Джинкс

Адын

Залив медленно погружался в вечер. Ни ветерка на километры вокруг. Тишь да гладь, легчайшая рябь на воде, да и то, такое впечатление, в основном от моих бултыханий. Солнце нагло садилось прямо в промежуток между двумя рядами гор, словно ему кто-то подсказал, что так будет живописнее. Тонкие конвои облаков проскальзывали там, словно лазутчики, на несколько минут подсвечиваясь ярко-оранжевым светом.

Из ближайшей рощи стрекотали цикады, соревнуясь по громкости с взлетающим вертолетом, в заливе тихо дремали лодки, в которых перекликались своими гортанными голосами неторопливые греческие рыбаки, в воздухе пахло солью и сухим деревом. Красота вокруг стояла невыносимая.

Я медленно махал руками, лежа на спине, паря наподобие довольного пельменя в теплой соленой воде, направив незагорелое лицо в прохладную атмосферу и наслаждаясь минутами покоя. Заслужили мы его после всех этих суматошных недель в серых скучных столицах, или как?

Небо над головой медленно темнело, но, если не приглядываться, это было почти незаметно. Темно-красный переходил в фиолетовый, а где-то в зените все становилось уже насыщенным синим, сочным, завораживающим. На востоке же сквозь атмосферу проглядывали первые тоненькие звезды. Венера там, что ли? С астрономией у меня всегда было так себе.

Неожиданная волна плеснула в лицо и прервала философские мысли. Я выплюнул соленые слюни, с неохотой опустил ноги на каменистое дно — тут водились маленькие рыбешки, очень любящие объедать кожу со ступней неосторожных путешественников — и гигантскими, хоть и медленными прыжками отправился к берегу.

Дно здесь повышалось внезапно и резко, так что еще секунду назад я стоял в прохладной воде буквально по горло, а уже в следующий момент выбирался на длинный галечный пляж, сверкая всеми частями своего выдающегося организма. Высоко поднимая ноги, словно патриархальный старовер, и капая на белые камни брызгами с плавок, подошел к разлапистому зонтику и плюхнулся на шезлонг.

— Как водичка? — лениво поинтересовалась сногсшибательная блондинка, присаживаясь рядом.

— Прекрасная, рекомендую, — вежливо сказал я, осматривая неожиданное соседство. Густая грива светлых волос торчала во все стороны, как будто девушка только что встала с постели. Милое, хотя и самую малость капризное личико с соблазнительными ямочками на щеках, крошечная родинка над верхней губой, темные брови вразлет — говорят, при светлых волосах это признак аристократизма — чуть прищуренные серые глаза...

Я с усилием отвел взгляд от лица, и чуть не захлебнулся оставшейся в организме слюной. Роскошное у нее было тело, чего уж там, и даже купальник ничего особенно не скрывал, а наоборот, мастерски подчеркивал нужные изгибы и выпуклости. На изящном запястье поблескивал простой коралловый браслет. Ценительница тонких намеков, значит.

— Кхе... — сказал я. Девушка качнула головой.

— Будем считать это за комплимент. Нравится?

Я самую малость пришел в себя.

— Предупреждать же надо. Я бы хотя бы водолазный шлем одел. С целью предохранения. И труселя свинцовые.

Блондинка с интересом взглянула на мои отнюдь не свинцовые труселя.

— Да ладно, ты и сам вполне ничего. Мускулы вон какие отрастил.

— Это не мускулы, — сказал я и покраснел. Девушка сделала страшные глаза (получилось так себе, очень уж она была хороша).

— М-м-м... А ты знаешь, как понравиться даме! Может, сходим в клуб, развлечемся?

Она тряхнула выгоревшей гривой, и я вдруг вспомнил, у кого была точно такая же.

— Обязательно пойдем, — сказал я. — Но потом. Потому что зима на носу, закрыто все. А ты ведь — Кейт Аптон, верно?

Девушка смущенно потупилась.

— Может быть... разве это важно?

— Ладно, пошутили и хватит, — я поднялся с шезлонга. Все-таки по вечерам в ноябре даже на Пелопоннесе становится прохладно. Особенно когда ты только что из воды, а ветерок уже даже не поддувает, а вполне покусывает за всякое обнаженное, и вовсе даже не ласково. -Побежали обратно в отель, Алиска. Очень мне интересно, как ты на ходу будешь в этими двумя малышками управляться.

* * *

— А как... ты... узнал... что это я? — пропыхтела Алиса тремя минутами позднее, когда мы шумно проскакали по покрытому для удобства досками пляжу, одолели с полдюжины ступенек и взобрались на небольшую террасу, где располагались основные здания отеля. "Кионис", не самый известный и раскрученный, но один из лучших в этих местах. Переделан из личной виллы какого-то рифмоплета, а уж эта братия явно знала, где селиться, да и строила для себя основательно, с любовью и тщанием.

Мы остановились отдышаться. Вечер уже полностью отвоевал небесное поле боя — над головами у нас раскинулась привольная синеватая темнота. Мерцали теплым желтоватым светом фонари, расходуя накопленное за день тепло, над крышами рваными тенями скользили нахальные летучие мыши, в ресторане "Паркерз" по соседству приглашающе звякали тарелками.

— Элементарно, мой дорогой Ватсон, — сказал я. — Первый намек — браслет на руке, где ты раньше галстук носила. Помнишь, в лагере?

— Да ну, кто угодно мог такое же нацепить... — фыркнула пренебрежительно рыжая... впрочем, в данный момент совершенно не рыжая Алиса. — А второй?

— Моя фотографическая память. Думаю, настоящая Кейт Аптон не так демократична, чтобы запросто отдыхать посреди каменистых пляжей центральной Греции. Плюс ты даже отнекиваться не стала. Остальные тоже сегодня экспериментировали?

— А как же! Сможешь угадать, кто есть кто — с меня шоколадка. Молочная, пористая, большая!

— Ну, нет, — сказал я солидно. — Шоколадка мне сейчас не очень интересна — быстрые углеводы, а у меня, сама понимаешь, режим. А вот как насчет...

Алиса дослушала до конца и покраснела, как помидор — в новом теле сдерживающие функции осваивались не сразу, вспомните хотя бы момент с труселями — после чего привычно нахмурилась.

— Ну... ладно! Но я тогда усложняю задачу: тебе придется угадать, не начиная с девчонками разговор. Чисто по внешним характеристикам!

— Пуркуа па? — сказал я со своим лучшим прононсом. Мы проскользнули в вестибюль отеля, синхронно глянули в огромное панорамное зеркало — ну до чего же славное зрелище! Белокурая бестия с идеальными формами и мускулистый античный бог с идиотской ухмылкой на скуластом лице — после чего я уверенно ткнул пальцем в кнопку вызова лифта.

— Мне тут, кстати, пришел в голову еще один довод в пользу того, что ты — это ты, — заметил я светским тоном. — Кто бы еще плюхнулся в шезлонг и принялся заигрывать со мной, не рискуя встретить новый день с расцарапанной физиономией?

Лифт приехал вниз и, предупредительно звякнув, распахнул двери. Дескать, даже если вы слепые, дорогие товарищи пассажиры, я тут, я прибыл и буду немеряно счастлив отвезти вас куда прикажете. А прикажете вы вверх, потому что больше никуда ездить я не умею. Смиритесь с этим неприятным фактом, и все будет хорошо.

Мы смирились и зашли.

— Ха! — сказала Алиса. — Ты, значит, такого высокого мнения о себе?

— Просто трезво оцениваю твой огненный темперамент. — Второй этаж оказался сразу над первым, так что путешествие не заняло много времени. Блестящие плиточные полы и потолки бросались друг в друга коротким эхом. Ряды дверей на почтительном расстоянии друг от друга. Я же говорю — очень приличный отель. — У кого там девчонки тусуются, у нас или Слави?

— У нас, — сказала девушка, отобрав лидерство и уверенно вышагивая впереди меня по коридору. Я, в сущности, ничуть не возражал — купальник у нее, как вы помните, был очень хорош по дизайну, но довольно скуден количественно, и круглая загорелая попка подрагивала при ходьбе с исключительно приятной амплитудой.

Алиса стукнула кулачком в дверь с яркой табличкой "410" и еще одной "Please do not disturb":

— Эй, вы там, внутри! Открывай ворота! Едет пан Сирота!

— Народное творчество, — сказал я. — Это хорошо. Это мы одобряем.

Щелкнул замок. Алиса развернулась, прижалась к двери спиной, словно растекаясь по ней, и так, задом наперед, и въехала в комнату. Я-то, конечно, зашел горделивой походкой Дона Тамео, как и положено порядочному латифундисту, стратегическому гению и повелителю реальности. Хотя другие могли бы сказать, что это был дикий прыжок мексиканского тушкана в период жесткого обострения остеохондроза.

В номере — вообще-то апартаменты, но мы не гордые, и к тому же малообразованные, нехай будет номер — были задернуты все шторы, скрывая великолепный вид на Коринфский залив, и работал телевизор, показывая какую-то дурацкую викторину с ведущим, набриолиненым по моде сороковых годов. Да, отстали они тут, в Греции, от последних достижений прогресса.

— По какому поводу пьем? — закричал я без паузы, орлиным взором увидев на столе початую бутылку легкого красного вина. Со слабоалкоголкой тут имелись серьезные трудности, было только довольно скверное пиво и пойло с метким названием "резина", производимое из натуральной смолы. Еще в наличии была виноградная водка по фамилии "узо", но хлестать эту мутную жижу с устойчивым запахом лекарств и больнички безо всякой закуси, да еще и на ночь глядя, не представлялось вдохновенным решением. Так что...

Что было "так что", я додумать не успел, потому что споткнулся взглядом о разлегшихся вокруг стола на мягких креслах девушек. Вот только к знакомым девчонкам из "Совенка" они не имели никакого отношения!

— Военный совет, — улыбнулась мне кареглазая и темноволосая красавица, смутно похожая на Энн Хэтэуэй. Темное монокини скрывало большую часть ее прелестей, но даже доступная осмотру часть намекала, что девушка очень, просто исключительно хороша. — По некоторым актуальным вопросам. Наконец-то все в сборе.

Ага, понятно. Бал-маскарад, это мы можем. Кто скрывается под маской Красной Смерти? Сэр Эдгар Аллан Поэ, кто же еще.

— Эмили Ратаковски, вот! — победно ткнул я в нее пальцем. — Полячка, и как все полячки, невероятно утонченна и горяча — мне друг рассказывал! А что он еще мне рассказывал — того я вам не скажу, не доросли еще такие слова слушать. И не просите даже, развратницы!

Растянувшаяся неподалеку принцесса с явными латиноамериканскими корнями одобрительно захихикала, но поймав мой суровый взгляд, тут же затихла и только отсалютовала мне почти полным стаканом чего-то красного.

— Ана де Армас! — воскликнул я, поворачиваясь из стороны в сторону вроде некстати ожившего вентилятора. — Киноактриса и модель со свободолюбивой Кубы! Кува либре! Что, кстати, наводит меня на мысль о...

Я поискал подходящий стакан с коктейлем, но ничего подобного не нашел. Забившаяся в угол светловолосая милашка пришла на помощь, тонким пальчиком указав правильное направление — там, в минибаре, хранился мой секретный запас, прихваченный из гостеприимного Брюсселя: литровая банка вкуснейшего фруктового пива "крик". С рыком погибающего от бронхита кита я вцепился в трофей и приник к горлышку. Соленая морская вода, знаете ли, обостряет жажду. И никакого алкоголизма.

А моя спасительница...

— Какие люди, и все без охраны! Это же Вера Брежнева! Причем не нынешняя Вера, малость остепенившаяся и отяжелевшая, а юная двадцатилетняя соблазнительница из тех далеких, почти былинных времен, когда я еще учился в институте! Очень толковая маскировка, одобряю — и даже схожесть с нашей прекрасной Кейт Аптон не может помешать: в случае чего просто скажете, что сестры. Двоюродные.

Закончив эту мудрую мысль, я утер пот с мокрого лба, окинул взглядом стройный фронт из малоизвестных актрис и моделей, и расплылся в довольной улыбке. Люблю я их все же, хоть в таком облике, хоть в любом другом. И не объяснить этого словами, и даже картинку не нарисовать для непонятливых, но только ясно одно: ради них можно не только в огонь и воду шагнуть, но даже и по горящему напалму прогуляться, и даже нырнуть в ядерные внутренности остывающей звезды. Просто потому, что огорчать эти небесные создания нет никакой возможности.

Ладно, я уже понял, что нужно дать чуточку дополнительной информации, а то я пока что тут в одиночку скалюсь, верно? Дело вот в чем: после Москвы, и особенно после Брюсселя, где мы провернули лихой налет на штаб-квартиру НАТО и поставили очередную галочку в списке добрых дел от тети Виолы (о чем позднее), я сообразил, что пора бы малость развеяться и отдохнуть от трудов праведных.

Пониманию способствовала неслабая автомобильная погоня по живописным, хотя и скучноватым окрестностям столицы Бельгии, а также печальное осознание того факта, что растыканные по всем углам и переулкам камеры уже наверняка срисовали наши физиономии и отправили их куда следует. Отправляться в таких условиях в аэропорт показалось не лучшей стратегией: даже закутанные в модные толстовки с черными очками в пол-лица, на самолет мы таким макаром не поднялись бы никак. Что делать?

Решение обнаружила — хотя и случайно, но очень кстати — не в меру пристрастившаяся к макияжу Мику. Красясь перед крохотным зеркальцем в нашем номере, она пробормотала что-то про желание увеличить глаза, чтобы не приходилось рисовать такие гигантские стрелки, и тут же ахнула так громко, что у Алисы выпали из рук палочки, которыми она наворачивала лапшу удон из картонной коробки за три евро, купленной в киоске на углу.

— Что такое? Ты снова не на шутку поражена собственной красотой? — Алиса иногда могла быть почти остроумной, все равно, правда, существенно недотягивая до моего уровня.

— Нет! Смотрите! А-ах! Вот это да! Смотрите-смотрите! — Мику уставилась на нас, для наглядности даже придержав свои неуемные косы и разведя их в стороны, вроде театральных кулис.

— Ничего себе... — прошептала Лена, придвигаясь к девушке и разглядывая ее так близко, что у более разнузданного человека непременно возникли бы всякие странные мысли. Но поскольку я не он, то не смогу вам о них рассказать буквально ничего.

В общем, дело оказалось ясным — глаза у Мику стали заметно больше, почти как у девочек в китайских порнографических мультиках "аниме", и вовсе не от удивления. Никакой боли, никаких разрывов поврежденных мышц и нервов, обыкновенное чудо — к чему, кстати говоря, стоило бы привыкнуть, учитывая наш не до конца нормальный образ жизни.

Надо сказать, что и сама концепция "чуда" оказалась очень легка для восприятия подростками, которыми мы сейчас как раз и были, чего уж там. А потому дальнейшие эксперименты воспоследовали немедленно.

Выяснилось, что мы в силах довольно радикально менять собственную внешность, пол, расу и прочие отличительные признаки. Отрастить лишнюю голову, правда, не получилось, но в рамках гуманоидных метаморфоз возможности наши оказались весьма широки. Правда, в силу неопытности, получившиеся монстрики были, в большинстве своем, забракованы в угоду текущим надобностям. А надобности в данный момент были обыкновенные — свалить из Брюсселя на ближайшем самолете, не заинтересовав при этом соответствующие службы.

Тут-то мне и пришла в голову золотая идея полистать наваленные на столах гостиничного номера журналы для разнообразных надобностей широких слоев населения. В основном там валялась какая-то слежавшаяся кулинария и желтая пресса про омерзительные привычки местных знаменитостей, но попадалось и ничего. Модные журналы, скажем.

Понимайте правильно — омоложенные безжалостной косметической медициной личика олигархических жен вызывали, конечно, понятные эмоции, но нам нужно было что-то чуточку менее приметное. Фотомодели и актрисы отпадали. Но и мое насквозь разумное предложение сфоткать десяток человек на улице и одолжить их внешность (Славя по своему языческому обыкновению назвала это "перекидываться", остальные применили политкорректный термин "чертова магия") девчонки отвергли. Почему? По кочану. "Они слишком обычные, а пока найдем подходящий вариант, нас срисуют и поднимут шум".

Такова гениальная и безжалостная женская логика.

По итогам длительных дискуссий, включавших бой посуды и краткие истерики, было все-таки принято решение замаскироваться под знаменитостей. Красивых знаменитостей! Но максимально замаскированных при помощи косметики или ее отсутствия. Вот Меган Фокс, скажем — кто ее узнает без тонны макияжа или с панковской прической? Мой мышиный писк "девчонки, да вы наглухо рехнулись!" был коллективно проигнорирован, как неконструктивный.

Справедливости ради, это и правда сработало. Алиса стала белокурой красавицей по имени Хлоя Моретц, Славя перекинулась-таки в роковую демонессу Меган, Лена довольно-таки ожидаемо выбрала интеллигентную Эмму Уотсон, а Мику — эту девчонку из "Дневников вампира", как ее... Нину Добрев, вот. Мне досталась личина какого-то бледного длинноволосого парня с мерзко капризным выражением лица, даже не стал интересоваться его биографией. Маска и есть маска.

С документами было заметно меньше проблем — Виола снабдила толковыми корочками, куда можно было впечатывать нужные имена и фотки буквально на ходу. А вот дурацкое решение хватать лица мировых знаменитостей аукнулось в аэропорту сразу же: нас принялись узнавать, почти всякий фанател или хотя бы знал кого-то из великолепной пятерки. Тихий побег из взбудораженного курятника вот-вот мог обернуться громким скандалом и вовсе международного уровня — а такое было нам нужно чуть менее, чем никак.

Удачную идею подсказал, по обыкновению, я. Нырнул в сконфуженный кружок голливудских красавиц и располагающим баритоном сказал четыре простых слова: "Ведите себя как мрази". На секунду установилась пораженная тишина, потом громко загоготала своей германской глоткой Алиса, чуть позже к ней присоединилась стриженная (для конспирации!) Ленка. А потом и другие подтянулись. Так и пошло: теперь люди бросали на нашу веселящуюся компашку только гневные взгляды, делали для себя вывод "молодые придурки" и напрочь исключали из своего списка приоритетов.

Психология все же великая штука: хочешь стать незаметным — веди себя как говно. Говна в мире много, и окружающие отлично научились его отфильтровывать. Так мы и провели весь полет: непрерывно вопя, бросаясь грязными шутками, пустыми бутылками и пакетиками из-под соленого арахиса. Стюардессы и пассажиры нас возненавидели, но, ненавидя, игнорировали. Побег прошел благополучно, хотя на будущее я поставил девчонкам условие — если и "перекидываться", то как минимум в людей, не слишком известных в этой части земного шара. Пока вроде получалось.

Будем считать, что это был краткий, но емкий мастер-класс по предшествующим событиям, вроде как в начале нового сериального сезона говорят: "Ранее в "Веселых приключениях бравого пионера Ружички!". Возвращаемся опять в гостиничный номер, где вот-вот должен произойти судьбоносный разговор.

— А по какой причине военный совет, кстати? И отчего я не приглашен?

— Мы приглашали, — тихо сказала "Вера", метнув короткий взгляд на "Кейт". — Видимо, не очень успешно.

— Ну, я же привела, — хихикнула та. — Кстати, Саш, ты называть-то нас настоящими именами будешь, или как? Наш спор все еще в силе?

— Не вопрос, дорогая, — я шутовски раскланялся. — Эмили — это Славя, тут и думать нечего, твое добродушное нутро никаким польским гонором не скроешь. Очаровательная кубинка — Мику. Всегда в добром расположении духа, тут ошибиться нельзя. Скромница Вера — понятное дело, Леночка. Спасибо за наводку на пивас, без него мне пришлось бы туго.

Лена хотела что-то сказать, но покраснела и потупилась.

— В общем, — сказала Мику, приканчивая мой стакан, — собственно говоря, на повестке дня два вопроса: сегодня вечером на опушке леса Ксенокост рядом с виллой состоится бенефис всемирно известного гипнотизера и иллюзиониста Озарка Бальзамо. Вот мы и размышляем, идти или нет?

— Идти, — сказал я. — Вот и разобрались с повесткой. Айда ужинать?

— Тихо, — остановила мой порыв Алиса. — Еще есть второй вопрос, он важнее. Не пора ли нам отсюда, мягко говоря, свалить?

Я принял вид обиженного негра с хлопковых плантаций Луизианы.

— А чего так? Море теплое, двадцать один градус, погода прекрасная — плюс двадцать пять. Солнышко светит, море волнуется, отель замечательный, персонал называет "сэрами" да "мадам" — худо ли? Или вам больше по нраву сырая Москва или опрятный, но серенький Брюссель?

— Вот, я как раз об этом, — сказала Алиса, усмехнувшись. — О погоде. Скажи, тебя ничего не смущает?

— А должно? По-моему, оптимальная температура для... гм.

Все-таки я удивительно тупой.

— Аллилуйя, наш гений начал думать! На дворе, Сашенька, если ты не забыл — конец ноября. Да, это теплая центральная Греция и закрытый от всех ветров залив, но все равно накануне зимы здесь не может быть плюс двадцать пять! А мы самим своим присутствием улучшаем погоду практически до райской!

— Местные жители уже разворачивают рюкзаки с прохладительными напитками, открывают магазины! — затараторила Мику, немного, впрочем, сдерживаясь. — Газеты местные в Кинте вышли с заголовками "Новый пляжный сезон: почему у Киониса получилось".

— Мы начинаем привлекать внимание, — подытожила Славя. — И не только мы сами, а именно это место. А это неправильно.

— Так, основания для вашего призыва валить понятны, — сказал я, прикинув палец к носу. — Но что мешает нам перекинуться обратно... или в кого-нибудь нового... и жить себе дальше? Денег у нас после Брюсселя порядочно, основную работу по заданию Виолы мы выполнили, остался только этот... как его... Роанапур, так почему бы и нет?

— Потому что зима близко, Саша Ружичка, — загробным голосом сказала Лена.

— Верно, — Славя кивнула. — И с каждым новым днем эта аномальная температура будет выглядеть все более и более странной. А пятеро бесследно исчезнувших постояльцев... и появление совершенно других четырех девушек и одного парня...

— Снова-таки привлечет внимание, — закончил я. — Поначалу персонала отеля, а потом и еще кого-нибудь. Я понял, завтра же съедем в более теплые края. На сказочное Бали? Шри-Ланку? В Кутаиси? И главный вопрос: поужинать-то мы, по крайней мере, успеем? И на концерт этого вашего Дона Болвано сможем сходить? А то живем себе тихо-мирно, и вдруг как подорвались все: бежать! На волю, в пампасы! Никакого отдохновения рабочему человеку.

— Ты, рабочий человек, поменьше бы в море плескался, кубиками пресса разгоняя чаек, тогда бы слышал и про то, как мы отъезд обсуждали, и еще много чего. Лентяй!

— Странно слышать это именно от тебя, Алисонька, — непритворно загрустил я. — Не припоминаю твою фамилию среди списка ударников в "Совенке". Слушал плохо, наверное.

— Ладно, — неожиданно сказала Лена. — На ужин мы уже не успеваем, так что давайте, наверное, отправимся сразу на представление. Закончим культурную программу.

Вот зря они так нервничают все, зря! От отдыха нужно получать удовольствие, иначе какой же это отдых?

Королевским жестом я пропустил девушек на выход, в очередной раз подивившись непревзойденному качеству маскировки. Догнал шедшую последней Алиску в коридоре.

— Кстати, как там обещанный по условиям спора выигрыш?

— А? — девушка обернулась непонимающе. — Никакого выигрыша. Ты продул.

— Как так?

— Так ведь заговорил же. Сразу начал молоть своим глупым языком без костей и все испортил. Не в этот раз, Саш.

И ушла, все так же призывно виляя крепкой своей попкой. Да, с этим определенно стоило что-то решать.

Выходя из номера, я захватил маркер, и сейчас, сделав гамлетовскую паузу, вернулся к двери и зачеркнул пару букв на табличке "Не беспокоить". Заменил "dis" на "mas", только и всего.

* * *

Дыва

— Представьте, что вы находитесь в цветущем зеленом лесу. Тихо шумят в вышине кроны, могучие стволы загораживают обзор, и весь ваш мир — это то, что находится на вашей полянке. Вы можете расположить там все, что вам дорого, близко. Представляете — абсолютно все. Над вашей головой бесконечное синее небо, светит ласковое солнце, вокруг только пение птиц. Райское место, не правда ли?

Мягкий голос фокусника и экстрасенса Озарка Бальзамо действовал обволакивающе и навевал сонливость. Но тут даже человек с воображением слабым, как мои шансы повстречать главу местного КГБ, легко мог следовать за его построениями. Сеанс гипноза проходил на опушке знаменитого реликтового леса Ксенокаст, где предусмотрительные греки выстроили небольшой амфитеатр для разных уважаемых гостей, каковых набралось, между прочим, несколько десятков: этот парень Бальзамо был, видимо, и правда известен, а чудесные свойства аномально теплого пляжа Кионис привлекли дополнительных зрителей. Чему и сам экстрасенс, и все причастные оказались только рады: билеты на представление стоили недешево.

— Что вы видите рядом с собой на этой прекрасной поляне? — ласково спросил голос. — О чем думаете?

Я-то отлично знал, о чем: нашем давешнем налете на старое здание НАТО на Авеню де Бурже в Брюсселе. Он стоял предпоследним в списке целей, переданным мне Виолой, и последним, возле которого стояла пометка "Обязательно!". Поэтому единственным вопросом, шныряющем по моей пустой бестолковке было "А не напортачили ли мы во времена оны?" Ну, может, не стоило скакать по дубовым столам Свевероатлантического совета а-ля Жан Маре со штурмовой винтовкой наперевес? Или, скажем, острить по поводу лысины Главнокомандующего объединенными силами в Европе, генерала Бридлава? Кстати, именно тогда оказалось, что если громко крикнуть "не стрелять!", то оружие у охраны и впрямь стрелять откажется — очень вовремя мы это выяснили, скажем честно, с точностью до секунды, как в старой рекламе про Цезаря.

По всему выходило, что справились на "терпимо". Все кирпичики и закладки Виолы помаленьку становились на место, как кусочки мозаики, и по всему было видать, что медсестра "Совенка" — яркий представитель течения постмодернизма. Ну, или я все еще чего-то не понимал.

— Расскажите нам, — вкрадчиво сказал экстрасенс Бальзамо. — Как ваше имя? Что вас тяготит?

Я опасливо растопырил отяжелевшие веки, но опасности не было: маг и волшебник — одышливый пухлый тип с вечной полуулыбкой на круглом лице и в сером шерстяном костюме — обращался не ко мне. Он массивной горой возвышался над Алисой, которая чинно сидела себе между худой, похожей на балтийскую шпротину, скандинавкой, и каким-то довольно потрепанным длинноволосым мужчиной в неновом деловом костюме.

Есть мнение, сейчас рыжая даст стране угля!

— Меня зовут пани Аннели Ханьбицкая, и... у меня большое горе, сеньор Бальзамо, — дрожащим голосом сказала Алиса. Волосы свои роскошные она, для пущей неприметности, стянула в длинный хвост и больше всего напоминала сейчас яркую, но, в общем, обыкновенную школьницу из дорогого английского колледжа. — Я ищу своего давно потерянного старшего брата, Оскара.

Вот, отлично же! Индийское кино — наш выбор; в плане идиотизма с ним могут на равных тягаться только российские сериалы.

— Это же замечательно! — с совершенно неуместной акцентуацией, но энергично закричал экстрасенс. — Я чувствую сильнейшее ментальное поле, мадемуазель; используя его, мы легко сможем вам помочь! Ощущение, что ваш брат находится совсем рядом... возможно... возможно даже здесь, на этом самом побережье!

Бальзамо вприпрыжку прошелся по песчаной арене. Его возбуждение казалось почти неприличным.

— Я ощущаю... его... мысли! — мастерски интонируя, воскликнул мнимый гипнотизер, и аудитория послушно ахнула. — Он тоже давно искал вас, синьора! И сегодня... он... здесь!

Очередной потрясенный ах.

— Вот он! — толстый парень взял верхнее "ля". — Вот он, леди и джентльмены!

Он указал на меня, замершего от неожиданности на низенькой лавке до полной окаменелости. Маленькие глазки персонажа победно сверкнули. Я кашлянул и приготовился родить что-нибудь остроумное. "Я твой отец, Бальзамо", скажем.

И здесь случилось это.

В таких случаях хорошо писать что-нибудь вроде: "тридцать лет спустя, сидя в Тюремной Башне старого замка Гримдарк, обломком заточенной ложки он нацарапал на влажной стене "я все еще не знаю, что это было", после чего вскрыл себе вены, и падающий сквозь дырявую крышу дождь заливал его расширенные от удивления глаза", но только слова-то были напрочь правдивые. Я и правда понятия не имел, что это было — да и как это описать, в общем, тоже. Поэтому ограничимся примитивной констатацией.

Что-то случилось. Это можно сравнить с морской волной, набегающей на песчаный пляж: влажные замки, детские ямы и траншеи заливает соленая пена, и контуры мгновенно оплывают, проседают, превращаясь в жалкие обмылки себя прежних. И только человек с хорошим воображением сможет сказать: "вот это — замок", глядя на полдюжины приземистых холмиков у линии прибоя.

Нечто подобное было и здесь. Только теперь это происходило внутри меня. В моей голове. Все менялось, быстро и неузнаваемо. Начиная с воспоминаний.

Вихрь.

Смерч.

Цунами.

Еще это напоминало пробуждение после чертовски реалистичного сюжетного сна: в голове еще остывают раскаленные команды и мотивации, мозг продолжает работать над решением тамошних проблем и задач, а ты сидишь, такой задумчивый и мутный и потихоньку думаешь: что это все было? Зачем все это было? Кто все эти люди?

И все рушится лавиной — ты понимаешь, что все, происходившее с тобой еще минуту назад, было нереальным.

Или нет?

— В детстве вы были с ним очень близки, не так ли, сеньора Аннели?

— Да...

Память затопили радостные детские воспоминания: вот я, юный англосакс по имени Оскар, бегу по кислотно-зеленому газону, и мы только что закончили выплачивать кредит за дом, и на крыльце стоят родители и снимают меня на маленькую ручную камеру; а вот моя сестренка, Ани, на два года младше, но у нее уже фамилия маминого нынешнего мужа...

— Злая судьба разбросала вас по разным странам... это была авиакатастрофа, верно? Нет-нет! Вот оно! Землетрясение!

— Мы жили в Калифорнии, сеньор Бальзамо, там такое не редкость...

Голос у Алисы — то есть, что это я, Аннели, конечно же! — делался все уверенней. Непонятно откуда взявшиеся воспоминания перекраивали реальность в режиме реального времени. Эта сволочь Бальзамо был невероятно сильным... кем? Гипнотизером? Да, но гораздо круче. Его слова умели изменять чужую жизнь не хуже новостных программ "Си-эн-эн". Его слова умели изменять прошлое.

Нахлынула новая волна словно пропечатанных на старой пленке образов. Рассыпающиеся, будто пряничные домики из дурацкой сказки, дороги и аккуратные ряды коттеджей, проваливающиеся в извилистые черные трещины, сползающие в океанскую воду... крики людей, панические клаксоны автомобилей... заунывный вой самолетов, пытающихся зайти на посадку на аэродроме, которого вдруг не стало... испуганное личико Аннели — светлые кудряшки парят солнечным облаком — и ее срывающийся голос: "братик, придумай что-нибудь... спаси нас!".

На глазах у меня проступили слезы гордости от принятого тогда мужественного решения — а ведь мне было всего пятнадцать!

— Господи! — выдохнул кто-то рядом, и я с трудом вернулся на полянку у леса. Рядом с Аннели восхищенно тряс головой тот самый печальный потрепанный парень в костюме. Новые воспоминания теснились в мозгу, словно пытаясь уложиться в аккуратные паллеты. Человеческая психика чертовски пластична. Она умеет выкарабкиваться из таких пропастей, что вам и не снилось. Вот только это не всегда хорошо.

— Поднимитесь, Оскар! — громогласно закричал экстрасенс. Я скрипнул коленями и встал. Тело было как чужое.

Гром аплодисментов. Бежит ко мне, раскинув руки, как в кино, Аннели, светлые волосы парят на неслышном ветру, на лице — недоверчивая радость. На заднем плане играет торжественная музыка, как на телешоу, видны ошеломленные лица зрителей, какие-то смутно знакомые девушки, плачущие от счастья...

— Они встретились! — прокомментировал очевидное Бальзамо. — Случилось чудо! Брат и сестра нашли друг друга!

Сестренка ткнулась лицом мне в грудь, я нырнул носом в ее роскошные волосы... Странно, почему они не рыжие? Ведь я помню ее рыжей...

Помню ли?

— Что-то невероятное! — не сдерживаясь, воскликнул скучный тип, что сидел рядом с Аннели. — Какие способности! Этот человек — настоящий волшебник! До чего же славно у него все получилось!

...И тут, как говорится в известной книге, с глаз моих спала пелена.

Громовые аплодисменты.

— А? — непонимающе сказала Алиса, задирая голову и старательно морща лоб. — Что это было-то, Саш? Что за сеанс одновременного гипноза? Да как убедительно-то... я прямо увидела все эти землетрясения, улочки, аэродром... И ты прямо героем себя вел... то есть не ты, а Оскар этот...

— Позже, Алиска, — сказал я железным голосом, отлепляя девушку от себя. Вот так, значит. Вот так раз. Раз так вот... Сейчас нужно быть очень осторожным, парень. Представь, что ступаешь по тонкому льду, под которым тебя ждут внимательные пираньи. Ты имеешь дело с человеком, способности которого равны твоим или превосходят их. У тебя почему-то получилось выстоять в первый раз, но второй можешь не выплыть. — Стой пока с дурацкой улыбкой, играй роль.

Твердым шагом я подошел к экстрасенсу, сидевшему на крайней лавочке и утиравшему пот с по-ленински высокого лба.

— Весьма вами благодарен, сеньор, — голос у меня был как у типичного Оскара, золотого болвана с рыцарским мечом. — Благодарствую от чистого сердца. Я наконец нашел сестру, которую потерял... много лет назад. Я уже давно утратил всякую надежду...

Будем надеяться, что легкая дезориентация и замороженная мимика — обычное дело для пациентов этого недоброго Айболита.

Сам Айболит, кстати, лыбился устало и чуть напряженно. Непросто ему даются такие штуки, сразу видно.

— Не знаю, как и благодарить...

— Пустое, друг мой, — выдохнул Бальзамо. Напряжение из взгляда ушло, теперь все снова послушно катилось по его рельсам. — Две тысячи евро — и мы в полном расчете. Надеюсь, не в тягость: мне просто нужно немного поправить здоровье.

Серьезно? Все заканчивается вот так просто? Ради дурацких денег, на которые даже машину не купить? Вот так он и работает — маленький мошенник с большими способностями?

Тут мне пришло в голову кое-что. Неужто здесь есть и третий игрок? Пожалуй, Греция еще способна меня удивить.

— Держите, сеньор, — я выгреб из бумажника несколько желтеньких двухсоток и еще что-то мелочью. — Вот, тут восемнадцать сотен: все, что есть. Это самое малое, что я могу для вас сделать теперь. Самое малое!

Сквозь расходящуюся толпу я протолкался обратно к Алисе, вокруг которой уже столпились и хлопотали остальные девчонки.

— Никакой конспирации, — пожурил я их. — По легенде мы же теперь вас знать не знаем, ведать не ведаем. Трогательное воссоединение давно забытых родственников. Наше счастье, что этот парень Бальзамо сейчас влюбленными глазами изучает мои драгоценные купюры и не обращает внимание на жестокий мир вокруг. Его любовь к цветным бумажкам нам на руку.

— Саша, что это было? — строго поинтересовалась Славя. Ее темная челка тревожно топорщилась, словно кусты, за которыми таился снайпер. — Я почувствовала... что-то. Что-то очень сильное!

— Спасибо за исчерпывающую характеристику, Славяна Батьковна! — порадовался я. — Это именно оно: "что-то очень сильное", сокращенно "шточесил"! Звучит как беспощадное средство народной медицины, но сейчас не об этом. Окиньте своими орлиными взглядами это неудавшееся поле боя и найдите мне шустренько эдакого рыцаря унылого образа, дядьку средних лет, в костюме, с усами. Он еще рядом с Анн... тьфу ты, с Алиской рядом сидел.

— Видела его буквально минуту назад, он почти сразу на берег пошел, — доложила Мику.

— Ну замечательно же! План такой: сейчас мы пулей подлетаем к нему, учтивейшим образом призываем поужинать в нашей теплой компании, после чего...

— Для начала тебе стоит рассказать, что только что учудил этот мерзкий итальяшка, что мы чуть было не породнились самым неестественным образом, почему все вдруг пришло в норму, и зачем нам этот второй дяденька, — сказала Алиса. — Я вижу, что ты понимаешь в происходящем больше меня... больше нас всех, а это нечестно.

— Несправедливо, — пискнула Лена.

Я досчитал до одного, внимательно рассмотрел утыканное звездами небо, трижды кашлянул не хуже Федора Шаляпина и сделал лицо, как у мраморного Давида за авторством скульптора Микеланджело. Правда, раньше я всегда думал, что это Аполлон.

— Это был джинксер. Или, как говорят в Одессе, джинксёр. Слышал я про них.

— Джинн... кто?

— Джинксёр.

— А что такое джинк? Ну, который... это.

— О, — сказал я. — Остроумие — это славно. Тебе никогда не говорили, что твое чувство юмора обратно пропорционально твоей же красоте?

— Что? — немедленно вскипятилась Алиса. — Намекаешь, что я некрасивая?

— И прямо пропорционально уму, — добавила безжалостная Славя, доброжелательно улыбаясь накрашенными без меры губками. — Правда, чаще встречается термин "отбойник" или "мастер сглаза". В общем, это человек, которому патологически не везет.

— Не совсем так, — я помахал перед курносым носиком Славяны скрюченным пальцем. Народ вокруг начинал потихоньку расходиться, поэтому требовалось категорически поспешать. — Это человек, у которого всегда получается нечто противоположное желаемому. Скажет он "хоть бы дождь пошел!" — и устанавливается адская жара, которой не припоминают старожилы. А если захочется, скажем, жары...

— Наступает слякоть, — закончила Лена. Ей, нашему вечному и прекрасному меланхолику, эта концепция была, видимо, особенно близка. — Или снег идет.

— Или землетрясение, — внесла свою лепту Алиса. — То есть как мы, только наоборот. А кстати, как нас тогда назвать, которые что хотят, то и получают? Или, скажем, этого твоего Дона Бальзамо?

— В той книжке, что я читала, их называли "топорами", — сказала Славя. — Вроде как прорубают дорогу к своим желаниям, поэтому.

— И что, там... в этой твоей книге... они между собой воевали?

— В основном даже не подозревали и существовании друг друга. Воспринимали проявления своей силы за естественную удачу... или неудачу.

— Вот как тут! — хищно ощерилась Алиса. — Экстрасенс-то нас уже почти убедил в идиотской легенде про потеряшек... А тут этот неприметный мужичок, значит...

— Да, завопил "ни черта себе, как у него здорово получается!", или что-то вроде того, и...

— Испортил малину этому пухлому упырю. И до кучи спас нас, оставив теми, кто мы есть. Ты прав, Саш. Свой ужин в компании нас, таких красивых, он заслужил.

— И еще скромных, — пробормотал я, отходя от этого безумного сборища богинь и амазонок.

* * *

— Вот чего я не пойму, Саша, — сказала Мику, звонким голоском прерывая слаженное чавканье дюжины челюстей, — так это зачем ты в шикарном ресторане посреди Греции заказываешь азиатские блюда? "Момо" это твое...

— Исторически оно скорее тибетское, — сказал я, облизываясь сытым тигром. — А причины особой нет. Как не было ее у греческого владельца этого ресторана, стоящего посреди полуострова Пелопоннес, называть свое детище английским именем "Паркерз". Вот пусть теперь и расплачивается за космополитизм.

Разговор за отдельным столиком происходил, как легко догадаться, в упомянутом элитном ресторане, на просторной веранде, выходящей как раз на берег моря. То есть залива, конечно — километрах в тридцати виднелись черные вечерние вершины Беотии — Парнас, Геликон, еще что-то... У дверей дежурили предупредительные официанты: они получили твердый, как алмаз, намек, что с чаевыми проблем не будет.

— Расплачиваться-то будем как раз мы, — уместно заметила Алиса. Она выбрала себе какой-то чахлый салат и энергично занималась сейчас им. — А еще точнее — ты.

— Деньги — мусор, — сказал я снобским голосом. — А вот ты со своим вегетарианским вкусом и закосом под ЗОЖ сейчас откровенно палишься. Спрайт, который ты, то ли рыжая, то ли нет, то ли сестра, то ли любовница, сейчас увлеченно хлещешь, не очень хорошо сочетается со всей этой зеленью с южных склонов Олимпа, сыром пармезан и прочим.

— Со спрайтом, как с майонезом, все становится вкуснее, — заявила рыжая не-сестра, опустошая очередной стакан. — А у них тут, как в американских ресторанах, "бесконечный рефилл", так что и вовсе грех жаловаться. Кстати, как тебе это аутентичное тибетское "момо"?

— Отчасти похоже на пельмешки, — сказал я, закидывая сметаной вторую порцию, томно вздыхающую в бамбуковой пароварке. На кухне повара-титаны, изнемогая, сражались с кипятком и пламенем, готовя третью, завершающую. — Только значительно вкуснее. Травки тут разные, телятинка нежная...

— В следующий раз, как окажемся в Москве, нужно будет завалиться в "Хату номер пять", — мечтательно сказала Алиса. — И будем баловать себя шотами — по десятку на человека! Там набухаться в хлам можно реально намного дешевле, чем где-либо еще. А еще картошка фри вкусная.

— Особенно после десяти шотов, — подтвердила Славя. Она прятала саркастическую улыбку под темной челкой и казалась строгим представителем Галактической Империи на разухабистом ужине повстанцев.

— Кстати, о шотах, — сказал я, решительно отодвигая пароварку. Вокруг, если не считать серебристого позвякивания близких волн и шороха падающих в отдалении звезд, стояла почти полная тишина. — Хотя нет, не о них. Господа, я собрал вас здесь, чтобы мы могли вдоволь поговорить с господином Конрадом Божичем, нашим недавним спасителем и урожденным джинксером, прошу любить и жаловать!

Я царским жестом указал на другой край стола, где тихо и незаметно разбирался с порцией куриного филе в панировке, плавающей среди целого озера сырного соуса, случайный сосед Алиски на представлении мерзавца Бальзамо. Он поднял взгляд от тарелки, смущенно улыбнулся нам и близоруко заморгал.

— Интересно, почему мы про него раньше не вспомнили? — задумчиво сказала Славя. — А! Ну да, ему же наверняка хотелось почувствовать себя в центре внимания, поэтому-то и получилось в результате ровным счетом наоборот. Понятно.

— Мне — не очень, — мягко сказал Божич. У него был угловатый балканский акцент, а длинные курчавые волосы делали его похожим на какого-то советского полковника в фантазиях режиссеров фильмов категории "б". Владимир Ученко, кошмарный похититель ядерных боеголовок, наездник на подводных лодках! Примерно так. — Честно говоря, причина вашего... интереса ко мне — до сих пор загадка.

Я скривил рот на манер античной трагической маски. Официант, наверняка подсчитывая в уме грядущие богатства, рванулся ко мне, как голодная птица.

— Он не знает, — сказала Лена. — Не догадывается!

— "Хот джинджер!" — сказал я. — Извиняюсь, девчонки, это я не вам: это я официанту. Имею желание употребить этилового спирта — непростая задача выдалась нам нынче; а ведь ночь только начинается! Есть мнение, она будет небезынтересной!

— Да у нас каждый следующий день интереснее другого, — сказала Алиска, капризно кривя пухлые губки. — Так и задумаешься — неужели через месяц-другой мы будем воевать с пришельцами из иных миров?

— Всенепременно! — решительно заключил я. — Причем они, скорее всего, будут женского пола — такое имею ощущение! И кстати, что-то я не слышу стонов и возражений по поводу этих блестящих перспектив? Ну, кроме твоих. Что, может, устроим по этому поводу всенародный плебисцит?

Наступившую тишину разрезал отчетливый скрип мозговых шестеренок. Я пытался сообразить, правильно ли употребил слово "плебисцит".

— Единогласно. Тогда вопрос к уважаемому господину Божичу: неужели за всю вашу наверняка интересную и полную невероятных авантюр жизнь не случалось ничего... подобного? Необычного? Выходящего за рамки?

Пепельного окраса серб, похожий, как и многие сербы, на пьющего вторую неделю русского, нахмурил лохматые брови.

— Помилуйте, Александр! История моей жизни скучна, словно вы купили ее в этом своем сельском магазине — как он называется, "сельпо"? Я бывал в России, давно, правда...

— Сам факт, конечно, не тянет на подвиг, — сказал я. — Но что-то героическое в нем все-таки есть. А кроме России, вы, как минимум, посетили еще и Грецию — колыбель цивилизации и дом всемогущих богов — да продлит их дни сладкозвучный Орфей!

— Очень недорогая и доступная практически каждому опция, — вздохнул Божич, не обратив внимания на мой приступ полезного безумия. — Сербия и Греция — соседи, мы очень похожи: бедные, страдающие... но все равно жизнерадостные.

— Не такие уж греки и бедные, — сказала Лена, вступая в разговор и смущаясь от этого больше обычного. — Вон, в заливе, сколько красивых яхт и лодок...

Подскочил официант, выдал мне гигантский стакан, в котором можно было бы устроить джакузи для Лены и Слави. Или нет, для Лены и Мику — она все-таки более худенькая. Я на полминуты присосался к напитку: бурбон "с верхней полки", мед, имбирь или имбирный сироп, лимонный сок — а недурно на вкус, честное слово! Надо бы почаще приобщаться к эдаким полезным достижениям пытливой человеческой цивилизации.

— И у вас, значит, — сказал я, отдышавшись и утирая пот, — никогда не возникало подозрения: отчего это вокруг меня происходит столько дерьма, да и в целом не везет как-то по жизни...

Это выглядело как электрический разряд, будто я был глуповатым домохозяином, сослепу ткнувшим ключом в щиток и получившим мгновенную ответку на три метра до ближайшей двери. Что-то такое промелькнуло в глазах у серба.

— Ваши слова оскорбительны, — тихо сказал он, кашлянув. — Но правдивы. Судьба всю жизнь словно смеется надо мной... Я всегда старался смотреть на вещи весело, с оптимизмом, относиться к людям хорошо, поддерживать позитивный тонус. Но получалось всегда наоборот. Получалось только плохое.

Мы переглянулись. За столиками вокруг продолжало царить сдержанное кредитоспособное веселье, в море ходили редкие асимметричные волны от лодок, на темном небе мигал габаритами, судя по звуку, вертолет. А рядом с нами сидел поникший немолодой человек с тенью на простом печальном лице. Человек, чья вина только в том, что он не может, не умеет получать желаемого. Словно перед его носом кто-то опустил прозрачную, но непреодолимую стену.

— Я работаю учителем, — сказал Конрад Божич. — В средней школе в Белграде. Всю жизнь мечтал стать фокусником, циркачом, но не получилось... Хотя до сих пор хожу на представления. А на работе... все скверно, вы правы. Коллеги говорят, это поколение такое — да только в моих классах все хуже, чем у других. Ребята не успевают, проваливают экзамены, дерутся на уроках... Директор злится, обещает снизить жалование, будто я какой-то... диверсант. Злоумышленник.

— Наоборот, — сказала вдруг Славя. — Вы — самый настоящий доброумышленник. Хороший по природе человек, которому просто не повезло. Но в этом нет вашей вины.

Божич посмотрел на Славю так, будто у нее за спиной с шелестом раскрылись белые ангельские крылья.

— На самом деле, — сказал я, пораженный внезапной идеей, — дело в том, что у вас редкое генетическое заболевание. Джинкерс субстантивус. Оно заключается в выделении особых феромонов, которые побуждают вашего собеседника относиться к вам образом, напрочь противоположным желаемому.

— Что вы...

Девчонки уставились на меня примерно как на заговоривший светильник из легенды про красавицу и чудовище. Или там был говорящий чайник? Черт, опять этот проклятый угар нэпа — великие вехи забываем.

— Но есть решение! — сказал я, повысив голос: вокруг становилось шумно. — Инновационная артель "Црвена сова" изобрела вакцину сыворотки против этой генетической дряни. А может, то была сыворотка вакцины. Или все вместе. Суть в том, что ваша проблема вполне излечима, и мы, собственно, как раз и были посланы сюда, дабы... чтобы...

В голове в очередной раз замкнуло, и дурацкие кусочки неправильного наконец сложились в логичный пазл. Бедная страна Греция с кучей яхт и катеров. Висящий над головами вертолет. Поднимающийся от дальних столиков шум.

Черные фигуры в специальной экипировке, шустро бегущие к нам по пляжной гальке. И по бетонным дорожкам. И в проходах между столами. На нашей скромной компании скрестились лучи от десятка тактических фонариков. Раздалось неприятное пощелкивание предохранителей, какое бывает, когда вокруг полным-полно нервных парней, слишком серьезно относящихся к своей работе. Металлический голос проорал в самое ухо:

— Внимание! Проводится специальная операция ЕИП — национальной разведывательной службы. Всем оставаться на своих местах!

Краем глаза я поймал полный горечи и надежды взгляд Конрада Божича.

* * *

Тры

Наручники на нас надевать не стали — наверное, из-за отсутствия сопротивления. Обхлопали быстро и тщательно, это да, но тут даже самый внимательный ханжа не нашел бы, к чему придраться, ничего аморального парни в балаклавах не допустили. Подхватили зато под белы рученьки, да и погрузили в вертолет. Надо полагать, собрались депортировать на историческую родину, в пампасы.

Автором мощной тактики несопротивления был, конечно, я. Славя уже было напряглась, ожидая произнесенных нараспев магических слов "мы на вражьей земле, и врага разгромим малой кровью, могучим ударом!". После такого, как показывала практика в Москве и Амстердаме, у противника не оставалось ни единого шанса на спасение, все лежали мордой в пол и только благодарили за то, что головы отшибать не стали, на своем тарабарском наречии.

А тут... то ли возрастная хандра нахлынула, то ли еще что, но отмашку на применение силы я так и не дал. Решил посмотреть, справимся ли без этого, мирным путем, переговорами и зомбированием. Я вообще болтолог со стажем или кто?!

Вертолет был большой, десантный, что ли, но не такой, как показывают в фильмах — с огромными проемами в боках и вместительностью в полтора человека (иначе невозможно понять, почему из них постоянно вываливаются люди). Нет, тут была здоровая мрачная дура темно-серого цвета, выглядящая как беспилотный киборг-убийца из компьютерной игрушки двадцатилетней давности. Загнали нас туда деловито, но корректно, прогнав мимо рядов окаменелых от горя официантов — накрылись для них чаевые-то.

Внутри машины поместилось человек пятнадцать — нас пятеро, да еще десяток угрюмых ребят в черном. Вертолет оттолкнулся ногами от земли и рванул в небо через секунду после того, как последний солдат невидимого фронта занял свое место в салоне. В дверях по-разбойничьи засвистал было ветер, но их мгновенно закрыли наглухо. Чтобы мы в отчаянии обреченных не кинулись в море, надо полагать. Но у меня были другие планы.

— Холодно тут! — проорал я во все горло, но не потому, что решил нагрубить греческим спецназовцам, а поскольку в салоне стоял адский колотун. На ответ особо рассчитывать не приходилось, потому что довольно сложно строить доверительный разговор, когда вокруг гул и вой. Но мне неожиданно ответили.

— Зима близко, — прогудел сидящий рядом шкаф в бронежилете и каске. Коротенький "Хеклер и Кох" MP5 болтался у него на груди, как игрушечный. Пистолет в кобуре рассмотреть не удалось, но наверняка это было "Глок". Все, все, куда ни плюнь, обожают носить "Глок". Выпендрежники.

— Не знаю, не знаю, вот у нас на пляже было тепло, — продолжая изображать улыбчивого идиота, сообщил я. Шкаф даже бровью не повел. Правда, большую часть его лица все еще занимали тактические очки, так что насчет бровей это не точно.

— Аномалия. В Кионисе и вокруг него тепло, а вокруг местами до нуля опустилась.

Блин. А ведь и правда: если мы своими неестественными способностями установили на пляже временный рай, это автоматически понизит температуру вокруг нее до зеркальных величин. Эгоистичненько получилось. Важный урок, парень: думать только о себе — вредно.

— А куда мы направляемся, уважаемые, и с какой целью? — Эх, раз уж завязывается разговор, надо его поддержать!

— Вам все объяснят по прилету.

Вот тебе и разговор. Ладно, не дурнее некоторых, используем могучую силу логики. Судя по тому, что в окна глядит сплошная темнота, летим мы вовсе не на запад, а скорее, в противоположную сторону. А в той стороне у нас что — правильно, восток! Пять баллов Гриффиндору. На востоке, понятно, много чего интересного, но главное — там находятся Афины. Если эти парни правда из спецслужб, то туда, наверное, нас и везут. То есть несут. Транспортируют, в общем.

Еще одним безусловным плюсом, кстати, можно считать то, что нас не пристрелили сразу же при задержании. Значит, не считают, что мы — четкая и непосредственная опасность, которую проще прибить, чем пытаться разрулить как-то иначе. Кого как, а лично меня это очень радует, умирать я не люблю и личным примером проверять теории насчет света в конце тоннеля — тоже.

Летели мы недолго, минут двадцать пять самое большее. Ну да, от наших мест до Афин на поезде километров двести, а по прямой, наверное, вдвое меньше. А вот интересно будет, наверное, если нас сразу к парламенту потащат — там эти смешные часовые стоят на входе, с дурацкими помпонами на башмаках — и там, уже внутри, сделают предложение, от которого порекомендуют не отказываться. "Вступайте в наше секретное общество лакедемонян "Голубой наварх"! Да, тяжелые времена впереди.

Вертолет резко пошел на посадку, заложив крутой вираж — реальность качнулась, справа черной стеной встала земля. Сидевшие напротив девчонки едва на меня не свалились, но неразговорчивые человеки в форме их осторожно придержали. Я попытался зорким глазом осмотреть площадку, куда мы, повиснув на месте, шустро снижались, но ничего из этого не вышло — за бортом царила уже кромешная тьма, только вдалеке желтели какие-то редкие огоньки. Электричество, значит, экономят. Это правильно.

Черные парни специального назначения синхронно поднялись. Было в этом что-то почти театральное, будто это и не солдаты вовсе, а какая-то группа подтанцовки позади выступления знаменитого певца. Певцом был, понятно, я.

— Осторожно, не ударьтесь, — прогудел мне сопровождающий шкаф, выводя по лесенке на свежий воздух. Слишком свежий, черт! А у меня, между прочим, рубашка с короткими рукавами и ботиночки на тонкой подошве!

Темное длинное здание, массивное, как монолит. Впечатление создают, наверное — планируют подавить меня морально! А может, стекла только в одну сторону прозрачные, поляризованные. Сзади все еще искренне машет лопастями вертолет, словно прощаясь со случайными пассажирами, а перед нами уже открыта металлическая дверь метра четыре в высоту. Хотя с таким уровнем таинственности я уже ожидал эдакого массивного кругляша, как в "Фоллауте", но, видимо, пока что на него мы еще не наработали. Я автоматом пересчитал всех, кто не подпадал под описание "боец спецназа обыкновенный, двухметровый, в натуральную величину": все верно, пятеро.

Стоп! А я тогда кто — я-то шестой получаюсь! Секундочку... Алиса, Славя, Лена, Мику... О-па! Да ведь и старина Божич тоже здесь, как это я его не заметил-то... и почему и его взяли? Ага! Наверное, он изо всех сил пытался сделаться незаметным, и все, как обычно, сработало наоборот. Ладно, о многострадальном сербе подумаем потом.

Интерьер здания меня малость разочаровал: я ожидал чего-то футуристичного и сверкающего — спецслужба ведь! А здесь оказалось что-то бюрократически-унылое: светло-зеленые стены, длинные коридоры, пустынные перекрестки. Выглядело все, если честно, как вспомогательные помещения не очень-то крупного аэропорта. Но хоть свет везде горел, и то прогресс.

Долго шагать правда, не пришлось, минут через пять всех успешно развели по отдельным комнатам. Мне досталась отличная, точно как в фильмах про злое ФБР: стол, два стула, лампа на шнуре сверху и большое зеркало в ближней стене. А за зеркалом наверняка прячутся обученные психологи с тестами Роршаха в заскорузлых лапках. "Что вы видите на этой картинке, дорогой наш человек? — Что вы совершаете противоестественный акт с собственной рукой, доктор".

Хлопнула дверь, в комнате появилось новое действующее лицо — мужчина лет сорока, лысеющий, но крепкий, с располагающим лицом и цепкими темными глазами. В руках небольшой кейс, рукава голубой рубашки закатаны до середины предплечья, но бить, надеюсь, не будет. Афины — не место для вульгарных побоев, здесь ведутся интеллектуальные дискуссии и философские диспуты. И, как выясняется, вполне сносно работают спецслужбы.

— Капитан Яннис Николаидис, — представился мужчина по-английски с легким акцентом, садясь за стол напротив. — Группа специального назначения полиции ЕКАМ.

— Преподобный Ропенпоп Джахович, — сообщил я с каменным лицом. Здесь главное не делать акцента на дикости имени и ситуации, вести себя, словно на шезлонге качаешься, а за спиной блестит сотней брызг ласковое море. — Артист, проповедник, филантроп... миллионер. Кстати, мне казалось, что нас брала другая служба... ЕИП?

— Все правильно, — согласился капитан Николаидис. — Была совместная операция. Начальство нервничает, поэтому привлекли и "тяжелых", и наводные силы, и вертолеты. Перестраховывались.

— Чем же мы заслужили такую честь, капитан?

— Чем?.. — махнул бровями спецслужбист. То есть, наверное, полицейский. Вытащил из кейса пластиковый файл, развернул. — А вот поглядите. Пять дней назад из Бельгии по линии противодействия терроризму нам пришла ориентировка на четырех девушек и одного парня, совершивших подозрение на теракт в штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Что вам об этом известно?

— Ровным счетом ничего, — покачал я головой. — А, скажите, как понимать вот это "подозрение на теракт"? Эти четверо девушек с парнем, они как, подозревали, что кто-то его совершит? Или что?

— Идиотская формулировка, согласен, — поморщился Николаидис. — Судя по всему, ничего разрушительного там не произошло, иначе об этом было бы в новостях... но сигнал есть сигнал, мы обязаны его отработать... Значит, вам ничего об этом не известно?

— Совершенно верно. Впервые слышу. А что, ко мне... к нам имеются какие-то претензии?

— Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, послушайте, и, быть может, уловите ход моих мыслей. — Капитан достал из кейса еще несколько файлов. — Десять дней назад в Москве, в Кремлевском дворце, был сорван торжественный концерт в честь... неважно. Пять человек, четыре девушки и один парень, ворвались на сцену... так, ну, словом, совершили хулиганскую выходку, после чего скрылись. Русские через Интерпол распространили ориентировку — блондинка, рыжая, брюнетка, какая-то непонятная девица с зелеными волосами, и парень — тоже темноволосый, высокий. Вот фото. Не знакомы ли?

— Что-то не припоминаю, — сказал я медленно, глядя на собственную радостную физиономию. Да, пошалили мы тогда знатно. Как молоды мы были, и как не береглись. Возможно, придется сейчас за это расплачиваться. И все равно хотелось бы обойтись без насилия. Мы вообще славный новый мир строим или где?

— Жаль, жаль, господин... как вы сказали?

— Розенбом Джекович.

— Кажется, в прошлый раз вы назвались Джаховичем.

— Возможно. И что же?

— О, разумеется, ничего. — Капитан попытался изобразить дьявольскую усмешку, но она у него получилась для этого слишком глупая. — А неделю назад, в Амстердаме, прямо посреди города, те же четыре девушки и парень, судя по описанию, устроили какое-то непотребное пацифистское представление. Записи с камер наблюдения не пишут звука, а то, что слили с телефонов в интернет сами пользователи, не дает полного представления... да и черт с ними, важен сам факт — они были в Нидерландах. Понимаете, о чем я?

— О том, что Амстердам находится подозрительно близко к Брюсселю?

— Именно. Разумеется, по всему Евросоюзу разослали ориентировки. Угроза терроризма, даже такая — это не шутки! Наша страна находится на переднем краю борьбы с этой угрозой. Фактически, весь цивилизованный мир находится в состоянии войны за свое существование!

— С неба звездочка упала работяге на штаны, — согласился я, энергично кивая. — И теперь он с целым миром в состоянии войны!

— Что?

— А песня когда-то такая была, остросоциальная. Не слыхали? Ладно, давайте дальше.

— Э... — сказал капитан. Черт, как же он глупо выглядел. Надо запомнить — никогда не издавать нечленораздельных звуков, они ужасны. — Словом, после всех этих панических воплей из Брюсселя, мы внезапно узнаем, что у нас по соседству появляетесь вы! Четыре прекрасные девушки и парень, точно как в присланных оповещениях!

— Но совершенно непохожие на эти фотографии, — вставил я.

— Совершенно непохожие, да... И тем не менее, теперь вы, должно быть, понимаете наше беспокойство, когда мы узнали о вашем пребывании в Кионисе... господин Сомерхолдер.

— А? — умно среагировал я. Да, слабовато у меня с выражением недоумения. Ограниченный эмоциональный диапазон, надо таблеточки пить.

Николаидис кивнул и посмотрел на меня с выражением некоторого сочувствия.

— Да-да, господин Сомерхолдер, это ваше настоящее имя. Ваша память, по уверениям наших... специалистов, должна восстановиться в ближайшие минуты.

Что он несет? Какая память? Какие специалисты? Погодите-ка... Так, внешность, которая на мне сейчас, кажется, и правда принадлежит какому-то малоизвестному актеру по имени Ян Сомерхолдер. Так они, получается, меня опознали, но считают, что я почему-то потерял память. Ага! За последние несколько часов всякие смешные штуки с памятью вытворял у нас гнусный итальяшка Бальзамо... А это, в свою очередь, значит...

Я выпучил глаза до пределов орбит и срывающимся голосом воскликнул:

— Что, черт возьми, происходит, капитан?

— Ну-ну, не нужно волноваться, — успокаивающе сказал безопасник, даже руками помахал в воздухе, чтобы уж точно было понятно — все в полном порядке. — Случилась небольшая накладка, по нашему недосмотру, виновные понесли наказание. Претензий друг к другу у сторон нет. Верно?

— Я не понимаю... — это я пролепетал, чтобы выиграть время. Голова работала, как сумасшедшая, из ушей, кажется, поднимался пар, ясно видный в свете висячей лампы. Бальзамо и спецназеры. Спецназеры и Конрад Божич. Как они связаны-то? И при чем здесь вообще мы?

Я так и спросил, кстати.

Капитан крякнул и задумчиво поскреб щеку, заросшую черными джунглями трехдневной щетины.

— Я же говорю — недосмотр. Озарк Бальзамо — талантливый экстрасенс и гипнотизер, которого мы иногда привлекаем для своих целей. Раскалывает подозреваемых на раз — за то и ценим. А иногда и закрываем глаза на некоторые его... шалости.

— Ага, — сказал я глубокомысленно. — Гипнотизер — это гипнотерапевт плюс стриптизер. То-то он пританцовывал все время. А вы, значит, игнорируете то, что он обманом выдаивает из жертв своего гипнотического таланта тысячи евро. Может, он ими еще и с вами делится?

— Бывает, — согласился капитан, и тут я ничего уже не сказал, только со свистом втянул в себя прохладный воздух. Нет, у нас дома коррупция тоже будь здоров, но чтобы так спокойно, да еще первому встречному... — Это же Греция. Все друг друга знают, все друг другу помогают. А как иначе? Жизнь тяжела.

Так, ладно, одна связь прояснилась — имеем преступный сговор контртеррористической службы с мошенником, обладающим невероятной силой внушения. Осталось понять, как это связано с нами и несчастным сербом.

Николаидис наморщил лоб. Лицо у него сделалось усталое, как у шофера, шестой час глядящего на убегающую от него ночную дорогу, которую, словно форштевни, рассекают световые конусы автомобильных фар.

— С вами?.. Ну, когда Озарку в его тупую голову наконец постучала мысль, что негоже стирать личность голливудскому актеру — к этому могут скверно отнестись миллионы людей по всему миру — он в панике стукнул нам. Видите ли, его дурацкий гипноз хорошо стирается только сильным стрессом — вот мы и выручили этого олуха по старой дружбе. Катера, вертолеты, ребята в полной боевой... Но все прошло благополучно. Вы ведь осознаете теперь, кто вы такой?

— Конечно, — с готовностью согласился я. — Как никогда ясно. Морок прошел. И вот еще что меня волнует: мы, получается, можем идти?

Бравый капитан развел могучими руками.

— Свободны как ветер. Будем считать, что ничего не было. Ребята отвезут вас обратно в Кионис. Слушайте, как там так долго держится эта замечательная погода?

— Сами в недоумении, — сказал я. — Но радуемся, что так свезло внезапно.

Лицо растягивало в неудержимую улыбку, вроде как внутри поселился нахальный токийский гуль. А может, даже известный трансильванский вампир. Но было и какое-то странное, тягучее недоумение: и это все? Неужели это приключение закончится вот так — без поверженного врага, без спасенных прелестниц, благодарно рыдающих на широкой груди спасителя? Что-то было не так. Что-то я упустил.

А!

— И последний вопрос. Зачем вы прихватили с собой в вертолет нашего соседа по столику, почтенного господина Божича? Он-то здесь уж точно не при чем.

Николаидис нахмурился.

— А, этот... Честно говоря, даже не могу объяснить — задача-то была только на вас пятерых... а потом как дернул кто: надо, мол взять, там разберемся. Ничего, у нас работают хорошие специалисты, подержим его еще пару-тройку часов, пробьем по базам, и, если парень чист, отпустим. Даже денег дадим на обратный билет. Сербы — они, парень, того... Хитрые бестии.

Черт... Опять все как по писаному: Божич при задержании вопил что-нибудь вроде "отпустите меня! Я ни в чем не виноват!", и потому в результате получил совершенно противоположный результат — арест и обоснованные подозрения. Черт, нехорошо-то как получилось, даже стыдно — дяденька-то из-за нас пострадал, причем сразу после того, как нас же и спас...

Оки-доки. Если не знаешь, как поступить — поступай по совести.

— Господин капитан, — сказал я самым располагающим тоном, улыбаясь обаятельной улыбкой актера Сомерхолдера. — Раз уж вы вошли сегодня в роль хорошего полицейского, почему бы вам не отпустить и его тоже? Это достойный человек, к тому же учитель, что вообще-то редко сочетается. Мы выяснили, что никаких грехов за нами не числится, а случившееся было лишь прискорбным недоразумением. Отдайте приказ, капитан.

Ладно, может быть, это звучало не так ровно и убедительно, как сейчас кажется — ну так у меня и практики было не так уж много. Могучий облом в Москве, накуренное веселье в Амстердаме, да вечеринка с автоматами в маленькой, но грозной Бельгии. "Господа! Уверяю — ваши стволы бракованные и, в отличие от наших, ни за что не выстрелят! Не оставляйте свои семьи без кормильцев!"

И тем не менее, это обязано было сработать. Уж одного человека-то я в состоянии уломать, тем более, что он и сам уже почти склонялся к этому решению...

Но тут снова что-то произошло. Будто сделанные из черного тюля ладони на мгновение прикрыли светодиодную лампу над столом. В комнате потемнело — сумерки словно бы сгустились до консистенции киселя и незаметно прокрались внутрь здания, миновав хитрые металлодетекторы. Николаидис самую чуточку дрогнул.

Я, само собой, не растерялся. Но огорчился. Очень знакомые были ощущения, точно как у отеля сегодня чуть раньше. Это, поскрипывая минутами, менялась реальность. Хорошо еще, что основной удар его чудовищного замаха пришелся не на меня — целью на этот раз явно был капитан и, возможно, еще кто-то, но это ни на секунду не меняло тревожной сути. Где-то совсем рядом с нами изо всех сил работал сейчас мощный "топор".

И я даже знал его фамилию.

— Нет, господин артист, — капитан устало покачал головой. — Боюсь, что этот человек... этого человека...

Тут нас обоих накрыло еще сильнее — сразу двоих. Ощущение было — будто стоишь у кромки очень сильного прибоя, и волна тебя сначала гатит кувалдой с одной стороны, выбрасывая на берег, а через секунду с той же силой пытается уволочь куда-то в глубину. Две могучие, но разнонаправленные силы. Или одна и та же?

— Я не... господин Сомерхолдер! — капитан обалдело помотал головой. Лампа продолжала мигать, будто били о нее чьи-то невидимые черные крылья.

— Зови меня просто: доктор Розенрозен, — посоветовал я ему, поднимаясь. — Пришла, понимаешь, пора лечения. Радикально сурового. Решительно.

— Куда вы собрались?

— Да ведь вы сказали, что мы все свободны. Вот я и пользуюсь этим любезным разрешением. И еще свободой, которая суть — осознанная необходимость.

— Нет... нет-нет! Здесь что-то иное, я не понимаю... господин Сомерхолдер!

— Вы подождете здесь, — сказал я уверенно, и Николаидис замер на месте, не достав меня лишь самую чуточку. Вот, значит, как это работает лучше всего: повествовательные предложения, произнесенные адресно. Нужно будет запомнить. — И скажете номера кабинетов, где держат девчонок и отважного серба. Прямо сейчас.

— Тринадцать... и двадцать два. Здесь же на этаже. Но, господин Сомерхолдер, вы не можете...

— А ты меня останови, — предложил я. И вышел.

В коридоре пол уже легонько ходил ходуном — что-то все-таки было серьезно не так. Что-то у чертового "топора" не ладилось с Божичем, и эти отголоски разбегались по всему зданию вроде поражающих волн от ядерного взрыва. Или кругов от брошенного в озеро булыжника, если оружейная метафора показалась вам чересчур тревожной.

Я быстро шагал по коридору; в глазах рябило все сильнее, словно после быстрого бега. Конрад Божич, Божич Конрад... Честно говоря, стоило бы оставить его здесь, разбираться со своими проблемами самостоятельно. После всех тех проблем, что он нам доставил, это было бы просто справедливо. Все эти подставы с деньгами, поддельные паспорта, рвущиеся с поводка овчарки на границе, роняющие хлопья слюны, белые, как носовые платки...

Я недоуменно моргнул, растопырил глаза, и наваждение слетело. Какие овчарки? Какие платки? Вот, значит, как это работает со стороны? Реальность и воспоминания о человеке меняются прямо на лету, и даже без многомесячного промывания мозгов через интернет и телевизор. Теперь понятно, почему бравый капитан его прикрывает — узнай про этого агитатора-самоучку серьезные люди — похитят в двадцать четыре часа и заставят выступать на всех основных телеканалах.

Двадцать пять... двадцать три...

Я завернул за угол и тут же уперся носом в непонятную прозрачную дрянь. Ощущение было, как будто проход перетянули пищевой пленкой, тонкой, упругой и невидимой. Это что, какой-то силовой барьер? Как они ловко тут, в Греции, распоряжаются новыми технологиями! За барьером все малость расплывалось, видно было как через толстый слой воды — то ли один человек там стоял, то ли несколько.

— Эй, на том берегу! — донесся тоже чуть искаженный, но вполне различимый голосок.

— Незабудки цветут, — сообщил я. — Двачевская, ты, что ли? Выпустили и вас тоже, значит?

— Выпустили, — буркнула светловолосая фигурка. — И это не я, а твои нереализованные сексуальные фантазии. Поэтому они такие мутные. Что за хреновина тут образовалась? И на мозги что-то давит, чушь разная в голову лезет, прямо как тогда...

— Могу процитировать только сэра Исаака Ньютона, разъясняющего суть третьего закона термодинамики: "А хрен его знает, дорогуша". Причем заметь: давит-то давит, но граждане сыскари из кабинетов с табельным оружием наперевес не лезут. Чем-то их этот барьер не привлекает.

— И что, так и будем тут куковать, прежде чем этого мерзавца Божи... тьфу, черт, до чего ж привязчивые эти фальшивые воспоминания!

— Есть решение! — сообщил я. — Правда, я его пока не придумал. Но оно, вероятно, все-таки существует. Хм... О! Как насчет того, чтобы вы там сконцентрировались как следует и повторяли за мной...

— Мы что на, на концерте Анатолия Кашпировского?

— Это нормально! Так вот, повторяйте с уверенным видом и сосредоточенно: "В следующую секунду контроль Бальзамо на мгновение ослаб, воля пятерых отважных ребят превозмогла его искусные чары, и барьер с легким хлопком истаял!"

— "Искусные чары"? Боже ж ты мой... Ладно, "в следующую секунду..."

Пух! В полупрозрачном пузыре образовалась дырка с голову величиной. Я приник к ней жадным глазом и обнаружил метрах в трех Алису и остальных девчонок: они стояли с закрытыми глазами, взявшись за руки. Натуральный ведьмовской ковен! Брат Жуан, подать сюда дрова и котел с серой! Никто не ждет испанскую инквизицию!

— Ну чего там? — поинтересовалась Алиса, не открывая глаз.

— А все отлично, теперь повторяйте: "Напрягая все силы, пятерка героев закричала от напряжения — и дьявольский барьер рухнул окончательно! Путь был свободен!"

— "Напрягая..." О-о-ой! А без рассказов про крик никак нельзя было? Ты ж сам нас только что заставил!

— Виноват, исправлюсь. Не отвлекайтесь там!

Вжух! Наша нетрадиционная командная работа дала-таки свои плоды. Барьер слез вниз прозрачными пузырями мыльной пены, а двадцать второй кабинет оказался в шаговой доступности, призывно маня алюминиевой ручкой. Оставалось только...

— Ни с места! — дверь комнаты напротив распахнулась, и оттуда вывалился какой-то взъерошенный парнишка в черной форме с пистолетом наголо. Он целился в меня, считая, видимо, наиболее опасным. Это лестно. — Руки за голову!

— Это не те дроиды, что ты ищешь, — сказал я низким вдохновляющим голосом. Парень выпучил глаза:

— Чего?

Оп! Алиса отработала на пятерочку с плюсом — подхватила его сзади за руки, коленом саданула в диафрагму. Парень охнул и разинул рот — неприятно, когда вдохнуть не получается. Мерзкое такое ощущение. Алиса выдернула из дрожащей руки оружие.

— Отдыхай покамест!

Как бы назвать этот прием, когда ты говоришь, и тебя все слушаются? Императивная речь?

Мы вваливаемся в обширный тринадцатый кабинет, видимо, только для того, чтобы стать свидетелями настоящего сверхъестественного торнадо. Или, может, бурана. По комнате бесконечным смерчем носятся листы бумаги, шкафы и мебель шатаются, словно в том странном ужастике Сэма Рэйми. "Зловещие мертвецы", что ли? Пол под ногами ощутимо подрагивает, но, может, это из-за железнодорожной ветки рядом?

Нет.

Вокруг стола, с одной стороны которого сидит сгорбленный Конрад Божич, несчастный серб, а на другой опирается, как на кафедру, неистовый трибун, пухлый Озарк Бальзамо, сгущаются чернильные тучи. Завывает штормовой ветер — это очень странно звучит в закрытом со всех сторон помещении, как будто над самым ухом работает очень мощный пылесос. Странно, но голоса обоих мужчин звучат очень четко.

— Ты! — кричит Бальзамо, тыча толстым пальцем в серба, — ты, парень, преступник! Ты совершал отвратительные преступления у себя на родине, и пусть — но ты решил приехать к нам и продолжать свои гнусные деяния! Но нет — нашла тебя кара!

Божич всхлипывает.

— Нет! — мотает он головой и тут же без паузы кивает: — Да! Я ужасный человек, просто ужасный! Я заслуживаю всего, что вы сказали, поштовани господине!

— Но, возможно, и нет! -восклицает итальянец. — Быть может, вас просто оговорили? Такое ведь тоже бывает! Признайтесь, уважаемый!

— Так и есть! — страстно соглашается Божич, заливаясь слезами. — Я ни в чем не виноват!

— Виноват! — вопит Озарк, и все начинается с начала.

До меня доходит, в чем тут дело. Непреодолимая сила столкнулась с нерушимым предметом! Бальзамо со своей способностью "топора" заставляет Божича признаться в чем угодно, но природа "отбойника" тут же переворачивает все признания с ног на голову — и это будет продолжаться бесконечно, или покуда они оба не устанут. Или пока не упадут мертвыми, а здание разрушится до основания. Последняя перспектива меня отчего-то не прельщает.

И с этим нужно было что-то решать.

— Отставить! — гаркнул я хриплым вороньим карканьем, и все вдруг закончилось. Медленно осел бумажный снег. Рассеялись темные облака, да так быстро, что и не поймешь — были ли они вообще, или это все фантазии усталой сетчатки. Затих неприятный низкий гул; только уши все еще казались заложенными, как после скверного авиаперелета.

Бальзамо и Божич — оба глядели на меня. Один выжидающе, другой — устало.

— Надо их как-то развести, прекратить... — пискнула из-за плеча мне на ухо Славя, но только это было почти лишнее. Я уже и сам знал, что нужно делать.

— Господа! Наш общий знакомый капитан ЕКАМ Яннис Николаидис шлет вам пламенный привет и официально сообщает, что уважаемый Конрад Божич совершенно свободен и может отправляться на все четыре стороны. Господин Бальзамо, спасибо за ваши старания, вы тоже свободны.

— Но вы...

— Пардон, — сказал я с достоинством. — Он ву демандера канд он ура безуан де ву. В противном случае я уполномочен напомнить вам о своих кровных евро, которые лежат сейчас у вас в кармане и, вероятно, нестерпимо жгут ляжку.

Бальзамо нахмурился и украдкой потер ногу.

— А господин Божич, вероятно, сейчас от души поблагодарит господина Бальзамо за потраченные усилия, и подождет нас за дверью. Правильно?

Серб беспомощно взглянул на меня.

— Д-да, конечно... Спасибо вам, уважаемый. Вы... наверняка весьма полезный сотрудник местных служб и прекрасный человек с великолепными ораторскими способностями. Желаю вам счастья и дальнейших успехов в вашем нелегком деле. Господа...

Он коротко кивнул и вышел. Гордый человек.

Тут я сообразил, как нужно будет закончить всю эту ситуацию. Иногда неведение бывает сущим благом. А обида работает куда лучше любой похвалы.

— Озарк, дружище, — добродушно улыбнулся я, приобнимая толстяка. — Долгими тоскливыми ночами в ноябре я часто думаю о твоей прекрасной родине — Италии. И душа моя обливается слезами по горькой судьбине ее прекрасных сыновей. Ты ведь итальянец, верно?

— Точно, — кивнул Бальзамо. Глаза у него затуманились. — Из Кваттро Кастелла, это в предместьях Пармы. Мое настоящее имя — Алессандро Монтефельтро.

— Так вот, друг Алессандро, езжай домой. Ты же хороший, хваткий делец: открой бизнес, делай пармезан, изготовляй ветчину, дави виноград. У тебя уже достаточно денег. Родина ждет. Давай.

— Да, — сказал итальянец. Лицо его медленно менялось. Пропал хитрый прищур, взгляд сделался серьезным и сосредоточенным. — Вы совершенно правы, синьор Сомерхолдер. Мне действительно пора домой, благодарю за напоминание. Приятно было познакомиться.

— А? — сказал я девчонкам, когда бывший жулик Бальзамо, а ныне честный человек Алессандро Монтефельтро вышел из комнаты с высоко поднятой головой. — Видели? Видели? И скажите только, что я его не гениально пристроил? Кто умница? Я умница!

— Ты... — наморщила лоб Славя. — Что ты сделал?

— Как обычно, повернул оружие против человека, его носящего. Как там у Александра Невского: "Кто к нам с чем-то зачем-то, тот у нас от того и того!" Божич эффективно получает противоположность от того, что говорит и хочет. А что он сказал славному Озарку?

— Похвалил его способности и пожелал дальнейших удач на работе в полиции, — хихикнула Мику. — То есть, на самом деле, отбил желание здесь находиться и...

— Пригасил его гипнотические силы, — сказала Лена. — Это очень здорово, правда. Саш, ты молодец.

Я скромно нарисовал лавровый венок у себя над головой.

— Слышал я, что на свете остался лишь один человек в здравом уме, но пока не удалось установить, кто этот разумник. Каждый думает, что именно он, но другие с ним не согласны. Теперь-то, я надеюсь, все сомнения рассеялись?

— Пара-тройка все равно имеется, — хмыкнула Алиса, бросив на меня косой взгляд. Чего это она, интересно? — Давай-ка выбираться из этого дурацкого полицейского управления. А еще лучше — свалим из страны прямо сейчас, на ближайшем самолете. Что-то мне здесь внезапно разонравилось.

— Один момент, солнце мое, — показал я палец, чтобы было понятно, что момент и правда один. — Осталось решить проблему нашего сербского друга.

— А у него есть проблема? — удивилась Славя. — Вроде бы он свободен и даже не особо пострадал из-за всех наших побегушек...

— Есть еще кое-что, — доверительно сказал я. — Сейчас увидите. Только не вмешивайтесь, умоляю.

Четкой начальственной поступью я вышел из кабинета, поманил терпеливого Божича и решительно зашагал в направлении выхода. Часовые у дверей чуть было не отдали мне честь, но в последний момент одумались. Кто же в здравом уме отдает воинское приветствие голливудскому актеру?

Мы покинули здание и оказались под черным ночным небом, полным восхитительно ярких звезд. До чего же красиво... никогда не понимаешь, от чего отказываешься, сидя под бетонным потолком своего кабинета. Но у меня и кабинета-то нет — в этом мое стратегическое преимущество.

Ночь светилась тишиной и прохладой. По лунной темноте бежали серебристые облака.

— Итак, господин Божич, — сказал я. — Здесь наши дороги расходятся. Вы помогли нам, вы освободили вас — на этом сеанс трогательной взаимовыручки следует считать законченным. Всего вам самого лучшего.

Он помотал головой. Седоватые кудри на голове ловили редкий звездный свет.

— Подождите... я же ничего не понял! Вы не объяснили мне... вы говорили, что есть какое-то лекарство...

— Увы, дорогой мой, я, как бы это сказать помягче, соврал. Вы послужили приманкой для этих славных парней на вертолетах, и более ничем. Я вас просто цинично использовал.

— Но зачем? — боли в его глазах могли бы позавидовать кариатиды в местном Акрополе.

— Для своих личных целей. А вы оказались просто подходящим материалом. Вот кто вы такой, господин Божич. Покорный и удобный материал — бездарный и бесполезный сами по себе. Понимаете?

— Я... да. Пожалуй, да. Так оно и есть. Старый легковерный дурак... — он еще больше сгорбился. Еще бы: не каждый день тебя так ловко подставляют те, кто почти успел стать твоим другом.

— Повторяйте это почаще. Желательно вслух. И постоянно держите в памяти, что бы ни случилось. Ну, всего хорошего — метрах в ста по этой дороге ходит автобус до центра, а там разберетесь. Всего хорошего.

— Ух! — осуждающе сказала Славя, когда шарканье униженных подошв серба затихло вдали. — Ты был очень убедителен. Я почти поверила.

— Главное, чтобы поверил он. Сочетание внутреннего оптимизма и тотальной неудачливости — плохая смесь. А вот полное неверие в собственные силы может в его случае свернуть горы.

— Будем надеяться, что так и произойдет, — сказала Лена. Она закинула голову и подставила лицо длинным лунным лучам. — Эх, хотелось бы мне задержаться здесь подольше, осмотреть город, Парфенон, храм Гефеста, стадион...

— Поднять тут температуру до тридцати пяти градусов — в декабре самое то, — ворчливо продолжила этот парад мечтаний Алиса. — Нет, когда приходит время сваливать, нужно сваливать. Мы и так навели здесь слишком много шума. Что у нас осталось ценного в отеле?

— В общем-то... ничего, — подумав, заключил я. — Ксивы разве что, но они один черт засвечены. Сделаем новые. Деньги в сейфе, конечно... Но ничего, найдем способ. А что еще надо совершенно не подозрительным четырем девчонкам и одному ушастому пареньку?

* * *

— И вот почему Славе с Ленкой и Мику достались места в бизнес-классе, а нам нет? — капризно поинтересовалась Алиса тремя часами спустя. Самолет медленно, как сонный и очень неуверенный в себе бегемот, разворачивался на взлетном поле, выруливая на взлет. Стояла обычная нервозная суета: по салону порхали стюардессы, на ломаном английском рассказывая нетрезвым пассажиром, почему они не могут посетить туалет прямо сейчас.

На этот раз она вняла моим мольбам и выбрала совсем скромный облик — какая-то азиатская косплеерша: узенькое скуластое личико, полные губки, темные волосы до лопаток. Фигуру, конечно, все равно умудрилась делать совсем даже не азиатской, но это уже не имело значения: сонные греки один черт не различали фенотипов. Остальные девчонки тоже придумали что-то в этом роде: получилась такая милая корейская делегация, компактно путешествующая по Европе.

А еще я взял со всех клятвенное обещание не злоупотреблять превращениями без особой необходимости: как показала практика, от них часто бывает больше вреда, чем толку.

— Я мог бы поменяться, — зевнул я так широко, что верхняя челюсть на секунду заглянула за спинку кресла. — Посидеть там с милой Леночкой, обсудить последний роман Мураками. Или со Славей поговорить о грандиозных планах на будущее. Худо ли?

— Я тебе посижу, — пообещала Алиса, но как-то неуверенно. — Слушай... ты давно понял?

— Насчет чего?

— Ну, что это была совсем даже не я. Тогда, на пляже?

— Подозревал почти сразу. Особенно когда в номере условная "Лена" подсказала мне насчет пива. Ну, а чтобы прямо догадался... вот только сейчас.

— Мне поначалу обидно было, — сообщила Алиса. Самолет ткнулся в конец взлетной полосы и еще раз развернулся. Засветились бело-зеленые табло насчет курения и ремней. — Что ты не узнал, что рассказывал ей разное, наверное... Рассказывал же, озабоченный!

— Только самую малость, — сказал я. — Не привык еще, понимаешь, к вашему искрометному чувствую юмора и похвальной склонности к розыгрышам.

— Нам показалось, что будет смешно, — пожала она плечами. — Но потом я подумала: это же я тебя вроде как обманула. Будто переодела кого-то в свои шмотки. А ты хотя и повелся, но не до конца, да еще и вытащил нас из очередной переделки вдобавок, и даже помог другим людям, хотя мог бы просто пройти мимо... И, в общем, перестала злиться.

— Добрая ты, — растроганно заметил я. — Люблю я тебя за это.

— Сам ты добрый! — фыркнула она. — То есть... ты же на самом деле очень добрый. И я тебя тоже, наверное, люблю.

— "Наверное", да?

— Дай мне время, — она устроилась в кресле поудобнее и сдула со лба непривычные темные волосы. — Время вместе — это то, что у нас никто не может отнять, верно?

— А то! — сказал я. — Что может быть проще времени?

Самолет взлетал. Земля в иллюминаторе ушла вниз, будто отпрыгивая, будто опасаясь этой длинной серебряной сигары, выбрасывающей из двигателей раскаленный воздух и несгоревший керосин. Я достал из футлярчика беспроводные наушники, воткнул один амбушюр в ухо себе, другой — Алиске, которая положила голову мне на плечо, запустил на телефоне плеер и отжал паузу. Песня началась, будто только того и ждала, почти с конца, но странным образом попадая в такт, в ритм того, как билось сердце. Словно именно для этого она и была предназначена.

А при коммунизме все будет за*бись:

Он наступит скоро, нужно только подождать;

Там все будет бесплатно, там все будет в кайф,

Там, наверное, вообще не надо будет умирать...

— А куда мы летим-то? — одними губами спросила Алиска. — Я так и не посмотрела в билетах.

— Тут недалеко, — сказал я. За окном все еще не было ничего кроме черноты, но скоро это должно было измениться. Рассвет был рядом, я это чувствовал. Чем выше забираешься, тем ближе рассвет. — Тебе понравится.

— Я тебе верю, — пробормотала она, снова закрывая глаза.

"Я тебе верю". И ровный гул самолета, и друзья совсем рядом, за занавеской бизнес-класса, полнейшая неизвестность и тонны приключений впереди. Сонная девушка рядом, и одна музыка у нас в душе.

Что может быть лучше этого?

* * *