Мегалит 1-9

Этот контакт мне передал знакомый друга Мишки. Тот сейчас вкалывал в патанатомом в морге, и вовсю резал и штопал всех, кого приносили ему. Веселенькая работка. Мишка мечтал стать знаменитым хирургом. Он так и заявил на первом занятии в меде, что я буду резать всех вас, и ножичек уже припас и наточил. Над ним поначалу насмехались. При его яркой внешности истинного сына гор, все заявления о "рээзать", исполненные в неповторимом национальным колоритом, воспринималось серьезно и запоминалось надолго.

И он действительно резал. Мишку буквально вытаскивали с прозекторской, увещевали его прекратить издеваться над своим организмом. Даже Мухомор приходил познакомиться на втором курсе с юным дарованием. А уж наш ректор за зря не будет с кем попала здоровкаться за ручку. Значит были, были у Мишки недюжие способности. Особенно мне запомнились слова Шпалы — нашего декана, якобы вы бы не просто лыбу давили с Мишкой а внимательно приголяделись, что там ваяют его тонкие пальчики в теле трупаков — жертв. Ну как понял, так и вспомнил. А сама речь у Палыча — Шпалы растянулась минут на двадцать, где он с неизменным самовздутым самомнением превозносил ручки Мишки. Помню после той беседы мы все дружно охладели к нашему сокурснику, но ровно до той поры, как надо было сдавать курсовые. Вот тогда мы уже ходили на поклон к Мишке. И тот, не стесняясь недавних разногласий объяснял, показывал и "гарантировал" и "мамой клянусь", в его речи перемежались с культурным русским матом. В общем все тридцать три удовольствия, и факт, что тебя отымеют.

Но сейчас я, помимо бумажных волокит был занят и с Гришкой. А точнее той вариантностью проблемы возникновения смерти у вполне стабильных пациентов.

Да, звучит грубо — наблюдать как умирает твой друг, да это подло, и я уже сотню раз проклял себя за это, но, ну не мог остановиться. А потом, вот это — серп в руках друга. Это как знак с другой планеты. Как выход на новый уровень. И поэтому я тут покупаю замороженные пакетики с кровью на ритуал, что сам же сочинил два месяца назад. Но ведь мы не скажем Гришке?

Гриша.

А ведь я помню эту дорогу. Не раз и не два возила меня бабушка на это маленькое кладбище что было около дороги за высокой бетонной оградкой. Маршрутка, что ездила сюда, довозила пассажиров прямо ко входу к кладбищу и разворачивалась на этом утоптанном пяточке земли, стремясь как можно скорее выбраться из этих мест упокоения мертвых. Деревья у дороги мне всегда казались такими сытыми, и довольными. Почему так? Не знаю.

Я приехал через несколько дней на могилку к девочке Насте. Купил ей нового медведя, так как весь дом сгорел и все имущество тоже. Прибывшие пожарные, внезапно, не смогли потушить пожар, якобы не оказалось в машине воды. Да и вообще вся история пожара оставляла больше вопросов и предположений.

Нашел могилку удивительно быстро. Даже у кладбищенских рабочих не пришлось спрашивать.

Огромная могила на шестерых, что стала им всем домом, была в самой дальней стороне кладбища. Там, где хоронили новых умерших. Ни оградок, ни монумента, ну да еще не пришло время для установок, земля должна осесть хоть немного. Только насыпанные тут и там курганы цветов и стоявших венков с лентами показывали — хоронили миром.

Постояв у ее могилы, я вспомнил добрым словом девочку, хоть и видел ее однажды и то в виде души. Рассказал, что медведя не нашел. Рассказал, что от дома головешки остались. Про соседей, которые как чумные ходят, видать еще не отошли от похорон такой большой семьи, поведал земле.

-Вот тебе, Настёнка, медведь, вместо твоего. Дружите и не скучайте. -Сказал её могилке, и положил подарок в ноги, на еще не опавшую кучку рыхлой земли. Поклонился спящим, и поехал домой.

Глава 5.

Тонкие костлявые пальцы простёрлись в сторону карты, висящей на стене. Обтянутые старческой кожей белесые кости были видны сквозь прорехи в сгибах меж фаланг. Дымчатый туман струился от ладони, от белесой кожи со старческими пятнами в струпьях, как пар валит от горячих рук на морозе. И все это с одним отличаем— пар белый, а этот дым, что отходил от сухой сломанной кожи был сероватого цвета. Он то бросался к карте, обтекал ее и возвращался назад послушными дымчатыми перьями, то замирал на кончиках пальцев руки, что медленно приближалась к висящему полотну.

Если бы мы взглянули на карту, то обнаружили знаменитую одну шестую часть суши, вырисованную со всем тщательнейшим старанием: реки, текли по своим руслам, горы, с парящими облаками у вершин, гордо возносились ввысь, моря омывали берега пенистыми волнами, а леса с шероховатым шуршанием наклонялись под порывами ветров. И вся эта карта жила и дышала.

Тонкие ногти когтистых старушечьих рук все ближе приближались к висящей в пространстве карте. Туман все сильнее и быстрее вырывался от пальцев рук, и нёсся к карте, и обратно. И это продолжалось до тех пор, пока пальцы кульминационно не коснулись самых высоких вершин Памира. Раздался ледяной звук и сверкнула вспышка белого яркого света. И в тот же миг пальцы исчезли в темноте пространства. Замерли на мгновение реки, облака и ветра на карте, выпрямились деревья, а потом все помчалось туда, куда и неслись. И все вернулось на круги своя. Волны вновь начали облизывать ледяные столпы айсбергов. Ветра клонили и ломали в своем буйстве шумящую тайгу. А в глухом овраге, у одной из гор в Таджикистане сформировалась круглая каменная печать, размером с большой дом.

Из под ее основы начал журчать серебристый ручеек. И это лилась не вода. Промчавшись несколько метров по руслу в склоне, серебристая субстанция впиталась в плоть Земли. Пропала, будто ее и не было. И только эти несколько метров журчащей серебристой массы обозначали, что вот, это действительно все было на самом деле. И случившееся не показалось трем горным архарам и черноватой гадюке, ползущей по песку. Они встрепенулись на мгновение, от вспышки и звука, но потом кинулись в противоположную сторону от происходящего. Даже гадюка испуганно нырнула в щель меж камней и забилась там до захода Солнца.

Гриша.

Что сегодня будут гонки у трассы на Лесной, мне сказал Пашка. Он рассмеялся в трубку телефона, когда я попросил его не гонять. Позвонив накануне гонок, Пашка был как всегда беспечен, но на мои просьбы отказаться от заезда, принялся яростно доказывать мне — как это здорово, выиграть главный приз на его "задрипаной шахе".

-Да ты ссышь, братиш. — Задорно и со стихом произнес он свою коронную фразу и отключился, видимо не захотел выслушивать мой "бред".

Повертев трубку в руке, мне пришлось приложить все своё убеждение, пытаясь донести нужные слова Пашке, но видимо я был сегодня не "в ударе" и не смог "достучаться" до друга. В расстройстве я захлопнул крышку обложки мобилы и засунул телефон под подушку. В конце-то концов, Пашка взрослый парень, не дитё малое, почему я так переживаю за него? Немного постоял, подумал, пытаясь проанализировать разговор, какая-то фраза крутилась в мозгу, и не появлялась. Как я не пытался понять, что меня задело в его словах, никак эти слова не всплывали. И тогда я отбросил свои сомнения и переключился на свое ежеминутные проблемы, коих у меня был воз и маленькая тележка.

Только на следующее утро случайно узнал, что друг разбился в первом заезде. Из шести автомобилей только Пашка, на своей "шахе", стремился "сделать" всех ретро и "раздолбышей", в категории "а они еще и ездют". Именно с такой надписью был стакан, который дарили победителю тура. Ну и денежный приз там был нормальным, собственно из-за него друг и "встал" в заезд.

Рано утром в панике позвонила мать Пашки, и спросила меня, ночевал ли Павел у нас. Я ответил, что нет. Расстроенная, она часа через два перезвонила еще раз, и пытала меня — не знаю ли я, где может быть ее сын.

Разумеется, я отмазал Пашку. И разумеется, я теперь чувствую себя виновным в его смерти. И это гадкое чувство точит меня, душит до появления слез. А еще я все больше и больше кручу в голове наш последний разговор, пытаясь выцепить ту самую, главную, мысль, но она не дается, убегает.

Этот день стал откровением для меня. Он проскользнул во времени некоей скользкой противной массой, как моллюск, которого глотаешь из раковинки, проскальзывает в твой желудок, дает тебе чувство прикосновения некоей мерзости. Хотя ты и понимаешь — это полезно, но глотать все равно противно. И закончился он в полной неопределенности. Одурманенный уколами, я ходил, будто в тумане, дышал, будто и не воздухом, и ел, вроде и не еду. Сумрачный, серый и хорошо, что так быстро прошедший день — неопределенность. Я не видел света Солнца, я не думал, не читал, не смотрел. В этот день я будто и не жил.

А на следующее утро наступило завтра. Вернее, сегодня. Но это уже не суть. Пашка однажды сказал, что в миг, когда наступит завтра, мир может сойти с ума, и тогда он лично будет бухать, гулять и носиться по дорогам бесконечности на крутом майбахе. Я уверен, что его желание уже сбылось.

И вот я стою у гроба его и вглядываюсь в такие родные мне черты лица, пытаясь запомнить его, чтобы помнить вечно. И знаю — не запомню. Забуду. Через год или два. Или три...

А голос его, хорошо если и год буду помнить, поэтому делаю утайкой несколько фото на телефон. Стремление сохранить хоть какую-то часть своего друга — это ли не память на всю оставшуюся жизнь.?

-Молодой человек, -как в тумане звучит голос мужчины, что внезапно появляется из ниоткуда. -У нас есть особые услуги для членов семьи. Не хотите ли взглянуть на прайс?

Я отмираю на конце этой фразы. И, даже не всматриваясь в лицо сказавшего, киваю головой:

-Покажите, что есть.

Меня провождают в небольшой зал -калуар для близких покойника, и пожилой мужчина с полулысой головой втыкает мне в руки темно-синюю папку с услугами этого крематория.

Мои глаза останавливаются на открывшимся прямо посередине бумаги заголовка с кричащим названием:

"Предлагаем для вас создание некоторых предметов из пепла".

И небольшой столбец в котором внезапно есть так нужная мне строка:

"Прессованный мел". И стоимость. Очень большая для меня стоимость.

Я тыкаю пальцами будто не своей рукой в эту строку и тяжелыми, непослушными губами прошу, выделяя каждое слово интонацией:

-Вот, это, сделайте мне, пожалуйста.

-Оплата наличными, или картой? Как вам будет удобнее?

Задает привычный вопрос менеджер по продажам.

В моих карманах полно денег. Ведь я знал, куда шел. Моя многострадальная копилка была разбита в день, когда Пашки не стало. Она и пополнялась то, только благодаря моему другу. Но вот теперь пригодилось все ее содержимое. И я тыкаю пачкой денег из левого кармана в седого мужчину, который будто закованного в тьму. Мне не видать, из— за слёз, его одежд. Они расплываются пятном, как, впрочем, и лицо сидящего рядом со мной. Пятна — это все, что я сейчас вижу. Хотя нет, я еще вижу свет, где-то там, вдалеке. В зале для прощающихся с умершим.

Мне возвращают изрядно полегчавшую пачку денег через некоторое время. Просят прийти дня через два-три. Дают картонную бумажку. На ней, по их словам, написан номер заказа. Я не проверяю это, просто сую картонку во внутренний карман, и тут же забываю про нее.

На все слова согласно киваю головой. Хотя слов у меня уже не осталось, даже чтобы ответить "да" или "нет". И у гроба друга я еле смог выдавить из себя несколько фраз, не силясь заглушить свое горе, да и прятать его не старался. Ревел белугой и несколько раз падал в обморок.

Друзья и знакомые, те кто знали о моей болезни, старательно обихаживали меня, и заботливо увезли домой, после всех процедур и самого кремирования усопшего.

А кремировать Пашка решил себя сам. Даже завещание оставил. О чем и сообщил его родителям нанятый нотариус. И те решили не отходить от воли сына и исполнить его последнюю волю.

Я осознал себя только дома. На своем одре. Опухшие от слёз глаза, всматривались в белеющий потолок. Умершие мысли не желали возвращаться в голову. Ни звук, ни свет, не отвлекали меня от медитации. Казалось, что позавчера в гонке я тоже умер с Пашкой. В первый раз в жизни я испытал пустоту внутри себя.

-Гриша, ты спишь? — Спросила меня заглянувшая ко мне в комнату бабушка. -Я решила пока пожить у вас, и кота с собой привезла. Посидишь с котом? А то он ходит по квартире и орет с непривычки.

Мне хватило сил только на легкое шевеление рукой, лежащей с краю кровати. Бабушка поймала в сумерках слабое шевеление и приняла его за согласие. Подошла и положила мне в ноги кота.

-Ты, Зим-Зимыч, не балуй у Гриши. Веди себя хорошо. А я пока пойду и помогу матери на кухне. -Она тяжело вздохнула и добавила — Тяжелый был нынче день...

И вышла, тщательно прикрыв за собой белую дверь моей комнаты.

-Старая дура, — донесся до меня стариковский голосок от лежащего кота. -А еще этот спит, и мне надо его ублажать... Тьфу.

-И пятки лизать заставлю, — как сквозь сон произнес я, захолодевшими от страха, губами.

-А ты что не спишь? -Удивился кот. Потом чертыхнулся и чихнул, и добавил -Муууууаааа, тьфу ты, Мяяяуууу...

-Можешь не стараться, -все так же, не шевелясь, заторможено произнес я в пустоту. -Я все слышал.

-Отомри. -Разрешил мне кот. И, старательно переступая лапками по моему одру, направился ко мне в изголовье. — Ну если слышал, так знай. Расскажешь кому — глаза повыцарапаю...

-Хвост в бублик скручу, порву как грелку и глаз на жопу натяну. -Добавил я после секундной заминки Зим-Зимыча.

-Ого! -Восхищенно произнес котяра, пристраиваясь лапками у меня на краюшке подушки. -Да ты я смотрю в теме. Такие изысканные обороты я давно ни от кого не слышал!

-Ты просто не лазил в Интернете. -Повернув голову я вглядывался в рыжую шкурку кота, что темнеющей массой казалась некоем темно-рыжим сгустком в сумерках.

-Где я не лазил? -Переспросил меня котяра, лениво потянувшись и блеснув белыми клыками в полутьме.

-В интернете...

-Покажешь?

-Не могу. У тебя лапки. Ты даже не сможешь мышкой подвигать, да и на кнопочки ты как нажмешь...?

-Если бы ты знал, сколько я раз я двигал этими мышами, а скольких я скушал...Мммм...

И внезапно до меня дошло: "Да я же сошел с ума! От горя наверное!? Разговариваю с котом. Какая избранная у меня шизофрения."

-Наверное, подумал, что с ума сошел? -Лениво заметил мне котяра, своим старческим голосом с ленивыми нотками удивления.

-Ты мысли читаешь?

-Неа, просто изменился твой запах. -Так же лениво заметил кот.

-Значит, говоришь, я не сошел с ума?

-Ну, если посмотреть на твою жизнь, то смело можешь сходить с ума... Тебе можно!

Кот зашевелился, привычно сворачиваясь в клубок и замурчал трактором.

-Кот, а сколько у тебя жизней осталось? -Закрыл я глаза, не ожидая ответа от Зим-Зимыча.

-Четыре. -Так же лениво ответил он мне.

-Врешь, -вздохнул я запах от кошака. -Все знают, что у котов девять жизней.

Котяра пах чем-то печёным, блинами, наверное. Я помнил этот аромат, но все же никак не мог опознать его.

-Так это у малышей. У них вся жизнь впереди, им и отводится девять. А я уже прожил свою жизнь, вот и поистратился...