Игривая Оленуха смеётся, а Чёрной Иве вдруг подумалось: не слишком ли много смеётся подруга? Словно не хочет серьёзного разговора, словно что-то скрыть пытается. Что?

Но теперь и Сквалыга начинает о том же самом:

— А вот Львиный Хвост как будто бы знаки подаёт тайные. Интересно, кому из нас троих?

Подруги перестают улыбаться. Недоумение властвует на смуглом лице Чёрной Ивы, недоверчивость сквозит во взгляде Игривой Оленухи.

— Да-да, вот как раз отвернулся, как будто почуял, — подтверждает Сквалыга, но Игривая Оленуха уже опять прыснула смехом:

— Как хвост может чуять? Что ему чуять? Задницу?

Чёрная Ива досадливо морщится. Но вслух не говорит. Игривая Оленуха и так всё поймёт по её лицу. Нехорошая это шутка. Да только ведь не старуха Чёрная Ива, чтоб осуждать. Но всё же ей не нравится.

А Львиный Хвост и вправду теперь глядит в сторону женщин. Один стоит возле своего чума, скучает. И вот повернулся. Вот мельком встретился взглядом с Чёрной Ивой, расширил зрачки, будто даже вздох изобразил (хотя не слышно отсюда); но Игривая Оленуха так громко хохочет, что сразу же засмущался молодой охотник. Отвернулся. Случайно он сюда посмотрел. Непреднамеренно. Напрасно молодые женщины смеются. Не о них его думы, — так, наверное, хочет сказать спина Львиного Хвоста, и шея, и затылок. Но Сквалыга узрела другое:

— А ведь некрасивый у Львиного Хвоста затылок. Какой-то приплюснутый. Медведь как будто наступил.

— У хвоста не бывает затылков, — хохочет по-прежнему Игривая Оленуха — и Чёрная Ива теперь не выдерживает:

— Да что вы прицепились обе к этому Львиному Хвосту? Хороший же охотник. И молодой. И затылок как затылок. И чем вообще затылки могут различаться, а, Сквалыга?

— Ну, для кого и хороший, а для кого и не очень, — продолжает смеяться Игривая Оленуха, но Чёрная Ива не приняла к себе её намёка. Сквалыга тоже не приняла. Так и повис он в воздухе смешком: "ха-ха-ха".

— Вот у Игривой Оленухи муж настоящий охотник, — Сквалыга меняет направление разговора, но быстро спохватывается и осекается. Сразу перескакивает. — Вот мой Пёстрый Фазан, — она даже досадливо взмахивает рукой, сопровождая взмах тяжким "ахом", да только деланно всё это. Чёрная Ива не верит. А Игривая Оленуха опять за своё:

— Ну так пускай Сквалыга ответит Львиному Хвосту взглядом на взгляд. Этот охотник помоложе будет и побойчее.

Однако Чёрная Ива перебивает готовую вновь рассмеяться Игривую Оленуху:

— Так ли уж ни на что не годен Пёстрый Фазан?

— Да на что он может быть годен, — с кислой улыбкой отвечает Сквалыга. — Мечтает, мечтает. Только мечтает!..

— Вот скоро оргии будут, — перебивает Игривая Оленуха, — вот мы с Чёрной Ивой проверим твоего Фазанчика, так ли уж ни на что не годен? А то вдруг сама Сквалыга не так чего делает?

Сквалыга сначала нахмурилась, но ненадолго. Быстро отпустила хмарь. Уже улыбнулась:

— Чёрной Иве на оргиях не до моего мужа будет. Львиный Хвост от неё ни на шаг не отступит. Вот уж тогда подробно рассмотрит Чёрная Ива и затылок, и всё остальное.

Смеются подруги, хохочут. Чёрная Ива только смутилась. Но Игривая Оленуха ещё и добавляет:

— Про Чёрного Мамонта тоже нельзя забывать. На прошлых оргиях, помнится, не отставал от Чёрной Ивы. И сейчас, наверное, не отстанет. Почему так везёт Чёрной Иве! Чем она манит охотников? Пусть научит и нас!

Хохочут подруги. А Чёрной Иве совсем не смешно. Неприличные разговоры. Оргии — это древняя традиция, от самых давних предков так пошло, и не полагается это обсуждать. Она тоже могла бы сказать, с кем была на прошлых оргиях Игривая Оленуха, но ведь не полагается. А они... Чёрная Ива вдруг вспоминает недоконченный разговор и прерывает смех подруг:

— О чём же таком мечтает Пёстрый Фазан?

Сквалыга глядит на Чёрную Иву, смеётся. Нет, перестала. Вспомнила тоже, что не прилично. Отвечает:

— О всяком мечтает. О всякой ерунде. Вабик такой хочет вырезать, чтоб на всякого зверя. Подул в дуду — и в любое место добычу можешь заманить. Хоть прямо к себе в чум.

— Тогда уж и заклинание надо ему придумать, — всё ещё смеётся Игривая Оленуха.

— Какое заклинание? — не понимает Чёрная Ива.

— Ну как... приманил зверя вабиком к чуму, потом произнёс заклинание — и с того шкура долой, кости долой, требуха прочь, жаркое сразу дымится румяное — кушайте, люди!

Теперь все трое дружно хохочут.

— Мой Режущий Бивень тоже бы не отказался от подобного вабика, — давясь смехом, говорит Чёрная Ива.

— А мы бы, женщины, не отказались от такого заклинания, — вставляет Сквалыга. — Вот было бы здорово! Как такого добиться?.. А ещё чтоб растения всякие нужные там, где захочешь, там бы и вырастали, чтоб не ходить за ними далеко в степь или в лес.

Смеются подруги. Долго смеются. Игривую Оленуху вообще не остановить. Чёрной Иве даже как будто немного завидно: ну откуда столько радости в женщине? Хотя, она знает, откуда, конечно же, своим мужем гордится Игривая Оленуха, Сосновый Корень повёл разведчиков, а вот её собственный муж... Но додумать о собственном муже ей не позволяет Сквалыга, внезапно перебивает все думы:

— Как ни прячется Чёрная Ива, а Львиный Хвост зарится по её душу.

— Да что вы пристали с этим Львиным Хвостом! — сердится Чёрная Ива. — Игривая Оленуха так громко хохочет, что уже все охотники только и глядят в её сторону. Чёрная Ива тут не при чём.

— Все?.. Или только один Львиный Хвост? — с нарочитым недоумением переспрашивает Игривая Оленуха, давясь смехом, но Чёрная Ива прячет глаза, ответа не будет, нечего ей ответить — и это тоже повод для смеха, новый повод. Радостно Игривой Оленухе. Ну очень радостно. Как радостно жаркому солнцу греть эту землю лучами, как радостно нежному ветерку обвевать разгорячённые лица, как... Игривая Оленуха вовсе не знает всех "как", не до того ей, чтоб думать и сравнивать, смех, подобно роднику из скалы, преодолевает все преграды и струится, струится, струится. Родник стал ручьём, ручей влился в реку, река течёт в море, куда-то там в море — не обуздать неукротимый поток, не стоит и пытаться. Чёрная Ива уже поняла и смирилась. Пускай хохочет дальше Игривая Оленуха. Она и сама улыбнётся. Вот прямо сейчас. Вот уже и улыбается.

Однако теперь это не нравится Сквалыге:

— Зря так много смеётся Игривая Оленуха. Кто много хохочет, тот беду наохотит.

Игривая Оленуха приостанавливает свой хохот:

— Беду? Какую беду? Пускай Сквалыга пояснит.

— Так говорят, — коротко отвечает Сквалыга, но Чёрной Иве такой разговор уже кажется скучным. Потому она спешит сказать о другом:

— А всё-таки хороша жизнь степных людей. Сиди себе на бревне да посмеивайся. Всё есть: еда, чум, муж. И смейся себе на здоровье, — обе подруги глядят ей в глаза, ловят слова. Правильны эти слова, кажется, правильны; даже Сквалыга согласна, хотя всё же не до конца. Перебивает:

— А зимой?

— А что зимой? — усмехается Чёрная Ива. — Разве долго утеплить чум, ещё слой шкур наложить мехом внутрь? Разве трудно питать огонь?

— А если мяса не будет? Ежели закончится тёрка?

Чёрная Ива уже злится на неугомонную Сквалыгу:

— Если да ежели... Если бы да кабы... Да разве ж было такое когда? Чего ж об этом думать?

— А старики говорят...

Но Чёрная Ива совсем выходит из себя. Чуть не кричит:

— А что, Сквалыга уже старухой заделалась? Ворчать начинает! Ещё про Великий Лёд пускай вспомнит, про который и самая древняя старуха не помнит. — Чёрная Ива хочет добавить, аж про драконов, чьи кости иногда находят, но её взгляд сам собой прокрался к чуму Львиного Хвоста — и того уже нет, перед чумом никто не стоит. И это почему-то смущает. Чёрной Иве вдруг хочется сказать об этом, что уже нет молодого охотника, но она не знает, как это сказать. Не получается. Вроде ей неудобно об этом сказать. И она говорит о другом. О прежнем:

— Всё-таки чудный день. Комаров даже нет. Куда подевались?

— Ой, не зови! Не надо! — непонятно чему пугается Сквалыга, и Чёрная Ива аж готова рассмеяться над таким призрачным страхом. Игривая Оленуха по-прежнему улыбается. Солнцу, наверное, синему небу. Радостной жизни. Зато со Сквалыгой происходит что-то не то. Сквалыга прикрыла глаза и как будто даже натужно морщится. Комары! Много-много перед ней комаров, перед закрытыми глазами, целые тучи — и ей очень страшно. Так уже было, — она понимает, что так уже было, но не может вспомнить, когда. Потому что ей мерещится Ужас. Самый пренастоящий. Две бараньих башки срослись вместе, огромные крылья летучей мыши. Туман в голове у Сквалыги. Непроглядный туман. Забыла совсем про подруг. Хотя Чёрная Ива должна быть где-то рядом, должна непременно помочь. А вот Игривая Оленуха внизу. Далеко-далеко. И горько плачет. Невыносимо!

Сквалыга раскрыла глаза. Её щёки в холодном поту, с них смыло загар, её руки дрожат, пальцы сцеплены. Игривая Оленуха по-прежнему улыбается, ничего не заметила, только своё на уме. Чёрная Ива с испугом глядит на дрожащие руки Сквалыги и не знает, что и подумать. Ей и самой вдруг стало страшно. Внезапно по-настоящему страшно.

А солнце светит всё так же. Птицы поют. Людское стойбище привычно гудит. Нет причины для страха. Никакой — нет.

Но расходятся женщины. Сквалыга вдруг молча пошла куда-то к себе. Чёрная Ива как будто хотела за нею, тоже внезапно встала, тоже пошла, но не туда. Игривая Оленуха сзади окликнула — не обернулась Чёрная Ива, пошла. Идёт и не знает, куда. Не понимает. Просто прочь. Надоело. Что надоело? Не знает.

А впереди стоит он. Суровый охотник. Вовсе не Львиный Хвост, а другой. Хмурый, как туча. Чёрная Ива готова уже рассмеяться над его хмуростью, но ей как-то не по себе. Куда это она зашла, зачем, что тут делает, в этой стороне, что?..

А у Чёрного Мамонта в руке лилово-розовый безвременник. Чёрный Мамонт, оказывается, способен и улыбнуться. Подаёт безвременник Чёрной Иве. (И где только взял?)

— Чёрная Ива ещё прекраснее, чем этот цветок. Ничто в степи не сравнится с Чёрной Ивой по красоте. И в лесу не сравнится. Нигде.

Чёрная Ива хватает цветок и спешит прочь. Скорее прочь. Смутил её хмурый охотник. Сказал что-то не то. Не полагается так. Не говорят такое охотники женщинам, у которых уже есть мужья. У неё ведь есть муж. Не полагается. Нет!

* * *

Сосновый Корень почувствовал боль. Болела спина, болела поясница, болели колени. "Тебя только не хватало", — со злостью сказал охотник, обращаясь к боли, и едва узнал свой собственный голос. Какой-то старческий хрип. "Хрип так хрип", — уже бесстрастно отметил Сосновый Корень и побежал дальше.

Сосновый Корень бежал второй день. Если б он мог видеть себя со стороны, то наверняка бы испугался. Он заметно похудел. Его лицо осунулось и заострилось, кожа стала дряблой и покрылась морщинами. Будто состарился Сосновый Корень всего за один день. Это солнце так сделало с ним. Солнце и жажда. А ещё упрямство. Потому что он должен был добежать, должен был заранее предупредить, чтобы люди успели подготовиться, чтобы всё было организовано надлежащим образом, чтобы... чтобы жена могла им гордиться, — подумал напоследок Сосновый Корень и вдруг остановился.

По правую руку, совсем недалеко, ровную степь прорезал глубокий овраг. Сосновому Корню даже померещилось, как он слышит птиц, в овраге пели птицы, а ещё... там квакали лягушки. Это больше всего удивило охотника — какие такие лягушки, откуда? Он поднял глаза вверх, к небу, и тотчас поспешил прикрыть их ладонью. В небе нещадно сверкало солнце, а ещё там парил стервятник. Парил прямо над ним, над охотником, и Сосновому Корню захотелось сказать: "Не дождёшься!" — громко сказать, даже крикнуть. Но не крикнул. И не сказал. Молча пошёл вперёд, туда, куда надо, а лягушки продолжали квакать прямо в его голове, перед глазами начало мутиться — и на Соснового Корня напал приступ страха. Он вдруг развернулся назад и пошёл вспять по своим же следам. Мамонты тоже услышат лягушек, они повернут к оврагу и учуют след охотника. После такого охота провалится, после такого мамонты уйдут, а он... ему будет стыдно смотреть в глаза людям... Ему будет стыдно, но ему будет стыдно также и оттого, что не успеет, ведь он не успеет, ведь он идёт назад. Тем не менее Сосновый Корень теперь свернул вбок и продолжал обходить овраг. Солнце жарило так же само, а лягушки как будто бы смолкли. Вскоре Сосновый Корень достиг края оврага, опустился на четвереньки и заглянул вглубь.

Ничего там не было. Ни лягушек, ни воды — ничего. Только сухой песок. Сухой и унылый. Ещё там была тень, охотнику захотелось спуститься, укрыться и немного отдохнуть, самую малость, чуть-чуть. Но вместо этого он поднялся, развернулся и побрёл обратно. В прежнем направлении. В правильном направлении. Он шёл всё быстрее, а потом и вовсе побежал. Болели колени, ныла поясница, каждый шаг отдавался болью, только чужая это была боль и чужие шаги. Ноги сами бежали, поясница сама болела, рука продолжала держать копьё, а Сосновый Корень — ему что-то виделось вдалеке, что-то мерещилось в мареве. И кто-то бежал. Кто-то нёс весть. Важную весть. Самую важную. Кто-то должен был ждать эту важную весть, кто-то должен был ждать и самого бегущего, кто-то был где-то, где-то там-то, а тут — тут жарило солнце и раскалённая степь слепила глаза, и ничего уже нельзя было разобрать впереди, просто следовало бежать, кому-то следовало бежать, и этот кто-то хотел пить, хотел окунуться в холодную воду, смыть с себя липкий пот, липкий-липкий, а ещё он хотел — ничего уже не хотел, не мог даже вспомнить, ничего не хотел, кроме воды. Много-много воды. Ему даже виделась эта вода, как будто виделась, она была очень холодной, совсем ледяной — и вдруг кто-то спросил в пустоте: "Знаешь, как шли наши давние предки?" Сосновый Корень не знал, и тогда кто-то сам же ответил: "По краю льдов они шли. Им было так холодно, всегда было холодно у края вечных льдов. И там они шли. С жёнами и детьми".

Он вдруг и вправду увидел, как они идут — долговязые, исхудалые. Он знает их всех, он сам один из них. Они идут по краю льдов в поисках мамонтов, они хотят перемен, люди всегда хотят перемен, им нужно новое, им нужны новые земли. Там, за грудами льда, за ледяными полями, за ледяными горами, там снова есть тёплые земли, покрытые тучными травами, а в тех травах пасутся мамонты, много жирных горбатых мамонтов, очень много. Люди там всегда будут сытыми, их жёны снова станут смеяться, их дети опять вспомнят про игры. Но сейчас только льды, и ещё сверху снег, и низкое заходящее солнце. А ещё... они встретили след волосатых людей. Все встревожены. Все как один.

Сосновый Корень остановился и стал трясти головой. Он как будто пытался понять: в какой стороне эти вечные льды — но льдов нигде не было заметно, зато он вдруг обнаружил неподалёку кусты, впервые тут появились кусты, на них не было листьев, сухие прутья, такие же жаждущие, как и охотник, но всё равно там притаилась хилая тень, Сосновый Корень сделал последние шаги и повалился без чувств.