Первая мысль — сигареты: початый блок как раз лежит на подоконнике. Вторая мысль — занавески: если курить в комнате, они пропитаются табачным дымом... призрак призраком, а правило есть правило. Третья мысль: к черту правила, моя комната, что хочу, то и делаю!... Тут же за ней мысль четвертая: зачем тогда правила, если ты готов плевать на них из-за малейшего пустяка?.. Пятая: и это называется "пустяка"?!.. Штерн!.. ты стоишь у окна, только что с постели, абсолютно голый, а у тебя за спиной сидит мертвый черносотенец!.. И, наконец, шестая: так, стоп! прекрати эту шизофрению... он всего лишь призрак, а ты — хоть креста на тебе и нет — даже не обрезан ... так что бояться нечего... и вообще это твоя комната, черт подери!.. нечего шляться без приглашения, будь он хоть трижды привидение!...

— Николай Андреич...

Но за спиной уже тихо. Штерн поворачивается: он один в комнате. Надо сходить побеседовать с владельцем. А то это уже никуда не годится...

О сне уже не может быть и речи, и все утро Штерн вот уже в который раз читает и перечитывает дневник. Поскольку ему надо проверить еще одно закравшееся подозрение, он решает без промедления сходить в архив, для чего ему нужно найти паспорт. Паспорт не в восторге от той фамилии, которая в нем записана, и постоянно прячется от ее обладателя. Предыдущий себе такого не позволял.

— Вот когда к власти придем мы, настоящие романтики, отменим вас всех к чертовой матери!

Штерн замирает посреди комнаты, ожидая, что его слова произведут на документ должное впечатление и тот, устыдившись, покажется на глаза. Вместо этого слова производят впечатление на самого Штерна, и он, устыдившись их, понимает, что когда к власти приходят действительно настоящие романтики, вроде того, что был у него сегодня в гостях, только и остается надежда, что на паспорта. Их еще хоть как-то можно подделать, подправив сословное происхождение, национальность, вероисповедание — в зависимости от того, что именно не устраивает настоящих романтиков. А часто даже и поддельные паспорта не спасают. Реабилитированный документ высовывает свой уголок из-под клавиатуры, Штерн запихивает его в сумку и, заняв свои слух и сердце Вивальди, отправляется на Сенатскую.

После архива, он идет в библиотеку, где продолжает знакомиться с трудами комментируемого автора. Обедать он, вопреки своим принципам, идет в заведение на Караванную, где — опять же вопреки принципам — прямо во время еды снова читает рукопись, каждый раз старательно вытирая пальцы салфеткой, прежде чем перелистнуть страницу. Потом — на этот раз уже без пальто — отправляется в Отдел рукописей и там долго сличает письма Л. со страничками ксерокопий.

Переписанный в издательстве адрес указывает на отдаленный конец Коломны. Проходя по улицам, где когда-то блуждал, запутавшись между субъективными теориями и объективными потребностями, его прежний литературный кумир, Штерн не может не поражаться, насколько органично ложится окружающий его городской пейзаж на пение Луи Армстронга. Чем ближе к Пряжке, тем больше отчуждения к одинокому путнику. Город, ты интроверт. Громады домов вздымаются темными стенами с облупившейся штукатуркой и трещинами по внутренним фасадам, в свете загорающихся фонарей равнодушно отблескивают бензиновой пленкой темные окна. Манкируя внешним наблюдателем, светятся внутренним беспорядком обитаемые квартиры. Темная лестница, укрывшаяся в глубине лабиринта дворов, приводит его на самый последний этаж. Деревянная входная дверь покрыта таким слоем масляной краски, наросшим с конца XIX века, что на ней с трудом угадывается декоративная резьба. Штерн дергает архаичную рукоятку дверного звонка, и, услышав шаги, достает из сумки длинную книжицу в картонном перелете. Дверь открывает невысокого роста мужчина сильно за пятьдесят с равномерно серыми от седины волосами, облаченный в стеганный ватный халат из светло-зеленого шелка. Конец не только рабочего, но и светового дня, но для кого-то это может быть и утро.

— Ваше? — спрашивает Штерн, показывая ему рукопись.

Мужчина вздрагивает и делает неловкую попытку захлопнуть приоткрытую дверь. Но, как уже говорилось, в это время года самое главное иметь на ногах хорошие ботинки с толстой подошвой — достаточно крепкие, чтобы выдержать столкновение с дубовой дверью позапрошлого столетия. Хозяин тут же признает свое поражение, отступая в глубину прихожей. Штерн проскальзывает внутрь, прикрывая за собой дверь. Потом метнув взгляд на застывшего в нескольких шагах от него владельца квартиры, ставит замки на упор и закрывает дверь на огромный железный крюк. Так в случае чего можно будет быстрее покинуть помещение.

— Судя по эмоциональной реакции, ответ на мой вопрос должен быть утвердительным.

Хозяин, как будто, немного пришел в себя. Достал из кармана халата портсигар с зажигалкой. Встал, прислонившись к изысканному шкафчику красного дерева, и быстро курит, выпуская ртом клубы дыма. Не поднимая глаз, настороженно поглядывает в сторону Штерна. Штерн стоит с рукописью в руке, держа ее перед собой все с тем же немым вопросом, на который он пришел получить ответ. Пользуясь паузой, разглядывает своего оппонента. У того ухоженная седая шевелюра, гладкое, чуть полнеющее лицо, из тех, что нравятся пожилым женщинам, и очень красивые руки, выдающие заботу не только о собственной красоте, но и о здоровье. Даже на взгляд Штерна он все еще очень недурен собой. Обстановка квартиры выдает привыкшего заботиться о себе холостяка. "Неужели и ты лет через тридцать превратишься в такое же унылое дерьмо?" — думает Штерн.

— Я не понимаю, что вам от меня нужно, — не выдерживает затянувшейся паузы владелец. Голос у него под стать его облику. Такой же мягкий и внешне безвольный, но с сознанием собственного достоинства.

— Моя фамилия Штерн. Мне поручен подбор и подготовка текста избранных произведений вашего деда, составление комментария и написание вступительной статьи. Также волею судьбы я занимаюсь и этой рукописью. В связи с чем хотелось бы выяснить, откуда она у вас.

Наследник и правообладатель дергается лицом, выдавая какое-то подобие неловкой усмешки.

— И вы считаете, это нормально вламываться ко мне без приглашения только для того, чтобы задать этот вопрос?

— Хотите знать, почему я этим занимаюсь? Дело в том, что из трех штатных и внештатных сотрудниц, которым последовательно был поручен компьютерный набор этого дневника, одна впала в депрессию и чуть было не лишилась рассудка на почве ночных видений. Вторая чуть было сама не лишила себя кофе и табака, без которых не в состоянии работать. А третья в связи с недавним рождением сына впала в мистицизм и народное православие. Надо полагать, с вашей точки зрения, это нормально?

Владелец, все так же не глядя на Штерна, едва заметно пожимает плечами и даже, как будто слегка кривится.

— Я предупредил ту даму в издательстве, что рукопись не следует брать домой. Если они сочли для себя возможным этим предупреждением пренебречь, то я искренне не понимаю, какие могут быть ко мне претензии.

Его безразличие к постигшему женщин несчастью и раздражение о того, что ему поставили это на вид, настолько бросается в глаза, что Штерн просто не может сдержать усмешки.

— То есть, когда человек входит к вам в квартиру, предварительно позвонив в дверь, которую вы сами же ему и открываете, представившись, пусть и с некоторым опозданием, и объяснив цель своего визита, вы называете это ненормальным. А когда по квартире трех заслуженных работниц дисплея и клавиатуры без всякого приглашения с их стороны расхаживает призрак вашего деда, это, вы полагаете, в порядке вещей? А что же вы сами тогда так дернулись, увидав у меня в руках сей невинный предмет?

Владелец поднимает на Штерна сероватые с поволокой глаза. И там страх, затаившийся липкий страх, правда, очень далеко в глубине. Так что Штерн решает продолжать в том же духе.

— И знаете, что самое неприятное во всей этой истории? Вовсе даже не то, что вы позволяете своим мертвым родственникам разгуливать без присмотра, хотя о настолько пожилых людях можно было бы заботиться и получше. И даже не то, что работники издательства, из которых добрая половина принадлежит к числу столь ненавидимых вашим дедом инородцев, вынуждена иметь дело с его отвратительной писаниной, унижающей человеческое достоинство. Да-да, человеческое... Не только мое, но и ваше...

Потомок русофила безотрывно смотрит на Штерна, видимо, пытаясь следить за неочевидным ему самому ходом мысли.

— Так вот, это еще не самое неприятное. А вот, что лично мне во всем этом больше всего не нравится, так это то, что ваш дед является по ночам и пишет неизвестно что в рукописи, к которой он не имеет ни малейшего отношения.

Хозяин, уже погасивший сигарету в антикварной серебряной пепельнице, встряхивает седой гривой.

— Простите, совсем перестал понимать вас. Что значит "не имеет отношения"?

— А то, что это не его дневник, а чей-то другой.

— Ничего не понимаю.

— Очень просто. Это не его текст. Ну, хорошо, допустим, интимный дневник не то место, где стоит рассуждать о патриотизме и устройстве церкви... Но вы тут не найдете ни Софии, ни монады, ни Ибсена, ни Канта, ни плевков в сторону Ницше, без чего ваш дед даже простенькую пьеску написать был не в состоянии. Тут даже нигде нет полемики с Розановым, хотя уж повод-то благодатный. При том, что всякой образованщины... — Штерн пролистывает книжицу. — Задохнуться можно. На каждой странице какая-нибудь расхожая литературная цитата, причем без толку и без особого смысла. А самое главное, не талантливо!... Если уж человек способен так красиво ненавидеть евреев, то уж для описания устремлений собственной плоти мог бы и поэффектнее выражения употребить... И последнее, это не его почерк.

— Я ничего не понимаю, — встряхивает головой хозяин квартиры. — Этот дневник достался мне в составе личного архива Л. вместе с его письмами к моей бабушке. Вероятно, она вернула ему его письма перед своей смертью. И уверяю вас, почерк тот же самый.

— Не покажете?

— Да-да, конечно...

Хозяин дома ведет незваного гостя в комнату, которая выглядит так, как и должна выглядеть гостиная образованного человека, занятого интеллектуальным трудом. В отличие от той суровой реальности, какую в различных вариациях Штерну довелось наблюдать накануне. Рояль, книжный стеллаж с задвигающимися наверх дверцами для каждой полки, здоровенный секретер с кучей полочек, ящичков и широкой удобной столешницей, два небольших кресла под XV век по моде столетней давности — все то, от чего те немногие семьи, в которых сохранилась прежняя обстановка, были вынуждены избавиться при переезде в малогабаритные квартирки. На полу, естественно, лежит ковер, но желания снять надежные ботинки у Штерна не возникает, впрочем, хозяин и не настаивает. Не снимая пальто, гость усаживается в одно из кресел с шелковой кораллового цвета обивкой. По идее надо бы представиться полностью, но и этого желания у него пока нет. На верхней полке секретера прислоненный к стенке стоит увеличенный со старой фотографии портрет молодого Л., уже вкусившего славы и общественного признания — тот самый "штерноподобный муж", только с усами и короткой стрижкой, которого сам Штерн дважды имел удовольствие наблюдать ночью в своей квартире.

— Скажите, а почему вы вообще решили публиковать этот дневник?

Хозяин замирает у раскрытого секретера.

— Я счел, что таково желание моего деда, — медленно произносит он.

— Сомневаюсь, что таково было его желание. Особенно учитывая, что это не его текст...

Владелец поворачивается к нему лицом, и некоторое время стоит, оперевшись о столешницу.

— Нет, вы, очевидно, меня не поняли, — с некоторой запинкой произносит он, глядя Штерну в глаза. И опять в глубине его глаз сквозит холодок страха.

— То есть вы хотите сказать, что так вы интерпретировали появление призрака?

— Э-э-э... Да.

— Сколько раз вы его наблюдали?

— Дважды, — сглатывая и часто моргая, отвечает слабонервный потомок.

— Прекрасно. Значит, сегодня у нас у обоих будет третье свидание.

— Что? — запинаясь, переспрашивает хозяин дома. — Простите, что вы сказали?

— Я сказал, что сегодня мы с вами оба увидим вашего деда в третий раз. За окном темнеет. И я намерен остаться у вас до тех пор, пока он снова к нам не явится.

Мужчина у секретера заметно бледнеет и еще раз сглатывает.

— Я еще не понял, способен ли он являться двум людям одновременно, — спокойным голосом продолжает Штерн. — Но то, что наличие в комнате другого человека ему не препятствует, это факт. Сын одной из наборщиц наблюдал его у себя дома, в своей комнатенке, где тут же за шкафом лежала его тяжелобольная бабушка. Так что смутить вашего родственника моим присутствием будет сложно. Тем более, как я уже сказал, мы с ним дважды встречались.

— Так вы его видели? — как будто со вздохом облегчения спрашивает хозяин.

— А с чего бы я к вам пришел?

— И что?.. Не испугались?

— Ну почему же? Неожиданно для себя обнаружить в своей спальне незнакомого мужчину, даже если он занят вполне себе мирным занятием, согласитесь, все-таки не самое приятное впечатление.

Владелец рукописи с интересом смотрит на Штерна.

— То есть, увидев привидение, вы не испугались... Не подумали, что сошли с ума? Или что у вас начались галлюцинации? Не были потрясены увиденным?

Штерн так же с интересом смотрит на недоумевающего человека.

— Меня, честно говоря, больше взволновало, не видел ли он меня.

На лице мужчины появляется нервная усмешка.

— А было на что посмотреть?

Штерн в упор смотрит на его лощеную физиономию.

— Кому как. А только вот эту улыбочку извольте-ка с лица стереть. Мне, конечно, импонирует ваш половой интернационализм, только дедушка ваш, боюсь, его бы не одобрил.

— Да, простите, мне, видимо, показалось... — опускает глаза хозяин.

— Когда кажется, креститься надо, — хмыкает в сторону Штерн, скользнув взглядом по красному углу, увешанному потемневшими образами. — Вы мне письма показать обещали.

— Да-да, конечно... — наследник еще раз оборачивается к секретеру, потом оглядывается. — А имя-отчество ваше можно узнать?

— Георгий Александрович.

Тот удовлетворенно хмыкает.

— Ваше я знаю, так что не трудитесь представляться.

— Я правильно понял, что вы из балтийских немцев? — не может успокоиться хозяин.

— Я-то?... — с насмешкой смотрит на него Штерн.

Тот неожиданно смущается еще больше.

— Да, простите, я не подумал...

— Вы так говорите, — усмехается Штерн, — как будто в том, чтобы быть евреем, есть что-то неприличное... Я надеюсь, вы никого сегодня не ждете.

— Видимо, уже нет, — покорно соглашается владелец с горестным вздохом.

— Вот и прекрасно.

Штерн встает с кресла, немного отодвигает стул, стоящий у секретера, и кладет на столешницу манускрипт. Зажигает лампу с грибообразным зеленым абажуром, вроде тех, какие еще можно видеть в библиотеке в научно-техническом зале.

— Это для вас, Николай Андреич...