Джинкс

Бальзамо нахмурился и украдкой потер ногу.

— А господин Божич, вероятно, сейчас от души поблагодарит господина Бальзамо за потраченные усилия, и подождет нас за дверью. Правильно?

Серб беспомощно взглянул на меня.

— Д-да, конечно... Спасибо вам, уважаемый. Вы... наверняка весьма полезный сотрудник местных служб и прекрасный человек с великолепными ораторскими способностями. Желаю вам счастья и дальнейших успехов в вашем нелегком деле. Господа...

Он коротко кивнул и вышел. Гордый человек.

Тут я сообразил, как нужно будет закончить всю эту ситуацию. Иногда неведение бывает сущим благом. А обида работает куда лучше любой похвалы.

— Озарк, дружище, — добродушно улыбнулся я, приобнимая толстяка. — Долгими тоскливыми ночами в ноябре я часто думаю о твоей прекрасной родине — Италии. И душа моя обливается слезами по горькой судьбине ее прекрасных сыновей. Ты ведь итальянец, верно?

— Точно, — кивнул Бальзамо. Глаза у него затуманились. — Из Кваттро Кастелла, это в предместьях Пармы. Мое настоящее имя — Алессандро Монтефельтро.

— Так вот, друг Алессандро, езжай домой. Ты же хороший, хваткий делец: открой бизнес, делай пармезан, изготовляй ветчину, дави виноград. У тебя уже достаточно денег. Родина ждет. Давай.

— Да, — сказал итальянец. Лицо его медленно менялось. Пропал хитрый прищур, взгляд сделался серьезным и сосредоточенным. — Вы совершенно правы, синьор Сомерхолдер. Мне действительно пора домой, благодарю за напоминание. Приятно было познакомиться.

— А? — сказал я девчонкам, когда бывший жулик Бальзамо, а ныне честный человек Алессандро Монтефельтро вышел из комнаты с высоко поднятой головой. — Видели? Видели? И скажите только, что я его не гениально пристроил? Кто умница? Я умница!

— Ты... — наморщила лоб Славя. — Что ты сделал?

— Как обычно, повернул оружие против человека, его носящего. Как там у Александра Невского: "Кто к нам с чем-то зачем-то, тот у нас от того и того!" Божич эффективно получает противоположность от того, что говорит и хочет. А что он сказал славному Озарку?

— Похвалил его способности и пожелал дальнейших удач на работе в полиции, — хихикнула Мику. — То есть, на самом деле, отбил желание здесь находиться и...

— Пригасил его гипнотические силы, — сказала Лена. — Это очень здорово, правда. Саш, ты молодец.

Я скромно нарисовал лавровый венок у себя над головой.

— Слышал я, что на свете остался лишь один человек в здравом уме, но пока не удалось установить, кто этот разумник. Каждый думает, что именно он, но другие с ним не согласны. Теперь-то, я надеюсь, все сомнения рассеялись?

— Пара-тройка все равно имеется, — хмыкнула Алиса, бросив на меня косой взгляд. Чего это она, интересно? — Давай-ка выбираться из этого дурацкого полицейского управления. А еще лучше — свалим из страны прямо сейчас, на ближайшем самолете. Что-то мне здесь внезапно разонравилось.

— Один момент, солнце мое, — показал я палец, чтобы было понятно, что момент и правда один. — Осталось решить проблему нашего сербского друга.

— А у него есть проблема? — удивилась Славя. — Вроде бы он свободен и даже не особо пострадал из-за всех наших побегушек...

— Есть еще кое-что, — доверительно сказал я. — Сейчас увидите. Только не вмешивайтесь, умоляю.

Четкой начальственной поступью я вышел из кабинета, поманил терпеливого Божича и решительно зашагал в направлении выхода. Часовые у дверей чуть было не отдали мне честь, но в последний момент одумались. Кто же в здравом уме отдает воинское приветствие голливудскому актеру?

Мы покинули здание и оказались под черным ночным небом, полным восхитительно ярких звезд. До чего же красиво... никогда не понимаешь, от чего отказываешься, сидя под бетонным потолком своего кабинета. Но у меня и кабинета-то нет — в этом мое стратегическое преимущество.

Ночь светилась тишиной и прохладой. По лунной темноте бежали серебристые облака.

— Итак, господин Божич, — сказал я. — Здесь наши дороги расходятся. Вы помогли нам, вы освободили вас — на этом сеанс трогательной взаимовыручки следует считать законченным. Всего вам самого лучшего.

Он помотал головой. Седоватые кудри на голове ловили редкий звездный свет.

— Подождите... я же ничего не понял! Вы не объяснили мне... вы говорили, что есть какое-то лекарство...

— Увы, дорогой мой, я, как бы это сказать помягче, соврал. Вы послужили приманкой для этих славных парней на вертолетах, и более ничем. Я вас просто цинично использовал.

— Но зачем? — боли в его глазах могли бы позавидовать кариатиды в местном Акрополе.

— Для своих личных целей. А вы оказались просто подходящим материалом. Вот кто вы такой, господин Божич. Покорный и удобный материал — бездарный и бесполезный сами по себе. Понимаете?

— Я... да. Пожалуй, да. Так оно и есть. Старый легковерный дурак... — он еще больше сгорбился. Еще бы: не каждый день тебя так ловко подставляют те, кто почти успел стать твоим другом.

— Повторяйте это почаще. Желательно вслух. И постоянно держите в памяти, что бы ни случилось. Ну, всего хорошего — метрах в ста по этой дороге ходит автобус до центра, а там разберетесь. Всего хорошего.

— Ух! — осуждающе сказала Славя, когда шарканье униженных подошв серба затихло вдали. — Ты был очень убедителен. Я почти поверила.

— Главное, чтобы поверил он. Сочетание внутреннего оптимизма и тотальной неудачливости — плохая смесь. А вот полное неверие в собственные силы может в его случае свернуть горы.

— Будем надеяться, что так и произойдет, — сказала Лена. Она закинула голову и подставила лицо длинным лунным лучам. — Эх, хотелось бы мне задержаться здесь подольше, осмотреть город, Парфенон, храм Гефеста, стадион...

— Поднять тут температуру до тридцати пяти градусов — в декабре самое то, — ворчливо продолжила этот парад мечтаний Алиса. — Нет, когда приходит время сваливать, нужно сваливать. Мы и так навели здесь слишком много шума. Что у нас осталось ценного в отеле?

— В общем-то... ничего, — подумав, заключил я. — Ксивы разве что, но они один черт засвечены. Сделаем новые. Деньги в сейфе, конечно... Но ничего, найдем способ. А что еще надо совершенно не подозрительным четырем девчонкам и одному ушастому пареньку?

* * *

— И вот почему Славе с Ленкой и Мику достались места в бизнес-классе, а нам нет? — капризно поинтересовалась Алиса тремя часами спустя. Самолет медленно, как сонный и очень неуверенный в себе бегемот, разворачивался на взлетном поле, выруливая на взлет. Стояла обычная нервозная суета: по салону порхали стюардессы, на ломаном английском рассказывая нетрезвым пассажиром, почему они не могут посетить туалет прямо сейчас.

На этот раз она вняла моим мольбам и выбрала совсем скромный облик — какая-то азиатская косплеерша: узенькое скуластое личико, полные губки, темные волосы до лопаток. Фигуру, конечно, все равно умудрилась делать совсем даже не азиатской, но это уже не имело значения: сонные греки один черт не различали фенотипов. Остальные девчонки тоже придумали что-то в этом роде: получилась такая милая корейская делегация, компактно путешествующая по Европе.

А еще я взял со всех клятвенное обещание не злоупотреблять превращениями без особой необходимости: как показала практика, от них часто бывает больше вреда, чем толку.

— Я мог бы поменяться, — зевнул я так широко, что верхняя челюсть на секунду заглянула за спинку кресла. — Посидеть там с милой Леночкой, обсудить последний роман Мураками. Или со Славей поговорить о грандиозных планах на будущее. Худо ли?

— Я тебе посижу, — пообещала Алиса, но как-то неуверенно. — Слушай... ты давно понял?

— Насчет чего?

— Ну, что это была совсем даже не я. Тогда, на пляже?

— Подозревал почти сразу. Особенно когда в номере условная "Лена" подсказала мне насчет пива. Ну, а чтобы прямо догадался... вот только сейчас.

— Мне поначалу обидно было, — сообщила Алиса. Самолет ткнулся в конец взлетной полосы и еще раз развернулся. Засветились бело-зеленые табло насчет курения и ремней. — Что ты не узнал, что рассказывал ей разное, наверное... Рассказывал же, озабоченный!

— Только самую малость, — сказал я. — Не привык еще, понимаешь, к вашему искрометному чувствую юмора и похвальной склонности к розыгрышам.

— Нам показалось, что будет смешно, — пожала она плечами. — Но потом я подумала: это же я тебя вроде как обманула. Будто переодела кого-то в свои шмотки. А ты хотя и повелся, но не до конца, да еще и вытащил нас из очередной переделки вдобавок, и даже помог другим людям, хотя мог бы просто пройти мимо... И, в общем, перестала злиться.

— Добрая ты, — растроганно заметил я. — Люблю я тебя за это.

— Сам ты добрый! — фыркнула она. — То есть... ты же на самом деле очень добрый. И я тебя тоже, наверное, люблю.

— "Наверное", да?

— Дай мне время, — она устроилась в кресле поудобнее и сдула со лба непривычные темные волосы. — Время вместе — это то, что у нас никто не может отнять, верно?

— А то! — сказал я. — Что может быть проще времени?

Самолет взлетал. Земля в иллюминаторе ушла вниз, будто отпрыгивая, будто опасаясь этой длинной серебряной сигары, выбрасывающей из двигателей раскаленный воздух и несгоревший керосин. Я достал из футлярчика беспроводные наушники, воткнул один амбушюр в ухо себе, другой — Алиске, которая положила голову мне на плечо, запустил на телефоне плеер и отжал паузу. Песня началась, будто только того и ждала, почти с конца, но странным образом попадая в такт, в ритм того, как билось сердце. Словно именно для этого она и была предназначена.

А при коммунизме все будет за*бись:

Он наступит скоро, нужно только подождать;

Там все будет бесплатно, там все будет в кайф,

Там, наверное, вообще не надо будет умирать...

— А куда мы летим-то? — одними губами спросила Алиска. — Я так и не посмотрела в билетах.

— Тут недалеко, — сказал я. За окном все еще не было ничего кроме черноты, но скоро это должно было измениться. Рассвет был рядом, я это чувствовал. Чем выше забираешься, тем ближе рассвет. — Тебе понравится.

— Я тебе верю, — пробормотала она, снова закрывая глаза.

"Я тебе верю". И ровный гул самолета, и друзья совсем рядом, за занавеской бизнес-класса, полнейшая неизвестность и тонны приключений впереди. Сонная девушка рядом, и одна музыка у нас в душе.

Что может быть лучше этого?

* * *