Зверь лютый. Книга 15. Стрелка

Гридни воюют за жалование, бояре — за вотчину. А охотники — за свой интерес. В формате — хабар и полон.

На самом деле, и боярские хоругви состоят, в немалой части, из "охотников" — из тех, кто своей охотой пошёл.

Вокруг каждого боярина — куча народу. Слуги, теремные и дворовые, смерды в вотчине, вольные крестьяне и горожане.

"Клиентские отношения" — не только в Древнем Риме. Живёт себе сапожник в городе, шьёт сапоги боярскому семейству. А тут у него сынок подрос — надо бы отделять. А имение-то делить... не хочется. А тут — поход.

Идёт сапожник к боярину, просит сынка в хоругвь взять. Сходит сынок на войну, принесёт хабар. Глядишь, и девку гожую приволочёт.

Найти себе жену в "Святой Руси" — не просто. А притащит полонянку... Тогда и на свадьбу сильно разоряться не надо.

"В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену — маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза".

И не важно, что будут трепать бабы по посаду:

"Хоть бы баба была, а то так... Ни заду, ни пуза, одна страма. У нас девки глаже ее выгуливаются. В стану — перервать можно, как оса; глазюки — черные, здоровющие, стригеть ими, как сатана, прости бог".

Лишь бы полонянка порчу не навела:

"Шепотом гутарили по хутору, что Прокофьева жена ведьмачит. Сноха Астаховых божилась, будто на второй день троицы, перед светом, видела, как Прокофьева жена, простоволосая и босая, доила на их базу корову. С тех пор ссохлось у коровы вымя в детский кулачок, отбила от молока и вскоре издохла".

Вот такая была бабушка у славного русского казака Григория Мелехова. Да и у него ли одного?

"Тебя не тронем, а бабу твою в землю втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всему хутору без скотины гибнуть...

— Тяни ее, суку, на баз!.. — гахнули у крыльца.

Полчанин Прокофия, намотав на руку волосы турчанки, другой рукой зажимая рот ее, распяленный в крике, бегом протащил ее через сени и кинул под ноги толпе. Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса".

Одна ли она такая была? За тысячу-то лет нашей истории. Полонянка, убиенная доброхотным собранием простых русских людей.

* * *

В нашей хоругви "охотников" нет: у Лазаря нет ещё славы, нет примеров успешного грабежа, удачливости. В других хоругвях — и поболее половины бывает. Бояре своих слуг берегут, дома придерживают.

Цель существования боярской дружины — защита жизни и имущества боярина. Пока боярин в вотчине — оба охраняемых объекта вместе. Охраняешь один — цел и другой. А вот когда в поход идти... Поэтому до половины бойцов остаётся в вотчине. Наиболее верные, надёжные. Способные и неполным составом отбиться от обычных угроз.

Недостача "по головам" восполняется... разными. Преимущественно добровольцами со стороны. Опять же: своего человека надо в поход собрать, вооружить. "Охотник" приходит со своим оружием и припасом.

После удачного похода, вернувшиеся в свои "миры" крестьяне крестьянствуют дальше, вспоминая по праздникам во хмелю, свои храбрости да товарищей боевых.

Не все: часть, попробовав иной жизни, подаются из "мира". Кто в слуги боярские да купецкие, кто в охранники или разбойники. А из разбойничков иные назад — в "охотники". И в караване такие есть — видно по характерным захмычкам, происходящим от специфического образа жизни.

Опять-таки, не у нас: мы и бесславные, и небогатые.

Вот чего в караване нет — чисто "охотничьих" хоругвей.

Время наёмных "компаний" ещё не наступило даже в Европе. На "Святой Руси" есть отряды, которые воюют за деньги и преференции при грабеже. Но это отряды племён (торки, кыпчаки) или государей. Так наёмничали Мономах с Гориславичем в Чехии.

Нанимают не воинов отрядом, но аристократов — князей, ханов. Это — люди. Остальные — "пушечное мясо", быдло, с которым договариваться бессмысленно. Команда Сигурда — экзотика, "заморские гости". Взяты они не "купно", а россыпью, в княжеские гридни.

Даже наши новогородцы, "охотники из Торжка" идут под боярскими стягами. Вот на их два ушкуя я и любуюсь, щурясь от речного блеска. Кораблики сходны с нашими "рязаночками". Чуть длиннее, чуть уже. Главное отличие — килевые. Похожи на "Заморских гостей" Рериха. Глубина корпуса — под два аршина, осадка — один.

В этом-то и беда: на волоках да перекатах с такими лайбами... утомительно. Но новогородцы больше ходят по северным рекам, которые такого низкого меженя не имеют, да по озёрам. Это у нас каждый лишний вершок — чей-то рваный пупок.

Кроме дюжины воинских лодий идут в караване и купеческие. Есть просто попутчики: купцам идти с княжьим караваном безопаснее. Кто в Ярославль идёт, кто в Кострому, кто во Владимир да Суздаль. Дальше — дорога закрыта, дальше — война. Дальше Бряхимов на Стрелке.

В этот год Мордва и Булгар, Ширван и Мазендеран... останутся без русских товаров.

Основная часть купеческого каравана — торг для воинов. Маркитанты речные. Всё, чего не пожелаешь. В разумных пределах. И в неразумных ценах: от городского торга втрое-впятеро-вдесятеро.

У них лодочки всякие, от больших, типа нашей, до маленьких распашных двоек. Подплывает такая метров на десять к борту, на корме пацан лет 12 орёт истошно:

— Дядя! Дядя! Купи! Щука нонешняя! Утром ловленная! Икряная! Сама в рот просится!

Подымает на руках рыбину. Здоровущая. Чуть его самого меньше.

— Купи дядя! Даром отдам!

Конечно — "даром". Щука на нерест пришла. Сейчас её... хоть обожрись. Через месяц — будешь по штучке выискивать. А пока возле каждого куста затопленного — шевеление, плавники торчат и колышутся. Самцы об самку трутся.

— Эй, малой! И почём же?

— Ногата.

— Дам резану за двух.

— Гоже. По рукам. Принимай.

Лодочка подходит к нам с кормы, перебрасывают рыбин, мужики разглядывают, ругают, из одной вылезает икра.

Кто-то бурчит:

— Продешевил наш боярич. Можно было бы и три взять. С таким головой — голыми останемся.

Цену сбили впятеро. Но мнения об успешности сделки — неоднозначные. Продавцы — малолетки, им можно было пол-цены и кулаком по шее отдать.

Кухарь, толстый, ленивый, вечно ноющий мужик с постоянно слезящимися глазами, поминая господа с присными, удручённо оставляет весло — ещё бы кто и поверил в его удручённость — перебирается на корму, начинает потрошить и чистить рыбу. Его периодически матерят: лодка плотно набита барахлом, что-нибудь да испачкает.

* * *

Вообще-то, по календарю — Великий пост. Приуготовление душ христианских к Пасхе. Но как вы себе представляете день гребли, если в понедельники, среды и пятницы — холодная пища без масла один раз в день в вечернее время; во вторники и четверги — горячая пища без масла один раз в день — тоже вечером?

Вот мы, зубами лязгая, с бережка, где ночевали-почивали, подскочили, на зарю перекрестились и в вёсла впёрлись? Ага. На пустой желудок.

Поэтому "идущие по путям — поста не держат". Соответственно, и запрет на рыбу — мимо. Но главное, конечно, солонина. Какой дурак придумал, что сало — украинская еда? Может, потому, что в Центральной России её всегда едят, а на Украине — только по праздникам?

Энгельгард приводит очень точное понимание мужиками соответствия состава пищи и характера работы:

"Известно, как поедаешь, так и поработаешь... при косьбе, например, требуется пища прочная, которая бы к земле тянула, потому что при косьбе нужно крепко стоять на ногах, как пень быть, вбитым в землю каждый момент, когда делаешь взмах косой, наоборот, молотить лучше натощак, чтобы быть полегче...

Чем жирнее пища, тем лучше: "маслом кашу не испортишь", "попова каша с маслицем". Пища хороша, если она жирна, сдобна, масляна. Щи хороши, когда так жирны, "что не продуешь", когда в них много навару, то есть жиру. Деревенская кухарка не скоро может привыкнуть к тому, что бульон должен быть крепок, концентрирован, а не жирен, ее трудно приучить, чтобы она снимала с супа жир; "что это за варево, коли без жиру"...

По-мужицкому, кислота есть необходимейшая составная часть пищи. Без кислого блюда для рабочего — обед не в обед. Кислота составляет для рабочего человека чуть не большую необходимость, чем мясо... Отсутствие кислоты в пище отражается и на количестве работы, и на здоровье, и даже на нравственном состоянии рабочих людей. Уж лучше червивая кислая капуста, чем вовсе без капусты".

* * *

Рада — умница, вкинула нам кадушку кислой капусты. С клюковкой! Другие — у торговцев прикупают.

Народ, вырвавшись из "холодная пища без масла раз в день" — трескает всё. Тем более — хранить негде, большинство припасов надо съесть быстренько. Но у нас... где ж она такого дурня в кухари нашла?

Я — человек тихий. Про таких говорят: "в еде — не переборчив, в одежде — экономен". Нашёл себе куль со ржаными сухарями и грызу помаленьку. А половина нашей хоругви весь вечер сидит в кустах, издавая "запахи и звуки".

Обычно нас ставят на деревенский выгон возле селения. С вечера выгребаем к чистому, чуть подёрнувшемуся свежей яркой зеленью, месту. Утром уходим от вытоптанной, "убитой" земли, с язвами-пепелищами костров, от порубленного, поломанного, ободранного леса.

Про туалетную бумагу объяснять? — Лес — голый: листья обдирают со всего — новых лопухов ещё нет.

Уходим от полосы дерьма, окружающей воинский лагерь за одну ночь по всему периметру. Две ночи на одном месте — не стоим. Толпа людей настолько отравляет природу в месте своего пребывания за одну ночь, что на другую можно и самим потравиться.

Воинство "по-большому" обычно бегают "в кустики". Но "малую нужду" "богатыри святорусские" сливают в реку. Часто — похоругвенно. Выстраиваются строем и сравнивают: у кого струя дальше добьёт. Юнцы, блин. Дети, мать их...

Отсюда же, из реки, набирают воду для похлёбки, для мытья и питья.

"Выше по реке живут плохие люди. Когда наши женщины идут по воду — те выходят из своего города и мочатся в реку" — это не только записки путешественника о Тибете 19 века, это будни православного воинства. Впрочем, воинства любого вероисповедания в эту, во все предшествующие и большую часть последующих эпох.

Коллеги-попаданцы! Вы из унитаза напиться не пробовали? А что ж так? Там-то чистый белый фаянс, который можно надрать до желаемого уровня чистоты, там всяких... пиявок нету.

Кипятить? — Кипяти. На сыром зелёном лесе, от которого лезет во все стороны едучий дым, ещё более усиливающий раздражение голодных, злых, намахавшихся за день вёслами, мужиков. Знакомых, малознакомых, совсем незнакомых...

У каждого — свои тараканы.

В такой толпе индивидуальные тараканы собираются в стаи и перекрёстно размножаются. Чья-то глупость, особенность, просто манера говорить или делать — вдруг распространяется, "овладевает массой". Какое-то время все вдруг начинают говорить при встрече:

— Привет, братан!

И совать кулаком под микитки. Или носить поверх одежды маленькие иконки. Именно — Димитрия Солунского. Или требовать на завтрак обязательно конского щавеля:

— Чтоб стоял! В соседней хоругви мужик есть. Так он кажное утро пучок съедает. Сказывал, наипервейшее средство!

Глава 313

Через несколько дней эта мода пройдёт. Но пока — прислугу, младших и подчинённых, каждую ночь, через "полосу минного поля", гоняют в лес — искать в темноте эти листики. А там...

За средневековыми армиями постоянно идут волчьи стаи, летит вороньё. На месте стоянки всегда остаётся куча объедков. То, что не сгрызли зубы "лысой обезьяны" вполне сгодиться какой-нибудь мохнатой или пернатой морде.

Падальщики, мусорщики, "санитары леса".

Среди двуногих, кроме птичек, есть и бесхвостые. Только силы у хомнутых сапиенсов больше, и соображалка мощнее.

Со стороны глядючи, иной раз, и не отличишь: с какой стороны пограничья — полосы лагерного дерьма — проживает конкретная обезьяна. Наша она, или приблудная. Пока "обезьяна" не начнёт себя "вести". А это уже бывает поздно. Особенно — для слабых и малых. Больных, пьяных, отставших...

Впрочем, и "наши"... бывают странноваты.

* * *

Я не люблю толпу.

Не так. Я прекрасно чувствую себя в толпе. Поймав темп, "музыку" её движения, прохожу её совершенно свободно, "как рыба в воде". Хорошо знаю, какой это кайф — энергетика толпы. Когда мы все... дружно как один... единым движением... слитным возгласом. Когда все вокруг — тебе рады, потому что ты — один из нас, ты — такой же, чувствуешь — так же, хочешь — того же. Ура! Давай! Вперёд! Шайбу!

А потом вдруг... распоротый карман. Монетой работали — профи затачивают монетку, даже бритву в руки не берут.

Но водятся в толпе и "дилетанты". "Пернатые" — с "перьями". Вдруг над ухом:

— Не дёргайся. А то дружка твоего...

И кивает в сторону. А там — товарищ-лох с выпученными глазами и двумя... "собеседниками". Один из которых чуть отводит моему приятелю полу куртки. Чтобы я видел прижатый к печени лоха "ножичек нулевого размера".

А вокруг — густая толпа кассового зала одного из московских аэропортов, "лихие девяностые" и не одного мента в поле зрения.

— Сумочку отдай.

В сумочке — "северная" зарплата для бригады вахтовиков. Без которой семьям нашим не прожить следующие два месяца. А то и больше: ребятам просто не на что вылететь "на севера".

Как лучше? Утирать потом слёзы новоявленной сиделке у одра больного лоха-калеки, на рождении сына которой недавно отплясывал, или смотреть в глаза десятку голодных женщин, за которыми детишки. Некоторых из которых сам из роддома на руках выносил. Которым в следующий месяц-два-три — ни мяса, ни молока.

Нас тогда спасла глупая случайность: вдруг в аэропорт заявился со свитой кто-то из дерьмократических боссов. И наши... "собеседники" мгновенно рассосались. "Вот оно былО и нету". В толпе... если умеешь — не проблема, в два шага.

Дальше... "бережёного — бог бережёт" — я летал один. Трое суток "в одну харю"... нормалёк, держим. Только к концу дороги — зубы звенеть начинают.

"Один в поле не воин" — русская народная мудрость. В "поле" идут толпой. Идут долго, притираясь и примеряясь друг к другу. Знакомясь, завязывая "паутинки" дружбы и вражды, подчинения и начальствования, взаимопомощи и взаимоненависти. Создавая себе репутацию глупости, трусости, бестолковости. Или — разумности, храбрости, основательности.

Это происходит непрерывно, часто — независимо от твоих осознанных действий, от основных свойств личности.

Вылезал из лодки, зацепился, споткнулся, плюхнулся в воду на виду у всего войска...

— Бестолочь, раззява, шагу ступить не умеет...

Всё — появился повод для насмешек, кто-то из добровольных шутников ещё и подтолкнёт при случае.

— Так он же раззява! Он же с борта завсегда падает! Это ж все знают!

Парень стоит по колено в воде, утирает лицо, растерянно смотрит на своих "боевых товарищей". А те — ржут, тычут в него пальцами. И — вёслами, не выпуская на берег:

— Давай, карасик, попляши! Ты ж у нас плясун. А ну-ка — в присядочку! А ну-ка — по речке раком!