Окружности со вписанными в них знаками и другими окружностями покрывали весь пол. Искажением от них сквозило так, что болела голова, и я даже не рисковал переступать порог.
— Передавай привет, — я коснулся ошейника, проверяя, крепко ли держится застежка, и сообщил: — Я желаю, чтобы ты принял участие в Весеннем празднике Аринди как представитель светлой гильдии и мой ближайший помощник. Церемониальное облачение готово. Если ты хорошо себя чувствуешь, то собирайся.
Похороны Михаэля Наро должны были быть на днях, но пока нам было некогда: мы проводили праздник.
На лице Матиаса еще оставалась маска недоверия, но искра его во мгновение ока полыхнула так ярко, что заарн стал похож на зажженный бумажный фонарик. Про самочувствие можно было не спрашивать: я понял, что он пойдет на праздник, даже если на пути у него встанут все островные медузы с силами Хаоса под мышкой.
Но так и должно было случиться. Я повернулся, чтобы уйти, и спросил:
— Они помогают?
— Что? — недоуменно переспросил заарн.
— Твои силы Хаоса. Они отвечают? Помогают? Дают силы? Хорошие советы?
— Нет, — слегка ошарашенно ответил он. — Но они прекрасно слушают.
* * *
Весенний праздник Аринди иначе назывался Цветением, Белым цветением или Праздником весенних огней. Как и многие иные праздники, он был официально связан с колонизацией южного берега, а на самом деле происходил из времен туманных и темных.
Колонисты высадились на берег в самую неласковую зимнюю пору — а южный берег был тогда куда более суровым, чем теперь. И только когда среди скал расцвело дикое миндальное дерево, люди поняли, что в этом мире еще осталась надежда и красота. И что они, колонисты, такие же, как это одинокое деревце — прекрасные и вынужденные прозябать на мерзких голых скалах.
На самом деле цветение миндаля знаменовало окончание зимних штормов, и колонисты надеялись залатать корабль и уплыть ко всей Тьме отсюда. Корабль они не починили и никуда не уплыли, а через месяц южный берег из расцветшего оазиса превратился в пекло, но это уже другая история и другие праздники.
Яркие точки факелов рассыпались по холмам; цепи огоньков поднимались на вершины, где люди будут встречать рассвет. Порывы ветра доносили звон бубнов и мелодичный, но монотонный напев. Темных тянуло следом за ними, в холмы и на свободу, но тут всегда приходится выбирать: либо ты такой же человек, как и все, и участвуешь в празднике вместе со всеми, либо величественный темный маг, на голову превосходящий обычных людишек. И ты останешься в одиночестве в пустом круге, и никто не пригласит тебя танцевать, и никто даже не подойдет близко.
Внизу, в закрытых бухтах, побережные общины проводили тайные ритуалы лова. Ритуалы пришли еще от старого населения материка — но вместо потомков-ашео их подхватили островные полукровки. Весенний ритуал лова также запускал инициации для подростков — они длились весь сезон, заканчиваясь поздней осенью, и после Осеннего праздника маленькие ниэтте получали именную татуировку и навсегда покидали родной дом.
Насколько я знал, еще инициации были в ходу у клановых ашео. Клановые ашео вышивали родовой гобелен и сражались в поединках. Если поединки запрещали, их проводили подпольно. Традиции — это всегда непросто. И вот так все ниэтте умели ловить рыбу, а все ашео — вышивать и сражаться, а больше они не очень что-то умели.
Людям предстояла бессонная ночь, а еще бессонная тяжелая ночь предстояла городским службам, поддерживающим порядок — кто-то обязательно забредет далеко в холмы и заблудится, кто-то уснет под кустом и весь город собьется с ног в поисках, кто-то куда-то свалится, и хорошо, если не в трещину. Высшие тоже не отдыхали, и меня занимало то, есть ли у них свои, высшие праздники. Или пережили день — уже рады?
— Ритуалы нам важны, ритуалы нам нужны, — мурлыкал Нэттэйдж, смотря на переливающиеся огнями склоны. — Традиции упорядочивают мир и не дают ему раствориться в хаосе. Традиции защищают нас от разложения, идущего из Заарнея. Конечно, лучше помогла бы ментальная дисциплина и осознанность, но для широких масс сойдет и так.
Над клумбами бестолково метались желтые и зеленые фосфористые пятнышки — слишком рано проснувшиеся светлячки. По дорожкам Нэтара скользили люди с факелами. Колышущийся свет пробивался сквозь листву.
— Нэтар тоже празднует?
Позади нас хлопнула дверь, и вышедшая на крыльцо волшебница едва уловимо кивнула:
— Вы же понимаете, светлый магистр, сети, лов... это тоже наше, — и, надев серый колпак, влилась в безмолвную процессию.
— А еще, если праздник пройдет гладко, возвращение светлых будет ассоциироваться с чем-то хорошим, — довольно потер руки Нэттэйдж.
— Нэттэйдж, а вы вообще за кого играете — за светлых или за темных?
— Я, наш дорогой магистр, не играю. Я работаю, — с достоинством ответил он. — На благо нашей общей объединенной гильдии.
И в глазах его явно читалось ироническое: "Кого вы здесь пытаетесь подловить?"
Гвендолин шла по главной аллее, похожая на призрак и полностью погруженная в свои мысли, и только когда она повернулась к нам, в ее глазах отразился далекий холодный отблеск. Одета она была празднично; и золотое украшение в волосах, с которого спускались подвески в форме ажурных листочков, было, должно быть, тяжелым. Но традиции есть традиции, а Гвендолин следовала им строго.
— Кстати, Гвендолин, — сходу переключился Нэттэйдж, как обычно, погруженный в любимое дело — работу. — Ведь теперь в вашем замке живут светлые маги и сам светлый магистр. Мы должны обеспечить им должную безопасность. Вы представьте, несчастные, беззащитные, ранимые светлые, магистр, на которого мы возлагаем такие надежды... и Джиллиан.
— Ужасно, — тихо подтвердил я. — Совсем о нем забыл.
Главное, Джиллиану в этом не признаваться, иначе он совсем разочаруется в своих стараниях.
Нэттэйдж глянул подозрительно, но продолжил:
— Я не хочу сказать ничего плохого об инфоотделе, но ваши маги все же не подготовлены к тому, чтобы охранять опасного преступника, и вряд ли учились верным методам допросов, раз вы до сих пор ничего не добились...
— Ох, Нэттэйдж, — ласково ответила Гвендолин, и всем стало ясно, что потерянного пленника Нэттэйджу не видать никогда. Мне грели душу мысли о том, как все время, пока мы плыли на острова и обратно, глава внутренней службы пытался выцарапать упущенную добычу из владений Гвендолин. Упорно и безуспешно.
Матиас появился точно вовремя. Почему-то светлая форма, черное с серебром, даже не очень напоминающая военную, выглядела на нем угрожающе, и белая семилучевая звезда выглядела угрожающе, а сосредоточенное лицо вовсе излучало зверскую серьезность. Стремительное целеустремленное движение оборвал только рой мотыльков, зависший посреди дорожки; заарн остановился, словно влепившись в стену, обошел их на цыпочках по кругу, собрав все силы, чтобы держаться в руках, и быстрым шагом двинулся к нам, отчеканив:
— Ваш хилый защитный контур, человечинки, совсем сломался. Над страшными зелеными штуками летают светящийся мухх... мухи. Что им здесь нужно?
И голос его даже почти не сорвался. Пришла весна, природа просыпалась, и Матиаса ждали тяжелые времена.
Гвендолин едва ли обратила на него внимание, а Нэттэйджу явно грезилось нечто приятное — надеюсь, не то, как легко и без затрат пугать заарна — когда он отвлеченно поправил:
— Мы люди.
— А мы не заарны.
Теперь заинтересовались все.
— Мы тхие'рейши'нэаа.
Высшие призадумались.
— Человечинки так человечинки, — глубокомысленно изрек Нэттэйдж.
Где-то к северу беззвучно ударила молния; выглядело это не как зарница, а как изломанная полоса света, соединившая небо и землю. Сияние прокатилось по земле, накрыло город и все вокруг стало неразличимым, тихим и белым. Длилось это долго, по внутренним ощущениям, не меньше минуты, и я даже успел ощупать пальцами лицо, опасаясь, не ослеп ли. И все пропало.
На аллее, моргая и потрескивая, вновь разгорались фонари. Тусклые пятнышки светлячков лежали разбросанные в траве и на дорожках.
Нэттэйдж выдохнул и натянуто рассмеялся:
— Этот Заарней со своими запусками, перезапусками и испытаниями уже надоел. Может быть, они сломают свои врата и к нам не полезут? Как вы думаете?
— Они запустили инкубатор Тогтогшохх, — Матиас вытянулся в струнку, запрокинув голову к небу и словно прислушиваясь. — Один из инкубаторов, которые готовят прорыв. Он просыпается только перед открытием врат и поет победную песнь.
Я смотрел в темноту и, казалось, видел, что среди фиолетовых теней появилось нечто новое, огромное, пульсирующее как вызревающий нарыв, что растит в своем чреве множество икринок — оно тяжело ворочалось и мерно рокотало. Но, наверное, это мне лишь казалось.
Мы ехали по всему побережью: с востока на запад, не пропуская даже самого малого поселения, чтобы люди не говорили, что магов интересуют только города. Везде зажигали весенние огни на алтарях — алтари мистического смысла не несли, но входили в ритуал. После двенадцати лет перерыва торжество следовало провести по полной форме.
Возрождение традиций должно поднять боевой дух, а сейчас, перед угрозой войны, это особенно важно. В тяжелые времена человеку необходимо иметь якорь и следовать привычному распорядку — чтобы не потерять себя и не позволить хаосу себя поглотить. Но я не знаю, насколько это верно: я выполнить необходимое не смог.
Праздник Цветения был любимым праздником Побережья; почему его отменил Лорд Норман, было понятно, но почему церемония угасла при Шеннейре, не мог объяснить даже сам Шеннейр. После уничтожения светлой гильдии праздники, в которых участвовали светлые, как-то не праздновались.
Весенняя ночь была черна. В ней пропало все — и море, и холмы, оставив мне только отблеск костров. В руку ткнулся переданный факел — промасленное вручную сотканное полотно, скользкое древко из самшита, — и, по незаметному кивку стоящего напротив Шеннейра мы одновременно подожгли масло в большой чаше.
В огне под радостный гул сгорала ветвь с белыми цветами. Церемония, как и многие церемонии, была строга, сурова и бессмысленна.
На самом деле все это шло с очень давних времен. Огни, которые зажигают на вершинах холмов, повторяют костры, которые жгли на берегу ашери, прошлые жители материка. Жгли и смотрели в холодный темный океан. О чем думали они, уже никто не узнает.
А еще говорят, что именно из-за этих костров, которые перепутали с огнями маяка, корабль колонистов Аннер-Шентагар и налетел на скалы. А этот белый цветок, что распускается в конце зимы, ашери жгли, потому что считали его нечистым прибежищем злых духов.
Делами ашери и старых традиций занималась особая этнографическая группа в Вальтоне, допуск в которую по неизвестным причинам был весьма строг. Потомки ашери, скрытный и нелюдимый народ, все еще погруженный в предрассудки и страх перед духами и призраками, оказавшегося среди них островитянина могли и убить.
Я предпочитал верить, что это преувеличение.
На лице Шеннейра не отражалось ни капли эмоций, и ни капли эмоций не отражал эмпатический фон — как будто темного магистра вовсе не задевало, что его отвлекают на глупые мелочи.
— Вы точно выполняете все детали... — я даже не стал скрывать удивление.
— Участие в гражданских ритуалах — долг магистра, — равнодушно откликнулся он.
В свете костров и дома, и движущиеся вокруг человечки казались игрушечными. Эмоции людей переливались как блестки, и я видел, что отношение к Шеннейру поменялось. Темный магистр в мирной стране был лишней угрозой, но во время войны... зрелище тьмы, готовой обрушиться не на них, а на соседей, грело людям душу.
Смотрите! Смотрите все! Маги едины. Гильдии уверены в будущем. У темных и светлых одна цель...
Смешно.
Шеннейр со внезапным довольством оглянулся на огонь и ухмыльнулся:
— В отличие от совещаний, здесь хотя бы можно что-то сжечь.
Со стороны Шеннейра выступал Эршен. Побережье не слишком любило боевых магов, но Шеннейру было наплевать.
Матиас забрал факел, крепко стиснув древко, и зашагал между двумя шеренгами, уверенно, не слишком быстро, но и не медленно. Встал над чашей; я смотрел на него, словно не узнавая. Смотрел на совершенно чуждое существо, на идеальную сосредоточенную маску, за которой не прочитать мыслей, на серебряные треугольники над правой бровью, и думал о том, зачем вообще ввязался во все это. Обладать мыслящим орудием слишком странно, а соратники были мне не нужны.
Светлая искра сияла так ярко, что подсвечивала его изнутри как стеклянный сосуд и отражалась в глазах. Мне действительно не хотелось, чтобы она угасла.
Матиас ткнул факелом в чашу, так, будто собирался пронзить ее насквозь, и пламя взвилось вверх столбом, чуть не опалив ему лицо. Но заарн не отшатнулся; и лишь когда пламя опало, перевел взгляд на людей. Правда, вместо спокойствия человека, ведущего ритуал, на лице его проступило отчаяние и желание загрызть любого, кто выскажет недовольство. С обоюдной любовью у Матиаса и народа не ладилось. Впрочем, вряд ли люди действительно могли разобрать заарнские эмоции.
Я встал рядом, одобрительно кивнув, и волна обожания от собравшихся накрыла с головой, зацепив заарна краем. За то, что он стоит рядом со светлым магистром — за то, что он подчиняется светлому магистру и светлый магистр благоволит ему — нелюдю прощали то, что он не наш.
В церемонии вместо него должны были участвовать изгнанники, но я не был уверен в их адекватном поведении при таком скоплении народа. Но говорить Матиасу об этом не стоило.
— Это очень жутко, — я остановился рядом с машиной. Вверх по дороге торопливо взбежали три девушки в белых развевающихся нарядах — в таких праздничных нарядах очень хорошо бегать по ночным холмам, пугая и разрывая одиноких путников на куски голыми руками — и протянули мне венок из белых цветов. Я принял его с благодарностью и, немного поколебавшись, надел на голову, повернулся к столпившимся внизу людям и улыбнулся. Толпа взорвалась восторгом. — То, что они настолько... это обожание. До безумия.
— Вы защитили Побережье, — с насмешкой напомнил Шеннейр. Темному магистру венок не полагался; темному магистру традиционно полагалось только то, что он мог забрать сам. — Вы спасли маленькую островную акулу. Какой у них был выбор?
Я мысленно поморщился. Ах да. С волновыми щитами Нэттэйдж и гильдия постарались прогреметь, и мне как главе гильдии тоже перепало славы. Но я не помню, чтобы люди так вились вокруг Ишенги — хотя характер моего магистра был не таков, чтобы позволить подходить так запросто. Ишенга был очень далек. Далекое и величественное требует дистанции.
— Это нездорово.
— Попробовали бы они, — Шеннейр сел в машину и глянул на людей через тонированное стекло — хищно и остро, — эти беспечные мотыльки вести себя иначе. Неблагодарность подлежит наказанию.
Мы ехали вдоль берега, и рассвет следовал за нами.
Утро мы встречали на самой границе с Ньен, прямо над военной базой с причудливым названием Флокс тридцать четыре. Насколько я знал, Флокса первого в природе не существовало, не говоря о тридцать третьем.
