возведение навеса для ямы с зерном и домика у опушки, как раз на правом берегу кряжа , где была полянка. Остальное доделывалось без нас. Оставив Людвига с отрядом в устье Ижоры продолжать заниматься облагораживанием местности и 'охраной' продовольственного склада, мы спешно отплыли в Новгород. Предстояла большая комплексная работа.

Слух о том, что Пахом Ильич будет отправлять громадный караван в Любек и живо интересуется зерновозами, насторожила всех купцов, торгующих озимой рожью. Появившееся словно из воздуха зерно, грозило подорвать сложившиеся цены. Ожидаемые прибыли стали под вопросом. Из Ладоги дёрнули шесть недогруженных рожью ладей, но не в Клобжег, как было намечено, а в Колывань, где, вроде, опять-таки по слухам, ещё покупали по старым ценам. О зерне заговорили все и везде. Особенно в Новгороде, где цена ни с того ни с сего поползла вниз, как в небывало обильным хлебами позапрошлом году. Популярная тема не миновала и посетителей одного заведения. Недалеко от торговых рядов, в двухстах шагах от моста, возле Ярославова двора, в добротной харчевне шла степенная беседа двух горожан и пары торговых гостей. Находясь в подпитии, приказчики Пахома Ильича выбалтывали секреты хозяина.

— А что б заповедь за третной хлеб не платить, — Ваня глотнул из кружки, — эта стервь стерьвячая его в обход Новгорода в устье Ижоры свозит, там склад у него. Шестьдесят дружинников караван охранять будут. Во как.

Иван на пару с Ефремом пили пиво, заботливо подливаемое их новыми приятелями Гротом и Спиридоном. Информация о том, что их хозяин занимается контрабандой, всё поставила на свои места. Со слов приказчиков выходило, что Пахом Ильич не заплатил обязательный налог, взимаемый посадником при оптовой операции с оброчного хлеба. Обычно такой хлеб продавали монастыри, являющиеся крупнейшими землевладельцами и как обычно, скрывающие точное количество полученного урожая. Всё это означало одно: прокрутить в одиночку подобную аферу купец не в состоянии, есть поддержка. А если разговор шёл о третной части собранного урожая, то хлеба должно быть очень много, так как церковь в этом году участвовала в его продаже не более чем скромно. Оставалось выявить детали.

— Так неудобно там склад держать, неужто поближе не мог сообразить? В Альдейгюборге, к примеру? — Как бы сочувствуя недалёкому уму Пахома, поддержал беседу Грот.

— Подальше положишь — поближе возьмёшь. Что-то пиво у меня покончалось, пошли отсель Ваня.

Ефрем попытался приподняться с лавки, но тотчас был ласково усажен обратно.

— Куда спешить? — Грот показал корчмарю за своей спиной два пальца, мол, срочно пару кувшинчиков пива к столу. — Вот уже новый кувшин несут, уважьте, купцы достопочтимые.

— Ну, коли так, то останемся, только мы не купцы, — Иван рассеянно посмотрел по сторонам, икнул и улыбнулся, завидев приближающийся кувшин с пенным напитком, — приказчики у Пахома Ильича в лавке.

— Сегодня приказчик, а завтра, глядишь, и хозяин уже своей лавки. Главное с нужными людьми дружбу вести. — Многозначительно заявил Спиридон.

Поучали прожженных торгашей торговые гости, не ведая, что приказчики Ильича только на торговле зеркалами за последний месяц наварили по сорок гривен на брата. И при желании давно могли заняться собственным бизнесом.

— А где в устье Ижоры склад разместить можно? — Грот налил из большого кувшина в свой глиняный стаканчик пива и поднёс ко рту. — Бывал я в тех местах, там и пристань-то поставить негде.

— А напротив дома убитого ижорца, — Ефрем сделал большой глоток и погладил себя по животу, — на правой стороне, на поляне.

Грот чуть не подавился, услышав сказанное. Ведь почти год назад именно он вспарывал живот пустившего их на ночлег местного кузнеца, прибивая к столбу его кишки, чтобы мучился казнённый подольше. А потом наблюдал, как муж сестры Спиридон, издевался над обезумевшей от ужаса ижоркой. Жертву они приносили, насколько удачно, покажет эта навигация.

— Пора мне, завтра с восходом домой ухожу. — Свей поднялся из-за стола, подмигнул Спиридону и попрощался с собутыльниками.

Пиво больше никто не приносил, и вскоре Иван с Ефремом покинули заведение. Поддерживая друг дружку и, напевая похабные песенки, они отправились в сторону Славенского конца. Так и брела парочка до тёмного переулка, где приказчиков словно подменили.

— Правду говорил Византиец. Если перед употреблением маслица съесть, то не опьянеешь. — Ваня смачно сплюнул на землю.

— А я вот масла не ел, хи... — Ефрем прыснул в кулак, и парочка весело поспешила к терему своего хозяина.

Пока мы осматривали побережье Ижорки, плотники сделали к терему Пахома Ильича пристройку в два этажа. Название этому сооружению дали кабинет. Хотя таковым являлась лишь одно помещение с неестественно огромным для того времени окном на верхнем этаже, все домашние, да и соседи не утруждали себя такими нюансами. Интерьер помещения в точности копировал один из рисунков, которые Ильич как-то подсмотрел у дочери, любуясь намалёванными красотками. Вместо большой лавки, способной разместить до шести человек, которую обычно мостили у стены, стояли две софы. Под комбинированную обивку была засунута пакля, немного жестковато, но в те времена, ни один король не мог похвастаться подобной мебелью. Кресло у стола, предназначенное для хозяина, в отличие от находившихся там стульев даже подлокотники имело мягкие, и размещалось таким образом, что вошедший в дверь посетитель встречался взглядом с сидевшим в нём человеком. На стене, сразу над подголовником, была прикреплена фотокарточка в рамке, где купец красовался вместе со своей командой на фоне ладьи. Большая часть стены, на которую падал свет с улицы была завешана ширмой, а вторая приютила два шкафа, стоящие как часовые возле окна. Правый содержал торговую документацию, состоящую в основном из подшивок бересты, и был высотою до потолка. Левый напоминал секретер с множеством отделений, на одной из створок которого висел на бечёвке тонкий срез берёзового бревна необычной для этой породы дерева формой. Детская подделка была приспособлена как доска с прикреплёнными на кнопки листочками из блокнота. Они были исписаны именами купцов, проявивших заинтересованность в рассказах приказчиков. Я сидел за столом, попивая квас, Пахом же прохаживался возле стены, заложив руки за спину, иногда останавливаясь возле стилизованного под гусиное перо чернильную авторучку, намереваясь что-то написать. Срок, когда шпион успевал донести вести до шведских берегов подходил к концу.

— На сегодняшний день, — выдержав паузу, заговорил Ильич, — Новгород покинули два торговых гостя: Спиридон и Грот.

— А что насчёт остальных? — уточнил я.

— Гаврила Алексич и Сбыслав Якунович согласились участвовать в нашей придумке, и купцы из этого списка, — снимая с берёзового круга два самых исписанных листка, — от них, так что можно пока не рассматривать. Ушкуйник Меша зело расспрашивал, когда караван в Любек тронется, свои услуги по охране предлагал. У него ватажка в сорок человек, шороху на Балтике наводит — будь здоров. Бандит, как ты говоришь. Но он свеев люто ненавидит, что-то личное. Впрочем, гадости надо ожидать из того места, откуда не ждёшь. Правильно?

Пахом открепил последний листок с именами подозреваемых и положил на стол, зачитав шесть имён.

— Подожди, Спиридон... где-то я слышал это имя.

Попытался вспомнить текст 'Житье Александра Ярославовича'. Наконец-то в памяти возник отрывок, где один из воевод Ульфа Фаси как раз носил подобное имя. Вот только как торговый гость может оказаться воеводой?

— Так нашего епископа зовут, может про него?

Ильич налил из кувшина квас и залпом осушил стакан.

— Не, я про другого Спиридона, тот, что с Гротом. Чует моё сердце, этот гадёныш точно станет участвовать в затее северян.

— Ну, тогда будем считать, что Грот и есть тот шпион, который нам надобен. Более некого, да и времени уже нет.

Пахом распахнул окно и, высунувшись почти наполовину, крикнул:

— Ильюшка, ходь сюды. Беги в лавку, да передай Ефрему, чтоб на пристань сгонял, пусть разнюхает, с каким товаром свейский торговый гость Грот ушёл.

* * *

Спиридон загрузил воск в долг, под честное слово свояка и расписке старосты церкви святого Петра, почти не торгуясь. Что показал Грот тощему как гвоздь готландцу, после чего тот выдал гарантийное обязательство, бывший псковский боярин не знал, да и не хотел утруждать себя. И так слишком много проблем навалилось на него в последнее время. К чему думать об векселях, если при удачном стечении обстоятельств новгородский вощанщик сам будет умолять его забыть про какие-то долги. Это русским купцам под страхом громадных штрафов, готландцы отказывали в товарном кредите, а свею брать в долг можно. Устроившись на сундуке, он пренебрежительно посмотрел на своего компаньона. Грот начал строить планы, как только шнека отчалила от перевалочного причала Ладоги, и мостки с слишком дорогими грузчиками и жадным до серебра лоцманом оказались далеко за кормой.

— Мы продадим Ульфу хлеб для ледунга (ополчение, а не налог), заберём серебро и отправимся на юг, в Венеции у меня есть друзья, тебе там понравится. Ты когда-нибудь был в Венеции, Спиридон? Нет? Эх, там такие девки, такое вытворяют...

— У них что, поперёк, а не вдоль как у всех?

— Вроде нет.

— Отож и оно, так что не мели ерунду. Мы ещё ничего не имеем. Фаси не безмозглый идиот, пока он не увидит зерна, мы не потрогаем ни единой марки. — Спиридон сплюнул за борт, причём неудачно, ветер сыграл злую шутку, и слюна угодила прямиком на бороду свея.

— Что-нибудь придумаем, одно то, что мы ему расскажем, уже требует награды, не будь я хитёр, как Локи.

Грот вытер бороду рукавом и захотел плюнуть на свояка в ответ, но передумал. Во-первых, против ветра — мог и не доплюнуть, а во-вторых — боялся. Спиридон, чья мать была воинственной свейкой, а отец — псковским боярином, обладал нечеловеческой силой рук и взрывным характером. Мог и ударить в ответ, посчитав плевок за оскорбление. Да так, что мало не покажется.

— Не на того мы ставку делаем, Грот, не на того. К Ярославу Владимировичу нам надо. Он законный князь Пскова, и скоро там такие дела начнутся... А у Фаси не будет удачи, нутром чую.

Спиридон поковырялся щепкой в зубах и снова плюнул. Грот уже не смог вытерпеть издевательства свояка, подскочил к обидчику и выпалил со злостью:

— Тебе что, заняться нечем? Ты б ещё против ветра помочился.

— Захочу, так и помочусь. Половина шнеки моя. — Спиридон схватил Грота за грудки, но сразу отпустил, почувствовав острый кончик ножа на своём животе.

— Но, но, но! Остынь! Князь Герпольт, у коего ты в боярах числишься — просто пешка в руках Дерптского епископа, он ведь уже отписал ему Псков, вместе со всеми землями. Что, не знал? Кто ставит на изменников — всегда в проигрыше.

— Выходит и я изменник? — Спиридон сжал запястье свояка, и выпавший из руки нож воткнулся в палубу.

— Да! Ты продал свою отчину под Изборском, но сделал это за серебро. Разве не так? Ой, чуть не забыл, был и личный мотив. Забыл? Так напомню, ты настолько ненавидишь лишившего тебя всего Ярослава Всеволодовича с его выкормышами, что готов был зарезаться, дабы им худо стало. — Грот сбросил руку со своего запястья и оттолкнул от себя слегка растерявшегося Спиридона. — Но теперь у тебя новая родина, истинный бог и, запомни, тот, у кого полный кошель марок, сам может выбрать себе отчизну и как жить.

Крыть было нечем, и Спиридон только скрипнул зубами.

— Чёрт с тобой, идём к твоему ярлу. Только сначала я на амбары с хлебом хочу посмотреть.

— Разумеется. Я даже с тобой пойду.

— Куда ты денешься, — Спиридон ещё раз плюнул, но в этот раз ветер пощадил свея, — но попомни мои слова, не всегда надо вставать на сторону того, кто сильнее.

Возле места, где предположительно должен был находиться амбар с зерном, кружившая над головами крупная стая птиц, однозначно подтверждала сделанные ранее выводы. Грот со Спиридоном только руки ещё не потирали: пташкам с неба виднее, где зёрнышко поклевать. Помимо этого, в некогда глухой и непролазной чаще от реки и вглубь леса вытоптанная земля, отсутствие хвороста и пеньки срубленных деревьев. Всё прямо кричало о длительном присутствии людей, но косвенные улики лишь раззадорили авантюристов. Для полной уверенности в своих догадках оставалось увидеть своими глазами, как вышла неувязка. Потеряв осторожность, Грот вышел на протоптанную тропу, задел ногой натянутую поперёк бечёвку и чуть не схлопотал стрелу в лоб. Спас Спиридон, толкнувший свояка в самый последний момент. Вскоре незваных гостей обстреляли из лука, а многочисленные голоса: 'Лови татей', заставили шпионов ретироваться. Сомнений в значимости охраняемого объекта больше не возникало. Решив не искушать судьбу, они бросились со всех ног к Неве и в дальнейшем прибывали в уверенности, что только благодаря внезапному грому с дождём погоня отстала. О потерянной шапке старались не вспоминать. За всё приходиться платить и хорошо, что отделались малой толикой. Через четырнадцать дней шнека с торговыми гостями благополучно пристала к шведским берегам.

Ярл Ульф Фаси внимательно выслушал Грота. Более того, позволил себе улыбнуться, оценив его потуги по продаже информации, как шутку. Со стороны это выглядело забавно. Словно опытный мошенник, наблюдая за неуклюжим напёрсточником, ставит тому наименьший балл в профпригодности, при этом высказывая одобрение за проделанную работу. То есть похвалил за составленный план местности устья Ингрии и назначил Спиридона, как бывшего боярина, ответственным за снабжение войска продовольствием. Тем самым подтвердив известную поговорку: ярл не жадный, ярл — справедливый. Так сказать, предоставил все карты в руки, давая возможность проявить себя на местах. Тратить занятые в Висби марки на закупку еды Фаси не собирался, он даже в Ижору идти не хотел, обстоятельства вынуждали браться за то, что могло принести в будущем славу и богатство. Строительство крепости было подгадано к сбору урожая и дани, иначе в малозаселённой области не выстоять. А пока до него ещё предстояло дожить, и запас хлеба, о котором рассказал Спиридон с Гротом, оказался очень кстати. Весь поход готовился впопыхах и надеяться на снабжение большого войска извне — не совсем разумно, а данные Эриком Картавым обещания не оставить экспедиционный корпус голодным — всего лишь слова. Страна переживала далеко не лучшие времена, и случись что-нибудь, к примеру, внезапный интерес датчан к приграничной области, как наступит крах. Если у тебя пожар в сенях, ты не станешь помогать соседу, доить корову. Побежишь за водой, и сам на помощь звать будешь. Об этом и о многом другом, поздними вечерами Фаси размышлял, выходя к Белой скале, на которой по преданиям, когда-то предсказывал судьбу по рунам знаменитый Бьёрн из Хоги. В прошлом году он был здесь вместе со своим другом Гунгиром. Тот тоже гадал и предсказал смерть Ульфа в этом десятилетии, если тот не совершит угодный богам поступок. Не являясь рьяным поклонником Христа, Фаси в предсказания верил и всё чаще рассматривал этот поход, как исполнение завета пророчества. По крайней мере, желал, чтобы это было так. Отщепив изрядный кусок от побережья новгородцев, он, как датчане в Колывани, мог закрепиться там. А потом, угрожая набегами, да что там набегами, просто перекрыв реку и, взимая пошлину, существенно пополнить свою казну. Именно свою, а не Эрика. Зная о планах Орденцев развивать успех в сторону Востока, Фаси со своей крепостью становился значительной фигурой, как минимум на пару лет, в перспективе... кто знает, может, и снилась мечтательному шведу корона герцога Новгородских земель. И если это не поступок угодный богам, то что тогда надо сделать?

Тысяча триста мужчин, собранных из Уппланде, Сёдерманланде, Нерке, Эстеръётланде и Вестманланде с Вестеръётланде и прочих мест из которых каждый шестой имел добротное вооружение, и около ста шестидесяти нищих паломников — будущая рабочая сила, утром стали грузиться на семь десятков кораблей в нескольких портах одновременно. Бочки с солониной, вяленой рыбой, зерном и драгоценной солью разместили на купеческих шнеках, они после разгрузки уйдут восвояси, некоторые — прямиком к Ладоге и даже Новгороду, успеть затариться русским товаром. Амбаркация шла несколько дней и на это время, выход из портов был закрыт. Держать в тайне перемещение такого количества войск не представлялось возможным, но для этого времени были созданы беспрецедентные меры безопасности, как например, временный арест смоленских и псковских купцов. Так, вскользь случайно было обронено, что идут подсобить Орденским немцам. Простачок, может, и поверил бы, но знающие люди лишь качали головами: — С Русью надо дружить, торговать и совместно участвовать в военных походах.

* * *

Первого июля Пахом Ильич встретился с Сбыславом Якуновичем. Боярин с дочерью приехал в терем купца рассчитаться за свадебный наряд Анисьи. Хотя гривны давно уже были отданы, Сбыслав сделал вид, что сего не знает, вот и прикатил спозаранку. Пахом встретил дорогого гостя на крыльце в своей лучшей шубе, и после обмена любезностями, обливаясь потом, предложил пропустить по стаканчику ни какой-нибудь кислятины, подвезённой с немецкого подворья, а немного сладковатого и терпкого вина, настоящего бастардо. Узнав историю рождения сказочной грозди, гость от желания испить неизвестного напитка, чуть не позабыл о цели своего визита.

— Не откажусь, Пахом Ильич. Названия даже такого никогда не слышал, не то, что пробовал.

Войдя в кабинет, боярин уловил нисходящий поток воздуха, задрал голову и если б не заботливые руки хозяина, то рухнул бы на пол. На потолке крутились лопасти вентилятора, питаемые от солнечной батареи и ветряка, установленные на крыше дома.

— Душно тут, вот прохладу создаёт. — Пахом показал пальцем на медленно вращающуюся конструкцию. — Нравится?

— Эээ... мээ... чудно-то как. — Якунович уселся на софу, одновременно трогая рукой кожаную обивку. — Мягко. Откуда всё это, Пахом Ильич?

— Лавки короткие — это Тимофей сделал, а ветродуй с юга привёз. — Ильич подошёл к шкафчику, достал запечатанную сургучом глиняную амфору с греческими рисунками и пару бокалов на тонкой ножке.

— Рассказывала мне Аниська, что много чудес у тебя дома, да все не верилось.

— Это всё мелочи, так сказать антураж. Давай выпьем, ты ж поговорить со мной приехал, а девочки сами разберутся. — Пахом сковырнул сургуч и ловко вкрутил штопор в пробку.

— Да уж, эти разберутся. Палец в рот не клади, по локоть откусят. — Боярин повел носом, пытаясь уловить аромат вина, заполнявшего комнату.

— Слушаю тебя, Сбыслав Якунович, — указывая рукой, мол, располагайся.

Ильич уселся в кресло и пригубил тёмно-бордовое вино, наблюдая за гостем, который повторил действие за хозяином дома. Ещё год назад Пахом и подумать, не смел бы, что такой уважаемый человек окажется у него в гостях. Да что там в гостях, встретись они на улице, так и разговора бы даже не случилось. И дело вовсе не в деньгах, мало ли у кого их сколько? Просто до этого момента их интересы никогда не лежали в одной плоскости хитросплетённой системе координат сословных отношений. И когда пришло время, Пахом Ильич со всей остротой почувствовал, как оказался не только среди новых игроков, а и на новом для себя поле. Одно его успокаивало, что правила игры практически не поменялись. Безусловно, они стали чуточку жоще, и соперники круче; но всё остальное, сугубо хищническое, оставалось прежним.

— Божественный нектар, в жизнь не пивал ничего лучше. — Сбыслав не выдержал, осушил бокал до дна, перевернул, показывая, что не осталось ни капли. — Слышал я, что история с озимой рожью, не совсем то, что затеял ты делать Пахом Ильич.

— Допустим. А тебе то, какое дело?

— Ты, Пахом Ильич, не зарывайся. Если один раз поймал удачу за хвост, то задумайся, может, кто-то тебе это позволил сделать?

— Отчего ж, задумывался я над этим. И знаешь, к какому выводу пришёл? — Купец сделал ещё один глоток и достал из кармана кителя блокнот с карандашом, — что никто иной кроме меня эту удачу бы не отхватил. А насчёт того, что кто-то позволил, так отвечу прямо — многие не позволяли. Только где они? Кого уж нет, а кто уже далече. Ты не подумай, что силой я своей кичусь перед тобой, вовсе нет. Верю я всей душой в свои начинания, а с такой поддержкой мне сам чёрт не страшен. Однако, что-то плохой я хозяин.

Бокал гостя вновь наполнился до краёв. Однако в этот раз он залпом не пил и повёл свой разговор о пустяках, стараясь косвенными вопросами выудить хоть частичку полезной для себя информации. Вот только Пахом хоть и искренне отвечал, но ничего лишнего не сообщил, а под конец их задушевного разговора, нить беседы и вовсе ускользнула от боярина. Коварная штука вино, особенно когда такое вкусное, как бастардо. Вскоре разговор перетёк о воинской справе, а затем и доблести.

— Тридцать семь человек у меня да с полсотни лошадей, воины опытные, не раз в бою были. Могут верхом на конях, могут пеше, али на ладье. И немцев били, и чудь, и купчи... в общем, проверенные люди. — Глаза боярина забегали, сам того не осознавая, он стал предлагать свои услуги.

— Это хорошо, что у тебя почти четыре десятка всадников. Собрался я, Сбыслав Якунович соседа северного пощипать. Известно стало, что в ижорских землях отряд большой высадится. Тысячи полторы воев.

Прозвучавшие слова стали подобно вылитому на голову ведру ледяной воды. Боярин резко утратил интерес к своему визиту. Большая рать ведёт к большим расходам, но что-то внутри, подсказывало, надо влезать в авантюру. Лёгкая эйфория от выпитого вина вновь стала плавно обволакивать мысли в голове. Волшебное слово — казна, ещё не прозвучало, а значит, всё впереди. Сбыслав пожал плечами и ответил:

— Пахом Ильич, землю боронить, то княжье дело. Что такое у свеев будет, о чём я не знаю?

Ильич записал в блокноте тридцать семь человек напротив имени собеседника и долил в бокалы вино, отвечая на вопрос.

— Про князя, это ты верно подметил. Без Ярославовича дружины, боюсь, не обойтись. Но есть нечто, о чём никому окромя нас знать не обязательно. Надёжный человек шепнул, что казна у супостата велика, нельзя упустить такой куш. Только недостаточно у меня воев, а интервентов сотни. Вот если бы ещё парочку надёжных людей.

— Да что нам та сотня, Гаврилу можно позвать, у него двадцать два ратника без дела сидят, ты вон шестьдесят нанял, одолеем. — Гость отпил вина, пробежал глазами по столу в поисках закуски и утёр рукавом рот.

— Ты, наверное, не понял меня, свеев не сотня — сотни, идём, кое-что покажу.

Пахом встал из-за стола и направился к стене, слева от своего кресла, где находилась потайная дверь в чулан. Отогнув в сторону гобелен с лебедями, купец позвал за собой гостя. Пока Сбыслав вставал с софы, Ильич чиркнул зажигалкой, запалив две свечи на подсвечнике. В чулане находился макет, приблизительно показывающий устье Ижоры. Поверхность была ровная, без холмов и впадин, как будто птица, пролетающая по небу, запечатлела увиденное и рассказала о том. На левобережье, у края реки, закрашенной голубой акварелью стоял домик убитого ижорского кузнеца, размером с четверть спичечного коробка. Рядом разместились пластилиновые деревца, и даже крохотные макеты корабликов.

— Вот здесь, — Пахом указал указкой на место предполагаемого строительства, — на Кириков день, поганец Ульф Фаси собирается поставить острог, подмять под себя всю окрестную землю и перекрыть нам торговлю. Теперь понимаешь, почему без дружины Александра нам не совладать?

— А как же казна? — Спросил Сбыслав. В голосе проявились нотки недовольства.

— Серебро, то моё дело. Пока он не обосновался, надо его отсюда выбить. Иначе, всем туго придётся.

— Откуда ты всё знаешь? И место, где острог ставить будут и дату точную. Ты ж не воевода, а вон, штуку, какую имеешь, никакая карта с этим не сравнится. — Якунович перекрестился, заподозрив близкое колдовство.

— Знаю, ибо кун на послухов не жалею и Софийскому храму через Рафаила подношения регулярно передаю, ангелы мне помогают. — Ильич расстегнул китель, достал золотой крест на цепочке, виденный как-то боярином у самого Владыки или очень похожий на него, поцеловал его и три раза перекрестился.

Если Посадник в Новгороде, фактически носил портфель премьер-министра, то Владыка был чуть ли не главным прокурором и начальником ГРУ. Так что выражение 'ангелы помогают', можно было расценивать как помощь разведки церкви. Уточнять Сбыслав не стал, но принял к сведению.

— А тут, что за флажок? — Боярин аккуратно показал пальцем на правый берег макета, где был, воткнут красный вымпел.

— Тут я со своими людьми ожидать супостата буду. Часть сюда попрёт, жрать захотят, обязательно придут.

Сбыслав улыбнулся, отсутствие провианта у войска выглядело нелепо. Но раз Ильич так уверен в своих словах, стало быть, что-то знает, о чём говорить не хочет или нельзя. Он и сам не отказался бы перекусить, однако намекать о том не стоило, а вот уточнить, можно.

— Так они на ладьях, неужто харчей с собой не возьмут? Кстати, о снеди...

— Ты когда понял, что история с озимой рожью пустой звук? — Ильич хитровато посмотрел на боярина.

— Да на днях. Ажиотаж, который возник, сразу отбросил. Пустобрёхов слушать — себя не уважать. Сопоставил цены на хлеб, спросил кое у кого, кто на хлебушке живёт про урожай вот и понял, что не сходится.

— А твой в чём тогда интерес? Ведь не просто так ты ко мне в гости пришёл?

— Ладно, чего врать то. Аниська сказала, что за казной свейской ты собираешься. Случайно услышала. А мне сейчас, что-нибудь этакое, чтоб звенело по всему Новгороду надо. Мы ж с Посадником, сам знаешь... хоть и друзья с детства, однако должность эта выборная, а мой род к ней даже близко не подходил. Вот только как я посмотрю, ежели земельку мы эту уступим, то и на Корелу нам путь перекрыт будет. Так? Так, это ж совсем худо для меня получается. Но погоди, если я про хлеб догадался...

— Хм... тот, кто про хлеб узнал, давно уже из Новгорода уплыл, да кому надо доложил. Так что вражины ни сном, ни духом и на хлебушек этот рот свой обязательно раскроют. Ты вот что скажи, ждать тебя в устье Ижоры пятнадцатого числа, али нет? — Пахом Ильич открыл дверь чулана и стал задувать свечи.

— Буду! И не один, Гаврила Алексич и Меша с ушкуйниками своими придёт. Я с их слов говорю. Да только не в казне дело, добыча, конечно, не помешает, биться мы всё равно не за неё будем. Сам понимаешь не хуже меня, дай Бог, одолеем супостата. — Сбыслав Якунович выйдя из чулана, подошёл к столу. Взглянул на кивающего Пахома, перевёл взгляд на вентилятор и уселся на софу.

К обеду, Пахом Ильич и боярин стали друзьями — не разлей вода. Вспомнилось, как отцы их, грабили Сигтуну, чуть ли не ворота в Софию привезли. Вот только на какой ладье они, ворота эти везлись — подзабыли. Амфора опустела и в бой пошли бутыли, Ильич стал рассказывать про неведомые страны, которые лежат по ту сторону окияна, и если б был бы огромный корабль, то он, непременно бы посетил их и привёз в Новгород живого индейца с перьями на голове, а то и двух. Сбыслав мечтал полонить Орденского рыцаря, желательно покрупнее, дабы впрячь схизматика в сани и гнать его на Загородский конец, катаясь вокруг кремля. Вечером, за Якуновичем приехали слуги, в бессознательном состоянии погрузили упившегося вусмерть на телегу, упав в ноги Пахому Ильичу, мол, дома у боярина переживают не на шутку, после чего уехали со своим хозяином. Купец немного расстроился, выпил ещё, поискал глазами собутыльника, позвал его, а когда понял, что остался один, принял решение идти вызволять Сбыслыва из домашнего плена. И если бы не Марфа, то, наверное, дошёл бы. Жена повисла на купце, не давая тому ступить и шагу. Так и уснул Пахом Ильич, стоя на ногах, не дойдя до ворот девяти шагов.

Через несколько дней после этих событий, бывший зерновоз бороздил воды Невы, как раз напротив того места, где в моё время находится солодовенный завод. Вчера был закончен девятиаршинный стропильный мост для переправы отрядов бояр через Ижорку, завершены земляные работы стоянки и, навестивший нас Пахом Ильич остался приукрашивать ложный склад, а вот я, попёрся на корабль. Только что мы закончили тренировку, и большинство вповалку лежало на палубе. Команда была полураздета, жара стояла неимоверная, ветерок, который был с утра — выдохся, и от вынужденного безделья я закинул удочку, пытаясь наловить на обед рыбы. Причём крючок и фурнитура были мои, а блесна и работа по сборке, местного умельца. Так что 'вертушка' уже по праву считалось новгородским товаром и начала пользоваться немалым спросом.

'И дёрнул меня чёрт в это патрулирование, ведь звал же Пахом остаться с ним, как чувствовал, что под навесом палатки жару пересидеть легче. — Размышлял я, всматриваясь в неподвижный поплавок. — Рыбе, наверное, то же жарко, на дно ушла'.

— Две шнеки, прямо на нас идут! — Прокричал вперёдсмотрящий, наблюдая за рекой в подзорную трубу.

— Гореть вам в аду! Рыбы половить не дают, — выругался, сматывая катушку спиннинга.

Один из ушкуйников, по прозвищу Филин, за свои округлые глаза, приставив ладонь к бровям, стал всматриваться в пару тёмных точек. Спустя минуту перевёл взгляд к себе под ноги, после чего ещё раз посмотрел вдаль и выдал то, от чего на корабле начался переполох.

— Это не купцы, хотя осадка и низкая. Левый даже крупнее нашего будет. Очень много народа.

— На, посмотри через это, — сказал ушкуйнику, протягивая тому бинокль.

— Ух ты, змея даже на носу не сняли, они оружаются! Это свеи! — Филин протянул мне назад оптику, видимо, с его дальнозоркостью он не особо нуждался в ней.

— Первым тройкам брони вздеть, остальные помогают, — подал команду Людвиг, — зарядить арбалеты!

По виду, мы были крупным торговым кораблём с минимальной охраной и богатым товаром. Только плаката не хватало, с нарисованной толстой уткой, говорящим о том, что мяса и пуха много, а защититься не может. Вот и летели к нам хищные ястребы, используя мощь всех своих вёсел, забывая о том, что даже утка, будучи русской — может заклевать до смерти. Экипаж был разбит на двадцать троек. Если на суше легче оперировать десятками, то судовые работы удобнее вести тройками. Так же поступают и в бою, когда тот идёт на водной глади. Только вот этих битв на воде, за сто лет можно по пальцам пересчитать. Мне, как морскому офицеру, было интересно узнать, что при волнении более трёх баллов, ни о каком морском сражении речи быть не может. Только крайняя необходимость толкала людей на бой, когда малотоннажное судёнышко ходит ходуном, и устоять на палубе очень сложно. Прибавить к вышесказанному ограниченность пространства, мешающий любому манёвру такелаж, и начинаешь понимать, отчего все отношения старались выяснить на берегу. Но сейчас был не тот случай.

* * *

Непродолжительный, но весьма свирепый шторм разбросал караван экспедиционного войска Ульфа Фаси. На этот случай было оговорено, что суда встречаются у конечной точки маршрута, а именно в устье Ижорки. И так вышло, что отходящие одни из самых последних оказались ближе всех к месту встречи, и вот она — удача. Два к одному. Новгородский торгаш, торчащий на середине реки при полном штиле. 'Мы ещё не дошли до места, а добыча сама идёт к нам в руки, — подумал капитан крупного свейского корабля, — жаль, что придётся всех пускать под нож, иначе добычу, взятую на воде, придётся делить с ярлом. Если всё пройдёт хорошо, то Биргер, как и планировалось, пойдёт дальше, в Альдейгию, а нам можно даже слинять по-тихому, водная гладь всё спишет'. Командиры знаками объяснились, как будут проводить бой: зажать в клещи и напасть с двух сторон. Воины стали готовиться к абордажу. Поправили амуницию, рассортировали метательное оружие, определили порядок действия и даже подготовили пару крюков с прочной верёвкой. Вот только ничего из этого не пригодилось. Сражение продлилось ровно то время, сколько было отведено на прохождения двух судов параллельно друг другу. Всё пошло не по намеченному плану, когда на новгородской ладье, словно по взмаху волшебной палочки приподнялись деревянные щиты и два арбалетных болта вонзились в кормчего первой лодки. Купец ловко стал разворачиваться, работая вёслами обеих бортов, и теперь сам шёл на встречном курсе с немыслимой скоростью. За тридцать шагов до полного сближения, вёсла новгородцев втянулись внутрь, а судно вильнуло в сторону, расходясь бортами в каких-то десяти метрах и оставляя два корабля противника по правую сторону. Через пару мгновений, струя пламени вылетела с ладьи и залила жаром огня столпившихся на носу воинов. Ещё, через несколько секунд, огонь прошёлся и по остальным. Повезло только тем, кто был на корме. До них, 'дыхание Фафнира' не добралось. Ни о каком нападении речи уже не велось, брошенные несколько копий угодили в борт, а стрелы если и не пролетели мимо, то кроме щитов никуда не попали. Это всё, что они успели сделать, но несчастья на этом не закончились. Когда корма новгородского судна оказалась напротив миделя, в свеев полетели какие-то горящие горшки, разбивающиеся о борт и палубу. Создалось впечатление, что судно угодило в гигантский кузнечный горн. Огонь был везде. Растекающиеся огненные языки побежали по доскам, проникли в трюм, и всё заволокло смрадным дымом. Общей панике поспособствовали десятки сулиц, брошенные в сторону обезумевших воинов. Казалось, смерть везде. Объятые пламенем люди прыгали за борт, пытаясь в воде найти спасение. Дико заржала лошадь, огонь опалил бедное животное и теперь кобыла, позабыв о спутанных ногах, стала подпрыгивать, внося ещё большее смятение. Наконец, щедро просмоленное судно вспыхнуло целиком, живые позавидовали мёртвым. Нет ничего хуже пожара. Даже пробоина, повлекшая обильную течь не так страшна. Все знали, что загоревшийся корабль не спасти, ему оставалось жить несколько минут. Настала очередь второго ястреба.

* * *

В боевом расписании моё место было на носу судна, где стоял огнемёт, накрытый брезентом. Два ушкуйника прикрывали меня ростовыми щитами с боков. Спереди, защищал лист из двухмиллиметровой стали, как на станковом пулемёте 'Максим'. И признаюсь, с того момента, как я нажал на педаль насоса и закрыл клапан, прошло секунд пятнадцать-двадцать.

— Что? Не по нраву? Приходите под Полтаву, там ещё дадут! — Кричал я горящим шведам.

Всё же возможность посадить на вёсла тридцать гребцов, к тому же полных сил, многого стоит. Вроде, простой обманный манёвр, которым новгородцы классически переиграли имеющего численное превосходство противника, но лёгкость его кажущаяся. Не вывели бы из строя одного из рулевых, или как его тут именуют — кормчего, шиш бы мы провернули такое действо. Вторая лодка, которая обходила нас с правого борта, пытаясь зажать в клещи, застопорила ход. Похоже, неудачное начало их не особо смутило. Немногие выжившие с горящего корабля были подняты на борт и десять вёсел с каждого борта вновь ударили по воде. Да и мы, вроде не собирались выходить из боя.

В нашу сторону полетело несколько крючьев на верёвках. Два из них зацепились за борт. Мимо меня просвистело короткое копьё, сразу за ним стрелы. Один из смертоносных подарков оцарапал каску, другой угодил в щит охранника. По правилам абордажа, нос боевой ладьи должен протаранить борт неприятеля по касательной, дабы сбить защитников на палубу, после чего лучшие воины перепрыгивали на соседний корабль и начинали резню. Знали это и новгородцы, присевшие в ожидании предстоящего столкновения. Верёвки натянулись, но резкого толчка не последовало. Успев развернуть раструб сопла, я нажал ногой на педаль насоса, затем ещё и ещё. Смесь в бачке закончилась, свеи ухитрились прикрыться щитами, спрятавшись за бортом лодки. От жалкого плевка огня досталось тем, кто тянул абордажные крючья. Около десятка человек, побросали верёвки, тем самым сведя силу удара на жёсткое касание. И тут проявили себя новгородские стрелки. Ох, не зря в летописях постоянно ссылались на грозных славянских воинов с луками. Туча стрел не заслонила солнце на небе, но заставила неприятеля уйти в глухую оборону. В каждой тройке один был вооружён дальнобойным оружием, второй щитом с копьём или секирой, а третий был мечником и одновременно метателем дротиков и лёгких копий. Вот этот смертоносный дождь из стрел и сулиц посыпался на противника, лишая их отяжелевших щитов и нанося смертельные раны. Били в упор. Хорошо, когда не надо экономить на боеприпасах. Лучше утопить десяток метательных копий и пару дюжин стрел, но не дать врагу даже голову высунуть из-за щита, не говоря уже об ответной атаке. Борт зерновоза возвышается над боевой лодкой на полметра, вроде незначительно, но как порой важны в бою эти сантиметры. Два корабля прилипли друг к другу, образовав если и не единую палубу, то похожий на логотип 'Сеат' какой-то периметр. Середина вражеского судна представляла собой наваленную друг на друга кучу тел, мачты, бочек и всяких мешков, отчего свеи оказались разделены на две части. Огромные потери в самом начале боя должны были деморализовать врагов и многие посчитали, что победа уже в кармане. Оставалось перешагнуть через борт и добить противника. На секунду обстрел прекратился, стрелки освобождали место и в это время бойцы неприятеля зашевелились под щитами, метнули пару копий в сторону новгородцев и с рёвом бросились на абордаж, активно работая баграми, пытаясь проделать брешь в стене щитов. Напор длился с минуту, секироносцы плотно сбив щиты, за исключением одного момента, не дали ни единого шанса неприятелю. Богатырского телосложения свей, сумевший на первых порах проломить строй своей огромной деревянной кувалдой, был зарублен Бренко, который выдвинулся тому навстречу. Хорошо поставленный удар и надёжный меч, что ещё нужно профессиональному бойцу? Как оказалось, ещё немного удачи и истончившиеся железные кольца старого доспеха противника. Вложившись в удар, он рассёк кольчугу шведа, а вслед за ней и ключицу с рёбрами. Клинок, добравшись до сердца, застрял на мгновенье в груди умершего и с каким-то свистяще-чавкающем звуком выскочил назад, потянув за собой струю крови. Атакующие отхлынули, собравшись у заваленной мачты, выставив перед собой круглые щиты. Вообще-то, разрубить кольчугу с одного удара мечом практически невозможно и если такое произошло, то силу, рубака должен был приложить просто исполинскую. Видимо на здоровяка возлагали большие надежды и после его гибели, причём такой невероятной, тактика боя нарушилась. Новгородцы вперёд тоже не пошли. В последней схватке враг показал себя достойно, даже превосходные доспехи не сильно помогли. К корме уже отнесли несколько тел. Преимущество было ощутимым, но какой смысл лезть на копья, если можно расстрелять стрелами неприятеля? Как только стрелки вновь взялись за луки, из-за щитов кто-то закричал:

— Zweikampf! Zweikampf!(Поединок! Поединок!)

Наши бойцы первой линии расступились. Бренко положил меч на плечо, поправил на поясе кортик и сделал шаг вперёд, приближаясь к борту. Навстречу ему вышел воин в золочёном шишаке с полумаской, желая попробовать изменить ход боя. Когда-то давно, в северных морях существовал такой обычай. Если в бою между командами кораблей никто не мог одержать победы, то стараясь избежать лишних жертв, устраивали поединок двух бойцов. Делалось это из практических соображений. Пиррова победа на море могла привести к гибели победителя. Сейчас же, свеи хотели просто уйти.

'Тоже мне рыцарство, — подумал я, вынимая пистолет, — если Бренко будет угрожать опасность, выстрелю не задумываясь. Это не рыцарский турнир, тут или ты или тебя'.

— Ritter Birger(Рыцарь Биргер), — шведский предводитель отсалютовал мечом.

— Людвиг Люнебургский. — Бренко приподнял меч к глазам и резко опустил вниз. Капли крови слетели с клинка, и попали на лицо рыцаря.

Биргер пошёл в атаку. Отбросив щит, перехватив меч двумя руками, в надежде то ли повторить невероятный по силе удар противника, то ли постараться превзойти. В общем, поступил не совсем обдуманно. На палубе нет места пробным выпадам, когда можно махнуть мечом и отскочить, будучи уверенным, что тебя не достанут. Площадка боя не позволяет. Только удар и парирование на щит. Серьёзно рискуя, Бренко так же избавился от щита, в результате чего пропустил первый удар перед собой в каких-то сантиметрах и, сделав шаг назад, едва не споткнулся. Второй, заметно ослабленный, нанесённый из невыгодной позиции принял на массивное лезвие у гарды, поддержав его левой рукой и сбрасывая вражескую сталь в сторону, ударил навершием. Прямо под полумаску.

— Ох! — Рыцарь качнулся назад. Гранёное яблоко рукоятки рассекло верхнюю губу и выбило зубы.

В следующее мгновение Людвиг эффектно подставил ногу и толкнул соперника в грудь. Тот рухнул, а попытавшись подняться, чуть не наткнулся на сталь. Остриё кортика упёрлось в шею поверженного рыцаря. Молоденький оруженосец Биргера взвыл, и бросился с коротким кинжалом на помощь своему господину, но сделав один единственный шаг, покатился на палубу. Седобородый свей, судя по гербу на богато украшенной кольчуге, занимавшем видное положение в отряде, резким ударом кулака, сбил пажа с ног. Пока один из участников дуэли не признает себя побеждённым, никто не вправе вмешиваться. Это правило ещё что-то значило для него.

— Sich kaum halten(Держаться на честном слове), — сквозь зубы прорычал старик.

Биргер выпустил меч из руки и показал ладонь, признавая себя побеждённым. Следом за ним шведы побросали оружие на палубу, заглушая стоны раненых, которые завыли от безысходности. Притихшие на время поединка новгородцы, наоборот закричали здравницы. Всё как всегда: у победителей радость, проигравшим — горе. Простой рыцарь Биргер, с появившейся отметиной на лице, пусть и зажиточный, но никакой ни герцог и не ярл угодил в плен, вместе с девятнадцатью своими земляками к ушкуйникам Пахома Ильича. Невосполнимых потерь со стороны новгородцев не было. Пара оглушённых здоровяком с кувалдой, правда так и не пришедших пока в сознание, пятеро ушибленных да семеро легкораненых стрелами и прочими острыми железяками.

На реке пахло гарью и палёной шерстью. Сожженную лодку отнесло по течению реки, где она окончательно затонула, похоронив напоминание о скоротечном бое. Мы вели на буксире захваченный приз к берегу, и как человек, интересующийся морскими судами, я оказался на борту трофейной ладьи. Пленных связали попарно, спина к спине, причём ушкуйники так ловко действовали верёвками, перехватывая локтевые сгибы и запястья, что уверенность в том, что в прошлом, головорезы не раз занимались данным занятием, у меня, только утвердилась. Пут избежал лишь владелец судна Биргер с оруженосцем, рулевой и бородатый рыцарь Магнус, который, дал честное слово, что не попытается бежать, так как имеет при себе посольскую грамоту, и вообще не собирался участвовать в глупом, по его мнению, походе, задуманным упсальским саксом Томасом.

— Людвиг, спроси, что у него за грамота?

— Не утруждайся, византиец. Я правнук ярла Рёгнвальда Ульвссона свободно говорю на языке руссов. Грамота составлена для конунга Новгорода. Ему и передам. — Магнус достал из мешка свиток пергамента и покрутил его возле моего носа. — Видел я, как ты управлялся с этим богомерзким оружием, изрыгающим огонь. Да падёт на твою голову кара всевышнего.

— 'А ще можеши противитися мне, конунгу, то се уже есмь зде и пленю землю твою'. — Процитировал часть текста письма шведских послов к Александру Ярославовичу. — Так там сказано? Можешь не крутить куском кожи с накаляканными буковками. Ценность сего послания — равна стоимости пергамента, на котором оно написано.

Магнус побагровел от возмущения, содержание послания знали всего несколько человек. Ему самому доверили отвезти письмо только потому, что о честности и благородстве старого воина чуть ли не ходили легенды; и, не сдержавшись, выпалил:

— Да как ты, ромей, можешь знать, что там сказано?

— То дело десятое. Мне интересно другое, как ты, потомок Рёгнвальда, чьи предки верой и правдой, испокон веков служили Новгородской земле, мог оказаться с ними? — Я показал рукой на пленных свеев, лежащих на палубе, — они же самым настоящим образом подставили тебя. Какой же ты посол ?

Магнус Ульвссон промолчал, что он мог сказать на мой упёк? Что своим поступком он наводил тень на потомство Гюряты Роговича, представителей высшего боярства Новгорода? Так это не серьёзно, свои понятия о чести он соблюдал, а на остальное можно наплевать. Правда, кое-какие обстоятельства его терзали, а именно то, что из всего имущества, не заложенным монастырю у рыцаря осталось только меч да кольчуга. Признаться даже себе было стыдно — годы не те, когда можно было острой сталью пополнить свою мошну. Безусловно, он рассчитывал получить кусок земли за свои услуги, но судьба распорядилась иначе.

— Почему я тут, а не с вами — то моё дело. Когда закончу свою миссию, тогда и поговорим, а пока, Людвиг, если я сдался тебе в плен, то выполни мою единственную просьбу. — Магнус посмотрел себе под ноги и попросил: — Помоги доставить послание конунгу Александру, было дано рыцарское слово, что пергамент будет передан в его руки.

На этом моё общение со шведами закончилось. Не то, чтобы они мне показались чересчур чванливы, нет, у всякого человека есть свои недостатки. Просто для меня они были враги, и пока война не окончилась, лучший враг — это мёртвый враг. После совещания с Пахомом Ильичом, пленных, под честное слово Магнуса, посадили на их бывшую ладью, оставив минимальное количество продуктов. По прибытию в город, они поклялись отправиться на свейское подворье, где будут ждать окончательного решения о выкупе. К моему удивлению, Людвиг даже поручился за Ульвссона, мол, наслышан о нем — не обманет, тем не менее, это не помешало ему обыскать призовое судно вдоль и поперёк в поисках тайников и захоронений. Кстати, не безуспешно. Через пару часов, как только шведы отправились в сторону Ладоги, мы заблокировали фарватер Ижорки подводными ежами. Даже, если кому и пришла бы в голову мысль — волоком, по берегу перенести ладьи, то через сто метров, в узком месте, снова бы напоролись на деревянные мины. Оставалось ждать основную часть шведского десанта, и пока Ильич руководил минированием, огнемёт на ладье вновь оказался заправлен. Бренко с интересом испробовал грозное оружие, одно дело слышать и видеть, другое дело пощупать своими руками. Особенно его заинтересовала бензиновая зажигалка.

— Значит перед боем надо подпалить огонь вот тут, хм... как хитро придумано, колёсико и кремень.

— Хитро, но запомни, у каждого оружия есть свой предел. Как по прочности, так и по времени. Всего только десять нажатий на педаль. И ещё, при всех говорить не буду, но если случится так, что ладью будут захватывать. — Я сделал паузу, настал один из неприятных моментов сохранения секретов.

— Ты что такое говоришь, Алексий. Кто нас сможет одолеть?

— Я сказал если. Так вот, почувствуешь, что уже всё, кранты, шансов на спасение нет, то дёрни за это кольцо. — Показывая на нехитрый тёрочный механизм пороховой гранаты, закреплённой под огнемётом. — У команды будет пара секунд, прыгайте в воду и спасайтесь вплавь.

Людвиг ещё не привык к моему понятию о времени, поэтому переспросил, уточняя:

— Пара секунд это что? Ты как-то странно излагаешь, Алексий.

— Четыре раза вздохнуть, после смерть. Не спрашивай меня о том, что находится там, и не вздумай проверить, если дорога жизнь. Давай-ка лучше ещё раз попробуй вон тот кустик подпалить.

Шагах в тридцати, на берегу, у самой воды торчал одинокий кустарник, своим видом напоминавший неприличный жест, с вытянутым средним пальцем. Людвиг направил сопло на цель, слегка задрав вверх, крутанул колёсико, поджигая фитиль и нагнетая давление в системе, резко открыл запирающий клапан.

3. Устье Ижоры.

Поход Ульфа Фаси, начавшийся с ожидаемого отказа короля Норвегии Хакона Хаконссена принять участие в мероприятии (так как был занят подавлением восстания мятежного герцога Скуле Бардссона), потерей трёх шнек в связи с внезапным штормом, а вместе с ними трёх капитанов с наёмными отрядами — предстоял полный забот и тревог. На одном из погибших кораблей следовал инженер-итальянец, нанятый готландцами за тридцать марок и отвечающий за возведение укреплений. И если убыль личного состава можно было как-то компенсировать норвежскими добровольцами, то с потерей главного строителя вместе с шанцевым инструментом шансы экспедиции из разряда позитивные, переходили в малореальные. Оставшиеся два монаха, присланные епископом, говорили на латыни, могли читать написанный текст, но, ни черта не понимали в чертежах фортификационных схем. Повальная безграмотность — бич того времени, давала о себе знать. Ульфу оставалось полагаться только на свои силы и знания по возведению острога. Кое-что в укреплениях он сам смыслил, что-то посоветуют его сослуживцы, а что-то снизойдёт само собой, как это обычно бывает. Вот только расчеты его строились на том, что после того, как конунг Новгорода получит известие о начале вторжения, пройдёт не меньше месяца. Пока тот соберёт войско и станет предпринимать попытки по его выдворению, если вообще начнёт, то он успеет. С матёрым волчарой Ярославом такой фокус бы не прошёл, а с его сыном вполне может выгореть. За это время планировалось возвести кое-какие укрепления, или хотя бы насыпать вал с частоколом. А там, глядишь, и подвоз провианта наладится, а дальше — дальше он побьёт молодого князя, возможно, постарается взять его в плен, и будет диктовать свои условия торговой столице Северной Руси.

* * *

Тем временем, в стольном граде на берегах Волхова, события развивались отнюдь не так, как мы планировали. Ещё бы чуть-чуть и столь драгоценное время было бы безвозратно упущено. А всё из-за стремления власть придержащих создать себе 'тёплое болото' из спокойствия и благополучия, не взирая ни на какие беды и катаклизмы. Хорошо, хоть Сбыслав Якунович не подвёл. Помимо того, что использовал всё свое влияние на военного князя, так ещё уговорил Мешко, обладавшим лучшей соколиной парой в Новгороде, постоянно быть у того на глазах, да наговаривать на шведов. Александр, всё ещё надеялся, что придётся наказывать обнаглевших северных купцов, решивших обустроить вотчину на его, как он мечтал, землях, и не то что не спешил, а всем своим поведением выторговывал у новгородских бояр всё новые преференции. Вроде и готов городу послужить, а вот, чего-то не хватает. Словно имел по этому поводу чёткие инструкции от своего властолюбивого папаши. Когда оговоренные сроки стали подходить к концу, бояре вместе со своими дружинами, продемонстрировав приличное по численности войско выступили. Новгородская рать шла к Ладоге самостоятельно, составляя почти две сотни человек, и не лапотников-ополченцев, вооружённых только что срезанными и заточенными кольями, а крепко сбитые отряды, ощетинившиеся железом, имевшие за своей спиной не один удачный грабёж или поход, как кому нравится. Сила впечатлила и, догадавшись, что цацкаться с князем больше не намерены, Ярославович отдал команду на выдвижение. По пути к новгородцам присоединились четыре десятка ладожан с хорошими доспехами, в основном дальние родственники застрельщиков похода. Как ни странно, озёрные жители прихватили с собой немалое количество лошадей, дабы сподручнее было увозить награбленное добро. Что им напел Сбыслав, история умалчивает, но пошли с радостью, пообещав домашним скорейшее возвращение. В итоге, укомплектовав войско подвижным обозом, всего две дюжины волокуш, объединённая новгородско-ладожская рать двинулась к точке рандеву с основными силами на реке Тосна.

За день до объединения, в купленном ещё в прошлом году, как оказалось у приказчиков Пахома Ильича, ярко-бирюзовом шатре, два старых приятеля рассуждали о своих делах скорбных. Сбыслав Якунович восседал на особом, отслужившим не одну военную кампанию массивном походном сундуке, с крышкой из переплетённых кожаных полос и слушал, как его друг Гаврила Алексич вздыхает при каждом упоминании о серебре. Точнее, разговор шёл о пифосе с вином. Емкость, литров так на сто, отряжённой князю в знак расположения и будущих совместных дел. По-простому — банальной взятке, призванной поспособствовать вылазки на емь этим летом. А ведь не только привозным спиртным исчислялись затраты. Один только купчишка-разведчик, вернувшийся практически с убытком, довёл хозяев чуть ли не до расстройства желудка. Послухи в стратегических местах, проводники и прочие шпионские штучки, вылившиеся в весьма затратное мероприятие. Только вместо давно задуманного — они здесь. Поход и так оторвал от дел насущных, потребовал срочных капитальных вложений и пока не давал никакого дохода. Сбыслав уже жалел, что не был проведён молебен. Тайный от всех вояж за сокровищами свеев, не имел идейной составляющей, которая придаёт воинству особую силу духа. Тот последний козырь, который бросают в игру во время кризиса. Грабить шли с радостью, но при серьёзном сопротивлении, экспроприаторы, как правило, думают о личном спасении, а не о том, как переборов свой страх, вырвать победу. В общем, проблем хватало, и решения отнюдь не рисовались радужными тонами. Тем не менее, Сбыслав Якунович не стал рассказывать товарищам, об одном интересном эпизоде, когда во время застолья у Пахома Ильича опустела вторая бутыль, а третья ещё не была распечатана. Появившееся столь нескромное желание повеселиться и услышать пение артистов-скоморохов оказалось удовлетворено несколько необычным способом. Тут ему и предстало прослушать церковный хор, записанный в памяти плеера. То, что трезвый человек воспринял бы как чудо или напротив, полное бесовство, пьяному Якуновичу показалось Божьим откровением. Представьте на секундочку, что вы никогда в жизни не видели и не знаете, что такое акустические наушники и для чего они предназначены. Прибавьте к этому осознание, что девайс сей работает с вами персонально, как бы делая вас избранным. А теперь умножьте на психологический эффект, который достигается тональностью хорового исполнения. Материя этого действия ох, как не проста. Хотите испробовать? После этого случая, доверие всем словам своего нового друга было полное.

— Господи, — причитал Гаврила, — как я мог согласиться на эту затею с казной?

— Пахом Ильич врать не будет, дело верное, — утешал Сбыслав.

— Да ты мне каждый раз говоришь, что дело верное.

— А разве когда-то ошибался?

— Ну...

— То, что он мне показал, когда мы вино у него в тереме попивали... многого стоит. Поверь мне, Гаврюша.

— А коли побьёт нас этот Фасе-масе, что тогда я домашним скажу? Ох, лучше б я в Карелу пошёл, там хоть бы рухляди насобирал или льна уволок.

За шатром раздался шум и отчётливый крик дозорного:

— Ладья! Свеи к Ладоге идут!

Ополченцы высыпали к берегу, потрясая оружием, требуя немедленно пристать кораблю к берегу. Вскоре к ним присоединились вожди похода. Как ни странно, но ладья стала поворачивать к затону. Не доходя до суши метром семи-восьми, размахивая куском пергамента, свёрнутого в трубочку, с борта прокричал какой-то важный человек:

— Я рыцарь Магнус Ульвссон, — доносился до слушателей хрипловатый голос, — пленный гость Пахома Ильича, иду в Новгород с посланием для конунга!

После этих слов Гаврилу Алексича как подменили. Он стал похож на обиженного ребёнка, стоявшего долгое время у прилавка с мороженым, которого родители взяли за руки, и повели прочь.

— Да что ж это твориться, Сбыслав? Покуда мы тут топчемся, Пахом уже полон взял, да наверняка нашу казну деребанет. Как-никак за зипунами шли, а не комаров кормить!

— Конунг Александр Ярославович, завтра будет здесь, на этом месте. Можешь его подождать с нами. — Боярин прокричал в ответ, не обращая внимания на призывы Гаврилы Алексича.

— А кто ты такой? — Магнус спрятал в мешок письмо, попутно пересчитывая столпившийся у реки народ, выходило печально, почти двести пятьдесят душ, вооружённых и готовых сражаться.

— Сбыслав Якунович, боярин Новгородский. — Представился командир ополчения, и тут же поинтересовался, узнавая знакомые черты в лице собеседника: — А ты не родич Рогодичам?

Магнус, несколько раз, бывавший в Новгороде, на свадьбах племянников и племянниц вспомнил боярина.

— Родич! Но это к делу не относится.

Ладья пристал к берегу, Ульвссон вместе с Биргером и его оруженосцем пошли в шатёр к Сбыславу. Оставшиеся свеи сходить и поразмять ножки на зелёной травке не стали, так и остались в лодке, показывая всем видом не слишком дружелюбный настрой. Тем не менее, через какое-то непродолжительное время, общий язык был найден и вскоре, ополченцы узнали о произошедшем сражении на Неве.

Со своими особыми понятиями о справедливости и правде на земле, Микула промышлял разбоем под Киевом, состоя в организованной преступной группировке с весьма серьёзным покровителем. Затем, когда уяснил, что рядовыми татями жертвуют без малейшего сожаления, сбежал в вольный Новгород, где оттачивал своё ремесло в сборных солянках ушкуйников Меши. Там он и познакомился со Снорри, разорившимся бондом из северных фьордов, волей судьбы оказавшийся среди пленных людей Биргера.

— Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как. — Делился слухами со своими товарищами Микула.

— Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так что ли? — Не веря в сказанное, усомнился Путята.

— Снорька так рассказал, он всё бачил. Не веришь? Пойди, сам спроси. Мы с ним три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь, вот просит, что б из полона выкупил.

— Нет ничего проще. Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него твоего дружка. — Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. — На, сходь отнеси Снорьке, приятелю твоему. А то не жрамши они, даже костра не распалили.

Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё пол тушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, добавил луковицу, быстрое движение пальцев рук и, готов узелок.

Снорри сидел на борту ладьи, свесивши ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё дед, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Предок передал внуку любовь к оружию и рыбной ловле, а так же ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, насаждавшие свои порядки и являющиеся виновниками потери столь доходного места. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло, и после смерти матери, было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлусон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов, бывшего бонда чуть не убили. Старушка, не иначе, как финская колдунья выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.

— О... Микула, снова хочешь истории послушать? — Снорри с сожалением посмотрел на удочку — рыбы не было. — Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.

— Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. — Микула бросил узелок своему бывшему однополчанину.

Что для голодного организма пол утки, так — три минуты трапезы. Но свей, управился в полторы, так как отдал половину гостинца соседу.

— Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?

Микула знал немного, но рассказал всё, что слышал.

— Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема, на шесте стоит.

— Да уж, — Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума, было мало, — чем больше богатства, тем меньше сострадания, — дело плохо.

— Ты не переживай Снорька, потерпи чуток, — Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем недолго, — выкупим тебя, али обменяем.

— Мы на свейском подворье жить будем, у гардских купцов . — Уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлуссон.

В это время в шатре Сбыслова по случаю появления гостей шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не особо жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути — такие же как и мы.

— На Готландский двор сразу идите, Магнус знает, он там был. — Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться, и к кому лучше ходить в гости.

— А храм... там... есть? — Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.

— Есть конечно, церковь святого Олафа. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. Так что уже больше ста лет стоит ваша Варяжская божница.

Сбыслав вспомнил, как ему доводилось в составе посольства ходить к франкам, и там, Православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в новгородских мехах. Да и воск в свечах, в своих мрачных церквах палили оттуда же. Впрочем, все эти триадологические, мариологические и прочие расхождения в догматике его мало интересовали и не заботили, но эта несправедливость заставила задуматься, и тогда он решил, что его вера сильнее, раз не боится ставить чужие храмы на своих землях.

— Это хорошо, — промычал Биргер.

— А то! Главное, к немцам не ходите. Не любят они вас. Ваши в Любеке в начале весны чего-то натворили, теперь вам отдуваться придётся. Хотя, пивоварня там замечательная, но всё равно, не ходите. Слушай, а как это тебя угораздило?

— Шлем прадеда, с полумаской. Нос прикрыт, а хлебало... да и Людвиг знатный рыцарь.

— Очень знатный, — Сбыслав перешёл на шёпот, — я тебе по секрету скажу: тебя правнук германского князя Оттона пометил. Только ты помни, это секрет.

Пир шёл полным ходом, а стоящий за спиной Биргера молоденький оруженосец Хаук смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а новгородцы встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь. 'Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом', — думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь, он захотел стать похожим на этих руссов.

* * *

Передовой отряд дружины Александра Ярославовича прибыл в лагерь Новгородцев к полудню, как раз тогда, когда Сбыслав уже потерял всякую надежду на поддержку князя. Из рассказа Магнуса, свеев выходило более тысячи человек. С этих слов обрисовывался неутешительный вывод: бросаться в бой при соотношении один к пяти чистое самоубийство. И даже если князь приведёт с собой в два раза больше воинов, чем сейчас новгородцев, то всё равно, численный перевес будет у противника.

— Сколько их там, Гаврюша? — Якунович пытался запихнуть ногу в сапог, но портянка постоянно слезала.

— Две сотни всего, правда, конные. — Гаврила Алексич смотрел себе под ноги, видно было — расстроился, — да ижорских охотников с три десятка.

— Ничего, конный это как три пеших, у Пахома Ильича почти сотня и стрел он нам передал столько, сколько я в жизнь не видел.

— Это так, людей бы с луками к этим стрелам.

— А полков суздальских тебе не дать? Дай то бог, они о нас не знают, а мы уж... пошли князя встречать. Да что б тебя... зараза такая.

Сбыслав вновь перемотал портянку на левой ноге и, закрыв глаза, благополучно надел сапог.

* * *

В тринадцати верстах от русского лагеря в устье Ижоры входил флот. Остатки судов удалось собрать вместе ещё в море, и уже два дня, огромный караван змейкой стремился к реке Ингри, именно так была обозначена Ижора на Готландской карте.

— Бросайте в воду бревно, да аккуратно, — скомандовал Фаси.

Явно языческое действие, но поступи иначе и большая часть войска просто не поймёт, отчего в столь важном мероприятии не соблюдаются традиции предков. Испокон веков, жители северных морей предпочитали строить новый дом только там, куда причалит пущенное в воду дерево с нацарапанными рунами. Тут, даже вопли протеста римского монаха: — Какое бревно? Господь и так указал место строительства, — восприняли как каприз ничего не понимающего в высоких материях иностранца.

— Не мешай монах, а то я заставлю прокатиться тебя на этом бревне. — Кормчий шнеки, на которой следовал Фаси, легонько топнул ногой по палубе и дурно пахнущего латинянина как ветром сдуло.

Бревно нырнуло в речную гладь, омылось водой, всплыло и вскоре уткнулось в песчаный откос, как раз напротив одинокого дома ижорца. Кормчий задрал голову к небу, что-то тихо прошептал, потом недовольно тряхнул головой.

— Ну что Гунгир? — Фаси уже не терпелось выскочить на землю, которую он уже по праву считал своей.

— Всё будет зависеть от нас. — Кормчий прошёл мимо своего ярла, ещё раз спугнул монаха и занял своё место на корме, еле слышно прошептав: — Бревно ударилось тонким концом. Боги давно отвернулись от нас, неужели ты не заметил?

Через пару часов бивуак, ибо назвать это военным лагерем у меня не поворачивался язык, был разбит. Ближе к берегу, то тут, то там появились грязно-серые навесы из прохудившихся парусов, шалаши из шкур и жердей, палатки, иногда даже с искусно раскрашенным деревянным каркасом, а кое-где и разноцветные шатры с многочисленными флагами и баннерами. Всё это многообразие с отсутствием привычной для военного инженера элементами полевой фортификации являлось ужасом перфекциониста (иными словами: как бык поссал), не говоря про какие-нибудь удобства, подразумевающие канавы для сточных вод и выделения площадей для лошадей, а так же загона для скота. Альбрехт Дюрер ещё не родился, а наработки римских легионеров уже позабыли. Последние купеческие ладьи сгружали остатки продовольствия и уцелевших паломников, которые радовались толи окончанию затянувшегося перехода, толи бочонкам с брагой, выставленные так сказать на новоселье. Свеи не подозревали, что в двухстах шагах от них, на противоположном берегу, за ними наблюдает парочка странно одетых людей, периодически прислоняя к глазам предмет, не похожий ни на что в этом мире.

— Лексей, ты посчитал сколько их?

— Тьфу, сбил со счёта Пахом Ильич. Больше чем я ожидал. Суда весь берег заняли.

— Ничего, смотри, некоторые отходят.

— Да где отходят?

— Вон, с краю, видишь боров с крестом на брюхе, здоровый такой, на немца похож, в полон бы его взять. Левее от него шнека Хлёда отчалила, я этого купца знаю.

Пахом как-то нервно задвигался и хлопнул себя по шее. Насекомое, чудом пробравшееся через маскировочную сеть, избежав действия специальной мази, умудрилось впиться купцу в загривок. Пока всё это происходило, в указанном мне месте действительно две лодки отошли от берега и взяли курс к Ладоге.

— Почто он тебе взялся? Пленных что ли мало?

Ильич аж засопел, высматривая пухлого оккупанта, чья кота раздулась пузырём.

— Понимаешь, Сбыслав... в общем, мечта у него тайная есть.

Вскоре, оставив свой наблюдательный пункт, мы поспешили к лесу, где нас поджидал Кирьян с Семёном.

Одиннадцать сотен воинов, среди которых было восемнадцать рыцарей, начали военные действия против Новгородских земель. И начали с банального убийства зайца. Пращник подбил 'косого', когда тот подпрыгнул, да так ловко, что зверёк несколько раз перевернулся в воздухе. Это послужило началом к широкомасштабной охоте. Загонщики гоняли по полю зайцев, а несколько оруженосцев рыцарей соревновались в точном метании камней.

— Позвать ко мне Спиридона, — распорядился Фаси, устраиваясь на покрытой медвежьей шкурой лавке, — Гунгир, ты не чувствуешь странного запаха тут?

— Мертвечиной пахнет, похоже, сама Хейд побывала здесь. — Кормчий ещё раз принюхался и прикоснулся правой рукой к груди, где в специальном мешочке, надёжно был зашит амулет.

— Надо будет поставить мой походный шатёр, дышать здесь не могу. Пошли отсюда.

Ульф встал с лавки и направился к выходу, где нос к носу столкнулся со Спиридоном. Чертовски хотелось чихнуть, однако отпрянувший с дороги боярин сбил не только чих, но и мысли. Спустя мгновенье свежий воздух сделал своё дело. В носу перестало свербить, а в голове наступил порядок. Да и полегчало как-то. Уставившись на Спиридона, он вспомнил, зачем его звал.

— Звал ярл? — Глазки у боярина забегали, в памяти всплыла картина годичной давности, когда точно так же он столкнулся с женой ижорского кузнеца, именно в дверях.

— Где хлеб?

— На той стороне, вверх по течению, с полверсты. Людишек бы мне, одному несподручно. — Спиридон отчётливо помнил, что Пахом Ильич пригласил наёмников для охраны склада, но на этом внимания не заострял.

— Забери с собой весь сброд, который припёрся с монахами. От них всё равно пока толку мало, обустраиваться только завтра начнём, — ярл нагнулся к земле и поднял скатившуюся с крыши старую шишку, на кончике которой блестела серебряная капелька, — всё перенести сюда, под крышу. Выставишь охрану, взвесишь, а потом поговорим.

— Хотя бы три десятка воинов, — заскулил Спиридон.

— Одного хватит! Те, что были с тобой. — Фаси стал внимательно рассматривать капельку, игнорируя боярина. — Хм... тут даже шишки с серебряными зёрнами, богата земля, ох как богата.

К Ульфу подкрался монах, пытаясь подсмотреть, что за предмет, столь пристально изучаемый ярлом.

— Гунгир! Посмотри, это интересно. Может нам стоит собрать все шишки в окрестном лесу? — Командир экспедиционного войска впервые улыбнулся за весь поход.

— Если б зёрна у всех шишек были из серебра, — верный друг вернул шишку своему ярлу и заулыбался в ответ, — то какие бы выросли деревья?

Мрачным остался только монах, рыская глазами по траве, пытаясь обнаружить драгоценные дары леса.

Жучок сработал просто великолепно. Все разговоры и приказы командира шведов были нам слышны, не хватало только картинки лагеря, но об этом, я как-то не подумал. Да и бог с этим видео, хорошо, что шишку не разломили. Вот бы удивились.

— Пахом Ильич, пошли готовиться к встрече гостей, заодно посмотрим, как они будут по реке скакать.

* * *

Две самые трухлявые шнеки из Лёдёсе, нанятые фактически для перехода только в одну сторону, забитые паломниками под завязку, через час тронулись в свой последний путь. Нищие, обессиленные постом и регулярными молитвами люди, неумело начали выгребать против течения, стремясь войти в Ижорку. Лишь чудо спасло суда от столкновения, прямо напротив лагеря. Под неуёмный хохот с берега и рычание Спиридона, раздававшего тумаки направо и налево, лодки начали движение. Никакого вперёдсмотрящего не было и в помине. Кормчие шнек, не один десяток лет возившие продовольствие из Вестергётланда с минимальным экипажем держа стиры в мозолистых руках, молили Ньерда о скорейшем завершении короткого плаванья. Но разве могли старинные боги помочь своим детям, когда те отказались от них? Зато молитвы нынешнему не остались без внимания. Едва лагерь скрылся за извилистым берегом, как паломникам выпала неслыханная удача. На берегу лежал кверху дном однодеревок со сложенными на на широких досках вёслами. Рядом был разведён костёр, на котором парил подвешенный на палке котелок. Лодка явно ремонтировалась, но не она являлась ценным призом, а аккуратно, не иначе как выкаченные по сходням стоявшие рядышком несколько бочонков. Два мужичка, завидев чужаков, тут же бросились наутёк, а вся добыча в виде крепкой браги была вскоре погружена в шнеку к Спиридону. К полудню жуткий вой тонущих людей разнёсся над рекой. Многих паломников спасло только то, что они были легко одеты. Десяток наёмников, успевший напиться в хлам, и шедший с ними на первой ладье личный состав потонул весь, сам Спиридон спасся благодаря тому, что умел хорошо плавать и, не раздумывая, резал ножом цеплявшихся к нему людей. Когда Ульф увидел жалкие остатки мокрого продовольственного отряда, то чуть не зарубил предателя-боярина.

— Безмозглые тупицы! Ты же сам, не раз ходил по этой реке. Как можно было напороться на подводные камни у печины? Кол тебе в зад! Даже дети знают, что там, где у яра выступ, всегда большая глубина и быстрое течение. Молчишь? Да на тот берег можно вплавь перебраться, прямо отсюда. — Ульф негодовал. — Что б завтра с утра, эти мокрые курицы были на том берегу. На своих горбах потащите, сукины дети. Грот поведёт их, а ты пскович, будешь сидеть тут, и думать об упущенных марках.

Ярл сто раз пожалел, что связался с таким неудачником, как Спиридон. Отправить же с паломниками надёжного рыцаря не представлялось возможным. Приказы в армии, конечно, не обсуждают, но в войске, в те времена, существовало негласное правило: — обозом руководил самый больной или самый неспособный командир. Назначенный рыцарь мог просто обидеться, а так как в экспедиционном корпусе Фаси все офицеры были наёмниками, то после получения подобного приказа, уважаемый человек, скорее всего, просто бы резко почувствовал недомогание и отправился выздоравливать домой. И самое главное, никто из круга благородных воинов его бы не осудил. Наоборот, приказ бы посчитали глупым. И лишь в одной армии средневекового мира, в Венеции, за эту должность шла настоящая резня. Лишь через несколько столетий, когда маршруты движений армий возрастут до нескольких сотен вёрст, полководцы поймут, что отточенная логистика снабжения — залог половины победы. А пока, бывший ландбор и состоявшийся шпион ждал дальнейших указаний.

— Я б осьмушку украл, а Грот сопрёт четверть, — пробурчал под нос, вымокший до нитки Спиридон.

— Грот! Ты слышал приказ? А чтобы доблестные воины поскорее высохли, отправь их в лес, нам нужно много дерева. Ха-ха-ха. — Фаси заржал, как конь перед свиданием, окружающие его рыцари то же хихикнули.

— Лексей, — Ильич сидел на пеньке, слушая приёмник вместе со мной, комментируя услышанное, — что-то я не пойму. Больше сотни утопло, а они, нехристи — смеются.

— Во-первых, ярл этих паломников даже за людей не считает. Во-вторых, это нервы Пахом, не может человек только одной войной жить, не выдерживает.

Я вспомнил записки натовских аналитиков, которые писали о том, что местные жители Афганистана смеются над американцами, постоянно ходящих в амуниции, не снимая оружия. Обзывают их трусами и сравнивают с храбрыми шурави. Конечно, те хоть воевали честно, лицом к лицу. Мало того, русские после службы, могли даже без перочинного ножа пойти в духан, где веселились от души. Могут ли знать аналитики, что русский мужик, на протяжении тысячелетий, сея хлеб, не знал и одного десятилетия мирной жизни. За этот период в нас выработалось отношение к войне как к труду. Иначе, с ума сошли бы. Взять хотя бы Велимира, отрубившим пятидесяти кочевникам бошки на льду. Палача-профессионала, и то б стошнило, а он, как пришло время обеда, только руки снегом помыл и кашу сёрбал за двоих. Но, как только трапеза закончилась, сразу стал воином, словно на работу пошёл. Поэтому и не надо нас злить.

* * *

Тем временем, Александр Ярославович изображая собой эталон спокойствия и выдержки, равнодушно выслушивал текст письма, которое Магнус читал по слогам. Не то, чтобы он испытывал триумф, в его душе зарождалось нечто иное, похожее на гордость. Ведь всё получалось, как в той 'умной' китайской книге о военном искусстве, стоящей у него в шатре на резной подставке. Осознание того, что некоторые, так заботливо охраняемые тайны, благодаря его людям и друзьям давно не являются таковыми, не просто взбадривало князя, оно давало некую уверенность. А что может быть важнее этого чувства у лидера, тем более столь юного?

— Достаточно, я уже читал что-то подобное, не утруждайся. — Князь слез с сундука и приблизился к послу. — Если б вы не нарушили договор о лоцманском сопровождении и не напали на ладью Пахома Ильича, то... в общем, ты свободен, послов у нас в поруб не сажают, а вот с остальными, я так не волен поступить.

— Большего и не прошу конунг, — пожилой рыцарь склонил голову, слова давались нелегко.

Магнус вышел из шатра и направился к кораблю. Тяжкие мысли одолевали старого рыцаря. Их можно было построить по порядку и анализировать, но что толку, если молодой князь, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, так уверен в себе; и даже больше, Магнусу показалось, что он обрадовался, узнав о прямой угрозе. А по виду, вроде и не отморозок, пережравший мухоморов. Хуже того, о содержании послания, которое было запечатано восковой, смешанной с тёртым мелом печатью, знал не только ромей с греческим огнём, но и Сбыслав Якунович, который почти близко к тексту процитировал часть письма. А теперь, оказывается и для новгородского конунга, это было вовсе не тайна. Надо беречь Биргера как зеницу ока не потому, что просили помочь с его секретной миссией церковники, он один из всех видел, что печать цела. И самое важное, что буквально с тревогой кричало в его голове — новгородцы абсолютно готовы к свейской экспансии. А это означало полную инициативу и чёткий план по противостоянию потугам Ульфа Фаси. Как ни крути, из этого похода он ничего не принесёт, а значит, и залог достанется монастырю.

Как только полог шатра скрыл фигуру уходящего шведского рыцаря, Александр махнул рукой своему оруженосцу, подзывая его поближе.

— Пелгуй, ты всё слышал, да опусти свой самострел, тут никого нет.

— Может, и нет, но так спокойнее.

Юноша вышел из-за шторки и приблизился к князю.

— Ты вроде из этих мест и моё поручение выполнить не станет труда. Сбыслав расскажет тебе, где найти Пахома Ильича. Передай своему названному отцу, что мы атакуем, как и было оговорено. — Александр снял один из самых скромных перстней со своего пальца и вложил в ладонь ижорцу.

— Передам, только как обратно то? — Мальчик немного смутился.

— В Новгороде встретимся, оттуда направимся в Торопец, поспеши. — Князь развернулся и пошёл обратно к сундуку, где лежала карта устья Ижоры.

Уроки ориентирования, полученные под Смоленском, не прошли для юноши даром. Правда, один раз пришлось влезать на дерево, но в остальном, как и предполагал князь, исполнить приказ особого труда не составило. Почти затемно, двигаясь вдоль реки, по известным приметам Пелгуй отыскал замаскированный лагерь, где его чуть не подстрелил Семён, чудом распознав в гонце бывшего зуйка.

— Дяденька Семён, а я вас и не увидел. — Ижорец так обрадовался, что соскочив с лошади, бросился обниматься с дозорным.

— Полно тебе зуёк, какими судьбами? — Семён по-отцовски похлопал отрока по плечу. — Заматерел, настоящий воин.

— На три вершка подрос, — Пелгуй чуть-чуть привстал на цыпочки, — во. Хорошо, что кольчуга на вырост.

— Да не, больше. Ты мне по грудь был, а теперь по выю почти. Молодец и за доспехом, гляжу, присматриваешь.

— Присматриваю, один раз деды так научили, что... Мнеж к Пахому Ильичу надобно, да коня обтереть и пристроить, чуть не заплутал, ища вас. — Ижорец погладил по шее скакуна, полез свободной рукой в сумку, пошарил там, извлёк надкусанную морковку и скормил остатки корнеплода лошадке.

* * *

За две версты от поляны, где русская рать остановилась на короткий, но столь необходимый перед боем отдых, у кромки леса вовсю хозяйничали свеи. Одна группа под руководством розовощёкого монаха, который для солидности таскал с собой пергамент с планом будущего острога, вбивала колышки в землю. Другая, более многочисленная, начала копать ямки под брёвна. В это же время, Грот пытался построить ещё одну группу паломников, вооружённых плетёными крошнями за спиной и больше заинтересованных, как бы что украсть, чем выполнять команды.

— Ублюдки! Не дай бог, кто-нибудь из вас попытается прихватить хоть горсть зерна. Лично вспорю живот и спущу кишки в реку. — Кричал Грот стаду фуражиров, размахивая плетью.

— Гавкай, гавкай, нам бы только до скотницы добраться, а там посмотрим, чей ножик острее. — Ворчал кто-то из толпы.

Ведь если не вдаваться в подробности, то паломниками они были лишь из прихоти епископа Томаса. Те, кого должны были ссылать на каменоломни и рудники, либо как позже, гребцами на галеры, по велению наместника бога превратились в воинов христовых. Но одной прихоти явно маловато. Дабы из преступников и попрошаек склепать пслушных работников, даже децимацией не достаточно. Фактически, готовая в любой момент пуститься в бега людская масса двинулась вдоль реки. Возглавлял шествие отряд из двенадцати воинов-надсмоторщиков под командованием Хальвдана. Бывший разбойник до посинения торговался с Гротом, и выбил из него по одному эре на двоих, в случае удачного завершения операции и по две, если будет бой. Деньги не малые, но благодаря подмоченной карме мероприятия, другие отряды запросили вдвое больше. И если бы не жадность свея и чуточку лучшая организованность, то всё бы могло закончиться иначе. Грот был уверен на все сто процентов, что охрана давно разбежалась. Шум от лагеря стоял жуткий, и наверняка, какой-нибудь любопытный решит проверить, что ж там происходит, а обозрев тысячу воинов — пустится наутёк. Именно это обстоятельство заставляло торопиться, так как беглецы с каждым часом имели больше возможностей эвакуировать продовольственные запасы или не дай бог их сжечь. Вскоре отряд дошёл до места, где произошло кораблекрушение. На берегу лежало несколько трупов, стая ворон вспорхнула, прокричала что-то обидное и немного покружась, уселась на ветки деревьев. За поворотом, насколько Грот помнил, была небольшая отмель, которая вела вглубь леса к полянке. Там он чуть не подружился со стрелой.

— Почти пришли, — пропуская вперёд нанятых охранников, — Хальвдан, смотри по сторонам, не хватало ещё стрелу схлопотать. Новгородские стрелки белке в глаз бьют за сто шагов.

Не зря в народе говорят, о недопустимости высказывания вслух плохих пророчеств. Вероятность ощутить их наяву весьма высока. Толи негативные мысли скорее материализуются, толи ещё что-то, но примета такая есть. Через семьдесят шагов показалась небольшая полянка с остывшими кострищами, а ближе к лесу стоял огромный навес забитый мешками и плетёными корзинами. Навскидку, и десяти кноров не хватило бы, дабы перевести всё добро одновременно. И как насмешка над жаждущими, огромная бочка с вонючей бражкой. Понятно, дабы не пропало подпорченное зерно, оно пошло в переработку. Толпа нищих ринулась вперёд, расталкивая, друг дружку.

— Стоять! — Только и успел прокричать Хальвдан.

Земля перед навесом провалилась, десятки людей рухнули в яму, напарываясь на острые колья. Задние подталкивали передних, внося ещё большую сумятицу. Вслед за этим, позади, рухнуло дерево, за ним ещё одно перекрывая выход с 'поляны смерти'. Пятнадцать арбалетных болтов и несколько пуль сразили наёмников одновременно. Хальвдану как раз прямо в глаз. Падая, он зацепил щитом своего нанимателя, тем самым спасая ему жизнь.

— Ааа! Не хочу! — Грот упал на попу и стал сучить ногами, пытаясь отползти назад, к поваленным деревьям.

— Хочешь жить — замри! — Раздался голос из леса.

'Жить, жить', — стучало молоточками в голове Грота, и он вскочил, петляя как заяц, бросился наутёк, за ним побежали оставшиеся в живых паломники. В их спины полетели стрелы. Свей споткнулся, зашиб колено, но нашёл в себе силы, снова поднялся и побежал. Впереди мчался обезумевший человек в рубище. Огибая на ходу, словно специально поваленные крест-накрест берёзы, он как лось прокладывал сквозь молодую поросль деревьев дорогу. Вдруг паломник упал, причём как-то странно, словно что-то ударило его по ногам, и Грот спустя мгновенье понял почему. Между стволов дрожала тонкая верёвка зелёного цвета. Она была не одна. Чуть левее, где пространство между деревьями позволяло проехать и волокуше, на высоте ладони был натянут ещё один трос и так по всему периметру поляны. Незамысловатая препона и остановила наиболее прытких паломников. Когда после падения голова стала соображать, за спиной Грота прозвучал тихий юношеский голос: — Тебе же сказали не шевелиться, — и на шею наступила чья-то нога.

Наверняка кто-то сумел преодолеть защитные препятствия и избежал стрелы в спину, но гоняться за пару тройкой беглецов никто не собирался. Пойманных фуражиров собрали возле ямы, куда скидывали за малейшее непослушание. Единственный шанс выбраться оттуда, заключался в добросовестном труде, а именно освобождением от любой одежды и амуниции погибших. Двадцать девять человек, в основном выходцы племени сумь, во главе со своим командиром попали в плен. Их раздели догола и затолкали в землянку, вырытую невдалеке от ложного склада. Дверь подпёрли бревном, бросив предварительно узникам остатки пшеницы (из которой делали брагу), вываленную в корыто, да бочонок с водой. Вот и весь хлеб, который им достался. И вскоре произошло одно весьма занимательное событие. Пока заталкивали наиболее ретивых, решивших выразить несогласие, я подошёл к груде сваленных в кучу трофеев.

— Пахом Ильич, надо спешить. — Напомнил я купцу, который старательно потрошил широкий пояс Грота. — Нам, ещё полверсты по лесу пробежать да знак Бренко падать, скоро начнётся.

— Погодь Лексей, вот! Смотри, как знал. — Ильич вытащил золотую пластинку. — У меня дома точно такая, в чулане схована.

— Покажи ка... вот это номер. — На моей ладони лежал треугольник с вычеканенным глазом на его вершине.

— Как возвернёмся, мы владельца пояска на муравейник посадим, всё скажет. — Пахом потряс в воздухе поясом, и отшвырнул его в кучу доспехов и оружия, сложенных под ёлкой.

* * *

Воеводы новгородско-ладожской рати: Сбыслав, Меша и Гаврила Алексич стояли напротив Александра. Перед каждым была поставлена индивидуальная задача и оговорены способы связи. Последние наставления перед атакой получены и, полагаясь на воинское умение своего князя, новгородцы лишь кивнули головами. Русская рать была разделена на четыре отряда, охватывая полумесяцем лагерь свеев. Конно-пешая рать новгородских бояр, стрелки из ижорских охотников и часть морской стражи с ушкуйниками Меши и конная дружина Ярославовича. Кавалерия стала скапливаться на правом фланге. Проскочить сквозь лес и ударить единым кулаком — в другом месте оказалось невозможно. Но и оно не давало всей нужной площади для построения. Для этого, был придуман отвлекающий манёвр.

Столетнее дерево прошуршало листьями, приветствуя детей своей земли. 'Спасибо родной', — Ратмир погладил рукой кору дерева, вытер нож, подмигнул Савве, который подбирал добрый топор, рядом со вторым убитым. Дозорные, расположившись у самого леса, так и остались сидеть в теньке дуба. Казалось бы, всё на стороне новгородцев, но внезапной атаки не получилось. Протяжный вой волка вспугнул лесных птиц, когда Гунгир, залез на крышу дома ижорца, с целью вырезать защитные руны. Это заставило его посмотреть на опушку, как в это время со стороны леса блеснуло железо брони. Никто, кроме дежурного отряда облачён не был, значит — враг.

— Тревога! — заорал Гунгир.

Лагерь всполошился, все ожидали возвращения интендантского взвода с продовольствием, а тут, совершенно с другой стороны, да ещё так не вовремя. Дело в том, что в палатке командующего проходил завтрак-совещание по одному из самых основных вопросов средневековых вооружённых наёмных сил. На походном раскладном стуле за грубо сколоченным столом, восседал предводитель, ел кролика и отбрёхивался от рыцарей, которые тонко намекали о необходимости получения очередного транша за доблестную службу. По условию найма, четверть была выплачена перед отплытием, вторая четверть должна была осесть в кошелях по прибытию на место, оставшаяся половина отдавалась в конце похода. Расставаться с марками жутко не хотелось. Все уже услышали, что серебро на флагманской шнеке и как только закончат насыпать вал, то будет произведён расчёт. В принципе, нормальные условия, но устраивали они далеко не всех.

— Без лопат? Вал с полгода будут насыпать. У меня течь до сих пор заделать не могут, надо покупать смолу, доски, нанимать корабелов. Или ярл предлагает заделать дыру словами? — Рыцарь в щегольской шёлковой рубахе пренебрежительно окинул собравшихся соратников взглядом.

— Рагнар правильно говорит, без нормальных, окованных лопат ни рва, ни вала в ближайшее время нам не видать. А значит и обещанной платы. Ярл, платить надо сейчас, как обещал. — Голос с сильным швабским акцентом раздался из угла шатра.

Фаси кивнул головой, якобы соглашаясь и прислушался; зычный голос своего старого друга он не спутал бы ни с чьим иным, Гунгир мог с кормы орать в шторм, да так, что на носу было отчётливо слышно. Однажды, в лесу, на охоте кормчий своим рыком отогнал разъярённого медведя, который чуть не прибил неловкого оруженосца. Ульф часто вспоминал тот неприятный момент в своей жизни, и очень гордился своим другом.

— А ну тихо! Вы слышали?

— Тревога! — Гунгир прокричал ещё раз и ловко сполз по крыши домика на землю.

Двадцать два неплохо экипированных воина, оставив лошадей в укромном месте, во главе с Гаврилой Алексичем высыпали из леса. Крича и размахивая сулицами, они обрушились на скопившихся возле выкопанной ямки свеев, которые побросав колышки с верёвками, бросились к лагерю. Розовощёкий монах успел ойкнуть и упал на землю, лишившись чувств.

— Господи! Сколько же их тут? — Гаврюша окинул взглядом кишащий людьми неприятельский лагерь, и внизу живота стало неуютно.

Одно лишь успокаивало, пожелание Александра: 'Гаврила Алексич, — напутствовал князь, — на тебя вся надежда, как можно больше шума, выскочил из леса, шороху навёл и сразу назад'. Вроде, когда смотрел из-за деревьев, неприятеля было в разы меньше. Впрочем, хорошо считать после боя. Свой знаменитый на весь Новгород именной полуторный меч со сложной гардой, купленный у Пахома Ильича за сто соболей, Алексич обнажил, да вот только воспользоваться им не пришлось: опытные бойцы действовали молниеносно. Маленькое копьё, брошенное с десяти-двенадцати шагов, шансов практически не оставляет и как результат: больше дюжины полуголых тел лежали на земле. Гаврила попятился назад, первая часть плана выполнена, внимание привлекли, теперь обратно в лес.

— Мммы, — раздался голос из-под ног.

Новгородец наступил на лежащего ничком на траве монаха, тот пришёл в себя, попытался заорать от боли, но вовремя зажал рот рукой, — притворившись убитым.

— Отходим ребята! — Подал команду Гаврила. — А ты дружок, побежишь со мной.

Алексич перекинул круглый щит за спину, поддал пинка монаху, схватил левой рукой за верёвку рясы и поволок к зарослям, как за спиной завопил прячущийся в траве мальчишка.

— Они схватили отца Лоренцо! На помощь! — надрывался мальчуган.

Служка, состоящий при монахе, с коим священник проводил куда больше времени, чем с остальными, обладал потрясающе звонким голосом. Так что если кто и не увидел, так точно услышал. Любой воинский стан, неважно, разворачивается ли он или наоборот, покидает место стоянки, имеет дозорных и боевое охранение. Можно криво или ровно поставить палатки, гадить, не отходя от них, либо посещать отхожую яму, тут же принимать пищу или столоваться в специально отведённом месте. Выбор в средневековой армии был всегда, за исключением дежурного отряда. Это как 'Отче наш' для верующих. Так повелось с крестовых походов. Этакие пограничники, выручающие всех и принимающие на себя первый удар, несли службу при любых обстоятельствах. Подразделение в три десятка бойцов бросилось вдогонку за обидчиками. Не будь рыцарей на важном совещании по выколачиванию денег, может и обошлось бы. Бежать в малознакомый лесной массив, где за каждым деревом поджидала верная смерть, немного безрассудно. Но дать правильный приказ оказалось некому, а напавших, навскидку не так и много. Да что рассуждать, когда наказ ярла оберегать монахов пуще глаза, никто не отменял, вот и помчались сыны фьордов на выручку римскому священнику. Стрелки Меши смогли пустить по две-три стрелы каждый, прежде чем оставшиеся в живых свеи сообразили, что на ногах всего да ничего войнов, а полянка, на которую они выскочили, стала похожа на капкан. Спасавшийся бегством противник вдруг развернулся и издал боевой клич: — Новгород!

Гаврила Алексич снова повёл своих бойцов в атаку. Короткая стычка, и последний противник в дорогой кольчуге, с бронзовой крестовиной на шлеме, отбросив щитом новгородца, ловко крутанул секирой вокруг себя.

— Не подходи! — Почему-то по-русски прорычал швед.

— Где-то я тебя иуда видел? — Гаврюша приблизился к противнику, пытаясь рассмотреть черты лица через кольчужное полотно шишака.

— Выпустите. Христом Богом клянусь, никого не убью. — Спиридон немного попятился, поигрывая топором.

— По голосу узнал! Ты у вощанника моего воск в долг взял. Ну гнида, плати недоимки!

Гаврюша рубанул наискось по выставленной вперёд ноге, пытаясь одним ударом закончить дело, да только противник оказался не из простых.

— Я, боярин Ярослава Владимировича... Спиридон, — приняв очередной удар на щит, отводя меч в сторону, и ухнув секирой в разрез, — давил вас новгородцев и буду давить как клопов.

Вжик! Железо противно заскрежетало. Чешуйка с панциря Алексича слетела, словно бритвой срезало. Новгородец еле успел отскочить. Всем хорош ламеллярный доспех, кроме подобных случаев. Спиридон ещё раз обвёл секирой вокруг себя, что б никто не приближался. И тут, щит с руки Гаврилы как-то съехал вниз, а он сам, развернувшись вокруг себя на пятке, с силой метнул в противника деревянный диск. Тот врезался в коленную чашечку медной окантовкой и откатился в сторону.

— Ах! — Нога Спиридона подломилась.

Алексич медведя мог заломить, настолько был силён, а щитом не раз сшибал кабана. Так что бросок был отработан. Диск из тополиных дощечек, подобно камню, брошенному из пращи, сломал кость противнику. Предатель осел на траву, опираясь на одну ногу и щит, который уткнулся в землю, рыча от боли.

— Поспешай, Гаврила Алексич! — Фёдор, правая рука боярина, заметил, что свеи один за другим стали облачаться, выдвигая деревянные рогатки навстречу предполагаемой атаке, за которыми замаячили несколько арбалетчиков.

— Тридцать серебряников, за воск — оставь себе! — Подобно жалу, клинок метнулся в раскрытый рот Спиридона, брызгами разрывая колечки.

Искусно сплетённая из серебряных, вперемешку с медными кольцами бармица красива, подчёркивает особый статус и выгодно выделяется на фоне мрачного железа, но не совсем функциональна. А уж супротив выкованному из многопакетной компоновки 'Сияющему как солнце' мечу и вовсе не преграда. Отрубить голову бывшему псковскому боярину, да пересесть на лошадей было вообще минутным делом. Как только символ недавней победы водрузился на рогатину Фёдора, стрела с жёлтой лентой устремилась ввысь. Збыслав Якунович повёл свой отряд с четырьмя десятками ладожан на свейский лагерь. Его поддержали стрелки Меши и охотники, пускавшие срезни навесом, прямо в толпу суетившихся людей, особо не целясь. Главное частота выстрелов, одна из трёх-четырёх стрел обязательно найдёт свою жертву. И вот, вопли, переходящие в стоны огласили побережье Ижоры.

— Гоните их к шнекам!

Сбыслав орал сидя на коне, размахивая огромным топором. Тем самым, с которым предок когда-то посетил Сигтуну. И теперь внук продолжал славные подвиги своего деда, начатые пятьдесят три года назад на берегу озера Меларен. Строй новгородцев бежал и скакал как прибывающая в половодье вода, стремительно и беспощадно, перемалывая любую преграду на пути. Пока свеи были наполовину вооружены и одеты, всё шло точно по плану. Новгородское конное ополчение смяло жидкие ряды шведских воинов, и уже орудовало рядом с вытащенными на берег судами, прямо у палаток с навесами, когда поддержка стрелков прекратилась, и нарисовался грозный противник — хускарлы.

Фаси на редкость быстро сумел оценить угрозу, и не стал спасать избиваемые первые ряды лагеря. Спешно отойдя к кораблям, оставляя как бы ни четверть лагеря противнику, построил наиболее опытных воинов и приказал контратаковать. Как только хускарлы сдвинулись с места, настала очередь позаботиться о серебре; потому, что на войне всякое случается.

— Гунгир! Возьми два десятка гребцов и живо отходи от берега. На тебе казна. — Ульф терпеливо ждал, пока застегнут поножи, успевая подавать команды и громко крикнул: — Коня! Мне надо всё видеть самому.

— Войско решит, что ты собрался сбежать, — тихо сказал кормчий.

— Нет, друг. Добрый рыбак и улов и лодку спасёт. Так я покажу, что буду стоять здесь до конца.

Уже сидя на лошади, Фаси проводил взглядом уходившего Гунгира и полностью отдался бою. Почти сотня закалённых в боях ветеранов вгрызлась в новгородцев, которые из плотного строя превратились в одиночных грабителей, настолько было велико искушение пошурудить в оставленных сундуках. Пятеро ладожан были моментально убиты, трое ранены и судьба явно не была к ним милостива.

— Строй! Держать строй! — Сбыслав ударил обухом топора по голове подвернувшегося под руку свея, пришпорил подаренную Пахомом Ильичом лошадь и неожиданно оказался в самой гуще врагов.

Бывший жеребец Генриха вдохнул ноздрями запах битвы. Теперь он не был беззащитен, как недавно, под жадным ливонцем. Теперь всё иначе. Пластинчатый доспех, выкрашенный красной краской, прикрывал грудь, налобная пластина с рогами — голову, толстая переплетённая кожа — бока, отборный овёс и заботливая рука конюха сделали из коня красавца. Отчего б не послужить новому хозяину? Переднее копыто опустились на чей-то щит, подминая храброго шведского воина, пытавшегося встать на пути Якуновича. Боевой конь почувствовал одновременный лёгкий толчок в свои бока, наездник потянул на себя уздечку.

'Хозяин предлагает поиграть в солдатиков', — расценил полученную команду конь, вставая на задние ноги.

Лошадь боярина одним своим видом сеяла ужас в рядах неприятеля. Бронированное сорокапудовое чудовище било копытами по головам свеев, почище богатырской палицы. За пять секунд боя, возле Сбыслова образовался островок свободного пространства, куда боялась ступить нога человека. Сообразительный шведский воин выхватил из полузатушенного костра, над которым сиротливо покачивался опорожнённый помятый котелок, тлеющую головню и, швырнул, целясь в голову коня новгородца. Дымящая коряга брызнула затухающими искрами, рассыпаясь о налобный щиток мелкими угольками, один из которых, прижёг шкуру животного. От внезапной боли конь точно взбесился. Замотал головой, пронзительно заржал и в один скачок сблизился с обидчиком. Наверное, в этот день, в устье Ижорки, жеребец Сбыслава Якуновича был самым злопамятным конём на поле боя. Боярину казалось, что это он управляет лошадью, но дестриэ думал иначе. Метатель угольков дёрнулся влево, ища спасения за щитоносцами, те отпрянули от него как от чёрта. Уворачиваясь от топора новгородца, поскользнулся, еле удерживая равновесие, поднялся и бросился вправо, вновь оказавшись у костра. Попытки улизнуть от возмездия закончились очень скоро. Вопя во всю глотку от полученных ожогов, обидчик лошади сидел на кострище и, при попытке подняться, не без помощи подкованного копыта вновь опускался на угли. Жаль, что безусловная победа новгородского оружия распространилась не по всему полю битвы.

— Наших бьют! — Яков, видя как одномоментно пали ладожане первой линии просто озверел. Бросившись вслед за Сбыславом, сразил двух шведов копьём и оказался по левую руку от своего родича. За ним устремились его братья, а вскоре их окружили пешие щитоносцы. Контратака свеев захлебнулась, но и новгородцы не смогли продвинуться вперёд. На мгновенье настало шаткое равновесие сил. Резерв, брошенный в центр сражения, мог решить битву в пользу шведов, этим и воспользовался Фаси. Пять рыцарей повели свои отряды, выстраивая новую линию для атаки, пропуская сквозь свои ряды деморализованных воинов, стараясь свежими силами опрокинуть новгородцев. Так же подумал и Александр.

— Вперёд! Бей! — Конная дружина Александра, выскочив из леса, склонила чашу весов сражения в сторону Новгорода. Одновременно с княжьей дружиной, с левого фланга, вперёд пошли бойцы Меши и Гаврилы Алексича. Тяжело, прокладывая рогатинами и расчищая топорами на длинных рукоятях дорогу к центру лагеря. Часть кораблей, которые находились со стороны Невы, оказались отрезаны от шведского ледунга. Началась страшная сеча, когда невозможно углядеть, с какой стороны по тебе врежет топор или воткнётся стрела. Наконец мощный удар конницы прорвал правый фланг. Три рыцарских копья, попытавшихся сдержать конную лаву были перемолоты. Ярославович неумолимо продвигался к центру, шатёр Ульфа был уже в сорока шагах и, казалось, что резервов у неприятеля больше нет. За Александром следовали пять конных лучников, поражая стрелами каждого, кто пытался встать на пути князя, пока не попали под прицельный залп арбалетчиков. Снова образовалась куча из раненых лошадей.

Фаси обернулся к реке, верный друг уже отходил от берега, спасая драгоценную казну, но не один. Проклятый Рагнар вместе со швабцем, погрузившись на свои посудины, улепётывали вслед за Гунгиром. Почти сотня великолепно подготовленных воинов покидала сражение, когда они были так необходимы. На других шнеках, принадлежащих норвежским добровольцам, тоже началось шевеление, и вместо того, чтобы встать в строй, стали заносить недавно выгруженные предметы обихода обратно.

— Трусы! — В сердцах воскликнул Ульф. Вот она, помощь союзничков. Как запахло жаренным — сразу в кусты. — Римлянин, выше крест. Стоять насмерть!

— Гривну на шею, кто захватит шатёр! — Звонкий голос Александра разнёсся над рядами дружинников.

— Ратмир, ты слышал? — Савва бился плечо к плечу со своим другом. — Я первый! Две метко пущенные сулицы вонзились в шведских воинов. Друзья бросили своих коней в образовавшуюся брешь. Савве повезло, его лошадь сумела проскочить, конь Ратмира споткнулся и рухнул на траву, поражённый несколькими копьями. Княжий ловчий вылетел из седла, упал на свея, сбив того с ног, и тут же получил удар секирой. Кончик лезвия вспорол кольчугу на спине, нанося глубокую рану.

— Совсем не больно, — сдавливая стон, прохрипел Ратмир, — мне не больно.

Ловчий выхватил короткий нож и бросился на шведа, чья секира была окрашена его кровью.

— Волк Одина! — заорал, перепугавшийся свей.

Он видел, как его топор рассёк спину новгородского дружинника, но тот, словно не почувствовал смертельной раны, вновь оказался на ногах. Наёмники прыснули в разные стороны от Ратмира. Троих из них ловчий зарезал ножом. Последнее, что увидел герой, отвлекая на себя охрану командирской палатки, как конь Саввы смял шатёр.

— Твоя гривна. — Ратмир сделал ещё один шаг, врагов рядом не было, качнулся и упал. Бой продолжался.

— Первый! — раздался радостный крик.

Савва обернулся, друга детства рядом не оказалось, рубанул трофейным топором зазевавшегося свея, да так удачно, что противник отлетел на полотно шатра и накренил столбик, на котором крепилась верхушка. Конечно, потом можно было утверждать, что невоспитанные ижорские кроты специально понарыли своих ходов. Иначе, как бы основательно вбитый в землю столб смог накрениться? Как-то смог, да так, что покосившийся шест, вскоре рухнул, утягивая за собой всю конструкцию. Мне же кажется, что случилось это потому, что шатёр разместился аккурат над могилой семьи ижорского кузнеца. Вот так Юха и отомстил своим обидчикам.

— Ратмир! Наша взяла! Ратмир... ты что? — Друг лежал весь в крови, улыбался, и казалось, что-то прошептал, перед тем, как навсегда обратить взгляд в голубое небо.

Падение шатра ослабило, но не сломило дух шведского войска. Знамёна Фаси всё ещё развивались за спинами свеев, и линия противостояния стала напоминать колыхающийся на ветру ковыль. Сражение длилось почти час, люди начали уставать. Всё чаще, бойцы первых линий отходили назад, перевести дыхание. Многие спешились. Казалось, ещё один напор, и неприятель не выдержит, побежит искать спасения на своих кораблях. Вот только сил и резерва на решающую атаку уже не осталось.

— Поднажмём! Едрить их кочерыжку! Поднажмём! — Сбыслав подбадривал новгородцев.

Правая рука уже еле держала топор, рубаха прилипла к спине от пота. Но вместо растерявшихся, кое-как вооружённых врагов, валявшихся теперь под ногами и позади новгородской рати — напротив стояли озлобленные, готовые биться на смерть, закованные в броню воины севера.

— Якунович, надо что-то придумать, — Яша уже не столько атаковал противника, как пытался уберечь своих братьев, от ловких выпадов неприятеля, — свеи стеной стали, не пробиться.

Сбыслав окинул взглядом поле. Дружина Ярославовича, покрошив львиную долю неприятеля — выдохлась, и стала отходить, пытаясь перестроиться для нового таранного удара. У Меши ситуация не лучше: как не много было стрел в начале боя, но всему рано или поздно приходит конец. Хуже того, ни брони хорошей, ни умения биться в строю у ушкуйников не наблюдалось. Только сдерживают, не больше. Чуть лучше у Гаврюши, он за корабли бой ведёт и умудряется даже что-то ценное прихватить. А где же Пахом Ильич?

Пахом вывел команду ладьи и приказчиков на правый берег устья реки. До стоящих друг возле дружки судов противника всего двадцать пять саженей — рукой подать. Ка бы не вода. Стоя на невысоком холмике, сражение было видно, почти, как на ладони, но основное внимание было уделено совершенно другому событию. Три шнеки спешно отходили в сторону Невы, и если на первой были только гребцы, то две последующих, плотно набиты людьми.

— Лексей! Уйдут ведь. Чего ждёшь? — Пахом видел, как я чиркал зажигалкой, пытаясь поджечь бересту, чтобы бросить её в заранее приготовленный горшок с топливом. Заметив столб чёрного дыма, Бренко должен был избавиться от маскировки и спешить к устью, дабы перехватить суда, на которых, по моему мнению, должны были перевозить деньги.

— Да ща! Не кричи под руку, Пахом Ильич. — Бензино-масляная смесь наконец-то полыхнула, обдав меня едким дымом. Сигнал устремился в небо.

— Так ребята, подсобим нашему повольнику. Слишком вольготно свеи на наших речках устроились. — Пахом приложил приклад самострела к плечу, старательно выцеливая загребного.

Команда Ильича изготовила к бою арбалеты. Пелгуй лишь покачал головой, для его малютки, расстояние слишком велико. Шнеке Гунгнира не повезло, выпущенные болты проредили её экипаж. Из двадцати гребцов, продолжали работать вёслами только семь человек. Но корабль, подгоняемый течением, уже вышел из устья.

— Гуннар, помоги раненым. — Гунгнир обернулся к враждебному берегу и потряс кулаком.

На лодках преследователей, этот жест приняли по свою душу.

'Марки на том корыте, — подумал Рагнар и подозрительно посмотрел на судно своего подельника, которое отставало на два корпуса, но шустро сокращало расстояние. — Пусть поторопятся, я с удовольствием предоставлю им право взять на ножи беднягу Гунгнира'. Сам же он даже не удосужился переодеться для боя, так и стоял на корме в своей яркой шёлковой рубахе. Для его отряда поход уже закончился, да и цели у него были несколько иные. Версия же его отплытия для всех: нет обещанной платы — до свидания, пишите грамоты до востребования, — никого не удивила. Норвежцы так же не спешили вступить в сражение, собравшись вокруг своих кораблей. 'Этот отряд пригодятся чуть позже, — продолжал размышлять наёмник, — в сентябре, когда Орден выйдет к Изборску'. Сам Рагнар знал, что у их капитана был полный план укреплений, который ему продал Спиридон, при активном посредничестве Грота. Не знал только одного, что норвежцы стали третьими, кто купил подобный пергамент. Да и ладно, совсем скоро они снова встретятся и события на берегах Ингрии уже никого не станут волновать, как тот отрезанный ломоть, выкинули и забыли.

— Ах, ...ля. — Разнеслось над водой. Сквернословие предводителя готландцев повторили ещё с десяток наёмников.

— Щиты на борт! Живо! — Рагнар моментально среагировал на угрозу, спрятавшись за слугу, который стоял чуть позади него с ростовым щитом. — Быстрее гребите, чёрт бы вас побрал!

Щиты, конечно, смогли обеспечить небольшую защиту от арбалетных болтов, да только то тут, то там образовывались бреши, куда в искателей удачи, влетали всё новые оперённые посланцы смерти.

— Немца, немца с крестом не убейте! Живой он мне нужен. — Переживал Пахом.

Через пару минут шнеки вышли из-под обстрела. Пулять вдогонку уже было бессмысленно, болт не пробьёт деревянную обшивку за двести шагов, а три опустевших магазина требовалось зарядить. Если б я знал, что швабец планирует напасть на лодку Гунгнира, как только она отойдёт подальше от устья, то видит Бог, помог бы последнему отбиться. Теперь, Бренко мог полагаться только на свою удачу. На одном из трёх судов находилась казна. Взять одновременно на абордаж все удирающие шнеки — нереально, но тут уже как повезёт.

— Господин, — амброзат наёмников перетягивал ремнём, чуть повыше локтя, раненую руку Рагнара, — глотните из этой фляги, так надо.

— Что за дрянь у тебя там, Браги?

— Сарацинская настойка. Надо немного обождать. Не переживайте, никто не посмеет сказать, что вы сознательно покинули поле боя.

Староста наёмников Браги, являлся представителем рядовых кнехтов перед рыцарем, ходатайствовал за них, предоставлял жалобы и вообще был основным связующим звеном. Аналог в современной армии — старшина роты, и он был единственный, к мнению которого Рагнар прислушивался. К слову, идея покинуть сечу как раз исходила от амброзата и трусостью здесь абсолютно не пахло. Суровая действительность наёмных отрядов такова, что выражение: 'деньги вперёд', к ним подходит как нельзя лучше. Рагнар выставил по договору с Ульфом пятьдесят пять мечников, полностью экипированных и обеспеченных продовольствием. По одной марке серебром, за каждого бойца и четыре — за рыцаря. И заплати Ульф Фаси вовремя, крепкий отряд был бы хорошим подспорьем. Но слишком много накопилось условий противоположных действительности.

— Поменьше мели языком, плевать я хотел на чьё-то суждение. Фаси не уплатил ни одного эре, которые мне причитались. Иди, подготовь своих 'Готландских бродяг' к бою. Мы заберём сами, даже сверх того, что было обещано и посматривай за нашим другом.

Браги обрезал хвостик болта у самой кожи и выдернул деревяшку из раны, после чего скрутил наконечник, заботливо положив в свой кошель на поясе. Им же и будут прижигать руку после боя.

— Наёмники Гутна славятся не только тем, что всегда верны присяге, мы никому не позволяем себя обманывать. — Староста ухмыльнулся, потрогал свой кошелёк и качающейся походкой побрёл на нос шнеки.

Корабли встретились на середине Невы. Оставшиеся в живых гребцы флагманской шнеки начали перевязывать раненых, когда Гуннар, двоюродный брат кормчего обратил внимание на странное поведение воинов приближающихся лодок. Он не питал иллюзий, но уж слишком невыгодным было их положение, так что слова:

— Они изготовились к бою, Гунгнир! Что будем делать? Может, сможем договориться? — были произнесены с надрывом обречённого.

— Эй, помощь не нужна? — Рагнар, с раненой рукой на перевязи стоял на носу судна и откровенно издевался. — А то, я смотрю вас совсем мало, а шнека явно перегружена.

Гунгнир выложил свой последний козырь, надеясь, что с берега будет всё видно.

— Ульф всё узнает.

— Отдай то, что принадлежит мне, и клянусь, я уйду.

В это время, лодка швабца зашла с правой стороны, беря шнеку с казной в клещи.

— Я скорее прорублю дно своего корабля, чем отдам сундук, проклятый ублюдок! — Гунгнир погладил на прощанье стир, выхватил из-за пояса короткий топор и бросился в трюм.

Бренко находился в полумиле от сцепившихся крючьями шнек, когда за борт полетели тела убитых. Окровавленного кормчего, под гнусавый хохот Браги почти без сознания вышвырнули последним: — Иди, ха, ха, ха... послужи своему Ньерду, проклятый язычник.

Казна всего войска досталась швабцу и Рагнару. Сундук с серебром и мешочками с золотом стоял на залитой кровью палубе, ожидая дележа. Ещё минуту назад, резавшие вместе гребцов Гунгнира, наёмники были друзьями. Но теперь, их разделяло богатство, и достаточно случиться маленькой искре, чтобы вспыхнуло пламя вражды.

— Как будем делить марки, Гюнтер? — Рагнар поворошил лезвием топора монеты.

— У меня больше людей, значит, и серебра я заберу соответственно.

Швабец запустил руку в сундук, наслаждаясь холодом металла. Одновременно с этим он прикинул, сколько готландских бойцов уцелело после губительного обстрела с берега.

— Предлагаю пополам. Так будет по-честному. — Рагнар незаметно подмигнул своему амброзату.

— По-честному... тебе достанется треть. — Это была не искра, слова произнесённые Гюнтером оказались равносильны зажженному факелу.

По своему недавнему другу Рагнар рубанул топориком без лишних эмоций, молча, как палач. Вот только левой рукой действовать оказалось неудобно, и удар вышел корявым. Гюнтер успел подать корпус назад. Панцирь под холщовым налатником защитил швабца, сталь чиркнула по широкой пластине, рассекла несколько колец кольчуги, но дальше — не прошла, застряв между чешуйками доспеха. Гюнтер свалился от удара, рёбра затрещали, грудь опалило огнём боли.

— Браги! Сундук! — Крикнул Рагнар, бросив топорик в теле швабца, отступая за строй своих воинов.

Готландцы рванули через шнеку Гунгнира на соседнее судно. На кону стоял сундук полный сокровищ, наёмники бились отчаянно, никакой пощады. Гюнтер блефовал, численного превосходства у него не было. Наоборот, согласно утреннему списку, сорок головорезов, собранных с миру по нитке, противостояли пятидесяти пяти морским разбойникам, привыкшим к бою на палубе. Учитывая сегодняшние потери после обстрела с берега, силы, конечно, изменились, но пропорции остались те же. В ход пошло всё: мечи, топоры, копья, ножи, обломок весла и даже зубы.

— Они что, не видят нас? — Ладья Бренко подошла к сцепившимся судам настолько близко, что можно было метать крючья. — Начнём, други.

Людвиг сдёрнул брезент с огнемёта, чиркнул колёсиком зажигалки и направил сопло прямо по центру шнеки. Новгородские стрелки дали залп, стреляли в общую массу ревущих наёмников, не разбирая, кто островитянин, а кто швабец. Две струи пламени прошлись по головам, вопли ужаса и боли обожженных врагов слились со стонами раненых от стрел. Вместо того чтобы забыть распрю и объединиться, противник продолжал резаться друг с дружкой. Воистину, золото лишает людей разума. Когда же стало понятно, что напряжение боя на палубах кораблей сошло на нет, а живых осталось не более полутора десятков, мечники перешагнули борт. Почти не встречая сопротивления, они прошли по окровавленной палубе до самого конца.

Гюнтер очнулся от дикой боли в груди, дышать было тяжело, на его животе лежала нога Браги. Ушлый староста получил маленький метательный топор точно в затылок, как раз в тот момент, когда своими загребущими руками пытался отнести сундук на свой корабль. Силён был, раз смог поднять такую тяжесть, с которой два крепыша еле совладали. 'Молодец бургундец', — подумал Гюнтер, вспоминая вечно молчаливого воина, который в свободное время не предавался распитию бражки, а всегда тренировался в метании своего бродекса. Швабец приподнялся, и увидел руссов. Однообразно экипированные воины освобождали от доспехов, как раненых, так и убитых, складывая их на палубу, ближе к корме судна. Сейчас очередь дойдёт и до него. Ловкие руки бородатого ушкуйника расстегнули ремень, задрали холщёвую накидку, и перевернули швабца на живот.

— Добрый панцирь, не иначе воевода, Сеня, подсоби стянуть. — Новгородец разрезал ножом ремешки, и с помощью друга стал стягивать бронь.

Сознание вновь покинуло Гюнтера, одна только мысль: — откуда здесь могли взяться руссы, — лишила его чувств.

— Смотри, как кольчужку стянули, вроде задышал, этого на нос. — Сеня сдёрнул сапоги, перевязал их за голенища обрезком кожаного шнура, перекинул через плечо и вместе с Жданом поволок тело швабца к кучке раненых.

Притулив пленного к борту, Ждан и Сеня отправились продолжать увлекательное занятие, за пару минут боя ушкуйники стали богачами. По скромным оценкам Якова, который больше врачевал, нежели воевал, от продажи одного оружия и доспехов, на брата выходило по десять гривен. А ведь ещё был целый сундук с серебром.

— Слышь, Ждан, я на будущий год к Пахому Ильичу напрошусь снова, думаю, не откажет. — Сеня высматривал, кого б ещё обыскать на предмет ценных вещей, не обратив внимания, что Гюнтер уже переваливался через борт, стараясь избежать рабства.

— Держи! Уйдёт нехристь!

Но было уже поздно, в одном исподнем и зацепившейся за ногу накидке с крестом, швабец нырнул в Неву. В отличие от своих наёмников, Гюнтер умел плавать. Как ни странны, бывают жизненные обстоятельства, но искусству надолго задерживать дыхание и плыть под водой, его научил славянин, долго живший в замке отца. Оно и спасло его от земляков учителя. Гюнтер Штауфен плыл под водой, стараясь оказаться как можно дальше от проклятого места, где разбились все смелые мечты авантюриста. До берега, где ушкуйники Меши грабили корабли, отбиваясь от наседавших свеев, оставалось двести пятьдесят саженей и в два раза больше от конной дружины новгородского конунга.

Яков Полочанин подъехал к князю передал новый щит и протянул флягу с ключевой водой со словами: — Отходить надо, Ярославович. Воев за зря положим.

— Крепко встали, — сквозь бульканье воды послышался ответ.

Александр утолил жажду, отдал флягу своему ловчему, посмотрел на червленое поле нового щита и задумался. Бой почти прекратился, возле дома ижорца, Фаси организовал непробиваемый для конницы строй копейщиков, окружив себя личной дружиной и баррикадой с двух сторон. На левом фланге новгородцы так и не смогли продвинуться вглубь, хотя и оттеснили свеев от берега к устью. Сбыслав Якунович со своими людьми стоял в центре подобно скале, но стоял, а не двигался вперёд. Пахом Ильич на том берегу из самострелов только беспокоит тыл вражеского войска. Хоть это и заставляет неприятеля держать почти сотню у кораблей, и наверняка не один десяток убитых с ранеными, но опять-таки, они не связаны боем и могут быть использованы как резерв. Надежда, что свеи пошлют на противоположный берег десант, не оправдала себя. Вместо этого шнеки ушли на середину реки и перестали быть видны.

— Победит не тот, за кем останется поле, а тот — кто выполнил всё задуманное в бою. — Яков процитировал одно из высказываний учителя Александра, Фёдора Даниловича, который наставлял молодого князя несколько лет назад, в Торопце.

Внезапно взревел боевой рог. Со стороны свеев отделился всадник без оружия и поскакал в сторону князя, рядом с которым развивался стяг.

— Герольд, — тихо высказал вслух своё предположение знаменосец.

— Кто? — Переспросил князь, не расслышав из-за звука рога своего дружинника.

— Переговорщик! Пропустите его! — Яков громко крикнул, что бы все слышали.

Герольд говорил на понятном новгородцам языке, очень гордо, но было заметно, что волнуется.

— Ярл Ульф Фаси предлагает прекратить кровопролитие. Позвольте нам похоронить павших воинов. На рассвете мы уйдём. Во сколько конунг оценивает нанесённую ему обиду?

Вопрос был задан очень щекотливый. По сути, претензии мог предъявить только владелец земель, на которые высадились свеи, то есть выборный Совет, которого здесь не наблюдалось, а значит, новгородцы оставались не у дел, хотя и участвовали в бою. Александр, как приглашённый князь, по сути, оказывая городу неоценимую услугу, лишь выполнял свою работу. И если не вдаваться в хитросплетение отношений князя и бояр Новгорода, то перемирие он мог заключить и без одобрения последних. А вот вопрос войны и преференций — нет. Но если в этом году свеи подпишут мирный договор, то новгородцы получат козырного туза в противостоянии с Твердилой Иванковичем, который спит и видит свой Псков вышедший из-под опеки соседа, пусть и в католических объятиях Ордена. Упускать такого момента было нельзя.

— Хорошо, сначала мы заберём своих и отойдём на три полёта стрелы. Передай Фаси, что мне нужен договор о мире, на десять лет.

Герольд вернулся к дому ижорца, передавая ответ. Крест возле Ульфа несколько раз дёрнулся, и вскоре, переговорщик прискакал снова. Фаси принял все условия, но с одной просьбой: — отдайте отца Лоренцо, монах мол, не воин, гулял, цветы собирал.

— Если он в полоне, то отдадим. Яков, труби отход. — Александр развернул коня и отправился в сторону леса.

Новгородское ополчение отходило с поля боя, унося убитых и раненых. В это время из воды, на четвереньках выполз Гюнтер. Возле полузатопленной шнеки валялись тела убитых, берег стал красный от крови, а сопутствующий смерти запах поспособствовал освобождению желудка.

— Вяжи его, ребята! Как раз на Снорьку сменяю. — Микула подскочил к обессиленному швабцу, ловко связал ему руки, накинул петлю на шею и поволок за собой.

— Господи! Что ж не везёт мне так? — Гюнтер, только что, чудом освободившись из плена, снова оказался у руссов, только теперь весь мокрый и связанный, да ещё обблёванный.

В это время Ждан докладывал Бренко, когда тот осматривал собранные трофеи.

— В шнеке, что посерёдке, прорублено дно, вода так и хлещет. Я заткнул тряпками, но если не законопатить основательно, к утру затонет. Дальняя — не протянет и до осени, гниль. Огонь мы потушили, но я бы и год назад в пруду на неё не сел бы, да и тлеет там что-то.

— Мёртвых на дальнюю, а эту, — Андрей показал рукой на судно, к которому была пришвартована ладья, — с собой. На ней крови меньше. Все за работу!

Едва живых, но уже не безнадёжных девятерых наёмников уложили на развёрнутый трофейный парус. Судьба подарила им ещё один шанс и не обманула. Не то, что бы лекарское искусство было на высоте, просто вовремя наложенная повязка со мхом и немного заботы со стороны победителей, вносящих лепту в будущий капитал не дали окончательно загнуться раненым. Каждый пленник стоил денег, особенно воин. Причём раза так в два дороже кожевенника или горшечника. Только лечение ран не дешёвое удовольствие, так что не было никакого сострадания, только расчёт. Посему и отсутствовали слова возмущения, когда живых, но со смертельными ранами скидывали вперемежку с трупами. Таковы были правила войны, впрочем, и в наше время, не смотря на все принятые конвенции, они не намного изменились.

Ближе к обеду два корабля пристали к берегу в условленном месте. Пахом Ильич одновременно радовался и немного был опечален. Сеня случайно нашёл в трюме второй сундук, когда вытаскивал плотницкие инструменты. Меньше основного, но также с серебром. А вот, немца, на которого он так рассчитывал — не было. И если бы его просто убили, так нет.

— Утёк гад. Понимаешь, Лексей. Как бы объяснить... Сбыслав, он так хотел, ай, бес с ним. Главное, что все живы.

Ильич в сердцах махнул рукой и направился к сундукам пересчитывать марки. Спустя час, после доклада Бренко он уже представлял весь объём добычи и мог послать гонца к боярам. Сумма впечатляла даже привыкшего за последний год к большим цифрам Ильича. Тут то и охватила купца настоящая печаль. Вызвав к себе командира своей дружины, Пахом поделился с ним мнением, что неплохо бы организовать маленький, но весьма надёжный и самое главное, преданный отряд. Богатство и беда если и не братья, то очень близкие родственники. Не дай бог, кому-нибудь стукнет в голову подлая мыслишка, — горе начнётся; вот и должны в этот момент отобранные люди, пагубные для всего коллектива идеи пресечь. Бренко задумался, а потом назвал с десяток имён, причём несколько из них были не из его старой шайки. С ними уже занимался я. Немного убеждений, немного угроз, немного обещаний, приправленных религиозными идеями и пара фокусов. В общем, этот десяток теперь находился в непосредственной близости к сундукам.

Протяжный троекратный рёв рога возвестил об окончании бойни на реке Ижорка, впоследствии названной Невской битвой. Новгородское войско отошло к своему лагерю, приблизительно, где сейчас находится Усть-Ижорское кладбище, выставив боевое охранение, которое каждый час докладывало, что творят недавние противники. Пора было подводить итоги. Убитыми было потеряно двадцать три дружинника боярского ополчения, почти половина из примкнувших ладожан, и с дюжину ижорских охотников. Оставшиеся в живых все через одного пестрят окровавленными повязками. Сколько из них переживут эту ночь, не брался сказать ни один лекарь. Хорошо, если выживет треть. На полянке, все места, где давали тень деревья, были устланы самодельными носилками с перевязанными горожанами, вокруг которых бродили несколько стариков с молодыми помощниками. Местных колдунов привёл ижорский вождь и те оказывали примитивную медицинскую помощь, в основном специализированными болеутоляющими препаратами. Княжья дружина не досчиталась сорока человек, ранен был каждый пятый и огромные потери среди лошадей, настолько, что заводных коней не осталось вовсе.

Гаврила Алексич сидел в палатке Якуновича, схватившись за голову. Поход за казной вышел кровавым.

— Что я дома скажу?

— Новгород отстояли! Честь нам и слава за это. А серебро, Гаврюша, оно приходящее. — Сбыслав успокаивал друга.

— К вам тут гонец от Пахома Ильича. — В палатку заглянул караульный, увидел опечаленных бояр и тут же скрылся, закрыв за собой полог.

— Зови скорее! — Раздалось из шатра.

Пелгуй вошёл, перекрестился на складень, сделал паузу и на одном дыхании выпалил: — Пахом Ильич просил передать, казна захвачена, четыре сотни марок.

— Я же говорил, что всё получится, Сбыслав, а ты мне не верил. — Гаврила Алексич так обрадовался услышанному, что опрокинул кубок с медовухой.

— Эээ... Пахом Ильич больше ничего не просил передать? — Якунович воровато посмотрел по сторонам, вытирая капли со своих сапог.

— Четыреста марок, это Ваша доля. Через пять дней Пахом Ильич будет рад встречи в своём тереме, в Новгороде. — Пелгуй поклонился и вышел.

Не слишком радостное настроение отмечалось и в противоположном лагере. Фаси вновь оказался в доме убитого ижорца и ходил мрачнее тучи. Поход, который должен был принести богатство и славу, обернулся с точностью наоборот. Занятые под безбожный процент марки накрылись медным тазом, армия разгромлена, крепость не выстроена. Одно утешение, личный отряд относительно сохранён и Гунгнир всё ещё в этом мире. Еле живой, он смог продержаться на воде, ухватившись за какую-то корягу и выплыть к берегу. Рассказ о вероломстве сосватанного в поход Томасом, наёмника Рагнара, вообще не входил ни в какие рамки. Вызванный священник что-то мямлил, опустив голову.

— Твой епископ сознательно навязал своего прихвостня. Я б ни за что не взял бы его с собой. — Ульф смочил тряпку в воде и приложил её к голове израненного друга.

— Сам в недоумении, но на то, воля Господа. Всё за грехи. — Священник сложил ладошки лодочкой и стал читать молитву, слова которой ярл не понимал.

— Я забуду об этом, если Томас возместит ущерб, так и передай ему, я ничего не должен и вообще ничего не было! Никаких упоминаний! Позор скроет это проклятая земля, ноги моей здесь больше не будет.

— Передам, вот только обрадуется ли епископ этому? Тем более что потерян Лоренцо, — пытался напомнить священник, — он очень важен.

— Ах вы твари! Шелудивая свора! Лоренцо потерян (передразнивая), а девять рыцарей изрубленные на куски? А брат Гунгнира? Вон отсюда! — Ульф вскочил в бешенстве.

— Побойся Бо... — Священник выскочил за дверь, спасая свою шкуру.

Отложив шишку, которую он собирался запустить в церковника, Ульф склонился над Гунгиром. Тот раскрыл рот, силясь что-то сказать, и собрав всю волю в кулак, переборол боль. Ярлу показалось, что он произнёс: 'Слушай'.

— Там, на шнеке, где Гуннар хранил свои инструменты, за доской с руной я спрятал тысячу марок. Рагнар не нашёл, скорее, Ульф, спаси хоть это. — Гунгнир снова потерял сознание.

Ждан ошибся, шнека не дотянула до утра. Вода уже покрывала палубу и прогнившие, обгоревшие борта судна Гюнтера не выдержали, лопнули, отпуская в последнее плаванье мёртвый корабль. Лодка, направленная на спасение остатка казны замерла в ста саженях от места трагедии. Нева сомкнула свои воды, окончательно похоронив надежду Фаси. Это была последняя точка. Четыреста двадцать свеев и почти столько же раненых возвращались восвояси, оставив за собой братскую могилу и горящий дом ижорского кузнеца.

3. Боярин Пахом Ильич.

Александр Ярославович свернул свой лагерь, как только последняя шнека скрылась из вида. Пошёл дождь. Казалось, природа хочет поскорее очистить свою землю от людского безобразия и требовала не мешать ей на этом поприще. Полтора часа периодически затухающего и вновь набирающего силу ливня превратили землю в вязкую кашу. Ижорка вспучилась и некогда прозрачная вода покрылась всевозможным намытым мусором, утекающем в необъятную Неву. Но стоило пройти пяток вёрст на восток, как о дожде уже ничего не напоминало. Князь был в приподнятом настроении и загадочно улыбался. То, что когда-то про свои божественные откровения поведал оруженосец Пелгуй, а затем новгородский купец Пахом Ильич настолько увязывалось с признанием Лоренцо, что можно было провести прекрасную комбинацию, рассчитанную на несколько лет вперёд. 'Надо посоветоваться с отцом, он более умудрён в подобных делах', — думал про себя Александр. Дружина возвращалась в Городец и с ехавшим по правую руку Яковом они немного вырвались вперёд от основного войска.

— Зря ты отпустил этого монаха, новгородские бояре не поверят. — Прервал размышления князя Яков Полочанин.

— Поверят. Как падёт Псков, сразу поверят. А пока, действуем по плану. Торжественный въезд в Новгород, ну а через пару месяцев, позорное бегство. — Ярославович рассмеялся.

— Хихикаешь, а ведь псковчане почти наши люди. Ведь можем спасти же? — Яков нахмурился.

— Что должно быть — то случится. Таков ход событий. Если не сейчас, то через десять лет. Только вместо Твердилы, там будет Пердило. Вольный город князю не нужен, только покорённый или освобождённый. Не это меня беспокоит. Какой интересный человек, этот Пахом Ильич. Всё у него одно за другим идёт, как верёвочкой связанно и из одного следующее вытекает. Яков! Наперегонки, вон до той сосны, пошла! — Князь пришпорил коня стараясь отвлечься от мыслей, которые рисовали грядущее.

Одна из перспектив, туманно обрисованная Ильичом — пророчила голодную зиму. Зависимый от поставок продовольствия Новгород вновь оказывался один на один со своим извечным врагом — бескормицей. Выручавшего хлеба с юга можно было не ждать, и это оказалась не проводимая часто соседними княжествами торговая война, всё было гораздо хуже. На разорённую нашествием землю свалился недород, что означало сокращение транзитного хлеба. Но и это не являлось большой проблемой, кабы не торговые контракты новгородских предпринимателей с Северной Европой. Исповедуя принцип: — доить пока доится, торгаши вымели бы амбары подчистую. Теоретически, защитой от этого являлась повышение пошлины на вывоз, но хлебное лобби Новгорода было настолько сильным, что ни один посадник так и не рискнул её осуществить. Оставался единственный верный способ — это самому возглавить весь процесс. Пахом предлагал централизованную закупку, которая обрубит хвосты многим новгородским спекулянтам, переправляющим зерно свеям. Озимая рожь и яровая пшеница, с огромным трудом выращенные на подвластных территориях, должны были быть скуплены на корню, то есть, до сбора урожая. Пахом Ильич мог прокрутить операцию и сам, но у него не хватало людского резерва, которым обладал князь. Семь пудов серебра, десять сотен серпов, пятьдесят железных плугов и столько же борон, выставлял купец со своей стороны. От Александра требовался административный ресурс, не бесплатно, конечно. Пройдёт время, пока недовольные бояре, лишившись своей прибыли, соберут вече. Главное, успеть за эти два месяца, заполнить амбары. Ну а потом, за вырученные гривны, можно утроить дружину, а там, глядишь и Великий князь Александр — правитель Руси. Но то — в будущем, а в настоящем, не имея сильного войска, нельзя вести своей игры без оглядки на отца. Встанет Ярослав не с той ноги, и уже братец верховодит в Новгороде, а Александр у него на побегушках. То, что Орденцы вскоре подойдут к Изборску, князя ни чуточку не волновало. Юный властитель уже мыслил другими масштабами, может именно тогда, у него зародилась идея использовать монгольскую конницу в своих планах. Проще отдать часть собираемых налогов Орде, и всегда иметь про запас угрозу вторжения кочевников на западные земли, чем положить остатки дружины в оборонительных боях. Кабы все разом, как говорил Пахом, в прошлом году, под единым командованием, и чтоб за неисполнение приказа — смерть, независимо от родовитости провинившегося, тогда, можно было и без Орды. А сейчас, время упущено, не в том положении Северная Русь.

— Слышишь, Яков! Дела великие нас ожидают. — Александр хлопнул своего ловчего по плечу, который сознательно придержал лошадь, давая князю выиграть короткую гонку.

— У тебя каждый день так начинается, спустись на землю. В поход сходили, половина дружины изранена, без числа душ положили и в два раза больше по дороге схороним, заметь, отменных воев. Коней загубили, а за что?

Яков Полочанин знал Александра с отрочества, и мог открыто говорить на неприятные для слуха темы. В отличие от князя он не разделял военную и экономическую составляющую любой войны. Для него она была едина. И то, что сейчас обошлись малыми, несопоставимыми с возможными будущими потерями, он тоже понимал, но червячок сомнений свербил.

— Всё ты выгоду ищешь, а слава? Вон свею под зад как дали, улепётывал, аж пятки сверкали. — Рассмеялся Ярославович.

— А толку? Ни пленника знатного, ни серебра звонкого. Так и дружину потерять не долго, разбегутся. Савве, вот, гривну пообещал, а где возьмёшь? — Яков бурчал под нос, но больше для порядка, победа — она всегда в радость для воина.

— Будет тебе полон знатный, но не сейчас, чуть позже. А что до гривен, так ты не переживай, как в Новгород прибудем, пир закатим, никого не забуду. Слово даю. — Александр хотел было перекреститься, но передумал, не тот случай.

Пахом Ильич опередил новгородскую рать на целые сутки, мог бы и раньше прибыть, расчет с ушкуйниками задержал на Неве. Остановившись на Ореховом острове, когда-то служившим речным разбойникам и считавшийся надёжным укрытием, до той поры, пока ладожане не сожги их острог до тла лет десять назад, начали делить добычу. К слову, не все хорошие начинания удовлетворяют участников в полном объёме, да и сложности стали появляться с той стороны, откуда их и не стоило ожидать. В арсенале ладей не оказалось самых банальных весов, без которых ни один уважающий себя купец, и шагу ступить не может. И если с золотыми монетами всё было предельно понятно, после пересчёта Пахом обещал их компенсировать, то с серебром всё затянулось. Естесственно, ни о каком 'гамбургском счёте' речи не велось. Доли отмеряли почти на глазок, используя обыкновенную доску, положенную на выпуклый камень. В сундуке оказалась новгородская гривна, её положили на одну оконечность доски, а на другую клали монетки и кусочки серебра. Попадались и давно негодные незатейливые украшения, и перстни с камнями и даже позолоченная проволока, пока вес не уравнивался. После этого, в холстину завязывали серебро, общим весом на десять гривен, и процедура повторялась. Таким образом, и узнали размер добычи. В завершении подсчёта Ильич достал блокнот, где были записаны расходы на обмундирование отряда. Все помнили, что за каждым закреплён долг, но берёшь же чужое, а отдавать приходиться своё. Даже с учётом богатой добычи доимка не покрывалась полностью. Рассчитывавшие в момент озолотиться новгородцы подняли хай, и стали по привычке требовать справедливого дележа, подтрунивая остальных. Несостоявшееся вече завершилось в несколько секунд. По команде Пахома, Бренко выдернул крикливого зачинщика, и вольница лишилась одного бойца, по крайней мере, на полчаса. В итоге, всем достались лишь доспехи, мелкий скарб и оружие, снятое с наёмников, доля в продаже пленников, да по полгривны на брата немедленно. Обратно отдавать кольчуги, каски, секиры и мечи, выданные перед походом, никто не стал, даже пришедший в себя от нокаута Злобко. Напротив, все наперебой интересовались своей дальнейшей судьбой.

— Хотите и дальше мне служить? Нет проблем, только теперь, служба за оклад. — Пахом Ильич выступил перед строем ушкуйников, как только стало заметно тише.

— Это как? — Поинтересовался Ждан.

— Каждый месяц будете получать по десять кун, независимо от того, сидели вы по домам, или ходили в поход. — Начал объяснять Пахом.

— А если поранят, или не дай бог убьют? — Сеня почесал живот, оглядывая стоявших рядом воинов, находя поддержку в своём вопросе.

— Боевые — выплачиваются отдельно. По пять ногат за сражение. За увечье — гривну киевскую, ну, а если не повезёт, то гривну отдадут семье или родичам.

В строю начался гул, люди стали обсуждать предложение. Настал важный момент. Конечно, заниматься торговлей или ремеслом было гораздо выгоднее, нежели разбойничать, да и ганзейских купцов запрещалось грабить; свои, новгородские могли наказать. Вот только не у каждого к торговле способности. До этого, ушкуйники нанимались за долю в добыче, и не всегда, авантюрные мероприятия приносили доход. Бывало, ходоков за зипунами, более не видели, чаще возвращались с жалкими трофеями, и лишь единицы, могли позвенеть серебром в кошелях перед своими соседями, после удачного похода. Однако было одно но. В таких вылазках даже единичное сражение являлось редкостью, а тут месяца не прошло, как дважды приходилось рисковать жизнью.

— Тихо! Это не всё. С каждым будет заключён договор, сиречь контракт. — Ильич достал из сумки лист бумаги, где был написан простенький договор о найме.

Люди замолкли. Все знали, что такое договор, но, что такое контракт — не знал никто. В наёмники шли в основном те, кого дома ничто не держало. И кроме как, обращаться с оружием, они ничего не умели. Подобные ватажки слонялись по Европе, в поисках войн и конфликтов, зачастую сражаясь против вчерашних нанимателей чуть ли не на следующий день. В Северной Руси дело обстояло немного иначе. Почти все повольники имели дома и семьи, а походы расценивали как подработку.

— И на какой срок договор? — Раздалось из толпы.

— На год. Кто захочет, сможет продлить. — Пахом выложил перед собой увесистый кошель. Аванс, так сказать.

— А делать что? Свеев бить? — Сеня уже всё решил для себя, просто любопытно было.

— Что прикажут, то и делать. Тут, всё написано. Но раз задан вопрос, отвечу. Для начала отправляемся в Ладогу. Кто-то останется на судне, а кто-то пойдёт в Смоленск, будет караван сопровождать с инструментами, чтобы смерды хлеба больше выращивали. Жрать поди, все любят? — Ильич улыбнулся. — Ой, чуть не забыл, премии ещё будут, но это, по усмотрению воеводы.

— А добыча? Я вот, к примеру, сапоги с немца снял, мне — как раз, а Филин ложку с янтарём нашёл. С этим как быть?

— Всё награб... тьфу, всё найденное, особенно случайно, направляется в казну войска, то есть в общий котёл. Яков, ты вроде раньше приказчиком у Григория Фёдоровича, царство ему небесное, был? Так вот, всё, что нашли — отдавать Якову, он будет казначеем. Половина вырученных кун от продажи трофеев пойдёт на выплату премий, вторая половина отойдёт мне. А если Яков заметит, что утаил кто-то... тогда, не обижайтесь.

Все вопросы были утрясены, отряд Бренко, конечно, нельзя было сравнить с профессионалами-дружинниками, но теперь, можно было не опасаться, что повольники перебегут к другому атаману, прельстившись на очередной поход за наживой. Синица в руке, она пожирнее будет, чем журавль в небе.

Флотилия из набойной ладьи, кнора-переростка и одной шнеки направилась в сторону Ладоги. Теперь у Пахома Ильича в общей сложности было четыре судна, почти сотня людей и огромное желание сделать свою Родину процветающей державой. Оставалось изменить свой статус, из удачливого купца — превратиться в боярина.

* * *

Мы сидели в кабинете, рассматривая карту Руси. Большая часть разделённой на княжества огромной территории лежала в руинах. Безумство удельных князьков разоряло землю похуже нашествия кочевников.

— Каждый желает жить в своём доме за забором, и чем длиннее стена, тем лучше. Не понимают они, Лексей, что можно один на всех забор иметь.

Ильич иногда погружался в размышления, из коих выходило, что все знают, как должно быть, но никто не хочет ничего делать. Что я мог ему ответить, если в моём мире, некогда построенный кровью и потом многих поколений забор Российской империи, вновь поделили, разорвали на куски, и думают, что так будет лучше. Может, это закономерный ход истории, когда империи рушатся, подобно вековым дубам, давая солнце молодой поросли? Но тогда и земля не должна быть единым шаром, а мелкими осколками? Нет, планеты только монолитны. А значит, высшая ступень, то, к чему надо стремиться — в единстве.

— Пахом Ильич, ты знаешь, как сбивается масло? Сначала образуется маленький кусочек, затем он увеличивается, вбирая в себя весь жир, и наконец, от сметаны остаётся только само масло и пахта. Так же и Русь, сейчас сбивает масло. Предки создали из молока сметану, дети должны завершить начатое. — Я обвёл рукой границы, некогда принадлежащие моей Родине.

В четвёртом часу пополудни, ровно на шестой день после Невской битвы, к терему Пахома Ильича прибыли бояре: Сбыслав Якунович и Гаврила Алексич. Раненого Мешу не отпустила жена — когда тот принялся одеваться, наорала на посыльного, что мужа и так раз в полгода видит, когда на носилках приносят. Вместо него, на телеге приехал Микула, привезя с собой Гюнтера. Ильич встретил бояр, проводил в кабинет и предложил немного обождать, пока будет разбираться с доверенным лицом Меши, пообещав представить уважаемым гостям своего друга из Мурманска.

— Хозяин просил кланяться, раны слишком тяжелы, только лежать и может. — Микула улыбнулся, поклонился и стал ждать, что ответит Пахом Ильич.

— Передай, что свейское серебро, очень способствует заживлению ран. Ваня, Ефрем, несите ларец, что слева стоит.

Пока перетаскивали сундучок, Ильич обратил свой взор на телегу, из которой торчали босые ноги с колодкой. Недоумевая, он вопросительно посмотрел на посланца.

— Тут ещё одно дело, Пахом Ильич. Прослышал я, что на реке полон изрядный был захвачен, из свеев, что грамотку везли. Там дружок мой, Снорька. Я его на ладье видел, когда мы лагерем стояли. Может, сменяемся? Моего немца на Снорьку, а?

Микула подошёл к телеге, тычком в бок заставил пленника встать и подвёл его к Ильичу.

— Кто таков? — Спросил Пахом, обращаясь не то к немцу, не то к Микуле.

— Гюнтер Штауфен, — представился пленный.

— Ладно, уважу Мешу. Снорьку своего можешь забрать, он на Готландском дворе, вместе с остальными, только без меня, тебе его не отдадут. Вот что, завтра, к полудню приходи туда, смотри, не опоздай. — Ильич подошёл к сундучку, достал ключик, открыл ларец. — Пересчитывай, потом мне скажешь, сколько насчитал.

Нюрка, втихаря высматривала нового пленника через окошко светлицы. Чем ей приглянулся немец, стоящий в одних портках, было непонятно, но девичье сердце забилось быстрее, а щёки покрылись румянцем.

— Ровно девять десятков. Так я немца тута оставлю? — Микула закрыл сундук, принимая ключик от Пахома.

— Оставляй, Ваня с Ефремом тебя проводят, до завтра. — Ильич подозвал Гюнтера к себе, просто махнув ему рукой, мол, топай, давай. Штауфена заперли в конюшне, оставив ему пару пирогов с вишней.

Стол, накрытый белой скатертью в кабинете, был более чем скромен. В центре стоял похожий на серебро поднос, на котором горкой лежали кусочки пшеничного хлеба с белоснежным сыром и маслиной, нанизанные на короткие обточенные щепки. Возле подноса сиротливо обосновались маленькие тарелочки с нарезанными лимонами, посыпанными сахарным песком. Напротив четырёх мягких кресел гордо возвышались по два бокала: один широкий, в виде кубка и один пузатый, напоминавший бочонок. Фарфоровые тарелки и крохотная вилочка, по одной, на каждого приглашённого. Сбыслав Якунович уже бывал в гостях у Пахома, и теперь, демонстрировал Гавриле Алексичу прелести мягкой софы, удобство кресел и самое главное, показал пальцем на потолок, где замерли лопасти вентилятора.

— Вот эта штука — ветродуй, когда я в прошлый раз здесь был, она крутилась, — просвещал своего друга Сбыслав, — на улице жарень была, хоть голым ходи, а тут, прохладно и свежо.

— Да наверно, юнец на крыше сидел, колесо крутил, тоже мне, чудо. — Ставя под сомнения слова Якуновича, отвечал Гаврила.

— Юнец говоришь, а ну дёрни за верёвочку! — Боярин показал на кончик шнура, который свисал из центра соединения лопастей.

— Тебе надо — ты и дёргай. Лучше скажи, что это за жёлтое такое на столе?

Лимон наполнял приятным ароматом цитрусовых всю комнату, но что это за фрукт, новгородские бояре не знали. Было дело, в город привозили живую обезьяну, выдавая её за жителя далёкой страны, рассказывали о пальме, с которой её сняли, чем она питается и прочее. То есть кое о чём присутствующие слышали, но не видели, так как редкие заморские фрукты, просто не доезжали. Торговые гости, ходившие в Византию, наверняка пробовали их на вкус, однако друзья дальше границы княжества и сопредельных государств носа не высовывали, и посему вынуждены были дожидаться хозяина дома, дабы удовлетворить своё любопытство.

Дверь в кабинет распахнулась и мы вошли с Пахомом Ильичом внутрь, как раз в тот момент, когда гости рассматривали фотографию, царапая ногтем по стеклу, за которым она была спрятана.

— Знакомьтесь, боярин из Мурманска, Алексий Николаевич, мой давнишний друг и компаньон, на свея со мной ходил. — Ильич представил меня гостям, по очереди назвав каждого из присутствующих.

Мы пожали руки, после чего стали усаживаться за стол. Пахом же направился к шкафчику, достал две бутылки без этикеток и торжественно поставил на стол, поглядывая на гостей. В любой компании всегда сыщется заводила; и анекдот расскажет, и тост произнесёт, да и беседу на интересующую всех тему вовремя начнёт. Таким оказался Сбыслав, сумевший парой слов превратить официальный визит в дружеские посиделки.

— Пахомушка, ты лучше скажи, что это на столе жёлтое, как канарейка, это есть хоть можно?

— Енто, хе... лимон называется, мы его опосля попробуем, под коньячок, а пока, — разливая белое сухое вино по бокалам, — угостимся вином. Закусывать вот так.

Хозяин стола взял большим и указательным пальцами канапе за шпажку, ловко отправляя в рот целиком, не откусывая по кусочку. Продемонстрировал окружающим одинокую щепочку и положил её на тарелку.

— Дай ка попробовать. — Гаврила повторил действие за Пахомом. — Хм... здорово придумано. А как щепку проглотишь?

Бутылка опустела через двадцать минут, впрочем, как и поднос с закусками. У гостей стал разыгрываться аппетит, прося чего-нибудь посолиднее. Хозяин дома и сам проголодался, вследствие чего, подошёл к стене, где висела фотография, и нажал на рычажок. Этажом ниже зазвонил колокольчик.

— Звал батюшка? — Ильюша вбежал в кабинет через несколько секунд, после сигнала.

— Сынок, скажи мамке, мы в светлице ужинать будем, пусть накрывает на стол.

— Так это, всё давно... передам батюшка. — Мальчик поклонился отцу и исчез, закрывая за собою дверь.

Сбыслав протянул руку к бутылке с коньяком, налил до края, передал бутыль по кругу и приподнял пузатый бокал: — Предлагаю выпить за город наш родной, Новгород, за победу над супостатом, за... за тебя Пахомушка, сто лет тебе жизни.

Дальнейшее не поддаётся описанию. Глаза боярина вылезли из орбит, потекли слёзы, испарина покрыла лоб.

— Лимончиком, лимончиком скорее закусывай. — Подсказал Пахом.

— Гаврюша, это надо попробовать, это нечто. — Сбыслав попытался встать с кресла и не смог. — Ух, попустило.

Если коньяк не 'палёная дрянь', которой в наших магазинах по данным статистки каждая шестая бутылка, то это — божественный напиток. С каждым годом, после пяти лет выдержки в дубовых бочках, теряя немного в крепости, придавая коньяку более утончённый вкус, он ждёт своего ценителя. Новгородские бояре, впервые в жизни пили алкоголь, крепость которого превышала двадцать градусов, и оценили его по достоинству.

Ужинали уже без вина, к столу присоединились Марфа, как хозяйка дома, Нюра и Илья. Бояре сидели с набитыми ртами, не зная, какой ещё кусок снеди положить себе на тарелку. Кулинарная книга, отпечатанная старославянским шрифтом, но больше замещённая бесчисленными иллюстрациями, прочно укрепилась на кухне, и теперь, Марфа радовала мужа всё новыми блюдами, аналогов которым, ещё не было придумано. Когда есть, стало невмоготу, Илья сбегал в отцовский кабинет и заменил свечи, а Ваня с Ефремом, занесли два сундука с серебром, причитавшиеся боярам. Как только Пахом Ильич был извещён, что подготовка завершена, он пригласил подняться наверх.

— Каждому из вас по сундуку, согласно количеству людей, которые были выставлены в походе. — Ильич указал на ларцы и передал каждому по ключику.

Бояре подошли, оценили своё и подсмотрели за сокровищами друг друга. Блестевшее при свете свечей, гривны, марки и прочие монеты, которые лежали сверху, были специально начищены, и мерцание создавало зрительный эффект, как бы увеличивая объём содержимого. Гаврила немного расстроился и, икая, произнёс:

— Сбыслав, ик... так вот почему ты в Ладоге всех родичей с собой взял... ик.

— А тебе кто мешал? — боярин обнял друга, — Гаврюша, не печалься.

— Полно вам, — Ильич уселся в кресло, приглашая бояр последовать своему примеру, — давайте Лексея послушаем, с предложением он к нам приехал.

Выждав пока все разместятся, я начал речь.

— Многоуважаемые Пахом Ильич, Сбыслав Якунович и Гаврила Алексич. Плохие вести я вам принёс. В этом году в Новгороде может начаться голод. Если сейчас же не предпринимать экстренных мер, ситуация с продовольствием станет катастрофичной уже к концу осени. Вы принимали участие в походе на Ижору, и смогли убедиться в полезности наших затей. — Я указал на сундуки. — Через три дня начинается операция 'Хлеб' и я приглашаю Вас участвовать в ней.

'Да, польза несомненная, за год столько не имею, как там', — подумал Гаврила, глядя на своё серебро.

— Сегодня в полдень, — продолжал я, — князь Великого Новгорода Александр подтвердил своё участие. Вкратце, мы начинаем скупку хлеба по всему княжеству. Если вас это интересует, то я изложу детали операции.

— Ты Лексей, как-то не по-нашему говоришь, скажи, что от нас надо, сколько надо и когда. Всё, что Пахомушка делает, приносит удачу. Я его поддержу, а ты, Гаврюша? — Сбыслав уставился на своего друга, который не мог оторвать глаз от блестящего металла.

— А что я, конечно, с вами, только это, — Гаврила всегда осторожничал, а посему, редко попадал впросак, особенно, когда дело было сопряжено с риском, — людей у меня мало, а гривны есть.

— Ну, раз все согласны, тогда не позднее четверга, необходимо разослать гонцов по деревням и договориться со старостами смердов о продаже всего собранного зерна.

— Постой, так ещё урожай не убран, о чём договариваться, да и не продадут смерды первым встречным своё зерно? — Сбыслав уже протрезвел, но ещё не уловил всей сути.

— Правильно, не продадут, так как у них есть постоянные покупатели и отлаженный рынок сбыта. Но у нас будет указ князя, об обязательной продаже.

— Верно, князь! — Якунович подошёл к столу, взял дольку лимона и сунул себе в рот, — забыл я про него. Только после этого, житья ему в Новгороде не будет, с потрохами сожрут.

— Лексей, — Гаврила тоже съел лимон, — ты хоть представляешь, какую надо иметь казну, чтобы скупить весь хлеб? Думаешь, до тебя не пытались подобное сделать?

Новгородский боярин стал вспоминать все махинации спекулянтов, происходивших в городе за последние двадцать лет. Припомнил даже Ярослава, который устроил в городе голод, а про события десятилетней давности, когда булка хлеба торговалась по восемь кун, а кадь ржи продавали по двадцать гривен, при цене в три, в самое голодное время, даже прослезился. После пошли название хлебных областей с именами махровых спекулянтов, причём по возрастающей, от мелкокалиберных до настоящих монстров и в конце монолога добавил:

— Кстати, — продолжал Гаврила Алексич, — Строгана надо придушить, совсем обнаглел. На пару с Белозёрцами тридцать ладей в прошлом году продал. Но монастырям князь не указ, — уставившись в мою сторону. — Вот если с монахами столковаться.

— Думаю, попытки контроля над рынком были. Предполагаю, что некоторые из них даже вышли удачными, хотя об этом никто и не догадался. Только вот в этом году, хлеба извне не будет, Суздаль еле сможет прокормить себя сам, пошлины введут такие, что не будет смысла вывозить его, Владимирское ополье разорено. Задача не скупить зерно, а затем втридорога перепродать. Цель сохранить хлеб на голодное время. Свои гривны, да ещё с хорошей прибылью мы вернём, сейчас надо пострадать за Новгород, дабы дети наши, зимой лебеду не ели. А монастыри, пусть попытаются скупить хлеб, мы должны там оказаться раньше. Предложим общинам новые инструменты, которые позволят поднять урожай в будущем году, где надо, заплатим серебром, а где не получится, то придут княжьи дружинники и объяснят, кому надо продавать.

— Так-то оно так, — протянул Гаврила, — только с монахами из-за хлеба сориться нельзя. Это я точно знаю. Что скажешь, Пахом Ильич?

— Пострадаем за Новгород, вот только где купленное зерно складировать? Таких больших амбаров во всём городе не сыскать. — Пахом Ильич был в курсе наших планов и вставил свой вопрос для проформы.

— Будем строить. — Сказал я, извлекая из заранее принесённого тубуса карту. — Выберем удобное место, например, Ореховый остров. Там и поставим острог с амбарами. Лучшего места и найти трудно, посмотрите на карту.

— Лексей, а поближе, это ж в какую даль переться? — Сбыслав подошёл поближе к рисунку местности, цокнул языком, но более подходящего места строительства не указал.

Необычность карты состояла в том, что рисовали в то время, привязываясь к определённому ориентиру, считая его нулевым меридианом, от него и плясали. В лучшем случае, на рисунке, могли указать направление течения реки и глубину в сомнительных для судоходства местах, чаще, просто обозначали приметные места, да селение, где переночевать или коня подковать можно. А тут, создавалось впечатление, что существует ещё одна, более гигантская карта, с которой просто скопировали кусок и принесли сюда.

— Устье Невы, бывал я там. Хорошее место с недавних пор. — Гаврила тоже приблизился, но в отличие от Якуновича, больше заинтересовался листом плотной бумаги. — Лексей, а Мурманск далеко, покажи где?

Подобного поворота событий я не ожидал. С виду пьяненькие бояре, оказались совершенно неподвластные 'зелёному змию'. Спокойно выслушали моё предложение, вроде согласились участвовать, но при этом не забыли свои интересы и в карте сразу разобрались.

— Далеко. Тут не указано, бумага кончилась. — Настороженно ответил Гавриле.

— Так мы это, сейчас исправим. Ты пальцем покажи, в какую сторону от реки. — Якунович стал по левую руку от меня, и теперь я оказался почти зажат между двумя боярами.

Резко сделав шаг назад, я дал возможность друзьям чуть ли не стукнуться лбами и возгласом: — Ой! — Гаврюша и Сбыслав обняли друг дружку.

— Давайте думать о деле, — продолжил я, — а не о том, где Мурманск найти. Кто знает, как дорого будет торговаться рожь через месяц?

Заседание продолжалось недолго. Едва мы выработали общую концепцию, полностью определившую стратегию наших действий и распределили обязанности, как за воротами раздался невообразимый шум, смешавший в себя множество людских голосов с криками о помощи, воя животных, протяжный металлический звон, словно стучали по рельсе, и наконец, отчётливый зов, поставивший всё на свои места:

— Пожар! Пожар! Рятуйте!

Все выскочили на улицу. Народ бежал к оврагу, где через дом от нас уже поднимались яркие языки пламени. У колодца постепенно выстраивалась цепочка людей, передававшая вёдра с водой, но судя по всему, человек проигрывал огню. Треск обвалившейся крыши и разлетающиеся в разные стороны головни создали ещё один очаг. Теперь уже горела солома на пристройке соседнего дома.

— Пахом Ильич! — крикнул я, — Вытаскивайте из конюшни механизм.

— Лексей, ты что? Тебе огня мало? Надо помогать тушить!

— Нам нужен только механизм и его работа. Пахом Ильич вытаскивайте. Вместо бочонка с огненной смесью я присоединю трубу к бочке с водой, что во дворе стоит, отсоединю наконечник с зажигалкой, и вместо струи огня будет вода. Главное качать успевать и воду в бочку доливать.

Едва я закончил со сборкой, как искры стали залетать на крышу купеческого дома. Гаврила вместе со Сбысловом скинули нарядные рубахи и по моей просьбе взялись за рукояти насоса. Пахом в это время организовал поднос воды. Едва только возникала угроза возгорания, как я направлял в ту сторону трубу теперь уже водомёта и успевал затушить огонь. Так продолжалось почти час. Пристройку соседского дома, как и первичный загоревшийся дом, спасти не удалось, зато распространиться огню дальше мы не дали. Людское столпотворение продолжалось ещё долго, но один момент сильно удивил меня. Соседи стали помогать погорельцам, и не словами сочувствия, а самым что ни на есть материальным способом. Кто-то приютил спасшуюся скотину, кто-то предложил погостить у себя, а большинство, как только староста улицы установил раскрытый ларец, стало приносить деньги.

* * *

Гюнтер плохо помнил события последнего времени. Толчком в бок его разбудили, заставили с колодкой на ноге выползти с телеги, спросили имя и отвели в конюшню. Единственное, что отложилось у него в памяти, как подлым образом пленивший его новгородец, пересчитывал марки в сундуке. После этого, как отрезало. Его продали как барана на ярмарке, правда, за очень большую цену, за сундук с серебром. Швабец откусил кусок сладкого пирога, стал жевать, одновременно размышляя о своём положении. Отцовское наследство не светило, ни при каком раскладе, тем более, после того, как его выперли из родного дома. Но, то ладно, с этим он давно смирился. Даже если родственники по матери узнают, что он в плену, то при всём желании не смогут собрать тех денег, что были уплачены. А скорее всего — не захотят. Старший брат даже обрадуется, как же, заучка Гюнтер угодил в лапы к руссам, надо было не грамоте учиться, а бою на мечах. А разве я плохо обращаюсь с мечом? Разве я не смог собрать сорок бойцов, каждый из которых в открытом бою стоили двух? Если б не этот священник, который пообещал новый крестовый поход во спасение души и помощь с княжеством, в жизнь бы, не отправился на Балтику. Какой к дьяволу крестовый поход, если только на мне был нашит крест, ни один рыцарь и не думал об этом. Деньги, виной всему этот проклятый металл, вернее его отсутствие. Утро вечера мудренее, так вроде говорил псковский купец. Эх, какой был человек, жизни своей не пожалел, защищая юного Гюнтера от разбойников. Укрыв голову от колючего сена, он зарылся в него, и сон постепенно овладел рыцарем.

На зелёной поляне, у подножья сказачно-красивой горы возле бирюзовой глади озера обрамлённого апельсиновыми, лимонными и оливковыми рощами, роскошными виноградниками и непроходимыми зарослями кустарников на коне сидела незнакомка. Девушка улыбалась и приветливо помахала рукой, дразня своей улыбкой.

— Гюнтер! Ты мой король. Помоги слезть с коня. — Попросила она.

Штауфен рванулся к девушке, но не смог сделать и шага. Корни неизвестного растения обвили его ноги, накрепко приковав к земле. И тут возник новгородский купец, который его купил. В руке он держал меч. Блеск стали перед глазами... и Гюнтер проснулся.

Сквозь щели в конюшню пробивался солнечный свет, и почему-то пахло гарью. Пробравшись к наиболее широкому отверстию, пленник припал к нему глазом.

Нюра сидела во дворе на лавке и старательно красила ногти. Баночек с бесцветным лаком с блёстками было всего десяток, и мамка страшно ругалась, когда видела, чем занимается дочка, но сегодня был такой день, когда девушка должна выглядеть много лучше, чем есть на самом деле. Как на тех картинках, с девицами в модных нарядах, демонстрирующих искусно сделанные перстни. Ну вот, последний ноготь готов, теперь надо время, чтобы лак высох, и остаётся только ждать, когда понесут еду пленнику.

— Ильюша, снеси немцу кашу на конюшню, — раздался голос Пахома Ильича, — да квасу захвати, поди, проголодался он там, как бы овёс не слопал в яслях.

Ильич вышел из терема, сделал потянушки и поспешил в выстроенную в прошлом году уборную. Совсем недавно, интимные дела совершали на огороде, под кустом, но многие перемены после вояжа на юг коснулись и этой темы. В укромном месте появилась из плотно пригнанных друг к другу жердочек будка и кедровый рукомойник.

Через некоторое время дверь на крыльце отворилась и из неё показалась белобрысая голова купеческого сына, затем и сам Илья, державший обеими руками широкий горшок. Мальчик поставил горшок на землю, посмотрел, привязан ли пёс и снова скрылся в тереме, чтобы через минуту с явной неохотой явиться вновь, но уже с крынкой кваса, которая была накрыта ломтём хлеба. Едва он спустился по ступенькам, как его окликнула Нюра:

— Братец, давай подсоблю. Не мужское это дело, со снедью возиться. Ты бы лучше с мечом тренировался, как папенька. — Сестра разговаривала с братом, не вставая с лавки, и выдержав некоторую паузу обидно добавила, — видал, как он им крутит, ты так ни в жизнь не сможешь. — Тем самым ещё больше распалив юношеское самолюбие.

— Много ты понимаешь. Да я... да я и не так умею. Жди тута, сейчас покажу. — Илья побежал обратно в дом, на этот раз, задержавшись чуть подольше, и вынес короткий, полуметровый узкий меч, подаренный гостившим у них византийцем, оказавшийся каким-то дальним родственником.

— Погодь братец. Потом покажешь. Ты лучше дверь в конюшню отвори и посторожи, пока я пленнику еду снесу. — Нюра встала с лавки, поправила косу, положила на припрятанный заранее поднос льняное полотно. — Ставь горшок и крынку, чего ждёшь?

Спустя несколько минут девушка стояла напротив полуголого мужчины, жадно глотающего гороховую кашу.

— По-нашему разумеешь?

— Угу, — ответил Гюнтер с набитым ртом.

— А я тебе нравлюсь? — Нюра выставила напоказ накрашенные ногти рук.

— Угу.

— Да что ты всё угукаешь, слов больше не знаешь? — Девушка разозлилась. Не так она представляла себе их встречу. Слов восхищения её красотой не прозвучало, да и вообще, ничего путного, ласкающего слух молоденькой дамы — сказано не было.

— Ты просто прекрасна, как моя мать, такая же красавица. — Штауфен отпил квас, улыбнулся, приподнял с пола засохший цветок и протянул Нюре. — Возьми, мне нечего больше подарить. Ты очень похожа на незнакомку, из моего сна... моя королева.

Девушка покраснела, протянула руку и приняла цветок. На секунду, их пальцы соприкоснулись. Земля завертелась под ногами Нюры в бешеном ритме, краски стали необыкновенно яркими, чувства обострились, приятная дрожь пробежала по всему телу. Как вдруг...

— Нюрка! Мамка кличет, иди скорее! — Брат, стоявший у дверей конюшни, прервал танец зарождающейся любви.

— Ты очень забавный, до встречи. — Промолвила Нюра и убежала.

Двери захлопнулись, и стало как-то темно, словно на минуту выглянувшее солнце, вновь спряталось за тучи.

За завтраком Пахом Ильич поведал подробности о вчерашнем пожаре, намекнув, что по поводу механизма Сбыслав с Гврилой будут держать рот на замке и о новом пленнике, чем-то напоминавшем того немца, коего Новгородец высматривал в бинокль в устье Ижоры. Ильич ел яичницу прямо со сковороды, заботливо собирая хлебом жирок, от растопленного сала, как я попросил рассказать более подробно.

— Гюнтер Штауфен его зовут. Меша просил сменять на одного свея, ну, с той шнеки, где посол до князя был.

— Ты сказал Штауфен? — переспросил я.

Это сейчас, человек, назвавший себя по имени и фамилии, не представляет, что несколько веков назад, так могли представляться только знатные люди, от виконтов и выше. Знать, стоящая на ступеньку ниже в феодальном обществе, обычно сообщала место, откуда они родом. Кстати, я до сих пор не знал полных данных о Пахоме Ильиче. Фамилия же Штауфен была очень знакома, и если моя догадка подтвердится, то в конюшне находился самый настоящий принц без провинции.

— Ну да, — подтвердил Ильич.

— Пахом, мне надо срочно увидеть пленного. Ты по-немецки хорошо говоришь?

— Не-а. Дети ему еду носили, и вроде общались. Надо у них спросить. — Пахом запил завтрак морсом, намеренно вытер рот салфеткой и громко отрыгнул. — Ильюша, ты по-немецки шпрехаешь?

— Немного, у Филина выучился, батька его, к ним пеньку возит. — Сын Пахома отложил ложку в сторону, предчувствуя важность задания.

— Сходи с дядей Лексем к пленному, толмачить будешь.

— Так он по-нашему может. Нюрка... он всё понимает и говорит. — Ильюша немного сморщился, получив удар ногой под столом от сестры.

Закончив завтрак, Илья проводил меня до конюшни. Откинул засов и, с натугой распахнув двери, пропустил внутрь.

— Доброе утро! Вы говорите по-русски?

— Да. Немного говорю. Что от меня хотят? — Гюнтер привстал, стряхивая с грязных портков прилипшее сено, пытаясь рассмотреть вошедшего незнакомца.

— Пока, хотят совсем немного. Имена Фридрих или Генрих конкретно для Вас, что-нибудь значат?

Штауфен задумался над вопросом. Не так давно, пять лет назад, сводный брат Генрих попытался возглавить мятеж против отца. Он его не поддержал, но завистники, считавшие бастарда угрозой для своих делишек, оболгали юношу, представив его чуть не новой главой восстания горожан и министериалов. На гребне этих событий Гюнтера попытались убить, а после неудачи, выпихнули на вольные хлеба. Не так давно он написал отцу письмо, где всё подробно объяснял, вот только ответа не пришло. Впрочем, если император решит от него избавиться, то пусть так и будет. Посему и темнить не стоит.

— Первый мой отец, второй сводный брат.

Наступила пауза. Моя догадка, относительно знатности пленника стала набирать вес. В Германии, после смерти Фридриха II, появилась куча самозванцев, выдававших себя — то за сына императора, то за самого властителя. И если с первыми было сложно разобраться, любил Фридрих женщин; то, со вторыми — было легче, император знал множество языков, был образован и требовал подобных знаний от своих отпрысков. Большинство авантюристов проверок не выдерживало. До смерти Фридриха оставалось более десяти лет, но вопрос с лженаследниками возник не на пустом месте. Раз пользовался такой популярностью, знать не очень-то боялись тщательной верификации. Оставалось спросить в лоб и в случае положительного ответа уже принимать решение.

— Вы знаете, как вашего отца называли в детстве?

— К чему эти вопросы? Можете не стараться, он не заплатит за меня. Да и могу ли я знать, как его называли в детстве, если деда с бабкой ни разу в жизни не видел. Слышал от матери, что обзывали 'апулийский мальчик', но, так это или нет — не знаю. Мой отец Фридрих Гогенштауфен, Вы же это хотели узнать?

— Допустим. Меня вот, что интересует. Ладно, свеи с датчанами. Вы-то с какой целью отправились в Ижору?

— За землёй. Мне пообещали...

— Своего королевства захотелось?

— А что в этом плохого? Там это сделать невозможно, а тут полно ничейной земли.

— Ничейной? — я рассмеялся. — Впрочем, при удачных для Вас обстоятельствах как отпрыск Фридриха, вполне могли заявить свои права на княжение захваченной земли, и возможно, даже получил бы временную поддержку. Если не у Папского престола, то хотя бы из Сицилии. Только сдаётся мне, что Вы стали пешкой в руках опытных интриганов. Согласились на авантюру, а то, что кто-то кого-то собирается использовать, не подумали. Кстати, не лишним будет знать, что у любой вещи есть хозяин и ничейного не бывает.

— Может и так. Только выбора не было. Меня настойчиво пригласили в крестовый поход, и я точно знаю, что церковь объявила нужные ей земли своими.

— О каком крестовом походе Вы говорите? Что за чушь? В устье Ижоры не было ни одного крестоносца, если конечно, не считать Вас, а если и были, то я их что-то не заметил.

— Да какая разница! Были-небыли. Это сейчас хорошо рассуждать, а тогда. Молодость... Вы же были молодым, наверняка поймёте: она идёт рядом с глупостью. Я и сам догадался, что всё это неспроста. Внезапно появившийся приятель, сначала опекавший, а потом чуть не убивший. Шнека задарма, да и многое другое. Увы, уже слишком поздно, да и всё сильно запутано. — Немец развёл руками и рассказал более подробно про историю с Рагнаром.

— Отомстить не хотите?

— Не в моём положении.

— Как знать. Помните, как в Библии? 'Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных'. Вам принесут одежду и будут достойно обращаться, но не забывайте, Вы в плену. Беседу продолжим позже.

Я попрощался и вышел наружу. Либо немец хитрит, либо на самом деле ничего не знает. Мне показалось, что он был со мной откровенен. Пахом уже был одет в парадные одежды, явно готовясь куда-то слинять.

— Ну что? Поговорил? — спросил Ильич.

— Поговорил. Да только после разговора, вопросов стало больше, чем ответов. Задержись, посоветуемся.

Мы поднялись в кабинет. Ильич достал початую бутылку коньяка и выставил на стол.

— Пить не будем. Нужна трезвая голова. Знаешь, кто у тебя в конюшне сидит?

— Знаю, — Пахом откинулся на спинку кресла, — я ж тебе сам сказал.

— Ильич, у тебя в плену Гюнтер Штауфен, внебрачный сын императора Римской империи Фридриха второго.

Новость ввергла новгородца в ступор. Сначала на его лице так и читалось: — не, шуткуешь, но с каждым мгновеньем он начал осознавать, что шуткам сейчас не место.

— Что ж с ним делать? — Еле вымолвил купец.

— Пока не знаю. Думаю, для начала, его надо переодеть и поселить где-нибудь в доме, но на улицу не выпускать. Тут, что-то не так. Даже если Гюнтер всё рассказанное мне о Рагнаре сочинил, меня не покидает мысль, что от твоего пленника настойчиво избавлялись. Похоже, мы вляпались в какую-то грязную игру, где нашим противником может оказаться Ломбардская лига , и дай Бог, чтобы нам хватило сил. Хотя, людям свойственно ошибаться. Наливай Ильич, без ста грамм не разобраться. И знаешь, насколько я понял, Фаси при любом раскладе не оставили бы в Ижорке. Это ж каким головастым быть надо, чтобы такую многоходовую комбинацию провернуть?

В полдень, Пахом Ильич выгодно освободился от своего полона, за исключением Гюнтера да Грота, которого держали в пыточной избе посадника, слишком велики оказались его 'заслуги' перед Новгородом. На Готландском дворе существовала целая контора по перепродаже пленников, этакий прообраз Красного креста. Платили немного, но деньги давали сразу. Иноземные купцы, проживающие в Новгороде, помимо добровольного налога на укрепление стен подворья, жертвовали на выкуп соотечественников, выливавшихся в переуступку требования долга. И получилось так, что некоторые торговые гости, что везли продовольствие вместе с караваном Фаси, опознали участников похода в доставленных пленниках. Разговоров было много, кое-кто радовался, что не стал задерживаться в устье Ижоры, а кое-кто откровенно подсчитывал убытки, надеясь жировать на доставке сопутствующих материалов для строительства крепости. К последним и заглянул Пахом Ильич, узнав про находящихся в закупе двух мастеров каменных дел, предложив за них треть стоимости из-за полного отсутствия спроса на услуги. Работники, умеющие строить каменные здания, в Новгороде были, но драли они за своё мастерство — просто безбожно. К слову, разница в оплате труда между деревянным и каменным строением 'под ключ' расходилась в двенадцать раз. А если учесть стоимость материалов, то не мудрено, что основными заказчиками были монастыри. Гильдия в двенадцать человек, в дополнительных приработках не нуждалась и другим строить не давала. Заказы были расписаны на три года вперёд, а там, как обычно начиналось: доделка, усушка, утряска, отсутствие совести и многое другое, связанное со строительством.

— Какая встреча! Хлёд, ты ли это? — Ильич увидел старого знакомого по Бирке.

— Пахом! Сколько лет, сколько зим! Как здоровье Марфы? Почему сына с собой не взял? — Свейский купец искренне обрадовался встрече, развязал мешочек на шее и достал небольшой кусочек янтаря с двумя щепочками внутри в виде креста. — Смотри, до сих пор с собой ношу. Удачу приносит.

Пахом Ильич подарил редкий камень на память, о давних событиях, когда Хлёд помогал Новгородцу тайно вывезти медь. Сколько тогда Пахом страху натерпелся — не передать. Друзья вспомнили былые времена, Хлёд обозвал последними словами Ульфа. Про своё участие в походе, просто развёл руками, мол, ничего личного, торговля — есть торговля, и уступил закупов за маленькое зеркальце, размером со спичечный коробок. Мастера представились иудеями, сбежавшими не то из монгольского плена, не то от долговых обязательств, но, по каким-то своим причинам, отказывались называть место, откуда были родом. По-русски говорили с трудом, свеев — вообще не понимали. Зато, у каждого с собой был отвес, фартук, и что-то наподобие мастерка. Шведу их переуступил какой-то проныра, запудрив купцу мозги низкой стоимостью квалифицированных закупов. Фактически, продал как рабов. Не вдаваясь в подробности хитрых переплетений судьбы новых работников, Ильич просто отдал их на попечение своих приказчиков.

* * *

Снорри и Микула стояли у Фёдоровского ручья, запуская гладкую гальку по водной глади.

— Куда теперь, Снорька? — Спросил ушкуйник у своего освобождённого друга.

— Кому я нужен? Землю обрабатывать уже разучился, наёмник из меня паршивый вышел, в монахи пойти, так ты ж знаешь, не люблю я их. Истории буду сочинять, да людям рассказывать. — Швед присел на корточки, подперев голову руками. — Скоро третий десяток пойдёт, а в жизни, ничего путного не сделал.

— Пахом Ильич людей собирает, для чего не говорят, но я с Сенькой с утра разговаривал, сказал, платят хорошо. На купеческом причале, с утра быть надобно, может, к нему? А там, серебра подкопишь, а с гривной, — Микула присел рядом и положил руку на плечо друга, — оно определиться полегче будет, нежели без неё.

* * *

В Смоленск уходили три ладьи. Ильич отдал мне своё судно с командой, нанял ещё два со своими кормчими и гребцами, усилив их восемью охранниками, нанятыми перед отплытием. Груза практически не брали, только провиант и несколько бочек с беличьими шкурками. Пахом Ильич собрал свою команду за полчаса до отхода, отвёл в сторонку и воодушевил их своей речью:

— Ребятки. Вы идёте в Смоленск забрать плуги и бороны для наших кормильцев. Не на князе с его дружиной держится земля наша, а на смердах, что хлеб выращивают. Лихая година ждёт впереди, жёны и дети будут молиться, успейте в срок. — И уже обращаясь ко мне. — Не задерживайся Лексей. Реки с каждым днём мельчают, времени в обрез. Ваня с Ефремом три дня назад отправились к смердам, будут покупать за серебро, но, его мало, сам знаешь.

Скорость, вот что решало судьбу нашего мероприятия. Гребцы Пахома Ильича не жалели сил и к нашему счастью, погода благоприятствовала. Флагман пересёк Ильмень-озеро под парусом за сутки, остальные две ладьи, словно приняв вызов, не отставали ни на кабельтов. Попутный ветер, благоприятная погода и проведённый перед экспедицией ремонт кораблей позволяли двигаться без задержек. Ловать поддалась за трое суток. Волок прошли почти влёт, бурлаки чуть ли не на плечах перенесли порожние лодки. Куны с премиальными стимулировали не хуже грозного рыка и свиста кнута. Там, где надо, сами помогали, где просили не мешать — стояли в сторонке, наблюдая за работой профессионалов. Ровно двадцать один день длился наш поход. Савелий, встречавший меня в воротах, не поверил, насколько быстро мы добрались.

— А где Елена? Почему не слышно детского голоса? — По всем срокам, ребёнок у них должен был родиться в начале лета.

— Жена гостит у сестры Рысёнка, там тоже двое новорождённых. — Сотник улыбнулся, и было видно, насколько он доволен своей супругой.

— Назвали-то как?

— Ростиславом нарекли. Мне в Смоленск нельзя, вот и маюсь. То к Свиртилу наведаюсь, поохотиться, то здесь обитаю. Да что встали-то, пошли в терем, баню сейчас приготовят. Тут всё по-прежнему, челяди только прибавилось, я скоро.

Савелий по-хозяйски проводил меня до двери и пошёл отдавать распоряжения. Вот и камень, это ж, сколько меня не было дома? С начала весны, время-то как летит, не угнаться. Хотя почему? Угнаться как раз можно, где мой ключик?

Неделю мы провели с Полиной на море. Купались, загорали, навещали родителей и веселились от души. Но с каждым днём отпуска, я стал замечать, что меня постоянно тянет назад, будто всё, что меня окружает — не моё, чужое. И сам я не на своём месте. К концу отдыха меня начали раздражать многие вещи: — нерасторопность официантки, враньё менеджера в банке, набожность гаишника, принявшего взятку от пьяного водителя, и перекрестившегося после отъезда нарушителя. В конце концов, у нас с Полиной произошёл скандал, после которого я плюнул на всё, и вернулся в Хиславичи. Только реалии моего века, которые я когда-то не замечал или не предавал должного внимания, продолжали преследовать с какой-то навязчивостью. Через два дня после оплаты счёта привезли первую партию плугов, а вместе с ней, меня навестил налоговый инспектор, поинтересовавшись, куда делась крупа, закупленная на моё имя в огромных количествах. Пришлось проводить его к реке, показать на воду и объяснить: — Рыб хотел разводить, да видно не по вкусу пришлась. Покрутив пальцем у виска, инспектор уехал, но обещал всевозможные кары и санкции, особенно тем, кто не хочет оплатить установку кондиционеров в их здании. Я даже не стал объяснять, что прописан в совершенно другом городе. Настроенного на взятку чиновника проблемы других не интересны, а мне стало жалко своего времени. Спас меня от нервного срыва звонок Борис Борисовича.

— Как дела Алёша? — Голос Левина был гипнотическим, каким-то успокаивающим и мне стало немного легче.

— Если честно... то на букву 'х', но русские — не сдаются.

— Адаптация, не переживай, это скоро пройдёт. Главное, ты жив и здоров, береги себя. — Борис прервал разговор.

'К чему адаптация? Что за чушь? Всего неделю в Крыму провёл, блин... он всё знает, но как'? — Мысли молнией промелькнули в моей голове, и я стал вслушиваться в малейший шум за стенами дома. До этого момента я как-то не отличался нездоровой подозрительностью, но сейчас отчётливо осознал, что виной всему другая реальность, в которой по своей прихоти провёл слишком много времени.

После этого разговора прошло пять дней. Весь мой заказ на сельскохозяйственное оборудование был выполнен и доставлен. Беличьи шкурки уехали к знакомым скорнякам Фирташа и вернулись не в качестве денег, а в виде калибратора зерна и множества сит. Помимо прочего были подготовлены к отправке пятьсот кос и три сотни лопат, две тонны специй, семьсот заготовок для мечей, листовая сталь и проволока. Целый час я не отходил от машины перехода, перетаскивая товар и первыми, кто опробовал результаты труда, оказались окружавшие меня люди. Охранники обновили экипировку взамен старой, а ладьи стали обзаводиться новым такелажем по примеру пахомовской. Оставалось выяснить прогноз на урожай в Мстиславле и южных окрестностях, да отправляться обратно.

За день до отплытия, в пятом часу утра, пока народ в усадьбе у камня видел последние сны, прискакал староста из деревеньки Свиртила. Не на лодке, как можно было ожидать, а вместе со своим сыном на одном коне. Опередив, так сказать мой внезапный визит с проверкой. Посевная, с его слов прошла на ура. Предприимчивый смерд умудрился вспахать не только поля своей разросшейся как на дрожжах деревеньки, но и помочь двум соседним, о существовании которых я даже не слышал. Построились они сами по себе, то ли в этом году, то ли в позапрошлом столетии. И судя по тому, раз разговор шёл всего о четырёх избах, то, скорее всего из неучтённых никем хуторов. Решила семья обосноваться обособлено от всех, а со временем отстроились дети, а потом возьми, да объявились. Смерд посоветовал их старшинам готовить оброк, а в случае чего ссылаться на меня и теперь чувствовал немного неловко, так влез со своими советами явно не в свой огород. Тем не менее, отчёт давал бойко, как победитель соцсоревнования.

— Будем корчевать рамень, на той стороне реки. Земля там ровная, холмов почти нет. Как ты его называешь... удобрение, сиречь навоз, сготовили много. Благо живность исправно поставляет положенное природой. Ямы компостные заложили, золу собираем. Так что, на будущий год станем продавать излишки ржи. Кузнец с семейством в прошлом месяце из-под Владимира пришёл, остаться у нас решил, неспокойно у них, степняк озорничает. Я ему наковальню общинную и набор с точилом, что в том году получил, под слово при народе. — Объяснял свой поступок староста. — А черту деревни ещё Гвидон по тем топям определил, а они как раз к Серебрянке выходят. Мы ему кузню в тех местах и срубили, он там болотное железо отыскал, а тут соседи, мол, наше это...

— Выходят, так выходят, — махнул я рукой, — что мы, не договоримся за границы что ли? Пусть всем говорят, что наши. Не убудет. Оброк им определи лимонитом, ну, рудой железной и не рассказывай мне, что до сего момента ты о них не знал. Наверняка связь поддерживал, а раз так, то помоги соседям с мукой и солью. Да обмозгуй, что они супротив выставить смогут, что нам потребно.

Староста чуть было не проговорился, что бочки с солёными рыжиками как раз оттуда, в обмен на вышеперечисленные продукты, но вовремя опомнился и просто кивнул головой, обещая выполнить распоряжение.

— А кузнецу всякие обрезки железные отвезёшь, — продолжал я, — у меня их пудов на сто скопилось. Но с условием, на свои нужды десятую часть, а остальное — потребности общества закрыть. Из криц же местных, пускай наконечники для стрел клепает. Очень ходовой товар вскорости будет. Кстати, раз ты здесь, ответь мне, колбасу делать умеют у вас?

— Серафима умеет, только... травы специальные нужны, а у неё их нет. Вот мамка её, тёща моя, вот она славно делала, как вспомню... — Староста поведал, как тёща потчевала его вкусностями, не в пример матери жены сына.

Я выслушал. Иначе нельзя, староста представитель власти, причём мною одобренный и не прояви я должного уважения, могут сделать вывод, что ставленника своего в грош не ставлю. А если так, то его авторитет окажется под сомнением, чего допустить не разумно. Продукцию местного приготовления я видел только один раз, когда Степанида умудрилась изготовить две дюжины из одного кабанчика и всё. Либо не популярна она, либо ещё что-то мешает её продвижению на стол смолянина.

— Сделаем так. Отправь сына домой, пусть, как можно скорее привезёт сюда Серафиму, и несколько девушек, способных к готовке. Будут учиться колбасному делу. А потом, все вместе уедете. — Староста согласился, отправив слышавшего наш разговор сына кивком головы.

— Я чего спросить хотел, — староста немного замялся, — свадьбы у нас скоро играть будут, а весной ты пообещал...

— Помню, инструмент, полотно, зерно и посуда. Сколько свадеб-то будет?

Дружинники Свиртила время даром не теряли. Староста стал загибать пальцы на руках, что-то подсчитывая в уме.

— Дюжина точно, — наконец вымолвил он, — может, ещё один, с тем, пока неясно, — хитро улыбнулся мужичок.

— Телега есть?

— Сын на телеге приедет, мамку привезёт, а что не поместится, — смерд улыбнулся, обрадовавшись, что все его просьбы выполнены, — в руках понесём.

— Не надо в руках. У меня прицеп здесь без дела стоит. Да десятка пудов выдержит. Можешь взять на время.

Демонстрацию по изготовлению колбасы устроили после обеда. Перед летней кухней установили лавку с широкой доской, на которую уселись слушатели. Напротив поставили стол. На нем я закрепил мясорубку, и выложил на доску заранее припасённое мясо с охлаждённым салом и промытыми свиными кишками. Шприц и эмалированный таз в стороне. Дальше пошло объяснение и подробный показ всей технологии производства. Восемь фунтов говядины, столько же свинины и семь с половиной фунтов сала, растёртый сушёный чеснок, чёрный и душистый перец с десять золотников, да пол стакана сахарного песка. Рассказав, что где лежит, нарезал мясо кусками и посолил.

— Надо выдержать седмицу в холодном погребе, но времени у нас нет, буду показывать дальше, как будто оно уже пролежало там. — Объяснил женщинам.

Посоленные куски измельчил на мясорубке. Сало нарезал ножом на маленькие кусочки, размером с пол фаланги мизинца. Мясной фарш смешал с пряностями, добавляя туда кусочки сала.

— Всё это надо на сутки в погреб, пусть постоит. Всем понятно?

Крестьянки кивнули, явно желая что-то сказать, но промолчали. Я же с помощью шприца плотно, без пустот, начинил оболочку фаршем, завязал шпагатом и сделал несколько проколов тонким шилом, дабы выходил воздух.

— Начиненные колбасы подвесить дней на десять в погребе, смотрите, сухо там должно быть. Ну, а затем коптите холодным копчением трое суток. Как сделаете, повесьте в тёмном месте, чтоб кот, али какой другой зверь не упёр, где-то на месяц. Да проветривайте чаще. Теперь, каждая из вас попробует изготовить самостоятельно. Как сделаете, покажу, каким образом разбирается мясорубка, моется и снова собирается.

Дамы принялись по очереди начинять шприцем оболочку, а я пояснял старосте, куда следует везти готовые изделия на продажу. Ликбез был завершён, мне оставалось только наглядно продемонстрировать разборку мясорубки жене старосты, как посыпались вопросы. Причём по существу.

— Перца у нас нет, да песку этого, как его... сладкий который. Что вместо него класть?

А ответа на вопрос у меня-то и не было, пришлось пообещать поделиться запасами. Пока я ходил за сахаром и специями, со стола всё убрали, поместив почему-то на телегу эмалированный таз с остатками фарша и стакан. С целой бобиной шпагата я уже расстался сам, когда узнал, сколько времени и крапивы уходит на один метр верёвочки. Остальные вопросы касались качества мяса, вернее его сортность, можно ли заменять дефицитную говядину олениной и пройдёт ли такой трюк с рыбой. Серафима оценила механизм, но скептически отнеслась к технологии. Видимо, были какие-то свои, более предпочтительные рецепты. Потом, уже в Новгороде, мне рассказали, что если позволяли обстоятельства, крестьяне предпочитали заготовлять мясо впрок, коптя окорок или делая банальную тушёнку, используя вместо жестяных банок глиняные горшки и кучу соли. Всё это выходило дорого и с точки зрения экономики не выгодно. Тем не менее, колбасу делать стали, но исключительно по моему капризу. А вот рыбная колбаска пошла на ура и стала довольно популярна, ибо на фарш шла всякая мелкота, немного стартовой закваски и мука со специями.

Утром, догрузившись ходовым товаром, для лавок Пахома Ильича и подарками, мы отплыли в Смоленск. Сутки, проведённые в столице, были насыщены визитами. Помимо Евстафия, который прикупил дом, рядышком с теремом Савелия, навестил боярина Рысёнка, поздравил Елену с первенцем, подарил соску-пустышку, передал привет с сундуком от мужа и направился на аудиенцию к Ермогену. Врятли кто-либо был информирован лучше о состоянии урожая, чем церковь.

— Проходи, присаживайся, сын мой. — Епископ показал рукой, куда можно примоститься.

За последние полгода, некогда крепкий дедуган в плане здоровья сильно сдал, зато харизма — только возросла.

— Ваше преосвященство, — я низко поклонился, — благословите, отче.

— Вижу смирение в тебе византиец, да и загорел изрядно, дома побывал? — Ермоген привстал с лавки и подошёл ко мне, крестя и протягивая крест для поцелуя.

— Пришлось, отче.

— Как там? Скоро ль Царьград возвернут, за грехи наши, латинянам отданный?

— Преосвященнейший Владыка, есть мнение некоторых старцев, что только через двадцать один год. Многие его не разделяют, но всё идёт к тому.

Ермоген лишь поморщился, услышав ответ.

— Рассказывай, что привело, надолго ли, кстати, церковь, в деревне, где литвины живут, так и не начали строить. Плохо это.

— Везде плохо, тяжёлые времена настали. По самым оптимальным прогнозам не раньше конца года начнут возводить. Фрол у Евстафия ожидает священника, дабы место выбрать. — Немного слукавил я.

Бригадир плотницкой артели действительно находился в лавке Евстафия, и мы обсуждали с ним вопрос строительства, в том числе и церквушки, но пока не сошлись в цене.

— Я пошлю кого-нибудь, хотя, пусть Серафим посмотрит, ему там дальше жить, заодно с мирянами познакомится.

В итоге нашей беседы я получил благословение и был отправлен к Иннокентию, который на вопрос о предполагаемом урожае ответил кратко: — Будет как в прошлом году, может чуток лучше, но я бы не надеялся.

Из-за недостатка семенного зерна посеяли мало пшеницы, что частично компенсировали рожью. С хлебом останется Киев. Смоляне закупать на стороне не будут, но и продавать тоже. После чего пригласили недавно прибывшего монаха из Борисоглебского монастыря. В Полоцке была похожая ситуация, только для себя. От мерян информация была скудная, что подтверждало предположение о глубоком кризисе после нашествия кочевников.

Надо было спешить. К середине сентября, опоздав к собранному последнему зёрнышку, мы причалили к Новгородской пристани. Пахома Ильича в городе не было, Марфа подсказала, что муж где-то в районе Ладоги, спустил все гривны и сидит на коробах с зерном, отгоняя мышей. Ситуация вырисовывалась скверная, без Ильича, не зная никого в городе — полный завал.

— То, что на коробах — это хорошо, раз сам, значит не на кого оставить. Марфа, а где мне найти Сбыслава Якуновича или Гаврилу Алексича?

— Господи! Эти два оболтуса, вместе с ним. С виду уважаемые люди, а всё туда же. — Марфа была не в духе. Спокойная, всегда вежливая женщина, напоминала котёл с перегретым паром. Ещё чуть-чуть и...

Причину её состояния я узнал позже, когда увидел Гюнтера, щебетавшего с Нюрой во дворе дома. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — молодые были влюблены. Девушка кокетничала, просила Штауфена подержать зеркало, хотя дома висело большое, во весь рост и даже предлагала посидеть в крытом возке, что стоял рядом с конюшней. Гюнтер ходил за ней, как нитка за иголкой.

Выручил меня Ильюша, проводивший меня на торг, в лавку, где торговал приказчик Ильича — Ваня. Тут-то всё стало на свои места.

— Пятьдесят сотен кадей скупили. Последний раз, когда я там был, места уже не было, куда короба ставить. Бояре ругают князя, на чём свет стоит, к свеям ни одной ладьи не ушло. Те в ужасе. Цены поднялись в два раза.

Иван сидел в лавке с дубинкой в руках. Вооружённый продавец за прилавком как-то не увязывался с торговлей, и я поинтересовался:

— Оружие зачем?

— Чувствую, бить скоро будут. Ефрем тут неподалёку, с ним Ждан и Сеня, если что — подсобят.

— Неужели так всё серьёзно? — Своей акцией мы, конечно же, перешли границы честной торговли, используя административный ресурс, но угрозы физической расправы я не ожидал.

— На торгу поговаривают: скоро будут вече собирать. Строган пронюхал, что Пахом Ильич скупил хлеб, а где его хранит, пока не знает.

Ваня вдруг встал, поправил пояс и улыбнулся. За моей спиной стоял покупатель. Вороватого вида мужичок недобро оскалился, пострелял глазками по сторонам, посмотрел на себя в зеркало и вышел вон. Зачем приходил — непонятно.

— Это уже третий, за сегодня. Глазеет, лыбится и уходит.

— Срочно зови Ефрема. — Сказал Ване, наблюдая за вышедшим мужичком.

Приказчик дёрнул за шнурок и над лавкой купца взметнулся красный флажок. Сигнализация примитивная, но действенная. Через тридцать секунд в лавку вбежали люди.

— О, Лексей. Уже тута, заждался тебя Пахом Ильич. — Ефрем попытался рассказать о переживания Ильича, по поводу моего отсутствия, но сразу умолк, когда увидел, как я прислонил указательный палец руки к губам.

— Из лавки, только что вышел мужичок, видели его?

— Да, вон он стоит, треплется с кем-то. Это Строгана человечек, мразь ещё та. Я ему морду в прошлом году на Масленицу набил, свинчатку он в рукавичке прятал, не по правилам то.

Всё стало ясно. Пахома элементарно выслеживали, надеясь застать в лавке, видимо узнали, что пришли корабли. А если узнали они, то совсем скоро узнает и князь. Мне хотелось скорее отправиться на Ореховый остров, надо было начинать продажу инструментов крестьянам, пока те, не спустили всё серебро, вырученное за урожай. Но в первую очередь надо было рассчитаться по обязательствам. Для начала я решил передать взятку Александру в размере пятидесяти мечей.

— Ефрем, надо возок к князю отправить, прямо сейчас. Поможешь?

— Это можно, откуда везти? — Приказчик повернулся к охране, — Сеня, останься в лавке.

— На ладье всё, ещё даже не разгружали, сам знаешь, как груз на причале — плати пошлину.

Приказчик был очень весёлый человек, из разряда тех, кто, наступивши в коровью лепёшку — обратит это в шутку и мы с ним разговорились. По дороге к пристани, Ефрем поведал: — Половину ржи продал Юрьев монастырь, Гаврила Алексич туда ездил лично, Сбыслав договорился с Ладогой, у него там, куда не плюнь — на родича попадёшь, ну а мы с Ванькой, уже тут, по окрестностям шныряли.

— И как успехи?

— Семь сотен кадей за нами. Огнищанин один помог, странный.

Странный, не в смысле с придурью. Так называли путешественников, или людей, которые не могли подолгу жить на одном месте. Крупный землевладелец и одновременно турист, это было неожиданно.

— Чем странный? — Заинтересовался я.

— Землю всё подходящую ищет, сажает что-то, записывает на бересте, в общем, не по-нашему. Семь сыновей у него, все такие же. Так вот, четыре сотни кадей нам продал, я такой ржи в жизнь не видывал.

— Интересно, а далеко усадьба его? — Местный агроном в зоне рискованного земледелия заинтересовал меня.

— Отсюда три дня пути, только, зачем тебе, Лексей? Он вчера к нам в лавку заходил, зеркало ему понравилось, постой... он сегодня будет маленькое зеркальце для дочки своей покупать. — Ефрем замер у колодца.

— Сделаем так, до причала я дорогу найду, мы у самого края, как обычно лодки поставили, приведи мне его туда, очень прошу. С возком опосля разберёмся. — Приказчик кивнул головой, развернулся и поспешил обратно, в лавку. В пятидесяти шагах от нас, засуетился мужичок, не зная за кем идти.

Ефрем, приведший огнищанина, постоял с минуту и полез на ладью, посмотреть привезённый товар. С лодки раздался восхищённый свист, не то бочонки с вином увидел, не то сложенные мечи без рукоятей.

— Вяйнямёйнен из Корелы. — Представился гость.

— Алексей, византиец. — Ответил я и протянул руку для пожатия.

— Мне сказали, что урожай знатный собрали в этом году, хотите собирать больше? — Начал разговор с корелом.

— Да какой там урожай, так, чуток. — Поскромничал средневековый агроном.

Я достал из планшета рисунки с изображение плуга и бороны, показал их корелу, после чего, пригласил на ладью посмотреть и дать оценку. К моему сожалению, огнищанин, восторга Ефрема не разделил. Он обрабатывал землю при помощи сохи, она не переворачивала пласт земли, а лишь отваливала его в сторону, полностью выполняя поставленную перед инструментом задачу. И вся загвоздка заключалась в почве — слишком тонкий плодородный слой. Даже возможность регулировки глубины вспашки не давали новому плугу ощутимых преимуществ, не говоря уже о цене. Но, Вяйнямёйнен был не таким как все, сумев удивить меня своим нестандартным взглядом на проблему. Взглядом, отнюдь не малограмотного средневекового крестьянина.

— Железный плуг тяжёл, лошадь быстро устанет, хотя... я попробую запрячь пару, что ещё есть?

Вот так, с ходу уловив самое слабое звено и моментально найдя выход для себя. Где-то с час мы обсуждали с Вяйнямёйненом тонкости обработки земли. Удобрений не хватало, погодные условия — суровые, но, тем не менее, хлеб растить было можно: — Немного любви и много знаний, — примерно так выразился корел.

В конце всех наших переговоров мы оказались сидя на лавочке, возле причала, под деревом, потягивая сухое вино. Торговые дела были завершены, и теперь, можно было поговорить по-душам.

— Ефрем рассказал, что ты делаешь записи, если не секрет, для чего?

— Не секрет, я хочу вырастить вишню, и знаешь, что я обнаружил... если за год до посадки в землю, на склоне, где садится солнце закопать золу, то дерево растёт лучше, а если сразу с золой сажать, то может и погибнуть. — Вяйнямёйнен посмотрел на меня, как будто сделал важное открытие и теперь, обнародовал его.

— Я слышал, что много лет назад, греки что-то подобное пробовали с виноградной лозой. Попробуй использовать склон вот под таким углом, — я показал карелу с помощью ладоней холмик со склоном в двенадцать градусов, — а удобрять можно перетёртыми сухими рыбьими костями.

— Попробую. Приходи в гости на будущий год, вместе посадим.

Огнищанин купил плуг, борону, шесть кос, столько же серпов с лопатами и меч для старшего сына. Последнее, скорее для повышения статуса, нежели для дела. Затраченное серебро стало возвращаться.

За то время, пока мы беседовали с корелом, Ефрем сбегал к княжьим хоромам и упросил Якова выделить пятерых дружинников с телегой, сославшись на Пахома Ильича. Мол, подарки прибыли для князя. На причале дожидаются, сам бы привёз, да больно дорог груз. Тем самым, сэкономив на ввозной пошлине. То, что касалось грузов для князя, налогами не облагалось и уже после обедни, Александр оценивал взятку, пригласив к себе новгородского кузнеца, обслуживающего нужды дружинников. Оружейник внимательно рассмотрел клинок, удивлялся безупречной кромки, попытался проследить шов сварки между железом и сталью, после чего выдал вердикт:

— Я не знаю, из какого железа это сделано, работа ни на что не похожа.

— Мне всё равно, из чего они выкованы, как думаешь, сколько он может стоить? — Князь держал в руках точную копию клинка, что была на ладонях у оружейника.

— Рукоять надо доделать, кожей... не, тут и наборные подойдут, как раз можно по две пластинки из кости или дерева, полирнуть мелким песочком. — Начал размышлять мастер.

— Симеон, сколько стоит вот это? То, что можно сделать, пусть дружинники беспокоятся, у меня только треть с мечами, да и то... ты ответишь на мой вопрос, или мне другого позвать? — Александр вспылил. Мастера больше интересовал сам клинок, а князя материальная составляющая.

— Надо испробовать, нельзя просто так, сказать, сколько он стоит. — Симеон был непреклонен. Предварительную стоимость он мог бы назвать, только посмотрев на изделие, но точную... слишком уважал себя оружейник, чтобы бросаться словами.

— Яков! Принеси мой старый щит, с которого умбон сняли. — Потребовал князь.

— Мечом рубить щит? — Удивился Симеон. — Это ж не секира.

Александр надел рукавицу, вытащил из телеги первый попавшийся меч под руку, оценил балансировку и резко рубанул наискось, по краю, приставленного к возку щита.

Шшхх, — только ветер пронёсся. Щит развалился окончательно, доски держались только на кожаной обивке, край с медной окантовкой срезало, а клинку хоть бы хны.

— Пятнадцать гривен, а если доделать, по уму, то все двадцать. — Выдал окончательную стоимость подарка мастер.

— Слышал, Яков? А ты Пахома Ильича хаял, долю долго не несёт. Я за год столько не имею, сколько в этом возке. — Князь был доволен.

— Сядь в Суздале, и будешь иметь в десять раз больше. — Возразил ловчий.

'Суздаль, что мне один Суздаль, вот стать Великим князем, да чтоб все у меня в кулаке сидели, от Киева до Новгорода'. — Подумал про себя Александр, сжимая стальную рукоять меча.

А пока князь развлекался с подарками, мытарь в порту пытался определить размер пошлины, которую следовало уплатить со стальных листов. В обширном перечне, листовая сталь размером аршин на аршин не значилась. Нисим пытался вспомнить, когда последний раз, за долгое время его службы, подобное привозили в Новгород, но, толи старческая память подводила, толи кислое молоко, выпитое дома, рядом с причалами, не давало сосредоточиться.

— Можно записать, что привезено железо в крицах, только... — мытарь сделал паузу.

— В расплющенных крицах. — Подсказал Нисиму один из вариантов.

— Точно, как я не догадался. Дом мой, как и прежде, вон там, возле двух яблонь. Разница между оружейным железом и крицами, для ста привезённых пудов будет составлять... семь гривен. Две можно оставить под яблоней, а с тебя, за всё железо, сплющенное... семь да семь, да ещё сбор — Пятнадцать гривен. — Выдал расчёт налогового сбора портовый чиновник.

— Нисим, побойся Бога. — Ефрем не выдержал и встрял в разговор. — Это ладья Пахома Ильича, и груз — его, когда это новгородские купцы пошлину как торговые гости платили?

— Пахома Ильича хорошо знаю, и отца его знал. А мой отец и деда его. Только тут, я его не вижу. Не хотите платить — воля ваша, а разгружать ладью не дам! На моей стороне стража и Закон.

Мытарь гордо приподнял подбородок. Абы кого, на его место не поставят, свою работу он знал досконально. И сколько тысяцкому надо отнести, и сколько стражникам отсыпать и насколько должен был быть тяжёл кошель, сдаваемый в казну. Иначе, когда тяжело станет ходить, своего сына, Яакова, на эту должность не утвердят.

— Три гривны под яблоню и три в казну. — Предложил я.

— Ефрем, ты б объяснил, на досуге, своему дружку, как дела делаются. Четыре под яблоню, а три в казну за три десятка пудов сплющенных криц. — С налоговыми отчислениями было покончено.

Налоги в Новгороде, как и на всей Руси — драли безбожно. Доходило до сумасбродства, требовали оплату за проезд по мосту, этакий прообраз дорожного мыта. Взымался подоходный налог 'с сохи' или 'от дыма', церковная десятина и многое другое. В Киеве появился техосмотр телег. Так как считали товар по возкам, то предприниматели старались нагрузить перед воротами свои транспортные средства по максимуму. Это приводило к поломкам телег и заторам. В этом случае, владелец сломанного возка платил ещё раз, так сказать, за эвакуатор. И не удивительно, что все договора, составленные после военных действий, включали в себя обязательный пункт: — льготное налогообложение купцов победившей стороны. Средневековым миром правили деньги.

Освободив ладью Ильича от груза, мы немедленно отплыли в сторону Ладоги. Отправившись вечером, вопреки всем правилам и приметам, тем самым спасли свои жизни. На Волхове, в десяти верстах от Новгорода, на нас готовили засаду. Строган считал, что на ладье Пахома вполне нормальные люди, посему и предупредил своих разбойников, чтобы готовились с утра перехватывать ладью, выкрашенную дикой краской , мышиного цвета. Так и проскочили, минуя отдыхающих татей, слишком поздно сообразивших, что добыча ушла, и догнать ладью не представляется возможным. Боярин, когда узнал о провале своей затеи, самолично порол кнутом гонца, принесшего известие. После экзекуции, Строган навестил своего знакомого, Михайло Сытинича, внука знаменитого боярина Сотко, который оплатил строительство каменного Борисоглебского храма.

Михайло пребывал в прекрасном расположении духа, Сбыслав Якунович давал в приданное, за свою Анисью триста гривен. Для примера, годовой доход в Германии с лена составлял пять кёльнских марок. Учитывая, что марка Кельна равнялась почти двумстам тридцати четырём граммов серебра; грубо выходило по кило и двести грамм в год. Сбыслав же давал более шестидесяти одного килограмма, то есть, доход за пятьдесят один год, что равносильно пожизненному обеспечению невесты. Половину этого приданного Сытинич безусловно оставлял сыну, а вот оставшиеся средства планировал инвестировать в торговые лавки за границей. Был у него на примете перспективный купец, выкупленный им из свейского плена, торговавший сейчас в Любеке. Задумки хоть и были связаны с контрабандой, но рискнуть, как бы, 'чужими' деньгами было можно. И вот, когда картина всей сделки стала вырисовываться чётко и ясно, в гости заглянул Строган, внося не нужный никому хаос.

— Подлый купчишка Пахом Ильич, перебил мне всю торговлю со свеями, по миру пустить захотел. — Жаловался боярин.

— Шутишь? Один купец, пусть зело удачливый, и перебил всю торговлю — не может быть.

— Ну, не совсем один. Кабы не Сбыслав с Гаврилой, в жизнь бы ему не управиться, гаду ползучему.

— Какой такой Сбыслав? — Сытинич спросил, явно заинтересовавшись именем.

— Сбыслав Якунович, ну ты должен его помнить, здоровый такой, ни одной драки не пропускал, а Гаврила Алексич — сосед его.

Строган, напомнил Михайле, как много лет назад он, будучи совсем молодыми, со своими дружками, ходили стенка на стенку, лупцуя молодцов с Людиного конца. Сам же Строган, чаще всего стоял в сторонке, считая игрища — бестолковой затеей. И если минуту назад Михайло Сытинич охотно бы согласился с приведёнными доводами и оказал всестороннюю поддержку, то в связи с только что полученной информацией призадумался. Портить отношения с отцом невесты сына, было некстати. Тем более, возможность объединить два богатейших боярских рода казались слишком заманчивой перспективой. Сменив маску лица с дружественной на обывательскую, Сытинич произнёс:

— Знаешь, мои купцы мёдом торгуют, в хлебные дела не лезут. Так что, помощи от меня не жди. Сбыслав с князем на короткой ноге. Мой тебе совет — перетерпи.

— Вот как ты заговорил! Щенка Ярославого испугался? Так знай — мне Александр не указ! Жаль, что не с нами ты. Смотри Михайло, как бы локти не пришлось кусать. — Строган выскочил за ворота хором Михайлы Сытинича и со всего размаха ударил по лицу своего холопа, ожидающего хозяина у лошади. — Не стой на дороге, пёс смердящий!

Михайло поразмышлял немного, взвешивая варианты, и отправился к жене. Боярин всегда поступал так, когда шанс успеха в принимаемом решении был равен неудаче. Любушка, так ласково называл он свою жену, обладала невероятной интуицией, помноженной на логическое мышление, не свойственное женщинам. Не подвела она и в этот раз.

— Медвежонок, подумай сам... Сбыслав сидит на воске, ты на мёде, понял, к чему я веду? — Любушка полулежала на перине, положив голову мужа к себе на колени, не забывая гладить его по голове.

— Ээ... ммм... нет. — Пробормотал боярин.

— Мёд, воск, пчела, Вы должны быть вместе, словно в улье. А Строган, он скользкий, как гадюка болотная. — Женщина игриво пощекотала мужа за ушком.

— А пчела кто? — Михайло стал приподниматься, убирая голову с колен жены.

— Ой, пусти... медведь. Пчела это дочка Сбыслава, ой... — Любушка утонула в объятиях мужа.

— Господи, как хорошо иметь умную жену. — Подумал Сытинич, целуя в сахарные уста любимую.

После жарких объятий, Любушка послала мальца к знакомой свахе. А дабы гонец не бежал с пустыми руками, то был передан горшочек с мёдом, завёрнутый в холстину и завязанный на бабский узел . Спустя час, сваха вышла через задний двор своего дома, поправила новую поднизь под кикой и неспешным шагом отправилась прогуляться, случайно свернув на улицу, ведущей к терему Сбыслава Якуновича. Степановна, за свою долгую жизнь, успела соединить сердца двух десяток боярских деток и более полусотни купеческих. Что касалось других сословий, то до них руки не доходили или ноги. Вернее — времени не хватало. Сваху иногда просили передавать записки, частенько те, кто не найдя счастья в браке, искал его на стороне. И как это бывает, многие из них — были прошлыми клиентами Степановны. Вот и сейчас, под головным убором женщины лежал кусочек бересты, адресованный Якуновичу.

* * *

Трое суток по реке, полдня на волоке, Ладога, со своим шумным торгом и в конце пути перед нами предстал Ореховый остров. Сама природа подсказывала новгородцам закрепиться на этом участке суши. Но, исторически это сложилось спустя два поколения, когда Новгородский князь Юрий Данилович, внук Александра Невского, в тысяча триста двадцать третьем году построит здесь крепость. Пока что, одинокая вышка, в точности скопированная с крепости у камня под Смоленском, встречала нас, окружённая лесом. Невдалеке от неё, на прибрежных волнах у куцего причала, покачивался корабль Бренко. Через оптику было видно, как из лесочка стали появляться вооружённые люди в знакомых мне касках на головах.

Строительство, начатое Пахомом Ильичом — впечатляло. На западной оконечности острова, где земля, подобно острию копья вспарывала реку, возводили каменную башню, высотою в семь аршин. Рядышком, возле вкопанного в землю столба, огромной кучей лежали булыжники и два деревянных корыта с известковым раствором. Возле них суетился мужичок с верёвкой.

— Готово? — Крикнули сверху.

— Принимай! — Мужичок отошёл в сторону и потянул за свободный конец троса, продетого через примитивный блочок. Корыто с раствором медленно поползло вверх.

Похвалить Ильича было просто необходимо. Так что, едва увидев его, я сходу выпалил:

— Пахом, ты молодец. За такой короткий срок, и столько успеть сделать.

— Всё просто, Лексей. Помнишь, Хлёд мне двух суздальцев продал?

— Так вроде они иудеи были. — Стал припоминать историю покупки рабов на Готландском подворье.

— Кем они только не были. И иудеями, и саксами и даже бургундцами. Два года в неволе томились, никто не выкупал, а когда до дома сбежали, то оказались в ещё худшем положении. Сам знаешь, в Суздале сейчас ничего из камня не строят, да к тому же Никифор какую-то заразу подхватил, вот и выперли их из города. Сказывали, что даже кору ели, и от отчаянья продались одному иудею, — Пахом перекрестился, — тот пообещал к франкам переправить. Мол, замки там каменные возводить будут, мастера на вес золота. Поверили горемычные, да пирог только с виду сладким оказался.

'Ничего в мире не меняется. Всё, как у нас', — подумал я.

— Они как на рисунок глянули, тот, что в картах лежал, чуть плакать не стали. Для суздальских каменных дел мастеров важно память о себе оставить, чтоб потомки восхищались. Оно гордыня, конечно, но какой мастер не хочет, чтоб творение его рук помнили? Так что работают на совесть и остальных на себя равняться заставляют.

Ильич обвёл меня вокруг башни, показывая качество кладки. Не впечатлило, однако одна странность в глаза бросилась. На первом, тщательно отёсанном камне, положенном в основании башни, втихаря от всех зубилом было выбито: 'Никифор и сын Михайло из Суздаля заложи град на усть Невы нарицаемый Орешек месяца иулия в 29 день'. И как это понимать? Выходит, по мнению зодчих именно они, а не какой-нибудь князь, царь или властитель закладывают город, впрочем, по-своему они правы. Закончив с осмотром фортификаций, мы углубились вглубь острова. Зерно, разложенное по коробам, хранилось в пяти амбарах. Как объяснил Пахом Ильич, подобный метод упаковки подсказал Гаврила, привезший берестяные корзинки, почти за бесценок из Юрьева монастыря. Мол, так проветривать удобнее.

— Удивительно, мне сказали, что двадцать тысяч пудов скупили, — на мой взгляд, на острове находилась только половина, — неужели всё уместилось здесь?

— Нет, столько было не вывезти. В одну корзину все яйца не складывают, вдруг, пожар, али ещё что-нибудь? Большая часть в монастыре, Алексич пообещал настоятелю, что привезёт чудо-плуг в подарок, хотя монахи просили колокол. — Пахом улыбнулся, своей фирменной улыбкой, после которой становилось понятно — сделку провернул удачно.

Палаточный лагерь окружал амбары полукругом, разместившись промеж деревьев. На самом видном месте посреди вытоптанной травы стоял мой бывший походный шатёр, который в прошлом году был подарен Ильичу. Его собрат ушёл за шесть золотых солидов в Смоленске и вроде бы в Новгороде ещё один. Бухгалтерия, конечно, велась, но по памяти я уже не мог упомнить, что куда ушло. Вдруг прозвенел колокольчик.

— Незваные гости? — спросил я.

— Чужаки — два звонка, а это Сбыслав с Гаврюшей с охоты возвертаются. Бренко им кабана проспорил, вот они с утра, — Пахом указал пальцем в сторону Лопского погоста, — на тот берег и укатили. У Якуновича сокол есть, но он его с собой не взял — побоялся.

Мне стало интересно.

— А предмет спора? Из-за чего весь сыр-бор?

— Сбыслав сказал, что у сапсанов пары на всю жизнь. Людвиг не поверил, побежал у Гаврюши спрашивать, тот и подтвердил, — Ильич поправил фуражку, готовясь встречать друзей, — одним словом — немец, хоть и крещёный.

Радости от встречи не было предела. Охотники добыли трёх подсвинков и матёрого секача, весом не менее десяти пудов. Четверо ушкуйников с трудом снесли добычу с насада. Сбыслав рассказывал результаты охоты, пытаясь короткими фразами пересказать всё приключение:

— Еле допёрли. Людвиг рогатину сломал. Клычища — в пять вершков. Гаврюша портки порвал.

— У меня идея, хотите картинки, как у Пахома Ильича в кабинете? Только не с ладьёй, а на фоне трофеев. Встаньте возле кабана, так нагляднее будет, что за зверюгу вы убили.

Пока охотники кучковались, не понимая, что от них требуется и отчего всем надо смотреть в одну точку, я, незаметно снимал их на камеру, пусть ребятам будет подарок. Вечером, за ужином у костра мы делились новостями. Во всех подробностях была поведана история про закупку монастырского хлеба, начиная с найденной подковы и заканчивая огромной гадюкой, которая чуть не ужалила Людвига. Я поведал о походе в Смоленск, о том, что к Киеву движется орда кочевников и Русь снова умоется кровью, а тысячи жён, вереницами поплетутся в степь, плача по погибшим мужьям и сыновьям, не сумевших их защитить.

— Не сдюжит Киев. Гордые больно, пупом земли себя считают. Нет в них стойкости нашей. — Гаврила отпил вина и проверил ножиком готовность поджаривающегося на вертеле кабана.

— Отчего не сдюжит? Батька сказывал, правда, давно, что стены высоки и храмов каменных — не счесть. Киевлян много, что муравьёв в лесу. — Возразил другу Якунович.

— За последнее время, все кому не лень, Киев на копьё брали. Дай Бог, уберечься ему в этот раз, только чую, плохо дело будет. — Пахом срезал кусок мяса с туши и уставил свой взгляд на костяной наконечник стрелы, оставленный в теле животного не столь удачливым охотником. — Видите этот наконечник, так и Киев будет костяшкой тыкать, когда крепкое железо рогатины потребно.

— Рогатина и то сломалась. — Подал голос Бренко.

— Сломалась, твоя правда. Ибо силён враг, но её и одной хватило. Кулаком надо бить, а не перстами растопыренными. От нас земля Русская пошла, объединить Новгород её должен. — Ильич покраснел от волнения, впервые, при друзьях он высказал то, что наболело.

— А ты попробуй, Пахом Ильич. Удача у тебя есть, всё, что ни задумал — получается. — Сбыслав привстал с бревна, заменяющего лавку. — Да только Русь за князем пойти может, за купцом — нет. Ты уж извини, Пахом Ильич.

— Разве купец? — Бренко тоже привстал. — Остров, а скоро и крепость, Пахому Ильичу принадлежит, значит, земля у него есть. Дружина — вот она, шесть десятков. Князь Новгородский, его любит, ближником своим при мне называл. Уже не купец он — боярин.

— Сбыслав, Людвиг правильно говорит. Пахом Ильич теперь боярин, я своего друга поддержу, если что. — Теперь привстал и Гаврила.

— Пахом мне тоже люб, и друг он мне, ничуть не меньше, как ты мне Гаврюша. И за боярство его я свой голос дам. Князя искать надо, или своё княжество делать — только так.

Возле костра стояли четверо мужчин, сами того не зная, совершив завихрение в реке под названием История.

* * *

Гюнтер спал лёжа на животе, обхватив подушку обеими руками. Ему снова снилась принцесса на коне, только теперь он знал её имя.

— Гюнтер! Ты мой король. Помоги слезть с коня. — Попросила Нюра.

Ноги вновь обвили страшные корни, и хуже того, между ним и любимой появился Пахом Ильич, одетый в чёрную как уголь кольчугу. Сверкнула сталь меча. Но что это, клинок пронёсся рядом, разрубив оковы. Корни рассыпались и превратились в маленьких змей, шипящих и отползающих. До Нюры оставался один шаг, как из земли вырос православный крест. Штауфен проснулся.

4. Орешек.

Всё вкусное, в равной степени, как и хорошее, имеет одну отвратительную черту, — быстро заканчивается. Утром, от кабана с подсвинками остались лишь косточки и пара пятивершковых клыков, коими Гаврюша пожелал украсить свой шлем. Мы стали собираться в дорогу, предстояло навестить родичей Якуновича в Ладоге. Оттуда, вместе с ними в Новгород, где Сбыслав должен будет решать семейные дела. Дальнейший маршрут пролегал к Юрьеву монастырю, а там, Гаврюша, накоротке будет общаться со своим двоюродным братом, настоятелем обители. Как удалось выяснить, дружки Пахома Ильича особо и не потратились. Где сладким словцом, а где и кулаком, Гаврила и Сбыслав наобещали золотую кучу, оставив в залог наиболее строптивым немного серебра. После скептической оценки моего плуга корелом, я уже не был так уверен, что новшество будет воспринято на ура. Оставалось надеяться на стальные листы, их продажа с лихвой перекрывала стоимость всего зерна, да и на крепостную стену хватило бы.

— Христом Богом прошу, Людвиг! Сбереги хлеб. — Ильич ещё раз напомнил Бренко о своих обязанностях перед отплытием. У самого берега присел, зачерпнул пригоршню земли, аккуратно сложил грунт в платок, завязал его и положил в сумку. — Моя земля!

Ладья на вёслах уходила в сторону Ладоги. Вскоре взметнулся красный парус, поймав попутный ветер и через час, только крохотная точка была видна с берега.

— Вот я и кастелян острова со строящейся крепостью, — негромко сказал Бренко, — кто бы мог представить, что пару месяцев назад, у меня был один тулуп и драные портки. Русь — страна невероятных возможностей.

— Что ты там под нос бормочешь, воевода? — К Людвигу подошел Яков.

— О смысле жизни. Что там у тебя?

Бренко оторвал взгляд от водной глади и повернулся к сослуживцу. Яков, который каждое своё утро начинал с пересчёта оставшейся казны, продовольствия и запасной амуниции; в общем, баталер и казначей в одном лице, держал в руках лист гладкой фанеры с привязанным к ней карандашом.

— Алексий зимние обновки привёз. Надо б людям раздать, а то у меня не палатка, а лавка торговая, спать уже негде.

— Вои шестером в одном шатре спят, а ты в своём один, тебе ли жаловаться? — Удивился Людвиг.

Яков прекрасно понимал, для чего ему одному Пахом Ильич выделили палатку с сундуками, а вот их воевода иногда забывал.

— Я не против, пусть и у меня шестеро будут спать, только... и спрос за всё, с шестерых.

— Созови всех, кроме дозорных. Сам-то смотрел, что за обновки?

— А как же, порылся. Надо ж знать, что по описи принял.

— Слушай, — Бренко неудобно было просить, но командир должен подавать пример своим бойцам, а значит и обмундирование получить первым, — ты мне... это... отложи в сторонку, что на меня причетается, хорошо?

— Уже отложено и принесено. — Яков сделал шаг влево, и за его спиной оказался здоровый вещевой мешок, поверх которого лежала шинель чёрного цвета.

— Что это? — Людвиг развернул шинель с множеством сверкающих золотом пуговиц, обратил внимание на хлястик и стал прикидывать, как на такую красоту напялить кольчугу.

— Сукно хорошее, цвет красивый, сносу не будет, — высказал своё мнение баталер.

— И перед кем вот в этом красоваться? Перед белками? — Шинель вновь была свёрнута.

— Византиец говорил, мол, когда послы приедут или кто важный, слово ещё такое, не наше... ща... парад. Наверное, что-то радостное, я так понял. Вот тогда и надевать это, — указывая пальцем на шинель. — Тут и картинка, как всё должно быть. Я её на дереве повешу, чтобы каждый мог посмотреть.

— Повесь. По мне, так лучше девок бы привезли. Ладно, созывай народ.

Людвиг запихнул наскоро осмотренное прочее обмундирование обратно в мешок, подхватил шинель под мышку и направился в свой шатёр. Вскоре над островом зазвенел колокол, призывая людей собраться. Бренко отчасти был прав. Новгородцы соскучились по женскому вниманию, однако и обновкам порадовались. Лишняя одёжка не помешает. Ночи уже холодные, а с собой захватить тёплую одежду никто не догадался. А ещё он осознавал, что воины должны быть заняты делом, тогда и мысли глупые в голову не лезут, как сейчас у многих: ждут обещанных ушлым торгашом рабынь.

Кое-кто попытался узнать, вычтут ли из жалованья стоимость привезённой амуниции, и пока ждали речи воеводы, переговаривались друг с дружкой.

— Нет, доплатят, за всё: что на тебе Пятунька — серебришком плачено. Вот только, какова красная цена этому зипуну? — С ехидцей в голосе ответил Злобко.

Яков стоял рядом, ответа на вопрос не знал, но чувствовал, что что-то в нём неправильно, а посему решил пресечь спор, переводя разговор на другую тему:

— Тебе серебра по ряду положили мало, или голову напрочь отморозил, когда в прошлом году в прорубь за топором нырял? Чем-то недоволен?

— Много серебра не бывает. Мне... хватает. Делать-то что с этим? — Ушкуйник приподнял шинель над головой.

— Положи в свой мешок, — как обрезал, сказал подошедший воевода, — когда скажут облачаться, тогда и наденешь. Яков! Пошли людей на рыбалку, да ещё двоих в помощь суздальцам дай, а то, притихли они что-то. Остальные, кто не в дозоре сегодня, бегом оружаться. Жирка смотрю, набрали, совсем обленились. А ну, бегом! Кому сказано.

Дни пролетали незаметно. Торговые суда, стремившиеся к Волхову, завидя башню, старались обходить остров стороной. Память о бывшем разбойничьем гнезде ещё не выветрилась. Лишь лодки местных рыбаков, вольготно курсировали, иногда причаливая к берегу: новости передать, поинтересоваться как дела, а если повезёт, то и улов продать. Вот с таким рыбаком, почти на закате и прибыл на Ореховый остров Ощепок, соглядатель Строгана. Пассажир представился приказчиком, которого хозяин послал разведать настроение и нужды островитян. Вроде, рядовой случай, но дальше прибрежной косы никого из пришлых не пускали. Даже костра разводить не разрешали.

— Темнеет уже, дозволь православные у вас переночевать? — Стал упрашивать Ощепок. — Я и медовушку прихватил.

Дежурившему у пристани Пятуни, скользкий норов приказчика не понравился с самого начала знакомства. Понятно, что работа у человека такая, сам в позапрошлом году в лавке торговал, но слишком уж неестественно вёл себя гость. Такому, как говорят: веры ни на грош. Да и мечты поскорее смениться и завалиться на матрац добавляли негатива. Посему, общения не получилось.

— В лодке спи. Не велено никого пускать.

— Дай Бог тебе здоровья, витязь. В лодочке сосну... придётся одному хмельное пить, не по-христиански это. — Ощепок зевнул и неспешно отправился к рыбацкой долблёнке.

Сменщик Пятуни от предложенной медовухи не отказался, упустив из вида, как добрый приказчик что-то ливанул в бурдюк с питьём. Медовуха была вкусна, пахла травами и приятно согревала, были б на острове коты, то непременно сбежались бы на запах валерианы. Злобко отпил ещё глоток. Ноги стали ватными, остро захотелось присесть. Вот и овчина заботливо разложена, прямо как дома...

— Задумался о чём, витязь? — Злобку кто-то пихнул в бок.

— А? Что? — Ушкуйник открыл глаза. Ощепок сидел рядом.

— Светает уже. Пора мне, спасибо что приютили, как дома буду, свечку за тебя поставлю. Прощевай... витязь. — Последнее слово верный строгановский пёс сказал сквозь зубы, глумясь.

Важнейшая новость в Строгановских чертогах появилась как ложка к обеду, вовремя. Сроки поставки хлеба крупнейшим новгородским трейдером подходили к концу, надо было торопиться. Разосланные по разным местам надёжные люди, наконец-то принесли весточки и, собрав воедино полученную информацию, глава богатейшего новгородского рода узнал, где сокрыто выкупленное из-под самого носа зерно. Удача снова не изменила. Не надо платить за хлеб, пять амбаров прямо таки дожидаются своего нового владельца. Осталось только туда попасть и всё взять под свою руку. Привыкший рассчитывать поступки наперёд, боярин обмозговал несколько вариантов развития события и как всегда, выбрал наиболее рискованный, но самый действенный. Словно одним местом чувствовал, что пригодиться собранный чуть раньше срока, для укорота одного из конкурентов, отряд из ливонских наёмников, прообраз современных частных военных компаний. Знатные бойцы и название, зловещие для уха: 'Чёрная вода'. В голове пробежала череда планов и спустя минуту, был выработан алгоритм действий. Ожидавших команды головорезов переправить на бывший разбойничий остров. Пусть разомнутся перед основным делом, а оттуда они с таким же успехом, только без дополнительных затрат, как и с секретной базы Котлинга могли пощипать соляные ладьи боярина Семёна Борисовича. Это там, надо платить морской страже, дабы смотрела в противоположную сторону, а тут сплошной профит.

— Жаль, от чёртова свея нет никаких известий с начала лета, пропал Грот, — мимоходом посетовал Строган, — он бы подсобил с кнорами на Ладоге.

Ощепок уловил размышления господина и решил выслужиться.

— Хозяин, в устье Волхва четыре кнора из Бирки. Это две сотни возов. Они порожние, сам видел.

После этих слов, боярин завёл Ощепка в особую комнатушку у себя в тереме и вручил тому завёрнутый в тряпицу кусочек кожи.

— Вернёшься на Ладогу. Никому, кроме владельца судов этот знак не показывай. Лучше проглоти, чем он кому-то достанется. Ты меня понял?

Утром, с немецкого подворья в сторону причала стали отходить телеги. Припорошенные сверху соломой они по началу не вызывали ни у кого подозрений, но стоило колесу попасть в стык прогнивших брёвен мостовой, как на транспорт стали обращать внимание. По шуму, исходившему от движущихся возков, можно было догадаться — везли железо. Вслед за телегами засеменили явно не местные люди и спустя некоторое время, почти полусотня их разместилась на трёх паромобразных судах, курсирующих между Новгородом и Ладогой.

Не учёл Строган одного: после визита Степановны, малец Тришка неусыпно следил за боярином, извещая жену Сбыслава обо всех подозрительных действиях. Так что не прошло и часа, как юный соглядатель, утирая со лба пот, сообщал о проделанной работе.

— Четыре десятка, рожи злые, а в телегах сбруя. — Докладывал мальчик.

— Строган с ними ушёл?

— Не, пузатый боярин дождался пока лодки отойдут, а затем к себе в терем уехал. — Малец теребил шапку в руках, ожидая дальнейших распоряжений.

— Умничка. Всё мужу расскажу, какой ты молодец. На тебе пряник — заслужил.

Боярыня протянула угощение, Тришка взял лакомство со словами благодарности, но не уходил. Мила с удивлением посмотрела на него, награда и так, более чем достойна.

— Insel, — произнёс мальчик, — это слово несколько раз повторяли немцы, когда в лодки садились.

— Остров? Вот как? Значит, они не просто к Ладоге собрались. Ой, чует моё сердце... — Мила заметно занервничала. Скоро свадьба у дочери, а мужа до сих пор нет дома. Что там, в Юрьевом монастыре такого, чего нет в Новгороде? — Да что ж это я сижу тут?

Позабыв о мальчике, она бросилась в комнату дочери.

— Анисюшка, — крича на ходу, — бегом за голубем, что из Юрьево монастыря привезён был, батька в беду попал.

Голубь, будучи выпущен, немедленно возвращается в привычную ему голубятню, откуда он был увезен в корзине или клетке. Никуда больше голубя послать нельзя, только так работает птичья почта. За этого красавца, которого Анисья заботливо поднесла матери, Сбыслав отдал золотой крест с самоцветами. Подобная порода ценилась на тройной вес золота. Далеко не каждый боярин Новгорода, мог похвастаться почтовым голубем. У Якуновича их было шесть. И если почтовый середнячок мог лететь со скоростью пятьдесят вёрст в час, то сбыславские — выдавали восемьдесят. Любил птиц боярин, да что там птиц, Сбыслав любил всё, что могло летать.

* * *

Юрьевский монастырь просто очаровал. Несмотря на всю мою любовь к деревянному зодчеству, я остаюсь приверженцем камня. То ли вековая надёжность, то ли реактивность детской памяти, когда любые увиденные стены исключительно из мшанкового известняка или ракушечника из Сусанино, то ли ещё что-то. Не берусь судить о достоинствах и недостатках материалов, каждый выбирает сам, как говориться по вкусу и цвету. Так вот, особую выразительность каменным зданиям придавал не естественный цвет стен, сложенных из серого и голубовато-розового отёсанного известняка, а грубость отделки. Георгиевская же церковь, вообще, если смотреть издалека, то казалось, что слеплена руками. И это, поверьте — здорово, словно сравниваешь фотографию и выполненную мастихином картину художника, где, безусловно, предпочтение отдаётся последнему. И самое главное — тишина. Людям дают подумать о Творце, помолиться и ощутить себя единым целым с природой.

Первые полдня ушли на осмотр красот, вторые на знакомство с настоятелем Арсением и обширной братией. Гаврила Алексич, по моей просьбе упросил двоюродного брата дать мне в провожатые монаха. Тот показал каждый закуток, рассказывая истории связанные с ними, а также поведал о традициях, которым уже более ста лет. Одна из них перекликается со старинным греческим обрядом — бить в блюдо во время общей трапезы. На край стола ставилось блюдо с пищей, старший из братии ударял в него большой ложкой, чтение молитв прекращалось, все вставали и благословляли пищу, а затем начинали трапезу вслед за игуменом. В наше время, для того, чтобы привлечь внимание за столом стучат ножиком по ножке бокала. Оказывается вот, откуда всё пошло.

На третий день моего пребывания в монастырь съехались 'кормильцы': представители сёл и деревень, закреплённых за монастырём, которым сдавали землю в аренду. Группа была разношёрстна. Как по возрасту: начиная от седого старичка, неопределённого, глубоко за пенсионного срока и заканчивая пылким юношей, дай бог переступившего шестнадцатилетний рубеж. Так и по достатку: начиная от одетых в явно заштопанную и залатанную одежду, заканчивая витой гривной на шее и сапог из дорогой кожи. Тем не менее, держались они все вместе, не высказывая пренебрежения, друг другом. Иными словами — дружный коллектив. Побеседовав с несколькими из них, меня заинтересовала экономическая составляющая монастыря. Вообще бюджет столь уважаемого церковного заведения был весьма любопытен. Земельная рента приносила обители всего десятую часть дохода, но арендаторы, коих все называли 'кормильцы' соответствовали столь высокому званию в более широком смысле. Именно они кормили не только прожорливых божьих слуг, но и население многих городов. Так что хоть и мал золотник, но монастырю был дорог. Помимо этого существовали ещё несколько источников обогащения, такой как вклад 'по душе', когда прихожане делали дарения, дабы обеспечить молитвы монастырских монахов по душе умершего вкладчика и его родственников. И разумеется вклад 'для пострижения'. Богоугодным делом считалось отречься от мира через пострижение в монахи даже за несколько минут до смерти. Треть дохода приносила торговля, освобождённая от всех пошлин. Остальную доходную часть добирали всевозможными услугами. Пока я это всё выяснял, к нам подошёл монах и пригласил в специально подготовленную комнату для разговоров. Настоятель монастыря сидел с нами за общим столом, а чуть в стороне, сутулый писарь вёл бухгалтерию. Беседовать долго не пришлось, рабочая группа монахов всё подсчитала заранее, и оставалось только озвучить на словах решение Настоятеля. В итоге, после расчёта с ладожанами и монастырём, сельскохозяйственной техники у нас не осталось вовсе. Монах с потрясающей точностью назвал количество общин, равное оставшимся плугам с боронами. Как это получилось, не знал даже и Гаврила Алексич, когда на мой вопрос о возможном сговоре просто развёл руками. Мол, лукавить в подобных местах православный человек не может.

— Каждая община получит один плуг с хомутом и конской упряжью, железную борону, десять кос и тридцать серпов, — проговорил Арсений, обращаясь к арендаторам. — Стыдно сказать, многие пользуются деревянными серпами — железо дорого. Кроме того, в нашу обитель доставили механизм, который очень поможет очищать и отбирать крупное зерно. Так что, уважаемые 'кормильцы', более не сетовать на непогоду. Все условия для вас.

После обедни мне пришлось запрячь лошадь и вспахать борозду, наглядно демонстрируя работу плуга. Старосты цокали языками, тихонько переговаривались друг с дружкой, после чего испробовали сами. Сравнивать было с чем. Гордость землепашцев, двухзубая деревянная соха с железными сошниками лежала поблизости, как позабытая вещь. С винтом, регулирующим лемех плуга, разобрались быстро, на сохе пахарь просто изменял усилие, которое оказывал на плечи, определяя нужную глубину борозды, тут же было намного проще. За очень короткое время крестьяне вспахали землю, да не абы где, а на холме, после чего руками очистили лемех от земли и были в полном восторге. Следующей демонстрацией шёл покос травы. Пока отбил, наточил, показал, почему так, а не иначе, в точности, как учил прадед Андрей, меня окликнули.

— Алексий, тебя Сбыслав Якунович зовёт. Случилось что-то, голубь наш с посланием прилетел.

Монах, сопровождающий меня, подошёл как раз, когда я взял в руки косу. Так что пришлось передать инструмент стоявшему поблизости от меня сельчанину.

— Прошу прощенья православные, как обращаться с косой, вы и без меня знаете, да ещё и поучите. — Среди старост раздался смешок.

Мы снова оказались в кельи настоятеля. Дожидались только меня, так что как только я вошёл, установилась тишина. Якунович сидел с бледным лицом, остальные были встревожены.

— Проходи сын мой, присаживайся. Грамоту мне вчера из Смоленска доставили, о тебе там говорится. — Настоятель улыбнулся, тем самым подчёркивая для остальных, что ничего плохого в послании не было. — Но, то дело прошлое. Тревожное известие получено сегодня, зачти, Сбыслав.

— Сокол мо... это неважно... вот, Строган змий подколодный отправил воевати на остров четыре десятка римлян злющих. Сбереги живот... Дальше дела не касается. — Боярин отпустил полоску тончайшего пергамента, и она снова свернулась в трубочку.

— Змеюка пронюхал про Орешек, надо поспешать! На Ладоге перехватим, да утопим. — Высказал свою мысль Гаврила Алексич.

— Тише, Гаврюша. Допустим, успел ты, и что дальше? Ни за что ни про что римлян побьёшь? — Настоятель покачал головой, двоюродный брат предлагал откровенный разбой. Может, и стоило так поступить, не церемонясь с душегубами, однако Закон защищал иноземцев от подобного.

— Римляне подойдут к острову, и если не смогут застать Бренко врасплох, то просто подожгут его. Тогда... вся затея псу под хвост. — Ильич сказал своё слово.

— Я за предложение Гаврюши, — Сбыслав провёл ладонью по лицу, словно старался снять с него усталость, — догнать и утопить. Строган ни перед чем не остановится. Ему не важно — откуда придёт хлеб, не будет нашего, он купит у ляхов и перепродаст свеям. Прав и Пахомушка, остров предадут огню.

Арсений посмотрел на меня, но я лишь кивнул головой, соглашаясь с мнением последнего оратора, после чего произнёс:

— Сделайте так, чтобы латиняне напали на вас первыми. Хватит Новгороду голод терпеть! Смерды по городам бегут из-за неурожаев, этак, скоро и сеять станет некому. Впервые, за столько лет запас хлеба на год сделан. Благословляю вас дети мои, на подвиг ратный. Ступайте, пора собираться в дорогу. — Настоятель привстал с лавки, перекрестил каждого по отдельности, подставляя крест для поцелуя. — Исповедуйся перед дорогой, Алексий.

Пахом, Сбыслав и Гаврила вышли за дверь, в кельи остались я и священник. Не успев вымолвить и слова, как настоятель потянул меня за рукав, открывая потайную дверь, замаскированную под иконостас. Крохотная лампадка вдалеке, тускло освещала узкий проход, ведущий к спрятанной в стене келье.

— Поговорим здесь. Мы с Ермогеном пятнадцать лет знакомы, Иннокентий его, у меня в этом году жил, так что, кто ты такой, мне известно. Ответь, почему ты, византиец, помогаешь нам? — Священник чуть ли не за грудки держал меня.

— Когда-то была создана великая империя, где на одном её конце человек ложился спать, а на другом уже поднимался, так как наступало утро. Внешние враги, при помощи иуд развалили её на куски. Русь скоро станет империей, здесь будет третий Рим и четвёртому не бывать! И чем крепче вырастит её тело, тем меньше шансов останется у её врагов. Свет и тьма всегда будут бороться друг с другом. Русь — это свет. Господь велел помогать Свету.

— Мы все воины Христовы. Начни с малого и вскоре большое станет подвластно. Ступай за мной, я выведу тебя отсюда.

Настоятель приподнял деревянный люк, и мы вскоре оказались во дворе, опередив новгородцев на пару минут.

Нанятые для похода в Смоленск две ладьи, после того, как разгрузились в Юрьевском монастыре ушли в Новгород. В нашем распоряжении было лишь судно Ильича, к команде которого прибавилось восемь наёмников, Сбыслав, Гаврила и я. Согласно плану, разработанному по дороге, бояре оставались в столице. Угроза семьям, во время клановых разборок была существенной. К тому же, через две недели должна была состояться свадьба, а выдавать дочку замуж без присутствия отца казалось неправильно.

— Ты уж Пахомушка не задерживайся, а мы тут, с Гаврюшей, Строгану хвост прижмём. — Сбыслав соскочил на причал, принял почтового голубя в клетке и вместе с Алексичем отправился по домам.

Как ни спешили мы, наёмников в Ладоге не застали. Ощепок сумел договориться с владельцами кноров, те приняли отряд и под видом мирных купцов помчались к Ореховому острову. Хозяин харчевни, где происходил разговор владельца судов и Ощепка, рассказал следующее:

— Тощий поначалу не смог договориться. Купец ожидает свой товар уже месяц, вот-вот подвезти должны, я тут всё про всех знаю. — Трактирщик сделал паузу, посматривая на чешуйку резаны, опускающуюся из моих пальцев на засаленный стол. — А потом, он показал какой-то кусок кожи.

— Дальше что? — Мои пальцы сжали очередную резану, не давая ей выскользнуть.

— Ну, возки считать стали, сколько и куда, там... про зерно разговор был.

Информации больше не было, и корчмарь стал нести околесицу, в надеже дополнительного заработка. Пахом понял, что мы опоздали, и теперь надо было узнать какую фору, имел противник, а посему, хлопнув ладонью по выщербленной доске, произнёс: — Когда они отплыли?

— С утра, харчей с собой, на три дня взяли. Лоцмана высадили, знать дальше Невы не попрут. — Мы встали из-за стола и направились к выходу. — Четыре десятка их, не больше. — Прозвучало уже в спину.

Ощепок вывел свейские корабли к 'Орешку' ранним утром. Намереваясь обойти остров минуя отмель, как это обычно делали купеческие суда, направляясь к Неве. Дежурный с вышки отметил на фанерке три крестика, прочертил под ними черту, дорисовывая стрелку наконечником вниз. Если бы ладьи шли в обратном направлении, то стрелка указывала бы вверх. Таким нехитрым способом велась статистика, отслеживающая товарный поток, во время навигации проходящий возле Орехового острова.

— Как только достигнем середины острова, — Ощепок инструктировал хозяина кнора, — резко поворачиваем и причаливаем к берегу.

По уговору, остальные суда должны были повторить манёвр за флагманом и, уточнив, что проблем не будет, продолжил:

— На берегу один караульный, если не спит — значит, придётся повозиться.

Бренко просыпался в лагере первым. Не потому, что спать не любил, просто большую часть своей жизни он провёл в походах, и безукоризненно соблюдал распорядок дня. Случаев, когда халатное отношение к воинской службе приводило к печальным последствиям, на его памяти было предостаточно. Теперь же, когда стал кастеляном строившейся крепости, ответственности — прибавилось. Вот и теперь, он проверит караул, прогуляется возле почти законченной башни, по пути разбудит кашевара, поинтересуется, что будет на завтрак и в конце маршрута навестит дежурного на вышке. Дабы ушкуйники не расслаблялись, Людвиг, по совету Алексия, несколько раз устраивал учебную тревогу. Получалось плохо, но с каждым разом, время, потраченное на облачение — сокращалось, а проснувшиеся бойцы всё меньше выглядели испуганными утятами, потерявшими маму-утку, и не знавшими куда идти.

Динь-динь! — Прозвенел колокольчик два раза. Через пару секунд сигнал повторился, после чего колокольчик стал звонить, как ненормальный, не переставая.

Злобко спал, будучи уверенным, что ему удастся обмануть Бренко, когда тот будет обходить остров. Перед заступлением на вахту, нерадивый ушкуйник набросал сухих веток возле поста, надеясь проснуться от звука издаваемого ломающимся хворостом под ногой человека. Всё произошло слишком быстро. Ветка, как ей и положено треснула, спящий караульный проснулся, открыл глаза, и в следующее мгновенье острое железо ножа полоснуло по горлу.

— Аррхх. — Воздух вырвался из разрезанной гортани. — 'Приказчик с медовухой, но как'? — Пронеслось в мозгу умирающего ушкуйника. Захотелось крикнуть, позвать на помощь, но было поздно. Не знал Злобко, что Уставы караульной службы, так безжалостно вводимые в отряде пришлым византийцем, были написаны кровью, таких, как он — любителей въехать в рай на чужом горбу.

— Витязь, какая встреча. Тьфу! — Ощепок сплюнул, вытер лезвие ножа, расстегнул ремень на убитом и перепоясал себя трофейным мечом.

Начало было удачным. Наёмники высыпали на берег. Не зря они называли себя 'Чёрная вода'. Подкрасться в предрассветное время, пока вода ещё темна и вырезать спящих, чтобы вода снова стала чёрной от пролитой крови — вот их конёк. Свейские гребцы не торопились, если всё будет удачно, то они присоединятся в самом конце, когда опасность будет минимальна. У каждого своя работа.

— Вглубь острова, — Ощепко махнул рукой, — лагерь там, живее Ральф.

Бренко не мог сообразить с какой стороны нападение. Караульный, заметивший неприятеля, должен был бежать в лагерь с докладом. Пока что, никого не было. Драгоценные минуты шли и вскоре, с южной стороны послышался шум, словно кто-то скрадывался.

— Шевелись! Яков, от амбаров ни на шаг. Строиться в линию! Стрелки на фланги! Первый амбар за спиной! — Скомандовал Людвиг. — Яков, Филин! Пасите тыл!

Разгорячённые предстоящей резнёй спящих, наёмники выскочили на полянку. Десять палаток и пяток широченных амбаров выросшие промеж пеньков недавно срубленных деревьев. Всё, как описывал Ощепок. Только вот вместо спящих — строй воинов в броне. Что ж, им платят и за эту работу.

— Бей! — Бренко и Ральф выкрикнули одновременно.

Индивидуальная подготовка наёмников была лучше, но русские сражались в строю и все были защищены доспехами. Стрелки пустили по одной стреле, сразив шестерых, и сразу отступили за спины меченосцев. Потеряв авангард, волна нападавших разбилась о строй защитников. И тут Ральф проявил хитрость. Четверо наиболее крепких кнехтов, прикрыв себя круглыми щитами, собрались в кулак. За ними стали ещё четверо, а спустя несколько секунд был образован клин, который с рёвом вонзился в строй новгородцев. В принципе, при должной сноровке, даже строй в две-три линии может выдержать, если бы не брошенные понизу метательные топорики. Стрелки, стоявшие сзади, упёршись в землю, попытались удержать формацию, но тщетно. Оборона оказалась разорвана, отряд Бренко тут же поредел как бы ни на десяток. Стоявшие в центре оказались на земле, некоторые просто упали, кто-то навсегда.

Бой стал распадаться на отдельные поединки, чего допустить было нельзя для ушкуйников, и к чему так стремился Ральф. Необходим был нестандартный шаг.

— Лес горит! Пожар! — Заорал Бренко.

Наёмники на секунду замерли, оказаться в горящем лесу, когда вокруг деревья — равносильно мучительной смерти. Особенно, если лес преимущественно хвойный. Такой вспыхивает за мгновенье и набирающий силу жар убивает всё живое, что не задохнулось в дыму. Человек подсознательно хочет бежать.

— Новгород вперёд!

Спустя миг после вопля о пожаре, Людвиг бросился в самую гущу боя. Личный пример был необходим. Полтора десятка ушкуйников лежало на земле, воодушевить воинов мог только геройский поступок. 'Бой — не рыцарский турнир. Раненый враг уже наполовину мертвец. Не старайся убить, старайся ранить'. — В голове Бренко всплыл совет отца, когда он уходил в свой первый поход, на непонятную войну с ростовщиками-италийцами. И те и другие сражались с нашитыми на флагах крестами, и юный Людвиг не понимал, за что он дерётся. Но сейчас не тогда. Открыта нога? На, получай! Острый клинок вспарывает икру, кнехт валится на землю, выронив оружие, схватившись за ногу, пытаясь зажать рану обеими руками. Рука? Почему бы и нет. За двадцать секунд он уложил троих, пока в его поле зрения не появился Ральф.

— Господин Людвиг. Какая встреча. Жаль, что не прирезал тебя тогда, щенок.

Лезвие клинка полетело в голову, капитан наёмников метил в лицо. Рослый человек обычно ожидает удара по ногам, так как с большим ростом на длинной дистанции сложнее защищать низ. Поэтому удар был весьма коварен. С момента их последней встречи, когда Людвиг Люнебурский вынужден был избежать поединка, прошло три года. Неприятный вышел случай. Наёмники второй день грабили деревню, собирая провиант для армии Фридриха, когда молодой рыцарь вёл через неё отряд из двух оруженосцев к крепости Монтикьяри. Ральф слыл мастером клинка и имел под рукой полусотню, и лишь возможность незначительной добычи остановила его от расправы над мальчишкой со шпорами. Как Людвиг выбрался из передряги, он и сам толком не понял. Пришлось стерпеть оскорбление от бюргера и отдать обозных лошадей, а после этого случая, его перестали приглашать на пиры, да и вообще стали сторониться. Бренко считал, что вызвать на поединок можно только равного себе по происхождению, а бастард Ральф ни как не мог доказать свою родословную с четыремя рыцарскими предками, да и ослаблять войско убийством одного из своих преступно. Друзья не вняли его объяснению, и вскоре после сражения у Кортенуова он оказался в Ливонии, а потом и в Новгородских землях. Обида тлела в груди, и теперь настал момент, когда пережитый позор можно было смыть кровью. И снова в памяти всплыл совет отца: — 'Не ищи ничего человеческого во враге, не слушай и не разговаривай. Своей болтовнёй он только отвлекает. — Казалось, что отец стоит рядом и даже как в детстве помогает правильно держать меч. — Ты сильнее его, но он опытнее, покажи ему свою силу. Бей'! Людвиг не стал уклоняться от следующего рубящего удара, наоборот, шагнул навстречу и отбил клинок Ральфа снизу вверх, вложив в удар всю свою силу. Весьма рискованный приём. Шансов спасти свой клинок пятьдесят на пятьдесят. По правилам боя на мечах, от подобного действия рекомендуют воздерживаться. И даже при невозможности уйти с линии атаки, парирование выполняется под максимально острым углом. Но случилось что случилось.

Бамм... — Булатная сталь русского меча выдержала, получила зазубрину, но разломила немецкий клинок.

Ральф остался безоружным. Правая рука гудела и как будто отсохла. Впервые, за свою долгую жизнь наёмника он столкнулся с подобным блоком. Его поющий клинок из Золингена превратился в обрубок. Щенок переиграл его. Как же так? У Людвига была возможность отпрыгнуть назад, и тогда бы Ральф, с разворота нанёс удар по ногам, ну а потом, можно и поиздеваться над заносчивым молокососом, который будет упрашивать его сохранить жизнь. Пусть безногим калекой, но всё же жизнь. Мысли пропали. Разум кричал только одно — назад, подобрать любое оружие и снова в бой. Под ногами валялся клевец убитого новгородца. Ральф отпрыгнул как кошка, нагнулся, на мгновенье, потеряв противника из вида и вдруг, забыл как дышать.

Бренко пнул наёмника сапогом в живот, отбросив того на спину. Бил с радостью, как заправский футболист, заколачивая победный гол в пустые ворота. Новгородцы воодушевились, ещё минуту назад противник побеждал, но их воевода ловко расправился с предводителем немцев, разрубив его меч. Иногда, одно эффектное действие стоит хорошо продуманного плана. Всё стало получаться. Как на тренировках, простой приём, когда два бойца наносят одновременно удар по одному, а третий прикрывает, новгородцы стали принимать играючи. Вот, один пришелец рухнул, через секунду топор проломил грудь второму, с предсмертным криком упал третий. Наёмники дрогнули, стали пятиться назад, сбиваясь в кучу. Валявшийся на земле Ральф не подавая признаков жизни, и чёткая слаженность кудато-то исчезла. Строй новгородцев перешагнул через тело, и кто-то нанёс удар милосердия.

'Проклятые свеи. Почему они медлят'? — Ощепок пристально смотрел на берег и обернулся на шум из леса. Он даже испугаться не успел. Прямо на него бежали восемь человек, таща одного под руки. Всего восемь, а через минуту показались новгородские ушкуйники — два десятка. Что-то не просто пошло не так, это разгром.

Свейский купец Удо четверть века вёл торговлю со славянами. Бывало, грабили его шнеки новгородцы, не брезговал и сам морским разбоем, да только в последние годы, всё чаще обходилось миром. Более того, даже вместе ходили к булгарам. Три дочки удачно выданы замуж, два сына сами ведут торговлю, Миленко младшенький, вообще с ним. Есть, кому передать дело. Если б не печать Эрика Эрикссона, в жизнь бы, не пошёл к этому острову. Ощепок пригрозил предать дело огласке, а случаев отказа королевскому шпиону, на память купцу не приходило. Как ни крути это серьёзно, могут не просто жизни лишить, хотя, что может быть страшнее, а объявить вне закона всю семью. Тогда погибель для всх. Понятно, что требование представителя короля должно быть соизмеримо с возможностями. Исходя из этого, договор, по поводу доставки наёмников он выполнил, остальное не его дело. Команда, конечно, горит желанием подзаработать на чужом горе, вон, руки к рундукам так и тянуться, но интуиция подсказывала держать нейтралитет. Как в тот день, сорок лет назад, когда Олаф полез под корни старого орешника, где по преданиям лежал спрятанный клад викинга Гуднора. Ничто не мешало достать сокровища самостоятельно, но что-то внутри заставило остановиться, и он предоставил право на славу своему товарищу. Да уж, опухший от укуса гадюки подельник умер в тот же день, а Удо, прозванным впоследствии 'удачливый' стал богат. Пока Ощепок думал о медлительности, купец громко произнёс:

— Никто не сойдёт на берег без моей команды! Пока мы не ступили на землю Новгорода с оружием в руках — мы торговые гости и находимся под защитой Закона.

Кнор с Удо стоял промеж двух лодок, посему хриплый голос хозяина услышали все.

— Отец, — Миленко сгорал от нетерпения, это был его первый поход, и юноше хотелось проявить себя, — но там богатая добыча. Дозволь, хотя бы десятку пойти туда.

— Я дожил до седых волос, — Удо провёл рукой по своей бороде, — потому, что семь раз подумаю, прежде чем, что-то сделать. Посмотри налево, где одинокое дерево, видишь, новгородцы уже строят башню. Мне не хочется, что бы на будущий год, когда ты поведёшь мои шнеки в Ладогу, тебя повесили вон на той осине.

— Ты как всегда прав, отец. Пусть воины разбираются между собой. Ратная удача кратковременна, торговля — вечна. — Миленко поклонился и пошёл прятать топор в свой рундук.

Ощепок выскочил на берег, чуть в стороне от кноров и припустил со всех ног, в надежде, что свеи подсобят. Полсотни на трёх судах — это сила. Ещё не всё потеряно.

— Удо! Выводи людей! Охраны осталось всего ничего. Давай! Давай! Додавим.

Ощепок попытался залезть на корабль, но был скинут купцом в воду. Из леса уже стали показываться бегущие наёмники практически без оружия, всего пять кнехтов, из четырёх десятков высаженных, и это не ускользнуло от острого взгляда Удо.

— Это не наше дело. Свою службу я исполнил, все тому свидетели. Проваливай! Ингер, стреляй в каждого, кто попытается влезть на мои кноры. Отчаливаем.

— Будь ты проклят! Христос покарает тебя! — Ощепок изошёл проклятиями.

— Нашёл чем пугать. Прибереги слова для них. — Купец показал пальцем на лес, из которого стали выходить ушкуйники. Наёмники сбились в кучку, и лишь строгановский пёс остался один.

— Оружие на землю и на колени! Ты, мразь! Нож из сапога, живо! — Крикнул Бренко наёмникам.

Свистнула стрела и, расставшись с кинжалом, наёмник схватился за руку. Кнехты подчинились приказу. Спасения не было. Позади вода и смерть, впереди руссы и возможная жизнь. Ноги Ощепка подогнулись, по щекам побежали слёзы, и правая рука боярина Строгана отмерла. К острову, со стороны, где при Николае II прорыли Кошкинский фарватер, неслась ладья Пахома Ильича. Серый корпус и пурпурный парус был в трехстах саженях , надежда притвориться одним из наёмников таяла пропорционально приближающемуся судну.

— Эй, на кнорах! — Ильич кричал в самодельный рупор, — табань! А то...

— А то что? — Ответил Удо, сложив руки ракушкой у губ.

Визуально волноваться было не о чем. Соотношение выходило один к трём, и купцу даже стало любопытно. Отчего не переброситься парой слов, но разговора не состоялось. Струя пламени вылетела с носа новгородской ладьи, как раз по курсу движения судна, на котором находился Удо. Новгородец произвёл впечатление. О греческом огне свей был наслышан, в действии никогда не видел, однако последствия представил во всех мыслимых красках.

— Табань! Я торговый гость Удо из Бирки. — Прокричал купец, и совсем тихо выругался: — Ингер, опусти нахрен лук.

Ладья Ильича с выставленными по бортам щитами остановилась в десяти саженях от свеев.

— Ку... боярин Пахом Ильич, Этот остров мой.

Удо напряг память, пытаясь вспомнить, при каких обстоятельствах он уже слышал это имя и чуть не хлопнул себя по лбу. Хлёд, елки зелёные. Он тогда отругал сына, когда узнал, что тот помогал в контрабанде новгородцу, а оно вон, каким боком вышло.

— Наслышан о тебе Пахом Ильич, сын мой старший, Хлёд о тебе сказывал. Помнишь такого?

— Вот оно как... будь моим гостем Удо, сын у тебя достойный человек.

— Боюсь, не по нраву тебе придётся такого гостя принимать. Беду я на твою землю привёз. Ты уж извини, семья у меня в Бирке, Эрик казнил бы их, не исполни я воли Ощепка. Мои люди оружия не поднимали, на землю твою не ступали, можешь спросить у своих.

Пахом видел в бинокль, как человека Строгона не пустили на кнор, посему поверил. Что же касалось остального, то преследовать столь уважаемого купца, регулярно посещающего Новгород, являлось тактической ошибкой. Ещё не понятно, как могут обернуться прожекты, а иметь обязанным тебе одного из самых состоятельных купцов соседней страны, казалось правильным.

— Раз так, то торговому гостю дорога открыта. Удачи тебе, Удо.

— Можешь найти меня в Ладоге, до встречи.

Свеи шустро заработали вёслами, стараясь поскорее перебороть мощное течение и уйти от острова, где твёрдо стала нога новгородцев.

Пиррова победа. Так можно было оценить результаты боя на Ореховом острове. Из пятидесяти восьми ушкуйников, двадцать четыре лежали накрытыми холстиной и если добавить почти три десятка раненых, то отряд фактически прекратил существование. Винить в этом Бренко было нельзя, слишком опытен, оказался противник. Пахом был не в себе. Когда узнал о потерях, то чуть не растерзал пленных. Подойдя к мёртвым воинам, он опустился на колени.

— Павших похороним в Новгороде, — произнёс Ильич.

— Гребцы не двужильные. И так без передыху шли. Всех до Новгорода не довезём, — возразил кормчий.

— Я сказал в Новгороде! — Пахом Ильич вскочил с земли. — Они живота не пожалели, чтоб дети с голода зимой не пухли. В Софии отпевать будут. Оставьте меня, с ними посижу.

Вечером стало необыкновенно холодно и пришлось утепляться, накинув на плечи шинели. Оставаясь возле башни, можно было наблюдать за уходящим солнцем, край диска которого уже окунался в воду. Удивительное явление природы, особенно игра всевозможными тонами. Как-то я проводил отпуск на побережье совместно с сестрой Витой и её мужем Александром и их фраза: небо на закате — это палитра бога, необычайно точно подметила сложившуюся красоту. Жаль, что чертовски не хватает времени на такие простые вещи и если оно появляется, то связано это с какими-то неприятными событиями. Компенсация что ли? Едва я подумал об этом, как за спиной раздались шаги и, обернувшись, увидел бредущего Людвига.

— Не помешаю?

— Присаживайся, бревно большое, а шкуры хватит на двоих.

Бренко поправил перевязь с мечом и присел на краешек.

— Людвиг, я понимаю, что ты опечален событиями этого утра, но ответь, как ты умудрился потерять стольких людей?

— Не знаю Алексий. Ребята всё делали правильно, но что-то было не то. Когда Ральф прорвал строй, новгородцы перестали верить в победу. Как это правильно сказать... дух пропал. Оно ведь... ты мельницу на речке видел? — Людвиг развернулся ко мне лицом, шинель слетела с плеча, и рыцарь стал больше показывать руками, нежели объяснять словами. — Дружина, она как шестерёнки. Всё должно быть вымерено и отлажено, согласен?

— Армия — безусловно, напоминает механизм. Согласен с тобой, и пример хороший привёл: одна шестерёнка связана с другой.

— Так вот, если течение реки слабое и запруда никуда не годится, то, как бы ни были вымерены и обточены шестерни, мельница будет работать плохо.

— Про мельницу понял, про скрытый смысл — нет. Поясни.

— Нужна идея. Что-то, что сплачивает людей, заставляет идти на подвиг. Когда страх толкает к бегству, а душа говорит — нет. Надо стоять до конца. Понял? — Людвиг вытащил свой клинок и показал мне зазубрину на лезвии. — Я поверил, и душа подсказала мне: 'Иди вперёд'. Меч Ральфа разлетелся, а мой цел.

На острове нужен священник. Срочно и желательно толковый, понимающий политику партии и правительства. В замкнутом или ограниченном пространстве люди чувствуют себя подавленными и обречёнными. Остров, как раз из этой серии. А что до меча, так знал бы ты уважаемый, из чего он сделан, не такой бы фортель выкинул. Вслух я этого не сказал, просто кивнул головой, сослался на холод и побрёл в палатку.

— Алексий, постой. Пленных с собой забери, не жить им здесь, зарежут их новгородцы. Да и мёртвых похоронить надо, последний долг воинский отдать.

— Обязательно заберем. Бояре Строгана просто так не отдадут. Видоками, вместе с Ощепком будут, а с мертвыми наёмниками... то пусть Пахом Ильич разбирается, это его земля — ему и решать.

С утра настроение стало ещё паршивее. На ладью перенесли тела павших новгородцев, и рейтинг удачливой дружины Ильича даже в глазах его команды упал до уровня плинтуса. Не помогли ни связанные пленники, ни бочонок с пивом. Сможет ли он набрать новых людей, когда в Новгороде узнают о потерях? Не факт. Хуже того, Пахом Ильич ясно осознал и сообщил мне, что нужны профессиональные воины, а следовательно придётся кроить бюджет. Плохо обученные ушкуйники вырвали победу, лишь благодаря численному перевесу, да индивидуальному мастерству Бренко. В общем, в этот раз прошли по самому краю, но больше так делать нельзя.

— Как дойдём до Ладоги, наймём лодку, на ней и повезём усопших. Немчуру на плот, да на Лопский погост свезите, там, на бережку закопайте. — Пахом отдал последние распоряжения, и ладья отчалила от острова, увозя с собой скорбный груз.

* * *

Новгород походил на зарождавшийся смерч, когда листва и прочий мусор начинает двигаться по виртуальной спирали, готовой вознестись ввысь. По городским улицам бегали мальчишки, сообщая старшинам улиц, что собирается вече. Причём сторонники князя собирали своё, а оппозиционные бояре, во главе со Строганом — своё. Повод у каждой группировки, тоже был свой. Ярославович требовал выдать боярина-предателя, направившего наёмных немцев лишить живота лучшего друга и своего ближника Пахома Ильича. Строгановцы же требовали изгнать самого князя, который мешает торговле со свеями, запретив смердам продавать хлеб честным спекулянтам.

— Мы для чего князя приглашали? Землю нашу оберегать, так пусть оберегает, а в дела наши не суётся. Этак у Новгорода вообще ничего скоро не останется. Не люб нам Александр! Не люб! — Кричал Строган, взобравшись на помост.

Рядом с ним стояли его дружки, хлебные олигархи. Бояться нечего, Ощепка удавили в порубе, мол, с собой покончил. Оно и понятно, не выдержала совесть, на такого боярина напраслину возвёл, аж коленки до подбородка поджал, дабы повеситься. А что до немцев привезённых, так какой с них спрос? Таких же... с десяток! Да какой там, два десятка, прямо сейчас найдём. Не верите? А за монетку? То-то же! И скажут они, что шли вместе, да только купец напал подло, пограбить захотел, чудом ушли. В ста шагах от помоста были расставлены бочки с бражкой и несколько возков со снедью — бери, ешь, пей, сколько душе угодно. Народ подтягивался, халявное угощение понравилось, властью всегда недовольны, был бы повод — причин в избытке.

Бояре поорали на вече, довели простой народ до кипения, а сами собрались в укромном месте, в хоромах посадника, дабы потолковать о делах своих скорбных. Первые люди города сидели на лавках, друг напротив друга. Места давно были закреплены и передавались по наследству. Строган, как обвиняющая сторона открыл заседание, оторвав свой зад от насиженного места.

— Ты Сбыслав, на пару с Гаврилой не со своей мисы есть стали. Морды не треснут?

— Ты Строган со свеем снюхался. Супротив православных пошёл, Новгород наш, уморить захотел. — Ответил Якунович, тоже привстав с лавки.

Начался гул, посыпались оскорбления и обвинения, совершенно не касающиеся дела. Была бы трибуна — наверняка б заблокировали.

— Тише! Бояре, побойтесь Бога. Не для этого мы здесь собрались. — Посадник попытался навести тишину.

Вскоре гам затих и стали высказываться остальные, но по своим наболевшим вопросам. Обсуждали сколько потребно средств на приведение в божеский вид западной стены, кто этим будет заниматься и не получится ли как в прошлый раз, с мостовой на Загородском конце, когда постелили гнилую древесину. В общем, парламентарии Новгорода ничем не отличались от современных, что в России, что на Украине. Сотрясание воздуха и никаких дел. Про высадку свеев в устье Ижоры, или о последних событиях на Ореховом острове никто более не вспомнил. Сбыславу порекомендовали искать тёплое место в Ладоге, напомнив, что теремок молодожёнов сделан из дерева, а пожары настолько частое явление, что...

Партия Строгана победила. Слишком многие были завязаны на торговле с Западными землями. Угроза своим кошелькам перевесила угрозу приближающегося голода и иноземного вторжения. От услуг Александра отказались. Взамен его приняли решение посадить другого Ярославовича, Андрея, который не будет вникать в торговые махинации олигархов, а в случае военной угрозы, попросит своего отца помочь войском. На прощание, Александру напомнили: — Новгородское княжество по наследству не передать. Для деток своих, надо поискать других земель.

После сходки Сбыслав навестил Пахома Ильича. Возвернул крытый возок, на котором катались молодожёны, посетовал на недальновидность бояр и в конце визита чуть не расплакался.

— Прости Пахомушка. Змей пообещал дочку мою заживо спалить. Нет у нас сейчас власти, нечем ответить. — Якунович сидел в кабинете Пахома за столом, отказавшись от коньяка.

— Полно тебе, не горюй. Придёт наше время, будет и на нашей улице праздник. — Ильич хотел добавить присказку про телегу с пряниками, но передумал.

— Бежать тебе надо, — продолжал Сбыслав, — бояре Андрюшку поставить хотят. Он юнец, ни в чём не разбирается. Крутить им будут, что колесом в телеге. Покуда договорились про распри забыть, да только нет у меня веры Строгану.

— Андрея Ярославовича князем? — Переспросил Пахом. — Совсем с ума посходили. Орденцы в Копорье уже крепость ставить начали. А знаешь, что дальше? Как Чудь и Водь разорят, возле Новгорода станут, санные поезда начнут щипать, так сразу за Сашкой и побегут. Попомни моё слово. Хотя, какого бы князя не поставили, войны с Ливонцами не избежать. Надо собираться.

— На остров пойдёшь?

— На остров. Крепость дострою. Дружину соберу, всех буду брать: и латинян и православных и многобожцев. Суздальских, только сегодня тридцать воев принял. Византиец к себе подался, амуницию подвезёт. Ты главное тут держись. Ладожанам своим передай, чтоб не мешали. Одно дело делаем, Русь в единый кулак собираем.

Сбыслав просветлел лицом, плеснул в бокал коньяка.

— Значит, княжество делать будем?

— Бери выше. Русь делать будем. И Новгород станет сердцем новой Державы. Выпьем за это. — Друзья чокнулись и опустошили бокалы.

* * *

Строган в это время строчил письма, вставляя в нужных местах фразы из толстенькой книжицы, написанной на латыни. Ему-то без разницы, будет ли вдумываться в эти заумные выражения получатель послания или нет. Зато наверняка отметит про себя, что боярин гораздо ближе в вопросах веры, чем иные высокопоставленные послухи. Впрочем, ради личной выгоды он бы и на Коран сослался и на Виная-питаку вкупе с Авестой. А что? Это для безграмотных верующих важны догмы, а он видел в религии лишь возможность дополнительного контроля над людьми, сиречь власти. И если будет польза, то можно и намаз совершить и перекреститься в тот же день.

Так сказать отчёт о проделанной работе писался в тайне, даже от самых близких. Ибо не сможет жена простить мужа, а дети отца, если б узнали об учинённой измене. 'Вкусно есть, сладко пить, мягко спать — это все любят, — приговаривал он про себя, — один я знаю, как этого достичь'. Закончив послание для Эрика, Строган убрал книжицу в сундук и выложил на стол чистый листок пергамента. Воистину — 'Ласковый телёнок двух маток сосёт'.

Через три недели, Хайнрик фон Вида просматривал почту, которую ему доставили утром. Дела в основном касались палестинских событий и ничего существенного не представляли. Всё как обычно: обещания, яростные призывы, просьбы о помощи людьми и деньгами. Его секретарь стоял в углу за кафедрой и готовил такие же пламенные ответы.

— Глупцы! — Хайнрик отложил в сторону бесполезный пергамент, — отрубленную руку не отрастить. Ульрих, есть вести от руссов?

— Да мой господин. Вас дожидается купец из Любека. Мне отдать послание отказался, — Ульрих пожал плечами, — думаю, это связано с Псковом, там всегда тайны.

Фон Вида интересовали больше события в Новгороде, основного соперника в регионе, особенно слухи об удачливых действиях юного князя, однако и Псковские секреты могут стать полезны. Почесав затылок, он задумался: секретное послание было к нему лично и это весьма настораживало. Ведь информация из незнакомого источника всегда вызывает подозрение, а значит, приносит больше вреда, чем пользы.

— Странно, почему послание адресовано мне, а не Конраду. Ландграф Тюрннгенский пока ещё магистр Ордена. Политика в его компетенции, да и псковскими делами заведует Дитрих Гронингемский. Уж не козни ли это?

— Может, стоит принять его? — сказал Ульрих с улыбкой. — Не отсылать же купца к Конраду. Иначе мы ничего не узнаем, и если это чьи-то козни, то в следующий раз они станут более изощрены.

— Ты дьявольски проницателен, Ульрих. Зови.

Стража пропустила купца в комнату, отобрав при этом сумку и ощупав одежду. Предприниматель не противился, иронично хмыкнул и, зайдя внутрь, перекрестился на висевшее на стене распятие. Покрутив головой, обнаружил лавку у крохотного оконца и, усевшись на неё, стянул сапог со своей ноги.

— Что ты себе позволяешь? — Начал, было, Ульрих, видя подобную бесцеремонность.

Вскоре из сапога вылетел свёрнутый пергамент. Запашок от него исходил ещё тот, но и в помещении не розы росли. Едва купец поднял его, как Ульрих выхватил послание и передал своему начальнику на оловянном подносе.

'Князь Александр Ярославович вместе с дружиной изгнан из Новгорода. Дорога открыта. Преданный друг Германа фон Зальца, да упокоит Господь его душу, боярин Строган'.

Хайнрик закончил читать послание. Это была та информация, которую он ждал, а чёрточка вверху пергамента означала тайный знак, придуманный ещё Германом. Старый прохвост даже после смерти служил Ордену. Наконец-то всплыл тот 'влиятельный друг', о котором знали единицы, а в лицо видел лишь фон Зальц. Взятие Новгорода — прямой путь на место магистра. Вечный заместитель Дитрих, так и останется замом. Только как сподвигнуть Орден не останавливаться на начатом? Эта дурацкая политика Конрада двигаться постепенно, неспеша пережёвывая принятые под крыло земли выгодна только ему самому, а ни как ни братству. Вот так и проходит слава. Впрочем, расшевелить эту поросшую мхом кампанию можно. Настало время провернуть одно неблаговидное дело, о котором в приличном обществе не только не принято говорить, но и желательно даже не притрагиваться к нему. Исключительно чужими руками. Речь шла о воровстве казённых денег. Хайнрик не собирался прикарманить казну Ордена, в его положении, неучтённые средства, были в некотором роде опасны. Кража являлась инструментом для одной интриги, которая давно была проработана и ждала своего времени. Дело в том, что обнаружение пропажи могло весьма болезненно ударить по авторитету Конрада, а уж тогда, он использует всё своё влияние и добьётся похода на Новгородские земли. Пусть Орден не готов, но казну-то надо пополнять.

— Ульрих, отыщи-ка мне братьев Гри... ну, тех пройдох, что попались в наши сети в Сан-Доменико-Маджоре. Они мне срочно нужны. Надеюсь, эти прохвосты ещё не разучились готовить?

Бывшие студенты Неаполитанского университета, шпионы и воры Карл и Якоб Гриммы, были пойманы Хайнриком пять лет назад при попытке заимствования каких-то секретных манускриптов по металловедению. В обмен на помилование, братья обязались оказывать некоторые услуги, весьма деликатного свойства, непосредственно связанные с их умениями. Спустя час они выслушивали новый приказ своего 'благодетеля'. Им вменялось отправиться в Венден, при резиденции магистра устроиться работать на кухню, прорубить лаз на второй этаж, где хранилась казна и потихоньку, по фунту в день стащить деньги, спрятанные как неприкосновенный запас. А дабы пропажу не обнаружили, вместо украденного мешочка с монетами, подкладывать такой же, но с галькой.

Старшему брату Карлу затея понравилась, только детали надо было утрясти до свершения дела, и он задал вопрос:

— Где мы будем хранить серебро? Под шапкой фунт не спрячешь.

— Олухи! — Фон Виде сотворил на лице страшную гримасу, и Карл в испуге отшатнулся от рыцаря, — вы сначала доберитесь туда и устройтесь. Взятое передадите Ульриху, он будет наведываться раз в две недели. И смотрите мне, за вами будут наблюдать.

Братья отбыли в Венден, преподнесли повару откормленного гуся в ивовой корзине и благополучно внедрились на кухню, не то поварятами, не то дровосеками. Это давало возможность шастать по хозяйственным пристройкам в любое время и не быть избитыми в случае поимки. По ночам, в углу, на потолке возле арки, Гриммы аккуратно разбирали кладку, замаскировав будущий лаз поленницей из дров. Сложенные под самый вверх буквой 'П' поленья — надёжно прикрывали отверстие. Однако бывшие студенты на этом не успокоились и подстраховались, проявив смекалку и сообразительность. Они сделали люк, составив его из гладких дощечек, вымазали поверхность глиной и с помощью кирпичной крошки сымитировали кладку. При неярком освещении, заподозрить подвох было невозможно, настолько чётко был выполнен рисунок. Две недели упорного труда и лаз был готов.

Орден, ещё со времён крестовых походов хранил казну не в подвалах, а на верхних этажах — боялись подкопа. Дверь в хранилище открывалась тремя ключами, а их владельцы находились в удалении друг от друга. Так что на тот момент система безопасности была продумана. Пропажу обнаружили лишь спустя месяц, и то, случайно. Братья не выдержали, воспользовавшись украденным серебром. Девица, обслужившая их, сделала пожертвование в церковь, а монах, сортировавший подношения обратил на необычный пфенниг внимание. Кто мог предположить, что монета редкой чеканки вновь окажется в руках казначея? Разразился скандал, но Гриммы уже были далеко, сбежав сначала в польские земли, а оттуда подались в Смоленск, где были пойманы Бен Барухом, при попытке сбыть ему фальшивое золото, якобы привезённое из Венеции от самого Кодоньято. Точно такое же, как на рынках в Турции в моём времени. Оно пользуется спросом у доверчивых туристов, украшающих шеи массивными цепочками, не имеющих к золоту никакого отношения. Сплав красной меди, олова и цинка неопытному глазу невозможно отличить от драгоценного металла. Посчитав смолян дикарями, ушлые Гриммы не на того напали. Таким образом, я и узнал из первых рук о краже казны Ордена.

Вернувшись из Новгорода, я оказался закрученным в водоворот Смоленских событий. К моему неудовлетворению, обо мне вспомнил князь. Спасибо хоть, что Рысёнок вызвался отвезти послание, следуя в Мстиславль. Мне надлежало выплатить не только пять гривен ежегодного налога за деревню и крепость, но и сообщить точное количество домов с объёмом пахотных земель. Если с деньгами и домами всё было предельно ясно, то с землёй наоборот. Это наводило на мысль о появлении в аппарате руководителя администрации какой-то умной головы. За решение продовольственного вопроса взялись всерьёз, что одновременно радовало и настораживало. Вместе с тем, Смоленск готовил посольство в немецкие земли. Заканчивался срок действия договора от двадцать девятого года, и его надо было перезаключить, исправляя прошлые несуразицы. Одним из пунктов было оплата пошлин при покупке золотых и серебряных изделий, и посольство везло взятку. Вернее её только готовили, поручив работу самому известному смоленскому ювелиру. Бен Барух взялся за заказ, но ему не хватало драгоценных камней. Использовать в столь сжатые сроки привычный канал поставок он не успевал, имеющиеся в наличии камни оказались неподходящими и, единственным выходом из сложившейся ситуации оставалось отправиться на поклон к Евстафию. Купец выполнял любой каприз в товарах, правда, за большие деньги, но зато в короткий срок. Вскоре я оказался у ювелира в мастерской и в процессе дел у нас возник небольшой спор по поводу чистоты золотых изделий, в частности, кольца. Барух определял подлинность золота совершенно простым способом. Вот только при этом надо иметь музыкальный слух.

— Смотри Алексий, вот кольцо из золота. Я брошу его на каменный стол, и... слышишь хрустальный звон? Так звенит только золото, а твоё звенит плохо. — Бен Барух подхватил кольцо со стола, положил обратно в шкатулку и стал внимательно рассматривать лежащие кучкой серьги, купленные мною в ломбарде.

— Что скажешь? — Художественной ценности изделия не представляли, а вот современная манера огранки камней, как и они сами явно должна была заинтересовать ювелира.

— Мёртвое золото, хотя сделано очень качественно. Подожди меня тут, я тебе кое-что покажу. — Барух привстал с лавки, зажёг ещё три свечи, помимо двух горящих, посмотрел по сторонам, что-то ища, и скрылся за дверью.

Через минуту перед моим взором предстала брошь. Тот, кто видел знаменитую скифскую пектораль из кургана Толстая Могила, наверняка обратил бы внимание на некоторое сходство, но не более. Молодая самка оленя заигрывала с самцом, и если закрыть глаза, то можно было представить, что они целовались. Листья деревьев окутывали пару и создавали полукруг, словно венчая благородных животных миром природы. Более тонкой работы я ещё не встречал. Вот, если меня спросят, каким критерием можно определить, талантлив мастер или нет, то я отвечу: если смотря на произведение искусства, у тебя включается воображение, и ты видишь наяву то, что не дорисовано, слеплено или отлито, представляя это единым целым, то талант присутствует однозначно. Так и здесь, вроде ничего лишнего, а пару завитков проволоки, золотых капелек росы и ты уже видишь весну и зарождение новой жизни.

— Это подарок моей дочери. Полгода ушло на работу.

Ювелир поближе подвинул свечу, и теперь, блики от полировки образовали ауру. Стало ещё красивее. Брошь притягивала взгляд как магнит.

— Великолепно! Тут частичка твоей души. Даже не знаю, во сколько это можно оценить.

— Любой подарок бесценен, но я смогу сделать нечто похожее, возможно, даже лучше, вот, например, за твоё золото, что на столе.

Глаза мастера налились влагой, наверно, он вспоминал о бессонных ночах, проведённых за предметным столом, когда ваялась брошь, но скорее всего, почувствовав явную выгоду от сделки, постарался разжалобить меня. Я согласился.

Спустя пару дней после осмотра броши, я вновь оказался в лавке ювелира, где мы и скрутили братьев Гримм с фальшивым золотом. О банальной истории с засадой и скандальным случайным покупателем даже не стоит упоминать, так как вся операция проходила по известным канонам этого жанра. Личности преступников, несмотря на уникальное актёрское дарование, в отличие от меня ни сколько не заинтересовали Баруха, а вот то, что венетские мастера наплевали на какие-то договорённости и смело экспериментируют со сплавами, оказалось для него открытием. Произнеся что-то вроде: 'а я ломаю голову, отчего изделия Кодоньято дешевле моих', ювелир даже позабыл про обещание сделать обрезание мошенникам. Абстрагировавшись ото всех, полез в сундук, отыскал там маленькую шкатулочку, извлёк из неё пергамент и стал внимательно читать про себя, шевеля губами. Беспокоить Бен Баруха по пустякам не стал. Выложив на стол большое увеличительное стекло, мы жестами договорились об обмене, а с молчаливого утвердительного кивка ювелира, его охранники подхватили преступников и поволокли за мной. Два мешка на головы, путы на ноги и руки, палка под колени и локти; глядишь, минуты не прошло, а два 'колобка' уже в телеге.

Лавка Евстафия от дома ювелира в нескольких минутах ходьбы, но добираться на телеге вышло с две трети часа. Пока запрягли лошадь, пока уложили груз, пока припорошили сверху соломой... в общем, куча времени утекло. Зато появилась идея, как завербовать ценных кадров. Избавленные от одежды пленники разместились в подвальном помещении пристройки, которую планировалось использовать как склад для особо ценных вещей. То есть блиндаж был оборудован на совесть: с гидроизоляцией, вентиляцией и даже освещением карбидной лампой. Едва кандалы были застёгнуты и мешки слетели с голов, как Якоб с Карлом заголосили в унисон:

— Господин! Мы сделаем всё, что вы прикажете.

— Конечно, сделаете. А чтоб вы не попытались улизнуть, я заберу вашу душу и кровь. — Шприц оказался в моей руке. — Будете вечными моими рабами.

— Аааа! Господи, спаси.

— По крови я всегда буду знать где вас искать, а с душой сделаю всё, что захочу.

Подглядывавший через щёлку двери Евстафий даже отвернулся, наблюдать за подобным было выше его сил. Братья сломались и обмочились. Склянки с пенящейся кровью перекочёвывая в сумку византийца, напоминали не просто дьявольское действие, а какой-то ритуал. И купцу показалось, что будь он на месте братьев, то не выдержал бы тоже. Однако скоро настанет время его выхода. Спустя час пленники получили воду и напутствие не злить чародея, дабы не превратиться в крыс.

Наши беседы продлились несколько дней. Бывшие студенты оказались не глупыми малыми, склонные к авантюризму и жаждущие всевозможных приключений. Иными словами, мне попались адреналиновые наркоманы, получавшие удовольствие от мошенничества и уверившие, что угодили в лапы к чернокнижнику. А как ещё меня можно было назвать, когда я продемонстрировал пленникам коротенький фильм про них? Только колдуном или чародеем. Естественно, были обрисованы перспективы по выкупу души и крови честным служением в течение шести лет. Первым заданием для братьев стало привычное им домушничество. Пробраться в хоромы Строгана и вынести из скотницы все ценные вещи. Если по Закону не получается привлечь боярина к ответственности, то пусть хоть это, скрасит наше поражение. Первый этап битвы за Ореховый остров и Новгород мы проиграли. Боярская верхушка не признала Пахома Ильича боярином Новгорода, право на владение островом поставила под сомнение, а Александра, нашу военную опору — изгнала.

5. На страже земель Новгородских.

Наступившие холода принесли с собой не только снег, Орден начал полномасштабное наступление на земли, входящие в зону интересов Новгорода. И тут оказалось, что защищать веси и погосты — некому. Кворума для сбора ополчения не собралось, а дружина князя, дай то бог, если оборонит своё подворье. Как только выяснилось, что в Изборске и Пскове уже хозяйничает временная администрация из местных, а в помощь им приданы отряды рыцарей, приказала долго жить и версия о кратковременном набеге, выдвинутая коалицией боярина Строгана. Известие же из Копорья, о начале строительства оборонительных сооружений заставило задуматься даже ориентированных на запад бояр. Одно дело Псков, с его вечным недовольством о доминирование Новгорода, а вот Копорье — это уже не камушек в сапоге. Как снимешь обувку, так уже и не наденешь. Сначала острог, там глядишь, и замок уже стал, а если ничего не делать, то через пару лет появится крепость и немцев оттуда будет не выгнать.

Почему так рьяно Орден пытался продвигаться на северо-восток, прорубая мечом путь к так называемому историческому праву германского народа на новые земли? Тут надо вернуться к событиям, произошедшим три года назад, когда Немецкий орден включил в свой состав Ливонский орден меченосцев, и на юго-восточном побережье Балтийского моря фактически возникло новое государство, простиравшееся от Померании до Нарвии. В этом государстве, как на дрожжах росло население, сводила концы с концами экономика и даже развивалась культура, в виде архитектурных сооружений военного назначения. Набираясь сил, оно вступило в большую политику, что не могло не вызывать противоречий в отношениях с соседями. Если упростить термины, то это выглядело так: у меня есть секира со щитом, а у соседа корова — я заберу корову и заставлю соседа работать на себя и точка. Кому понравится, когда вокруг твоего палисада наматывает круги жирующий волк? Хуже того, заборчик настолько редкий, что и не поймёшь, есть он или нет и волк, как бы в своём праве. Дело в том, что обширные территории были слабо заселены. Достаточно подчинить себе небольшой городишко в сто домов, как область превращалась, чуть ли не в княжество, сопоставимое по площади с Сицилийским королевством. С Невой вообще отдельная история. Новгород был удовлетворён своим геополитическим положением вплоть до этого времени, пока северные соседи не дали ясно понять: перекроем речку — вам капец. Силы для этого есть, в этот раз времени не хватило. Именно попытка возвести военное сооружение в Копорье, стала новой вехой в противостоянии Новгорода и Немецкого ордена. До этого момента финансовым потокам прямой угрозы не было, а сопутствующие расходы, куда от них деться? По идее, следующим шагом должен был стать ультиматум, вернее требование об оплате по защите западных рубежей. Не хотите содержать свою армию — кормите чужую. Прозападные бояре с этим бы согласились, да только никаких грамот не было, а все попытки начать переговоры — провалились. Новгородских послов выслушивали, интересовались, чьи интересы представляют и — просили обождать. Даже у оптимистов создавалось впечатление, что республику не принимали всерьёз: вы там пока работайте, тешьте себя иллюзиями, а мы тут уже всё давно обсудили. Последней надеждой был князь Андрей, точнее армия Ярослава, но папаша не спешил на помощь сыночку, когда силы были нужны на южных рубежах. Кочевники подходили к Киеву, и вот-вот будет решена судьба Киевского престола. А кто побеждает в престолонаследии? Правильно, тот, у кого сила больше. У Новгородской земли, на данном этапе преимуществ не было и вовсе.

Наконец, когда тянуть с решением глобальных проблем стало невмочь, было собрано внеочередное заседание лучших людей города.

— Вы бояре захотели на двух лодьях устоять. Смотрите, не потоните. Изгнали Александра, Пахома Ильича, что Неву оберегал — заклевали. Немец Водь под себя подмял, на Тесово уже рыбки спокойно не половить, через каждые пять аршин рыцарь с крестом и удой сидит. Опомнитесь, падите в ноги и зовите Александра назад. — Сбыслав Якунович закончил свою речь, и в палатах посадника на минуту воцарилась тишина.

Больше не было смешков и упрёков, мол, дружка своего поддерживает. Всё, о чём недавно предупреждали воинственные бояре во главе со Сбыславом и Гаврилой Алексичем — свершилось. А собрался боярский совет, вот по какому поводу. Два дня назад к воротам города подъехал рыцарь с отрядом из восьми кнехтов и обозом, почитай целое копьё. В принципе — рядовое событие, да только воротную пошлину за въезд платить отказался, и случай был не единственный. Рассказ начальника воротной стражи, поведанный им сухим, немного осипшим голосом, только добавил мрачности.

'Стражник! — кричал тевтонец, — Ты что, страх потерял? Или мёда опился? Новгород принадлежит Ордену, какая-такая с брата-рыцаря плата за сани'? — Говорил он, уважаемые бояре, вполне серьёзно, и чуть было не затоптал конём моего караульного. Пришлось провожать рыцаря вплоть до подворья и кун не брать.

Начальника стражи отпустили, но это было далеко не всё. Задолго до полудня к этим же воротам подошла шайка монахов, совсем непотребного вида. Ладно, что взять с убогих? Однако постулат о принадлежности Новгорода Немецкому ордену повторили за рыцарем точь в точь. Выяснив, что произошла ошибка, латиняне не ушли. Наоборот, стали возле ворот и начали читать проповеди, иногда прерываясь на пение псалмов нестройным хором. В довершении к утренним событиям подкатил ещё один немец, ведя на верёвке пленного жителя окрестностей. Его-то стражники чуть не прибили, когда опознали в полонянине смерда, что каждую неделю возил яйцо в столицу. Сумасшедший немец интересовался, где можно выгоднее сбыть раба.

— Если мы не ответим ливонцу, то решат, что Новгород — трухлявое дерево. Будут нас давить и шпынять во всех местах, пока не изведут совсем. Надо собирать рать и выжечь осиное гнездо, пока не расплодились схизматики. По уму, суздальцев кликнуть в помощь надо, да только Ярослав не придёт, пусть хотя бы сына своего, Лександра пришлёт. Сбыслава пошлём в Переяславль. Падай ему в ноги, моли, упрашивай, обещай всё, что хочешь... войско только приведи. — Михалко Сытиныч отвязал от пояса вышитый бисером кошель и бросил на стол пред посадником. — Серебро, пусть как виру примет, за скудоумие наше.

После этих слов на стол посыпались кошели. Бросали не все, преданные Строгану бояре — отказались, но их было явное меньшинство. Они даже в кучку сбились. Заметив это, Посадник произнёс:

— Строган, когда у тебя немец гривны отымать будет, смотри, не пожалей, что для общего дела не пожертвовал.

Посадник как в воду глядел. Есть такое понятие в социологии, как самоисполняющееся пророчество. Это когда данное кем-то предсказание прямо или косвенно влияет на реальность таким образом, что в итоге неизбежно оказывается верным. Спустя два дня, после отъезда посольского каравана в Переяславль, олигарха ограбили. Вынесли всё: мягкую рухлядь чёрного соболя, гривны, золотой песок, янтарь и самоцветы, долговые расписки, купчие на землю. Оставили только сундук с перепиской, который был спрятан у Строгана под полатями, на которых он почивал.

* * *

Дворня проснулась с первыми петухами и стала заниматься своими делами. Будить хозяина, спровадившего на днях жену с дочерями по святым местам — никто не рискнул. Вечером было слишком шумно от девичьего визга, мёд и вино лились рекой, так что все понимали: боярин после праведных дел устал и отдыхает. Сам же Строган, проспал сутки, так и не вспомнив, что он такое пил, отчего его так быстро сморило в сон. Не иначе, бес попутал. Что ж, вставшему на путь измены надо привыкать к такому соседству.

По прибытию в Новгород, братья Гриммы внимательнейшим образом изучили странного вида рисунки, с изображениями усадьбы хлебного олигарха. Объект расположился на небольшом холме. Справа протекал Фёдоровский ручей, напротив крепкого забора в два аршина высотой — Волхов. Маленький деревянный замок, со своей пристанью, с окованными железом воротами и двумя башенками. Из светлицы хором вид на кремль. Во дворе ухоженный сад с яблонями, хозяйственные пристройки, даже часовенка личная была в наличии. И если б не подземный ход, прорытый ещё при отце боярина, то попасть внутрь чужаку не представлялось возможным. Но никогда бы не стали братья теми, кем являлись, если бы не их склонность к импровизации. Рассмотрев все возможные варианты и получив безграничную от меня поддержку Гримы стали действовать.

В сопровождении оруженосца в Новгород прибыл знатный ливонский рыцарь, отметившийся в канцелярии посадника передачей каких-то свитков и обозначивший себя делегированным представителем. Событие хоть и не рядовое, но язык не поворачивался назвать его значимым, если бы после Софийской стороны рыцарь не был замечен в храме святого Петра, снова что-то передающем, после чего священник пустился в пляс. И наконец, под вечер, ливонец объявился на Готландском подворье, но уже в качестве арендатора небольшого, но весьма дорогого помещения, которое стали навещать иностранные гости. Всё это происходило в течение нескольких дней и когда Строгану донесли про эти события, то влиятельный гость отослал через любекского купца записку, с просьбой о встрече. В назначенное время, ливонский рыцарь и новгородский боярин предстали, друг перед другом в родовом гнезде Наездиничей. Рыцарь представился родным братом Ульриха, служившего в аппарате ландмейстера Немецкого ордена секретарём. С собой у него было послание в виде небольшого золотого католического креста и несколько слов, сказанные боярину на ухо: — Мы помним о тебе. За столом он рассказал о Хайнрике, не упустив несколько пикантных историй, которые могло знать только приближённое к будущему магистру лицо, чем и расположил к себе Строгана. Разговор незаметно перешёл на финансовое благополучие. Ливонец посетовал, что Устав запрещает личные накопления, и единственное, что ему нравится в Новгороде, так это то, что знатные люди могут иметь собственное серебро, хранить его дома и не сдавать в общую казну. Вот и сейчас, при рыцаре кругленькая сумма, и есть у него желание эти сбережения отдать на хранение в честные руки. В Риге — нельзя, пронюхают и будут неприятности. В родной Магдебург — слишком далеко. Остаётся только Новгород, где единственный человек, имеющий положительные рекомендации, Строган.

— Это правильное решение, многие мне доверяют. Я за гривнами постоянный догляд веду. Вообще-то... сплю на них. Хе-хе. — Олигарх незаметно для себя выдал тайну. — Насколько велика сумма?

— Я бы сказал, небольшая, — поскромничал рыцарь. — Два векселя генуэзца Симона Росси на тридцать три тысячи четыреста венецианских полновесных денариев, с возможностью погашения в Падуе и соответственно копией авизо его брату Вильгельму, да кошелёк с сотней безантов.

— Да уж, сумма более чем скромная, — округлив глаза, прошептал Строган. — Обычно я беру шестнадцатую часть, но учитывая 'скромную' сумму и от кого вы прибыли, думаю, вполовину меньше будет в самый раз.

— Я так и предполагал, — согласился ливонский рыцарь, — когда я приеду на будущий год за своими сбережениями, из кошеля с безантами заберёшь свою долю.

На этом деловая часть встречи была завершена. Строган принял пенал с пергаментами, просмотрел содержимое, и зафиксировал десять стопочек золотых, тут же ссыпанных со стола в кошель. После чего подождал, пока рыцарь накапает воск на шнурок и приложит свой перстень. Теперь всё это можно было отнести в скотницу и обмыть удачную сделку. Приедет ли рыцарь через год — бабушка надвое сказала. А если учесть род деятельности немца, то шансы увидеть его снова весьма малы. Вот и решил жадный олигарх отпраздновать по полной программе.

Снотворное было всыпано в очередной кубок, девки — изгнаны, а сам рыцарь, демонстративно зевая, отправился в свою комнату в сопровождении освещающего дорогу конюха, чтобы в час ночи предстать перед дверью скотницы. Гостю потребовалось полчаса, дабы вычислить местоположение потайного чулана. Секретная комнатка находилась как раз, под покоями Строгана, имела дубовую дверь, 'музыкальную доску', соединённую с колокольчиком, звенящим при нажатии и два люка: первый на потолке, сообщаясь с опочивальней боярина, а второй прикрывал отверстие лаза, ведущий в подземный ход. В самом подземелье была вырыта волчья яма, которая закрывалась специальным мостиком со стороны лючка и если б не многолетний опыт мошенников, проверяющих каждый метр пути щупом, то затея закончилась бы плачевно. С замками ливонский рыцарь дружил, особенно, с немецкими. Имея в наличии набор великолепных отмычек, запоры поддалась за считанные секунды, а наличие фонарика позволило определить спрятанную ловушку. Остальное был тяжкий физический труд. Награбленное имущество перекладывалось в мешки и скидывалось в подземелье, где подельник перетаскивал их к телеге.

Начало светать, когда Снорька закрепил пятую крышку гроба. Скорбный поезд тронулся в сторону городского кладбища, везя гробы, за которыми шли два убитых горем человека.

— Ты крест забрал?

— Конечно, ещё когда за столом сидели. — Якоб погладил внутренний карман овчинного полушубка, где помимо креста лежал золотой самородок, весом не менее фунта. — Знаешь, Карл, служить колдуну не так и плохо. Жаль, что из города уезжаем. Тут много всего интересного, а люди такие доверчивые.

— Люди везде одинаковы, брат. А по поводу креста, если не спросят, отдавать не будем. Пусть на память лежит. — Карл немного сбавил шаг, дабы возничий не слышал их разговора.

— Скажи, брат, когда ты успел так наловчиться с переодеванием? Сначала ты был моим оруженосцем, затем тайным посетителем, а потом и не совсем?

— Парик, Якоб. Парик и разных расцветок шоссы. Вспомни, как колдун учил нас использовать эти вещи. Люди обращают внимание на яркие предметы и приметы. У твоего последнего посетителя тряслась правая рука, а предпоследний и вовсе был горбун.

— Эй! Что вы там бормочете? — Снорька обернулся, потянул на себя вожжи, и практически остановил кобылу.

— Молимся святому Христофору. Мы что, уже на месте? — Карл с удивлением посмотрел на свея, ответа не услышал, и троица снова двинулась в путь.

Телега, миновав поворот, ведущий на кладбище, с каждой минутой приближалась к причалам. Нисим был тут как тут. Ранее утро, самое время для отхода. Вскоре Волхов покроется льдом, и мытарь будет считать дни, когда возобновится навигация, а значит, вновь пойдут поступления в казну.

'Бедные яблоньки, как вы переживёте зиму без своего удобрения? — Мысли мытаря прервал стук лошадиных копыт. — Странно, телега совсем не скрипит'.

Снорька намотал поводья на оглоблю и, взяв кобылку под уздцы, направился к ладье, где его уже ожидали Лексей с Ефремом. Шапка-ушанка на голове свея была с опущенными отложными ушами. Это был знак, что всё прошло успешно. Телега не стала въезжать на мостки, а остановилась рядом, возле причала.

— Что везём? — Нисим встал между Снорькой и Ефремом.

— Сходи, да сам посмотри. — Приказчик Ильича, всегда весёлый и радостный, был на этот раз мрачнее тучи. — Не до тебя сейчас, Нисим. Горе у нас, в Юрьевский монастырь отправляемся.

— Посмотрю, работа у меня такая. Ой, прости Господи. — Мытарь замер, попытался было перекреститься, да в правой руке дощечка восковая. — Это ж сколько людей Богу душу отдало?

— Считай, за это тоже мыто положено? — Ефрем посмотрел на Нисима взглядом полным ненависти.

'Тут лучше до греха не доводить, мало ли от чего народ помер, мож зараза какая'? — Решил чиновник, но руки так и чесались открыть крышку гроба, когда ящик проносили мимо его.

— Постойте! А здесь что? — не вытерпел Несим, когда на плече Снорри появился мешок.

— Свечи, одежда переодеть. Ты что, не в курсе, что для таких случаев с собой берут?

— Слава Богу, все живы и здоровы. — Самоуверенный Нисим как-то сник. Смерть проходила рядом с ним, было неуютно и немного страшно.

— На, помяни. — Ефрем протянул мытарю кувшин с узким вытянутым горлышком, а кого помянуть так и не сказал.

— Вот так, жил человек — и нету. — Нисим щедро глотнул из глиняной бутыли, провожая взглядом, уходившую набойную ладью, а затем обернулся назад, собираясь расспросить возничего. Но, поздно. Сынишка смотрителя кладбища, отъехал уже далеко. — С драной овцы — хоть шерсти клок, — произнёс мытарь, булькнув оставшимся вином.

Добыча была знатная, особенно свечи. Строган прятал золотые монеты в воске. Кому придёт в голову проверять свечки? Изготовить недолго и везти безопасно. Якоб ещё в скотнице обратил внимание на необычайно тяжёлые изделия, и каким-то шестым чувством понял — надо брать. Следующими по ценности шли меха: чёрный соболь с голубой подпушкой это не хухры-мухры. Он что в моём времени под тысячу евро стоит, что в тринадцатом столетии двенадцать гривен за шкурку. Остальное же не имело такой ценности, тем не менее, по стоимости было сопоставимо с небольшим замком.

Вечером, в преступном мире Новгорода обсуждался лишь один вопрос. Кто обчистил закрома хлебного олигарха? Судачили много, и пришли к мысли, что справилась с этим не иначе, как нечистая сила. Строган побоялся вести официальное расследование. Из богатейшего боярина города он превратился в нищего. За польский хлеб платить было нечем. Торговая империя — рухнула. Попытка выяснить у местных татей судьбу похищенного имущества — ни к чему не привела. Рыцарь исчез, оставив всю свою одежду вместе с мечом, словно черти похитили. Проследив, каким образом преступники проникли в усадьбу, боярин окончательно растерялся. Возле неприметного лаза обнаружились следы телеги, а в самой галерее подземного хода никаких. А ведь, если бы зажигали факелы, то спалили б паутину на потолке, да и гнилая солома на волчьей яме не тронута.

'Господи, за что? — И тут Строган призадумался. В чудеса он не верил, значит, кто-то из своих, тот, кто мог двигаться по подземелью чуть ли не на ощупь, знал про ловушку и про золото в свечах. — Неужели жена? Убью тварь'!

* * *

В монастыре всё шло своим чередом. Военное положение введено не было, однако всё чаще можно было заметить вооружённых воинов, присланных состоятельными людьми для оберегания сокровищ, свозимых в обитель как в банк. Официально, процентов за 'депозитные ячейки' не требовали, так, скромное пожертвование, соизмеримое с вкладом. Зато и гарантия давалась весомая — защита свыше, и что не маловажно, крепкие каменные стены. Не каждый предводитель враждебной армии рискнёт грабить храм Господень, тать — так и подавно. Но, в данный момент, вероисповедание противника не препятствовало разбойным действиям. В приграничных областях, православные священники договаривались с католиками о нейтралитете некоторых церквей. Например, как в Пскове. Неофициально, конечно, что давало возможность не только сохранить произведения зодчества, но и скромные накопления властей предержащих. Всё изменилось с момента создания банков. Ростовщики, ссужавшие деньги на содержание войск, требовали погашения долгов, а где взять серебро, чтобы быстро и сразу? Запылали православные храмы, под предлогом искоренения ненавистной веры. В разграбленном Константинополе ослы падали с ног, из-за тяжести вывозимого груза. Вот и не противился настоятель присутствию вооружённых лиц, ибо слово божье и острый меч, всяк лучше одного слова.

Гаврила Алексич привёз своему двоюродному брату три десятка дружинников. За себя, за Сбыслава и ещё трёх бояр. Когда же появились мы, то думали по началу, что прибыло очередное подкрепление, и даже ошибшись, всё равно с радостью встретили нас. Орденские шайки стали замечать в тридцати верстах от монастыря, а сил на ответную вылазку было недостаточно. За час до нашего приезда прибежал смерд из близлежащей деревеньки, поведавший, что жителей вяжут, а домишки — скоро придадут огню. Алексич ходил по келье, нервно сжимая кулаки. Он явно рассчитывал поставить 'под ружьё' и команду ладьи и охрану, прибывшую со мной, и всех воинов в монастыре. Вот только последние не соглашались ни в какую, ссылаясь на чёткий приказ нанимателей.

— Лошадей нет, так бы выбили немца своими силами. — Сказал боярин, как бы оправдывая своё стояние за монастырскими стенами, после того, как посвятил меня в суть проблем.

— За гребцов говорить не буду, но со мной восемь бойцов.

— Схизматиков пять десятков, твои восемь, да мои... одолеем. Пошли, смерда расспросим, должен же он скрытые подходы к деревне знать. — Гаврюша перекрестился на образ и скорым шагом направился во двор, где отпаивали, горячим сбитнем гонца.

Рассказ местного жителя особо не удивил. Как только посветлело, деревню, что стоит на речке Прость, окружили, жителей согнали к дому старосты, и начался грабёж. Вот только с каждым услышанным новым словом у меня складывалась всё более несуразная картина. Нелепо направлять, со слов очевидца, почти полусотню кнехтов на разграбление одной деревеньки, справился бы и десяток. Тем боле, что экспроприация заключалась только в изъятии продовольствия. И если допустить, что у страха глаза велики, то после безобидного наводящего вопроса Гаврилы: — А как сумел улизнуть, если деревню окружили? Ответ о шустрых ногах вкупе с небесной помощью и отчего-то спрятанных в рукава рубахи следов ссадин на запястьях, явно оставленных верёвками, побудили во мне не шуточные сомнения.

— Значит, в полоне ты не был? А пока бежал всё молитву читал? — спросил я.

Тут бы смерду осенить себя крестным знамением, однако креститься гонец не стал.

— Нет. Сказал же, — глазки сельского жителя забегали, — Господь подсобил, обманул нехристей проклятых, да и убежал.

— Гаврила Алексич, ты на руки его посмотри. Ничего не замечаешь?

Моя сабля выскочила из ножен, и остриё клинка коснулось шеи гонца. Тот отпрянул и шапка слетела с головы смерда. На оголившейся лысеющей макушке был виден отчётливый след запекшейся крови.

— Оопа! — с удивлением воскликнул Гаврила. — Никак головой стукнулся, когда бежал? А ну, руки до локтя оголи!

— Христом Богом прошу! Простите православные. — Смерд упал на колени, сабля лишь чиркнула по бороде, однако раскаявшийся крестьянин не обратил на это внимания. — Заставили меня. Жена и пятеро детишек у них. Убить грозились, если в монастырь за подмогой не побегу.

— Детишки говоришь. А если б мы на засаду напоролись? Ты о детишках моих воев подумал? Мразь! — Гаврила выхватил меч и чуть не снёс голову предателю.

— Стой Гаврила! Не здесь! — Настоятель спустился во двор и слышал всю нашу беседу.

— Простите, простите... — скулил гонец.

Священник подошёл вплотную к смерду и опустил на его голову ладонь.

— Как звать тебя?

— Ре... Резун, отче.

— Что тебе пообещали схизматики Резун?

— Телушку и назначить старостой... дети у них, — хотел было напомнить о заложниках гонец.

— Тебя обманули, Резун. На таких доверчивых, как ты, немец и держится. Великий грех совершил, но то, что покаялся — зачтётся. Поведай воям, где враг лютый их поджидает. — Настоятель убрал ладонь и отошёл в сторону.

— За холмом, где дорога от оврага сворачивает. Простите, всю жизнь о корове мечтал.

Тут же была отправлена разведка из местных монахов. По обновлённым данным выходило, что орденская рать разбилась на две части. С полсотни находились в засаде, а второй отряд, вдвое меньше, непосредственно в самой деревне. Несложно было понять, что противник рассчитывали пропустить монастырское войско по дороге и ударить в тыл одновременно с выступившим войском из посёлка, а уже на плечах бегущих ворваться в обитель. Место для засады было идеальным: овраг справа и густой лес слева не давали возможности для манёвра. Даже, если бы все русичи были конные, преимущество кавалерии обозначилось бы только в бегстве, а после истребления воинов монастыря можно было приступать к основной задаче — само аббатство. Именно так немцы отзывались о своей цели: 'Потрусить аббатство', беседуя между собой. Не допустить подобного развития событий, и были призваны я с новгородским боярином. Используя подсобные материалы, мы соорудили карту прилегающей к монастырю местности прямо на столе.

— Гаврила Алексич, я со своими населённый пункт слева обойду и затаюсь в лесочке, ты же подходи к холму, но дальше не иди, жди сигнала.

— Населённый пункт. Хоть и странное словечко, но верно подмечено. А сдюжишь? — засомневался Гаврюша. — Орденцев там не мало, почитай один к трём выходит.

Скептицизм боярина был понятен. Поскольку речь шла не о регулярной дружине, надежды на меткость стрелков и их выучку быть не могло, да и не в чистом поле находился противник, а под защитой строений. Следовательно, рукопашного боя не избежать. Вот и выходило, что по всем законам существующей тактики, решающее значение определяло именно количество. Фактор внезапной атаки, безусловно, несколько повышал шансы, но не настолько, чтобы говорить даже о возможной победе. Тем не менее, если бы был тотализатор, то на мой отряд я бы поставил не задумываясь. И не из-за того, что одна винтовка стоила десятерых. За нами была не просто инициатива, а разработанный план, где добыча превращалась в охотника.

— Не переживай, всё будет тихо и без пыли. У меня все стрелки, из лука бьют метко, а Снорька из арбалета любого рыцаря уложит.

— Ежели тихо, а как не выйдет? Как я пойму, что всё получилось?

Трррр! — Звук был очень резким, и спутать его с каким-либо другим было невозможно. Положив свисток в карман, я пояснил:

— Три раза просвищу, значит, пора в атаку. Мы ударим навстречу.

Через час, девять человек, одетых в просторную рясу вышли за стены монастыря, неся на плечах носилки. Впереди шёл монах, показывая дорогу. Уверенности в том, что за обителью не следят — не было, посему пошли немного в обход, оставляя Перынь далеко слева. Деревня в пяти верстах. Если двигаться по дороге, то за полтора часа можно дойти. У нас получилось чуть ли не в два раза дольше. Топали вдоль края болота, стараясь не попадаться никому на глаза, но все предосторожности оказались не напрасны. Как только мы приблизились к опушке, за которой начинался овражек, и протекала речушка Прость, моя догадка подтвердилась. Не дожидаясь, пока с носилок разберут оружие, я со Снорькой выдвинулся вперёд, почти к самой деревне и чуть не наткнулся на секрет. Возле караульного с коротким копьём и явно не рядовым, опоясанный мечом с двумя кинжалами орденцем, стоял крестьянин, с кнутом в руке, по-немецки докладывавший об отряде, вышедшим из монастыря. Притаившийся со мной за деревом Снорька, после этого даже стал оглядываться по сторонам, нет ли кого ещё. До нас стали доноситься обрывки разговора: '... руссов столько, сколько веточек, на волокуше сложено оружие, скорее всего луки'; '... молодец Ганс. Ты выберешь себе любую девку, если переживёшь бой'.

Что ж, фактор внезапности, к сожалению утерян. Тем не менее, не стоит забывать о царившей в эти времена тактике — противники сражаются непосредственно при визуальном контакте, чего я делать не собирался.

— Снорька, незаметно, проберись слева, так, чтобы была видна криница. Я подкрадусь вон к тому дому с проваленной крышей, как только махну рукой, выбегаете из леса и пускаете стрелы. Ты оберегай монаха, стреляй, по необходимости. Поведуешь план остальным, понял?

— Да Алексий. По взмаху руки атакуем, беречь монаха.

— Умничка, действуй.

Осень не лучшее время для скрадывания. Зимой, оделся в белый балахон, и ты слился со снегом. Летом помогает листва, ну а сейчас, ползти и надеяться, что родная земля убережёт. Огород, отделявший меня от стены дома, преодолел без помех. Только оказалось, что крыша у дома цела, и не дом это, а две землянки, пристроенные одна к другой, с наклонёнными друг к другу скатами. Немчура стоит возле колодца, ждёт, когда командиру подводут коня. Всадников больше нет. Ну что ж, с тебя и начнём.

Человек, как и любой зверь, попавший под внезапное действие стихии, будь то дождь, ураган или град, старается найти укрытие и уже с безопасного места с трепетом наблюдать за буйством природы. С опытом многих поколений мы научились противостоять им, изобрели зонтики, дождевики и многое другое, но каково оказаться под воздействием сил, которых невозможно определить? Видны только результаты стихи. Расстреляв магазин, я даже забыл махнуть рукой, а сообразил, когда закончился второй. Как только всадник свалился с лошади, к нему сразу бросилось несколько человек, а как попадали и они, орденцы стали смотреть на небо, но оно было чисто, по сторонам, там тоже никого, а смерть всё прилетала. Прятаться никто не стал, наоборот, сбились в кучу, думая, что в строю под щитами безопасней.

— Что там Алексий делает? Почему не подаёт сигнал? — Расспрашивал монах Снорьку.

— Не мешай, святой отец. Сам не знаю.

— Снорри, он дал отмашку! — Монах дёрнул Снорьку за руку и от неожиданности свей выстрелил.

Наблюдавшие за Снорри воины, увидя, что выстрел сделан, высыпали из леса, побежав к домам. Сопротивления практически не было, бой закончился в минуты. Раненые кнехты выли от боли, и когда стало ясно, что всё закончилось, в самом крупном доме послышался нарастающий шум, завершившийся треском рухнувшей двери. На улицу выбежали женщины.

— Родненькие, немцы к оврагу пошли, тикайте! — Молоденькая девушка в разорванной на груди рубахе, вцепилась в Снорьку и показывала рукой в сторону холма.

— Мужики где? — Спросил я у пробегающей возле меня женщины.

— В овине заперты. Спалить грозились изверги, если весь хлеб не отдадим. А что отдавать-то? Самим еле хватает. Уходите, мало вас. Мы уж как-нибудь сами, перетерпим. — Тётка подхватила валяющийся на земле топор и с размаху, как колуном раскалывают чурбак, вогнала в спину стонущему немцу. Что творили оккупанты с женщинами — я не знал, но видимо сострадания к раненым это не прибавило. Визг и шум стал разноситься по округе. Бывших насильников лишали жизни.

— Все ко мне! — подал команду я.

Тем временем Гаврила Алексич вывел отряд к приметному холму, поросшим берёзами, чуть ли не под барабанный бой. Подумаешь, идут медленно и не в ногу, зато красиво, хоть песню запевай. Гаврюша потрогал ремень щита, оглянулся на воинов и покачал головой. Всего пятеро имели бронь, остальные так, до первого раза. Внутри раздался голос зависти: 'Это ж какие деньжища Ильич имеет, если смог снарядить столько людей'? Оказавшись посередине своего воинства, он обратился ко всем: — Как войдём в лес, что б ни звука, у холма остановимся.

Оставленные в засаде кнехты сидели между деревьев и находились в полной растерянности. Их командир, младший баронский сын Зигфрид, окружённый арбалетчиками и щитоносцами, до сегодняшнего дня неплохо руководил этим достаточно крупным отрядом, но сейчас, вместо подбадривания подчинённых, кусал себе губы. Всё шло совершенно не по намеченному плану. Дружина монастыря остановилась у холма и не сделала ни шагу по направлению к своей смерти. Зато со стороны деревни, совсем недавно доносились крики, вперемежку с воем и женским визгом. 'Счастливчики не иначе снова принялись за девок, — подумал Зигфрид, — где справедливость'? Справедливость появилась в виде стрел, сопровождающихся трелью свистка. Восемь войнов, по четыре в ряду, прикрывшись небольшими круглыми щитами, двигались прямо на полусотенный отряд. За ними следовал ещё один, без щита с кривым мечом на поясе и какой-то дубинкой в руках. Вдруг, он остановился, прислоняя палку к голове.

— Безумец! Разве можно этим напугать? — Успел произнести Зигфрид и почувствовал тупой удар в грудь, внутри что-то разорвалось, стало нестерпимо больно, а затем наступило облегчение. Всё вокруг завертелось, голубое небо и прекрасные берёзы, устремившие свои ветви вверх стали отдаляться и замерли. Зигфрид упал на спину и уже не видел, как два арбалетчика, так и не успевшими сделать ни одного выстрела рухнули рядом, вместе со своими щитоносцами.

Строй руссов остановился. Первый ряд присел на колено, давая возможность стрелкам второго выпустить стрелы. Сто шагов для стрелы с наконечником на бронь — почти убойная дистанция. Хватило минуты, чтобы кнехты не выдержали и бросились на нахально бьющих их как уток, смельчаков. Но тут произошло невероятное. Всего из четырёх луков был создан непроходимый занавес из стрел, от которых, ни щиты, ни доспехи не помогали. Убитых уже перевалил за десяток, когда преодолев едва ли пятую часть расстояния, отряд орденцев вынужден был остановиться. Вместо помощи со стороны деревни, послышался нарастающий топот справа. В тот момент, когда кнехты бежали к стрелкам, отряд Гаврилы обошёл холм и неожиданно ударил во фланг. Построенные клином новгородцы врезались в авангард и, буквально смяв его, развернулись влево, заслоняя при этом стрелкам обзор. Этот неожиданный манёвр заставил кнехтов спешно перестроиться и принять в сторону, вновь подставляясь под стрелы. Едва созданный строй развалился на две непропорциональные части и малая, оказавшись в тылу, тут же стала таять. Спасти их уже не мог ни кто. Правофланговые, командовавшие своими подразделениями, за исключением одного — убиты. Русская дружина стала окружать немцев как стадо баранов. Вырывшие яму в неё же и угодили. Орденцы остановились, спешно выстраиваясь в круг. Кто-то наиболее сообразительный оценил количество атакующих, сравнил с численностью своего отряда, и понял, что силы по численности почти равны, стал собирать вокруг себя наиболее опытных воинов. На мгновенье весы битвы закачались в равновесии.

— Вятко, Микола! Толкайте меня. — Гаврюша почувствовал руки своих бронированных воинов за своей спиной и на полном ходу врезался в строй кнехтов. Главное не рассыпаться, выдержать пару секунд, покуда задние, окончательно не разобьют строй длинными топорами и копья неприятеля станут бесполезными палками. Микола был левша и заслонял щитом правый бок боярина, Вятко — левый. Остановить такой таран могут только копейщики, да и то, не всегда. На смелую троицу посыпался град ударов, но в тесном строю размахнуться сложно. Получив пару синяков, Алексич резанул своим новым 'смоленским' мечом по ногам ближайшего кнехта, вжал голову в плечи и не глядя, пырнул влево. Острая сталь вспорола бок немцу и сразу же выскользнула из умирающего тела, дабы вонзиться в следующую жертву. Гаврюша тыкал мечом направо и налево, как иголка швейной машины. Вот, что значит боевой опыт и тренировки. Новгородцы стали теснить немцев, и не успевший толком образоваться строй кнехтов распался окончательно. Сначала напополам в месте прорыва, потом ещё на несколько частей и противник побежал, кто куда может.

Монастырская рать потеряла восьмерых, с дюжину было ранено, но не смертельно. Так что в деревню вошли спустя час после боя — дух переводили, да орденцев вязали. На площади, возле дома старосты валялись раздетые тела, многие изуродованы. Несколько сельчан бродили среди трупов, внимательно осматривая землю в поисках любой железки.

— Православные! Староста где? — Гаврила Алексич спросил у ближнего к нему смерда.

— Аа, защитнички явились. Где ж вы раньше были, когда мою дочку сильничали?

— Тимофей, уймись. Они живота своего не жалели, неужто не видишь? Я староста. — Второй крестьянин подошел к Тимофею, что-то сказал ему на ухо, повернулся к Гавриле лицом, снял шапку и поклонился в ноги. — Спасибо.

— Звать как? Где оружие убитых?

— Никифор. — Староста выпрямился, но продолжал смотреть под ноги. — Боярин, ты не серчай, жёнки сейчас сготовят что-нибудь, накормим вас, напоим, только обождите чуток.

Трофеев в деревне мы больше не увидели. Убогость и нищета страшная, как поведал староста: — Два топора на пять домов. Так что на многое мы и не рассчитывали, не перерывать же всю округу в поисках тряпья и пары наконечников от копий. Забрать удалось боевого коня, да доспехи рыцаря. Крестьяне одолжили две телеги с волами, как позже выяснилось, из орденского обоза, для раненых и убитых, после чего деревня словно вымерла. Женщины попрятались по домам, а мужики отправились рыть могилу у холма. Мне захотелось скорее покинуть это место.

— Напуганы они Гаврила Алексич. Пошли отсюда, монастырь совсем без охраны, не дай Бог ещё один отряд поблизости.

— Да Лексей, надо поспешать.

Гаврюша и сам был немного расстроен. Населённый пункт принадлежал монастырю, а качать права в вотчине двоюродного брата было несерьёзно. Опять же, после боя у холма кое-какое барахлишко всё же осело в раздувшихся заплечных мешках, да и полон, взят не малый, а это живые гривны, как ни крути.

— У меня тут предложение к тебе есть, — сказал я, едва мы покинули деревню, — как к обители подходить будем, неплохо было б, чтоб впереди отряда полководец на коне ехал. Народу сейчас, помимо веры в Господа, вера в ратников Русских нужна.

— Нет у меня стоящего коня, — пробормотал Алексич, — у Сбыслава есть, а у меня — нету.

— Можно на рыцарского сесть. Как раз он белой масти, ещё б накидку красную для пущего эффекта. — Размышлял вслух, так, чтобы Гаврюше было слышно.

— У меня щит красной кожей обтянут, — обронил боярин еле слышно, — а налатник цвета вишни.

Победители въезжали в монастырь с триумфом. За Гаврилой Алексичем следовали связанные кнехты, за ними остатки рати, телеги плелись чуть позади, с прикреплёнными волокушами, на которые были сложены немногочисленные трофеи. Боярин быстро подружился с конём, подарив тому краюху хлеба, так что, дестриэ вёл себя прилично, не брыкался и не упрямился. Выездке лошадку не обучали, но пиаффе у самых ворот как-то само собой получилось, что вызвало ликование зрителей. Гаврила слез с лошади, как только проехал монастырские ворота. Торжественная часть закончилась, настало время заняться делами, тем более что глава монастыря вышел навстречу.

— С победой! — Настоятель приветствовал ратников. — Это ты правильно придумал, — обращаясь к Гавриле, — торжественно и величаво в обитель войти.

— Это не я, это...

— Знаю, сам догадался. Не это главное, мирян к нам сбежалось со всей округи, пусть видят, что есть сила, способная их оборонить. — Священник посмотрел на полон, скривился, задумался и сквозь зубы высказал: — Этих, в обитель православную не пущу.

— Мы их на ладью спровадим, а завтра Лексей их в Новгород отвезёт. Потери у нас, брат. Восемь воев Богу душу отдали, посечённых целый возок.

— Усопшим воздадим, отпевание с утра будет, а пораненных — выходим. — Настоятель перекрестился и тихонечко, почти в ухо Гаврилы произнёс: — Воеводу немецкого полонили?

— Нет. Лексей его убил.

— Полохо. Как с полоном разберёшься, зайди ко мне, поговорить надо, и приятеля своего ретивого прихвати.

Священник дал указания лекарям-монахам и направился в свою келью. Вскоре и я оказался там. Впервые за весь мой опыт общения со священнослужителями, мне не пришлось выслушивать подготовительную речь, когда в преамбуле разговора задаются простейшие вопросы, опирающиеся на сложившиеся константы: мол, небо — голубое, горы — высокие и так далее. Естественно слушатель соглашается с данными ответами и когда сложность вопроса вдруг резко возрастает, он вновь соглашается с предложенным ответом, ибо собственная логика замыливается. Так вот, подобной хитрой риторики не было, что свидетельствовало о высокой степени доверия, насколько это возможно, между нами. Арсений вкраце обрисовал ситуацию, от знания которой хотелось бежать от этого места как можно дальше. На протяжении трёх недель, за стены Юрьевского монастыря свозили утварь и серебро почти со всех окрестных храмов. Приблизительная сумма оценки сокровищ составляла более восьмидесяти тысяч новгородских гривен. За возможность получить подобный куш, орденцы могли устроить бойню. Настоятель был уверен, что информация о богатстве просочилась. Необходим был отвлекающий манёвр, дабы сохранить репутацию и отвести неминуемый удар. Всей правды он нам не открыл, но даже по косвенным фактам можно было увидеть картину целиком.

— Думаю, это был передовой отряд какого-то выскочки, что будет дальше — одному Богу известно. Надо что-то придумать. — Настоятель подвёл итог своих размышлений.

— Может в Новгород переправить? — Предложил Гаврила.

— Исключено! Если б безопасней было хранить в столице, сюда бы — не возили. Обратно потом вернётся треть, это в лучшем случае, промашку Саввы я допустить не могу.

— На Ореховом острове, Пахом Ильич почти закончил строительство крепости. Гарнизон две сотни. Можно создать видимость, что сокровища оправляются туда, а на самом деле, они останутся здесь. К примеру, погрузим ящики с камнями на телеги, да так, что б многие видели. Кому нужна пустая скотница? И ещё, Резуна отпустите, пусть подсмотрит. Чую, душонка у него подлая. — Не успел я досказать своё предложение, как Настоятель подскочил с лавки.

— Ну и хитрожо... хитрохвостый ты никеец, прости Господи. Быть посему. Каменья сыщем, с коробами неувязка, но, что-нибудь придумаем. А согласится ли Пахом Ильич? Тяжко ему придётся.

— Пахомка удачлив, — Гаврила посмотрел на меня, мол, иного выхода нет, — и не из таких бед выворачивался, дай Бог пронесёт.

С пленными разобрались без лишних проволочек. Выгодной к обмену или выкупу знати нам не досталось, так что не требовалось тратить времени ни на допросы, ни на письма посредникам. Построили немцев всем скопом и на ладью. К слову, никто из них никакой агрессивности не проявлял, и сбежать не пытался. К вечеру полон был уже в Новгороде, где судьбу бывших кнехтов определит рынок. И пока Снорри следил за погрузкой на судно, во двор монастыря выставили корсты , те самые, в которых перевозилось сокровища Строгана. Их пришлось использовать по назначению, два монаха уложили усопших, прочли молитвы и заклинили крышки деревянными гвоздями. А утром, прогуливаясь с Алексичем до колодца, я заметил ещё несостоявшегося шпиона.

— Резун, ходь сюды, — подозвал я крестьянина, — будешь грехи свои отрабатывать паскудник. Шмелём в сторону хозяйственного двора, где четверо монахов готовят доски. Тебе дадут топор, помогай короба сколачивать. И смотри мне, чтоб на совесть делал, глаза мои тебя б не видели.

К обедне Снорька с ладьёй был уже в обители, ожидая важный груз. Деревенские телеги еле ползли под тяжестью ящиков. После пятой ходки, из щели между досок выскочил серебряный дирхем. Резун, управлявший второй лошадью, случайно споткнулся, тут же поднялся, кашлянул и незаметно от всех спрятал находку за щекой. При погрузке кормчий пожаловался, что ящики настолько тяжелы, словно золото везут и, показывая рукой куда, какие сундуки ставить, тоже подобрал выпавшую монетку, но запихнул её обратно, между щелями. Возничий это увидел, а вскоре, стал свидетем диалога. Болтая о всякой всячине со свеем, кормчий поинтересовался о планах. Конечный пункт стал известен: Нева, Ореховый остров; и время — пока река не встала. Когда последняя телега была разгружена, настало время возвращать крестьянское добро хозяевам. Резун был тут как тут. Умудрился привязать вторую упряжку волв к первой телеге и тронулся в сторону родной деревни. По прибытию на место, придумав про какое-то указание монахов, собрал с соседей полный мешок продуктов и, оставив жену с детками куковать, дунул на Запад, в поисках новой жизни. В Пскове, к Дитриху Гронингемскому оборванного смерда с телегой даже близко не подпустили, зато его выслушал Ульрих, а после пыток, вскоре и Фон Виде.

— Далековато казну отвезли, — проворчал немец сквозь зубы, — оказывается вот, что графский сынок с приятелем там искал. До начала зимы можно не дёргаться. Ульрих, достань подробную карту местности. Торгаши в тех местах шастают круглый год, наверняка какие-то записи есть, поспрашивай у местных. Если не выйдет, используй людей Твердилы, но, в самом крайнем случае.

Больше Резун ничего не услышал, да и не смог бы. Палач удавил его в ту же секунду, как Хайнрик фон Виде почувствовав запах денег, выскочил из пыточной. Уже сидя в седле, крестоносец стал анализировать ситуацию в Ордене, присовокупив только что полученную информацию. Серебро можно было превратить в замки, новых кнехтов и жадных наёмников. Помимо этого, деньги давали право на власть. Рыцарям, безвозмездно оберегающим паломников, место только в песенках трубадуров, ну, может ещё в пустых головах юных обормотов, мечтающих о славе. Настоящие воины Христа дерутся за нечто другое, более осязаемое. Земли захватили много, теперь нужно серебро, а оно привлечёт новых переселенцев. Фон Виде мог поставить под знамёна Ордена около шестисот воинов и десять братьев-рыцарей. На большее рассчитывать не приходилось. Покорённые язычники бунтовали, поговаривали о широкомасштабном восстании в Пруссии. Вармии, Натангии и Барты подчинили свои области Ордену, однако без вооружённого отряда в местные леса было лучше не соваться. Святополк Поморский набирал силу, замки Висенбург, Резель, Брунсберг и Хейльсберг ещё не были достроены, и там приходилось держать крупные отряды. Оплотом оставался Бартенштейн, но из его гарнизона не выдавить даже калеку. Боле-менее мобильными оставались три сотни кнехтов в Копорье, из которых можно привлечь две, двести пятьдесят собственных, остальные наёмники. В принципе — сил достаточно. Оставалось прояснить серьёзность штурмуемого укрепления, а дальше дело техники. Через полторы недели был составлен план кампании. По рассказам купцов, недавно вернувшихся с Ладоги, на острове возвели несколько башен, кое-где обнесли периметр частоколом и заняты внутренними постройками, позабыв насыпать вал. Больше пятидесяти человек одновременно замечено не было. Способный к рисованию ганзеец, даже намалевал картинку, посмотрев на которую, Хайнрик только усмехнулся: — Русские совсем не разбираются в фортификации. Захватим за день, а потом, всё достроим по уму.

Так и закончилась история несостоявшейся осады Юрьевского монастыря. В этом году на него более не покушались, а с первым снегом, вообще позабыли. Гаврила Алексич просидел там до октября, после чего, с лёгким сердцем отправился в Новгород, дожидаться моего возвращения. В конце месяца, когда можно будет двигаться по льду, была запланирована поездка в Торопец, а оттуда в Смоленск. Как-никак, я пообещал ему не просто незабываемую санную прогулку в возке, на котором выезжали из церкви молодожёны, а помощь в продаже трёхсот собольих шкурок. Такой ценный груз никому не доверишь и Алексич глаз не сводил сначала со своих соболей, а потом на закупленный за часть из них товар — пастилу. Коломчане драли цены за неё безбожно, но Евстафий сделал скидку оптовому покупателю. Да и как не сделать, коли производство собственное.

На Руси начинались святки и как мы не спешили, выигрывая каждый день по две-три версты, Великдень мы встретили в дороге, подтвердив пословицу, что поспешать надо не торопясь. Не доехав до Ильмень-озера около четырёх вёрст, где могли иметь крышу над головой, мы вынуждены были заночевать чуть ли не в чистом поле. В санном поезде особо не колядовали, если не считать двух сыновей купца, которые обошли всех с огромным, с их рост мешком, собирая праздничную дань. Отдав барчукам кулёк леденцов, выпил подогретого вина и всё, в люлю. Безусловно, двигаясь через Торжок, мы бы успели встретить праздник в славном Новгороде, но всему есть объяснение. Такой крюкообразный маршрут не оказался случайным. Возле Торжка, не в пример прошлым годам, стало неспокойно. Шайки лихих людишек плодились быстрее, чем их ловили. Рисковать же своими тридцатью санками, нагруженными добром под завязку и купеческим поездом, напросившимся к нам по дороге, не хотелось и вовсе. Под утро началась метель, да такая, что в двух шагах ничего не было видно. Возничие укрыли лошадок попонами и после неудачных попыток разжечь костёр, стали бегать к нам за углями. Потянулись долгие часы ожидания, а поскольку в дороге мы успели поиграть не только в нарды, на которые уже смотреть было тошно, но и в другие разные игры, мы затянули очередную беседу. Всю дорогу Гаврила восхищался домом Савелия. Разубеждать его, что рязанец просто гостит у меня — не стал, да и некогда было. Сотник устроил Алексичу охоту на медведя, забывшего, что зимой надо спать, забрав боярина с собой, на пару дней в лес. Подарил новые доспехи, взамен якобы посечённых под Юрьевским монастырём, выпил с ним не менее бочонка вина, после чего был зачислен Гаврюшей в лучшие друзья. Хотя мне показалось, что это произошло немного раньше, после тренировочного боя, когда Савелий обучил новгородца ловко выбивать меч из руки.

— Ты печку видел, Лексей? — Гаврила Алексич поправлял шубу, готовясь ко сну. В возке было настолько тепло, что хотелось распахнуть дверцу.

— Конечно, даже наблюдал, как её клали. В Смоленске артель плотницкая есть, так там печник — золотые руки. Игнатом звать. Он весной в Новгород приедет, Пахом Ильич с ним договорился. Поговори, может и тебе сложит. — Уже зевая, ответил боярину. — Ты лучше ответь, надолго сие безобразие?

— Коли на Аггея будет сильный мороз, то стоять ему до Крещения. А пока, рано что-либо говорить. Думаю, мы ещё Подагу станем благодарить, коли только день потеряем. Сена на три перехода осталось, овса почти нет, тяжко придётся. — Гаврюша приоткрыл дверь, высунул голову и тяжко вздохнул. — Я скоро, отлучиться надо.

К обеду следующего дня распогодилось, ветер был ещё сильный, но двигаться стало возможно. Так что слова благодарности славянскому богу погоды были произнесены. Снорька снял с первых саней желобки, скреплённые снизу двумя поперечными досками, нанёс смазку внутрь, подложил приспособление под полозья санок. Возничий подхлестнул лошадку, проехал по смазке и двинулся дальше в путь, освобождая место следующей. Продцедура повторилась из раза в раз, и она того стоила. Смазанные полозья наших саней прочерчивали дорогу. Купцы, немного поворчав, тронулись вслед. Преодолев несколько вёрст, мы вновь остановись, но уже на постоялом дворе. Испытывать судьбу желания больше не было, да и тщательный осмотр движемого имущества пришёлся вовремя. Пять санок, из наших трёх десятков везли продовольствие, к ним привязывали прицепы, на которых хранился корм для лошадок. По мере опустошения, прицепы оставляли на погостах. Особой цены они не представляли и любой нуждающийся купец или путник мог попросить их для себя. Вот их мы и оставили, перегрузив остатки корма не только на свои продуктовые сани, но и воспользовавшись опустевшими соседскими. Подобную взаимовыручку я наблюдал на протяжении всего маршрута. Торговый люд помогал друг дружке, несмотря даже на то, что некоторые являлись конкурентами. За сорок пять суток, время, затраченное на переход от Смоленска до Новгорода, я интересовался новостями и настроением людей на каждой стоянке. Все мои попытки разузнать по дороге, о событиях под Киевом ни к чему не привели. Людям было абсолютно не интересно, что творится в соседнем княжестве, словно всё, что там происходило — было на другом конце света. В Великих Луках дело дошло до драки, когда один из постояльцев двора заявил: — Подумаешь, разорили Киев, меня б позвали, даже подсобил. И это были мысли простых обывателей. Князья же не ждали, когда позовут. Урвать кусок у соседа, да пожирнее, считалось обыденным делом.

Новгород встретил нас не только ярким солнцем, но и главной новостью: вернулся на княжение Александр Ярославович. Причём вернулся не один, а с одним старым знакомым. Посольство Сбыслава вышло успешным, ещё раз подтвердив пословицу, что человек с большим кошельком серебра подобен волшебнику. Князь привёл с собой триста конных дружинников и сотню степняков. О кочевниках говорили много, ходили на них смотреть, удивляясь, отчего они так похожи на местных, а не смуглые и косоглазые, судя по описанию купцов с Востока. Как потом выяснилось, Бата Сухэ всё же навестил своё стойбище, забрал всех оставшихся юношей, самых красивых молодых девушек и подался на Русь. Один умелый воин — это хорошо, но когда за тобой сотня умелых стрелков на конях, отношение совсем другое. Ярославович обзавёлся лёгкой конницей, а Бата Сухэ получил новый дом-усадьбу и звание сотника. Были и плохие новости. Строган каким-то образом отыскал серебро. Поговаривали, что залез в долги, не то ограбил кого-то, но в результате — заплатил за польский хлеб и перепродал его свеям. Удачливых в Новгороде любят, их уважают, к мнению прислушиваются. Авторитет боярина снова пополз вверх, а нашей компании вниз. Хлебные запасы, собранные в монастыре, потихоньку отправлялись на рынок города, голода не замечалось и хотя свою задачу в 'Битве за урожай', можно было считать выполненной, без изъянов не обошлось. Вместо спасителей, людская молва выставила нас мироедами. И неважно, кто распускал эти слухи, слишком поздно было обращено на них внимание, в результате чего благое дело не получило должного отклика среди новгородцев. Иными словами, если все экономические маркеры в стране указывают на неминуемый кризис и обвал, а народ это особо не ощущает на своей шкуре, то надо понимать, что кто-то латает трещащее по швам полотно экономики, не иначе, как совершая подвиг. Люди же об этом или не догадываются, или предпочитают не замечать, до того момента, когда 'полотно' не расползётся на нитки. Так что как только подошёл к концу двухдневный отдых для лошадей, санный поезд тронулся к Ореховому острову. Ефрем передал казну для Пахома, подогнал двух плотников, просил кланяться хозяину и на прощанье помахал рукой. Через девять дней я был в крепости.

Остров преобразился. Пахом Ильич встретил меня за главными воротами и стал сопровождать, показывая объект, так сказать, лицом. Восемь башен с каменным основанием в полтора метра, с крышей из дранки соединялись деревянной, кое-где выбеленной известью стеной из вертикально поставленных брёвен. Деревьев почти не осталось. На том месте, где когда-то стояли палатки, вырос настоящий замок, небольшой, всего в два этажа, но из крупных валунов. Возле него длинный сарай, примыкающий к стене. Чуть дальше, на островке — остатки сожжёного разбойничьего острога убрали, огородили двухметровым частоколом с подъёмным мостиком, и теперь за ним торчит маковка часовни. Забор которой примыкает к стене с аркой, закрытой деревянной решёткой. Рядом кузница с точильным кругом. Южнее, прямо к стене примастились несколько просторных изб с огороженными участками.

— Пахом Ильич, ты меня удивил. Скажу больше, не ожидал, что всё получится.

— Ой, Лексей, ещё столько делать, стена западная на ладан дышит, сколько не укрепляли... всё без толку. Камень класть надо, его тут — завались, но народу не хватает. Хорошо, корелы подсобили, каждый день булыжники возили. У них главарь объявился, Вяйнямёйнен зовут.

— Не тот ли, которому я плуг продал?

— Может и тот, не видел его, Бренко с ним договаривался. Так вот, благодоря этому корелу, и конечно, твоим троянкам, да скарпелями со шпунтами, смогли нанять артель каменщиков из Чернигова. Видишь, башни разные. Эти, суздальцы возвели, — Пахом показал в сторону Ладоги, — а эти, уже черниговцы.

— Не переругались мастера? — Спросил у компаньона, пытаясь найти различия в технике кладки.

— Спрашиваешь, чуть до драки не дошло. А потом, так стараться стали, друг перед дружкой мастерство показывать, что стену до сих пор доделать не могут. — Ильич улыбнулся. Начать соревнование между артелями подсказал строителям он сам, беседуя с каждыми по отдельности.

— А замок кто делал, если честно, на базилику он похож. — По проекту, на месте замка должен был стоять каменный дом, без окон на первом этаже, так сказать, последний оплот.

— Хлёд пять южан привёз. Он с отцом в Бирку шёл, отдарился, за тех наёмников, что Бренко побил. Они только так умеют, да ладно, что мы всё про стройку. Сказывй, как в Смоленск съездил, что нового? Савелий второго не заделал ещё?

— Ещё нет. Рязанец всё по лесам бегает, шрам у него на левой руке появился, при каких обстоятельствах — не сказал. Сдаётся мне, в поход он ходил. — С сотником мы общались всего один день, остальное время он провёл с Гаврюшей, правда, по моей просьбе.

— Евстафий как? Судя по караванам, что в Новгород идут, скоро меня переплюнет.

— До тебя, ему ещё далеко. Скучает он, жениться ему надо.

— То да, давно пора.

— Пахом, я ж не просто так приехал. Кое-что для крепости привёз. Да и поговорить нам в тишине надо, а то от этого шума, кричать приходиться.

За время нашей беседы стройка не умолкала. То тут, то там слышались голоса рабочих и всё, что с этим связано. Мы пошли в замок, двери которого были раскрыты настежь. Не по причине отсутствия замков, внутри, на втором этаже шла интенсивная работа по внутренней отделке, штукатурили и белили. В итоге, Ильич завёл меня в подвал, где стояла мёртвая тишина, и было слышно, как капает воск со свечи.

— Ящики с камнем помнишь? — В полголоса, задал вопрос.

— Помню, они тут, в стене уже лежат, а что, гостей надо ожидать?

— Надо. Сюда добирался, думал, что время ещё есть, пока Сбыслав не рассказал про фон Виде. Он сейчас в Копорье, сил собрал почти тысячу человек. Неспроста это. На Ладогу или Новгород с тысячей не попрёшь — шапками закидают. А вот на 'Орешек' вполне. Так что, в ближайшие месяцы всё решится.

— К бабке не ходи. Немец сюда двинет. Были тут уже ходоки из Копорья. — Пахом поковырял пальцем кладку, возможно сложенную из тех самых монастырских камней. — Ты не волнуйся, Лексей. У Бренко две сотни воев. Пороки на льду не устоят, а остальное не страшно. Караульные, после Злобко, глаз не смыкают.

— Ильич, нет крепостей, которые нельзя взять. Я привёз с собой орудия и плотников. Нужны люди, чтобы поставить в башнях тяжёлые арбалеты, они бьют на двести аршин. Их всего пять, на все башни не хватит.

— Это к Людвигу, куда, что ставить он лучше знает. Лексей, об одном тебя попрошу, побудь в крепости до конца просинца , домой мне надо. Ноет сердце, с Нюркой беда происходит. Марфушка весточку прислала... ну так как, выручишь?

— Месяц побуду, не вопрос. Санки тогда с собой забери, здесь они ни к чему. А за Штауфена с Нюрой, одно скажу — любят они друг друга. Решать, конечно, тебе, но смотри, не навреди счастью дочери.

— Вера у них разная, разве я не думал об этом. Ночами уснуть не могу. — С грустью в голосе сказал Ильич.

— Да какая разница, хотя, а если Гюнтеру намекнуть на возможное княжество? Но, при условии смены веры.

— У тебя княжество лишнее есть? Или так, в качестве примера предложил? — Пахом иронично улыбнулся. — Был бы, он свеем, да лет двадцать назад — вопрос бы даже не стоял. Они как раньше делали, для получения торговой выгоды, представлялись то христианами, то язычниками. Принимали вероисповедание покупателя или продавца, а затем, под предлогом помощи брату по вере, ловко сбывали или покупали товар. За один торговый сезон меняли веру по нескольку раз. Эх, были времена... Согласится ли он?

— Княжества пока нет. Но, то дело наживное, полтора года назад у тебя и крепости не было. Гюнтер — сын императора, пусть внебрачный, но при некоторых обстоятельствах, на это могут не обратить внимание.

— А если всё получится, то про эти, как их... обстоятельства, очень даже будут вспоминать.

— Лев не спрашивает у зайца, что он ел на обед. Всё будет хорошо Пахом Ильич. Езжай в Новгород, я тебе так, для размышления рассказал. Пойдём к Бренко, санки ещё разгрузить надо, а то ты сегодня не успеешь выехать.

Дабы Пахом не мучился со свечкой, я включил фонарик и мы стали подниматься наверх. Странное свечение было замечено одним из рабочих, который подозвал напарника и уже вдвоём, они стали свидетелями нечто необычного. Не мудрено, если через пару дней о духе замка поползут слухи. Тем боле, что едва мы вышли, оборвалась верёвка, на которой поднимали кадку с побелкой. Не обращая, на этом малый инцендет внимания, я и Пахом Ильич прошли рядом со скирдами сена, возле которых уже собрали лошадей и встретились с группой возничих. Из тридцати повелителей кнута и упряжки — восемь оставались со мной, а вот, остальные были наёмными смолянами. Договор они выполнили и теперь интересовались, дадут ли им какой-нибудь груз, когда поезд покатит в сторону Новгорода. Хоть и достались им в качестве оплаты не только улучшенной конструкции санки и по десять ногат на брата, отправляться порожняком они не хотели. Ильич вник в суть просьбы, подозвал Якова, шепнул ему пару слов и, оставив его с возничими, повёл меня к Людвигу. Тот уже, находясь возле саней, чуть ли не прыгал, так ему было интересно, что находится под брезентом тента, особенно, там, где из-под мешка торчали древки больших стрел.

— Привет, воевода! Принимай товар. — Мы пожали друг другу руки.

— Здравствуй Алексий. Давненько тебя не было. Насколько к нам в гости? На день-два, или задержишься? — Бренко по случаю встречи нацепил чёрную шинель и форменную шапку-финку. Выглядел немножко комично, но, если нашить погоны, то настоящий морской волк — с бородой и кортиком.

— До конца зимы, если Пахом Ильич раньше не сменит. Баньку сообразишь?

— Уже готово. Вообще-то, у нас по четвергам помывочный день заведён, но с дороги — сам Бог велел. — Людвиг показал рукой в сторону канала, где из трубы избушки поднимался дымок.

— Оружейка у вас где?

— Какая оружейка? — Не понял меня Бренко.

— Арсенал, оружие, где храните?

— Нигде. Каждый со своим, а что про запас — то у Якова в избе. — Смутившилсь, ответил кастелян.

— Понятно, будем исправлять. Зови тогда Якова, пусть он примет амуницию, а я тебе покажу новые орудия. Их на башни надо установить, и чем скорее, тем лучше. Собрать их дня за три можно, а вот обучить пользоваться... ладно, пятнадцать человек, тех, кто расстояние на глазок определяет хорошо, подыщешь?

Людвиг на секунду задумался, а потом просиял лицом. Был у него некий загадочный резерв — беженцы пруссы. Как охотники, они были незаменимы, а вот к военному делу — сердце у них не лежало, и держались они, как-то обособленно, редко общаясь с остальными. Дичь добывали, да и ладно, но для гарнизона крепости это было недостаточно. Случись чего, будет задействован каждый. А какой выйдет боец на стену, если он науки воинской не постягает?

— Найдём, у меня два десятка пруссов, с оружием не очень, может, с этим делом справятся?

Вскоре прибежал Яков со своей незаменимой фанеркой. Бывший приказчик обзавёлся помощником, забрав с собой сына из Новгорода. Малец, не только был похож на своего отца, но и унаследовал скрупулёзность в делах, а заодно привычки. Тоже держал фанерку и карандаш, важно шмыгая носом. Квартирмейстер, быстро выяснив, что где лежит, отправил сынишку сгружать остатки продовольствия, зимнюю одежду и разобранные стальные решётки, сам же принялся пересчитывать оружие, особенно арбалеты с вогнутыми дугами. Это было новинкой, как и фальшионы.

Через несколько дней с моего приезда в Навратной башне обосновался огнемёт. Немного другой, чем стоял на ладье, с большой ёмкостью для смеси и более длинным стволом. Огненный коктейль (с температурой при горении под тысячу шестьсот градусов, при которой плавилось железо) из бензина, бензола и полистирола, именуемый напалмом, выпускался на шестьдесят шагов при попутном ветре. Механизм обслуживался двумя бойцами и без долива топлива был рассчитан на пятнадцать выстрелов. То есть, в случае подведения под ворота тарана, он мог гарантированно поджечь его, уничтожив при этои обслугу врага. В Люнебургской и Флажной башнях установили полиболы, а в Пахомовской и Наугольной — двухплечевые торсионные баллисты, прицельно метавшие каменные ядра размером с кулак на двести аршин. Винтовые домкраты позволили сократить штат артеллеристов до пяти человек на орудие. Так как ждать, пока каменотёс обработает камень до нужного диаметра, времени не было, да и мастерам работы на стройке — выше крыши, я заранее побеспокоился о боезапасе и одни из саней были заполнены корзинами с чугунными ядрами. Именно ими проводилась пристрелка в клубе реконструкторов, где имелась потешная башня, после чего была составлена специальная таблица, учитывающая угол наклона и расстояние, на которое ядро летело. Учитывая то, что с пониманием цифер будут проблемы, возле винта домкрата, регулирующего угол станины, прикрепили линейку с нарисованными человечками разной высоты. Сопоставляя размер цели и рисунок можно было отрегулировать механизм для прицельного выстрела. Наводчик подносил свою линейку на расстоянии пятидесяти сантиметров от глаза, зажимал пальцем размер видимой мишени и сверял с ростом нарисованного человечка .

Погрешности, естественно были, но быстро обучить, измерять углы и высчитывать траекторию полёта, людей, не знакомых с основами геометрии — было нереально. Ещё один недостаток состоял в ограниченном секторе поражения. Крыша башен мешала вести стрельбу, пришлось убрать кусок козырька. К моему удовлетворению, пруссы освоились со стрельбой по мишеням на льду за два дня. Ядра выкрасили красной краской, прицепили ленточку, для лучшего визуального наблюдения за траекторией полёта, после чего, расчёты пуляли с утра до полного опустошения боезапаса. Сынишка Якова собирал вылетевшие снаряды после тренировки, складывая их на детские санки, отрабатывая новый нож на поясе. Со временем, я планировал перейти с чугунных ядер на цементные, но на испытаниях, ни о какой меткой стрельбе подобным боеприпасом речи уже не шло.

Третьим видом разрушительной механики являлся полибол. С ним с самого начала вышла некоторая неувязка. Принцип стрельбы модернизированного скорпиона был прост: крупные стрелы закладывали в специальный ящичек, расположенный над направляющим ложем, цепная передача взводила полибол, натягивала тетиву, одновременно подавая стрелу, после чего производился выстрел. В идеале можно было крутить ворот и стрелять, пока не заканчивались боеприпасы. Но зачем вращать ворот руками, когда ногами можно крутить педали как на велосипеде? Использование подшипников, больших и малых звёздочек, позволило обслуживать стреломёт всего двумя артиллеристами. Один работал ногами, а второй закладывал стрелы и вращал винт, изменяя угол наклона, либо поворачивал агрегат влево или вправо на шаровой опоре. При этом, 'велосипедист' должен был слезть с седла. Угол поворота был двадцать пять градусов в каждую сторону, более не позволяли бойницы. И вот когда мы провели первые испытания, выяснилось, что эффективность от данной стрельбы весьма низкая. Пока противник будет бежать по направлению к крепости, второй номер просто не успеет навести орудие на цель. Даже при хорошей начальной скорости полёта стрелы, равной шестидесяти двум метрам в секунду, получалось, что крепостная артиллерия являлась больше психологическим оружием, стреляющим, как придётся. Однако, мишень со щитом, большая стрела однажды прошила насквозь с трёхсот шагов. Если б это было не единственное попадание из трёх дюжин выстрелов в течении пяти дней, можно было б гордиться.

После всех испытаний мы собрались со строителями в замке Пахома Ильича, где в главном зале находился макет крепости. Предмет разговора был один.

— Нужно переделать башни. — Я достал лист ватмана с чертежом Угольной башни и прикрепил его на стену. — Бойницы слишком узки для привезённой артиллерии.

— Если расширить, то стрелков посекут стрелами. Семь аршин высота, а если осадную башню подведут, чем пруссов прикроешь, а? — Никифор, ведущий строительство с самого начала пользовался огромным уважением у собратьев по ремеслу и высказался первым.

— По льду, башню? Да не выдержит лёд. — Ответил строителю, сдерживая улыбку.

— Это ты так думаешь. Немец только верхушку прикроет. На два бревна поставит, и как на санках подкатит.

Никифор подошёл к печке, подобрал несколько щепок, связал их бечевкой и через три минуты, на макете, поставил свою конструкцию, как раз напротив очередного оратора.

— Если хочешь свои придумки на башнях держать — воля твоя. Я бы к внутренней части стены пристроил клеть из брёвен, с открытой площадкой, а на неё поместил пороки. С неё супостата разить будет сподручнее. — Федот из Чернигова обрезал ножом толстую ветку и притулил её к стене.

— Может, так и сделаем, а пока, кусок крыши над бойницей надо разобрать. А Пахомовскую башню, к началу навигации придётся оставить только с навесом. Она весь фарватер держать под прицелом сможет. Это потом. Вы мне скажите, уважаемые, осилите ли стены каменные? Нет? Я так и думал. Идём дальше. За арки, и всё, что связано с каналом ответ держат южане. Самое слабое место сейчас — решётка. Она мне не нравится. Это какое-то убожество из жердей.

— Так вроде железную привезли, чем она плоха-то? — Илья был у них старшим, вот и возмутился.

— Надо, что бы решётка поднималась и опускалась. Если это сложно, то сделайте ворота. — Меня начало раздражать самомнение зодчих. Собственные промахи и ошибки были так туманны и неразличимы, а чужие бросались в глаза, что не высказаться о запруде, которая, по моему мнению, должна будет принести немало бед — не смог.

— А на кой ляд они сейчас нужны? Мы церковь ещё не достроили, эту б решётку туда, я и место присмотрел. — Южанина звали Огрызко. Склочный киевлянин больше ныл, чем работал, но почему-то был в авторитете у своих.

— Шапку сними, когда со мной говоришь. Ты что, совсем опух на дармовых харчах? Или думаешь, тебя тут вечно кормить будут? Сказано поставить решётку — будешь ставить, а всё остальное... вас ещё за это чудо, — замок Ильича ни капельки не напоминал оборонительное сооружение, был нефункционален, состоял из многих мелких комнатушек и имел низкие, зато арочные потолки, — выдрать надо. Тут крепость, а не богодельня.

Огрызко не стал снимать своей шапки, так и сидел, с покрытой головой. И вместо того, чтобы проявить уважение, ляпнул:

— Я Пахому Ильичу пожалуюсь, он нас уважает. Мы с ним, а не с тобой ряд положили.

— Пошёл вон! В ОБСЕ ещё пожалуйся, там таких слушают.

— И пожалуюсь! — Уже находу буркнул Огрызко, зацепился шапкой за дверной проём и обнажил ловко зачесанную плешь.

Не обращая внимания на ретировавшигося скандалиста, я продолжил:

— Считаем, что с аркой и решёткой разобрались. Так Илья?

После ухода Огрызко, Илья почувствовал себя более уверенно и даже спину выпрямил.

— Сделаем. С утра начнём, а с той стороны, на лёд мостки положим и камнем засыплем.

— Теперь о самом главном. За то, что успели столько построить, каждому из вас, кто сидит за столом — жалую по перстню с самоцветом. — Увесистый кошель оказался у меня в руках, оттуда было извлечено одно украшение, а остальное перешло в мозолистые руки зодчих. — Пусть каждый, кто спросит, что он означает, получит ответ — награда за добросовестный труд, за строительство Орешка.

Утром строители так и не начали менять решётку — было не до того. Сразу после завтрака, обнаружилось, что исчез Огрызко. Причём шапка и топор так и остались лежать в пристройке домика, где жили киевляне, к ним никто не прикоснулся. Сбежавший, никогда строителем и не был. Полтора года назад, мастеровые что-то перемудрили и стена выстраиваемой ими церкви рухнула. Был скандал, а Огрызко, каким-то образом сумел отмазать зодчих, в результате чего, стал их хозяином. Мечты быть поближе к местам с крупными капиталами, завели мерзавца в Новгород, откуда он собирался отправиться на запад, подальше от Руси, да только Удо раскусил нечистого на руку киевлянина, и от гнили избавился, сплавив к Пахому Ильичу.

* * *

В раскошном плаще из меха выдры, пригодный как для дождя и липкого снега, так и для пурги в крепчайший мороз, в сопровождении оруженосца, всадник буквально влетел во двор усадьбы в Копорье. Остановившись перед крыльцом, наездник спрыгнул с лошади и направился к крыльцу дома, где уже три недели, проклиная всё на свете, нашёл пристанище один из самых влиятельных и уважаемых людей на всём побережье Балтии. В строящемся замке было слишком шумно, а гость любил тишину.

— Коня прими! Да оботри насухо. — Уже открывая дверь, крикнул человек в меховом плаще конюху. — Совсем обленились тут, один я за всех работаю.

Дом, в который направился прибывший, напоминал сарай, разделённый перегородками на несколько комнат. В самой большой, на земляном полу, частично вымощенным камнем, располагался очаг. Огонь поддерживали постоянно, на улице мороз. Дым старался улетучиться через отверстие на потолке, но делал это как-то вяло, не хватало тяги, отчего трудно было дышать. Так что, пройдя пост охраны, следовало немного задержаться, дабы привыкнуть к спёртому воздуху и не закашлять, чем и воспользовался Ульрих, бессменный секретарь Хайнрика фон Виде. Его патрон полулежал на полатях, укутавшись в одеяло, сшитое из волчьих шкур. Согреться никак не удавалось, и лишь горячий сбитень давал кратковременное тепло. От безделья с рыцарем приключилась хандра. Собранная с таким трудом армия, прожирала драгоценные припасы, ожидая выступления в поход к Ладожскому озеру. Если бы будущий магистр самостоятельно не отправился на рекогносцировку, то давно бы уже двинулся к Орешку с имевшими в его распоряжении силами. И сейчас, скорее всего, лежал бы где-нибудь в окрестных лесах Лопского погоста. То, что фон Виде обозрел на острове, только укрепило его уверенность в несметных богатствах Юрьевского монастыря. После этого секретарь и помчался в Ригу, нанимать ломбардцев, приглашённых для передачи опыта Орденом после осады Каркассона Раймоном Тренкавелем, в распоряжении которых была осадная техника. И если бы упорно искавший дружбы с Немецким орденом новгородский олигарх, находившийся в этот момент в городе, не ссудил серебра для оплаты наёмников, то ещё неизвестно, как бы всё обернулось. Ульрих коротко кивнул головой, чуть не закашлялся и произнёс:

— Обоз прибыл, мой господин. Я опередил его на четверть дня пути. Ломбардцы везут требуше.

— Медлить нельзя. Завтра выступаем. Я устал сидеть в этой дыре.

Хайнрик поднялся с полатей, сбросил одеяло и вышел на улицу. Морозный воздух взбодрил его, рыцарь закрыл глаза. После травмы головы, его иногда посещали видения, настолько яркие, словно он сам становился участником каких-нибудь событий, наблюдая за происходящим со стороны. Стараясь рассмотреть эти образы как можно дольше, он замирал. Впереди мерцали сокровища из разбитых сундуков новгородцев и сам Папа Римский, пресмыкается перед ним, выпрашивая толику.

— Хайнрик, Хайнрик, — секретарь тряс за руку фон Виде.

— А? Что? — Рыцарь очнулся от грёз.

— Я пообещал Строгану, отдать воеводу крепости живьём. Итальяшки запросили тридцать марок наперёд, казначей слишком далеко, а сейчас важен каждый день, новгородец заплатил.

— Ты всё испортил, Ульрих, — фон Виде провёл языком по больному зубу, сплюнул, хлопнул по плечу своего помощника и тут же помочился, не отходя от двери. — Раз пообещал нашему другу, значит выполнишь.

Десять рыцарей, восемьсот кнехтов и семьдесят пять ломбардцев выступили из Копорья с рассветом. Армия растянулась на две версты, оставляя за собой грязый снег, нечистоты и пепелища костров на стоянках. Через двенадцать дней с Угольной башни заметили приближающихся всадников. Не доезжая двухсот шагов до крепости, глашатай протрубил в рог несколько раз, и спустя минуту, от группы отделились двое парламентёров, один из которых держал копьё с вымпелом. Подъехав к Воротной башне, орденцы растерялись. Мало того, что их никто не встречал, так ещё и ворота были распахнуты настежь, всем своим видом приглашая гостей въехать внутрь. Недолго думая, всадники направили лошадок в тёмный створ арки, над которой блестел золотом православный крест, украшая огомного вида икону.

— А ну стоять! — раздался голос откуда-то из стены, — Совсем офанарели. Плату за проезд кто платить будет?

Проём осветился неярким светом масляного светильника, а из ниши показался Снорька, направив короткую палку со стальной дугой и колёсиками на концах, на которой поблёскивал гранёный наконечник болта, в сторону первого всадника.

— Какую плату? Ты что, ослеп? Кнехт, немедленно позови воеводу. — Ульрих поначалу опешил от столь наглого предложения, но сразу взял себя в руки.

— Я не слепой. Если хочешь проехать — плати. Нет серебра — коня оставил и иди. Жалко лошадь — жди за стеной. — Снорри вновь исчез в нишу.

Ульрих не ответил, пререкаться со стражником, правой руке будущего магистра совсем не подобает. Хотя, под тулупом наглеца явно просматривался доспех, да и меч на поясе со сверкающей золотом бляхой как-то не увязывался с простым воротником. К тому же, перчатки простолюдины не носили, только рукавицы, а этот щеголяет. Впрочем, он бы наверняка мог пришпорить коня и преодолеть эти несколько метров, разделяющих воротный тоннель и вымощенный камнем плац крепости, если бы не острые зубья железной решётки, свисающие с потолка. Медленно она только поднимается, а вот опускается, очень быстро; проверять этот постулат он не решился. Время шло, никто не кричал и не звал голосом полным страха воеводу, только стук топоров о дерево нарушал тишину, сообщая, что внутри кто-то есть.

— Кнехт! Если ваш воевода трус, и боится выйти, то передай...

Ульрих не успел досказать, что надо передать, как был прерван голосом Снорьки, вновь появившимся в проёме.

— Ты, наверное, глухой? Думаешь, у воеводы дел больше нет, как каждого путника в воротах встречать? Плати, проезжай, записывайся на приём и жди своей очереди. — В этот раз в руках свея был солидный надкусанный бутерброд, зато за ним уже стояли двое ратников, экиппированных так, что не каждому рыцарю по карману; с алебардами, в кольчугах с зерцалом и касках с бармицей.

— Дикари! Я парламентёр! Какая запись на аудиенцию? — Ульрих чуть не вскинул руку со стеком, что бы проучить наглого стражника.

— Надо было сразу представиться, а то, всё бросай, беги, зови. Нету воеводы, завтра приезжай. — Снорри отхватил приличный кусок от бутерброда и стал демонстративно жевать.

— До полудня, сдать крепость, оружие оставить и бегом в лес. Иначе, мы сравняем с землёй это. — Ульрих показал рукой на стены, развернул лошадь и поскакал назад.

Заехав в лесочек, орденцы спешились. Секретарь зачерпнул рукой снег и отёр лицо. В сорока шагах от него, на холмике, возле елочки стоял фон Виде, что-то объясняя старшине ломбардцев. Тот молча слушал, затем кивнул и побежал к опушке, с которой можно было рассмотреть крепость.

— Как успехи? — Хайнрик махнул рукой Ульриху, подзывая того к себе.

— Варвары, они хуже пруссов.

— Ты видел нужного тебе человека? Передал ультиматум?

— Нет. Воевода не стал меня слушать. Кнехт сказал, что он завтра будет в крепости.

— Это не существенно. Как там говорят новгородцы: 'обещанного три года ждут'? Вот и подождёт, твой Строган. Хорошо ли вооружена стража? Общие впечатления?

Снорька не врал, когда говорил немцу про отсутствие воеводы. Я вместе с Бренко поехали на санках к Вяйнямёйнену договариваться о поставках. За старшего в крепости оставался Яков, но решать вопросы с парламентёром было явно не в его компетенции. И Снорри, заранее проинструктированный мною, разыграл целый спектакль. Впрочем, он ничем и не рисковал, выводя из себя Ульриха. В жизнь бы орденец не заметил, что находился под прицелом сразу нескольких аркебуз. Конусные пули этого усовершенствованного арбалета с пяти шагов не оставляли ни единого шанса даже для рыцаря в миланском доспехе, не говоря о простой кольчуге. А то, что он принял за вилы — были вогнутые плечи стального лука. Такая конструктивная особенность ни чего, кроме удобства в эксплуатации не даёт, может, позволяет применять оружие при более узких бойницах, но здесь они оказались исключительно из-за хорошей скидки продавца. Не смог так же рассказать Ульрих, насколько изменилось вооружение гарнизона крепости, с момента последнего доклада их шпиона. Теперь каждый ратник имел фальшион, клевец, боевой нож, бриганту либо кольчугу усиленную стальными пластинами, каску с бармицей или кольчужным капюшоном, топор, щит, арбалет или лук. Наручи и поножи достались только командирам десятков, как и кольчужные перчатки — латницы. Зато рукавиц было без счёта. Любой желающий мог получить пару, нашить кольчужное полотно и быть спокоен за защиту кисти руки. Сложнее обстояло дело с сапогами, многие посчитали их слишком дорогим удовольствием и продолжали носить поршни, перевязанные ремешком. И тут выручил Снорька. На тренировке, он ударом сапога выбил щит у зазевавшегося новгородца, после чего, попросил того повторить трюк, но ногой обутой в кусок шкуры. После этого случая только пруссы не носили сапоги — уж больно им валенки с галошами понравились.

Чиполло вышел на лёд, достал из сумки угольник, осмотрел башни и стены крепости, что-то нарисовал на доске свинцовым карандашом и с довольным видом побрёл к холму, где его ожидал Хайнрик, мило беседовавший с только что вернувшимся Ульрихом.

— Что скажешь? — Фон Виде видел крепостную мощь, и иллюзий быстрой победы не испытывал.

— Дюжину выстрелов полуторапудовыми ядрами, и в брешь сможет проехать всадник. — Итальянец выдержал паузу, и с улыбкой добавил: — Я уложусь в девять.

Каждый выстрел требуше стоил половину марки. В калькуляцию входило: стоимость ядра, ремонт износившегося механизма и оплата обслуживающего персонала. Чиполло был мастером своего дела, грозой крепостей и замков, а также довольно известной личностью среди орд наёмников. Помимо всего этого, он всегда старался сэкономить, что приводило в восторг его нанимателей. Впрочем, снижая стоимость в одном, он тут же задирал цену на другие услуги, либо навязывал их, выставляя всё таким образом, что без них не обойтись. В итоге, все оставались довольны.

— Сколько тебе потребуется времени, чтобы собрать требуше? — Поинтересовался Хайнрик.

— Два дня, включая этот, при условии, что будут сколочены щиты.

— У меня нет лишних плотников. — Раздражённо ответил Виде.

— Тогда три. И ещё, мой совет начинать штурм со стороны озера. Ветер будет дуть в спину. — Чиполло поклонился, выждал с минуту, не получив больше распоряжений, неспешно побрёл к своим людям. Сначала надо подумать о безопасности. Обоз наёмников находился чуть впереди основного лагеря, и в случае внезапной вылазки первый удар принимали на себя именно они. Подобная практика была повсеместна, поэтому требушетник и поднял вопрос о щитах.

В это время Снорька поднимался по лестнице на Флажную башню. Небольшой ящичек, искусно облицованный костью незнакомого зверя, находился под самой маковкой крыши. Повернув тумблер по часовой стрелке, он закрыл глаза. 'Если что-то случится, внезапно растает лёд или судьба крепости будет зависеть только от тебя, ты бросишь всё и прибежишь сюда'. — В голове свея пронёсся последний разговор с византийцем, перед его отъездом к корелам. Красный мерцающий огонёк волшебного ящичка притягивал к себе, Снорри захотелось остаться.

В крепости давно отзвенел колокол, извещающий о неприятеле. Согласно боевого расписания ратники заняли свои места, однако кроме нескольких пронырливых немцев на льду реки никого более замечено не было. Люди начали скучать, даже облаять противника нельзя, слишком далеко — не услышит. Кто-то приподнял крепостного пса, поднёс к бойнице и показал животному на бродивших вдалеке орденцев.

Гав, гав! — Раздалось со стены.

Гы, гы, гы. — Засмеялись ратники, увидев, как после лая двое немцев прыснули обратно в лес. То, что их позвали есть, новгородцы не услышали, да и кому это интересно? Сделавший своё дело пёсик повилял хвостом, получил косточку, покрутился для вида: может, ещё на что сгожусь? Но идей с использованием 'секретного оружия' более не поступало, и собачка убежала со стены в сторону кухни, там, за стойку на задних лапах перепадало поболее.

Первыми нарушили ожидание мастеровые. Работы как бы много, а за просмотр замёрзшей реки платить никто не станет. Крепость вновь потонула в гуле людских голосов и шуме строительных инструментов. Но так продолжалось недолго. После обеда произошёл первый бой. Со стороны Ладоги, по направлению к Ореховому острову следовал купеческий поезд, раз в неделю привозивший продукты. В основном доставляли мясо, рыбу и прочие вкусности. Хлеба в крепости скопилось на год, но его никто и не предлагал. Многочисленная родня Сбыслава практически монополизировала торговлю с гарнизоном и все оказались довольны. Были предложения возвести лавку и таверну, но Пахом Ильич опередил с магазином предприимчивых дельцов, и выданное жалование потихоньку перетекало обратно. А вот харчевня построена была, и те, кто недоедал — мог в любое время подкрепиться, а вечерком пропустить кувшинчик-другой алкогольного напитка, ну а если невтерпёж, то воспользоваться услугами барышень, благо денежное довольствие позволяло. В эту харчевню и спешили трое санок, нагруженных сопутствующим товаром. Каждый четверг, после полудня, ратники ожидали бочонков с медовухой и деликатесами, посему отряд в два десятка человек был готов встречать поезд. Ждали только отмашки.

Посланные в разведку чудины чуть ли ни нос к носу столкнулись с ладожскими купцами. Передовой отряд из трёх всадников, не мог себе позволить упустить добычу и бросился в погоню. Увидевшие разбойников купцы, естественно стали нахлёстывали лошадок, стараясь скорее приблизиться к спасительным стенам. Всего полверсты — и они в безопасности. Так бы оно и было, если б им наперерез не кинулись наёмники. Поезду пришлось брать правее, отрыв сокращался, ещё чуть-чуть и ладожанам не поздоровится, как к ним на подмогу выехало четверо саней с группой поддержки. Новгородцы остановились в двухстах аршинах от Флажной башни, спрыгнули с транспорта и дали арбалетный залп сначала по чудинцам, а спустя полминуты повторили его по толпе бежавших налегке наёмников. Более не потребовалось. С пятидесяти шагов промахнуться можно, но тут работает теория плотности залпа, и несвойственная тому времени скоростная перезарядка оружия, за что и поплатились супостаты. Пятнадцать любителей лёгкой наживы лежали на льду, трое пустились наутёк. Купцы отделались лёгким испугом, враг посрамлён, а довольные ратники с чувством выполненного долга под приветственные крики со стен возвратились внутрь крепости. Обдирать убитых остались бойцы с первых санок. Едва только двух мёртвых лошадок успели было привязать за стойки полозьев, а третью, раненую в ногу споймать, как на помощь поверженному отряду грабителей стали спешить орденцы, и силы стали явно не в пользу трофейной команды. Теперь улепётывали новгородцы и, хоть поле битвы осталось за противником, все понимали, за кем действительно была первая победа.

— Ты видел, Ульрих?! Они использовали санки, чтобы доставить пехоту к месту боя и быстрого отхода. — Хайнрик наблюдал за происходящим со стороны холма, очищенного от леса лесорубами крепости. — Это надо взять на вооружение. Говоришь, воеводы нет в крепости? Ты уверен?

— Я думаю, — ответил секретарь, — мы сможем повторить этот трюк, только купцы будут переодетые мечники, тогда и Чиполло не потребуется.

Ульрих побрёл в командирскую палатку, остальное было не интересно. Кнехты позвенели оружием, покричали обидные слова в сторону защитников крепости, услышали похабщину в ответ и после звонкого собачьего лая отошли в лагерь.

Полкана почесали за ухом и решили приглашать на стены, для ответственного момента, когда любители подрать глотки соревнуются между собой в оскорблениях. Этот обязательный атрибут осады, был сродни изобретению крепостей. В этот момент наступало перемирие, каким образом, оскорбляющие друг дружку воины понимали сказанное противником — оставалось загадкой. На спектакли собирались зрители, и чем витиеватей было высказывание, тем большего одобрения оно получало. Русские читали свои частушки:

Фриц ловил на кошке блох, говорил им: 'Хенде хох!

Блохи, руки мыть, цурюк! Кошку кушайт с чистых рук!'

Немцы в ответ свои.

Ганс руссишку ел и, вдруг, прошептал: 'Майн готт, каюк!'

Мне капут! Возможно, я кушал бешеный свинья!

Тех, кто учавствовал в словестной перепалке — отмечали, и при возможности старались пощадить. Не каждый штурм заканчивается взятием оборонительных сооружений, а развлечений на войне и так мало. Были, конечно, и нецензурные выражения. За подобное могли и наказать. Поэтому похабники стояли всегда на почтительном расстоянии:

— Schisshase, Russ! fick-fick machen, Jaah, fick-fick deine Gebärmutter, komm russ feigling mich auf! (Обосравшиеся зайцы, русских будем фик-фик, Да, фик-фик твою матку, русский трусишка, выходи ко мне!) — Кричал тощий гадёныш, сопровождая выражения движениями тела.

— Иш как блядословит пёс смердячий! — пробормотал квартирмейстер.

Яков знал немецкий, чай столько лет в торговле, приподнял арбалет прицеливаясь, но на скобу не нажал. Сквернослов настолько вошёл в раж, что поскользнулся на льду и упал. Падение вызвало гогот не только со стороны гарнизона крепости, но и среди осаждающих. Больше неудачника не видели.

* * *

Где-то в это время, в трёх днях пути от Орешка, я вместе с Бренко вышел из предоставленного корелами для нас жилища, где проходили переговоры, и подошёл к саням. Старейшины согласились отправить своего представителя в крепость, что формально означало заключения союза, мы же в свою очередь пообещали защиту корелам всеми имеющимися у нас силами. Вопросов религии не касались, чем и расположили к себе местных жителей. Бренко почти решил задачу по доставке камней, мяса, рыбы, пушнины и воска, но форма оплаты бартером стала камнем преткновения. Требовался перерыв, и моё предложение почаёвничать было принято единогласно. Пока я с помощью Бренко перетряхивал сумки, в поисках заварки, глаза уловили слабое мерцание лампочки приёмника. Сигнал маячка сработал. Это означало только одно — нападение.

— Людвиг, срочно возвращаемся, в крепости что-то случилось.

— Но мы ещё не договорились об оплате, Вяйнямёйнен прибудет только завтра, если уедем — будет обида.

На следующий день был назначен большой совет и отчасти, Людвиг был прав. Вот только к чему все эти договорённости, если одна из сторон ликвидируется? Наконец-то я отыскал пачку заварки, попутно придумав, что надо сказать.

— Придётся объяснить. Время дорого.

Мы жили в доме главы общины, так что идти, далеко не пришлось. Пожилой корел выслушал версию о внезапном предупреждении охранявших нас духах, покачал головой и к моему удивлению предложил заменить наших лошадей на своих, местных. О корелских лошадках ходили легенды. Возле реки Вуоксы, бродили стада полудиких скакунов, напоминающих тарпанов. Местные жители при необходимости приручали их, и часто продавали соседям. Более выносливой породы для севера — было не сыскать. Оставив кольчугу в качестве ответного дара и получив в провожатого четырнадцатилетнего родственника вождя, мы поспешили на Ореховый остров. Пятьдесят вёрст отмахали без остановок. Мальчонка всю дорогу учил русский язык, изредка подстёгивая мохнатых лошадок. За день, проведённый в санках, я мог произнести не менее пятидесяти слов, корел же, в отличие от меня, уже вовсю тараторил, путая падежи, но понять его было можно. Оказалось, что отец отправил его учиться. Ибо всякий, кто обошёл дом вокруг — знает больше, чем тот, кто остался внутри.

— Я могу научить тебя писать, читать и считать. Хочешь? — спросил я, пока мы грелись у костра, смотря, как в котелке закипала вода.

— Хочу! — Валит, так звали подростка, гордо вздёрнул подбородок. — Но этого мало. Мне нужно изучить ремесло, которое не знакомо нам.

'Чему бы тебя обучить, что смогло бы пригодиться в твоей жизни? Парень-то явно дружит с головой', — подумал я.

— А сколько времени учился ты? Отец сказал, что у тебя много чудесных вещей, и только ты знаешь, как ими пользоваться. — Валит держал во рту кусочек шоколада и вопрос прозвучал очень смешно.

— Семнадцать лет. А вообще, люди учатся всю свою жизнь. В одной далёкой стране, один мудрец сказал: — Я знаю, что ничего не знаю. А кто-то потом добавил: — Но другие, знают и того меньше. Так что, пока остановимся на обучении грамоте.

В кипящую воду котелка к разваренной оленине посыпалась крупа, а вскоре мы окружили казанок, вооружившись длинными деревянными ложками. После ужина Валита отправили спать в санки. Малец немного поупрямился, сказав, что уже взрослый, но стоило ему улечься, укрывшись меховым одеялом, как моментально уснул. Мы с Бренко караулили всю ночь, будя, друг дружку по очереди. Отоспаться можно было и днём. До крепости оставалось семьдесят вёрст.

* * *

Яков на правах воеводы прогуливался по стенам, обозревая окрестности в подзорную трубу вместе со своим помошнником. Сынишка следовал за ним, отмечая на фанерке количество стрел и болтов у защитников. Учёт в первую очередь — таково наставление отца. Кольчуга на мальчишке была тяжела и немного великовата, но батька записал его в разрядный лист гарнизона, а значит и одет, он должен быть подобающе. Дойдя до Флажной башни, парочка остановилась. На льду показались немцы, не менее сотни. Большие деревянные щиты, поставленные на ошкуренные брёвна, скользили впереди. За ними следовало шесть лошадей, запряжённых в какую-то странную конструкцию.

— Андрюшка, ну ка глянь, на что похоже? — Яков протянул сыну подзорную трубу и юноша, посмотрев в оптику, достал из перекинутой через плечо сумки, справочник по осадной технике в картинках.

Спустя несколько секунд был слышен шелест лишь перелистываемых страниц и напряжённое, не иначе, как от черезмерного старания посапывание.

— Так... вот на это. Требушет. Ой, батя, тут красным помечено. Это означает повышенное внимание.

— Бегом к колоколу! Тревога! — Прокричал Яков.

Под непрерывный звон колокола люди побежали на стены. Все интересовались, что случилось, лишь только пруссы оставались невозмутимы. Полибол уже заряжен, и теперь 'велосипедист' ждал команды второго номера, когда мишень окажется в зоне поражения.

Перед выкатыванием требуше, Чиполло проверил толщину льда, получалось рискованно, но снимать колёса с конструкции не стал, опасаясь за амортизацию на льду. После выстрела требуше подпрыгивает, а колёсики смягчают вибрацию. Щиты остановились приблизительно в двухстах шагах от крепости. Лошадок стали распрягать. Наёмник достал угольник, что-то посчитал в уме, сверяя расстояние до цели и, закрепил палку с маленьким флажком, показывающим направление ветра. Впереди него, с ростовыми щитами стояли два телохранителя. Позади осёдланная лошадь. На войне всякое бывает, лучше перебдеть. В случае вылазки гарнизона, требушетник покинет поле боя, оставив разбираться специалистов меча и секиры. Механизм можно построить новый, а вот вторую голову приделать нельзя. Помимо этого, в местах напряжения, деревянная конструкция была усилина железом, там, где требовалось, смазана маслом, а кое-где им и вовсе пропитана. Так что данный требушет являлся апофеозом осадной техники, как минимум на территории всей Балтики. Вскоре в противовес стали закладывать свинцовые плиты. Это было самое дорогое во всей конструкции. В те времена, ошибочно считалось, что фунт свинца, если его уронить, долетит до земли быстрее, чем фунт песка. Полторы сотни пудов тяжёлого металла занимали объём меньше кубического метра, что давало возможность падать отвесу вертикально, высвобождая чуть большую энергию, чем, если б он был приделан намертво к мачте с петелькой на конце и описывал дугу. Соотношение противовеса к заряду измерялось как один к ста. Ремесленник из Нортумберленда как раз выточил ядра на полтора пуда весом. Дорого брал, зараза, но делал качественно, хоть весы проверяй.

— Паолло, сонная ты макрель, проверь сетку, а то будет, как в прошлый раз.

Толстенький итальянец, уроженец Фаэцо, побежал к возку, где лежала петля.

— Всё в порядке, маэстро. В эти ячейки я бы положил и своего сына, клянусь Девой Марией.

— Если порвётся, то вслед за ядром полетишь ты. — Усмехнулся Чиполло.

— Что рты разявили? — Заорал Паолло на низкорослых, но с черезчур развитыми икрами ног помошников. — За работу лентяи!

В команде требушетника силовую работу выполняли 'белки'. Сходства с пушистыми зверьками, не было ни какого, разве что чуть-чуть. Передними зубами, да просто, орехи очень любили, и в колесе бегали, как лесные создания в неволе, готовя орудие к выстрелу. Когда всё было готово, бегуны оказались на своих рабочих местах. В этот момент раздался свист.

Второй номер полибола отвёл руку с пятидесятисантиметровой бечевкой на линейке от своих глаз, прикусывая свободный конец зубами. Ещё раз сверил с нарисованным человечком на шкале и кивнул головой.

— Гландо, сыночек, ты уж постарайся. — Дивон отошёл к запасным стрелам и стал молиться, призывая своих богов отомстить завоевателям.

Прусс закрутил педали. Щелчок и звон высвобождающейся тетивы. Шелчок и звон, щелчок и звон. Стрелы полетели к огромному монстру, растопырившие свои деревянные ноги на льду.

Ааа! — 'Белка' в левом колесе упала на решётку. Длинная стрела, развалив доску на щепы, торчала из груди, утонув в теле почти на всю длину. Правое колесо замерло, противовес остановился посередине.

— Что за х... но как? — Пробормотал Чиполло. — Ни один, известный ему арбалет не стрелял на такое расстояние.

Ещё одна стрела вонзилась в бревенчатый щит, сдвинув его назад на полметра, другая упала на лёд и разломилась, брызнув фунтовым наконечником с огрызком древка. Телохранителя сдуло, словно воробья.

— Назад! Все назад! — Чиполло побежал к лошади, но, не успев вдеть ногу в стремя — свалился вместе с конём. Из расколотой головы бедного животного фонтаном брызнула кровь. — Паолло, помоги.

Куда там, пухлый Паолло бежал одним из первых, бросив поднос с ядром, как только увидел телохранителя, прибитого к щиту огромной стрелой. На такую войну он не подписывался. Кровь, боль, стоны и страдания должны быть только там, по ту сторону стены. Требушетников оберегали и лелеяли. Зачастую, именно от них зависела судьба осады. Один только вид их инженерного монстра сеял страх в рядах защитников крепостей и замков по всей Европе. Но что-то пошло не так, не по обычному сценарию. Внезапные действия со стороны руссов не просто ошеломили прислугу, они переломили стержень безнаказанности, высвобождая наружу страх за свою жизнь. Началась паника. Тяжела доля поражения, вдвойне она тяжелее, когда тебя переиграли на собственном поле. Чиполло вытащил застрявшую под конём ногу. Дикая боль в сломанной ступне заставила взвыть. Из глаз брызнули слёзы.

— Паолло! Ты сукин сын. Помогите! Помо...

Очередная стрела сбила с головы Чиполло бархотный берет с пером, и требушетник потерял сознание. Знаменитый клок волос, напоминающий прорастающие перья лука с куском кожи остался на снегу, а вместе с ним и удача.

Посмотреть на первый выстрел собрались многие зрители среди орденского лагеря. Стояли вдалеке, ибо бывали случаи, когда снаряд срывался с пращи и летел в противоположную сторону. Вот только увеселительное зрелище превратилось в драму.

— Ульрих, руссы наверняка попытаются уничтожить требуше, готовь отряд. Постараемся ворваться в крепость. — Хайнрик сплюнул от досады. — Подберите этого несчастного ломбардца, возможно, он ещё жив.

На стенах крепости воцарилось молчание. Ратники своими глазами увидели, как стрелы пронзали людей, опрокидывали их на лёд, а одна, наиболее удачно пущенная, убила сразу двоих. Вот только ни одного ядрышка, так ловко разбивавшего деревянные конструкции мишений, не вылетело, а значит и надежда на разрушение страшного механизма улетучилась как дым из трубы.

— Эх, спалить бы эту заразу! — Яков обернулся к сыну, — Андрюша, сбегай к Снорьке, выпроси греческого огня, что в Воротной башне стоит. Не то туго нам придётся.

— Я ща, мигом. — Юноша побежал к лестнице, примыкающей к стене, и уже спускаясь, спросил: — Бать, а если не даст?

Яков об этом как-то не подумал. Бывшему приказчику пришла в голову мысль, установить на санки 'Змея горыноча', подъехать к требуше и обдать огнём монстра, как давече, на Неве, когда жгли свеев. То, что Лексей запретил доставать огнемёт из башни — новгородец позабыл.

— Тоды покличь Снорьку сюда, посоветоваться надо. — Яков приставил подзорную трубу к глазу и стал осматривать окрестный лес.

Тем временем в лагере орденцев наводили порядок. Сбежавших заставили вернуться обратно палками, а те с опаской поглядывая на башню, жались как можно ближе к деревьям. Наконец Виде собрал ломбардцев возле себя. Шестьдесят три наёмника, понурив головы, выглядели жалко.

— Кто может произвести выстрел? — Спросил Хайнрик, обводя толпу взглядом.

— Я могу, но за точность не ручаюсь. Маэстро Чиполло вёл все расчёты. — Ответил за всех толстячок из Фаэнца.

— Сделать дополнительные щиты. Закройте требуше и развалите эту проклятую стену. Живее! Рубите эти деревья.

Ломбардцы побежали к обозу за топорами. Через два часа, прикрытый наспех сколоченными щитами камнемёт сделал первый выстрел. Ядро, описав дугу, шмякнулось в двадцати аршинах от стены, пробило лёд и утонуло. Пять стрел, выпущенных из башни, никакого вреда не причинили, украсив срубленные брёвна своими древками. Началась пристрелка.

Каждый выстрел сопровождался страшным грохотом. Орудие подпрыгивало, грозясь проломить под собой лёд, и готово было развалиться, но крепкая конструкция держалась, как и стены крепости. Лишь одно ядро достигло цели, проделав узкую брешь. Бревно из стены просто выбило, соседние с ним стали врастопырку, развалив часть настила. Плотники сделали подпорку, всё держалось на честном слове, но держалось. Вдруг наступило затишье, после дюжины выстрелов, ломбардцы отправились на обед. Это был тактический ход. В лесу, замаскировавшись еловыми лапами, прятался отряд тевтонцев, готовых отбить вылазку. Новгородцы не поддались на уловку, и всё благодаря Снорьке. Огнемёт перенесли на санки, закрепили и поставили возле Флажной башни. Напротив бреши, в ста шагах расположился отряд арбалетчиков, по бокам, за санями нагруженными дровами прятались мечники и секирщики. Когда очередное ядро выбило подпорки, обвалив ещё три бревна, немцы возликовали. В стене зияла дыра шириной в шесть аршин, не меньше.

— Ядер больше нет. Это всё, что мы смогли сделать. — Паолло докладывал Хайнрику.

— Молодец, я не ошибся в тебе. Если твои люди согласятся участвовать в штурме, — Фон Виде, с удовольствием пустил бы всех ломбардцев под нож, они ему были больше не нужны, — Ульрих укажет место в строю. Если нет... Я так и думал, охраняйте обоз.

— Господин, мы свою работу сделали, как и договаривались. Охрана обоза, не менее почётная обязанность, — толстячок поклонился и с интригой в голосе добавил, — у маэстро Чипполо были с собой особые снаряды, зажигательные. Жир чёрных коз. Если изъявите желание?

— Сколько?

— Всего одна марка.

Немцы выстроились на льду. Короткая молитва — и ощетинившаяся копьями масса двинулась к бреши в стене. Чуть сзади образовался резерв из рыцарей и конных кнехтов. Под нестройное пение псалмов, за сто шагов от укреплений, орденцы перешли на бег. Исчерпав весь запас стрел, полибол больше не стрелял. Да и если бы и осталось, — что толку от треснувшей станины орудия? Огненный шар ударил куда-то в середину и балки пола не выдержали. С уцелевших участков стены полетели болты, всего два залпа. Большинство воткнулось в щиты, нескольких убило, с десяток ранило. Наконец-то сделала выстрел ядром Пахомовская башня. Пруссы чуть не плакали, повернув вправо, до упора баллисту. Враг никак не попадал в зону накрытия. Видимо появился шанс, и ядро снесло кнехта с лошади, посланного проверить северную сторону на предмет засады. Бывает, что единственный и последний выстрел наугад попадает в 'десяточку', а вместе с ним и противостояние разрушительной механики в этом бою подошло к концу. Правда, у новгородцев оставался неиспользованным ещё один внушительный козырь. Ждан стоял позади трубы огнемёта, крутанул колёсико огнива и был готов к выстрелу, ожидая команды Якова. Сеня держал ногу на педали насоса. Санки с 'Горынычем' защищали бывшие ушкуйники Бренко, те, кто начинал строить крепость, так сказать — гвардия гарнизона.

— Давай! — Крикнул Яков, пустил болт из арбалета и сразу передал его сыну, принимая от него уже снаряжённый.

Язык пламени со свистом вырвался из сопла. Пение потонуло в визге горящих заживо людей. Огонь добрался до бреши в стене, где образовалась толкучка. Задние напирали на передних, а те старались вернуться назад, ища спасение за стенами. Очень страшно, стоять в плотной людской массе и наблюдать, как пожирающий огонь движется на тебя. Уцелевшие храбрецы первой волны бросились вперёд и были скошены арбалетным залпом тридцати суздальцев, выстроившихся в линию. После выстрела их сразу прикрыли щитами десяток новгородцев под командой Пятуни, выставив перед собой рогатины. По факту, уже в первые минуты прорыва брешь была окружена полукольцом из санок и со всех сторон прилетала огненно-стальная смерть. Тут бы и настать паритету, да только звериная ярость от потерь заставила атакующих в едином порыве выплеснуть всю свою ненависть. Людское море хлынуло в крепость, как вода в прорвавшуюся плотину, растекаясь по земле, охватывая стоящие у стены дома. Орденцы по телам своих кнехтов вошли внутрь. 'Горыныч' потух, последний всплеск огня лишь облизал трупы, наваленные в проломе. Сеня трясущемися руками заливал новую смесь, приговаривая про себя: 'Сила крепости не в башнях со стенами — сила в людях, их защищающих'.

Валит подстёгивал лошадку напевая себе под нос песенку, услышанную ещё от прадеда.

Дом воздвиг он на болоте

Из лесов его доставил,

Он принес стволов еловых,

Он принес высоких сосен,

Их поставил в лучшем месте,

Сколотил их так искусно,

Что семье большой дом вышел,

Превосходное строенье;

Стены из лесу доставил,

Балки снес с горы высокой,

Из густых кустов стропила,

Доски с ягодной поляны,

Снял бересту он с березок,

Мох из зыбкого болота.

Осторожно дом построен

И стоит на месте прочно.

Не докончив куплет, юноша замолчал, и принялся вслушиваться. Даже лошадки, осознав необходимость тишины, стали беззвучно перебирать ногами. До крепости оставалось не более двух вёрст, ещё чуть-чуть и будет видна крыша Пахомовской башни. Однако вместо того, чтобы ускориться, мы еле плелись и, я естесственно поинтересовался возникшей проблемой.

— Что-то грохочет, — громко произнёс корел, — словно Илмаринен бьёт своим молотом по наковальне.

— Ничего не слышал. Может, показалось? — Людвиг уставился на меня с вопросом. Может, я что услышал?

Когда клапаны на шапке-финке завязаны под подбородком, что-то расслышать просто невозможно. А иначе в открытых санях зимой не покатаешься, это даже не кабриолет — много хуже. Мы остановились и уже стали прислушиваться все вместе. Не могу сказать, что стояла мёртвая тишина. Лошадка похрапывает, слегка раскачивающиеся ёлки создают свой фон и немаловажный факт с направлением ветра: он дует в спину, а мы стараемся услышать что-то впереди. Оставалось только догадываться и тот факт, что мальчишка услышал, а мы, спустя некоторое время нет, говорил о том, что громкий звук был единичен.

— Валит, — крикнул возничему, — держись берега. Если что, сворачивай в лес.

Вскоре до нас донёсся шум битвы. Вопли и крики сотен людей, проклятия и стоны, возгласы победивших и хрипы умирающих. Всё слилось в страшную мелодию смерти. Сани остановились, а я припал к биноклю. Некогда белая от извести стена в месте пролома почернела от копоти. Возвышающаяся рядом башня несмело дымила, выпуская из бойниц желтовато-серые струйки. Огромная толпа скопилась возле бреши, прижимаясь к стенам, стремясь попасть в мёртвую зону обстрела. А вот и то, что разрушило укрепление — требушет. Чуть правее и позади него отряд всадников, человек двадцать пять. В оптику были видны сложенные в рядок тела на льду возле требушета. Молодцы пруссы, всё же попали в кого-то.

— Что там? — теребил меня Бренко.

— Тевтонцы! — Сложно спутать с чем-либо отличительный знак Ордена, выделяющийся чёрным цветом на грязно-белых накидках. — Ну, су... суровые люди. Валит, стой! Людвиг, живо переодевайся, я побегу впереди.

Была у меня надежда на то, что наблюдая за ходом осады, командиры противника будут стоять обособленно. И место такое напротив Орехового острова есть — невысокий пригорок, возможно даже, старинный курган. Когда я беседовал со строителями, они часто упоминали о нём, используя как ориентир. Вот к нему я и бежал.

Виде приставил ладонь к бровям, наподобие козырька, лёд отражал солнце и слепил. Всё шло хорошо, неизбежные потери не смущали, однако темп наступления несколько замедлился.

— Стаю дохлых ворон в глотку! Что они стоят как стадо баранов? Герман, это твои бездельники в самом хвосте?

— Моё копьё, а что? Была б дыра пошире... сам не знаю, вроде мясо сегодня ели. — Вслух рассуждал рыцарь.

— Шире только у старой шлюхи! Скачи и разберись, пока руссы не заперлись в башнях.

Хайнрик обернулся к своему герольду и хотел дать команду трубить в рог: — 'Общее наступление', как увидел лошадку, запряжённую в сани и бегущего к ним человека.

— Захватите этих идиотов.

— Магистр! Позвольте мне. — Подобное обращение было явным перебором, но просивший рыцарь применил хитрую лесть. Хайнрик знал, что братья-рыцари его круга, втихаря называют его так. Без доносов, конечно, не обошлось, но услышать свою мечту, так открыто, на поле боя — льстило.

— Действуй, мой верный Хельмут.

Я пробежал не более ста метров и остановился. Стал виден не только пригорок, но и часть вражеского лагеря, вернее верхушки шатров. Вот только рассмотреть всё тщательно мне не дали. От отряда всадников отделилось четверо. Один поскакал к стене, а трое других в мою сторону. Наверное, время хотят узнать? Не, прикурить; а я как раз в шапке, может, поговорить? А копья тогда зачем? Всадник попал в перекрестие прицела. Тук, тук, тук, — гулко застучали выстрелы. Хельмут свалился первым, за ним полетели с коней кнехты. Падали красиво, как в кино, взмахнув ногами. В это время со стороны крепости раздался нечеловеческий вой, словно десятки людей, одновременно почувствовали страшную боль. Вот только отвлекаться не стоило. По направлению ко мне уже двигалось не менее десятка, видимо, обозлились на потери.

— Хельмут! — Закричал Виде, видя смерть своего любимца. — Убейте их! Пресвятая Богородица... убейте всех!

Патроны в магазине закончились, запасные обоймы в санках, а два всадника продолжали нестись, наклонив копья. Всё, что я мог ѓ— сделал. На пригорке суета, пора было убегать, да только куда? До Бренко не успеть. На своих двоих от конного не скрыться. Это аксиома, которую и проверять не хочется, тем более на льду. Ни копья, ни бердыша со мной не было. Бл... 'Бердыш', как можно было забыть про пистолет? За всё время я так ни разу и не воспользовался им. За десять метров до меня тевтонцы разделились. Один скакал чуть правее, в сторону саней, а другой точно хотел наколоть меня на копьё, аж руку приподнял, словно острога в лапе. Он то и был у меня на мушке. Боясь не успеть, палец почти дёрнулся, а ноги уже сами понесли меня влево.

Бах! Бах! — Раздались два выстрела.

Стрелял почти в упор, лошадь пронеслась мимо, и не отскочи я в сторону — прибила бы. Но отвлекаться на это нет времени, ещё две пули в широкую спину прикрытую белым плащом и всадник буквально клюёт головой, заваливаясь под копыта коня.

То ли от шума выстрелов, хотя рёв из крепости заглушал всё, то ли от впечатления странной смерти конных кнехтов, но всадники с крестами дали дёру. Из пистолета стрелять по ним, что в воздух палить — слишком далеко, даже для винтовки. Оставалось лишь проводить их взглядом.

— Лексей! Держись, я иду! — раздалось за спиной.

Обернувшись, я увидел бежавшего ко мне с обнажённым мечом Людвига. Так и не надевшего кольчугу, зато полный решительности вступить в бой. Смелый человек, на всадника с одной железякой. Однако обошлось. Буркнув на ходу: — Спасибо, что пришёл на выручку, — уже вдвоём мы побежали к саням, боясь, что наш возничий даст дёру назад.

Я чуть не подпрыгивал, адреналин настолько взбудоражил меня, что возвращаясь к санкам, обогнал Бренко метров на десять. Валит держал в дрожащей руке нож, во второй поводья и озирался по сторонам. Корел не струсил, просто сильно волновался. С минуту мы переводили дух, пытались отдышаться, выпить по капле из зелёной фляги и наметить план действия.

— Надо обойти крепость с правой стороны, — запрыгивая в сани, сказал я, — заедем через Воротную башню. Людвиг, давай скорее, залазь.

Мы помчались в обход, а в крепости вовсю шла рукопашная схватка. Чего греха таить, русские и немцы всю жизнь были лучшими солдатами своего времени. Мы их частенько били, да и нас колотили, вот и теперь, судьба свела два воинства в кровавой сече. Бились не за серебро и добычу, бились — за место под солнцем, как два равных по силе льва, где победивший получает весь прайд.

Впритык к крепостной стене стояли бараки гарнизона с пристроенным по фасаду крыльцом. Места внутри ограничено и любое строение за исключением конюшен минимум в два этажа. И надо было такому случиться, что именно на этом пятачке повстречались старые знакомые. Когда начался штурм, пёс Полкан, прошмыгнув мимо новгородцев, спрятался под лавку в доме возле харчевни. Кто-то же должен добро охранять, а то балагур и сочинитель частушек Фёдор, засел на чердаке и больше немцев выцеливает из самострела, нежели вещи стережёт. Тощий кнехт, отметившийся похабными выражениями при словесной перепалке, спрятавшись за широкую спину Ганса, избежал арбалетного болта и теперь пытался вломиться в избу. Ставни окошка треснули и вскоре слетели с петель. Тощий пролез внутрь.

Гав! Гав! — Залаял Полкан на татя.

— Вот ты где, мерзкая псина. Сейчас я повеселюсь, а потом прибью тебя на дверях. — Немец попытался ударить пёсика шестопёром, но бревенчатая стена за спиной помешала замаху. После падения на льду под общий хохот всей братии всё, за что он ни брался — не ладилось. Словно Бог, за грязный язык наказал сквернослова.

В этот момент, на ступенях лестницы, ведущей на чердак, показался Фёдор, услышавший лай любимца крепости.

— А ну оставь божью тварь в покое! — Негодуя, крикнул новгородец.

— Ты? — Немец узнал голос, певший частушки.

Бумц! — Болт вошёл чуть ниже живота по самое оперение, отбросив немца к стене, таким образом, что тот ударился головой. Цервельер гулко звякнул.

— Айиви... — завизжал сквернослов, схватившись за живот.

Раненый привлекал внимание. Фёдор пробежал глазами по комнате, в поисках массивной вещицы, дабы закрыть выбитое окно — ничего подходящего не было. 'Надо заметать следы, — подумал новгородец, — не хватало, чтоб ещё кто-нибудь залез'. Подобрав шестопёр, он с короткого размаха ударил немца в лицо, после чего визг прекратился.

— Полкаша, постереги тута. — Фёдор сорвал с крючка старый тулуп и просто всунул его в проём. В комнате сразу стало темно. — Если что, я наверху.

Пёс, выбравшись из-под лавки, грозно задрав хвост, приблизился к скрючившемуся трупу похабника, принюхался, фыркнул, и гордо задрав как флаг, заднюю лапу — отметился на поверженном враге, довольно ворча при этом. Был бы в избе домовой, то умер бы от хохота, видя улыбающийся оскал Полкана.

Храбрых арбалетчиков, защищавших стену у Флажной башни, уже не было в живых. Орденцы рубили дверцу, пытаясь проникнуть внутрь каменной твердыни, и судя по всему, сейчас захватят её. Некогда монолитный полукруг саней превратился в отдельные очаги сопротивления. Немцы брали вверх. Пятуня с тремя тяжеловооруженными новгородцами уже не в силах был защитить суздальцев, и те отошли к замку Пахома Ильича, где вести стрельбу можно было только из узких окошек под куполом крыши. С таким трудом отстроенная крепость оказалась негодна к обороне. Но и враг понёс огромные потери. Более сотни было сожжено, столько же побито болтами и стрелами. Потери в рукопашной один к одному, но для проигравшей стороны вся эта статистика станет не важна. Возле таверны бой развернулся с особым ожесточением. Из окон был слышен женский крик, и орденцы стремились овладеть зданием любой ценой. Трактирщик Пузан защищал своё добро, вооружившись оглоблей, отчего походил на людоеда из сказок. Фартук был забрызган кровью вперемешку с человеческими мозгами. Ни один доспех не налез на раздобревшего ладожанина, да и не нужен он был такому богатырю.

— А ну пшли вон! Неча вама тута делать! — Оглобля совершила полукруг и сшибла на красный от крови снег вылезшего вперёд тевтонца, пытавшегося копьём проткнуть Пузана. Из окна ойкнули. — Тише девки, не дам в обиду.

Едва он успокоил барышень, как перед ним появилась новая опасность. Расправившись за какой-то миг с двумя защитниками крепости, на Пузана выскочил гигант с кувалдой. Не обладавший завидной подвижностью, трактирщик каким-то чудом увернулся от разящего острия клюва, а потом и от обратного взмаха бойка, пролетевшего перед самым носом. Правда, пришось упасть на пятую точку, но вывернулся, обманул костлявую. Только надолго ли? Немец вновь замахнулся и дико закричал, выронив из рук страшное оружие, схватившись за лицо. За широкой спиной, сидящего на снегу Пузана стояла девушка-посудомойка, державшая в руках сковороду, от которой дымком испарялись последние капли масла. В этот момент в немца полетела горящая головня, затем ещё одна. 'Всем вольную'! — решил про себя трактирщик, воспрянул духом, подхватил выпавшую из рук оглоблю и пошёл крушить. За себя, за баб за спиной, за жизнь.

Замешательство среди орденцев наступило не вдруг. Сначала кто-то за стеной крикнул, что Хайнрик сбежал. Потом что у руссов колдун и дело совсем плохо. А как не поверить? Вон, огнём жгут, что водой льют. А когда правый фланг, словно трава от ветра подался резко назад, наступил перелом.

— Бренко! Бренко вернулся! — Закричали с Воротной башни.

Санки влетели через распахнутые ворота и помчались по направлению к замку. Защитники воодушевились. Уж если с Яковом держимся, то с настоящим воеводой — одолеть сможем.

Людвиг облачился в бронь ещё в санях. В пять минут оценил обстановку, и повёл последний резерв из суздальцев вместе с остатками отряда Пятуни в атаку. И всё у него получалось. Не успел приблизиться к первому противнику на расстояние удара, как тевтонец упал, словно меч у русского воеводы не простой, а кладенец, как минимум. Копейщики, бросившиеся на Бренко, тоже свалились. А ведь были в пяти шагах от него. Чудеса, да и только. В пылу сражения, Людвиг и сам не понимал, как это выходит, но уверовавши в свою непобедимость — показал пример остальным. Вылетело из памяти, как Лексей дал испить из своей фляги горьковатого настоя и пообещал прикрыть. И взметнулись мечи с секирами, зажужжали стрелы. Пошла Русь вперёд.

Снорька дрался возле санок с огнемётом. Смрад от обгоревших тел стоял жуткий. Дышать давно стало нечем. Сынишку Якова вытошнило уже не один раз, но отдышавшись через шапку, вновь снаряжал самострелы и отдавал отцу, разившему врага без промаха. Ждан и Сеня лежали рядом, за санями. Наспех перевязанные и стонущие. После того, как орденцы поняли, что огня больше не будет, попытались захватить страшное оружие. Тут и нашёл свою смерть Гельмут, в попытке перескочить на лошади через новгородцев. Видя, что рыцарь попал в беду, оруженосцы побежали на выручку. Дрались жёстко, без пощады. Теперь санки обороняли всего трое. Снорька сменил очередной посечённый щит на новый, подняв его из под ног. Пусть орденский, главное целый.

— Что Яков, будем умирать? — С северным акцентом произнес свей.

— Ты присмотри за Андрюшкой, если я того... обещаешь?

— Обещаю. Больно-то как, — скривился Снорька, — мелковата доска.

Кнехт метнул в новгородца дротик-пюмбату и попал в неприкрытую щитом ногу. Строй из шести орденцев надвигался на сани. Шли осторожно, хотя и были в броне с головы до ног, те, кто потерял бдительность лежали вокруг. Одеты как рыцари, даже ноги прикрыты кольчужными чулками, но что-то в них было не то, стержня не хватало.

'Какие-то половинчатые', — подумал Яков, глядя на врага, и выстрелил прямо в закрытый шлем, похожий на бочонок. С двадцати шагов болт пробивает броню практически любого шлема. Причём владельцу амуниции будет уже всё равно. Не выдерживают людские позвонки. Так и случилось, вот только строй противника сразу схлопнулся и ускорил шаг.

— Поберегись! — Раздался голос за спиной. — Аааа юроды! Прими-ка православное причащение, нерусь поганая!

Пузан вскочил на санки и приподнял красную от крови оглоблю над головой. Полубратья-рыцари бросились вперёд. В этот момент выстрелил Андрейка, так как отец уже схватил топор, и не промазал. С треском разорвали воздух один за другим два удара. Развернулась бесшабашная славянская удаль.

Бахх! — Оглобля опустилась на шлем.

Бахх!

Пузан молотил деревяшкой как молотобоец по крице, пока оружие не разлетелось в щепки. Выжившие враги одновременно рубанули по Снорри мечами. Один удар пришёлся в щит, а второй в открытый правый бок. Свей, со стоном свалился на санки, а вместе с ним рухнул и его обидчик с застрявшим в разрубленной ключице топором.

— Снорька!

— Жив. Панцирь на мне... под... — Стурлуссон потерял сознание.

К санкам больше никто не приближался. Немцы побежали. Бренко рычал медведем, Пятуня и суздальцы не поспевали за ним. Щит Людвиг где-то потерял, перехватив меч двумя руками, комендант очищал свою крепость от завоевателей. И тут у тевтонцев возникли сложности с отступлением. Если войти в узкую брешь под постоянным огнём 'Горыныча' и арбалетными залпами сложно, то убегать через неё стало практически невозможно. Проход завален телами с горкой. Кое-кто ещё дымится, кто-то пытается отползти. Река отступающих орденцев хлынула из крепости, спотыкаясь, бросая бесполезное оружие, давя раненых и калеча упавших. То, что не смогло до конца сделать требуше — сделали люди. Два бревна, державшиеся на честном слове, не выдержали натиска толпы и завалились, давя почти вырвавшихся из кровавой мясорубки кнехтов.

Людвиг остановился перед проломом и с трудом перевёл дух. По льду реки, в сторону леса драпали недавние победители, так и не сумевшие сломить дух русского оружия. Сил преследовать не было, даже сдавшихся в плен не вязали.

Из избы высунул нос Палкан. Важно обойдя дом, пёс наткнулся на Ганса, лизнул его в щёку и присел возле него. Спустя минутку появился и Фёдор. Немцы два раза пытались залезть через окно, и дважды новгородец затыкал его тулупом, складывая убиенных в углу.

— Полкан! Ты где?

Гав! Гав!

Фёдор подошёл к животине, почесал за ухом любимца и присмотрелся к лежащему раненому немцу, опознав в нём своего оппонента по частушкам.

— Вот оно как бывает, шёл за шерстью, да сам стриженным оказался. Потерпи, сейчас помогу. — Новгородец взвалил немца на себя и понёс в избу.

Ночью ломбардцы попытались уволочь требуше поближе к лесу, чтобы разобрать на части и умотать подальше из негостеприимных мест. Шесть запряжённых лошадок готовы были уже начать движение, как лёд ожил. Около десятка 'снеговиков' при свете луны приподнялись во весь рост и дали залп из арбалетов.

— Снежные дьяволы! — Заорал Паолло.

Ратники в белых маскировочных халатах, молча, перезарядили оружие и выстрелили ещё раз и поспешили к санкам. Привязанные к лебёдкам транспортные средства вскоре потянули к крепости, вот только противник этого уже не замтил. Требушетники бросились бежать в разные стороны, вспоминая святых и чёрта, главное, чтобы помогли. Но это был не последний бой за крепость Орешек. Утром, раненный в плечо шальной пулей фон Виде, лёжа в палантине, приказал уводить остатки своей армии в Копорье, даже не похоронив павших тевтонцев. Чиполло попытался выпросить помощь с транспортировкой своего детища у Ульриха, на что получил предложение оставаться и договариваться с руссами. Сумма выкупа, назначенная Яковом, превышала стоимость требуше в два раза, а попытка поджечь конструкцию завершилась смертью ещё девяти ломбардцев. После этого, даже самые смелые сникли. Двести пятьдесят кнехтов с огромным обозом раненых, бредущих по заснеженной дороге, представляли собой жалкое зрелище. Впереди полторы сотни вёрст через земли Ижорцев и Водь, где о помощи местного населения можно было и не мечтать. И как водится, почуяв слабину, на спящий у реки лагерь напали корелы. Перебили с два десятка конюхов и, захватив почти половину всех лошадей, исчезли, а через сутки колонну обстреляли ижорцы. До Копорья доползло сто семьдесят человек, включая ломбардцев. Спустя три недели, князь Александр навестит их, тем самым дав почувствовать Ордену, что на Востоке немцам делать нечего.