И еще подумал, — ага, а немцы такие дураки, чтобы вот так вот, запросто, в это болото и поперлись бы, — но вслух ничего не сказал. Молодые, наивные и неопытные ребята, попавшие в нештатную ситуацию, к которой их никто не готовил, да еще после жестоких побоев и издевательств, — ну что они еще могли придумать-то? Тот же старший сержант — старший он, по всей видимости, только по результатам боевой подготовки и освоения новой боевой техники, а так, по возрасту — такой же неопытный мальчишка.

Наоборот, видя, что особист никак не уймется и продолжает мерзко докапываться до избитых мальчишек, причем наращивая громкость голоса и уровень демонстрируемого презрения, Сергей оглянулся на так удачно подошедшего бригадного комиссара и взглядом попросил того отозвать своего ретивого помощника. А когда Трофимов, который уже успел провести короткий митинг с жителями поселка и только что закончил разговор с их старостой, сходу вникнув в ситуацию, подозвал особиста и отошел с ним чуть в сторону, повернулся к танкистам и тихо сказал:

— Ничего, ребятки... сейчас важно не то, что при жестком допросе все рассказали — тут не факт, что кто другой устоял бы, или долго вытерпеть смог. Важно то, как потом решили, и какой урок вам из этого будет. На будущее советую всегда иметь при себе оборонительную гранату Ф-1 с запалом мгновенного действия — это и вас, в случае чего, и от неизбежного плена избавит, и врагов с собой при этом немало заберете.

После чего оставил танкистов на дальнейшее попечение медиков и, подойдя к Трофимову, негромко сказал как бы в пустоту, но адресуясь именно к ретивому особисту:

— А кто в плену, или просто на жестком полевом допросе не бывал, тот пусть сначала на себе это попробует, а потом других судит.

И потом, обращаясь уже персонально к нему:

— Если хотите, то для обретения личного опыта и расширения общего кругозора приглашаю вас, товарищ старший политрук, поприсутствовать на предстоящем полевом допросе пленного немецкого лейтенанта. И прикинуть то, что вы там увидите, персонально на себя. А потом, если будет на то ваше желание, мы можем еще раз вернуться к обсуждению темы несгибаемой стойкости и героизма советского человека во вражеском плену.

Старший политрук, выслушав слова Сергея, сначала побагровел, явно собираясь тут же поставить на место наглого лейтенанта, и уже открыл было рот, но потом видимо вспомнил, что лейтенант этот не простой, и вообще-то именно он отрядом командует, а непосредственное начальство самого политрука с этим наглым лейтенантом как-то очень уж близко общается, советуется... и беспомощно уставился на это самое свое непосредственное начальство, пытаясь понять, что теперь делать.

Бригадный комиссар тоже налился дурной краснотой, — как же, по его подчиненному и помощнику потоптались, хоть и не без оснований, но ведь ведомственная солидарность и взаимовыручка никуда не делась, — и прошипел: "Что ты себе позволяешь, лейтенант?! Совсем берега попутал...?!".

Сергей, глядя в бешеные глаза Трофимова, все так же тихо и бесстрастно ответил:

— Никак нет, товарищ бригадный комиссар, не попутал. — Просто хочу показать вашим помощникам, как проходит жесткий и быстрый полевой допрос в боевых условиях. Уверен, им это будет очень полезно посмотреть, себя на месте допрашиваемого представить, чтобы на будущее не путали измордованных молодых мальчишек с настоящими шпионами и врагами Родины.

Трофимов, еще пару секунд бешено сверлил глазами лейтенанта Иванова, потом выдохнул и отвел взгляд, как бы молчаливо признавая, что Сергей, хоть и нарушил сейчас субординацию, да еще прямо на площади, где его могли услышать посторонние, но по существу все же прав, а его подчиненный с этими молодыми танкистами палку перегнул. Постояв так еще несколько секунд, мотнул головой, чтобы старший политрук отошел, и пробурчал персонально Сергею.

— Не надо им на это смотреть, не на пользу им такое знание будет. Да и никому оно не на пользу... думаешь, лейтенант, ты один войну прошел и пленным языки развязывал? — Я, в Гражданскую, еще и не такого насмотрелся. И не только насмотрелся... — В общем, так, лейтенант. Согласен, мой помощник здесь переусердствовал, но я с ними обоими потом сам поговорю, разъясню обстоятельства, ты сюда не лезь и с ними не конфликтуй, не обостряй ситуацию.

— А тебе — вот, держи, здесь информация о возможном нахождении в окрестностях поселка наших бойцов и техники по результатам беседы с жителями и старостой поселка, — ловко перевел разговор с явно неприятной для него темы Трофимов.

— И еще — что там, по результатам допроса, с немецким радистом?

— С радистом? — охотно подхватил тему Сергей, со своей стороны тоже не заинтересованный в осложнении отношений ни с куратором отряда, ни с его помощниками. Прояснили позиции, определили границы — и ладно.

— С радистом, товарищ бригадный комиссар, нам, можно сказать, фортуна улыбнулась во все зубы, причем даже дважды. Мало того, что он оказался личностью возвышенной, впечатлительной, и решил не искушать судьбу отказом от сотрудничества, а потому чистосердечно и подробно ответил на все вопросы, при этом подробно рассказал, где они в окрестностях успели побывать и чего нашли, да еще и на карте показал. Так он еще, во исполнение приказа своего бывшего командира взвода, успел передать в Суховолю, дежурному радисту временно дислоцированной там разведроты, что у их броневого разведзвода все хорошо, противник не обнаружен, запланированные на сегодня задачи выполнены. А еще передал, что на отдых и развлекательные мероприятия с местным населением взвод остановился в Януве, и следующий сеанс связи будет только утром, да и то не рано, чтобы, значит, господина лейтенанта после обильного ужина и бурной ночи не беспокоить. Это дает нам дополнительный запас времени на то, чтобы спокойно осмотреться и пошарить в окрестностях. И к тому же открывает очень интересные перспективы в плане использования радиосвязи и самого немецкого радиста для дезинформации немцев в Суховоле...

— Думаешь, радист не врет? — с сомнением прервал Сергея Трофимов, недоверчиво покачивая головой.

— Думаю, не врет, товарищ бригадный комиссар, — уверенно ответил Сергей.

— Я его слова уже перепроверил на основании данных, полученных из другого источника.

И на вопросительный взгляд Трофимова пояснил:

— Да завелся у нас тут... еще один источник информации..., можно сказать, альтернативный.

После чего коротко пересказал историю Курта и добавил:

— Вот как-то так. Я его к Вам на беседу потом, в индивидуальном порядке доставлю, а пока отослал помогать нашим водителям трофейные бронетранспортеры осваивать, ну и под пригляд старшины Авдеева. Тот его еще своими методами дополнительно проверит, но я уверен, что парень — наш человек.

— А моим особистам, стало быть, ты его не хочешь на проверку отдавать?

— Вы только поймите меня правильно, товарищ бригадный комиссар. Ваши помощники, — я, кстати, это еще когда они с кавалеристами работали, отметил, — они, как бы это поточнее выразить..., слишком категоричные и безапелляционные, что ли. — Не буду утверждать, что это всегда и однозначно плохо, но в данной ситуации будет как раз плохо. Парнишка и так уже успел горя нахлебаться, а тут Ваши бескомпромиссные, скорые в суждениях борцы с предателями и прочими врагами Родины. Не удержатся ведь, попортят пареньку здоровье, а оно у него и так не очень, после всего пережитого. Поэтому, думаю, не стоит пока Курта подвергать новым ощущениям, а их лишним искушениям.

— Вот, значит, как оно получается, — с некоторым весельем в голосе произнес Трофимов. — Стало быть, командир Красной армии немца защищает, причем от кого?! От насквозь родных и неизменно бдительных Органов...?!

Сергей по виду и интонациям Трофимова ясно видел, что бригадный комиссар говорит без злобы и не всерьез — так, слегка ерничает, скорее всего, просто разряжая обстановку после неприятного диалога про перегибы своих помощников. Но ответил серьезно, раз уж зашел разговор о таких важных и принципиальных вопросах.

— А чего же мне его не защищать, товарищ бригадный комиссар, особенно учитывая, что это правильный немец. Да и не с немцами мы ведь сейчас сражаемся, а с фашистами и их прихлебателями, и национальностей там сейчас намешано очень много, в том числе уже и русские есть, и даже советские, что с началом войны на сторону фашистов перешли.

— А немцы... немцы ведь испокон веков на Русь приходили, и служить, и работать, да на Руси и жить оставались, роднились с нами через браки, верой и правдой служили своей новой Родине. Правильные, настоящие немцы, я имею в виду — работящие, дисциплинированные, пунктуальные, законопослушные, чем и славится всегда весь их народ. Вспомните — сколько из них, из таких немцев, прославились сами на русской службе и прославили величие России. И сколько из них окончательно обрусели, стали основателями славных русских родов, где уже и не поймешь конкретно, немцы они или русские?

Ну вот, к примеру, взять только наиболее известных из них: Барклай-де-Толли, полководец, военный министр, герой Отечественной войны 1812 года; Тотлебен, генерал, знаменитый военный инженер; Крузенштерн, адмирал, мореплаватель, один из организаторов и участников первой русской кругосветной экспедиции; Беллинсгаузен, тоже адмирал и мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды. Или, если не в военном деле, а в других областях брать — Фонвизин, создатель русской бытовой комедии; Якоби, физик, открыватель гальванопластики; Ленц, тоже физик, один из основоположников электротехники...

Да взять того же Курта — у него ведь тоже корни русские есть — по отцу дед из поволжских немцев, а бабушка вообще русская.

Или вот, посмотрите — наглядная иллюстрация моих слов о тесной связи двух великих народов и взаимопроникновении культур русской и немецкой наций — вот она, висит на ремнях наших бойцов.

— Вот скажите, что это? Пехотная лопатка? А как еще она называется в нашей военной классификации? — Правильно — "шанцевый инструмент". А почему шанцевый? — Да потому, что название русской пехотной лопатки образовано от немецкого слова "Schanze", что означает "окоп, укрепление"! А все почему? — Да потому, что еще со времен Петра первого немцы в русской армии командирами и инструкторами служили! Причем, за редкими исключениями, — ну, так сволочей в каждом народе хватает — служили честно, отважно и добросовестно, за что и ценимы были.

— А та фашистская сволочь, что сейчас рвется на нашу территорию и устраивает всяческие зверства — так это не немцы, а фашисты, то есть не люди даже, а, можно сказать, экологический мусор, вонючие отходы и грязная пена немецкого народа. Еще раз повторюсь — это отходы и человеческий мусор не только немецкого народа, но и многих других, я сейчас даже перечислять не буду, хотя вон там, неподалеку, валяется, скулит и нецензурно ругается животное в человеческом облике, и он не немец, а вроде как поляк, но все равно фашистская сволочь.

— И ведь что самое страшное — вся эта фашистская свора тащит за собой огромное количество оболваненных пропагандой обычных людей разных национальностей, которые без этого спокойно жили бы и работали у себя на родине, им эта война тоже совершенно не нужна...

— Так вот, товарищ бригадный комиссар, я твердо убежден, что второй нашей важнейшей задачей, после задачи уничтожения фашистских захватчиков всеми силами, всегда и везде, при любой возможности, как раз и является задача объяснить таким вот одурманенным и оболваненным простым людям всю глубину, всю пагубность их заблуждений. А еще пагубность и смертельную для них ошибку прихода с войной сюда, на нашу землю. Если нужно — то объяснять после крепкого пинка сапогом по мужскому достоинству и сильного удара прикладом в зубы, — так оно этим заблудшим еще быстрее и понятнее доходить будет...

— А вот за сведения большое спасибо, товарищ бригадный комиссар, — в свою очередь перевел неудобный разговор Сергей. — Я прямо сейчас с ними поработаю, может быть, поблизости от поселка еще что-нибудь для нас нужное и полезное отыщем.

С этими словами Сергей оставил Трофимова проводить воспитательную работу со своими помощниками а сам с головой окунулся в бурную пучину хлопотливой организационной суеты, неизбежной в нынешних обстоятельствах...

Глава

— Р-р-раздолбаи..., сукины дети!... — Балбесы..., придурки шальные! — злобным полушепотом, — все-таки казаки, своя, особая, можно сказать, станичная братчина, не след их перед разными остальными позорить, — тихо бушевал командир сводного кавалерийского взвода капитан Сотников в углу поселковой площади, подальше от лейтенанта Иванова.

— Приказ вам какой по атаке даден был?!... — А ваши подчиненные, — горе-кавалеристы, степных репьев им полные штаны, — что устроили?!... — Вместо четкого выполнения поставленной боевой задачи, они джигитовку затеяли?!... — А вы сами, е...ханный бабай, чего тут устроили?!... — Вы не только это безобразие не прекратили, но и сами туда же полезли!?...

— Вы кто? — Вы отделенные командиры боевого казачьего, — растудыть вас через коромысло, — кавалерийского эскадрона, или собачата, щенки дурные, которым, все на свете позабыв, лишь бы побеситься да бестолковую возню устроить...?!

Сотников пребывал в расстроенных чувствах и скверном расположении духа. Конечно, не в таком скверном, как еще сегодня утром, когда его, сильно потрепанный и отяжелевший обозом, ранеными и приблудившимися по дороге потеряшками, эскадрон после бессонной ночи и тяжелого ночного марша по раскисшей от внезапного ночного ливня грунтовой дороге, спрятался от немецкой авиации на дневку. И где потом их нашли бойцы этого... "лейтенанта Иванова"..., что сидит сейчас на другом краю поселковой площади, прямо на земле, возле одного из только что захваченных немецких бронетранспортеров, с радостной полуулыбкой на своей чрезвычайно довольной морде лица, и подставляет оную жаркому июньскому солнцу. Тогда были разочарование, чувство тоски и безысходности, усталость, а также гнетущее чувство невозможности облегчить тяготы раненых, обеспечить всем необходимым своих подчиненных. А еще — тяжелое чувство неизвестности, — куда отступают регулярные части, где они сейчас, когда эскадрон их догонит, и доживут ли до этого момента раненые?...

После встречи с отрядом лейтенанта Иванова все волшебным образом изменилось. Оказалось, что советские войска не так уж и бегут, или, по крайней мере, бегут не все, и в районе Белостока уже организовывается новый оборонительный укрепрайон, куда со всего Белостокского выступа стягиваются доступные силы для организации отпора врагу. И даже за линию фронта, в немецкий тыл, уже направляются такие вот, как у этого лейтенанта Иванова, мобильные отряды, для выполнения там различных боевых задач.

Весь обоз и все небоеспособные были отправлены в оказавшийся не очень и далеким тыл, где им гарантировано окажут помощь, а весь боевой состав, с комэском во главе, сначала накормленный и дооснащенный, а потом вздернутый в строй как положено, и там вздрюченный цепкой и твердой рукой лейтенанта Иванова, воспрял духом и ринулся в немецкий тыл, воевать в фашистами. Как показала последующая практика, даже слишком сильно воспрял, ибо в первом же бою этот боевой состав своими самовольными выходками навоевал себе на ведерную клизму со скипидаром, а ему, капитану Сотникову, на испорченное настроение и грядущую выволочку от начальства — причем выволочку совершенно справедливую, заслуженную...