У смерти оттенков нет

Впрочем, многие не жили в квартирах — многие месяцы люди жили в подземельях — подвалах, бомбоубежищах, погребах, землянках. Потому что так у них был шанс выжить. И люди вспоминали навыки, которыми пользовались их предки — где добыть питьевую воду, как достать еду и одежду, откуда можно принести дров, чтобы не замерзнуть, чем завтра накормить маленьких детей, которым нужно молоко и горячая пища.

А на этом фоне, как ни странно, работали кафе и рестораны, а по городам Донбасса разъезжали экипированные по последней военной моде упитанные здоровые мужики, обвешанные оружием до пупа. Эти "воины" как бы охраняли закон и порядок. Которых, по сути, не было и в помине. И в ресторанах по вечерам сидели упитанные парни, которым было по барабану, что творится вокруг — у них было полно денег, как российских рублей, так и американских долларов. И они продолжали жить, как ни в чем ни бывало — жрать, бухать, веселиться и крыть матом власть, как новую, так и старую, как украинскую, так и местную.

Светлана, хоть и частенько была на передовой, все же иногда попадала в Луганск, бывала и в других городах. Поэтому видела, что происходило вокруг. И наблюдала всю неприглядную картину реальной жизни, без пропаганды с обеих сторон, без ретуши и прикрас. Поэтому ненавидела и тех, и других — власть во всех ее проявлениях. Так что агент "Исаев", втершись в доверие к одинокой и несчастной бабе, переспав с ней пару раз и одарив ее не только знаками внимания, но и дорогими подарками, очень быстро смог убедить ее в том, что она совершила ошибку, выбрав "не ту сторону".

И вот однажды Света, выехав с экипажем на рекогносцировку, как бы невзначай оказалась в расположении украинских частей. Тогда сплошной линии фронта не было, поселки переходили из рук в руки по нескольку раз в день, поэтому переход на сторону врага был совершен легко и буднично — как в магазин за пивом съездили. Вот только положение Светланы Дрюк и членов ее экипажа — Анастасии Кротовой и Галины Ермиловой — было разным. Света стала военнослужащей Вооруженных Сил Украины. А ее боевые подруги стали пленными. Ее ждали обещанные ей блага — награды, деньги, квартира в Киеве, а их... Их ждали пытки и смерть.

Сын

В подвале было темно. Поэтому пленные ополченцы друг друга почти не видели. Но наощупь перевязали друг друга, как смогли, оказали помощь, тяжелораненым постарались подстелить какие-то шмотки — хоть что-то. На допросы никого не вызывали, впрочем, какие допросы? Укры и так знали, где против них расположены части ополченцев, какие у них силы и какая техника. Хотя — какая там техника? Пара стареньких "Нон" [САУ "Нона" -советское 120-мм батальонное самоходное орудие (самоходный миномёт). Возможна стрельба всеми видами 120-мм артиллерийских мин российского и зарубежного производства], три БМД-шки, да что-то вроде тачанки — джип, на который установили КПВТ [Крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый]. Ну, "Шмели" и "Мухи" в ассортименте. И все!

А вот у стоявших напротив ополченцев ВСУ-шиков и добробатовцев арсенал был покруче. Три танка Т-64, шесть БМП и два БТР, минометы, даже звено СУ-25. А еще их поддерживала артиллерия — дивизион "Градов", гаубицы, ЗСУ-23-4 "Шилка". С таким обилием механизмов уничтожения украинские воины могли бы смять разрозненные отряды луганского ополчения за пару минут. Но почему-то не смяли, а топтались в пригородах Металлиста — так назывался городок недалеко от Луганска.

В принципе, понятно было, почему — вначале ополченцы орали "Аллах Акбар", маскируясь под чеченцев, которых укры боялись до зеленых соплей, и с отчаянностью смертников выскакивали прямо под украинские танки с "Мухами" [РПГ-18 "Муха" — ручной противотанковый гранатомет]. После чего украинские танки либо горели, либо получали повреждения, несовместимые с дальнейшим ведением боя. А уж БМП-шки горели, как свечки. Потом еще и украинские танки появились, совсем стало худо...

А потом, 21 июля 2015 года в Минске Контактная группа по Украине согласовала план отвода тяжелого вооружения калибром менее 100 мм. 26 августа там договорились о прекращении огня с 1 сентября. И в августе начался отвод тяжелого вооружения калибром менее 100 мм. А без поддержки арты лезть на этих отморозков украинцам не хотелось. Вот и топтались на месте, иногда, посылая на хрен Минские договоренности, обстреливая позиции ополчения из "Градов", после обстрела быстренько снова отводя их за линию соприкосновения.

Так что пленных, которые попадали к ВСУ-шникам или добробатовцам, никто особо не допрашивал — зачем? Чаще всего ими торговали — украинцы давно освоили этот вид "бизнеса" на войне, предлагая родственникам выкупать своих сыновей, отцов, мужей, братьев по сходной цене из плена. Вот такая национальная ментальность — как говорится, где пройдет хохол, там еврею делать нечего...

Сергей Ермилов понимал, что жить ему осталось недолго. Руки он уже не чувствовал, хотя его по-прежнему лихорадило. Видимо, была большая кровопотеря, он раз за разом впадал в забытье... Но однажды он очнулся не в сыром подвале, а в больничной палате, в постели. Больше всего его удивило, что лежал он на белой простыне! А рядом... рядом сидел его отец — бородатый, загорелый, в военной форме, но все же — отец, Иван Ермилов. Вот только на его камуфляже была нашита не георгиевская лоента, как у Сергея и его товарищей. У отца на рукаве был нашит красно-черный бандеровский флаг и с такой же красно-черный шеврон с чубатым одноглазым казаком, больше похожим на пирата, на фоне скрещённых сабель. На шевроне была надпись: "Кривбас".

— Ну, здравствуй, сынок. С днем рождения! — улыбнувшись, сказал Иван.

Сергей вначале не понял, о чем говорит отец...

— У меня же день рождения... — начал он, но Иван его перебил.

— Сёгодни — твий другый дэнь народження. Бо ты, сынку, мав помэрты...

— Батя, давай нормально разговаривать. Ты нас воспитывал по-русски, чего теперь начал на украинском со мной говорить? Вон, меня по-украински ты уже приложил, мне хватило...

Сергей попробовал пошевелить левой раненой рукой, но вдруг увидел, что ее... нет. Хотя он все еще ее чувствовал. Он здоровой, правой рукой приподнял простыню, которая его укрывала. Руки не было, был небольшой обрубок, культя, перебинтованная бинтами.

"Ниже локтя ампутировали, значит...", — подумал он.

— Ты, сынок, мало того, что с сепарами связался, ты еще и родину свою предал! Свою мову, свий народ зрадыв! — взорвался Иван.

— Батя, какую мову, какой народ? Это ты вырос в Украине, а я родился на Донбассе, который никогда украинским не был — тебе ли не знать? У нас в поселке на каком языке все гутарят? На русском! У нас испокон веков в Станице Луганской казаки русские жили, да и в Луганске, который Ворошиловградом назывался раньше, много было украинцев?

— Сынок, Донбасс — цэ Украина..., — начал было Иван, но сын его перебил,

— Ты скажи еще, что Крым — это Украина!

— И скажу! Скажу! Путин украл у нас Крым, ан... аннексировал, — с трудом произнес сложное, услышанное по телевизору слово Иван.

— Не украл, а отобрал. А украинские войска даже выстрела в его сторону не сделали ни одного, тихо слиняли. А частично перешли на службу к россиянам. Батя, не надо меня тут агитировать. Крым всегда был турецким, потом Россия его отвоевала и несколько столетий Крым был российским, Украины тогда, как государства, и в помине не было!

— Украина в рабстве была... В рабстве! У москалей! — Иван снова готов был взорваться.

— Да, батя, мозги тебе на твоих майданах капитально промыли. Какое рабство? Это рабам построили дороги, заводы, дома, мосты, школы, это рабам подарили ДнепроГЭС и атомные станции, рабам дали армию и флот? Да Украины, как государства, не было до тех пор, пока сначала Ленин, а потом и Сталин дали Украине, точнее, подарили государственность. Украина даже в ООН была представлена наравне с СССР! А вы на своих майданах памятники Ленину — основателю украинского государства — поскидывали!

— Коммунисты Украину угнетали! Много лет!

— Коммунисты подарили Украине Донбасс, который изначально был в составе Российской империи, коммунисты подарили Украине всю Галицию и Буковину, которые были у Австро-Венгрии и у Польши. Коммунисты отобрали у Румынии нефтеносные земли — тот же остров Змеиный, которые ваш Ющенко бездарно профукал!

— Сынок, что ты брешешь! Ющенко поднял Украину с колен!...

— Нет, батя, Ющенко опустил Украину на колени, точнее, поставил ее раком перед америкосами!

— Да ты, я погляжу, наслушался своих москалей и друзей-сепаров! Ты с кем воюешь? Ты со своим народом воюешь? Со мной? Своим отцом?

Сергей устало посмотрел на Ивана. Боль в несуществующей руке куда-то ушла, но боль в душе не проходила, а только усилилась. Он не мог поверить, что перед ним — его отец. Отец, который вырастил его, который силой заставлял садиться за книжки, заставлял читать. И сам в детстве читал ему сначала сказки, а потом и более серьезные книги, начиная с приключений капитана Сорви-голова и индейцев Фенимора Купера, заканчивая историческими романами Ивана Ле про Наливайка и Чингис-хана. Это ведь он, отец, заставил Сергея полюбить книги, пробудил интерес к истории. Жаль, что сам так и не удосужился эти книги прочитать. И узнать историю своей страны...

— Знаешь что, батя? Мне не о чем с тобой говорить и незачем спорить. Ты пришел сюда, на Донбасс с оружием? Пришел свои порядки наводить? Вот тут ты и останешься. Многие ваши уже остались, в земле лежат, а многие, как падаль, по посадкам валяются да по оврагам. Здесь люди сами хотят решать, с кем и как им жить. Если бы в хату к тебе пришли указывать, как на кухне готовить и куда обувь ставить, ты бы не послал таких советчиков? Иди, батя, к своим карателям, тебе они ведь роднее. А меня можешь добить, раз твои побратымы не добили.

Иван тяжелым взглядом посмотрел на сына.

— Это мать тебя так выучила, сынок?

Сергей печально улыбнулся.

— И мать тоже. И ты сам. Ты меня учил своих не предавать, учил отвечать ударом на удар и ни перед кем голову не склонять. Так что можешь все исправить.

Иван внезапно ухмыльнулся.

— Ни, сынку, выправыты я ничого нэ зможу вжэ... Алэ с матинкою твоею побалакаю... И ты тэж...

И вышел.

"Суд"

Галину с Настей не тронули. Они были готовы к издевательствам, пыткам, даже к смерти. Хотя нет, разве к этому можно быть готовым? Настя, конечно, храбрилась, но было видно — ей страшно. А Галине Ермиловой было все равно. Она умерла тогда, 2 июля 2014 года, когда похоронила своего пятилетнего Ванечку. После этого ей хотелось только отправить на тот свет как можно больше этих упырей, которые могут убивать маленьких детей, которые воюют только с женщинами и стариками. И смерти она не боялась. Жалела только, что мало повоевала, мало убила этих укрофашистов. Ну, пожила уже, полтинник почти, значит, пора. Сколько деток не дожили даже до школы, ее Ванечку эти нелюди убили, когда ему только-только пять лет исполнилось...

Танкисток посадили отдельно в какой-то погреб. Сутки они просидели там, продрогли — ночь была холодной, да и погреб — сырой и заплесневелый. Потом крышка открылась и чей-то молодой голос прокричал:

— Агов, жиночкы, вылазтэ з бункэру, вжэ час прийшов, розстрилювати вас будэмо!

Женщины по лестнице, которую им спустили, вылезли наверх. У погреба стоял молодой парнишка, что удивительно — без маски-балаклавы, и улыбался. Улыбка у него была такая хорошая, яркая, прямо трудно было поверить, что этот улыбчивый мальчик спокойно может их убить. Но, судя по красно-черной нашивке "Правого сектора" на рукаве, их конвоир вот так, улыбаясь, стрелял в мирных жителей. Галя наслышана была о том, что творили на Донбассе эти "правосеки"...

Их повели не на окраину, а привели в дом, который раньше был сельсоветом, а потом — местной администрацией. Там украинцы оборудовали свой штаб. Дом окружали бетонные блоки, на въезде был блокпост — мешки с песком, зачем-то окруженные колючей проволокой и несколькими сваренными кустарным способом противотанковыми "ежами" из каких-то железных швеллеров.

"Значит, расстреливать не будут... пока не будут", — подумала Галина.

Настя Кротова с ненавистью глядя на конвоира, процедила:

— Шо, допрашивать будете? Так мы не скажем ничего!

Хлопец снова заулыбался.

— Тэбэ, дивка, я б допытав залюбкы. Вона, вси хлопци заглядаються, в чэргу стають, мовляв, дайтэ нам цю кралю допытаты.

Кротова ощерилась.

— Пыталка не выросла, молокосос. Иди у амеров пососи сначала, правосек недоделанный!

Пацан заржал.

— Ого, а дивка з пэрцэм! Люблю такых, гаряча штучка!

Настя сплюнула в его сторону.

— Я таким, как ты, горячих штучек насовала будь здоров! Подавились только, до сих пор по полям валяются. Мало только, надо было бы больше. Но ничего, наши пацаны вам еще насуют, без штанов с голой жопой побежите, вояки!

Конвоир прекратил ржать, скривился.

— Ну, побачымо щэ, хто кому натыкае! Ваши попочленцы вон в нас сыдять, зараз усих до купы збэрэмо, та почнэмо шматуваты. А вы подывытэсь спочатку, а потим вжэ и вас прыголубымо. Хоча титку можэ й нэ будемо, вже стара, а ось тэбэ...

Но тут они подошли к входу в штаб, прошли через блок-пост и улыбчивый украинец замолчал. Танкисток завели в штаб, они поднялись на второй этаж, их направили, судя по всему, в актовый зал. Галина зашла первой, глянула в зал... и обмерла. На сцене стоял стол, накрытый красной бархатной скатертью, а за столом восседали какие-то мужики в камуфляже. И среди них сидел... ее Иван!

Навстречу пленным вышел какой-то полковник ВСУ, судя по пузу и ряду медалей на всю грудь, явно штабной. Обычно только такие вояки красовались своими цацками и щеголяли в новенькой форме. Те, кто реально воевал, чаще всего были одеты даже не в военную форму, а в какой-то микс камуфляжа, спортивных треников и гражданки, обувались либо в кроссовки летом, либо в резиновые сапоги осенью. Зимой в ходу, точнее, на ходу были валенки и бахилы.

— Ну, что, предатели, сепаратистки, будем вас судить? Вы можете смягчить свою участь, если добровольно дадите показания, покаетесь перед Украиной...

— Ты, колобок, долбодятел? Ты кого судить тут собираешься? Перед кем нам каяться? Мы свою Родину от вас, американских прихвостней, защищаем, фашистов бьем, а показания вы будете давать — в международном трибунале! Расскажите, как мирных жителей убивали, как детей бомбили, стариков и старух расстреливали... — Настя выплевывала слова в лицо толстому полковнику, как гвозди в него вколачивала.

Полковник аж пошатнулся.

— Это что такое? Что она себе позволяет?! — внезапно взвизгнул он.

Тут же с двух сторон подскочили верзилы в таких же новеньких "пикселях" явно америкосовского разлива и без слов стали лупцевать ополченок. После первых же ударов Настя и Галина упали на пол, и их продолжали месить ногами, как какие-то кули с мукой.

— Постойте, погодите, нам же снимать надо! Как же суд? Мы процесс заснимем... — внезапно возник перед полковником какой-то жевжик, судя по всему, украинский журналист. Но полковник махнул рукой и еще двое его подручных оттеснили и журналиста, и оператора с камерой в сторону.