День непослушания

Минут пять сидела, пока кровь перестала шуметь в ушах и усталые ноги перестали мелко дрожать. Итак, представить худший вариант — она одна в целом мире, за дверью толпы голодных зомби, жаждущих ее плоти, и выхода нет. Что ей тогда делать?

Что делать, что делать..помирать, ясное дело! Оружия у нее нет, да если бы и было — она им и пользоваться-то не умеет! Видела в кино, как стреляют, а что сделать, чтобы выстрелить — не знает. Был бы интернет — посмотрела бы. Но и оружия-то нет! Ради чего смотреть?

Кстати! Интернет! Неужели нет интернета! Вот где можно узнать — что делается в мире! Уж там точно расскажут!

Настя встала и побрела назад, на седьмой этаж. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой...отдыхая на каждой лестничной площадке, осматриваясь, прислушиваясь. Она и в окна выглядывала, но ничего так и не увидела. Кроме неба и дома напротив. Толп бегающих зомби не было, людей тоже не было. Висело на лоджиях сохнущее белье, по небу медленно плыли летние мохнатые облака — картина мирная, идиллическая, и если бы не труп на лестничной площадке — Настя никогда бы не поверила в повальный мор.

А может и нет никакого мора? Бабушка умерла от старости, сердце не выдержало! А мужик на площадке...ну...тоже сердце отказало! Бывает же так? Совпало! А она сразу зомбаков придумала, дура! Точно, дура-фантазерка!

Разумом Настя прекрасно осознавала, что случилась беда, что телефоны служб и мамин телефон не просто так отказываются ее соединять. Что двери в квартиры не открываются тоже не просто так. И здоровенный мужик на лестничной площадке, до которого никому нет дела — не просто так там лежит. Но...вдруг все-таки это не ТО, что она думает?

Когда добралась до квартиры, то прежде чем подойти ближе, минут пять внимательно смотрела за покойником, стараясь увидеть — вдруг шевельнется? Зомби же вроде как не сразу оживают, через какое-то время! Подойдешь, а он тебя — хвать! Вырвет из ноги кусок, и тоже станешь зомби с синим, разлагающимся лицом. Нет уж! Лучше постоять, подождать!

Но нет. Как лежал, так и лежит. Лицо синее, глаз смотрит на Настю, другого не видно — навзничь лежит, лицом вниз, голова чуть на бок. Настя бочком, по стенке подошла к своей двери, потянула за нее, и...вдруг услышала стук! Будто кто-то бил кулаком по двери!

— Эй! Есть кто-нибудь?! Эй!

Голос был девчоночьим, срывающимся, визгливым. Девчонка явно истерила, и Настя неожиданно совсем успокоилась — значит, не одна! Значит, еще кто-то есть живой! И этой живой хуже, чем ей, Насте! Ведь она хотя бы из квартиры выбралась, а та — не может!

— Ты кто? — вполголоса спросила Настя, раздумывая — услышит девчонка, или нет. Но та услышала, и тут же стук в дверь превратился.

— Я Лена! Лена Самохина! Я тут живу! Меня папа оставил, запер, пошел в магазин за продуктами, и не вернулся! Тут мама мертвая! А я одна!

— И что, ключей нет, что ли? — слегка сварливо спросила Настя, внезапно ощутив прилив сил. Есть кто-то, кому хуже чем ей, точно! А она, Настя, должна быть сильной, и будет ей!

— Нету! — плаксиво откликнулась девочка — Мама куда-то дела! Я не нашла! У папы ключи! Без ключей не открыть!

— Папа твой как выглядит? — спросила Настя — высокий такой, плечистый, да? В рубашке в полоску?

Девчонка замолчала, потом неуверенно, и со страхом ответила:

— Даа...вы его видели?

— Вижу... — мрачно ответила Настя, разглядывая мертвеца — А разве ты не видишь? В глазок?

— Не-а! Я в глазок ничего не вижу! А! Вот! Тебя вижу! Теперь — тебя вижу!

Настя сообразила — наверное, через глазок нельзя было разглядеть пол лестничной площадки, да и труп лежит чуть в стороне. Так. Что делать? Ключи брать из руки мертвеца и открывать девчонку, что же еще-то? Вот и живой человек, не одна теперь Настя будет!

Потянулась, уцепилась пальцами за вязанку ключей...есть! Брякнуло, мертвец отпустил свое "сокровище". Настя выдохнула — только сейчас заметила, что пока тянулась к ключам дыхание затаила, как перед прыжком в воду.

Подышала, успокаиваясь, заодно нашла нужный ключ — здоровенный такой, желтый, со сложными загогулинами. Похожий на тот, что был у Насти.

Вставила в замочную скважину, и только потом сообразила — а как дверь-то откроет? Мертвец лежал головой у двери! Думала секунд пять, вернее — решалась, потом содрогаясь в душе и стиснув зубы уцепила мертвеца за холодную руку и потянула к ступеням лестницы. Труп подался и проехал по площадке, оставляя за собой пыльный след.

Скажи кто-то Насте, что она будет вот так таскать по лестничной площадке чей-то труп, да еще и воспринимая это не как ужас и повод вытошнить содержимое желудка — она бы рассмеялась в лицо идиоту! Она, домашняя девочка с айфоном — таскать трупы?! Не в Сирии ведь живет! Не на войне находится!

Все. Дорога свободна. Теперь и в бабушкину квартиру можно спокойно войти, и девчонку вытащить. Подошла, обыденно, скучно повернула ключ, потом вставила второй — отодвинула дверные штыри, потянула дверь на себя.

За дверью стояла худенькая, стройная девчонка лет одиннадцати-двенадцати, одетая в простенький сарафан, чистенькая и ухоженная — обычная домашняя девчонка. Ее синие глаза смотрели испуганно, она растерянно теребила в руке пышную русую косу и кусала пухлые губки. Ее взгляд упал мимо Насти, на лежащего за дверью мужчину и лицо девочки скривилось, а из глаз брызнули слезы — ручьем, стекая по щекам обильным водопадом.

— Паапа! Аааа...ааа...папа!

Она шагнула мимо застывшей Насти, подошла к мертвецу и бессильно опустилась рядом, раскачиваясь, и постоянно, на одной заунывной ноте повторяя:

— Папа...ааа....ааа...папа...

У Насти ком подкатил к горлу. Ей тоже захотелось завыть, забыться в рыданиях, закричать: "Бабуленька! Бабуленька моя! Аааа!" — но она сдержалась, и только яростно засопела носом, мучительно проталкивая в глотку пыльный воздух, пахнущий тленом мертвечины. А потом рявкнула, заглушая боль, свою и чужую:

— Хватит! Я сказала — хватит ныть! Вставай! Пошли, расскажешь мне, что тут происходит!

Девчонка и правда замолчала, вытерла слезы, и вдруг стала деловито собирать продукты, выпавшие из пакета. Сложила, не без натуги подняла тяжелый пакет и хлюпая красным носом, предложила:

— Зайдешь?

— Зайду... — согласно кивнула Настя и пошла вслед за девчонкой. Ей теперь было немного легче. Теперь — она не одна.

12 июня. День. Вадим Гладов, он же Глад.

Паскудно! Ох, как паскудно! Так паскудно было тогда, когда они с пацанами купили водяры и нажрались в беседке детского сада. Их гонял сторож, они гоняли сторожа, потом кто-то вызвал полицию и пришлось бежать, спотыкаясь и падая в грязь. Домой пришел грязным, как свинья. Мать вопила, папаша вопил, пришлось послать их нах...й. Сбросил барахло, улегся спать, и...кааак начался "вертолет"!

Всю ночь потом бегал рычать на унитаз. А утром мамаша с папашей снова начали есть мозг — "Пьянь! Урод! И в кого уродился, тварь такая!" Воскресенье было, оба дома, так что полный простор для нытья.

В кого уродился? Да в них и уродился! Что, папаша выпить не любит, что ли? Еще как любит! Только нажирается втихую, дома. Чтобы репутацию не испортить! Он же хороший! Он же праавильный!

Так и сейчас — вначале вырубился, потом пролежал какое-то время — в блевотине, похоже на то. Никто не позаботился тазик подставить, тряпкой оттереть. Дождешься от родичей, ага! Хорошо что хоть не придушили! А вот теперь очнулся. Слабый, как после долгого запоя.

Нет, он в запое никогда не был, и презирал пьющих (Всегда любил на улицах встретить пьяного и набить ему морду. И деньги забрать. Двойное удовольствие!). Но представлял, что после запоя так хреново им и должно быть.

Долго пытался встать, борясь с головокружением, но все-таки поднялся и побрел на кухню — попить. Да и пожрать было бы неплохо. Уже ведь не тошнит!

И первое, что увидел — тела отца и матери. Отец лежал в прихожей — видать, как пришел, так и упал. В руках — сумка со жратвой и какими-то бутылками.

Мать на кухне, у плиты, табурет опрокинут. Похоже что сидела, когда потеряла сознание.

В душе ничего не ворохнулось. Только мысль: "Крякнули, что ли? Надо посмотреть!". Посмотрел — синие оба. Конкретные жмуры!

И что делать? Звонить надо. Мусорам звонить, в скорую звонить — пусть работают! Оформляют, увозят!

Вторая мысль: "Сука! Эдак в интернат запихают! В детдом!".

В детдом Гладу категорически не хотелось. Паскудное заведение, много хренового про него слышал. Не надо ему в детдом!

Ну а что тогда делать? Хмм...а если трупы куда-нибудь спрятать? И жить как хочет! А что? У родичей где-то должны быть бабки заныканы. Можно найти. Пока суд да дело — можно и погулять! Шлюх можно на хату вызвать! Бухла, жратвы вкусной купить! Пацанов позвать — гулеванить! Нет, пацанов — ну их нах...й — с хвоста! Пусть на свое гуляют. Нехер!

Потом снова задумался — нельзя, некуда трупы прятать. Протухнут, вонь будет. Опять же — могут его обвинить. Мол, заглушил родаков, и теперь вот развлекается. Конечно там АУЕ, воровской закон и все такое прочее, но на зону ох, как не хочется. Ну ее в жопу, эту романтику! Арестанский уклад — он хорош на воле. Это Глад знал точно. Чуял!

Надо звонить, точно. А там — будь, что будет. Выкрутится как-нибудь.

Жалости к родакам не было. Достали они его! И дома покоя нет! Ныли, ныли, ныли...вот и донылись. Теперь — он один! Сам! Где-то родня — дядя, тетка...вот бы и они подохли! Идти в их семью...такие же твари, как и родаки.

Вот что — надо пацанов набрать. Узнать, что это за прикол такой — не так же просто его родаки взяли, и кони двинули? Может, пацаны знают?

Пацаны знали. Серый откликнулся после второго гудка, и тут же заявил — думали что он, Глад, кони двинул. А вишь чо — живой!

Серый тут же дал расклад, и Глад только хмыкал, не зная, как ему на все услышанное реагировать. Серый очнулся раньше, еще вчера, даже родичей успел застать живыми. Ну вот и знал о случившемся все, что можно было знать.

Потом они отключились, договорившись встретиться на "пятаке" у детсада "Ручеек" через час, и Глад полез в ванну — воняло от него, как из параши. Пацан должен быть чистым, отутюженным — на воле, или на зоне — без разницы. Это закон!

Газовая колонка работала, так что горячая вода была. Вымылся, оделся в легкие спортивные штаны, майку с надписью "Фак ю!", надел барсетку (телефон надо ведь куда-то прятать?), подумал, и захватил с собой бейсбольную биту. А чо? Мусоров нет! Власти нет! Гуляй, бродяги! Наша власть! Пацанская!

На пятак сошлись десять человек — все пацаны, кто был в кодле. Все были ошеломлены, кто-то расстроен. Но это и понятно — не все как Глад ненавидели весь мир и своих родителей конкретно. Вон, Антон какую рожу сделал! Типа переживает! Дурак! Весь мир в кармане! Теперь только и жить!

— Ну что, братва... — степенно начал Глад — этот мир сдох. Теперь — он наш! Мы, сильные, смелые пацаны, настоящие жиганы, теперь можем внатури жить как хотели — по понятиям, по воровскому закону, без беспредела мусоров и властей. Можем брать что хотим, делать что хотим, и никто нам не указ. Наша кодла теперь будет называться "Бригада".

— А по-ходу ты Белый, да, Глад? — криво усмехнулся Антон — Только с какого х... ты говоришь за всех? Ты чо, бригадир? Авторитет? Ты кто вообще такой? Ушлепок маломерный! Степаныч помер, и ты теперь вместо него мазу держишь? А кто тебя уполномочил? Ты чо, внатури, берега попутал? Тут и без тебя есть пацаны, поавторитетнее тебя! И покрупнее, если чо!

Глад похолодел. Он ожидал чего-то подобного, но не так быстро. Ему казалось, что после того как он привел к Степанычу всех этих пацанов, его авторитет стал выше во много крат. А оно вон как выходит! Хреново выходит, если честно! Ему прилюдно брошен вызов, и если он сейчас не решит этот вопрос — хана! Его задвинут, как это бывало раньше, и он опять будет на десятых ролях. Превратится в мелкого пакостника, шакала, каким до того и являлся. Кодлу надо держать! Эх, жалко — ствола нет! Все было бы гораздо проще!

— Ты чо-то попутал, Антоха... — миролюбиво ответил Глад, голова которого работала как компьютер. У него всегда в опасных ситуация голова работала очень хорошо, позволяя избежать наказания и отыскивая самые лучшие пути спасения — Ты чего это начинаешь с наезда? Мы, пацаны, должны держаться друг друга. Нам нужно помогать пацанам! Собирать воровское благо, отыскивать таких же как мы жиганов, учить их воровскому закону. Ну а ты что? Сразу власть делить?

Глад говорил, говорил, говорил, как цыганка, которая заговаривает случайного прохожего, чтобы в оконцовке тот положил ей в карман все деньги, что у него были, и пошел дальше, домой, где только и обнаружит результат беседы с черноглазой гадалкой. Только уже будет поздно. Ни гадалки, ни денег.

И придвигался Глад маленькими шажками, держа за спиной небольшую, удобную бейсбольную биту.

Когда оказался на шаг от Антона, выразительно посмотрел куда-то в даль, сделав многозначительную паузу. Все автоматически посмотрели туда, куда смотрел Глад, в том числе и Антон.

И тогда Глад ударил. Сильно, вкладывая в удар всю злость, что у него накопилась на этот мир, на людей, на Антоху, посмевшему ему противоречить. Бил не для того, чтобы проучить зарвавшегося пацака. Бил, чтобы убить.

Череп Антохи хрустнул, вогнувшись в мозг прямо над ухом. Левый глаз выскочил из орбиты, вытаращившись в пространство, как в дурацком голливудском мульте. Из носа, из ушей брызнула кровь, и Антоха стал медленно заваливаться назад и вбок. Когда он упал под ноги ошеломленных парней, Глад подскочил к нему вплотную и стал остервенело бить по голове, превращая ее в месиво из костей, крови, и чего-то желтовато-серого, склизкого, разбрызгивающегося по сторонам, как грязь осенней порой из-под колес машин.

Кусочек этого желто-красного попал на щеку одного из парнишек, тощего Микиты, Санька Микишева, и он со страхом и брезгливостью сбросил его на землю, отойдя назад, и с ужасом глядя на Глада, прыгающего на груди изувеченного Антохи.

— Все! — Глад тяжело дышал, криво усмехался, перебрасывая из руки в руку испачканную кровью биту — еще кто-то есть? Кто-то против того, что я бригадир? Кому-то не нравится пацанский уклад? Вы сразу скажите! Не тяните!

Все молчали, и только смотрели на ноги Антохи, которые еще слегка подергивались. Глад усмехнулся — живучая тварь! И башки нет — а он еще дергается!

— Да чо там...ты — наш вождь! — неуверенно протянул Серый — ты нас привел в АУЕ, ты хранишь Закон. Тебе и рулить. Я лично не против. Да и пацаны не против. Прально, пацаны?

— Прально! Правильно! — заболботали пацаны, пряча глаза от Глада. И он усмехнулся:

— Ну, отлично! Тогда вот что — сейчас идем смотреть, чего можно прихватить на Горе! Теперь — все наше! Машины — наши! Магазины — наши! Девки — тоже наши! Гыыы...поняли, пацаны?! ВСЕ наше! Айда! За мной!

И они пошли — радостные, возбужденные. Впереди — новый, красивый мир!

Антоха? Да хрен с ним, с Антохой. Он всегда был себе на уме...гавнюк! А вот Глад — фартовый пацан. С ним не пропадешь! И главное — он знает, что делать. А теперь, когда некому говорить, что делать и как жить — такие люди в цене. Ведь кто-то же должен говорить, как жить? А как иначе? Всегда кто-то командует, и кто-то подчиняется. Такая селяви!