Кот

Можно было распрощаться с новыми знакомыми и отправляться в усадьбу к отряду. Однако на месте нашей беседы, в центре патио у ручья и двух скамеек, обнаружился только старый мой слуга. Ни обоих графов, ни королевского посланника, ни тем более Беатрис, как бы не всматривался в сумерки галереи, так и не увидел.

— Пойдем, Микаель, — вздохнул я. Конечно, глупо было надеяться, что сиятельные господа отложат все свои дела только ради продолжения беседы с каким-то бедным идальго, все достояние которого — старый замок на продуваемом всеми ветрами мысу. И тем не менее, маленькое, совсем малюсенькое семечко обиды этаким явным проявлением свойственного рикос хомбрес высокомерия, в сердце поселилось.

Ну нельзя конечно сказать, будто я шел стричь, да вернулся стриженным. По большому счету и разочарование от посещения алькасара Альхесираса было только одно: вместо так необходимых золотых или серебряных кругляков в поясной сумке у меня скрывался кусок пергамента. И теперь, до того момента, как толедские менялы обратят несколько строк с печатью в звонкую монету, я становлюсь почти нищим.

Расчеты просты. После раздела трофеев каждый из моих людей получил на руки около пяти мараведи. Найденные у врагов деньги ушли в казну алькаида в качестве королевской пятерины — уж государь-то точно не согласился бы подождать. Остальная часть была скрыта в трех живых мулах и изрядном количестве всевозможного барахла. После ухода из под Гибралтара основной части армии, Ла-Линеа покинули скупщики и торговцы. В Альхесирасе же их и не было никогда. Несколько лавок, где продавали продукты, пара кузниц, в которых могли подковать коня или изготовить гвоздь — вот и все.

В Аквитанию из отряда уходили трое. Значит, общий перед ними долг составлял триста шестьдесят мараведи. Да еще по сотне на каждого из вассальной платы алькаида. У меня же было чуть больше ста шестидесяти — куда меньше необходимого. Я надеялся на своего сюзерена и на положенное по вассальному договору вознаграждение. Думал, получу и легко рассчитаюсь с решившими нас покинуть братьями. Хотя бы уже потому, что половина из двух тысяч четырехсот мараведи — моя законная доля, как командира отряда.

А ведь нужно было еще приобрести какую-нибудь повозку — за год у нас накопилось уйма вещей, которые рука бы не поднялась бросить. Ну и продукты в дорогу, овес для мулов... Путь предстоял долгий, мало ли на что могли понадобиться деньги. Теперь же ума не приложу где взять хотя бы недостающие средства, чтоб рассчитаться с Лопе Геррадой и его людьми.

Каюсь, мелькнула даже мысль переговорить по приятельски с капитаном гарнизона крепости, да и продать сведения о численности собравшихся в Альхесирасе войск де Канисаресу. Мелькнула, утонул а в океане выплеснувшегося гнева и поменялась на идею прирезать этого королевского засранца к чертям собачьим. А потом отправить Малыша Санчо внимательно осмотреть вещи дохлого идальго. Либре мог мавра в адской тьме найти, не то что пару припрятанных монет в дорожных сумах приезжего.

Соблазн был велик. И останавливало меня только данное дону Педро обещание не убивать королевского порученца в крепости. А от раненного врага прибыли не обещалось. Только проблемы. А ну как Педро Кастильский огорчится и изъявит желание наказать кабальеро, лишившего его на какое-то время помощника?

С другой стороны монеты...

Знать и сделать — это ведь разные вещи, не так ли?!

Решение было принято, и с души вроде камень свалился. Оставалось только переговорить с Контадором и отдельно, желательно наедине, с Хавьером Берриаком. Но почему-то я был уверен, что белозубый баск не откажется слегка поработать своей навахой.

Дело могло легко обождать до вечера. А пока, следовало сделать еще пару дел. Во-первых, встретиться с поджидающими неведомый корабль в порту иудеями. Каждому в Андалусии известно, что кормежкой охраны должен озаботиться наниматель. Нам этот обычай обещал сэкономить приличную сумму, так что я был весьма заинтересован в найме.

А еще нужно было узнать, где остановился кабальеро Лопе де Канисарес. С этим легко справился бы и мой Микаель, но для верного слуги было другое задание.

— Вызнай, кто такие эти господа де Трастамара и де Кастанеда, — тихонько велел я, дождавшись когда Микаель догонит и поравняется со мной. — Вечером встретимся дома и ты все расскажешь. Не может такого быть, чтоб об их сиятельствах не болтала прислуга...

— Истинного так, молодой господин, — так же тихо ответил слуга. — Болтают. Так что и ходить никуда не надо. Все и так уже известно. Городок-то махонький, господин. О чем еще болтать, как не о появлении этаких-то персон?

— Так даже лучше, — обрадовался я. — Рассказывай.

Если я правильно помню, Микаелю давно перевалило за пятьдесят. Старый совсем. Я его берегу. В горы его не беру, хоть он и уверял, будто рука еще крепка, и у него довольно сил, чтоб отправить в Пекло парочку мавров. А ну как подведет его старое сердце? Совсем ведь один останусь. Ни единого человека, связывавшего бы меня с угрюмым пятибашенным замком в Кастро-Урдиалесе не останется. Вот и предпочел остановиться в тени какого-то дома, чтоб не заставлять пожилого человека, пыхтя и потея, бежать рядом со мной.

— Энрике Альфонсо, граф Трастамара так-то человек известный. Клянусь мощами Святого Яго, вы тоже, господин, видели его много раз. Только не в близи, от того и не узнали. Он прежде всегда рядом с отцом был. Любимый, старший сын. Жаль только — не от законной жены. От Доньи Леонор Гусман...

Матерь Божья, Царица небесная! Вот же я остолоп! Как же можно было не признать в его светлости старшего из двух братьев-близнецов, незаконнорожденного сына доброго короля Альфонсо Одиннадцатого?! Многие тогда, в Ла-Линеа, не сомневались, что король оставит корону любимому Энрике. И если бы не коварство Черной Смерти, так бы наверняка и было. Но случилось то, что случилось. Альфонсо умер, и на трон взошел единственный потомок от законной жены Марии Португальской, шестнадцатилетний Педро.

— Инфант Энрике Кастильский, — прошептал я, прежде оглянувшись в поисках лишних ушей. — Почему же граф Кастанеда представил его под другим именем? И что это за титул такой — Трастамара?

— С титулом куда как яснее, господин, чем с их высочеством и их величеством, — подобно мне, стрельнув глазами по сторонам, продолжил Микаель. — Еще римляне ту реку в Галисии Тамарой именовали. Сами галисийцы ее Табром кличут. А земли от реки и до океана дон Хуан Мануэль их высочеству в знак особого расположения передал. Когда сговорился с его величеством о женитьбе Энрике Кастильского на своей дочери, синьорине Хуане Мануэль, графине де Вильена, что в Арагоне, и владетельнице Нуньес де Лара. Свадьба, говорят, и месяца не прошло, как в Севилье была. Только супруга молода еще больно для брачного ложа. Двенадцатый год всего идет. И Энрике отправил ее пока в замок к брату.

— Сам-то он каким ветром в Альхесирас занесен?

— Он с братьями оммаж новому королю принесли. В верности клялись. А тот возьми и заболей. Так сеньоры рикос хомбрес ну давай трон делить. По крови-то каждый из них от престола не далеко. И сыновей донны Леонор принялись было на свою сторону тянуть. Тут молодой король и выздоровел. Да и осерчал. Вельможи, как тараканы, из Севильи побежали, да по замкам своим попрятались. Ну и дона Энрике к себе алькаид местный зазвал. Обещал галеру дать, чтоб инфанта с верными людьми в Астурию переправить. Только пока они добирались, король флоту приказ прислал — перейти в Кадис. Вот и оказался дон Энрике тут как в мышеловке.

— Что же ему мешает вернуться в замок своей матери? Медина-Сидония куда как лучшее место, чем пустынный Альхесирас.

— Ах, господин мой. Я же не сказал! Как только вельможи из Севильи поехали, молодого короля мать уговорила ненавистную соперницу под стражу взять. Схватили донну Леонору и в замок Кармона заключили. Дон Педро кабальеро де Канисареса прислал. Зовет дона Энрике вернуться. Да только тому боязно, видно. Слуги говорят, они в Астурию пешком пробираться намерены, да проводника через Сьерра-де-Ронда пока не сыскали, и лошадей найти не могут.

— Зачем им лошади? — удивился я. — У них так много поклажи?

— Может, они по долинам Пограничья ехать собираются, — пожал плечами и засмеялся слуга.

— А граф де Кастанеда? Кто он?

— Друг. Соратник по детским играм. Так то, болтают, сам дон Энрике больше книги изучать привычен, чем с копьем на коне рыцарском скакать. Так и дон Руис пристрастился.

— Вот значит как, — потеребил я бородку. Глупая, недостойная рыцаря привычка, дергать себя за бороду. Но ничего с собой поделать не в силах. Стоит задуматься, руки сами тянуться.

Но, нужно признать, голова куда лучше служит своему повелителю, когда я дергаю за волоски, чем ежели нет. Потому как сразу возникла идея отправить нашего отрядного казначея к мажордому алькаида с предложением купить мулов. Это не только решило бы все проблемы разом, так еще и послужило бы лишним свидетельством моего, к дону Педро, почтением.

— А этот... Де Канисарес? — приблизившись к виллану вплотную, совсем уже шепотом спросил я. — Насколько он близок к королю?

— Он из королевских стрелков, господин. Сержант, — невольно заразившись моей настороженностью, заговорчески оглядываясь чуть ли не после каждого слова, так же тихо, отвечал слуга. — Покойный государь лично занимался набором в этот полк. Вы и сами, должно быть ведаете, что там за люди.

Кивнул. Еще бы мне не знать. Альфонсо собирал арбалетчиков в свой личный отряд конных стрелков чуть ли не по тюрьмам и каторгам (имеются в виду рабские скамьи галер). Короля в первую очередь интересовали воинские умения, и уже потом — по какой причине человек опустился на самое дно. И королевские стрелки платили за милость полной, совершенной и безоговорочной, прямо-таки собачьей преданностью. Не рассуждая и не раздумывая, любой из них готов был выполнить любой приказ благодетеля. И когда я говорю — любой, это значит — действительно любой. Если король приказал бы перерезать горло папе римскому, единственное что интересовало бы стрелка — как государю будет угодно — справа на лево резать, или наоборот?

Ходили слухи, будто бы среди арбалетчиков короля есть и бывшие морские пираты, и придорожные душегубы, и беглые монахи, и лишенные имени за бесчестные поступки дворяне. Полк был разделен на две баталии по восемьсот человек, которыми командовали капитаны. В одном из них, Зорзо, кто-то из старшин альмогаваров, с удивлением узнал греческого пирата. А о Перро Хусто (перро хусто — верный пес) — второму капитану стрелков, ни один из кабальеро при встрече не подал бы руки. Несколько лет назад, когда у этого человека еще был титул и человеческое имя, а не кличка, был пойман за руку при попытке украсть деньги в казармах ордена Сантьяго, рыцарем которого был и он в то время. За что был лишен плаща с "цветущим" крестом, рыцарских шпор и пояса. Служба государю вернула Перро права идальго, но не могла возвратить честь и уважение.

Сержанты королевских стрелков руководили сотней арбалетчиков и, подобно капитанам, обладали всеми привилегиями дворян. Так что я нисколько бы не удивился, если бы стало известно, что отец нашего посланца звался каким-нибудь Фабриго Канисаром (canizare (исп.) — тростник), и ловил рыбу в камышах устья Гвадалквивира. А сын теперь — личный порученец молодого короля, кабальеро Лопе де Канисарес. Что лучше тысяч слов говорило о том, что полк конных арбалетчиков похоже теперь присягнул на верность новому хозяину.

— Он прибыл в крепость один? — глупый вопрос, но я должен был его задать.

— С ним дюжина "верных", — подтвердил догадку Микаель. И добавил, словно почувствовав, каким будет следующий мой вопрос. — Они остановились в пустующем купеческом доме у пристани.

— Отлично.

— А третьего дня в ту усадьбу еще и пара иудеев свой фургон завела. Большой такой, с дощатыми стенками и о двух лошадях.

Ух ты! Уж не те ли самые это евреи, о сопровождении которых просил меня дон Педро? Даже если и так — тем более странно, что они остановились в том же доме, что и королевские посланники.

Евреев много в городах. Такое уж они племя — не приученное к труду на земле. Среди них много лекарей и стряпчих, способных легко распутать самые трудные судебные хитросплетения. Из четырех меняльных лавок в Толедо — три принадлежат иудеям. И сборщики налогов и податей — сплошь они. И нет мытарей страшнее и неумолимее. Сами сдирают последнюю шкуру с бедных вилланов, сами деньгам в королевском казначействе счет ведут. Только что-то я не слышал, чтоб даже главный тесорио за одним столом с кабальеро пищу принимал!

Еще они умелые мастеровые. Бумагу делают и алхимией в дозволенных пределах промышляют. Но большей частью все же — по металлам. Не зря на монетном дворе возле Золотой башни в Севилье только на сафардском наречии и говорят. Страшные, громогласные бомбарды, метавшие каменные ядра в стены гибралтарского замка и изготовлены были евреями, и обихаживались ими же. Покойный король держал при своей особе нескольких таких, но все же в один барак со своими стрелками селить бы не стал.

Чудно как-то. Странно и непонятно. Какая-то в этом тайна сокрыта. Какая-то интрига. Ведь не мог же мой верный слуга мне соврать! А значит — евреи действительно живут под одной крышей с арбалетчиками молодого короля. Только почему тогда стрелки не могут сами сопроводить так нежно любимых жидов до столицы Андалусии?

В любом случае, идти сейчас на пристань не стоило. Раз уж Господу было угодно соединить оба моих долга в одном месте, нужно было к этому подготовиться. Тем более что солнце почти достигло зенита. Над плоскими крышами Альхесираса повисло удушливое марево и я в своей парадной одежде, даже стоя в тени, уже обливался потом. Добрые христиане в такой час должны вкушать посланную Христом пищу в прохладных комнатах у проточной воды, а не бегать по крепости за евреями. В общем, мы со слугой тут же развернулись и отправились в наш уютный дом.

Обед был готов. Припасов было маловато, но все же куда больше чем мы обычно несли с собой в походе. В окрестных холмах, привлеченные иллюзией защиты от мавританских набегов, стали уже понемногу селиться крестьяне. По утрам на площади у церкви продавали или меняли на железо и ткани свежие оливки, масло из них, горох и огородную зелень. Там же люди мажордома алькаида торговали зерном и вином с личных, дона Педро, виноградников возле Хереса-Приграничного. Туда же пригоняли тощих горных коз и овец. Пока армия еще стояла в Ла-Линеа, никого бы не удивили и бычки со свиньями. Но сейчас такой роскоши давно уже не встретишь.

За кошевара у нас Антонио Энрикес. Не знаю что едят в Галисии, я там ни разу не бывал, но готовил наш немногословный брат так, что хвалили даже привередливые каталонцы. Горцам же и крупа ошпаренная кипятком — за ману небесную. А мы, возвращаясь, подстрелили молодую глупую косулю. Что не съели тем же вечером, тщательно переложили крапивными листьями, и привезли в крепость. Здесь уже Антонио добыл листья брюквы и приготовил lacon con grelos — запеченное в зелени мясо по рецептам своей родины. М-м-м. Пальчики оближешь! А к мясу — настоящую астурийскую фабаду — горох с тушеными овощами.