@свидетель по делу о шабаше

— Я угадала на этот раз? — рассмеялась Хильда.

Брат Бернар кивнул.

— Отпустите меня. Я не припомню барону его злодейство. Я о нём молиться буду, чтобы Господь наш Иисус простил ему сколько-то веков в Чистилище за его заботу о жене.

Брат Бернар тяжело вздохнул:

— Не выходит пока отпускать тебя домой. Не прояснилось ещё достаточно дело о шабаше. Я даже не знаю, что посоветовать тебе, Хильда. Ты сейчас верно назвала обвинителя, но мы не знаем мотивов его лжесвидетельства. Выйдет слово повитухи против слова барона. Вернее даже, твоё предположение об отравлении, которого могло и не быть, против его объяснения, что ты могла увидеть барона на Лысой горе, но не выдать другим ведьмам или даже просто унюхать на его коже сладкий запах волшебной мази.

— Можно искать алхимика Джовани!

— Можно будет кое-что предпринять, чтобы расследовать мотивы барона, — кивнул брат Бернар, — Давай так: ты расскажешь мне ещё подробнее о жизни в Беранжье, а я буду думать, как мне тебя защитить.

10. ГРАФСКОЕ ОТРОДЬЕ

— Сын мой, — обратился брат Бернар к невысокому юноше, фигуру которого скрывал просторный серый плащ, а лицо — широкие поля шляпы да чёрная полумаска, — Мы с тобою не на герцогских оленей охотиться едем. Первый раз я втягиваю тебя в дело настолько беззаконное, а потому должен дать некоторые объяснения и наставления.

— Да чего объяснять? — перекинув поводья в левую руку, юноша любовно огладил эфес кинжала, — Правое дело — защитить доброе имя прихожанки моего епископата от приписываемого ей паскудства.

— Доброе имя — великое дело, — согласился брат Бернар, — но урок твой сегодня не только в этом. Пробираясь тайно, словно воры ночные, в Беранжье, мы защищаем святую веру.

— Мы лезем в Беранжье сами, потому что ты отослал всех моих шпионов спаивать старух и собирать басни про оборотней.

— Мы присягали брату Фоме оказывать любое содействие инквизиции. Попросил шпионов — делимся шпионами. Мало у доминиканцев знатоков алеманского.

— Зато схоластов у них переизбыток. Лучше бы они попросили нас поделиться здравым смыслом.

— Вот сейчас, сын мой, — Брат Бернар опустил поводья, отчего его лошадь немедленно потянулась за скользкими, льдистыми ветками вербы, — ты целишься в самую суть. Выездной трибунал собирался ради борьбы с волчьими суевериями, но в итоге потонул в суевериях бесовских. Побежали круги над омутом. Спасовали перед раскаяньем. Повелись на рыдания его Милости. Заслушались, как он воет. Не перепроверяют донос. Ещё пара недель и получим мы проповедников веры в колдовство и в шабаш вместо проповедников веры Христовой.

— Получим — выгоним, не уедут — изведём. Все четверо моих шпионов свободно вхожи к брату Фоме и к брату Лотарю. Братья сами их к себе попросили.

— Когда новое суеверие окрепнет, выгонять будет поздно. Их ещё новых наедет сюда, чтобы ведьм разыскивать.

— Преувеличиваешь, брат Бернар, — огрызнулся юноша, — Ты смотри. Я же еду выручать твою подследственную. Для кого твои гиперболы? Чай, не проповедь пишем.

— Почему ты думаешь, что я преувеличиваю? — заинтересовался монах.

— Потому что не так много у нас баронов, способных замешаться в тёмные дела. Еретиков вальденсов здесь нет. Кем у нас заняться приезжим инквизиторам? Бабьим колдовством? Приедет такой учёный схоласт из Страсбурга, а то — из Парижа и станет интересоваться, какая бабка у которой козы молоко заговорила?

— Лиха беда начало! — вздохнул брат Бернар, — Здесь — пара козочек. Там — старуха, проклинающая наследников. Тут — селяночка, рыдающая, как бы одного отворожить, а другого приворожить.

— И тома протоколов про коз, про неучтивых родственников и про хахалей у пастушек! Тома — про хахалей! — рассмеялся юноша.

— И все слетаются на шабаш! — вздохнул брат Бернар.

— Клином потянутся, клином!

11. ОБЫСК

Хильда призналась брату Бернару, что несколько раз она покидала замок Беранжье. Не по воздуху, разумеется. Ногами. Через подземный ход, выводящий к старой мельнице.

Про путь этот ей рассказала баронесса Генриетта. Перепугалась, когда сначала Хильда назвала её, голубушку, Элизой. А потом, помогая расплести баронессе волосы, загрустила, призадумалась и строго-настрого вопросила, кто это подарил её Милости зелёную ленту? С честными ли намерениями, али он так, хахаль? Разглядела голубушка, как терзается её повитуха за оставшихся без пригляда дочерей. Послала старого слугу отвезти в город записку для Элизы. Вот с тех-то пор Хильда могла изредка переговорить с кем-то из дочек, поджидавших её в окрестностях замка. Обычно со старшей.

Брат Бернар не преминул спросить, не замечала ли сама Хильда, либо её дочери чего-то необычного в округе и, почуяв, что подследственная смутилась, подбодрил женщину выложить всё как на духу. Хильда, поправив чепец и извинившись, что занимает его такой ерундой, призналась, что на третий день после рождения Карла, Элиза, не дождавшись её, гуляла в сторону мельницы и увидела, как там будто бы мелькали огни. Смеркалось. Росли тени сосен. Девица испугалась призраков и убежала. А Хильда решила не бранить её пока за пустое суеверие. Подумала, что это очень хорошо для взрослой дочери держаться подальше от отдалённых пустующих строений.

Брат Бернар отметил для себя, что и на мельнице им стоит с графским отродьем побывать завтра, а заодно расспросить потом Элизу, не видела ли она каких-либо следов. Но сначала — в замок. Там надо хорошенько осмотреть труп Франческо. Его тело, — об этом говорили и барон Беранжье и повитуха Хильда Синяя Лента, — ждёт весны среди мешков льда, в одной из ниш подземного хода. Дожидается тепла, когда оттает земля и станет возможным похоронить достойно благородного генуэзсца или же, забальзамировав, отвезти через горы домой. И, если подозрения в отравлении хоть немножечко начнут подтверждаться, нужно будет найти способ доставить тело для осмотра страсбургским медикам или же привезти кого-то из опытных врачей в Беранжье.

Когда Франческо Кабири слёг, барон попросил Хильду приглядывать, насколько ей будут позволять заботы о баронессе, и за ним. Отмучавшись неделю, генуэзец отдал Богу душу. А через несколько дней из замка бежал Джовани Сизый Лев. В камере красного дома Хильда вспомнила, что у алхимика Джовани также дрожали пальцы, и тоже валились из рук вещи, как и у умирающего Франческо. Сизого Льва тоже мучила головная боль, пусть и легче переносимая, верно, из-за такой роскошной гривы седых волос. У алхимика тоже прихватывало сердце, и он тоже становился плаксивым, особенно, когда не мог развести огонь под тиглем или удержать в руках колбу.

Брат Бернар склонялся согласиться с повитухой, что сходство симптомов у генуэзсцев могло указывать на то, что барон Беранжье отравил своего приятеля и попытался отравить Джовани Сизого Льва. Но уморить алхимика оказалось ему не по силам. Видно, тот вовремя распознал отраву, сумел подобрать противоядие и бежал.

Брат Бернар хотел найти в замке яд либо ёмкость из под яда. Заодно, он считал, следовало присмотреться, не укажет ли какая улика в бумагах или в вещах на причину ссоры. Барон не мог просто так начать травить гостей.

Версия об отравлении легко объясняла лжесвидетельство. Тут дело даже не столько в том, чтобы свалить обвинение на беззащитную перед бароном женщину. Джовани Сизый Лев выжил. Добравшись до Генуи, а то и просто до ближайшего члена семьи Кабири — их по Европе множество — Джовани ополчит их на месть. Хильда могла бы стать свидетельницей обвинения.

В историях из жизни замка, которые доверили брату Бернару барон Беранжье и Хильда, было ещё одно тёмное пятно. Но в силу его незначительности брат Бернар пока предпочёл о нём не задумываться. Случилось так, что спустя несколько дней после смерти Франческо Кабири его верный мавр — карлик Юсуф отдал богу душу. Или всё-таки не отдал? Только раскачивался, стонал, чах и догрустился до изнеможения?

Тело карлика вынесли из натопленной каморки в холодный коридор, где оставили лежать до утра. А на следующий день, пока барон собирался распорядиться, где сохранить его до весны или же довольно будет разогреть землю костром и прикопать неглубоко, обнаружилось, что труп исчез. Хильда сама не видала Юсуфа мёртвым — в ту ночь, по её словам, повитуха почти не отходила от баронессы. А достаточно ли опытны в замке слуги, признавшие мавра почившим, Хильда не знала.

Исчезновение, да и любые заблуждения или страдания иноверца — не предмет для расследования инквизиторов. Но всё же, брата Бернара заставила возвратиться мыслями к истории карлика находка — нежданная находка в подземелье Беранжье.

В тот час они с графским отродьем уже разыскали застывший труп Франческо и по очереди пытались нащупать у него печень. Всем известно, что от действия многих длительных ядов печень имеет свойство разбухать, только вот попробуй, найди её у льдистой глыбы!

Но чего брат Бернар совсем не ожидал, так это того, что его воспитанник так развопится по покойнику на их потайном деле:

— Дьявол! Он шевелится!

— Не поминай дьявола в присутствии члена инквизиционного трибунала, — осадил отрока брат Бернар.

— А ты не лапай отпетого мертвеца в присутствии его преосвященства!

— Нам не стоит шуметь здесь, сын мой. Что там у тебя?

— Ничего. Это не он шевелится. Дьявол! Брат Бернар, — от усилия больше не кричать голос воспитанника аж осел, — брат Бернар, там ещё кто-то есть!

Повалились набитые льдом мешки. В свете факела монах увидал ногу в чёрном чулке и деревянном башмаке. Третью ногу! Франческо Кабири обут в остроносые, а его модные чулки были один — зелёным, а другой — красным.

Отстранив отрока и придержав плечом тело знатного генуэзсца, брат Бернар передвинул до устойчивости сползающие из кладки мешки. Слишком бойкие от того, что внутри них скользили друг по другу куски льда. Обезопасив себя, а главное — юного сообщника от опасности быть оглушённым и погребённым среди мертвецов, брат Бернар протянул руку за факелом.

Вот и отменяется розыск. По встрёпанной гриве седых волос, он и онемевшее на пару мгновений графское отродье тут же от узнали алхимика — Джовани Сизого Льва. Одежда покойника пропахла химикалиями. Частицы алхимических препаратов, вспылив из гривы растрёпанных волос, заиграли в пламени факела разноцветными искрами.

— Помоги мне вытащить его на пол для осмотра. Мы перестали сообщать движение телу, и Джовани больше не пошевелится.

— Так опять ничего не прощупаем, — возразил юноша.

— А посмотрим.

— Возьмёшь его за ноги?

— Раз-два... Держишь?

В этот раз причина смерти выяснилась легко. На кожаной куртке Джовани застыли разводы крови, в груди зияла глубокая рана — на первый взгляд, от большого ножа либо от кинжала. Тело стыло на леднике, распоряжения о котором отдавал сам хозяин замка. Получалось, барон мог знать о смерти алхимика, а скорее всего, сам он и был в ней виновен. Кто бы ещё сумел пронзить кинжалом и тайно спрятать его гостя? Может быть, и мавр Юсуф недалеко отсюда ушёл?

Брат Бернар решил про себя, что каждого из жителей замка нужно будет потом опросить хорошенько в поисках следов беглого карлика.

Надо вам сказать, расспросы эти впоследствии ни к чему не привели. Единственно, нашлись те двое слуг, которые поздно вечером вынесли ещё тёплого Юсуфа в холодный коридор, а утром не обнаружили там тела.

12. МЕЛЬНИЦА

Там, наверху, в замке Беранжье, скрипели и хлопали двери — двое бароновских слуг искали, кто это и где кричал ночью. Вернее, один из слуг настаивал на том, что его разбудили вопли, а другой убеждал его, что всё спокойно, вопли только приснились. Этот разговор пересказывал брату Бернару его воспитанник, прижавшийся ухом к дубовой двери — выходу из подземелья. И хотя, переполошив перед этим пол замка, второй слуга уговорил первого, что вопли тому только примнились, брат Бернар рассудил, что в нынешнюю ночь будет уже неразумно пробираться на обыск. Даже когда все, наконец, улягутся.

Зато, спугнутые из замка, монах и его юный сообщник завернули по дороге на старую мельницу.

— Всё равно до утра городские ворота заперты, — сказал брат Бернар.

— Будем огоньки блуждающие гонять. До первых петухов, — нашёл он полное понимание у воспитанника.

Подземный ход вывел полуночных розыскников в коряжистый ельник. Им поросла каменистая гряда. Кони, оставленные там стреноженными, встретили путников бодрым ржанием.

— Не съедены, — отметил брат Бернар.

— Совсем не волчьи места! — откликнулся его воспитанник.

За хлёсткими льдистыми лапами елей едва-едва различался просвет. Он давал направление на берег ручья, по ту сторону которого возвышалась скособоченная крыша небольшой заброшенной мельницы. Развалюха и вправду оказалась посещаема. На льду, при свете месяца угадывались цепочки припорошённых следов.

Брат Бернар уже ждал привычного, пыльно-сладковатого, а здесь, верно — затхлого или горьковатого мучного запаха. Аж сердце разомлелось. В детстве монах нередко забирал у мельников негодные отруби для гусей. Вот только от воспоминаний его отвлекало пока трескучее шипение смолы, сбивал с мыслей о тихих днях горький чад от сосновых факелов. Ими они с графским отродьем освещали дорогу.

— Посвети мне! — сунул ему факел юноша, а перед тем нагнулся, чтобы поднять нечто торчащее из снега.

— Гляди, луна!

— Тише! — велел ему брат Бернар.

В руках у воспитанника серел лист картона с нарисованной грифелем чёрной окружностью, поперёк которой змеились строчки арабской вязи.

— Значит, карлик шёл здесь! Бежал из замка сначала на мельницу, а уже оттуда уходил дальше.

— Ты думаешь, сын мой, что очнувшись ночью, один, на полу в холодном коридоре, уже, видимо, зная, что его отравил барон, Юсуф стал бы возвращаться в каморку, чтобы взять там на память что-то из рисунков его Милости?

— Я думаю, что его вынесли в коридор вместе с подстилкой, картон завалялся в ней. Юсуф, решившись бежать морозной ночью, использовал постель, чтобы укутаться. Вот по дороге из неё и выпала невольно прихваченная вещь.

— Тоже верно, — согласился брат Бернар, — Но тогда получается, что мавр знал тайный ход из замка.

— Так вот и причина, зачем барону потребовалось его отравить! Кстати, Хильда тоже знала про ход.

— Но барон мог не знать, что этот ход ей известен, — возразил монах.

Цепочки следов на льду от башмаков и от сапог подсказали сообщникам, как безопаснее подойти к мельнице, где не стоит опасаться промоин, где найти двери. По причине давней заброшенности, или же из-за того, что обоняние всё ещё перебивала пыль и затхлость подземного хода, ни мука, ни какое бы там ни было зерно, в примельничном воздухе не ощущались. Ни плесневатое, ни с горчинкой. Нет, свой характерный запах у этого места всё же был. Брат Бернар назвал бы его кисловатым и ослепительно, нарочито холодным.

Мельничная кладовка, как водится, запылена. Вот только, нигде не угадывалось белой, мучнистой пыли. Только чёрная копоть, чёрная сажа и чёрный рассыпанный уголь. Факелы высветили им следы прошедшей битвы. Или погрома? Полки были сорваны со стен и разрублены, шкафы опрокинуты, стол перевёрнут, табуретки искорёжены.