Мегалит 1-9

Мельников Андрей Андреевич. МЕГАЛИТ.

Ориджиналы

Пэйринг и персонажи: Спасение себя

Рейтинг:NC-21

Жанры: Фантастика

Фантастика — истории о техническом прогрессе, далёких планетах и других мирах, звездолётах и бластерах.

, Мистика, Психология, Философия, POV, Мифические существа, Постапокалиптика

Предупреждения: Смерть основного персонажа, Изнасилование, Нецензурная лексика, Мэри Сью (Марти Стью), Нехронологическое повествование, Каннибализм, Гуро, Смерть второстепенного персонажа

Размер: планируется Макси, написано 44 страницы, 8 частей

Статус: заморожено

Описание: Спасение себя самого зависит только от тебя. И все методы будут годны для этого. Даже убийство. Даже жертвоприношение. Даже... Все, значит все. А если все же ты умрешь? Ну тогда я заберу с собой всех...

Посвящение: Посвящается Алану Дину Фостеру. Спасибо за миры в которых я живу.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора: Новая работа. Не вычитано.

Предисловие.

Взмахнув еще раз длинным мачете у самой стены, я привычно вытер пот, текущий по моему лицу и наконец то впервые за три часа, выпрямился, разогнув спину. Деревянная ручка ножа удобно лежала в моей руке. Сквозь потёки зеленого ликвора, мне ласково блеснул известный лейбл на лезвии фирмы из США, я обтер клинок в траве все таким же быстрым движением, и, вновь, начал отбиваться от зеленки вокруг. Клетчатая рубашка почти вся была мокрой от пота, что заливал меня нещадно в этот жаркий день. Да, сегодня Солнце пекло нещадно. Левая бутса начала чавкать от "недоеда", у нее отслоился мысок, а на правой прилепились неспелые семена лопуха, что игриво запутали случайно высунувшиеся шнурки, видимо придется скоро делать перекур именно для освобождения длинных спутавшихся кончиков. Но самое главное, что случилось со мной в этот день — наконец то дошел до этой стены. Поправив тяжеленный рюкзак за спиной, я огляделся. Мой взгляд остановился на огромных каменных блоках, сложенных аккуратно в достаточно пропорционально выглядевшую стену. По крайней мере ее было легко угадать даже в том состоянии, в котором она находилась. Стертый от времени, полуокруглый на ребрах камень так и притягивал руки, требовал, чтобы его потрогали, погладили и вгляделись в его суть.

Устало осмотревшись я решился. И скинув на сбитую траву рюкзак со скатками палатки, тяжко вздохнул.

Да. Двенадцать дней пути, из которых четыре прошло в плутании по тайге, кончились полной моей победой. И я нашел те самые "выветрившиеся скалы" Могучей Шории. О тех самых, о которых ученые долго и умело рассуждают об вращении Земли и осадочных породах, которые "ну любят" трескаться под порывами сильного ветра, и в морозную стужу.

Прислонив руку к каменному мегалиту, я почувствовал тягучую тишину вокруг. Только я и скалы. Слишком правильные скалы и правильные трещины занимали все мое воображение.

Поваленные вокруг ряды деревьев, меж высокими стройными кедрами, от времени уже стали трухлявыми и ни на что не годными, но именно они послужат сегодня моим костром. А очаг я сложу из небольших камней прямо у этой могучей стены. Тут же, разобью свой лагерь и вздохну печально от отсутствия родника. Великолепие природы в этом забытом уголке планеты добавлял только этот огромный массивный монумент из скал. Сточенные стены, проходы между ними, и высокие — высокие балки и плиты. Точно стена. Что еще может быть, как не она?

Никто сегодня не помешает мне совершить то, ради чего и затеивалось это путешествие. Надо только дождаться пока Солнце сядет за горизонт, и тогда, в потемках, не торопясь, совершить обряд жертвоприношения для получения благословления забытых Богов.

В последнее время, особенно дня четыре, у меня развилось четкое чувство паранойи. Я задницей чувствовал, что за мной следят. Сотни раз ловил взгляд спиной, руками. Но каждый раз, присмотревшись, понимал — это листья играют со мной в свою игру. А вот сейчас— всего лишь птица вспорхнула вдалеке. А теперь просто небольшой обвал на осыпи. И каждый раз было что— то новое, но привычное. До такой степени уже замылился взгляд, что я даже следы животных забывал читать, переходя звериные тропинки усталыми ногами, разворошив нечаянно их след.

И вот теперь я мог крикнуть всему свету, что все! Я дошел! Радость до такой степени переполняла меня, что я забыл оглядываться по сторонам, предпочитая смотреть на стену появившегося каменного мегалита. И не мог насмотреться на нее.

"Нет, разобью лагерь чуть попозже. А сейчас приготовлю место для кострища, и место для жертвоприношения."— Решил я.

И на этом позитиве, что переполнял меня всего радостью, полез к стене готовиться к обряду. Места было не так много, но важно было не место, а суть совершаемого. Выбрал большой плоский камень-кусок от щербатого, покрытого мхом отвалившегося гиганта, я привычно достал из рюкзака белые рукошники, растелил их и начал вытаскивать остальные предметы. Нож, с желтой костяной ручкой с истершимся лезвием, разноцветные камни для гадания и три статуэтки изображавших богинь из оникса. Расставив весь этот "сервант", как называл их мой друг Пашка, я закинул рюкзак с остатками продуктов и запасных вещей в ту сторону, где буду ставить сам лагерь.

Осталось последнее действо. Разровнять небольшую площадку два на два метра около камня. Походил вокруг по откидывал несколько камней в стороны, два огромных булыжника оттащил, сделав своеобразный заборчик с краю, и зачистил ристалище от мелких кустиков пожухлой травы. Кажется, все. А теперь делаем палкой круг на земле и раскладываем камни, привезенные с собой по четырем сторонам света. Обязательно отмечая и половинчатые межсторонья. Теперь рисуем звезду в круге, тщательно утрамбовывая середину. Камнями, собранными тут же выкладываем символы, что я тщательно срисовал еще в Питере в библиотеке. И уже потом готовим самый важный продукт сегодняшнего вызова. Никогда, никому, ни за какие коврижки не говорите, что у вас есть двенадцать литров замороженной крови в переносном холодильнике. Не буду рассказывать, чего мне стоило доставить сюда эту священную жидкость, но поверьте — я не отделался простыми дешевыми термосами. Пришлось брать качественные, со стеклянными колбами внутри. И вот теперь эти длинные монстры дружно встали в ряд вокруг круга и часть их заняла центр звезды.

Пока я совершал подготовку, Солнцу надоело наблюдать за глупым никчемышем, и оно свернуло в сторону покоя, начав путь к закату сегодняшнего дня. Проводив его взглядом, я прикинул время до вечерней зорьки и решил поспешить. Все оставшиеся часы были наполнены почти паникой "вдруг не успею". Расставленные фигурки внутри круга в специальных местах были выверены строго по отношению с нужными координатами. Быстро разбитый лагерь в виде двуместной палатки и бивака с приготовленным хворостом, был завершен в рекордные сроки. Так же я торопился натащить побольше хвороста для костра жертвы, ведь не я решаю, сколько ему гореть, так пусть будет запас.

Руки уже устали столько рубить, пропалывать, расчищать и выкладывать, что к заходу Солнца я чувствовал себя физически убитым, а не уставшим. Мне нужно было сделать еще одно, и достав из кармана полустершийся уголек, я принялся рисовать на стене то, ради чего и пришел сюда. И пусть весь мир замрет и потерпит, пока я не сделаю то, ради чего и жил последние два года.

Закончив последние приготовления, я окинул взглядом то, что получилось. Круг выделялся на земляной полянке неглубоким прокопанным рвом. Камешки явно показывали наличие внутри него звезды и установленные в лучах три фигурки выглядели на своем месте, тем более под каждую я тщательно подобрал каменное основание. И теперь Лада и Лель смотрели на Мару в печальном дуэте. Раскинутые крыльями два свободных луча я тщательно украсил камешками и веточками, выложив в них два знака друг против друга — жизнь и смерть. Приготовления завершили расставленные вокруг всего термосы с кровью, в которую я уже добавил и примешал часть своей крови. Сосредоточившись, вынул из внутреннего кармана аккуратно завернутую книжечку с выписанной молитвой— воззванием и уселся отдохнуть на небольшом пятачке, где время от времени и делал небольшие перекуры.

А жить мне оставалось два месяца. Я знаю точно. Мне так врач сказал...

-Гриша, тебе жить месяца два...

Потому, что с моими диагнозами долго не живут.

Глава 1.

Гриша.

-Гришка, гад! -Орал Стас с высокого крыльца универа на меня. Я ж старался спрятаться в кучке однокурсников, чтобы его цепкий глаз не выхватил и не зацепил своими ручками-крючьями за мельчайшую часть моей одежды. Как все же его поменяла простая просьба дать в долг. Тысяча деревянных, даже сроки обговорили, но я по не понятным для меня причинам, внезапно, стал его должником помимо бабла.

-Гришка! Гаденыш! — Орал он, подпрыгивая на самом вверху крыльца старательно оглядываясь на входную дверь в фойе. Стерег он ее уже минут пятнадцать. И все это время я вынужденно перебегал от кучки к кучке стоящих вокруг парней и девчонок. Прятаться приходилось, изощряясь со всей тщательностью своего актерского искусства. Но мне было обидно другое. Я не мог понять одно, а именно: когда я внезапно стал его рабом. И не менее. Ведь какая— то бумажка, а теперь я делаю за него домашку, пишу рефераты и даже начал курсовую. Черте что твориться... И дело даже не в том простом действе, чтобы отдать ему деньги. Просто я считал, что у меня есть этот несчастный месяц до тех пор, пока я не отдам ему по уговору деньги. Ан, оказалось, нет.

И теперь каждый день для меня превращался в своеобразное испытание на манер "Форта Бойярд". Тут и задачка на логику, быстроту реакции, психологию и даже, чего же скрывать, хитрость, ложь и подлость.

Вначале меня даже прикалывало проходить на лекции, не взирая на все попытки Стаса впрячь меня пахать за место себя, но потом... когда я обложившись конспектом и ноутом натарахтел ему пару рефератов, понял — к черту. Буду бегать, а этот пришибленный подождет своей очереди и получит свое гребанное бабло. А пока... беги, Гриша, беги!

И я бегу. Радостный, от того, что не попался на глаза узурпатору. Мой внутренний раб радостно подскакивает внутри меня и орет чтобы я прибавил скорости. На всех парах обогнув две парочки девчонок с факультета экономики я врываюсь в фойе универа. Квест пройден! Сегодня я сделал своего темноволосого визави. И.. кажется влип в новое приключение.

-Слава, Гриша, Тамара и Тэя. -Позвала нас преподша. -Мне сказали, что вам надо пройти в мед.кабинет. Там что— то не ясное с вашими данными.

Я оглянулся на своих однокурсников. Они глядели на меня таким же недоумевающим взглядом.

-А что там может быть непонятного? -Удивленно спросила темноволосая Тэя, она так сильно была похожа на простую армянскую девушку, что у нас даже начали ее называть — "наша армяночка". Её удивительные огромные глаза цвета темной коричневой глины были похожи на омут. И я иногда с довольствием там тонул, особенно в беседах, забывая, о чем идет речь в данный миг. Одетая в простые джинсы и темно-зеленую тоненькую кофточку, она привлекала к себе внимание, и имела поразительный успех в группе у всех наших парней.

-Я не пойду. -Легкомысленно вторила ей Тамара. -Еще одна кареглазая брюнетка с очаровательной улыбкой и фигуркой топ-модели. Помню, когда я ее впервые увидел, то не поверил, что она будет учиться с нами. -У меня сдача реферата сегодня, и я три дня готовилась к этому.

— Девочки...— Преподша строго взглянула на однокурсниц, потом перевела взгляд на нас с Славкой, он, услышав свое имя, поспешил подойти к нам. -Мальчики... Там быстро. Буквально пять минут.

Вот так и начались мои приключения.

Я не вижу, не слышу, не помню, и даже не дышу. S.E.A.

Яромир.

Падая с небес вниз, я смотрел на тех, кого оставил наверху. Мои перья сгорали в верхних слоях атмосферы. Мои руки были широко расставлены в стороны для лучшего контроля над падением. И только мои глаза с тоской вглядывались в высь, там, где остались лучшие годы моей долгой— очень долгой жизни. Я помнил обо всех, кого оставил там, всех друзей, подруг. Тех, кого любил и ненавидел. Тех, кого обидел и простил. Кровь заливала мой рот, и я слегка пошевелил обрубком языка в полости рта. Боль ослепляла своей вспышкой со всех сторон. И я услышал вверху крик сожаления и просьбы простить. А потом — еще, и еще. "Прости", кричали они, и тут же прощались со мной, я же камнем падая с высоты Небес скользил в потоках воздуха, уже не чувствуя спины и поселившейся там боли. Почувствовав незнакомый противный запах и прохладу, я понял — вот, уже и Земля. Перевернувшись на правый бок, одним глазом заметил приближающуюся темноту огромного небесного тела. И тут я понял — падать будет очень больно. И начал выбирать куда скользить, старательно подводя под место падения водную блеснувшую в свете Луны гладь. Подгребая руками и поворачивая вдруг ставшую непослушную свою тушку заметил пролетевшие и проплывшие вдалеке трассу световых огоньков от машин, домов, фонарей. Вглядевшись в темноту и глаза сами выхватывают черточки освещенных дорог, скопления вон там справа домов с фонарями.

Стараясь не отвлекаться на происходящее сверху, я правил в сторону небольшого озера. А там, вверху, происходило не понятное даже для меня. Какой— то грохот и гомон, выкрики и звуки трубы. И все это только для меня и благодаря мне. А я же еще не выжил от падения. Ведь став человеком, я обретал все черты их и становился простым смертным. Мои крылья почти все обгорели, мое тело в местах трения покраснело от боли, а глаза начали слезиться от воздуха бьющего в глаза. И такой, полу оглохший, полуслепой и уже сходящий с ума от боли я упал в небольшое озеро.

Глава 1.2

Не лезь не в свое дело, девчонка...S.E.A.

Тэя.

У меня подкашивались ноги. Я только что подслушала у двери в медицинский кабинет разговор Гриши и врача. Разве это возможно? Как же так? Рак... Изменение в составе крови. То, что мы проходили на биохимии, внезапно стало реальностью. Вот здесь и сейчас, неожиданно решалась судьба человека, кому я решила отдать свое сердце. Это не может быть. Это все ложь и какой-то казус. Ну перепутали пробирки, или сделали анализы на тяп-ляп? Сколько этих "если" может быть?

Ничего еще не ясно. Как можно на основании одной бумажки поставить диагноз? Не верю. Я к Палычу пойду, да и Мухомора— ректора за бороду оттаскаю, если не захочет объяснить и помочь.

Яромир.

Руки ударились об воду, и я погрузился в темные воды так глубоко, что голубеющее небо надо мной стало небольшим кружочком. Омут засасывал меня сильнее и сильнее. Мое тело начало погружаться уже не в воду, а в мягкий слой ила и тут я собрался, напряг поднятые над головой руки и дал ими себе толчок для поднятия на поверхность водоема. Загребая под себя воду руками, помогая ногами и всем телом я всплыл на поверхность. Воздух живительной прохладой освежил мои застоявшиеся легкие, освежил ожоги на теле. Взглянув вверх в небо, я увидел облака, которые небольшими темными пятнами плыли по нему. И там, вдалеке, уже след простыл от входа на Небеса обетованные.

Оглянулся вокруг, всплеснув гладь, и устало поплыл к черневшему берегу. Темными комками и комочками виднелась растительность на длинной линии прибрежной полосы. Я поплыл к дереву, что опустило длинные ветви к воде, в ряби, вытащил тело сквозь слои грязи и осоку на глиняный берег и устало лег отдыхать, наполовину погруженный в воду. Когда отдышался, вспомнил про ожоги, и начал обследовать все свое тело и понял, что далеко с такими ранами не смогу пройти. Оставалось вспомнить, с какой стороны тянулись веревочки трасс— дорог, и пытаться дойти или доползти, когда ослабну, туда, к людям. Под моими руками, пока я трогал немеющее от воды и воздуха кожу, слазил верхний слой, обнажая мышцы и кровеносные сосуды. Они лопались под моими грубыми от ран ладонями и заливали все вокруг кровью. Пузырей почти не было, как и боли, просто кожа слазила от прикосновения, и от подобного становилось страшно. Наверное, я уже не ощущаю боли...

Чувствую, так я весь изойду кровью. Но мне перевязать было не чем, а про перетянуть кровоточившие места уже и чем это сделать, придумать не мог. И вот когда я решил, что хватит себя трогать, я этим "троганием" делаю себе только хуже, то наткнулся на небольшие выступы, что остались у меня от крыльев на спине. Извернувшись, я провел по лопаткам и ниже ладонью, и выступы осыпались пеплом. Теперь я стал по— настоящему человеком. Теперь уже нет пути назад.

Тяжело дыша я со всей болью ощутил, что вот, да, нет пути назад. Нет. Как же больно это осознавать. И в то же мгновение внутри зашевелилось нечто, что злобно рассмеялось, и пообещало не просто возвращение, а с триумфом и верхом на единороге. И я со всей надеждой отдался ей. Лучше верить в страшного победителя меня, чем в чушь вроде совести, чести и правды... или не так?

И пополз туда, где думал тянется дорога. За помощью...

На мое тело налипала грязь, глина. Кое как добравшись до невысокого берега, я смог подняться, встать на ноги, используя найденную палку для более устойчивого стояния, и вот так, прихрамывая на каждом шаге побрел к далеким отблескам фар от мчавшихся машин. Ветки деревьев били меня по открытым ранам голой спины, листья скользили по кровоточащим порезам, и за мной тянулся кровавый след.

Сколько я шел. Не знаю. Но небо на востоке побледнело, перед глазами все чаще плясала земля, иногда меняясь местами с небом, а травы все больше набухали светом, становясь из черного цвета все более темно-зелеными. И только когда наступил рассвет я вышел к небольшой насыпи, на которой и виднелся кусок дороги, и пошел туда, тяжко наступая на острые каменья пораненными ногами.

Последние метры я уже полз вверх. Уже не было сил смотреть, и я, закрыв глаза, двигался только на усилиях своей воли и последних таявших сил. И уже в первых лучах светила услышал какой-то рев, что остановился почти надо мной и потом чей-то мужской голос, материвший почему-то мою мать и всех родных. Потом он прошелся по всем Богам, святым, а потом пришла благословенная тишина.

Валя, Валентина,

Что с тобой теперь?

Белая палата,

Крашеная дверь.

Тоньше паутины

Из-под кожи щек

Тлеет скарлатины

Смертный огонек.

Говорить не можешь —

Губы горячи.

Над тобой колдуют

Умные врачи.

Гладят бедный ежик

Стриженых волос.

Валя, Валентина,

Что с тобой стряслось?

Воздух воспаленный,

Черная трава.

Почему от зноя

Ноет голова?

Почему теснится

В подъязычье стон?

Почему ресницы

Обдувает сон?

Двери отворяются.

(Спать. Спать. Спать.)... Э.Багрицкий. Смерть пионерки.

Гриша.

Стоя у нарисованной угольком двери на монолите я оглянулся на прошедшие два года. Посмотрел на уголь, вздрогнул, осознав, кем он был вот совсем не так давно. И вспомнил, тот приход Пашки, после очередной химиотерапии. Он кричал, что хватит валяться, а я, слабо отбиваясь и отбрехиваясь словами, лысый, лежал на продавленном диване, и даже не мог нормально сказать ему, чтобы он шел на пень. Я все еще помнил ту боль, то чувство, когда организм кажется выворачивает сам себя, все клетки пляшут польку-бабочку, и мозги становятся чумными. То чувство еще долго будет преследовать меня. Как, впрочем, и те, проведенные в больнице, дни на химии. Мне еще долго, и после первой ремиссии, и после второй, и даже сейчас, после третьей, сняться те сны, "белая палата, крашенная дверь"... Я просыпаюсь в страшном поту. И кричу беззвучно открывая сухой рот от ужаса, что все. Кажется, моя жизнь не имеет смысла. А вот именно тут и здесь важен только факт, самой возможности жить, просто вздохнуть воздуха, глотнуть простой воды, и шевельнуть тонкой рукой, с кожей как белый мрамор и прожилками голубых вен.

Я выгнал его тогда. Смог прохрипеть, чтобы он уходил.

Он понял.

Мой друг меня всегда понимал. И он ушел. Но на прощание поднял кулак и произнес его любимое— "но пасаран". (¡No pasarán! — "Они не пройдут". Прим.Автора.)

А потом, после второй ремиссии, он пришел и, сидя на полу у моей кровати, поклялся, что сделает все, чтобы я выздоровел. На рецидивах его не было, но вот на ремиссиях... он притаскивал мне книги и просил взглянуть туда. Умолял меня терпеть и не сдаваться. Звал с собой в клуб. И всегда, всегда говорил, как сильно, очень сильно , меня любит. "Ты мне брат. Я с тобой на одном горшке в детском саду сидел. И девчонкам в первом классе помогал за косички дергать. А еще всегда списывал домашки. А про Светку помнишь? Мы были с тобой в нее влюблены в седьмом классе. А эта зараза нас только на яблоки и груши разводила..."

Вот прямо около себя услышал твой голос, дружище. Еще хранит память звук твоего тембра...

А ведь я тебя кремировал два месяца назад. Авария, будь она не ладна. И теперь, вот этот уголек, что я держу в руках — это ты. Мой друг и брат. Пашка. Эта была твоя воля, твой план, и твоя идея. И сейчас, пока у меня очередное улучшение, я выполняю твою последнюю волю.

Мы успели с тобой сделать только три пункта из двенадцати.

Я нарисовал очередную завитушку на камне и несколько штрихов внутри рисунка. Отступил и внимательно вгляделся в получившуюся дверь. Осталось проделать тот собранный на коленке обряд, который ты нашел в одном старинном издании в Индии.

Глава 2.

"-А кто во всем виноват? Мыши?

-Почему, мыши?...Виновато... вот ... это кресло! Это оно разбило твою любимую чашку, толкнув меня под руку. Оно разлило твой любимый кофе, когда я переставляю его на столе. Оно сводит тебя с ума, и дает тебе самые страшные и интересные моменты при написании книги...

-Сжечь его!!!" S.E.A.

Гриша.

-Ты просто поверь мне, Гриш. Я ведь не просто так тебе говорю об этой свадьбе. Ну есть такой обычай в Индии. Ну не везет тебе по жизни — тогда женят мужика или девушку замуж выдают, за животное. И, считается, что оно забирает все несчастье у человека.

-А потом его дружно сжирают?

-Да при чем тут это? Ну тут же главное не то, что его сожрут, а то что оно забирает все плохое, дурное...

-СОжжжжжжжжрррраааатьььь... -Дурачусь я. — А ведь еще после твоей последней выходки с похоронами меня не отошел, а ты снова придумываешь со мной, любимым, интересную фишку. На какой— то кипишь подписываешь? Не, я не против....

-Гришка, не хандри. -Строго, приподняв левую бровь, отчитал меня друг. А в глазах у него плескалось озорство. — У меня есть еще пару предложений для тебя.

-О! Уже боюсь. -С острасткой отодвигаясь "делаю" большие глаза. -От тебя что угодно можно ждать. Даже моей свадьбы с телкой, в буквальном понимании этого слова.

-Ну не с телкой, а с козой. Но ты же понимаешь — все должно быть идеально! — Как самозабвенно он произнес это. Даже с придыханием. А потом расхохотался мне в лицо. -Гриш, ты должен понять, это будет как шутка! Только такая серьезная. Шутка для нас.

-Я уже боюсь. -Устало пожал я плечами. В последнее время снова начал чаще уставать.

-Но ты же за любой кипишь?

-Кроме похорон и больницы. — Подтвердил я, пожимая плечами.

-Значит мы делаем свадьбу! — Еще громче смеялся друг. -Чур, я буду шафером...

-Чушь это все, Пашк. -Попытался я отмазаться от предстоящего события. -Ну, ерунда же...

-Ты еще поговори со мной, -Ржал конем Пашка. -Я отучу тебя спорить с батькой!

-Ой-ёй! Батька нашелся! — Ткнул его слегка, кулаком в плечо. — Ты еще даже не бреешься!

-Нашел чем хвалиться! Зато я на эльфа похож. -Улыбнулся одним уголком рта Пашка. -А ты ... ты..

И он замазал и свою улыбку, и смех.

-Прости, Гриш. — Глазами Шрека посмотрел на меня друг. -Я ... я тебя не обидел?

-Щас как врежу по хребту! — Еле смог я произнести от накатившей после очередного цикла химиотерапии усталости. — Нежности тут развел.

-Ха! Ну тогда я побежал, невесту тебе искать... — Еще громче засмеялся друг, и вскочив, выбежал из палаты, где я отлеживался.

А в глазах у него была... нет не жалость, а забота. Любовь. И что -то такое, от чего мне хотелось выть и кричать. В его глазах была осознавание того, что я умираю.

Последние семь месяцев Пашка носился то в Питер, то в Индию, что— то нарывал, искал, доставал. Было впечатление: он решил взяться за мою жизнь всерьез. И я чувствовал -он не отступит. Он, Он... Лучший друг, одноклассник, однокурсник... Тот, ради которого хотелось жить.

Шестеро чертят.

-Ваше поведение ставит под вопрос все существование нашей комнаты! Балбесы! Вы даже не смогли нормально продумать сам процесс воровства часов у того мужика! Вот, что я вам объяснял про карманы?

-Ваше шулерство... -Обратился чертенок с черной челочкой.

-А тебя, Мак, вообще следовало наказать за самоуправство в команде. Ты почему начал общупывать мужика, когда я сказал все сделать незаметно, или ты думал у мужика, как и тренировочного манекена будут ноги из картона и дерева?

Высокая тень осмотрела всех шестерых подопечных, из под темнеющего плаща с широкими туманными краями высунулась костлявая рука обтянутая кожей и помахала ею в воздухе перед стоящими в понурой позе подопечными.

-Я не позволю вам совершать проступки из за которых мы будем терпеть убытки. -Рука спряталась под плащ, оттуда на секунду вырвался туманный протуберанец, растаял в воздухе, оставив после себя едкий серный запах.

-Вашество, — попытался привлечь его внимание другой чертенок с чубом, залихватски повернутым на правую сторону. -Мы же только хотели украсть у него не только часы, но и кошелек спереть.

-Вы будете делать только то, что вам скажут делать, и если я скажу вам прыгать... что вы должны сделать?

-Спросить, как высоко это делать... — Прошелестели-прогудели все шесть чертят.

-Именно! -Из под плаща появилась та же костлявая рука и указательным пальцем ткнула в ближайшего чертенка. -И если вы не можете сориентироваться, то готовьтесь к наказанию.

-А сории, срори, соритер, ну делать это, надо быстро? -Набрался храбрости Мак. -Мы же должны успевать не только....

-Глупый чертенок! -Зашуршала тень, прерывая задававшего, — Делать только то, что вам приказано и не обсуждать. И точка. Понятно?

-Да, Вашество... -Потянули голосами чертята, окидывая друг на друга задумчиво, и, после, потупив взгляд на пол.

-Тогда, быстро за отработку приказов! -Приказала тень, и шесть пушистых тощих комочков, потряхивая нервно кончиками пушистых хвостов, рассыпались во все стороны от нее.

Тень замерла на несколько мгновений, затем осмотрелась, поводя тем местом, где у нее пряталось лицо, по сторонам. Из под капюшона донесся тяжелый вздох, а затем раздался хлопок, и на месте тени сошелся воздух, заполняя пустоту.

Какие бы ты не хотел приключения, вспомни, чем они могут закончится. S.E.A.

Кот Зим-Зимыч.

Нынешняя осень прошла так быстро, что я толком не успел заметить, когда именно начали осыпаться листья. Вот только совсем недавно летний ветер сменил свое теплое дыхание на холодное. Вот так вдруг покраснели и пожелтели листья на ветках деревьев, и внезапно они дружно осыпались вниз на землю... Я так и не понял, когда именно это произошло, просто однажды выглянул в окно и увидел голые ветки на стволах и осознал, что еще один год пролетел.

Именно год. Это люди начали отмечать окончания года зимой, а мы, настоящие коты отмечаем конец года осенью. Перед самыми холодами. Только холода становятся для нас, котов, огромным испытанием на выживаемость. Только холода решают, кто сможет продолжить свой род, а кто уйдет пешком в Вечные безвременные леса, где водятся смешные бабочки и жуки.

Вглядываясь на куцую осень за окном, я всматривался в самое начало зимы, пытаясь найти ответ, выживу или нет. Моя интуиция кричала, что зима не окажется простой и спокойной, как многие до нее, предыдущие.

Отодвинув на краешек подоконника цветок, я уютно пристроил лапки и, впечатавшись носом в холодное стекло, смотрел на мир, лежащий за стеклом, со всем спокойствием, присущим нашему роду. Меня не интересовали гонимые шальным ветерком листья, что переворачивались иногда, взмывали в воздух и вновь падали, на уже промерзшую землю. Меня не привлекали нахохлившиеся воробьи, прятавшиеся в частых ветках дерева за окном. И, даже прошедший по тропинке у дома соседский кот Василь, не тронул моего величия, и не задел струнку любознательности. Но потом я увидел ее.

Красный маленький туманный огонёк пронесся вдоль квартала так низко, едва не коснувшись земли, вернулся обратно и внезапно направившись в мою сторону. Остановившись напротив моего окна, он приблизился к стеклу, и я понял, что меня заметили. Потом огонек, даже не смотря на ветер, почти впечатался в стекло, и тут я осознал самую волнующую новость за этот год: в мир вернулись бабочки Гай.

Кивнув ей приветливо головой, я пригласил ее в свой дом, и она послушно явила себя около меня на подоконнике, перенеся себя сквозь пространство так быстро, что даже мои глаза не поняли этой молниеносности.

-Муррр. -Произнес я.

-Кот. -Сердито заметила она. Или он? — Ты меня понимаешь, Кот?

-А что вас понимать. -Ответил ей я. -Все равно вас никто уже давно не видит, и в вас не верят.

-Но мы есть! -Возмутилась бабочка. -Вот, посмотри.

Бабочка расправила разноцветные крылышки, и, обдавая меня прохладой легкого ветерка, замахала ими. Я поднял лапу, и она отскочила от меня:

-А-а! Лапами не трогать! А то я знаю вас, только дай волю, когти выпустите.

-Ты что в свободном мире делаешь? -Опуская лапу заметил я его Крылатости неприятную очевидность. -Вам же запретили сюда приходить, или нет?

-Не твое дело, Кот. -Важно присаживаясь на листик лимона, ответила мне бабочка. -У нас нейтралитет. Мы не лезем к вам, вы не лезете к нам.

-Про закон равновесия я знаю, но что ТЫ делаешь тут?

-Да вот. -Вздохнула бабочка, а потом доверчиво добавила. -На спор сюда пришел, и теперь исполняю проигрыш.

-Надеюсь тебе ничего важного не задали? А то, сам знаешь, чем это чревато.

-Тебе ли говорить об исполнении... -Злорадно усмехнулась бабочка. -Вы коты только и изменяете реальность под себя, контролируя и применяя ваш дар перемен, для подстраивания мира под свои нужды.

-Тссс. -Прошипел ей я. -Ну зачем так грубо. В итоге же все всем довольны. Ну получается -то лучше и людям, и нам.

-Ага. — Согласилась бабочка, -А страдаем мы. Ведь уже не осталось ни одного нормального луга, ни одной пашни, где для нас был бы и дол, и дом.

-Если тебе не нужна помощь, ты можешь остаться тут на некоторое время, пока не решишь свою проблему. -Благосклонно разрешил я, укутав замерзший нос хвостом.

Бабочка осмотрела подоконник, и решилась:

-Иль Три, из рода Осени. -Она совершила переворот в воздухе, подпрыгнув с того места на листе, на котором уселась, а это был край листа лимона. — Сын Великой Матери Рода. -Добавил он.

И мне поплохело. В какую историю я влип?

2.2

Гриша.

-Открой Слав. -Стучу слабеющей рукой в соседскую дверь. — Слав... открой.

-Нет его дома. -Это его бабушка ворчит. -С вёчера не приходил. Приходи завтра. Надоели, чаго ходют, чаго стучатся...

И шаркающие ее шаги за закрытой дверью. А я, скрючившись, затих под оббитой дерматином с порванным низом, входом в квартиру, где жил человек, который мне мог помочь перенести боль, тут и сейчас терзавшую моё тело. Всё казалось таким далёким, таким узким и страшным. Болело все тело. Руки выворачивало, голова кружилась, тошнило до кислого остатка на губах, до горького вкуса в поднёбье, вкуса желчи и какой— то химической дряни, чем меня в очередной раз пичкали в больничке. Сдерживая позывы к рвоте, я руками прижал пустой желудок, втягивая в себя ноющую от боли часть тела. Поглаживая по часовой стрелке, пытался успокоить его, но выходило плохо. И, даже знаю, что мне поможет, но не достать это сейчас.

-Ыыых, хе. -Только и вырвалось из самой глубины души.

Ползком, по кафелю в подъезде, я пополз на свой этаж. Застревая на лесенках, переваливаясь через ступеньки, падая назад через одну и пытаясь заползти через две вверх, туда где моя квартира, там, где тепло и... там, где живет моя боль. Которая и выгнала меня к Славику, у которого я точно знал, есть способ унять этот медленный кошмар, что одолевал меня.

-Гришка. -Услышал я снизу шепот, но не сразу сообразил от крутящегося пространства, что это обращаются ко мне. Наконец скоординировав свои движения, переломив очередную волну боли, подтащил к себе свои потерянные и вновь обретенные стопы и руки, я попытался навести резкость во взгляде. И понять наконец-то, кто там шепчет.

-А. -Промычал я. Это, все что удалось произнести в пространство, вкладывая в эту букву сразу несколько вопросов и просьбу о помощи... И кто ты? И что надо? Ты мне поможешь? Ты вообще зачем меня позвал? Ты меня позвал — так ты меня даже знаешь? О! Друг, помоги мне!

И человек понял. И зашептал так часто, что я запутался в услышанном:

-Гришка, это я. Ты только перед бабкой меня не пали, я с автопати иду. Ну, как иду, ползу. Вот дойду и спать лягу, если пожрать не дадут. Гришка, а у тебя пожрать есть чё? А ты вообще, что у меня на площадке делаешь? Ко мне полз? Так подожди, я тебе щас помогу. Хотя нее, не помогу...

Встряхнув головой, я наконец то переборол морок поселившийся в мозгах и уже осознанно прошелестел пересохшим ртом:

-Славка, я весь болю. Просто горю с этой чертовой боли... Помоги...

-Дурак ты, Гришка, и не лечишься...

-Лечусь...-Невольно вырвалось у меня.

-Ладно, лечишься, но все равно дурак. Лавочка то того, адью, прикрыта. Всех позакрывали, а я вот как перст остался в поле... Водка только и осталась. Будешь?

Меня скрючило еще больше от осознания безнадежности и я, через силу прошептал:

-А, давай.

В тот вечер мы со Славкой нажрались до свинячьего похрюкивания, и стали друзьями.

Потом бегали от его бабки по этажам, прятались за мусоропроводом, и понуро под утро, знатно пошумев на весь подъезд, пошли каяться. Ну конечно, бабушка нас простила, но подъезд еще долго вспоминал нам наши побегушки. И материли, и обзывали, и, даже, рыло приходили чистить.

Тэя.

Уколов в очередной раз палец иголкой, я кинула противные пяльца в сторону двери комнаты, в общаге. Тренировка пальцев при вышивании и вязании необходима каждому начинающему хирургу. Наши профессора начали тренировать на шитье плоти уже с первого курса начхав на современную систему преподавания. И, тщательно матерясь под свой крючковатый нос, Мухомор показывал нам свой, только характерный для него, и разработанный лично им, профессиональный шов. Всем его ученикам обязывалось, не взирая на пол и возраст овладеть этим "чудом человеческой мысли". И мы шили и вышивали, латали и сращивали платы обыкновенных листов, формата А4, доводя процесс шитья до совершенства, до автоматизма. Вот ночью пусть разбудят, а ты и зашьешь, и пришьешь, и аккуратно выведешь конечный хвостик наружу.

На ум не приходило ничего хорошего. Декан как сговорился со всеми нашими научными руководителями. Они вежливо кивали головой в разговоре со мной, но в один голос твердили одно, мол, это не твое дело, мол тебе учиться надо, а Гришка, ну что Гришка... Сколько таких Гришек у тебя будет, ну не этого спасут, так другого. И переводили беседу в другие плоскости образовательного процесса. Так они это называли...

Все эти научные умы не видели главного — они не видели в своем собственном студенте человека, а видели простую галочку в отчете документов. Это больше всего нервировало меня. И мой психолог посоветовал заняться чем— то монотонным, для снятия стресса. Я выбрала вышивку, тем более она и так была необходима мне, и теперь, исколов все пальцы, зло смотрела на весь бардак в комнате, устроенный мною. Нитки, пяльца, иголки, схемы, а в глазах стоит улыбка Гришки. И его чуть-чуть плутоватый взгляд...

Часть Главы 2.3

"Когда ты думаешь — все, ниже падать некуда, прислушайся — вдруг, снизу тебе постучат..."Интернет.

"Каждый человек — кузнец своего счастья. У каждого свой Путь и свое Слово.

Боги создали Человека по образу своему и подобию. И дали они ему Долю от щедрот своих -Век.

Числобог пересчитал и убрал из Доли этой десять лет.

Велес пересчитал, и вычел пять лет.

Святовит (Сварог) пересчитал и убрал три года.

Мара решила забирать души, когда захочет, а о теле ей не было дела.

И только Лада смилостивилась над людьми, и сделала их Души Без Смертными.

Теперь в каждую Смерть свою, несут Люди таинство Явления Души. По делам их жизни, являют они на Суд Богов все стороны Души, или темную или светлую. Нет среди Явленных средней Души. После чего, в стремлении продолжить жизнь свою, они идут и рождаются вновь, чтобы обелить Душу свою, чтобы возвыситься в и подняться в Правь. Те, кто попал в Правь, идут и несут Свет в другие Миры, которым по делам Рода есть "несчетное число". А Темные души в Темные миры, в Навь. И там искупают поступки свои делами добрыми, начинают изнова путь свой к Прави.

И так будет со всеми и всегда.

И только Род может разрешить сложные вопросы Души. И только под его Судом решается сама суть Жизни.

А путь к нему лежит через Чертоги Шории, Калинов Мост и Огненную Реку.

Стоят там Чертоги Замерзшие. Пройди путь, странник, постучи в Ледяную Дверь. Вдруг тебе откроют.

И в каждом мире есть свой Человек, что идет на Суд Богов. И каждый считает себя Избранным, вот только нет ничего нового под Звездами Млечного Пути..."

Анналы из Вед.

2.3

Бабочка Гай.

Игра стала моим вторым именем. Она стала мной. Все клетки моего маленького тельца дрожали в предвкушении, стоило только подумать, что вот сегодня вечером в Доме на Набережной игра. Нет, не так, Игра. Именно, с большой буквы.

Не чувствую себя больным и зависимым, я получал удовольствие не только от самой Игры, но и от предшествовавшей ей некоей прелюдии. Это были и общения со стражниками, и занятные анекдоты с завсегдатаями, и перекидывания с ведущими саму Игру. Но больше всего меня занимал сам процесс. Когда ты сидишь за столом и весь такой пафосный и загадочный, уставясь на стол мира, ждешь, какой фант тебе выпадет следующим, а потом жалобно взмахнув и сделав финт ушами одним мановением выполняешь не только фант, но и изменяя смысл, дополняя его, и придумывая некую изюминку воплощаешь в параллельных реальностях заданное.

Мне везло в Игре. Я был и жестоким, и сильным, и мерзким, и жадным, но никогда — я не был слабым. Всегда считал слабость не только одним из проявлением глупости. Мне иногда так везло в Игре, что остальные мои визави, что сидели за одним со мной столом, вздыхали, когда Игра в очередной раз начисляла мне плюшки. И эти доказательства выполнения задания, не только вызывали зависть у оппонентов, но и доводили из до бешенства. Подарки от Игры становились все сильнее и интереснее, пока не случилось вот это. Проигрыш на ровном месте.

Мне выпало сровнять на ровном месте остров в океане. Я же придумал не только взрыв огромной силы, но и великолепные спец. эффекты, так же пришлось добавить все сопутствующие детали для взрывов подобного характера. Тут и звук рокочущего низкочастотного характера, вспышка, сильнее Солнца, расходящаяся волна-цунами, разрыв материи на год в месте где видоизменились атомы и была порвана решетка мироздания, и последний штрих привел самого меня в восторг, я соединил души всех живущих на этой планете с последствиями взрыва. Мир изменился после уничтожения атолла.

Никогда прежде тот затрапезный мирок не испытывал подобное. Но я не учтёл главное. Люди, их действия предсказать в полной мере оказалось невозможно. Небольшая лодка с противниками взрыва проскользнула— таки слишком близко к месту взрыва. Да, если быть уж честным перед собой, она настолько близко подошла к взрыву, что стала невольным участником всего проявленного великолепия. И вот их ошметки открашивают воды океана в красный цвет, видоизменяется структура ДНК, что вливаясь в неглубокие слои океана, становиться некоем основанием для изменения всех видов живущих там существ. А потом, затаившиеся частицы, научясь преобразовывать окружающую их материю начинают размножаться и делиться в самой сфере проведения испытания. И все это за счет пост оставшегося излучения от взрыва.

Прогнав мир по временной шкале, я понял, что облажался. Теперь этот мирок был обречен на вымирание всего живого, становясь кормовой базой для этих видоизмененных бактерий. И виноват в этом был я.

Лица всех сидящих вокруг стола поморщились. Их эмоции выражали только одну мысль: "Грязно, слишком грязно и топорно сделано." Да и сам я осознавал, что исправить сделанное уже нельзя, за одним мааалюсеньким исключением. И я, взмахнув рукой направил весь кусок материи с планеты, единым отделением от тела Земли, с другое пространство-время Лии.

Творившие свою задачу оппоненты вздрогнули, когда мир под моими руками покраснел. Да я превысил свои полномочия, но почему бы и нет. Творить надо не только уметь, надо уметь и исправлять сотворенное. И в тот маленький промежуток, который я выдернул тот час же полилась вода, и заполнив абсолютно круглую выемку превратила пространство в великолепное подземное озеро в самом океане. Представляю, как люди будут гадать об проявлении такого великолепия. Слагать о нем песни, писать статьи с предположениями о возникновении...

Но почему все так смотрят на меня. Я же исправил содеянное.

Взглянув на сотворенное озеро в океане Земли, я перевел взгляд на Лию. Потоки воды растекались в сторону от Царского дворца Камеба II. А сама столица государства была уничтожена и погребена под огромной массой донных отложений и океанской воды. Тысячи людей были убиты и исчезли в завалах. И все это отполировала несущаяся следом вторая волна цунами. Это была та последняя воды, которую я вычерпал, посчитав ее тоже грязной.

Стоп. Люди. Откуда тут люди? Эта планета же всегда была мертвой! Я вперил взгляд в сидыщего напротив меня пожилого существа и признал в нем Карбункла Его Величества. Жадная тварь уже потирал ручки, причмокивая губешками. Его желтые обрамленные пухом уши работали как недавно придуманный мною вентилятор. А умильная мордашка вся застыла, кроме периодически появляющегося язычка в ожидании будущего веселья.

-Вы проиграли, — объявил глава шестого Рода Весны. — Вы не только способствовали возникновению провала в ткани пространства-времени в месте взрыва, что является грубейшим нарушением со вчерашнего периода игры. Вы уничтожили зарождающуюся жизнь на целой планете.

Я замер. Не этого я ждал, не этих жалких взглядов и пересудов у себя за спиной. Я, Иль Три из рода Осени должен терпеть вот это поползновение на мою честь и гордость?...Никогда! Этого не будет НИКОГДА!

-Ваш проигрыш составил двенадцать лет рабства у человека. Ваш Мир изменяется на пласт испорченного вами пространства— Земля. Вы будете подвергнуты изгнанию, и не сможете принимать решения сами, пока человек вас не призовет и не прикажет вам исполнить задуманное им самим. Иди, сын Осени, и исполни проигрыш, иначе тебя никогда больше не посадят играть за доску изменения мира. -Уже чуть мягче добавил голос-судья.

-Я принимаю свой рок, но что я должен сделать, для исправления содеянного? — вежливо спрашиваю судью.

-Поставь идущего на путь, открой ему дверь, и дай в руки сердце твоего заклятого врага....

А потом меня окутали брызги золотым песком, и перенос в сумрачную Землю.

Глава 3.

"Если у тебя есть честь и совесть, то ты пока остался человеком..." S.E.A.

Яромир.

Белое нежное нечто окружает меня со всех сторон. Я парю в этом белом безмолвии. Мои руки как крылья взмывают все выше и выше, даря мне наслаждение полета и невесомости. Переворачиваясь в белых туманах, чувствую блаженство от совершенности своего состояния. Еще выше, быстрее, сильнее. Мое лицо зарывается в складки белого чуда. Мое тело вонзается в пар белого естества, и я становлюсь им. Растворяюсь все сильнее, и превращаюсь...

-Он пошевелился. -Сквозь белоснежный туман я слышу глухой девичий голос. -Да, он точно пошевелил рукой. Его пальцы дрогнули, профессор...

-Продолжайте наблюдай, Танюша. -Он -это ваша дипломная работа в самом натурально— представленном виде.

-Да, я понимаю.

-Можете все данные анализов переписать себе в реферат, я вам засчитаю его, а потом просто вставите наблюдение за ним в диплом. -Глухой, далекий мужской голос с подрыкиванием, обсуждает меня(?), наверное...

-Павел Егорович, а насколько точно....-Её голос растворяется в белой пыли, что заслоняет меня от нее. И как бы я не тянулся к ней, как бы не старался, меня, будто по волнам, уносит вдаль, далеко-далеко. Туда, где все белым-бело.

И вновь я несусь сквозь пространство, изгибаюсь, танцую среди волн белоснежных цветов из облаков. Дымчатых столпов и чудесных белых листвяных папоротников, с меня ростом. Касаясь руками чудных стеблей, замираю от мига восторга, внимаю тонким трелям и каплям, что доносятся до меня из далекой дали. Но вот, чу, слышу слово. А ведь все началось именно со слова...

Да, прислушиваюсь, и оно нахлынуло на меня, сбило с ног, сковало по рукам, спеленало тело и запутало по рту, лишая меня простой возможности вскрикнуть, позвать на помощь. Что же это?

И я выныриваю в реальность. Приоткрываю тяжелые веки и вижу перед глазами клок белой полупрозрачной марли с пятнами крови. "Чья это кровь?" -Думаю, что говорю вслух я, но понимаю: мои огрубевшие, высохшие губы не способны произнести ни слова. Даже чтобы разомкнуть их, у меня нет сил. Нет сил позвать, нет сил смотреть, нет сил для вздоха и выдоха... Даже просто жить — нет сил.

Вокруг моей головы, справа и слева я слышу тихое пиканье каких -то приборов. А вон там, вдали, тенью скользит по комнате кто-то одетый в белоснежное нечто. В пух, или облако? Во что он одет?

Пытаюсь вглядется, определиться и узнать, в что же одет идущий там, но вижу только тень на стене и белое колышущее в пространстве комнаты нечто.

-Эээ... -Зову его. А оно не слышит. -ЭЭЭааа.

У меня во рту что— то есть. Лишнее, что мешает мне. Оно ложится на язык, давит на зубы, и уходит туда, внутрь меня гибком тугим телом. Из за него мне не сказать, не позвать, и даже не вздохнуть нормально. Я набираю полной грудью воздух и кричу со всей силы. По крайней мере я так решил, но услышал только чей-то стон. Это мой? Нееет. Я же кричал! Но почему звук идет от меня? Нетт...

Пробую еще раз позвать застывшее белое облако с тень на стене.

-АААААА...

И в тот же миг белая загадка двинулась в мою сторону. Рывком бросилась к моему застывшему окоченевшему телу, и я догадался — это девица. На белоснежном лице, тонкими линиями застыли ее черты: брови, глаза, губы. Непонятным уголком высился надо всей этой прекрасной картиной только остренький носик , прямо посередине лица, упрямо вздернутый вверх.

-Ааа...-Прошелестел я.

-Очнулся! — С придыханием восклицает она. -Ну сейчас трубку вытащим, покормим тебя и можно в терапию спускать. Я только профессора позову, подожди, не засыпай, парень.

-Аааа. -Соглашаюсь с ней, и наконец— то в первый раз шевельнул головой. На сантиметр, или на миллиметр, не имеет значения. Это не суть важно. Важно то, что все пространство колыхнулось подо мной, и эта волна родила тот огромный комок боли, что кинулся на меня и разорвал на клочочки. От боли, заорал, и скользнул вновь в белое безмолвие. Где вертлявые облака начали играть со мной в догонялки, где я скольжу по белому полю с белоснежными папоротниками и касаюсь белых цветов. А потом вновь лечу куда— то... А, куда? Я даже и не помню...

Вновь гонка по белоснежным тунелям, белоснежные клочки облаков или пара, что давят на меня, выталкивают в реальность, где живет боль. Я не хочу туда. Там страшно и плохо, и больно.... Очень, очень сильно больно. Но бег не прерывается, бег только ускоряется во времени и пространстве, и вот я выныриваю, и вновь открываю глаза в знакомой комнате. А меня тут уже ждут.

Возле кровати, притулившись на самом ее краю, прислонился невысокий старичок с окладистой бородкой. Седой как лунь, с черноватыми проплешинами на голове, с выбритыми усами, он выглядел эдаким высоким гномом, одетым в белоснежный халат, и небольшими очками с тонкими серебристыми дужками на переносице. Его руки, со старческими пятнышками игриво пробегали по светлой картонной папке с торчащими тут и там неаккуратно разворошенными бумагами. Но вот он отвлекся на меня и негромко произнес:

-Что же, вы, голубчик? -Тот самый, знакомый голос мужчины, с громкой буквой р. -Решили сбежать от нас? Не получиться! А как же опыты? Как же анализы, документы...

Он продолжает говорить, пытается вывести меня на диалог. Что-то обсуждает с девушкой стоящей рядом, рассматривает протянутые ему бумаги. Все это пролетает пушистым ничто сквозь меня, никак не задевая, и, качая головой, он наконец то произносит:

-Ну, мил человек, так и быть. Трубку удалим, но, в реанимации, вы у нас, еще денёчек полежите. Так надо. -Потом сворачивает бумагу трубочкой, оглядывается виновато вокруг, расправляет листы бумаг, и вкладывает их в протянутую папке. Наверное, это моя история болезни...

-А как зовут вас, сударь? -Спрашивает меня уже решившийся отойти от моей кровати профессор. Его окладистая борода сбивает меня с толку, и я лишь мычу в ответ. Старик понимающе кивает, но терпеливо ждет.

-Что? — Переспрашивает профессор, внимательно вглядываясь в мои губы. -Вы хотели что-то сказать?

-ММмм... -Девушка вытащила трубку изо рта, и горла, и я благодарно вглядываюсь в молодое лицо.

-Внятнее, сударь, или голубчик вас называть? — С усмешкой спрашивает профессор, все также не отрывая взгляда от моего лица.

-Хе... хо... мммм. — Я честно, пытаюсь сказать хоть слово, но у меня не получается. Совсем никак... И, профессор сухонькими руками проведя себя по подбородку, переспрашивает меня моими мыслями:

-Совсем никак? Вообще не сказать? -Все с таким же терпеливым ожиданием воспрашает меня старик. Он мнется, поправляет очки на переносице, и даже одергивает белый халат, на узеньких сухоньких плечах.

-Мммм. -Соглашаюсь я с ним. Мои губы будто склеились от пустыни внутри рта. Запеклись, и не двигаются. Такое дикое чувство, что каждая губа весит по несколько килограмм. Не разомкнуть их, не открыть рта.

-А имя? Имя то у тебя есть? -Не отстает от меня старик. -Да ты не боись, как бы не назвался — нам все в радость. А то называть тебя больным двести тридцать седьмым уже мочи нет.

-Я... л....— Пытаюсь объяснить ему, что имени у меня нет в их понимании, что ... но боль уже наползает на мое тело и успеваю только скорчить гримасу. И вновь тяжесть на лице...

-Танечка, — Обращается он к девушке стоящей рядом около него все в той же позе -готовности прийти на помощь, ко мне к профессору, к любому страждущему...— Напиши в Истории болезни, что пациент назвался Ялом.

-Может Яром? — Переспрашивает она его. — Яр — вроде есть такое имя.

-Ты его еще Яромиром назови.. -Устало парирует ей профессор. -Ялом и точка.

-Так и запишу, Яромир. -Вписывая в бумажки мое имя отвечает профессору девушка. Она упрямо поддергивает плечиком, я уголком глаза вижу, как скользит по бумаге шустрая ручка в ее руках.

-Ох, Татьяна! -Не сердито качает головой старичок. -Хворостом бы тебе, да по мягкому месту...

-Грубые методы воспитания могут привести меня на скамью подсудимых... -Отвечает она ему, сжав губки в бантик. Потом она вскидывает голову и я вижу на ее губах чистейшую улыбку. Улыбку не примирения, а... любви.

-Пусть будет Яромиром. -Неожиданно соглашается с ней старичок. -Но ниже напиши Найденов.

-А отчество чье вписать? -Уткнувшись вновь в бумажки спрашивает девушка.

Старичок всматривается в меня. И внезапно выносит вердикт:

-А моё.

-Но! -Девушка в шоке внезапно всматривается в профессора. -Он же получается... вашим сыном. Яромир Павлович Найденов. Ну да, получается, становится вашим сыном...

-А и пусть. -Профессор внимательно всматривается в меня. — Может он еще вспомнит свое настоящее имя, а пока, пусть побудет...сыном.

-Как скажете, Павел Егорович. -Девушка снова утыкается в бумажки, что вложены в папку , держащейся чудом на ее руке.

Мои же глаза наливаются тяжестью. Я уплываю ... качаясь на воде... то ли от лекарств, то ли от своего больного состояния... И уже сквозь полудрему слышу негромкий разговор стоявших у моего одра:

-...Восемьдесят два процента обожженного тела, да чудо, что он вообще выжил... Диплом... Работа...

И вновь меня встречает белое ничто... я сплю...

Гриша.

Мое тело было словно песчинка в этой кровати. Меня не переставая колотило от боли, будто рвалось внутри нечто и связывалось, и исчезало, а потом, пульсаром из вне, вновь и вновь заставляло то сгибаться в болезненных спазмах, то выгибаться, откидываясь на мокрую от пота подушку от облегчения, мое тело.

Боль командовала всей моей жизнью. Я был ею. Жил ею. Боялся её, и принимал ее как наказание, должное и запретное. За что?... Эта мысль сковала мой мозг, и только еще один вопрос позволял мне жить дальше... Когда это кончиться...?

А потом приходила мама и приносила укол. Поправляла мою постель, меняла наволочку и оставляла включенным комп с музыкой Зиммера. А я, чистый, протертый губкой в сочлененьях от пота, засыпал на те недолгие несколько часов, чтобы проснуться вновь от боли... И так было не день, и не два...

На выходных приходили друзья. Смотрели жалобно на мое бледное лицо и пытались веселить себя и меня. При их приходе, я начинал ненавидеть жалобные взгляды. Срывался, и орал на маму, после того, как они уходили. А она, прижав меня к своей груди, умоляла потерпеть до понедельника. Гладила меня по голове и просила прощения. За что просила, я не понимал и плакал у нее на груди, пока не исчезали слезы.

Я потерял счет времени. Минута могла стать для меня вечностью, а час — мгновением сна. Все ориентиры времени сметались в предчувствии боли. И тело орало от нее, и просило освобождения. А я, поначалу смалодушничав, уже был согласен на все. Даже на такой простой для меня выход. И именно в этот момент, моего принятия Смерти, пришел Пашка.

-А ты опять такой напомаженный и с отличной укладкой втыкаешь в комп! — Поприветствовал меня он в своей зашибательской манере. — Лежишь и стонешь, вон даже ногами уже ленишься двигать, подонак.

-Козел ты, Пашка... И не лечишься...

-Не бзди, краусавчик, я тут че пришел... -Пашка демонстративно подозрительно понюхал воздух перед собой — Да ты, никак нагадил, овэц!

-Пашк, не надо...— Слабым голосом попросил я друга. -Только не издевайся надо мной сейчас. Мне и правда плохо.

-Дебил, ты, братиш. Я ж не нюхать твои ароматы пришел, а по делу.

-Да не срал я. Уймись. — Мне казалось я ору, но слабый голос звучит громким шепотом. -Мне и срать то нечем, я почти неделю толком не жрал.

-Вооот. Поэтому— то я и пришел. -И довольный Пашка принялся доставать из принесенного пакета картошечку, бургеры и соусы.

-Пашка, ты балбес. — Все тем же слабым голосом произнес я. -Я ж на диете. А ты тут, такой писюн, притаскиваешь мне ... вкусняшки.

-Хм, Гриш, ты же умираешь вроде. Так какая, к черту, тебе разница, что ты сейчас пожрешь? Да ты гавно можешь жрать, назло патологоанатому — пусть, гад, облюется, когда вскрывать будет... Тебе не все ли равно?..

-Умеешь ты соблазнять... -Я внутренне облизнулся. -Но, давай подождем, пока мама уколет меня.

-Наркоман хренов. С кем я дружу?! -Патетически воскликнул друг, скорчив рожицу Медведя в кустах. -Я к нему со всей душой, а он ко мне всей жопой... Суууччкаааааа....

-Пашка, не юли. -Оборвал я всю патетику эмоций друга. — Ты ко мне че приперся? Накормить меня?

-Неа. Грохнуть, чтобы не страдал. -Усмехнулся Пашка. Вглядевшись в мое ошеломленное лицо, он громко рассмеялся. И продолжил: — У меня тут дело нарисовалось, хочу тебя подключить к нему.

-Дебил. -Впечатал я в него определение его тупости. -Я дышу через раз. Согласен на любые способы вивисекции, только бы боль пропала, жру таблетки горстями и у меня вся задница и руки похожи на решето, и уже всерьез думаю о смерти, а ты, тут издеваешься надо мной...

-Да ты дослушай, бандит-самоубийца. -Прервал меня Паша. -Я короче познакомился с девкой одной. Она вроде как с Питера, ну знаешь, как всегда, к бабушке приехала Красная шапочка, ну, а тут я ...

-Седьмой гном...— Перебил я его...Принюхиваясь к доставаемым другом гамбургерам....— Или она не считает уже гномов?

-С кем я вынужден дружить.. — Возвел патетически глаза друг, вверх к белому потолку. И протянул мне один бургер. Второй же зажал в своей руке-лопате. -Держи и лопай попой...

-Щас как пёрну тебе под нос, будешь знать, как завуалированно посылать меня в известное эротическое путешествие...— Забыв о боли, проворчал, утыкаясь в такой круглый... А к черту укол.. буду терпеть... и жраааааттттть! ...Бургер!

-Да ты, смотрю, дохнуть передумал? -Разочарованно удивился Пашка. — Смотрю, жрать стал. И вон... Хватаешь еду грязными лапками. Фи, как не культурно!

-Угу... — согласился с его доводами... И, хотя, боль никуда не ушла, но под чувством голода она забилась куда -то внутрь, затаилась в организме... -Тебе бы так оголодать...

-Так я и говорю. -Пашка жалобно смотрел на то, как я буквально впихиваю в себя бургер, стараясь не растревожить боль, делая как можно меньше движений. И, уже съев его, откидываюсь на смятую постель с уже огромным потовым мокрым пятном прямо посередине ее. — Ну полежи, и послушай... морской котик на приколе...

-Пусть мама уколет. А ты... потом... -Попросил я его, в бессилии закрывая глаза. — Ты только не уходи.

-Ага. Щас. -Метнулся Пашка из моей комнаты в коридор, к кухне. -Тёть Маш, а тёть Маш...

Я только успел расслабиться, как боль накатила на меня с новой силой, вцепилась в тело и начала по новой выворачивать меня. А тут пришла мама с уколом, и я привычно протянул руку.

-Вы, мальчики, тут слишком не шумите. -Попросила она, строго поглядев при этом на Пашку. Конечно, унюхала запах бургеров и недовольно покачала головой. — Гриша, ну ладно этот балбес со своей жизнью не считается, но ты то, уже полтора года борешься, должен понимать же... -Устало устроила она мне выволочку.

-Мам, не надо. — Попросил вздыхая с облегчением я. — Ты же знаешь...

Она только покачала головой и пошла опять на кухню. А, просочившийся за ней Пашка, чумной крысой вполз в мое обиталище.

-Так, о чем я. — Начал он, всматриваясь с мои приоткрытые от чувства упоения отсутствия боли, глаза. — Девка -во! Я к ней по поводу съездить к ней, а она— ну просто беспроблемная. Приезжай, говорит, и хвостом машет. Ну я и метнулся.

-Так ты ее... -Прошептал я.

-Цыц, зараза. Я ему о возвышенном, а он все опошлил... Ржевский... -Надул губы Пашка. -Ну я и мотнулся к ней, да... На неделю. Погуляли по кабакам, заглянули в Петропавловскую, и, знаешь, я смог даже побывать в библиотеке.

-Ленина? — Брякнул я, не подумав.

-Сам ты Ленина. Лермонтова, прямо на Литейном. — Почесав свой бледный ёжик на голове с ухмылкой сказал друг. — Там при входе стоит стол, а на нем книги валяются, ну типа— кто хочет, тот может взять. Люди просто вываливают там ненужное им чтиво, ну я и полюбопытствовал. И смотри — во!

Он протянул мне невзрачную голубоватую книжку в полу порванной обложке из искусственной кожи. Повертев ее в руках для большего драматизма, он демонстративно открыл ее почти на середине, где была вложена закладка и ткнул текстом с ятями мне в лицо, под самый нос.

-Вот. Тут ты видишь мифологию. Или уже уплыл в Вечные Леса?

-Сказки, что -ли?

-Угу, почти. Так вот. Мифология славян. Я тут прочел, что они верили в кого и куда попало...

-Куда попало? -Переспросил я Пашку с усмешкой.

-Не куда, а кому. -Поправил он меня. -Да не бзди. Все равно ты половину не поймешь, я только спустя недели через две после лазанья в Инете понял, что почем и откуда у него ноги растут.

-Как ты долго мучал бедную девочку... — Уколол я друга. -И опять по моему ай кью проходишься, абыдно , да...

-Да я готов был на ней жениться! -Поднял левую бровь друг и рассмеялся. -Но она не дает! Нет женщин, не дающих... -Начинает цитировать друг истину.

Закрываю левый глаз от накатывающего сна.

-Я же говорю — подонак. -Печально заключил я речь друга.

-Не издевайся, а лучше дослушай. — Пашка поднялся со стула и прошел к закрытому окну. -Все, что я скажу — это серьезно.

Друг повернулся к окну лицом, а ко мне спиной и начал рассказывать свой план. Нет, не так, ПЛАН.

И я был включен в него главным действующим лицом. Да, мне он сообщил об этом сразу. Как и выполнение трех из двенадцати пунктов в этом ПЛАНЕ. Он достал нож и статуэтки из пакета (то -то я гадал, что там еще лежит), и выложил шестнадцать разноцветных камней на прикроватный столик. Он был очень убедителен.

Я вглядывался в выставленные другом прекрасные геологические образцы, и понимал — кто-то из нас сходит с ума. Нет, мне -то это даже было бы полезным, но друг, почти брат, с которым я дружил с самого ясельного горшка... И этот балбес сошел с ума? Да я точно сейчас от страха должен обосраться, жалко, что мне не чем. И еще стало страшнее. Ведь я ему доверял, и он был в курсе всего происходящего сейчас со мной.

-Так вот, Гриш. — Пашка обернулся и вгляделся в мое лицо, и расхохотался внезапно. -Да ты решил, что я сошел с ума! Хах. Так же?

-Ну... Если бы я бы тебя не знал столько лет, то решил, что ты повернулся на почве помощи мне.

-Но, ты -то, меня же знаешь?

-Твоя очередная афера? Или это план "Б", после плана "А"? -Незаметно отодвигаясь на пару сантиметров в постели к стене, переспросил я Пашку.

-Прекрати изгаляться, нуб, — хмыкнул он. -Подумай сам. Тебе осталось от силы полгода — год. Да ни один врач не даст тебе больше, чем месяцев пять. Что тебе терять-то? А так, есть шанс. Да, дебильный, да сложный, но шанс.

-Издеваться над смертельным больным — это просто жестоко. А давать ему несбыточную надежду — это вообще за гранью добра и зла, — выдохнул я сдерживаемый воздух из груди. Оказывается, я, вслушиваясь в речь друга, затаил в ожидаемой надежде дыхание. -Ты ведешь себя как ... как...

-Ты не дослушал. Гриша, -изменил нотки речи Пашка. Теперь он стал мудрым папашей, а я непослушным пацаном, которого надо а-та-та? Что за хрень тут происходит? — Мы же сможем это сделать, ты и я.

-Тебе то какой с этого профит?

-Да, я хочу, ну... -Он смутился.

-Кажется, дело касается девушки? -Усмехаюсь.

-Нет, не девушки, -слишком быстро ответил Пашка.— А Богини.

-Потом расскажешь... -Махнул слабой рукой ему. -Расскажи мне, про те пункты в обряде.

-Вообщем, дело в том, что только те, кто стоит на пороге смерти, могут видеть эманации Смерти. Не перебивай, -он резко одернул меня, видя, как я хочу задать свой вопрос. -И ты можешь видеть Сборщиков Душ. Иногда, да иногда, Смерть сама приходит попировать туда, где много жертв. И есть возможность, совсем маленькая возможность, украсть у нее ее серп.

-Ты говоришь так спокойно о смерти множества людей... Ты низко опустился, -не удержался и вставил я свои три копейки. Друг вздохнул без слов, выдохнул и продолжил:

-Потом расскажу. А теперь дальше. Если смертный стоит на пороге окончания жизни, он видит эту чертову Смерть, у которой надо забрать серп. Самым сложным будет забрать девять жизней у кота. Я не понял, как это сделать, но там вроде согласия не надо спрашивать. При чем ты забираешь жизни не себе. И еще одна сложность — это уголек чистой души.

-А обряд? Там надо найти двенадцать людей, согласных пожертвовать свою кровь для открытия Двери в Шорию?

-Думаешь трудно будет украсть или купить двенадцать упаковок донорской крови? -С критикой набросился на меня друг. -Да ее, только свистни, тебе столько подгонят, что отбиваться от желающих придется. Да при всем том бардаке, что твориться у нас в медицине, именно это и не проблема...

-Ну тебе лучше знать, — согласился я с Пашкой. — Не я учусь на третьем курсе меда.

-Так вот, -продолжил он, задумавшись на мгновение, формируя свою мысль. — Кровь, нож, статуэтки и даже камни не проблема. Проблема остальные пункты.

-Девять жизней у кота, Бабочка и уголек.

-И серп. Серп вообще должен забирать ты, -он утвердительно, подчиняя своей воли взглянул на меня как старший на младшего. — Я Её не увижу. Потому мы будем таскаться на все пожары, катастрофы, что случаются у нас в городке, и по соседству, и даже в Москву сгонять придется... Ты как? Сможешь?

-Ага. Только трусы поменяю, и готов, -почти засыпая прошептал я. -Про носки забыл.

-Подумай про Суд, сосредоточься, — сказал Пашка. — Тебе придется быть очень, ну очень убедительным.

-Пашка, я отрубаюсь, дай поспать, -взмолился сквозь накатывающийся сон ему.

-И самое главное... -очень тихо сказал мой самый— самый лучший друг, стоя на пороге комнаты с засыпающим мною. -Вспомни обо мне, когда тебе будет не просто плохо, но и в хорошие времена.

Дверь со щелчком закрылась за его спиной, и я рухнул в пучину сна, не заметив, как мягким светом засветились голубым мерцанием оставленные между раскиданными лекарствами на прикроватном столике три статуэтки Богинь.

3.2

Глава 4.

Гриша.

Вдалеке стоял столб сизо— чёрного дыма. Кажется, горел частный дом. В нашем городке, да и по соседству, в Вельске, любой пожар был трагедией не только для соседей, но и бедой всего городка. На Пашкином старом драндулете, мы доползли до пожарища примерно за полчаса. Это была восьмая наша поездка. Пашка отслеживал пожарища на волне МЧС, потом звонил мне и с упорностью сурка тащил меня "Воровать у чертовой Богини" ее орудие труда.

Через силу, пытаясь не заржать я, я вглядывался в округу, в которой происходило печальное событие, старался увидеть невидимое. И не было ничего. Вообще. Кто сказал, что следы этих эманаций может разглядеть простой смертный? Кто вообще это придумал?

Еще, друг, старательно держа наготове укол, требовал вглядываться в окружающих. Вдруг воон тот дядька в синем пиджаке, не простой ВИП пассажир такси, а Посланец Смерти. На шестое путешествие с этим балбесом в его "примятой" синей "шахе", на меня снизошло озарение, что я участвую в жалком фарсе, когда тебя заставляют сходить с ума вместе с придурковатым другом на пару. Это неприятное чувство отвлекало меня, а точнее я начинал относиться ко всему происходящему с известным скепсисом и, уж слишком вознесшимся до небес, чувством юмора. Для меня оборжать кусты у дороги и загибаться потом от смеха на самого себя — это ли не высший пилотаж факта дебилизации.

-Ты не веришь... -Твердил мне Пашка, скрючившись у обочины в приступе рвоты, от видимого кошмара, происходящего вокруг. -Ты должен поверить. Понимаешь?

-Не надо оправдывать сумасшествие...-Лекторским тоном подкалывал я Пашку. -Нужно расслабиться и получать удовольствие от дозы и тона происходящего вокруг!

-Щегол начал петь! -В восхищении хмыкал он. И вновь, бросив взгляд на пожарище, скрючивался у обочины, в невольных позывах рвоты.

-Как, ну как можно в это поверить? Мы же живем с тобой в мире, где еще двадцать лет назад атеизм возводился как единственная правильная доктрина.

-У нас не получиться ничего, если ты будешь приводить наши поездки к этому безумному фарсу. -Просил меня друг. -Ну будь попроще, и Смерть тебе появится....Ну ,Гришь...

-Да меня ржать тянет. Вот вижу эти бегающие фигурки Эмчээсников и, ну просто не могу. Будто в компьютерную игрушку играю, руки так и тянутся мышкой направить того сюда, а этого — туда... И тыкнуть им шлангом под глаз вдогонку.

-Кажется дозировку надо снижать... -Задумчиво констатировал друг мои ужимки, в попытке сдержать смех. -Попробуем в следующий раз не колоть вообще.

Но в седьмой раз, когда он приехал, меня как раз накрыло болью, и поэтому пришлось выезжать уже под уколом. Так и прокатались по дорогам Рассеюшки напрасно. Только машинку извазюкали, да бензин пожгли. Но Пашка хмуро сказал, глядя на это:

-Отрицательный результат, тоже результат. Поэтому— не расслабляемся.

-Осень уже на дворе, -Ответил я ему. — Может не стоит продолжать эксперимент? Весной продолжим?

-У тебя может вообще не быть этого времени. -Спокойно вгляделся мне в глаза друг.

Да, он никогда не прятал глаз. Всегда говорил правду.... Мляяяя.....

Так что, в тот восьмой раз, мы поехали на пожарище под Ельском. Горел огромный домина. Домовище. Похоже, что люди не один год строили эту хибару. Модифицировали ее, пристраивая новые и новые комнаты, надстраивая этаж. Деревянный, он поражал мощью. Наверное, тут ...

-Наверное, тут жила большая семья. — Задумчиво глядя в окошко машины, произнес вслух я свою мысль.

-Надо выходить и поспрашивать. -Деланно спокойно заключил Пашка. -У тебя скоро действие укола пройдет, давай быстро. Чтобы прытким кузнечиком пробежался по округе, позаглядывай во все дырки, что найдешь, и внимательно, я делаю упор на это слова... Внимательно , всматриваешься в окружающее пространство. Любые непонятные изменения — ты знаешь, что делать. Самое главное— не позволяй ей понять, что ты ее видишь.

-Бери все...— Словами из приключений Воробья ответил я другу.

-..Не отдавай ничего. -Закончил он за мной фразу. Мы дружно подмигнули друг другу и сделали "морды кирпичом", вылезли из драндулета, припаркованного чуть в стороне от пожарища.

-Девочки — направо, мальчики— налево. -Кивнул мне в сторону дома Пашка, а сам направился к стоящим эмчеэсникам.

-А я такая вся, в Дольче-Габана... Красивая, не могу понять, мне к красивым или... — Пробурчал я себе под нос концовку анекдота с обезьяной. И вперил взгляд в происходящее прямо передо мной, невольно завершил начатую фразу:

-Умным....

А посмотреть было на что. Три тонких тени, от которых отходили легкие дымчатые протуберанцы, стояли неподалеку от меня, прямо на краю дороги. Одна из них, повыше и помощнее, костлявой рукой водила перед собой будто загребая воздух или увлекая кого-то к себе. И я даже увидел кого она увлекает! Три взрослых и три детских белоснежных тени неслись от дома прямо к... Дымчатому Нечто. Почему я так решил? А там все было видно невооруженным взглядом. Поэтому я решил действовать напролом.

Окинув скучающим взглядом, окружающий осенний пейзаж, я торопливой походкой "мне надо", ломанулся прямо к стоящим туманным фигурам. Будто тороплюсь через них к припаркованным неподалеку любопытствующих автомобилистов. И, вот так, усталым полу бегом — быстрым шагом, подошел к дымчатым. Моя походка обманула их, и они, вначале приметив спешащего меня, вновь уставились на плывущих к ним душам погибших людей. Вот белоснежные тени начали подплывать к высокой фигуре, та достала из под плаща костлявой туманной серой рукой серп, и просто обрезало нити, которые тянулись во след за пришедшими душами. Затем он так же обрезал и детские тени. И, откинув полог плаща, начал приспосабливать серп, видать тот крепился на пояс, что под плащом не было мне видно. И в этот самый момент я рванул серп к себе, взявшись за ручку оружия, чуть повыше руки Смерти. Серп тонкой линией мелькнул в воздухе и изменился. С его туманного лезвия стек туман, и он засверкал под лучами вечернего Солнца. А тени, обернулись ко мне, вперили в мое лицо то место под плащами, где у них были спрятаны лица.

-Вот как, -Донесся до меня звук голоса Посланника Смерти. -Воруем среди белого дня...

-Оно признало меня, значит у меня есть право Его взять себе, на короткий срок. -Спокойно ответил я фразой, одной из тех, что меня заставил зазубрить Пашка. -Я верну его, обещаю.

-Вор должен помнить о наказании... -Прошелестела Серая фигура, стоявшая слева от большого.

-Я отработаю. Или отплачу. Обещаю. -Спокойно заметил, старательно держа серп рукой. И молясь всем Богам, чтобы только не пораниться сейчас. Только не до крови...

-Оружие приняло его. -Решил Старший. -Все равно ему не долго осталось. Пусть этот грех будет на его душе. И да. Отработаешь, вернешь... и еще останешься должен.

-Да будет так. -Наклонил я на бок голову. И, вглядевшись в стоящих за спиной у Посланников Смерти душах спросил: -Родным что-то передать?

-Нет. -Сказали взрослые хором.

-Мой медвежонок, ему скучно будет, пусть мне на могилку принесут. -Не вытерпела одна детская душа. И я кивнул ей головой.

-Сделаю.

Остальные молчали. Тогда я, приподняв руку, махнул им одними пальцами, и не прощаясь с Серыми тенями, пошел к машине Пашки.

В руках у меня поблескивал серп. Старый, с деревянной ручкой. Такой у моего деда в деревне был. Валялся у пристенка, или был воткнут у двери в сарай. Обычный, ничем не примечательный. Такой мне нужный.

В драндулете вначале пристроил серп на заднем сидении, и только потом, чувствуя уже накатывающую боль, начал засовывать свою тушку.

Машина Пашки действительно была стара. Тем интереснее было времяпрепровождение в старой "Шахе". Постирав пыль с тоненьких линий у окон, покрутив все, что крутилось я внутренне сжался. Пришло время боли. Она идет ко мне. И она знает, что я знаю...

-Ты чего тут сидишь? -Свистящим шепотом, приоткрыв дверь, спросил Пашка. -И что на заднее уселся? Там же спинка продавлена.

-Паш. -Тихо, очень тихо позвал я друга. -Поехали, давай.

-Какой, поехали, тут только все начинается... — Нырнул в салон со стороны водителя Пашка и тут его глаза наткнули на серп, который я все так же сжимал левой рукой. -Бляяя , да это ... правда?!

Округлились его глаза. Друг откинул свою челюсть и замер в позе "зю". Это когда еще не сел, но уже почти в четвертой позе. Его голубые глаза казалось вываляться из своих орбит. А пальцы начали мелко подрагивать.

-Чертово колесо, впендюренное в кузов самосвала. — В своем репертуаре, выругался он. -Тебе удалось, лисий хвост!

-Поехали, Паш. — Ласково попросил я его. -Как видишь, у нас действительно мало времени.

Пашка плюхнулся на водительское кресло и перевел глаза на меня, подтянув подбородок ко рту.

-Все так плохо? Гриш? — Деланно спокойно спросил меня друг.

-Угу. Уже накатывает. -Нехотя признался я.

Пашка кивнул своим мыслям, да и мне тоже, и начал суетливо тыкать в дырку для ключа.

-Сейчас, Гриш, ты только потерпи. Сейчас и укольчик тебе будет, и девки в крапинку, и небеса в алмазах. Ты только сознание не теряй, Ок?

-Ага. -Через силу первой волны боли ответил ему скрючившись, но не выпуская серп из руки.

Я перевернул серп на другу сторону тонкого лезвия, пытаясь отвлечься от боли, и не поверил своим глазам. На лезвии тоненькой полосочкой прилепился кусочек ленты. Голубая, как весеннее небо, она поблескивала в сумраке салона. Не рискнув снять ее, не поранившись об лезвие серпа, я всматривался во всполохи света, что проносились по тоненькому огрызочку ткани. Еще одна загадка...Надеюсь — хорошая.

Видать я ее обрезал у Посланника Смерти. Или же у самой Смерти, когда дернул за ручку к себе. Надо будет спросить потом у Пашки.

Вот мы замерли у светофора, и я снял аккуратно кусочек ленты с лезвия серпа. И убрал к себе в карман штанов. Домой. Вези меня извозчик домой, и побыстрее...

Пашка.

Пятихатка за поллитра. Во столько была оценена кровь вначале, но я умею торговаться, и поэтому, Зальцман был уговорен на триста двадцать рубликов. Можно было снизить цену еще, я видел, предела нижней планки на получение согласия я еще не достиг, но взыграла чертова совесть, и я согласился на триста двадцать.

Этот контакт мне передал знакомый друга Мишки. Тот сейчас вкалывал в патанатомом в морге, и вовсю резал и штопал всех, кого приносили ему. Веселенькая работка. Мишка мечтал стать знаменитым хирургом. Он так и заявил на первом занятии в меде, что я буду резать всех вас, и ножичек уже припас и наточил. Над ним поначалу насмехались. При его яркой внешности истинного сына гор, все заявления о "рээзать", исполненные в неповторимом национальным колоритом, воспринималось серьезно и запоминалось надолго.

И он действительно резал. Мишку буквально вытаскивали с прозекторской, увещевали его прекратить издеваться над своим организмом. Даже Мухомор приходил познакомиться на втором курсе с юным дарованием. А уж наш ректор за зря не будет с кем попала здоровкаться за ручку. Значит были, были у Мишки недюжие способности. Особенно мне запомнились слова Шпалы — нашего декана, якобы вы бы не просто лыбу давили с Мишкой а внимательно приголяделись, что там ваяют его тонкие пальчики в теле трупаков — жертв. Ну как понял, так и вспомнил. А сама речь у Палыча — Шпалы растянулась минут на двадцать, где он с неизменным самовздутым самомнением превозносил ручки Мишки. Помню после той беседы мы все дружно охладели к нашему сокурснику, но ровно до той поры, как надо было сдавать курсовые. Вот тогда мы уже ходили на поклон к Мишке. И тот, не стесняясь недавних разногласий объяснял, показывал и "гарантировал" и "мамой клянусь", в его речи перемежались с культурным русским матом. В общем все тридцать три удовольствия, и факт, что тебя отымеют.

Но сейчас я, помимо бумажных волокит был занят и с Гришкой. А точнее той вариантностью проблемы возникновения смерти у вполне стабильных пациентов.

Да, звучит грубо — наблюдать как умирает твой друг, да это подло, и я уже сотню раз проклял себя за это, но, ну не мог остановиться. А потом, вот это — серп в руках друга. Это как знак с другой планеты. Как выход на новый уровень. И поэтому я тут покупаю замороженные пакетики с кровью на ритуал, что сам же сочинил два месяца назад. Но ведь мы не скажем Гришке?

Гриша.

А ведь я помню эту дорогу. Не раз и не два возила меня бабушка на это маленькое кладбище что было около дороги за высокой бетонной оградкой. Маршрутка, что ездила сюда, довозила пассажиров прямо ко входу к кладбищу и разворачивалась на этом утоптанном пяточке земли, стремясь как можно скорее выбраться из этих мест упокоения мертвых. Деревья у дороги мне всегда казались такими сытыми, и довольными. Почему так? Не знаю.

Я приехал через несколько дней на могилку к девочке Насте. Купил ей нового медведя, так как весь дом сгорел и все имущество тоже. Прибывшие пожарные, внезапно, не смогли потушить пожар, якобы не оказалось в машине воды. Да и вообще вся история пожара оставляла больше вопросов и предположений.

Нашел могилку удивительно быстро. Даже у кладбищенских рабочих не пришлось спрашивать.

Огромная могила на шестерых, что стала им всем домом, была в самой дальней стороне кладбища. Там, где хоронили новых умерших. Ни оградок, ни монумента, ну да еще не пришло время для установок, земля должна осесть хоть немного. Только насыпанные тут и там курганы цветов и стоявших венков с лентами показывали — хоронили миром.

Постояв у ее могилы, я вспомнил добрым словом девочку, хоть и видел ее однажды и то в виде души. Рассказал, что медведя не нашел. Рассказал, что от дома головешки остались. Про соседей, которые как чумные ходят, видать еще не отошли от похорон такой большой семьи, поведал земле.

-Вот тебе, Настёнка, медведь, вместо твоего. Дружите и не скучайте. -Сказал её могилке, и положил подарок в ноги, на еще не опавшую кучку рыхлой земли. Поклонился спящим, и поехал домой.

Глава 5.

Тонкие костлявые пальцы простёрлись в сторону карты, висящей на стене. Обтянутые старческой кожей белесые кости были видны сквозь прорехи в сгибах меж фаланг. Дымчатый туман струился от ладони, от белесой кожи со старческими пятнами в струпьях, как пар валит от горячих рук на морозе. И все это с одним отличаем— пар белый, а этот дым, что отходил от сухой сломанной кожи был сероватого цвета. Он то бросался к карте, обтекал ее и возвращался назад послушными дымчатыми перьями, то замирал на кончиках пальцев руки, что медленно приближалась к висящему полотну.

Если бы мы взглянули на карту, то обнаружили знаменитую одну шестую часть суши, вырисованную со всем тщательнейшим старанием: реки, текли по своим руслам, горы, с парящими облаками у вершин, гордо возносились ввысь, моря омывали берега пенистыми волнами, а леса с шероховатым шуршанием наклонялись под порывами ветров. И вся эта карта жила и дышала.

Тонкие ногти когтистых старушечьих рук все ближе приближались к висящей в пространстве карте. Туман все сильнее и быстрее вырывался от пальцев рук, и нёсся к карте, и обратно. И это продолжалось до тех пор, пока пальцы кульминационно не коснулись самых высоких вершин Памира. Раздался ледяной звук и сверкнула вспышка белого яркого света. И в тот же миг пальцы исчезли в темноте пространства. Замерли на мгновение реки, облака и ветра на карте, выпрямились деревья, а потом все помчалось туда, куда и неслись. И все вернулось на круги своя. Волны вновь начали облизывать ледяные столпы айсбергов. Ветра клонили и ломали в своем буйстве шумящую тайгу. А в глухом овраге, у одной из гор в Таджикистане сформировалась круглая каменная печать, размером с большой дом.

Из под ее основы начал журчать серебристый ручеек. И это лилась не вода. Промчавшись несколько метров по руслу в склоне, серебристая субстанция впиталась в плоть Земли. Пропала, будто ее и не было. И только эти несколько метров журчащей серебристой массы обозначали, что вот, это действительно все было на самом деле. И случившееся не показалось трем горным архарам и черноватой гадюке, ползущей по песку. Они встрепенулись на мгновение, от вспышки и звука, но потом кинулись в противоположную сторону от происходящего. Даже гадюка испуганно нырнула в щель меж камней и забилась там до захода Солнца.

Гриша.

Что сегодня будут гонки у трассы на Лесной, мне сказал Пашка. Он рассмеялся в трубку телефона, когда я попросил его не гонять. Позвонив накануне гонок, Пашка был как всегда беспечен, но на мои просьбы отказаться от заезда, принялся яростно доказывать мне — как это здорово, выиграть главный приз на его "задрипаной шахе".

-Да ты ссышь, братиш. — Задорно и со стихом произнес он свою коронную фразу и отключился, видимо не захотел выслушивать мой "бред".

Повертев трубку в руке, мне пришлось приложить все своё убеждение, пытаясь донести нужные слова Пашке, но видимо я был сегодня не "в ударе" и не смог "достучаться" до друга. В расстройстве я захлопнул крышку обложки мобилы и засунул телефон под подушку. В конце-то концов, Пашка взрослый парень, не дитё малое, почему я так переживаю за него? Немного постоял, подумал, пытаясь проанализировать разговор, какая-то фраза крутилась в мозгу, и не появлялась. Как я не пытался понять, что меня задело в его словах, никак эти слова не всплывали. И тогда я отбросил свои сомнения и переключился на свое ежеминутные проблемы, коих у меня был воз и маленькая тележка.

Только на следующее утро случайно узнал, что друг разбился в первом заезде. Из шести автомобилей только Пашка, на своей "шахе", стремился "сделать" всех ретро и "раздолбышей", в категории "а они еще и ездют". Именно с такой надписью был стакан, который дарили победителю тура. Ну и денежный приз там был нормальным, собственно из-за него друг и "встал" в заезд.

Рано утром в панике позвонила мать Пашки, и спросила меня, ночевал ли Павел у нас. Я ответил, что нет. Расстроенная, она часа через два перезвонила еще раз, и пытала меня — не знаю ли я, где может быть ее сын.

Разумеется, я отмазал Пашку. И разумеется, я теперь чувствую себя виновным в его смерти. И это гадкое чувство точит меня, душит до появления слез. А еще я все больше и больше кручу в голове наш последний разговор, пытаясь выцепить ту самую, главную, мысль, но она не дается, убегает.

Этот день стал откровением для меня. Он проскользнул во времени некоей скользкой противной массой, как моллюск, которого глотаешь из раковинки, проскальзывает в твой желудок, дает тебе чувство прикосновения некоей мерзости. Хотя ты и понимаешь — это полезно, но глотать все равно противно. И закончился он в полной неопределенности. Одурманенный уколами, я ходил, будто в тумане, дышал, будто и не воздухом, и ел, вроде и не еду. Сумрачный, серый и хорошо, что так быстро прошедший день — неопределенность. Я не видел света Солнца, я не думал, не читал, не смотрел. В этот день я будто и не жил.

А на следующее утро наступило завтра. Вернее, сегодня. Но это уже не суть. Пашка однажды сказал, что в миг, когда наступит завтра, мир может сойти с ума, и тогда он лично будет бухать, гулять и носиться по дорогам бесконечности на крутом майбахе. Я уверен, что его желание уже сбылось.

И вот я стою у гроба его и вглядываюсь в такие родные мне черты лица, пытаясь запомнить его, чтобы помнить вечно. И знаю — не запомню. Забуду. Через год или два. Или три...

А голос его, хорошо если и год буду помнить, поэтому делаю утайкой несколько фото на телефон. Стремление сохранить хоть какую-то часть своего друга — это ли не память на всю оставшуюся жизнь.?

-Молодой человек, -как в тумане звучит голос мужчины, что внезапно появляется из ниоткуда. -У нас есть особые услуги для членов семьи. Не хотите ли взглянуть на прайс?

Я отмираю на конце этой фразы. И, даже не всматриваясь в лицо сказавшего, киваю головой:

-Покажите, что есть.

Меня провождают в небольшой зал -калуар для близких покойника, и пожилой мужчина с полулысой головой втыкает мне в руки темно-синюю папку с услугами этого крематория.

Мои глаза останавливаются на открывшимся прямо посередине бумаги заголовка с кричащим названием:

"Предлагаем для вас создание некоторых предметов из пепла".

И небольшой столбец в котором внезапно есть так нужная мне строка:

"Прессованный мел". И стоимость. Очень большая для меня стоимость.

Я тыкаю пальцами будто не своей рукой в эту строку и тяжелыми, непослушными губами прошу, выделяя каждое слово интонацией:

-Вот, это, сделайте мне, пожалуйста.

-Оплата наличными, или картой? Как вам будет удобнее?

Задает привычный вопрос менеджер по продажам.

В моих карманах полно денег. Ведь я знал, куда шел. Моя многострадальная копилка была разбита в день, когда Пашки не стало. Она и пополнялась то, только благодаря моему другу. Но вот теперь пригодилось все ее содержимое. И я тыкаю пачкой денег из левого кармана в седого мужчину, который будто закованного в тьму. Мне не видать, из— за слёз, его одежд. Они расплываются пятном, как, впрочем, и лицо сидящего рядом со мной. Пятна — это все, что я сейчас вижу. Хотя нет, я еще вижу свет, где-то там, вдалеке. В зале для прощающихся с умершим.

Мне возвращают изрядно полегчавшую пачку денег через некоторое время. Просят прийти дня через два-три. Дают картонную бумажку. На ней, по их словам, написан номер заказа. Я не проверяю это, просто сую картонку во внутренний карман, и тут же забываю про нее.

На все слова согласно киваю головой. Хотя слов у меня уже не осталось, даже чтобы ответить "да" или "нет". И у гроба друга я еле смог выдавить из себя несколько фраз, не силясь заглушить свое горе, да и прятать его не старался. Ревел белугой и несколько раз падал в обморок.

Друзья и знакомые, те кто знали о моей болезни, старательно обихаживали меня, и заботливо увезли домой, после всех процедур и самого кремирования усопшего.

А кремировать Пашка решил себя сам. Даже завещание оставил. О чем и сообщил его родителям нанятый нотариус. И те решили не отходить от воли сына и исполнить его последнюю волю.

Я осознал себя только дома. На своем одре. Опухшие от слёз глаза, всматривались в белеющий потолок. Умершие мысли не желали возвращаться в голову. Ни звук, ни свет, не отвлекали меня от медитации. Казалось, что позавчера в гонке я тоже умер с Пашкой. В первый раз в жизни я испытал пустоту внутри себя.

-Гриша, ты спишь? — Спросила меня заглянувшая ко мне в комнату бабушка. -Я решила пока пожить у вас, и кота с собой привезла. Посидишь с котом? А то он ходит по квартире и орет с непривычки.

Мне хватило сил только на легкое шевеление рукой, лежащей с краю кровати. Бабушка поймала в сумерках слабое шевеление и приняла его за согласие. Подошла и положила мне в ноги кота.

-Ты, Зим-Зимыч, не балуй у Гриши. Веди себя хорошо. А я пока пойду и помогу матери на кухне. -Она тяжело вздохнула и добавила — Тяжелый был нынче день...

И вышла, тщательно прикрыв за собой белую дверь моей комнаты.

-Старая дура, — донесся до меня стариковский голосок от лежащего кота. -А еще этот спит, и мне надо его ублажать... Тьфу.

-И пятки лизать заставлю, — как сквозь сон произнес я, захолодевшими от страха, губами.

-А ты что не спишь? -Удивился кот. Потом чертыхнулся и чихнул, и добавил -Муууууаааа, тьфу ты, Мяяяуууу...

-Можешь не стараться, -все так же, не шевелясь, заторможено произнес я в пустоту. -Я все слышал.

-Отомри. -Разрешил мне кот. И, старательно переступая лапками по моему одру, направился ко мне в изголовье. — Ну если слышал, так знай. Расскажешь кому — глаза повыцарапаю...

-Хвост в бублик скручу, порву как грелку и глаз на жопу натяну. -Добавил я после секундной заминки Зим-Зимыча.

-Ого! -Восхищенно произнес котяра, пристраиваясь лапками у меня на краюшке подушки. -Да ты я смотрю в теме. Такие изысканные обороты я давно ни от кого не слышал!

-Ты просто не лазил в Интернете. -Повернув голову я вглядывался в рыжую шкурку кота, что темнеющей массой казалась некоем темно-рыжим сгустком в сумерках.

-Где я не лазил? -Переспросил меня котяра, лениво потянувшись и блеснув белыми клыками в полутьме.

-В интернете...

-Покажешь?

-Не могу. У тебя лапки. Ты даже не сможешь мышкой подвигать, да и на кнопочки ты как нажмешь...?

-Если бы ты знал, сколько я раз я двигал этими мышами, а скольких я скушал...Мммм...

И внезапно до меня дошло: "Да я же сошел с ума! От горя наверное!? Разговариваю с котом. Какая избранная у меня шизофрения."

-Наверное, подумал, что с ума сошел? -Лениво заметил мне котяра, своим старческим голосом с ленивыми нотками удивления.

-Ты мысли читаешь?

-Неа, просто изменился твой запах. -Так же лениво заметил кот.

-Значит, говоришь, я не сошел с ума?

-Ну, если посмотреть на твою жизнь, то смело можешь сходить с ума... Тебе можно!

Кот зашевелился, привычно сворачиваясь в клубок и замурчал трактором.

-Кот, а сколько у тебя жизней осталось? -Закрыл я глаза, не ожидая ответа от Зим-Зимыча.

-Четыре. -Так же лениво ответил он мне.

-Врешь, -вздохнул я запах от кошака. -Все знают, что у котов девять жизней.

Котяра пах чем-то печёным, блинами, наверное. Я помнил этот аромат, но все же никак не мог опознать его.

-Так это у малышей. У них вся жизнь впереди, им и отводится девять. А я уже прожил свою жизнь, вот и поистратился...

-До меня дошли слухи, что можно эти жизни отобрать у кота... -Все так же спокойно отвечаю, не открывая глаз в наступающую ночь. -И, по проверенным данным, даже использовать их можно.

Кот дернулся и зашипел. Я чувствовал, как все существо в его теле ополчилось на мои слова, как он налился злобой и ненавистью, нет не на меня, а на произнесенную мною фразу.

-Ты сссообразшшшаааешшшььь, что ты ссссказсссал? -Донеслось со стороны от Зим-Зимыча.

-Успокойся. Я же только спросил. -Стараясь не дернуться произнес я, все так же не открывая глаз. -Слухами земля полниться.

-Сссслухххами? -Переспросил котяра, успокаиваясь.

-А чем еще?

-Ну если слухами... А то, пугают тут, всякие. Вопросы задают, страшные.

-То есть ты не отрицаешь? И сказанное мною — это правда? — Я не удержался, ткнулся в бок коту носом и блаженно прищурился, ощутив теплоту и нежность его шубки. Потерся в приступе нежность носом и щекой в мурчащий комочек и выдохнул своим теплом губами, подув на его тончайшею кожицу. -Расскажешь?

-А что тут говорить, -разочарованно успокаивался кот. — У нас договор с людьми, мы не трогаем вашу жизнь, а вы не трогаете наши жизни.

-И?...

-А если кто перейдет грань эту, то сломаются оковы сдерживающие наше существование в мире Геи, и мы станем свободны.

-Свободны от людей? -Оторвался я от теплого бока. -Или от...

-Времени. -Неуёмный кот, вытянулся в изгибе и мазнул меня мягкой лапкой со скрытыми когтями, игриво.

-Зим-Зимыч, но вы же и так свободны. Вы же кошки, гуляющие сами по себе. -Не успокаивался я. -Куда хотите, туда и идете...

-Не так, -Свернулся вновь в клубочек рыжий. — По— иному. У нас правило — мы идем и живем только там, где нужны. Пока не отработаем долг. Долг спасения.

-Я когда -то слышал эту легенду. Про кота, которого спас первый человек, но ведь прошло столько времени. Неужели он не оплачен?

-Не только не оплачен, но и вырос в цене.

-А ты мне поможешь дойти до Шории? -Я замер в суетном ожидание, сердце застучало как тысячи колоколов. -Ты же знаешь путь?

Кот замурлыкал, но я догадался, что он смеется.

-Гриша, если ты идешь по пути воина, то твой путь будет устлан трупами. Если ты идешь по пути мудрости, то твой путь будет устлан книгами, а ты выбрал путь поиска. Зачем, Гриша? -Кот широко открыл свои зеленоватые глаза, и они зажглись непонятным светом в полутьме. -Разве ты не знаешь, что ждет тебя в конце пути?

-Суд Богов. -Отстранился я от кота, начавшего постукивать о постель хвостом. После тяжело вздохнул и добавил:

-Не суть важно какой путь выбрать, важно достичь поставленной цели. Ты мне поможешь?

-Придется, -замурлыкал котяра, и принялся вылизывать вытянутую правую переднюю лапку.

Миша.

Меня подняли ночью в ординаторской. И заставили срочно препарировать двух покойников, поступивших поздно вечером.

Уже вскрыв грудную клетку черноволосого молодого парня, и начав описывать его внутренние органы, я невольно бросил взгляд на его лицо, и у меня из рук выпал на кафель пола скальпель. А сам я просто упал вниз, на кафельный пол. Ноги подвели, подогнулись.

Там меня и нашел Григорий Вениаминович, старший патологоанатом. Минут пятнадцать я ревел и растирал по лицу кровь, слезы и сопли, а на столе лежал мой самый лучший друг Пашка. Пашка — неваляшка.

Глава 6.

Лишь только сомкнуться две тени небес,

И звёзды построят в кругу хоровод,

Смех чистой души станет явью чудес,

Проклятым хвостом усмирив буйство вод.

Богиня из Трёх проведет тебя в Рай,

И серп самой Смерти проткнёт Свет и Тьму,

Станцует все танцы та Бабочка Гай,

Что жизнью оплату возьмет за мечту.

И кровью повержены будут враги,

Круг в круге, вокруг, станут ровно тела.

От боли, от доли, ты душу зажги,

И суть твоя станет как пена бела. S.E.A.

Гриша.

Еще за неделю до поездки я начал собирать рюкзак. Все необходимое, и то, что было описано в ритуале, я вложил в самый последний момент. Даже, по моим самым смешным подсчетам, вес получался приличным, но у меня не было выхода, приходилось брать все, что может понадобиться мне в пути и не только. На бла-бла-каре я подписался на место почти сразу. Внес часть оплаты, по требованию водителя, и приготовился к самому невероятному путешествию в моей жизни. Поезда, самолеты, машина, все способы передвижения были мною тщательно обдуманны. Ведь мне надо было как можно скорее достигнуть цели. Я приготовился не только к поездке, а к тому неожиданному и таинственному, что ожидало меня. Страшила ли неизвестность? И да, и нет. Я твердо был уверен: если есть те сущности, у которых я забрал серп, то существует и вход в стенах Шории. И проход в Храм Богов тоже есть. И тот, Единственный, бросивший нас, кто сможет судить, так же имеется. Значит и есть возможно дойти к нему. Даже доползти. Я не упущу шанса изменить свою жизнь, чего бы мне это не стоило. Благо проблем с деньгами не было. И, самое главное, у меня были почти все составляющие для достижения этот цели, поставленной моим умершим другом Пашкой.

Втискивая в почти полный рюкзак очередную шмотку, я брезгливо оглядел ее и выкинул в сторону. Зачем мне четвертые джинсы брать с собой? И так есть запасные. Потом задумавшись перетряхнул в двадцатый раз рюкзак, отчего он стал еще на несколько килограммов легче. И еще раз перетряхнул, вдумчиво держа на ладонях каждую вещь, и откладывая то, что мне не нравилось, добиваясь снижения веса рюкзака, который попру на своей спине.

Скатка, палатка, алюминиевый котелок, вместо чугунного, и тут вес играет свою роль. Одна ложка, нож. И так каждую вещь. Вес. Только вес сейчас важен для меня. Еще раз взвешиваю на руке, и руководствуясь легкостью каждого предмета беру только самые легкие вещи.

От первоначальной кучи в рюкзаке оказалось примерно треть заполненного объема. Вот теперь можно говорить об единственно правильном наполнении его. Я окинул взглядом те разбросанные вещи, что были в ярости откинуты мною в сторону в процессе перетряхивания и обдумывания, и брезгливо отодвинул их ногой под кровать. Оказывается, человеку так мало надо для полноценной жизни в путешествии.

И в освободившееся место в рюкзаке полетели вещи необходимые для самого исполнения ритуала.

Обкладывая бумагой статуэтки и, перекладывая тканью с пупырышками, термосы с кровью, я отыскал местечко для второго топорика, который откинул в самом начале перебирания вещей.

После того, как уложил вещи в рюкзак, закрепил скатку, прицепил на вверх палатку и алюминиевые палки сбоку, я по примеру своей бабушки сел на кровать "на дорожку" и, закрыв глаза, вспомнил Пашку.

Пусть это чушь. Пусть это придумки умершего человека, пусть это путешествие станет дорогой в никуда, но я пройду ее от начала до конца, и воспоминание об друге, его улыбка в моей памяти, поможет мне в этом путешествии.

В последний раз оглядев свой одр, как привычно я называл ставшую местом моим пыток постель, я без сожалений покинул отчий дом.

Не сообщив ни слова родителям. Не оставив ни одной записочки куда иду. Зачем? Пусть будут в счастливом неведении. Ведь, если все получиться, и пройдет успешно, я сообщу им, а если нет, то я останусь в их сердцах вечно молодым. Пусть будет так. Я так решил.

Шуршание оберточной бумаги привлекло кота за дверью, и он, гневно потряхивая кончиком хвоста, проскользнул в приоткрытую мною дверь, ко мне в комнату.

-А, мурчало, ты попрощаться пришел? — Подмигнул я котофеичу. -Смотрю, у тебя проблемы с кончиком хвоста...

-Нет у меня ни каких проблем, а вот ты чую, навострил свои кроссовки в дорогу.

-И не говори, у меня просто жопу жжет от сиденья на одном месте. -Поддакиваю я, ёрничая, обертывая последние приготовленные вещи для похода, и укладываю их, старательно протискиваю в найденное пустое пространство в рюкзаке. -Жаль, что тебя взять нельзя, а то бы с удовольствием тебя взял с собой.

-Жалкие людишки, — промурчал кот, запрыгивая ко мне на одр. -Видимо у тебя глисты в попе завелись, что горит так сильно, раз ты бросаешь своих родных в этот сложный период, и уезжаешь незнамо куда.

-Кот, давай не будем капать друг другу на мозги, прошу тебя, — проверяя лямки рюкзака на врезание их, в мое тело, под тяжестью, взвешиваю на руке приготовленный рюкзак. -Сам понимаешь, иногда наступают времена, когда жизнь становиться дорогой. А дорога не спрашивает тебя, стелется под ногами, и тогда настоящий мужик собирается и идет, сквозь ветра, буран, снега, и даже метель.

-Жалкие, и жадные людишки, — устраиваясь на подушке в клубочек, кот откидывается и выпуская в воздух когти ловит ими хлястик от лямки рюкзака. — Ты еще скажи, что пойдешь искать спасения...

-И пойду, и буду стучаться в закрытые двери... Тебе то что, -Забираю у него аккуратно, чтобы не обидеть кота лямку. -Мне надо идти. Бывай.

-То есть, ты даже не знаешь, что тебя ждет в пути? — Заинтересованно спрашивает меня кот. -Вот, даже не спросишь меня, об нужных тебе жизнях.

-Не надо интриговать, котява. Вроде, ты меня тогда отшил? -смотрю на него, прищурив глаза. Ловлю взгляд раскинувшегося мерзавца, и понимаю, ну как такого пушистика не погладить? Это ж грех! Бросаю рюкзак, что уже приспособил на левом плече, на пол комнатушки, и наклонившись к одру, глажу кота в самом начале одной рукой, потом другой. Потом вздыхаю. Кот ловит мой взгляд своими удивительными глазами, и я понимаю, он сейчас скажет важную для меня, моей жизни, фразу. И Зим Зимыч не разочаровывает меня:

-А я ведь знаю, где тебе найти нужные жизни, да и Бабочку Гай помогу достать... -Он включает негромкий звук трактора, и вопросительно смотрит мне в лицо, чуть наклонивши голову на подушку и отставив одну лапу в сторону. Сжимает и разжимает свои острые коготочки.

-Ага, так я тебе и поверил... — пытаюсь взять кота на "слабо" своим недоверием. -Ты про жизни, что мне мурчало включал в прошлый раз? Не смей! Не моги! И даже -сожру мол тебя..

-Фи. Насколько низко вы любите люди преувеличивать собственную значимость, и унижать других. Вас хлебом не корми, только дай унижать и властвовать над себе подобными. Доминаторы фиговы. Вы и помощь воспринимаете как подачку... Жалкие, нескромные людишки... А если вам начинают предлагать эту помощь без пополижества, то презираете руку дающего. И слова обожаете переиначивать. Дааа...

Его взгляд прошелся по моей груди и рукам обвинительным катком правосудия, и я, невольно вздрогнув, чувствую, как по коже пробегается рой невидимых мушек.

-Ну, преувеличил, но суть то была такой же...— отбрехиваюсь я от обвинения Зим Зимыча. — Простишь, мурлыка?

-Простить -прощу, но одного не отпущу, -грозно говорит кот и, потягиваясь, встает прямо передо мной, -придется сопровождать тебя в путешествие. И да, еще помочь тебе надо будет. Слабые, жалкие людишки...

-Служу вам, мой княже! -Подмигиваю коту, спрыгивающему с одра. -Вы только не наказывайте меня часто, и носок с лапки иногда жалуйте.

-Раб, -кот мурлычит уже у двери. -Идем несчастный. Тебя ждет Суд Богов.

Со стены слетает комочек золоченой пыли, и я открываю широко глаза.

-Смотри, принца не обидь нашего, — протискивая свое тело в проход двери, произносит кот.

А мое внимание всё занято тем комочком блистающего золота, что лучиться перед моими глазами.

-Иль Три из рода Осень. -Важно отрекомендовывается мне слащавый мальчишка, весь усыпанный блестками, что так и слетают с его мелкого тельца. -Бабочка Гай.

-Григорий Игоревич Романенков. — Почти автоматом слетает полное моё имя с губ на едином выдохе.

-Я надеюсь, мне зарезервировано место в вашем вагоне? -Кувыркнувшись в воздухе спрашивает меня, поправляя свою мелкую шапочку в воздухе, двумя пальцами левой руки, малец. -Или мне вновь на перекладных добираться?

-Поезд, самолет, машина оплачены, вашество. -Находясь под впечатлением нового знакомства я едва могу нормально формировать фразы. Да, и как там величают принцев? Забыл. Плохо не знать, да еще и забыть. -А вы согласны эконом— классом путешествовать?

-Ну, есть конфетки будут, то да, -улыбается мне довольно эльф. -Надеюсь, вы сообщите своим слугам, что я путешествую? А то, я тут инкогнито...

-Не переживайте, вашество, -прикрываю я на мгновение глаза и трясу головой, пытаясь сообразить — сниться мне это знакомство, или нет. -Все будет сделано в самом лучшем виде!

-Ну тогда протяни руку, смертный, -произносит Иль.

Послушно протягиваю ему правую, но эльф слегка морщиться, и я быстро меняю руку.

С кончиков пальцев, висевшего передо мной малыша, слетает сгусток золотистой массы и впечатывается в мою кожу прямо на запястье. И там появляется небольшая метка золотистого водоворота.

-Ну, я пошел занимать места, — произносит эльф, пока я внимательно рассматриваю тату. И тут я вижу мелькнувшую прямо в татуировке маленькую искру, что неслась по ее спиральке внутри. И понимаю — бабочка действительно занял места, и нам с котом тоже пора выдвигаться.

-Мдаа... — произношу я и вижу трясущийся от смеха хвост кота. -Зим Зимыч, а ты так не можешь?

-Как? -Просовывает в проход двери свою широкую милую мордашку кот. -В тату что-ли спрятался, мелкий засранец...

-А я все слышу, -доноситься из района моей левой руки.

-Наглый товарищ у тебя будет, -резюмирует кот голос, и, ухмыляясь мне, чуть не мурчит. -Нет, я поеду в переноске. Не переживай Гриша, все будет нормально. Я, если что, глаза всем отведу, и мы хорошо доедем с тобой.

-Как удобно, -бормочу я себе под нос, и в то же мгновение, из запястья вновь слышится: -А я, всё равно все-все слышу...

Смотрю вопросительно на кота, он, почти по— человечески, поднимает лапу и машет на меня ею, подзывая к себе поближе.

-Принц хороооший. Пусть его. -В его интонации я слышу знакомый говор бабушки, и подмигиваю коту, произношу почти одними губами:

-Пусть...

-А я все равно...

-Все слышишь, — в один голос заканчиваем мы реплику Иля.

Тот смущено замолкает, и, следуя за котом, подхватив лямки брошенного рюкзака, иду ко входной двери. Там стукаю себя по лбу, бросаю его на пол, и под недоуменным взглядом обернувшегося кота иду на кухню, к собранному пакету с продуктами. Беру его и, уже после, иду к терпеливо ожидающему меня Зим Зимычу. Он сидит и старательно вылизывая свой левый бок не далеко у входной двери. При виде подходящего меня разворачивается к двери. Я подхватываю стоящую на полке у двери переноску и ставлю ее сзади кота.

-Ваш плацкарт готов, сударь, — важно сообщаю спутнику. Кот важно входит в открытую дверку сумки. Я закрываю все липучки, и потом уже, втискиваю пакет со снеками в боковой кармашек рюкзака.

-Конфет взял? -Доносится из района левой ладони.

-Есть немного, — докладываю я спрятавшемуся малышу. В ответ слышу тяжелый вздох.

-Не надо вздыхать, принц. Мы тебе купим еще. Уверен, в придорожных ларьках будет широкий выбор.

-Ну если так...-доносится до меня голос.

Вот так и началось моё путешествие.

Чертята.

Четыре черненьких чумазеньких чертёнка, чертили черными чернилами чертёж. Песня.

Закрутив хвост винтом, черная тень промелькнула в переулке, и только едва слышный цокот копыт был едва слышен в ночной тьме.

Тень, впитавшись в огромную затемненную часть, что отбрасывала кирпичная многоэтажка, замерла там, слившись со стеной воедино, но потом, оторвавшись от нее, клубочком нырнула в переулок, углубляясь в проход меж домами все глубже и глубже, а затем, вихрем пронеслась вдоль еще одного кирпичного дома, и, впиталась в еще одну, огромную, отбрасываемую самым высоким домом, тень. Она неслась мимо высоких, едва шелестящих под слабым ночным ветерком, кустов, пряталась под скамейками, и замирала у круга горящих редких фонарей. Предпочитая не выходить даже в тусклый свет, огибала светлые места по всему протяжению ее перемещения. Странное создание мчалось все быстрее к единственному в округе кладбищу, что находилось на окраине этого небольшого городка в России. Цокот копыт стрекотал в едва слышимом полуночном спокойствии. И вот, такими перебежками, путешественник добрался до кладбищенской оградки. Там, едва взявшись за тонкие металлические прутья, он внезапно взвыл тоненьким ребячьим голосочком, отпрянул и побежал вдоль забора, разыскивая вход, смешно подкидывая откляченный зад и распростертый по ветру сзади тоненький прутик— хвост, со смешной маленькой кисточкой на конце. Все быстрее мчался чертёнок, а это был он, вдоль ограды.

Увидев вдали вырванные в ограде два прута, он нырнул в дыру и тут же выскочил обратно, слабо подвывая. Его маленькие копытца слегка клубились от дыма, что шел прямо от их кончиков. Подпрыгивая в тени дерева, что росло прямо напротив через дорогу от дыры в заборе, малыш злобно ухмыльнулся своей пастью с торчащими беленькими зубками у уголков рта, и вновь нырнул на кладбище. Но и это попытка по проникновению у него не задалась. Буквально через секунду он так же, как и в первый раз, прыгал у дыры в заборе. Перестукивая дымящимися копытцами, он умудрялся извернуться и помахать на них руками, явно пытаясь остудить их. Жалобные звуки, что он издавал, сливались в замысловатую песню-стон. Поскакав и охладив копытца, чертенок решил не лезть в этом месте на кладбище, и помчался вновь вдоль высокой ограды, разыскивая другой вход. И вскоре, за поворотом закончившейся ограды, нашел широко распахнутые полу сломанные ворота, висевшие только на верхних петлях, куда малыш радостно и нырнул. Проскочив ворота, чертенок помчался вдоль главной аллеи, по направлению к дальнему концу погоста, ныряя в такую редкую тут тень. Добежав, он остановился у небольшой полуразрушенной часовеньки. Обнюхав светящиеся в свете Луны ступени часовеньки, он молнией метнулся ко входу в нее, перепрыгивая через ступеньку, а там, найдя дыру внизу огромных деревянных дверях, нырнув в дырку внизу правой. За дверью его уже встречали такие же, как и он сам, еще пять чертят. Издавая совсем мало шума, они чернильными молниями носилось по стенам церквушки, цепляясь своими цепкими пальчиками с коготками за местами обсыпавшиеся балюстраду хоров, и прыгали, по сложенным тут и там, почти сгнившим лавкам, стоявшим вдоль стен, и разобранному алтарю, и иконам, сваленным пыльными кучами в углах. Все помещение было засыпано пылью, и заросло кусками паутиной. Чертята, некоторые, самые большие простыни паутины, уже порвали, любопытствуя, но еще множество целых паутин весело на стенах тут и там. Превращая часовенку в идеальную сцену для хоррора.

-Я нашел их, -промяукал в темноту часовеньки, чертенок, и его сотоварищи быстро подтянулись к говорившему, и любопытно втягивая носами, принялись обнюхивать пришедшего.

-Мак, — обратился к прибывшему Киф, — ты не принес поесть мне? Да чтобы у тебя хвост испачкался в говне и не смог отмыться.

-Постойте, — обратился ко всем любопытным своим собратьям Мак, — Киф, Зик, Фис, Лаг, Так... Вы же помните, что нам поручили?

-Ты не принес поесть мне, — обличающе выставив вперед лапку, произнес Киф.— И теперь я должен буду ложиться спать на день голодным.

-Но, я нашел фея!— Профырчал Мак. — С его крыльев знаешь сколько пыльцы можно собрать!?

-Фей! -Почти одновременно запищали довольные Фис и Лаг, и требовательно протянули черные ладошки. — Давай! Дай мне!

-Я нашел, а не принес, — обиделся Мак. Поправив челку, что спадала комочком по его мордочке, он смущенно добавил. — Но, надо его достать и съесть! Вы со мной?

И пять нетерпеливых кивков маленьких подбородочков, были ему ответом.

И вот шесть теней нырнули в дыру двери, пронеслись по главной аллеи, потом тенью проскакали к выходу с кладбища, и, выбежав на простор, растворились в тенях придорожных деревьев.

Глава 6.1

Миша.

В этот городок мы переехали с семьей, когда мне исполнилось двенадцать. Все лето я был в деревне у бабушки, и только осенью, родители перевезли меня в городскую квартиру. Комната, выделенная мне, уже была обставлена всеми привычными вещами: кроватью, с нижними ящиками, стеллаж с выставленной коллекцией машинок, и даже любимый кактус стоял на своем, законном месте, на подоконнике. Я рассматривал такие родные шторы с машинками, висящими на окне, и вспоминал старую комнату, невольно сравнивая старую и новую. Та была пошире, но покороче, а эта, с высокими потолками, была по уже, но очень длинной. И здесь мне предстояло теперь жить... Дааа... И только спустя несколько недель я оценил длину комнатки. Так было удобно тренироваться кататься в ней на роликах! То одна, то другая стена почти всегда была под рукой, а отталкиваться от кровати делая поворот — это был самый вверх моего мастерства! И я полюбил этот "аппендикс", как называла комнату моя мама.

Первый месяц в школе был самый трудный, и именно там я впервые столкнулся с мальчишками-"богачами". Они кичились своим положением элиты, не ставя ни во грош остальных учащихся, так и заявляли при случае: "а ты знаешь, кто мой папа!" И все это происходило при молчаливой поддержке учительницы. Такая несправедливость заставила меня стать на одну планку с некоторыми мальчишками в противовес "крутым". Да, мы ходили вместе, защищали друг друга, друлись и презирали деток с "голубой" кровью, но победить их никак не могли. И именно в тот момент, когда я собирался идти просить разобраться в случившемся конфликте отца, к нам пришел Пашка. Его перевели с соседнего класса.

Я до сих пор помню, как он вошел к нам в класс в ноябре. Размазывая несуществующие сопли по рукаву пиджака, он исподтишка показал "крутому" кулак, и чиркнул по шее мизинцем. И все это проделал так убедительно, что трое самых главных "крутых", терроризировавших весь класс, замерли в ожидании окончания уроков.

Двенадцать ему тогда было. А он уже знал кем будет. Это он мне сказал на первом же уроке, когда учительница посадила Пашку со мной за парту. А потом, смешно свистя слюнями в промежуток выдернутого зуба, рассказал, что недавно выбил несколько клыков, вот таким же "крутым", как наши. И все это, под возмущенные вопли-просьбы о тишине, нашей классной училки.

Именно тогда я впервые услышал несколько матов, и записал их тайком на клочочек бумажки, чтобы не забыть. А на перемене Пашка заехал самому "крутому" в ухо, и обозвал цыплятами остальных. И я понял, сегодня после уроков нам всем, не хило так, попадет.

Так и случилось.

"Крутые" ждали нас за школой в палисаднике, старательно кутаясь в еще осенние холодные курточки, и злобно смотрели на четверых нас, подходящих к ним. А стояло их там семеро. Но, смешные подколки и обзывания не тронули мою душу, зато кулак самого здорового из них, попал мне в висок и я покатился по холодной, уже обледеневшей траве, и не смог встать. Рядом упал Пашка, тут, он так интересно подкинул свое тело в воздух, что один из обидчиков назвал его "неваляшкой". Откуда нам было знать, что Пашка уже не один год занимается самбо? Да и недруги не знали.

Вот так мы и наваляли им. Семеро на четверых. А потом мы звали Пашку — "неваляшкой", и это было самое тайное его прозвище. Четверо друзей, Пашка, Гришка, я и Сашка.

Сейчас, спустя столько лет, я сижу и пью коньяк, и вспоминаю такие недавние похороны моего лучшего друга. Скольких я уже похоронил? Двоих? И еще один на подходе... Я про Гришку. И вот теперь знаю— все силы отдам, чтобы вытащить его из этой чертовой болезни, под названием "рак". Где там мой телефон?

Глава 7.

"-Бери всё!

-И не отдавай ничего." Пираты Карибского моря: Проклятие "Черной Жемчужины".

"Жадность — грех!" Пираты Карибского моря: Проклятие "Черной Жемчужины".

Чертята. Фис.

Наш мир не один во вселенной. И в каждом из множества миров есть плохое и хорошее. Мне выпала доля быть плохим. Тьма и туман стали мной, вернее, это я воплотился из них. Свое тело чертята получают не после рождения. Наше появление в мире — это сгусток скопления не только семи смертных грехов, но и того олицетворяющего всеобемлиющего зла, кое достаточно редко проявляется в существующие реальности. Я вышел из проклятия матери своего новорожденного ребенка. Именно ее слова ненависти и стали той искрой силы, что вплелась в мир и создала меня. Пока мать изливала на ребенка поток своей ненависти, тьма склубилась под пеленальным столом и слепила меня из кусочков слюны и слез младенца, влилась в меня и начала биться в такт биению сердца малыша. Я появился среди солнечного дня под плач младенца и воплей его ненормальной мамаши. Той толики силы, что она вложила в свои слова проклятия, хватило закончить моё формирование почти полностью, за единственным отличием от обычного проявления чертенка: тьма забыла про мое лицо, и поэтому мне пришлось брать на это белый туман, что шел от промороженных стекол единственного окна. Теперь я единственный чертенок с небольшими белесыми пятнышками на лице. Клубы тьмы все сильнее сжимаются вокруг этих проявлений моей чистоты. Думаю, к своему совершеннолетию, стану наконец-то абсолютно черным.

Мне повезло быть выбранным из тысячи тысяч случайных чертят для выполнения миссии Ее Милости. Избранный и обученный, я был отправлен на Землю, в одном из пласту времён и теперь наблюдал за тем сумасшедшим парнем, который стал счастливцем, спутником самой Бабочкой Гай.

Нам рассказывали сказки об этих существах, пели песни шепелявыми голосами об чудесах, что творят Бабочки Гай, и теперь я воочию увижу и, даже попробую, частичку магии маленького народа. Исполнение желания. Именно это сулили все сказания старины далекой обладателю Бабочки Гай. Но в ответ она потребует оплатой жизнь. А у созданий тьмы есть одна малюсенькая такая особенность— в нас нет жизни, мы живем немного по другим законам мироздания. И тем более в немного другом течении Времени. Поэтому мне есть, что предложить волшебному созданию. Тьма. Смерть. Вечность. Холод. Страх. Тишина. Я все это предложу ей сразу и на выбор. Только бы ухватиться за ее крылья первому!

Дорога к спутнику бабочки длилась не долго. Что стоит существу, состоящему из покровов тьмы и лоскутов тумана дойти к любому их смертных? Тем более ночью, когда свет светила не разрывает мою плоть и не выпивает своими лучами мою кровь?

Мы добежали до его постели за неделю. Шаря лапками по его смертному одру, тем более он сам называл так свою кровать, я разочарованно, в шестой раз признался себе, что опоздал. Мак и другие, так же тщательно обыскивали пустую комнату, наполненную слезами, потом, и страхом перед грядущей смертью. Мы нашли отпечаток на пыли подоконника, где мир запечатлел билет на поезд. И теперь, зная предстоящий путь, нырнули в сумеречные тени от домов и помчались, вставая на путь странника.

Впитав его запах, мы встали как ищейки, держа нос по ветру, идя по его следам, эманациям, которые он выделял, страдая перед смертью. Тем более Его Милость шла за ним следом семимильными шагами, нагоняя того, кто вписан в ее манускрипт Конца Жизни. Эта погоня отстающих за лидером, должна была окончиться моей, только моей победой. И мы нагнали его. На одном из полустанке, наш грузовой поезд догнал состав в котором путешествовал смертный. С жадным предвкушением, подпрыгивая в лучах смертной Луны, мы побежали к вагону из которого доносились эманации боли и страха преследуемого нами парня. Вызвать его на минуту из вагона было делом принципа, и тогда Зик наслал на него страшный сон, Лаг, внушил ему горящий перед его глазами ужас, а Киф позвал на парня леденящую дрожь. И вот он вывалился, тяжело дыша, из двери вагона. Сказал стоящему у открытой двери проводнику, что только на одну минутку, выйдет подышать свежим воздухом.

Так отвернул глаза проводника от нас, облепивших парня с ног до головы, и затащивших его под тьму вагона. Лаг и Так держали его за ноги каждый одной рукой, другой обшаривая тело на предмет татуировки, но повезло лишь мне.

Вскрикнув от радости, я припал к его запястью левой руки и поцеловал губами тускло блистающий рисунок. Мне не хватило мгновения. Нечто острое взметнулось позади меня, и я ощутил потерю своего богатства. Да. Богатства. Или вы думаете, что у чертей нет своего самого сокровенного, того, что они будут оберегать пуще своего существования? Это святое для каждого из нас — хвост. Не надо придумывать, мол это абсолютно атрофированный сегмент тела, который не нужен вообще. И у человека он давно отвалился, и зверям только мешает... Кто верит в эту чушь, могут идти рядами на свалку истории, ибо я каждому могу привести кучу подобной ереси из придуманного человечеством за века.

Но, МОЙ Хвост! Не может быть. Я замер на миг, осознавая, что мою первую игрушку в жизни забрали, моего спутника, которому я доверял больше всего в своей существовании, больше нет, и вот, я в ужасе оглядываюсь, — его не стало! И встретился с желтеющими глазами самого вечного врага темноты — кота. Его пушистые лапы придавливали все шесть обрезанных когтями хвостов, а оскаленные зубы намекали об окончании не только моего поссмертия, но и всех моих спутников, столпившихся вокруг.

-Да, что вы стоите? -Пискнул я, ощущая боль от потери хоста. Уверен, все чертята чувствовали то же самое, что и я. -Бей его! Повыдергивать у него всю шерсть!

Но маленькая могучая кучка не сдвинулись ни на шаг. И действительно, как мы, еще совсем дети, могли противостоять этому созданию, обманувшего саму Жизнь не единожды? Того, кто откупился от Смерти одним воплощением, и способного самостоятельно выбирать свой путь с самого рождения.

-Брысь! — Промурлыкал нам кот, и мы бросились врассыпную.

-Гриша...Спрячь хвосты. — Это были последние слова, которые я услышал, когда убегал в панике от зловредного врага.

А потом мы, не один раз передравшись, решая кто из нас главный, крича друг на друга, проворчали сообща, что пойдем и отнимем у спутника Бабочки Гай хвосты. И вновь стали на его путь. Да, мы трусы, но еще не было ни одного поражения для нас, чертей, которое после не оканчивалось, для нас же, победой. Первый шаг, всего лишь первый, и мы готовы бороться за хвост с любым, даже самым страшным созданием времен.

Но мы опоздали.

С опаской подойдя к Великой Разделяющей Стене, мы, слепки от внуков победителей, плоть от плоти их, кровь от крови их, мысль от мысли их, эмоция от их проклятий, встали у нарисованной кровью на мегалите двери.

Повзвизгивая, от осознания и страха понимания, какой же страшный ритуал был тут совершен, бесхвостые, мы собрались у места его проведения.

Лес угрюмой стеной стоял за нашими плечами, напоминая нам о пропажи наших хвостов. А впереди лежал путь еще страшнее пережитого, ведь нам не было пути назад. До тех пор, пока хвост не вернется на свое законное место и не начнет стучать кисточкой по тоненьким ногам, тьма не станет генерировать нам время для существования. И именно сейчас, стоя у места проведения ритуала, мы поняли, как нам мало времени отведено для нашего бытия.

-Ну что ты стоишь? -Пискнул Мак, сердито поводя пятачком в мою сторону, -Зик, хватай и лей в лужу капли с этих странных металлических фляг. А ты Киф...

-А чего это ты раскомандовался? -Лаг почесал спинку и сердито сказал, -Я, лично против, чтобы ты, Мак, командовал...

-И я против. И мы. Ты за себя говори. Да, ты вообще кто. А у тебя челка грязная! А ты лапы убрал, а то, кааак...

Стоя чуть в стороне от дерущихся чертят, я оглянулся в сумеречный темный лес. Подошел к темнеющему пятну на земле, и начал выливать в лужу капли крови из металлических фляг, после этого вырвал у себя из головы несколько волосков, бросил в ту же лужу и направился к порталу. По моим предположениям, тот мог бы и открыться вновь, особенно, если позвать Ее Милость.

Чертята не обращали на меня внимание, и продолжали драться у лужи с кровью. Пух и шерсть так и летели клочками в воздухе. Как и их писки и крики.

— Ваша Милость, -позвал я, глядя в стену, — мне очень надо пройти дальше. Я уже встал на путь идущего. Откройте дальше дорогу...

И стена вздрогнула.

Только истинные дети Начала могут позвать и получить ответ от Создателей этого мира. И я его получил.

Руки прошли в сереющий от начинающегося рассвета, камень, и я протиснулся в темноту. Но это никогда не было для меня проблемой. Ведь это я был тьмой, и она стала мною...

Дорога ждала...

Гриша.

"Ничто людское не чуждо Богам, особенно, если Боги — люди." S.E.A.

Дорога стала неким откровением для меня. Заднее места в автомобиле, достаточно старого для моего возраста, но недостаточного молодого для этой страны, унесло меня далеко от отчего дома. Деньги, деньги, деньги... Все сводилось к отдаче одних денежных знаков и получению других. И лишь только боль безразмерно властвовала над моим телом. Распространяя вокруг себя миазмы болезни, я не собирался объяснять своим попутчикам, почему от меня так сильно сшибает лекарствами, да, и думаю они прекрасно понимали, почему идет такой тяжелый запах. Но если по направлению к Москве люди были более— менее терпеливыми, видать они думали, что я еду лечиться, то на пути к Шории я поймал вслед достаточно много недоуменных взглядов. Один из любопытных в поезде так и спросил:

-Что, парень, едешь умирать на родину?

-Ага, — ответил я. -Байки это, что в Москве лечат... Шарлатаны одни...

И тот, взъерошив мне волосы рукой, достал из кармана зеленый ден.знак и засунул его втихаря под подушку на которой я спал. А у самого на глазах стояли слёзы... Для меня он выглядел стареньким дядькой, но я понимал, что скорее всего он один из ровесников моего отца.

Четырнадцать дней пути пролетели как один. За единственным исключением. В тот день, а скорее поздним вечером, мы остановились на полустанке. Я дремал у себя на верхней полке в вагоне, и вдруг пришел сон-кошмар. За мной гналось чудище, огромное, и с явно недобрыми намерениями. Чуть не свалившись с полки, я, пошел к выходу, покачиваясь от пережитого в проходе вагона, решив подышать свежим воздухом. Почти все спали, и вот в этой вагонной темноте, когда звуки раздаются глухо и непонятно откуда, я явно услышал зов. Ошеломленно отыскивая глазами зовущего меня, направился к выходу, откуда и кричал кто-то мое имя. Там не было никого. Только дверь открытого вагона, темнела в поздних сумерках.

-Я на минутку выйду. -Произнес проводнику, что взглядом спросил меня, буду ли я выходить или так и буду торчать в тамбуре. -Подышу чистым воздухом.

Дядька согласно кивнул мне. И только спустился с последней ступеньки, как нечто мягкое и волосатое схватило меня, и пища, и ворча понесло под широкий вагон, из которого я и вышел. Они держали меня цепко, но чувствовалось их слабина, недостаток сил...

-Нашел? -Пищал один голос, а второй ругался тоненьким голосочком. -Нету тут, нету... И я не нашел, тьфу...

Сколько их было? Много. Точнее, больше пяти. Двое держали меня за ноги, а на себе я насчитал минимум десять рук. И вдруг, один вскрик, второй, третий и ... тишина. А потом Зим Зимыч фыркнул, и меня отпустили. Я догадался, что меня спас кот, но от кого и как.

-Гриша, спрячь хвосты. -Промырлыкал мне кот, не отводя своих страшных желтых светящихся в темноте глаз от стороны, в которую убежали темные непонятные сгустки, что удерживали меня.

-Какие хвосты? — Не понял кота.

-Да, вот эти. -Кот показал на какие— то странные палочки-кисточки, лежащие у его ног, я наклонился и присев принялся собирать доставшееся мне добро. -Спрячь их хорошо. Они нам пригодятся.

-Эй, парень, -вдруг раздался у вагона голос проводника. -Поезд отправляется... Ты заходишь? Или остаешься?

-Иду, иду. -Торопливо ответил звавшему меня, и крепко сжав добычу рукой, помчался из под вагона на посадку.

А сейчас я стою на полупустом полустанке в одном из медвежьем углу России, и жду автобуса, который отвезет меня еще дальше и глубже в этот угол. В Шорию.

Из двенадцати пунктов, что были в записях Пашки, почти все мною были выполнены. Остались только непонятные— "добыть жизни у кота" и "сердце ампа". Но с этими я разберусь по ходу чуть попозже. А сейчас, займусь самым важным делом— найду проводника к Стене.

Через Новокузнецк я отправился в Таштагол, а оттуда далее. И только спустя почти восемь часов доехал до развилки в Шорский парк. Туда запрещено заходить просто так, но я и не просто так иду. Да и твердая валюта иногда открывает запертые двери.

В Таштаголе я нашел водилу, который повез меня через брошенные деревни и села поближе к парку, и уже, из этого подбрюшья Парка, я отправился пехом к координатам стены, по Яндекс картам. Навигатор уверенно вел меня по лесному безмолвию. Весна поздняя, а тут так тихо, это стало для меня загадкой. Но потом, я, анализируя по пути все происходящее, понял, почему тут нет народа. Почему их так мало. Почему деревни вымирали, как и села...

Этот лес тут был всегда. Узловатые корни переплетали тропинку, по которой я шел, как замысловатое кружево у очень терпеливой вязальщицы. Точка на карте, что была забита в мой телефон, была совсем не далеко от тупика дороги. Она лежала строго на юго-юго-восток от заброшенной деревушки. Пришлось последние километры идти пешком. Путь от последнего оплота человечества в этой тайге, забытой всеми богами, был нелегок. Даже не смотря на удобные кроссовки, я сбил ноги уже на шестом километре. Переобуваться в дороге— это плохая идея, но я сошел с едва виднеющейся тропинки на обочину, и принялся устраивать пятки с волдырями в удобное место в обуви. Разорвал запасную рубашку, и смастерил пару портянок и закутал "куколками" обе ноги, вместо носков. И теперь дорога казалась мне довольно спокойной. Скорее даже удобной.

Сколько я шел, час, два, три, и постоянно не мог понять— куда делась вся живность? Где птицы, звери, волки в конце-то концов. Куда делись извечные любители перебегать дорогу у спешащих путников— зайцы? Лес будто вымер. И лишь легкий ветерок играл ласково с верхушками крон стоящих деревьев. Поздняя весна, вроде.. А животных нет.

Кот и то напросился сам идти по тропинке. И, теперь, быстро-быстро перебирая лапками, то забегал впереди меня, то отставал, внимательно принюхиваясь к чему-то понятному только ему одному. А потом, с диким мявом догонял и подгонял ором. Напрашивался на непонятно чем, навеянное ему требование, получить от меня ласку. И я сгибался и гладил это чудовище, требовал отвять от меня, рюкзак— то тяжелый, и шел, упрямо шел к своей цели. На десятом километре я понял, надо делать остановку. Отдохнуть, и уже потом, с новыми силами, идти к забитым в телефон координатам.

И вот в одно из мгновений, когда пришлось топтать землю своими китайскими кроссовками, я встал как вкопанный. Передо мной внезапно открылась полянка. На ней стояла избушка на курних ножках. Утоптанная завалинка была оформлена в виде широкого расщепленного на двое бревна, выложенного в виде скамейки и спинки. Тын, что шел вокруг избушки, был полуразобран и являл собой жалкое зрелище. Он играл скорее роль ограничения территории для живших в доме, чем защитой от пришельцев из леса. Этому я видел несколько свидетельств, которые жалко жались то к избе притык, то были установлены у штакетников изгороди. Какие-то лоханки, столики и огромные, явно не для людей сделанные, стулья. Наваленные кучей, пристроенные "по случаю", и даже, такие, как передок от Жигулей, приставленные на боковину к покосившемуся на бок к столбу забора, справа от меня.

Живности я не видел. Даже будки не было видать, но следы... Они ну никак не тянули на людские. Медвежья это была заимка. Почему— то я так решил. Но в купе с построенным домовищем, весь этот образ свалки никак не вязался с видом простого деревенского жилья.

Хороший хозяин не бросит вповалку в рубленное на дрова парочку топоров, и не присыплет это слегка пожухлой прошлогодней листвой, за чем-то. Да и складированные во дворе вещи видать не один год передвигали, и хотя весь двор и не выглядел захламленным, но являлся таким, специально отделанным придатком к жилью местом, куда внезапно вынесли, или принесли, непонятные вещи. Какая-то мысль появилась у меня об обитателе этого жилища, но тут же пропала. Почему— то, я решил, что это не человек... Но нужно обождать и не принимать скорополительных решений, вдруг все не так, как мне думается и кажется. А пока, понаблюдав несколько минут за домом, я решил войти во двор и окликнуть хозяина.

Руки толкнули калитку, что висела сироткой на одном резиновом хлястике, и ноги заскользили по уже высохшей полуденной, почти летней, земле. Но я ни на шаг не приблизился к дому. С удивлением уставился на низ своих бредущих по земле ног. Да они шли, да передвигались. Но я не сделал ни одного шага.

-Гришка, -донесся из переноски голос кота, -выпусти меня, я улажу все...

Я опустил домик котяры и открыл защелки ее, хотя котофей и сам бы мог выйти, эвон, как в поезде гонял, пользуясь тем, что его никто не видит.

-Прошу, вашество, — с юмором подмигнул я важному коту, и он, распушив хвост выбрался из переноски и направился по песочку тропинки, что вилась от калитки к домику.

-Мяяяуу... -произнес кот, взобравшись на шестую ступеньку к двери в избу. Поводив брезгливый взгляд в мою сторону, ну да, я явно был не тем хозяином в пути, которого можно желать. Я и невнимательный, и в чем -то замкнутый на своих проблемах, и скорее асоциален. Но это не дает коту право распоряжаться моей жизнью как собственной. Поэтому я цыкнул на него и подошел поближе к крыльцу.

-А ты, чего на ступеньки взобрался? Чуешь что хозяев нет дома, и решил сам похозяйничать? — неласково спросил я обнаглевшего кота. -Или тебе пинок под зад давно не прилетал?

Кот обиделся и, замерев на мгновение, прислушиваясь, обернулся к закрытой двери.

Дверь скрипнула...и открылась.

Глава 8.

"Цель человечества— не жрать и гадить, а развивать разум." Острецов Игорь Николаевич. Доктор технических наук, профессор, специалист по ядерной физике и атомной энергетике. Автор монографии "Введение в философию ненасильственного развития".

Мне пришлось спуститься с двух ступенек вниз. А из приоткрытой двери раздался мужской бас, который испугал и кота и меня. Хорошо фею, сидит в татуировке и тащиться там тихонько, вылетая по своим делам только глубокой ночью. Обязательно возвращаясь под утро. Его сейчас ни то что бас, вопли не разбудят.

Из за двери выглянули небесного цвета глазки низенького мужичка. Его взъерошенный вид привел меня в недоумение. Вроде бы дело к обеду шло, а тут непонятное оно рычит на белый свет, неумытое и явно спросоня.

-Здравствуйте. -Вежливо поздоровкался я диковатым мужиком, что таращился на меня из за приоткрытой двери. — Я тут проходом, думал проводника нанять, ну ... — Я махнул рукой в неопределенную сторону от избы, — мне б переночевать... А, назавтра я дальше пойду.

-Гхарррааа. -Рявкнул мужик, и нырнув за дверь, что-то рыкнул вновь, непонятое мной и стоящим ниже меня котом.

Мы переглянулись с Зим Зимычем, я пожал плечами, он дернул вверх хвостом, и уставились как бараны на закрытую перед носом дверь.

-А может ну его, пойдем дальше? — предложил кот. -Вот сейчас напьется этот типаж, и нас прирежет.

-Умеешь ты поддержать друга в трудную минуту. -Улыбнулся уголками губ на реплику кота. -Предлагаю дождаться хозяина и все же нанять его проводником.

-Говорил я тебе, бери такси до стены прямо. -Тоном кота Матроскина завелся Зим Зимыч. -А ты дооорооогооо! Да, Дооооррроооогоооо... — А теперь стоим как нищие родственники на паперти. Тьфу.

Кот смачно чихнул, и виновато отвернулся, мол это не он.

-Погода измениться. -Заметил я на его чих. — а ты будь здоров.

Все эмоции были написаны на морде у котявы, а предатель хвост выдавал все его тщательно скрываемые мысли, так и оглаживая хозяина по бокам.

-Предлааагаааююю... — завел вновь свою щарманку кот, но не успел закончить предложение. Перед нами распахнулась дверь, и из за нее выкатился колобком хозяин. Его пакли были тщательно уложены и расчесаны гребешком. Белая рубаха просто блистала своей первозданной чистотой, а на лице не было ни капельки следов от неуемного возлияния Бахусу. Даже свеже-почищенные зубы белели в широко раскрытой улыбке.

Кот испугавшись этого довольного лица у хозяина, да и вообще создавшейся ситуации, спрятался за мою штанину и, выглядывал оттуда, выставив полморды, забыв о предательски торчащем хвосте.

-Гости дорогие! — Радостно воскликнул басом хозяин— Как же я вас рад видеть! Какими путями вы ко мне забрели? Есть хотите.

И вот такого чистого потока сознания на полчаса. За это время человек завел нас в избу, в которой как видимо кто-то, а скорее всего он сам, яростно, за эти несколько минут пытался навести порядок, задвинув под древещатый стол несколько пустых бутылок из под водки и самогона, накрыл низкую кровать старым застиранным покрывалом, и даже слегка подмел пол посередине комнаты, пытаясь произвести хорошее впечатление на своих гостей.

-Я так рад! Так рад! — Никак не мог угомониться хозяин. -какими судьбами? -И все вопросы вновь пошли по кругу. Я кивал ему, что— то отвечал, а сам разглядывал как живет отшельник в тайге. Это можно было выразить одним словом — спивается.

-Да ты садить, — неуловимым движением хозяин достал из под стола стул и усадил меня на него, а потом перенес свое неуемное любопытство на кота.

Довольный Зим Зимыч обошел мужика по кругу, чихнул на него два раза из за пыли, а потом прыжком запрыгнул на заправленную кровать и улегся там в клубочек, наблюдая за нами как король с трона.

-Михалыч. -отрекомендовался мужик, и протянул мне ладонь. Я подал ему руку и пожал теплые шершавые руки, что привыкли работать в лесу. -А, тебя как звать?

Через полчаса мы с Михалычем сидели как давнишние знакомые и болтали обо всем конкретно, и ни о чем в частности. Я просил провести меня к стене, он обещал помочь, не за бесплатно, разумеется. Потом растопил в избе печь, и я внезапно осознал, что на дворе то уже вечереет. Не заметил, как пролетел этот день. Просто пушинкой он прошел мимо, не оставив мне воспоминаний, кроме бесконечного пути, и вот этого, интересного знакомства.

А потом мы пили чудесный травяной чай, и ели жаренные яйца, которые Михалыч жарил на печке, вприкуску с сальцом и чесноком. Такая простая еда настраивала меня на лирический лад, и я предложил послушать песни, что были на телефоне. Михалыч заинтересованно выслушал реп, удивленно покачав головой, и назвал болтунами реперов. Так и закончился этот день. Меня уложили на лавку у окна. Эсли вы думаете, что это такая узкая доска на двух палках-ножках, вынужден вас разочаровать, это была полноценная скамья, широкая, на двоих людей, что раскладывалась от стены к центру комнаты, и я великолепно там поместился.

Что снилось ночью? А как всегда, какие то погони, перестрелки и чьи то крики. Я куда-то бежал, спасал, в кого-то стрелял, и ненавидел-любил. Полноценный фильм можно снять. Вот только проснувшись уже не смог вспомнить ничего из прожитого во сне. С тем и вышел на крылечко, задумчиво направляясь к кабинке туалета.

-А я тебя тут жду, жду. -Послышался чей-то шепот от высокой поленнице, что была сложена слева у дорожки в туалет по над домом. -А ты , смотрю, не торопишься...

-И вам доброго утра, — так же задумчиво поприветствовал я невидимого собеседника. -Надеюсь у вас все хорошо? Как дела? — Выдав эту руладу, я поднял глаза и оторопело задом, задом попытался исчезнуть ко входу в дом Михалыча. -Простите, — непонятно почему вырвалось у меня, когда я маневрировал.

-Ээээй! Кудааа — Шипяще позвал меня змей, лежащий на верхних дровах поленицы, — Мне надо с тобой поговорить. Эээй...

-А можно потом? — Трусливо я сделал еще несколько шагов назад к двери в избу. -Мне надо срочно домой!

-Вот так всегда, — внезапно услышал я шипящие слова разочарования, — только найдешь нормального собеседника, а они все убегают.

-Простите, но ваш вид... — Издалека пробормотал я, — он пугает...

-Это, ты, еще не видел меня, когда я линяю. -Огорченно ответил мне собеседник. -Может, все же, перетрем наши дела?

-А у нас есть дела? -заинтересованно спросил я в рассветную полутемень. -У меня с тобой, так точно нет.

-Твои поступки говорят сами за себя... -Огорченно прошипел змей. -Кровью от тебя несет за версту, да еще кот с тобой и бабочку тащишь в татуировке. Думаешь, не понятно, куда вы собрались?

Я вылупился на собеседника. Змей приподнялся на поленнице, а до меня доперло — это толстая гадюка, с ребристыми квадратами по бокам, знает намного больше, чем знаю я.

-Что ж, — решился на беседу с гадом, — давай поговорил. Честный ответ на один вопрос с твоей стороны, но и я со своей обещаю такой же честный ответ. Ну, или, обменяемся несколькими честными ответами?

Змей на мгновение задумался, а потом кивнул головой и спросил:

-Ты умираешь? — я застыл на миг. Внутри все сжалась от такого неожиданного вопроса. А потом пружина внутри меня начала раскрываться, и я немного резко и грубо ответил.

-Да. Что ты знаешь о Суде Богов?

-О как. -невозмутимо ответил змей. -Эвон тебя как занесло -то. А я думаю, что ж ты присмерти пополз в тайгу. А ты на Суд собрался. Рисковый. Уважаю. -Шипящие звуки в исполнении змея звучали как продолжительные и нескончаемые, сама речь была тягучей как мед, но выговор правильный. — И как далеко собрался идти?

-До конца. -Не моргнув глазом ответил я змею. -А ты можешь помочь мне "доползти"?

-Неа. -Невозмутимо опустил голову змей. -Мне лень.

Мы помолчали минуты три, а потом гадина прошипела:

-Когда будешь идти по пути, помни, что каждый твой шаг — это ответ на все вопросы человечества.

-Я тоже умею говорить загадками. — Внезапно во мне взъярились гормоны, — ты, хотя бы чем -то помог мне. А то говорит могут все, а делать — немногие. Помоги мне хотя бы советом, если не можешь делом.

-Уговорил, — задумавшись, ответил на мою просьбу змей, — моя помощь будет неоценимой. А она такая — убивая, сноси с плеч голову.

А затем змей, как— то устало, пополз за поленницу.

-Пока, -попрощался я с гадом, но в ответ не услышал слов прощания. -И вот так всегда, — развел я руки в рассветную полумглу. — Ни мене— пока, ни тебе— здрасте!

Ответом была вновь наступившая тишина. Пожав плечами, я пошел по своим делам в кабинет с деревянной дверью с сердечком. (А что, у Михалыча если был такой вот уличный туалет!) И затем побрел досыпать эти несколько рассветных часов.

8.1

Яромир.

Две справки на руках и старый замызганный рюкзак с вещами, были у меня, когда я выходил за ворота клиники. Мир распластался передо мной теплыми весенними деньками, что погожими струйками начали совсем недавно вливаться в мою жизнь. А я, наивный, думал, что у людей тут вечная зима, снег и слякоть. Нет. Погода решила отметить мой выход из клиники драками воробьев у лужи, что была при дорожке в парке, когда я шел в направлении к проходной, что вела на улицу. И вот эта солнечная активность, заставила закинуть меня голову вверх, выставив бледнеющее лицо жарким лучам светила. Словно жаждущая ласки девица, Солнышко прошлось по моему лицу, скользнув будто руками по раскинутым бровям, и ласково пальчиком по твердым сжатым уголкам губ.

-Я так скучал по тебе... — невольно шепнул вслух, а старенький профессор, что шел рядом со мной, невольно прислушался к моему шепоту, и поправив дужку очков сказал:

-Мда`мс, о чем это я. -Он бросил на меня взгляд и продолжил свои наставления. — Никогда не разговаривайте сами с собой, когда идете по улице, иначе "сынок", вас могут принят за ненормального...

В это время рядом торопливо проскользнул по тропинке к зданию института парень, его руки были заняты несколькими пакетами, а он, негромко ругаясь, отчитывал кого-то:

-Нет, дорогая, я уже почти нашел ваш блок. Как найду....

Что он найдет, нам не удалось дослушать, уж больно товарищ торопился...

-Ах, да, — сглотнул профессор, проследив взглядом за молодым человеком в черном пальто. -Если у тебя есть телефон и блютуз, то сомнения в твоей психической ненормальности отпадают. Видишь ли, сын, у нас есть средства связи, я тебе показывал их, а есть еще многие вещи, которые облегчают жизнь современного человека. Так вот. — Он задумался на мгновение. — Блютуз— это всего лишь очередной гаджет. Тебе придется влиться в современную жизнь, и стать нормальным, — я почувствовал его взгляд на своем лице сбоку, будто щеткой махнул, — надеюсь ты оправдаешь мои надежды. Не показывай, пожалуйста свою ненормальность людям, иначе мне придется вновь назначать тебе легкий курс препаратов для корректировки твоего психического состояния...

-Я постараюсь,... отец. -Ничуть не скривив душой ответил, спешащему рядом со мной человеку, что спас мою жизнь. Мы подошли за это время к проходной, и профессор остановился у нее на миг, а затем закончив последнее нравоучение подал мне ключи от своей холостяцкой квартиры.

-Я приду только завтра. — Ответил он мне крепким настойчивым взглядом. — Жалко, тебя никак нельзя оставить в больнице еще на два дня... И выкинуть тебя на улицу, я считаю была плохая идея. Дождись меня дома, сын. Договорились?

Что же, все слова были сказаны, все мозги съедены ложкой, даже точки над и расставлены. Спрятав ключи в карман, я кивнул ему и пошел к автобусной остановке. И не услышал главного:

-Не надо было тебя отпускать одного, ох, чувствует мое сердце, не надо...— Я не услышал и не понял любовь старого человека к спасенному им пациенту.

Жаль.

Мои ноги сами понесли меня от серого здания, где я провалялся без малого полгода. Где были сделаны столько операций, столько шрамов появилось тут на моем теле. Сколько кошмаров было мною тут пережито, а скольким я сказал, что они умрут?

Да. Я остался в душе ангелом. И видел, если не саму суть человека, то всю черную составляющую человека. И так же знал, сколько света осталось в человеке. Уж лучше бы я полностью выгорел в том падении...

Жаль.

Глава 9.

"Все "оптимизированно", люди разбежались или вымерли." СМИ о поселках, вблизи города Петрозаводск.

Как рана пролегла стена Мегалита в тайге. Местами она кровоточила упавшими в обе стороны от плоти постройки камнями, а местами заросла деревьями и сверху ее не было видно. Если специально не искать, то и не наткнешься. Только точные поиски приводили к ее находке, и то, только в том случает, если ищущий знал координаты Мегалита. Кто построил стену? Как именно ее строили? Какие технологии при ее строительстве применяли? Да и сам состав блоков... Наверно, уже никто и никогда не даст ответ на эти и еще многие и многие вопросы. Люди забыли про стену. И она платила им тем же. А тайга, как заботливая мать, разрослась и скрыла всю гигантскую работу предыдущих поколений. Покрыла растительностью как пологом сам факт существования Мегалита. И сокрыла само предназначение этого каменного Дива.

Пашке только случайно удалось найти упоминание в одной книге, а точнее части ее, что сохранолось во времени. И там, именно там Мегалит был назван не стеной, а Дорогой. Дорогой Судьбы.

Осмотревшись по утру вокруг, я начал свою работу с самого главного, определился с местом проведения ритуала. Мне нужен был камень с ярко выраженным определением "дверь". Если с выступом в виде ручки, то тем более подойдет, но в основном своем, камни попадались все гладкие, даже без привычных клубистых зарослей мха. Источенные ветрами и дождями, пережившие не один век, монолиты стояли смирно, как строевые солдатики на плацу. Ни один не поддался под моей рукой. А в щель меж ними невозможно было просунуть даже лезвие ножа. На некоторых нижних камнях, что уходили в глубь земли, имелись загадочные впадины. Я подумал вначале, вдруг это пулевые отверстия? А потом догадался, что они появились от постоянного воздействия водяной капели. Так, переходя от одного монолита-камня к другому, я двигался вдоль длинного тела Мегалита. Но вот и тот камень, что мне нужен. В виде и форме двери, которую и попробую открыть ритуалом.

Пришлось идти и перетаскивать весь разложенный бивак на новое место, и возиться с вещами. Вся эта тщательная работа была необходима. Отбирая и перебирая первостепенно нужное и откладывая в сторону второзначные, но тем не менее важные вещи, те, что пригодятся впоследствии, я готовил себя не только к самому ритуалу, но и к логичному его продолжению.

Я зарос за эти недели. Поездка обошлась со мной нещадно. Похудел, почернел лицом от болей, кои постоянно испытывал, и вынужденного их перетерпения. Невозможность элементарного процедурного укола, от которого зависела моя жизнь, постоянное терпение внутренних болей, кружения головы при смене давления в самолете, все это привело к хроническому нервному истощению, которое уже прибавилось к прошлым переживаниям, и переросло в нежелание самого организма жить и выживать.

Да, я пообтрепался, да зарос, но вот это гаденькое чувство "лечь и умереть", уже не преследовало меня, а стало моей частью. Но пока у меня был единственный фактор, который и сдерживал этот накатывающийся вал, я постоянно внушал и твердил себе "дойду и умру". Но теперь, когда я дошел, то поставил себе новую задачу. Ведь смена полюсов внимания и цели, а иногда их перенос, очень сильно влияет на сознание, и саму личность. Поэтому, поставив себе продолжение, а не новую цель, я не просто сместил эту цель и внимание к ней, а прибавил себе неких моральных и физических сил для достижения уже новой цели. Пусть будет так. Я так хочу. Если я не могу управлять своей болью, то буду пытаться управлять сознанием. Переключать его внимание, падать вниз, скуля от разрывающего не только мозг и тело всполохов и болевых спазмов внутри, и, заставлять своё Я подниматься "с колен", идя к конечной цели. Мне придется пройти путь. И я уже готов к этому. Потому что я сам выбрал этот путь... Да , повторяю и буду повторять себе, не раз, и не два... сам... выбрал... путь...

Спустя некоторое время.

Вот уже несколько часом я ползаю по выравненной земляной площадке. Пальцами разровнял и утрамбовал весь рисунок звезды-тетраграммы не очень далеко от стены. В обряде было сказано об "отражении света" в стену. Я не совсем понял, что это может значить, но решил прикинуть, как должно произойти это "отражение", и от представленного в своем воображении начинать формировать рисунок звезды и путь прохода к стене. Найденная мной площадка, была примерно в метре от стоящего мегалитного сооружения. Полюбовавшись вновь стыками оплавленных камней, я рассмотрел камень, который выбрал на роль "двери". Одобрив его, в который раз, начал разравнивать не только площадку для проведения ритуала, но и сбил ногой несколько бугорков к "двери", как и планировал ранее. Земля тут, у самой стены Шории, была спрессованной, пришлось снимать верхний слой, и откидывать ненужные пласты в сторону тайги. После этого я нарисовал рисунок обряда мелом на земле и на будущей "двери", и занялся расставлением камней и фигурок Богинь, старательно придерживаясь схемы обряда. Отвлекся на укол и продолжил свое занятие, забыв об завтраке и обеде.

На руках набились мозоли и волдыри, а работы еще было не початый край. И вот, когда на камнях Мегалита побелели, нарисованные пеплом моего друга, восьмерки, я остановился на "поесть-посидеть-завалиться на час на отдых". Все равно надо будет ждать заката Солнца. А весной Солнышко не торопится с небосвода, так что у меня будет эти несколько часов в запасе и на тот же отдых.

После отдыха работалось уже не с такой охотой как с утра. Но я понимал — не сейчас, так завтра, но мне придется довести обряд до конца. И пусть он пугает, пусть я и сам в него не верю, и не жду исполнения его всуе, у меня еще оставались толики надежды на этот обряд, а вот от нее я не собирался отказываться.

Вечерело. Солнце, сделав свой дневной оборот вокруг мира, пошло на отдых в личные покои. А мне надо поторопиться, или же дать отдых усталому телу и произвести обряд завтра.

И тут восстало все мое нутро. Еще один лишний день для боли? Ну уж нееет! Сегодня, сейчас. Никаких отсрочек.

Я привычно уколол себя в руку, и покорно повернувшись к стене, взглянул на нее, и ... принялся собирать вещи. Только то, что мне понадобиться в дальнейшем путешествии. А то, что необходимо для ритуала, я брать не стану. Все оставлю тут, кроме статуэток, конечно же.

И вот наступил вечер. От усталости я просто упал у места проведения обряда на колени. Джинсы испачкались в глинистой земле и были тут и там в пятнах от травы. Рыжие пятна остались сколько я не стряхивал потом, поднявшись. Да и сам я весь вымазался, как поросёнок. Что уже там говорить.

Вот и последние лучи скрывались за лесом великой Тайги. Проводив взглядом последний блик солнечного луча, перевернул уже приготовленный термос, что держал в руках, направляя тягучие струи крови в подготовленные канавки тетраграммы. Густая жидкость потекла по канавкам, которые я тщательно вырыл и утрамбовал в земле. Также, нанес пальцем на стену кровью восьмерки, старательно и медленно, без потёков. Там, где будет вход в Шорию. Брезгливо помакивая пальцем в холодную субстанцию термоса, отмахиваясь, и сглатывая тягучую слюну, от противного кома в горле. И, вот, теперь слова. Те самые, которые надо было выучить наизусть. И постараться произнести без ошибок и запинаний, всего— то три раза.

Гортанные слова очень древнего языка раздались в воздухе и замерли-проявились серебристой искрой передо мной. И я продолжил лить на рисунок тетраграммы кровь, не отрываясь от искорки, висевшей в воздухе напротив моих глаз. Еще один термос, и еще. И так, пока вся эта кровь не оказалась на земле.

От каждого термоса висевшая искра становилась визуально все больше и больше, до тех пор, пока не стала примерно с мой кулак. Она билась в такт моему сердцу, и немного вертелась вдоль своей оси, попеременно меня полюса своего расположения верчением. Когда последние капли упали на землю в уже небольшую лужу, под которой скрылся рисунок, я вытянул вперед левую руку, и достал приготовленный клинок у себя из за пояса другой рукой, и полоснул светлеющим во тьме лезвием от души по раскрытой левой ладони.

Тяжелые капли падали в наступившей тишине в лужу, и звук падения был единственным во всем мире. А потом этот холодный кусок искры стал менять цвет. Она будто застыла на миг в воздухе, а потом полыхнула в ночи маленьким солнцем, и ее отблески упали на стоящий Мегалит. И приготовленные, изрисованные заранее кровью восьмерки, что формировали дверь, засветились своим внутренним светом и Мегалит вздрогнул.

-Я хочу войти домой. — Произнес я фразу узнавания. На том языке, на котором говорила моя мать, что был древнее света и тьмы, что звучал много веков назад. На славянско-арийском языке пращуров.

И мегалит начал движение. Камни перекладывались, стягиваясь к первоначальному выбранному камню более мелкие детали Мегалита, формируя дверь. Любоваться такой красотой было не когда. Перетянув по-быстрому руку приготовленной тряпицей, я остатками своей крови нанес указательными пальцами на лоб себе знак рода. Теперь быстро хватать рюкзак и схватив торчащие в крови статуэтки, сую в не завязанную горловину эти шедевры. Потом разберусь, испачкал я там внутри что-то или нет, и шагаю в сторону двери не оборачиваясь.

-Оглянись, -слышу голос ветра. Он шепчет мне в затылок. Но я знаю, оборачиваться нельзя. -Ты забыл.

"Никогда не оборачивайся!" — это была единственная запись, написанная рукой Пашки на полях листочков с ритуалом. И я следовал ему безукоризненно.

-Тогда остановись, и возьми то что забыл. Протяни руку и возьми, — искушал меня голос, и я не удержался. Остановился в двух шагах от входа в дверь и протянув назад руку с открытой ладонью вверх, замер на мгновение. Она потяжелела, а я узнал ощупью те камни, что я раскладывал на тетраграмму в середине ритуала.

А потом я сделал шаг, и еще один, к стене, и замер. Камень-дверь, вздрогнув, осыпался в прах прямо перед моим лицом. Я зажмурился на миг, и встряхнув головой, прогоняя этот кажущийся бред, решительно сделал шаг во тьму перехода.

-Кровь не наших детей, плоть не наших рабов, солнце не нашего мира...— Раздались вокруг меня голоса, сверху и снизу. Голоса и кричали, и шептали, и спорили... -Он сын нам, внук...

-Он принес нам чужую кровь, -возмущались и шипели злобно другие голоса в темноте. -Он позвал чужих богов. Он не славил пращуров. Он чужак. Сожгите его, утопите, распните... да отдать на корм волкам этого проходимца! — Возмущенно заорал прямо мне под ухо, чей— то мужской тонкий голосок, с явно истерическими нотками.

-Кровь не нашего рода дана нам в жертву...-согласился женский голос. -Но, сам то он наш.

-Да я знаешь, что с ним сделаю! -Возмутился другой мужской бас.

-Оглянись, -Прошептала мне контральто с другой стороны, а я все шел прямо, аккуратно ступая в темноте. -Я буду вечно ждать...

На мгновение я моргнул, устав напрягать глаза, пытаясь понять, куда дальше идти, и тут же в ужасе попятился назад. Передо мной стояла стена воды, огромное цунами надвигалось на пляж, на котором очутился вдруг. Серая мчавшаяся поднимающаяся стена океана была метров тридцать высотой. Почти без шума, она так споро двигалась ко мне, что я замер. Бежать было не куда. Спрятаться я не успею. Да и, единственным вариантом было не бежать назад, а вспомнив правило серфенгистов, попытаться спасти свою шкурку в море, это намного вернее, чем на земле. И поэтому я разбежался по пляжу к высоченной стене воды, решив прыгнуть в подходящую воду и попытаться отплыть подальше, минуя водовороты, в океан, чтобы потом, когда вода уйдет далее, найти возможность вернуться и спастись на земле.

-Да ты никак Смерти ищешь! — радостно воскликнул мне на ухо тот же голос истеричного мужика.

-Да, -томно прошептала девица с другой стороны, -он ищет меняяя...

-Не бывать этому. -Решила женщина, что однажды уже защищала меня, и в тот же миг, как я решил нырять, передо мной выросла блистающая прозрачная золотая стена, с серебристыми вкраплениями. Я смог остановиться, и коснулся ее пальцами. Ощутил твердость под стертыми от земельных работ подушечками пальцев, не оборачиваясь, проверил, проводя руками вверх и по сторонам по стене. Догадываясь, что эта была накрывшая меня со всех сторон полусфера. Буквально в нескольких метрах от мчавшейся воды океана она закрыла меня, как куполом.

" ... хвостом усмерив буйство вод..."

Вспомнились слова стиха на обороте последней страницы обряда, и до меня дошло, что тут и как.

Рюкзак был за моими плечами. Как его снять, не оборачиваясь? И я вспомнив очень любознательную змейку, принялся вылазить из лямок, старательно скидывая рюкзак на землю, выводя его так, чтобы он упал передо мной. А потом принялся доставать хвосты чертят, которые лежали у меня в одном из внутренних карманов.

Времени прошло секунд пять, а показалось— вечность. Пока я возился с рюкзаком, то вода приблизилась ко мне вплотную, и ее струи уже начали падать с верхних слоев вниз, заворачивая цунами верхние воды к низу. Обтекая по куполу серой пеленой, первый слой с гулом прошелся сквозь то место, где я стоял, но только немногие капли упали мне на плечи, когда я, сидя в присядку, доставал из связанного веником добытые хвосты, один из них.

-А, что! — заорал мне в ухо мужик. -Бросай все! Тебе они все равно не понадобятся...Не сдохнешь сейчас, то пойдешь на прокорм рыбам завтра.

И издевательски засмеялся своим тоненьким голосочком.

Я чуть его не послушался, но другой голос молодой девушки, томно пробормотал:

-Так никаких земель не напасешься...

И выдернув из пучка три хвоста я кинул вперед себя чернеющие дымчатые усмирители. Они пролетели через купол даже не заметив последнего. И в тот же миг масса воды, что шла вокруг моего кокона и надо мной, замерла и пропала.

Вообще пропала. Вот была, и не стало ее. Не отхлынула, не испарилась, а просто исчезла как мираж.

-Кровь, она решает все... Если твоя кровь не нашего рода, как ты смеешь, смертный, требовать долю твою? -Проорал мне в ухо сатанеющий голос мужика. -Кто ты, пришедший властно судить и рядить нас? Провааааливаааай!

А я зашептал уже привычные выученные бессонными ночами, слова обряда.

-И свет развеет Тьму... — произнес вслед за мной голос моей защитницы. — Иди по доле своей, она не минует тебя... А в конце пути тебя ждет Суд.

Добавила она, когда слова закончились. И я понял, именно эти слова были зачеркнуты Пашкой. Вымараны пастой чернил. Странно, очень странно.

Я наклонился, и привычно забросил рюкзак за спину, пошел к выходу из защищавшей меня сферы. При моем прикосновении она рассыпалась на блистающие чешуйки. Поймав одну, спрятал ее во внутренний карман рубашки.

-Да он еще и трофеи собирает. -Привычно возмутился мужик-истерик. — Так мы скоро по миру пойдем!

-Оставь его, батенька, -молвила тихим голосом девушка, и еще один голос вторил ей, — пусть его... Пусть идет. Может потеряет по пути...

Назло мужику я поймал еще парочку чешуек, и спрятал их тоже в карман.

-Да... Это переходит все границы... — аж задохнулся от злости голос истеричного мужика. — Он ... он...

-Да вернешь ты себе свои игрушки, — успокаивающе произнес голос защитницы, — рано или поздно, но все равно все к тебе вернется.

И в это время около меня упало что— то сверху. Пляж, на котором я так и шел, завязывая в желтеющем песке, изгибался в правую сторону. Там за поворотом виднелось разрушенное строение. Но тонкий звук падающего тела сверху заставил посмотреть меня вверх. И я бросился к темнеющим камням вдали.

Небо, каскадно изгибаясь, ломаясь и хрустя, падало на землю. Море, которое после цунами волшебно успокоилось, вон там, вдали, вновь наливалось полосой. Я даже догадывался, что это за полоса. И потому я поторопился к тем камням. И вновь понимал, мне не спастись тут у океана. Просто смоет. Ну или кусок с Небес прибьет меня. Или еще что— то случиться.

-А может хватит его испытывать? -спросил голос женщины. -Или, еще не достаточно повеселились?

-Ты, мать, давно путников видела по Дороге Судьбы? — возмутилась девушка. -Пусть он за не пришедших работает...

-Храбра ты стала, Конец и Начало. -Недовольно произнесла Мать. -Лучше бы путника проводила. Тяжел у него путь, а вы еще ершитесь, задачки подкидываете...

-Пусть сам идет, -фыркнул незнакомый голос мужчины. -А то ходят тут всякие, а потом серебряные вилки пропадают... и ложки...

Вот так под бурчание и споры невидимых собеседников, я почти подошел к повороту и к видневшемуся разрушенному зданию. Но, немного не дойдя до него ступил с песка на отполированные камни дороги, и вокруг сгустилась тьма вечера. И буквально через пару шагов, я понял, иду уже по улочке разрушенного города. И нет крыш на домах вокруг, и дерево истлело, и балки тут и там обвалились. А вот, у ступенек в каменный дом, лежат истлевшие от времени кости, что развалились в стороны от прикосновения кончиком моего кроссовка.

А вдалеке я увидел монументальное здание. И точно знал — мне туда. Но только после небольшого отдыха.

Глава 9.1

"Во Вселенной нет случайностей, поэтому ты здесь." Ас Гард.

Тэя.

Убивая свою любовь, я проклинала себя. Меня корёжило и кучевряжило так сильно, как не било даже во время высокой температуры, при перенесенной в детстве пневмонии. Ненависть проникла во все клеточки моего тела, в саму душу, и дух. Я сломалась. Умерла. И воскресла. Переродилась и стала другим человеком. Как иначе можно назвать любовь если не инфекцией? Да ты даже спустя небольшой промежуток времени начинаешь понимаешь, что переболел ею?

И вот я уже спокойно сплю, и даже без лекарств. Я дышу, и даже без эуфелина. Я смеюсь. Еще неумело, и как— то искусно, но этого не замечают окружающие. Это замечаю только я, и моя душа. Она кричит и плачет. Зовет меня бежать. И в основном своем от себя самой. Я ненавижу этот мир, и люблю его. Эта двойственность меня убивает, и все больше времени начинаю проводить одна. Избавляюсь от прошлых связей. Вычеркиваю из своей жизни друзей и подруг, оставляю за плечами только тех нужных, которые мне ни примерно помогут, поддержат. Но и их я режу по живой плоти толстыми ножницами судьбы. И вот я одна. В четырех стенах снятой квартиры. С отключенным телефоном. За плечами три курса меда, и полу законченный четвертый. Впереди туман без определенного внятного проявления будущего. Прошлое окажется в прошлом. Будущее окажется в будущем. Я живу вот тут и сейчас. И поэтому к черте планы и стратегии. Об этом я подумаю завтра, а сейчас я приму седативного и лягу спать. И так я буду лечить свою душу, самое себя неделю, пока не закончится еда в забитом холодильнике, или чуть больше. И пусть весь мир исчезнет из моей жизни.

Я не открою дверь звонившему. Не включу телефон. Не стану сидеть на любимых сайтах и не хочу играть в любимую игру. Мне надо разобраться в себе. И пока этого не произойдет, я собираюсь взять и уйти из этого мира. Спрятаться. Капсулироваться от мира и всего его проявления, кроме воды, электроэнергии и канализации. Подожди меня мир, я вернусь, обещаю. Вот только не уверена, что это буду уже я.

‏מְנֵא מְנֵא תְּקֵל וּפַרְסִין‏‎ .

Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень лёгким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам. (Дан. 5:26-28)