Янмэйская Охота

Однажды он спросил:

— Хочешь, я отпущу тебя на свободу?

То был абсурдный вопрос. Низе было некуда деться. Уйдя от Хармона, она погибла бы или снова была поймана и продана. Но от отчаянья он спросил, и Низа ответила очень зрело:

— Это не будет разумно, славный. Ваши деньги пропадут, а я умру. Если вы недовольны мною — скажите, и я буду работать больше.

То была весьма длинная речь. Растроганный, Хармон чуть не обнял Низу. Сдержался. Не нашел слов для ответа.

Приняв его молчание за упрек, Низа взяла щетку и принялась вычищать паутину по углам. Хармон остановил ее:

— Перестань, не нужно этого. Ты — не служанка. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Зачем, славный?

Он не смог объяснить. Низа вернулась к паутине.

Хорошо ли тебе живется, Хармон Паула? Скажи честно.

Однажды они вместе ужинали на балконе. Солнце садилось, домики по-особому розовели, журчала река. Хармону вспомнилось, как вместе с Полли гуляли в Лабелине, и как она пела "Балладу о Терезе".

— Мне одиноко, — сказал Хармон.

Тут же усомнился: имею ли я право жаловаться Низе? Ответил себе: конечно, еще бы! Я ее от смерти спас, кормлю и пою, а ей только и нужно, что жалобу послушать. И в следующий миг понял: нет, тьма меня сожри, как раз потому и не имею права! У Низы ведь нет выбора — слушать меня или к черту послать.

— Прости, — буркнул он, а Низа сказала:

— Мне тоже одиноко, славный. Но это пройдет. Любую пыль уносит ветер.

— Это у вас в Степи так говорят?

— Да.

— И что это значит?

— Что все плохое пройдет.

В порыве уничижения Хармон мотнул головой:

— Мое — не пройдет. Я поступил очень плохо!

— Не смотри на свои следы, славный.

— А это что значит? Не имеет значения, что я сделал? Но оно имеет! Я... я — чудовище!

Низа повернулась к нему, округлив глаза от изумления. Потом усмехнулась пугающе снисходительно. Нет, не был он чудовищем, не дорос. Просто крот в норе.

Тем вечером Хармон сделал то, чего не делал очень давно.

Спустился в погреб, вынул неприметный камень из стены, из черной ниши наощупь достал сундучок. Отпер замок, откинул крышку. Внутри лежал старый камзол с вышитым гербом — когтистым нетопырем Ориджинов. Говорят, такой герб теперь маячит на флаге над императорским дворцом. Но сейчас важен не он, а то, что завернуто в камзол.

Даже не пытаясь унять дрожь в руках, Хармон извлек на свет Сферу.

Хармон стал убийцей и вором, сменил имя, переехал на другой край света, разлюбил простых людей. На Севере вспыхнул мятеж, Южный Путь перешел в руки Ориджинов, столица пала, шаваны восстали против Адриана. Вся свита Хармона стала другой, а прежняя почти поголовно мертва. За год в мире изменилось все — кроме Светлой Сферы.

Хармон не смотрел на нее уже четыре месяца, наказывал себя за преступление, или ее — за соблазн. Светлая Сфера осталась в точности такой, какой он ее помнил. Потрясающе — даже чувство не изменилось! Обычно, когда видишь что-нибудь красивое в пятый, десятый раз — чувство притупляется, восторг заменяется привычкой. Но не здесь! Благоговейный трепет пронизал все тело Хармона, руки наполнились неземным теплом, сердце жарко забилось.

Он взял ее за внешний обод, затаил дыхание — и щелкнул. Внутреннее кольцо обратилось в мерцающий шар. Хармон смотрел на него, и смотрел, и смотрел, забыв про все на свете.

Спустя полчаса — а может, час — он решился остановить Предмет. Чувство одиночества пропало, как рукой снятое. С Хармоном была Светлая Сфера — значит, и сами боги. Он подумал: ради этого Предмета я убил двух человек, обманул двух великих лордов, рискнул собой и всею свитой. Я не продал Сферу, никому не показал, не получил выгоды. Я совершил злодеяние не ради денег, а по зову сердца.

Я тоже умею летать.

Узница — 2

Декабрь 1774г. от Сошествия

Остров Фарадея-Райли

— Для начала, дорогуша, приведем тебя в подобающий вид.

То были первые слова, обращенные к леди Сибил на новом месте. Ни: "Доброго здравия, миледи", ни: "К вашим услугам сударь такой-то", ни хотя бы формального: "Вы находитесь в замке такого-то лорда и отныне являетесь моим пленником". Последнее — обязательно и по законам войны, и по судебному кодексу. Но нет. Ее вытащили из лодки на берег, по крутым ступеням подняли в какой-то форт на скале, коридорами провели куда-то вниз — в подвал или вроде того. Здесь были три женщины: одна — мелкая грымза, две других — богатырского роста бабищи. Командир конвоя сказал:

— Дороти Слай, — и ткнул пальцем в графиню.

Грымза ответила:

— Угу. Сюда, — и указала в угол подвала, кое-как освещенный фонарем.

Леди Нортвуд была установлена на указанное место, где грызма придирчиво оглядела ее и повторно сказала:

— Угу.

— Так мы это?.. — спросил командир.

Грымза сунула ему какую-то бумажку.

— Благодарствую. Ну, значит, мы того... — с таким вот прощанием командир и конвойные солдаты убрались из подвала.

Тогда грымза снова проутюжила взглядом графиню, особо задержавшись на волосах и груди, а затем изрекла:

— Для начала, дорогуша, приведем тебя в подобающий вид.

Леди Сибил ожидала и грубости, и унижения, но эти слова были до того нелепы, что она опешила:

— Вы о чем?..

— На тебе, поди, полно живности. И вообще, все это никуда не годится. Раздевайся.

Три абсурда в одной реплике! Нелепости сыпались так густо, что мозг графини отказывался понимать. "Живности" — это какой?.. Вшей, что ли? Откуда?! В янмэйском каземате ей позволялось купание каждый третий день. Горячей водою!.. "Все это никуда не годится". Что — это? Внешний вид? А вы ждали розовых щечек после четырех месяцев в камере?.. "Раздевайся" — это о ком? Как — раздевайся?!

— Простите?.. — выронила графиня, убежденная, что слух обманул ее.

— Так мы с тобой не сговоримся, — грымза махнула бабищам: — Ну-ка, девочки...

Одна из "девочек" крепко схватила графиню, а вторая принялась срывать с нее одежду. С нее — это значит, с графини Сибил Нортвуд. Одежду — это значит, включая исподнее.

Леди Сибил росла с тремя братьями и умела постоять за себя не только словом. Когда "девочка" нагнулась, чтобы стянуть чулки, графиня коленом разбила ей нос и пинком в живот отбросила от себя. Но вторая бабища вывернула графине руку с такою силой, что та скорчилась в три погибели, забыв всякое сопротивление. В этакой скрюченной позе ее перевели в соседнюю комнату, толкнули к стене и с ног до головы облили водой из кадки.

— Работай.

Ей в руки сунули мыльную щетку. Рукоятью щетки Сибил попыталась выбить бабище глаз. Та была настороже и увернулась. Затем надела кандалы на руки узнице, поддела крюком цепь между оков и вздернула Сибил к потолку. Графиня висела, как свиная туша, пока ее тело скребли щетками и поливали водой. Более мягкотелая барышня на ее месте рыдала бы от унижения или вовсе хлопнулась в обморок. Сибил же искала способа размазать нос второй тюремщице — но тщетно.

Когда графиню опустили на пол, грымза бросила перед нею ворох серой мешковины:

— Одевайся, лапочка.

В этот раз леди Сибил почла за благо подчиниться приказу, хотя тряпки на поверку оказались гораздо хуже ее платья, пережившего четыре месяца в темнице. Она спешно натянула чулки и юбку, но озадачилась видом длинной широкой ленты с завязками на концах. Куда ее?.. Грымза отняла ленту и намотала на грудь графини на манер солдатских портянок. Лента производила эффект, противоположный корсажу: не поднимала грудь, а сплющивала и стягивала к ребрам.

— Нам не нужно, чтобы у тебя торчало, дорогуша. Тут есть мужчины... И вот это вот нам тоже ни к чему.

Грымза намотала на кулак волосы графини, оттянула к низу, а одна из "девочек" шустро щелкнула ножницами. Золотая копна шлепнулась на пол.

Леди Сибил сама не ждала, как болезненна будет эта утрата. Пережила провал интриги, заключение, разлуку с дочерью, ожидание казни — а тут какие-то волосы!.. Однако в глазах у нее потемнело, в груди вспыхнуло от горечи и злобы, все мысли заглушил колокольный звон гнева. Она зарычала, вывернулась, схватила руку с ножницами, впилась зубами в запястье. Выдрала ножницы из разжавшихся пальцев, стиснула, как стилет, со всею силой обрушила на обидчицу.

Спасла рыжая бабища: чудом успела оттолкнуть графиню прежде, чем ножницы вошли в лицо грымзы. Потом три тюремщицы общими усилиями свалили Сибил на пол и, сняв с поясов дубинки, взялись за работу. Они трудились до тех пор, пока Сибил не начала истошно орать, а затем — пока не сошла от криков на всхлипы.

— Будет вам, девочки, — сказала грымза, удовлетворившись результатом. — Дамочка больна, так что не надо держать зла. Это ж не она пыталась меня убить, а болячка в ее голове. Да, дорогуша?..

Леди Сибил издала жалкое мычание.

— Теперь слушай меня, — грымза присела возле нее. — Кричать не нужно — мы тут любим тишину. Драться не нужно — мы этого не любим. У кого повязки на руке и дубинки на поясе — те медсестры и медбратья. Нас надо слушаться. Кто в сюртуках — те лекари. Их тоже надо слушаться. Ешь, когда дадут; делай, что скажем; куда не надо — не ходи. Это все для твоего выздоровления, милочка.

Леди Сибил не помнила, как ее унесли из подвала, поскольку лишилась сознания.

* * *

В камере имелось четыре койки, заняты были три из них. Узкое оконце в дальней стене едва-едва давало света. Стены состояли из голого кирпича, пол — из черных вздувшихся досок. Кроме коек, в камере имелся только один предмет: отгороженное ширмой ведро. Оно смердело так, что графиню точно стошнило бы, вот только разбитый нос мешал ощутить вонь.

Вот уже несколько минут над койкой Сибил стояла тощая девица, с любопытством рассматривая новенькую. Девице не терпелось расспросить и разузнать, но Сибил не подавала признаков жизни. Девица осторожненько потрогала пальцем кровоподтеки на скулах, оплывший синяк под глазом, царапнула распухший нос. Сибил издала стон, но глаз не открыла.

— А-ах! Как же тебя отделали, а!.. — вздохнула девица.

Она еще пять минут назад рассмотрела, как отделали новенькую, и тогда сказала эту фразу, а сейчас лишь повторила — в надежде, что, может, хоть теперь новенькая что-нибудь ответит. И действительно, Сибил нашла силы разлепить веки.

— Бедолажечка! — воодушевилась девица. — Живого местечка не осталось!

— Где я?.. — простонала Сибил.

— Рассказываю! Смотри: я — Аннет. Другого имени у меня нету, говори просто — Аннет, и я пойму. Вон там на койке лежит Карен, а другое имя — Кейтлин. Между нами Карен, а для этих — Кейтлин. Понимаешь?..

— У-ууу... — выдохнула Сибил. Она не понимала почти ничего, кроме факта, что болит решительно каждый дюйм тела.

— Ой, вижу, ты не запомнила, но я потом напомню, ты не стесняйся, а спроси. Теперь смотри дальше... что ты там спрашивала?

— Где я?..

— Где ты? — Аннет нахмурила бровки. — Постой, а ты — это кто? Я же тебя не знаю. Мы обе тебя не знаем. Как твое имя?

— Леди Сибил Нортвуд...

— Ага... — Аннет прижала пальчик к губе. — Подожди-ка, я запомню. Леди Сибил Норт-вуд... Так, вроде уложила. Но если забуду, то еще спрошу, хорошо?

Сибил уперлась локтями в койку и с усилием села. Кости буквально хрустели.

— Хорошо, Сибил, а другое имя есть?

— Дорина Дениза рода Сьюзен.

— Дорина Дениза... Ага... Нет, это что-то не то. Как они тебя зовут? Они тебя как зовут, а?

Леди Сибил ощупала рот языком. Зубы остались целы, но губы вспухли до размера пельменей. О, боги...

— Дороти Слай, — припомнила Сибил.

— Ага, так-так, — Аннет снова пососала пальчик. — Первое имя — Сибил Норт-вуд, а второе — Дороти Слай. Для нас — Сибил, а для них — Дороти. Скажи, бедняжечка, я все правильно запомнила?

— Где я? — прошипела графиня.

Третья женщина — та, что звалась Карен или Кейтлин, — подняла голову с подушки. Она была страшна. Не уродлива, нет — как раз останки красоты еще присутствовали в ней. Пугало сходство живой пока Карен с будущим ее трупом.

— Вы нигде, леди Сибил. Вас больше нет.

Графиня встревоженно осмотрела и ощупала себя. Ушибам не было числа, все тело покрывали синяки, но ни одной глубокой раны не обнаружилось. Значит, нет и причин бояться скорой смерти.

— Вы ошиблись, леди Кейтлин, — сухо сказала Сибил. — Я проживу еще долго.

— Карен! — замахала руками Аннет. — Не путай! Для нас — Карен, для них — Кейтлин!

— Неважно, сколько проживете, — прошелестел слабый голос Карен. — Мы в бездне.

— А где эта бездна находится? — Сибил прикусила распухшую губу и ругнулась: — Тьма тебя сожри!

— Нет! Не говори так! — заверещала Аннет. — Позовешь тьму — она явится!

— Уже явилась... — выронила Карен и упала на подушку.

Леди Сибил взяла злоба. Мало быть избитой, как щенок, — так еще оказаться взаперти с дурочкой и паникершей! Она рванулась встать, но не смогла.

— А ну, дай руку.

— Ты кому это?.. — с подозрением прищурилась Аннет.

— Да тебе, тебе! Помоги подняться!

— Ты не назвала имя, вот и запутала меня.

Аннет обиженно надула губки, но подала руку. Сибил поднялась, опираясь на девушку, дошла до оконца. Там были скалы, серые от сумерек; морские волны расшибались о камни.

— Что это за море? — Сибил щелкнула по стеклу. — От Фаунтерры ехали четыре дня, потом еще два — кораблем. Или Восточное, или море Мейсона. Так какое? Ну?..

Ответа не последовало.

— Хоть знаете, что за земля? Остров или материк? Корона? Надежда?..

Молчание. Сибил ощутила, как раздражение перерастает в бешенство — и это было приятно: боль уходила на второй план.

— Послушайте-ка, сударыни. Если не желаете помочь — скажите прямо. Прекратите ваши идовы игры! Я не потерплю лукавства!

— Вы меня утомили, миледи, — устало выдохнула Карен и отвернулась лицом к стене. — Поясни ей, Аннет, будь добра.

— Конечно, Карен, я все поясню, только пусть она не злится, — Аннет опасливо заглянула в разбитое лицо графини. — Сибил Норт-вуд, не злись, пожалуйста. Я расскажу. Вот смотри.

Она подняла растопыренные пальчики и принялась поочередно загибать.

— Смотри: кормят утром и вечером. Ведут в трапезную, там есть мужчины и много еды. Мужчин нельзя трогать, чужую еду нельзя брать. За это будет про-це-дура. Ты запомнила? Смотри дальше. После завтрака идет прогулка. Бегать нельзя, ничего странного делать нельзя. Если встретишь мужчину — не трогай. Ничего с земли не подбирай, за это будет про-це-дура. Запомнила? Если нет, то не стесняйся, спроси, я все повторю. Смотри еще: после прогулки идет работа. Тебя спросят, что умеешь, и ты скажи честно. Тебе дадут работать — ты работай. Портить ничего нельзя. Сделать надо побольше, а лекарям — кланяться, а если что спросят — сразу отвечать. Ты запомнила? И смотри последнее. Перед завтраком и после ужина — про-це-дуры. Их дают всегда. Если ты плохая — их много, если хорошая — мало. Если сделаешь приятно лекарю — очень мало. Но сама не предлагай, а то будет про-це-дура. Они предложат — тогда делай, а сама — нет.