Дракула и два ворона

В этой каменной стене виднелась тяжёлая дверь погреба, который, как по опыту знал Джулиано, должен горизонтально уходить вглубь земли шагов на пятьдесят и заканчиваться тупиком. "Хорошо бы, это оказался не только винный погреб, но и кладовая со снедью", — подумал флорентиец, уже прикидывая, не удастся ли наведаться в эту кладовую хоть раз тайком от хозяев, ведь бесплатная еда лишней не бывает.

Ученик придворного живописца рассеянно оглянулся по сторонам, но тут его внимание привлекла одна из гор, которые высились над селением и прижимали его к Дунаю. Покрытая серо-бурым лесом, как и все окрестные вершины, она вздымалась к небесам выше других и была увенчана цитаделью-короной.

"Вот это удачно, — решил Джулиано. — Значит, не нужно ни у кого спрашивать дорогу в крепость", — ведь местные жители отняли бы у него кучу времени своими разговорами, а юноша, хоть и любил поговорить, но ненавидел отвечать на одни и те же вопросы. В частности он устал объяснять венгерским обывателям, что во Флоренции нет короля, а есть республика, которая весьма отличается от монархии, но венгры упорно не хотели уяснить себе, как же это так.

Терять время ученик придворного живописца не хотел ещё и потому, что должен был поскорее попасть к коменданту крепости и утрясти все формальности, тем самым дав возможность учителю приступить к выполнению королевского заказа. Джулиано и так уже проспал почти до одиннадцати, поэтому теперь следовало торопиться. Он подошёл к круглому каменному колодцу во дворе, набрал воды, тщательно вымыл лицо и шею, затем вернулся в комнату, надел куртку и плащ, взял бумагу с королевской печатью, упрятанную в кожаный чехол, после чего, объявив учителю, куда идёт, удалился.

Спустившись со второго этажа, Джулиано попрощался со старухой, протиравшей столы в нижней комнате, на выходе кивнул трактирщику, коловшему дрова возле крыльца, пересёк двор и уже собрался выбраться за ворота, но тут услышал, как его окликнули:

— Господин Питтори.

Флорентиец вдруг осознал, что его окликнула девица. Он оглянулся, и в это мгновение оправдались его самые радужные ожидания. Голос действительно принадлежал дочке трактирщика, а сейчас она быстро шла к воротам от дверей кладовой и приветливо улыбалась.

— Есть ли у господина Питтори немного времени? — спросила светловолосая красавица, подойдя к юноше на расстояние вытянутой руки.

— Разумеется! — с жаром ответил тот. — Сколько угодно времени. Хоть час, хоть целый день, а при необходимости и вся моя жизнь в твоём распоряжении. Что ты хотела?

— Целая жизнь? — хозяйская дочка притворно удивилась. — Так много мне не надо. Я только хотела спросить...

— Что именно?

— Бабушка сказала мне, что господин будет часто ходить в Соломонову башню.

— Да, наверное.

— А сейчас господин идёт туда?

— Сейчас я иду к коменданту крепости.

— А в Соломонову башню?

— Вероятнее всего, нет, — ответил Джулиано, но, увидев на лице красавицы тень разочарования, поспешно добавил. — А, может быть, и зайду.

Девица, услышав это, снова оживилась, сделалась приветливой:

— Если это случится, могу ли я попросить, чтобы господин рассказал мне про всё, что увидит в башне?

— Конечно, я тебе расскажу, — произнёс Джулиано, весьма обрадовавшись неожиданному поводу завести прочное знакомство с хозяйской дочкой. — Но почему такой прелестной девушке, как ты, нужно что-то узнать про такого ужасного человека, как Дракула?

— Про врагов надо всё знать, — ответила красавица, перестав улыбаться, и теперь её лицо стало почти суровым. — Про врагов надо всё знать, — повторила она, — а мы живём в этом городе уже не первый год, но до сих пор мало чего нового не выяснили про узника. Нам известно почти то же, что было известно до приезда.

Теперь, когда Джулиано понял, что движет его собеседницей, он смог легко подладиться под её речь:

— И ты хочешь, чтобы я обрисовал тебе во всех красках это чудовище?

— Да! — воскликнула девица, будто заранее готовясь услышать нечто интересное.

— Хочешь, чтобы я рассказал, как он себя ведёт и о чём говорит?

— Да, — красавица кивнула.

— А тебя заинтересуют истории об этом человеке, которые я, возможно, услышу от его тюремщиков?

— Да, — снова услышал флорентиец.

Видя, что собеседница проявляет такое любопытство, Джулиано подумал, что всё не так просто. Наверняка, дочка трактирщика хотела собрать сведения об узнике не только потому, что считала этого человека врагом, но и потому что сама являлась заядлой сплетницей. Эту страсть к сплетням можно было использовать, и юный флорентиец решил сделать пробный шаг:

— Скажи хоть, как тебя зовут. Ведь я должен знать, для кого стараюсь, добывая сведения про Дракулу.

Девица перестала улыбаться, как и в предыдущие два раза, когда Джулиано обещал отдать в её распоряжение свою жизнь и назвал прелестной. Наконец, она снисходительно усмехнулась и ответила:

— Я скажу своё имя, когда господин вернётся.

* * *

Когда будущее кажется туманным и мрачным, а в настоящем не происходит ничего значительного, то мысль невольно обращается к прошлому. Наверное, поэтому Влад, сидя взаперти в Соломоновой башне, часто вспоминал прежние годы и даже детство, когда он, ещё совсем карапуз, ведомый за руку нянькой, поднимался по крутым лесенкам в покои матери, а мать осматривала сына со всех сторон и трепала за щеку, будто проверяя, достаточно ли упитан.

"Как же вышло, что этот карапуз вырос в человека, которого все вокруг считают великим злодеем? — спрашивал себя узник. — Неужели, я это заслужил? Нет, не заслужил! И злодей не я, а те, кто меня так называет. Я всегда поступал по справедливости, а потому если и творил зло, то лишь в ответ на зло, сотворённое другими! А теперь зло, которое причинили мне, забыто. Все помнят лишь то, что сделал я... Нет... И это не так! Никто уже не помнит, что я совершил на самом деле. Всё, содеянное мной, молва увеличила во сто крат, а затем извратила. Я не заслужил той славы изверга, которой овеян. Не заслужил!"

Вместе с этими горькими мыслями к Владу приходило и другое воспоминание — как он, уже подросший, нечаянно застал отца молящимся на коленях перед иконами. В те годы родитель ещё не успел сделаться князем и просил Бога о помощи, шепча что-то. Маленький сын не сразу, но всё же распознал в отцовой речи текст одного из псалмов и удивился: "Почему не молиться своими словами?" Теперь же, в Соломоновой башне казалось, что тот псалом как нельзя точнее выражает чувства всякого, у кого почти не осталось надежды.

— Услышь меня, Господи! — молил родитель. — Враг растоптал мою жизнь, вверг меня во тьму, и я не вижу дневного света, как не видят его мёртвые.

Отец говорил так, потому что расстался с прежней жизнью, которую вёл в румынской столице как наследник княжеской короны. Он был вынужден скрываться на чужбине, тосковал, и красота белого света для него померкла. Теперь же и Влад, сидя в Соломоновой башне, молился так.

"Враг растоптал мою жизнь, — думал он, — посадил в темницу, и пусть в окно своей сумрачной тюрьмы я вижу солнце, но ничего не могу делать и проку от меня столько же, как если бы я уже умер. Пусть мне не угрожают смертью, но душу мою хотят поработить".

В псалме так и было сказано: "Враг охотится за моей душой", — и теперь Влад со всей ясностью понял, что это означает. "От меня хотят, чтобы я покорился, — мысленно твердил узник. — Хотят признания, будто я мучитель невинных, и что все наговоры на меня — правда. Моим врагам кажется, что признание — это только пустые слова, которые легко произнести, но если я назову ложь правдой, то потеряю последнее, что у меня осталось — надежду, что время всех рассудит, и что я обрету достойный облик хотя бы в глазах потомков".

— Я совсем упал духом, а сердце моё в смятении, — когда-то говорил отец Влада, обращаясь к Богу словами псалма, а сейчас узник Соломоновой башни чувствовал то же самое, хоть и старался бодриться. "Неужели не на что мне уповать, кроме чуда? Но ведь есть же друг Штефан, который в силах мне помочь. Он непременно попытается. Я ведь выручал его не раз. Не мог он забыть о моих прежних услугах. Не мог!"

Когда Влад после смерти молдавского князя Богдана проводил осиротевшего Штефана в Трансильванию, это была лишь одна из услуг. Правда, довезя друга до трансильванских земель, Влад вскоре его покинул, потому что оказался выпровожен из этих пределов под конвоем и не мог остаться. Так уж вышло, что могущественный венгр Янош Гуньяди, давний враг Влада, приютил у себя Штефана, но "провожатого" выслал, и друзья снова встретились лишь через пять лет. К тому времени Владу уже удалось вернуть себе румынский трон, а Богданов сын, узнав об этом, приехал в Румынию, чтобы снова просить помощи, но теперь уже хотел противоположного — не покинуть Молдавию, а вернуться в неё и получить молдавскую корону.

Влад и во второй раз не отказал, однако сейчас, сидя в башне и вспоминая ту встречу, чувствовал укоры совести. "Я гордился вновь обретённой властью, поэтому говорил с другом немного свысока, и пусть он из-за своего телячьего простодушия не замечал этого, но я-то помню, как всё было".

Сейчас Влад понимал, что чувствовал Штефан, обращаясь к нему за помощью: "Он надеялся на меня так же, как я теперь надеюсь на него, а нынче мой друг крепко сидит на молдавском троне и сам имеет право говорить со мной, неудачником, свысока".

Давняя встреча, о которой вспоминал узник Соломоновой башни, случилась ясным зимним днём незадолго до Рождества. Влад, уже три месяца как обосновавшийся в отцовском дворце в Тырговиште, был весьма доволен жизнью и оставил привычку сидеть, будто нахохлившись. Теперь он держал спину прямо, как положено правителю, и сделался важным.

Влад принял Штефана, обедая в одной из комнат личных покоев, весьма просторной, а её стены, прямо-таки светившиеся новой побелкой, разительно отличались от закопченных стен корчмы, где друзья имели обыкновение беседовать в прежние времена.

Румынский государь сидел за длинным столом, за которым легко уместилось бы двенадцать человек, но трапезу с государем разделяли лишь двое. Оба были бояре, похожие друг на друга своими одинаково чёрными волосами и усами, умащенными, чтоб выглядели глаже и аккуратнее, а довершали сходство одинаково тяжёлые выходные кафтаны с замысловатыми застёжками на груди.

Первый государев сотрапезник занимал должность стольника и потому был обязан пробовать каждое блюдо, подаваемое Владу, а вторым стал начальник конницы по имени Молдовен, которого когда-то звали по-другому, но он взял себе новое имя-прозвище в память о том, что Влад вывез его из Молдавии и приблизил к своему двору.

Штефан, которого в комнате уже ждали, робко ступил через порог, поклонился, прижав к груди правую ладонь, и произнёс:

— Добрый день, Влад, брат мой.

Оглядевшись и заметив возле "брата" двух бояр-сотрапезников, гость на всякий случай поприветствовал их тоже:

— Добрый день и вам, жупаны.

— Добрый день, братец, — молвил румынский государь. — Давно не виделись. Рад тебя снова встретить, — однако он не встал со своего резного кресла, похожего на трон, чтобы обняться с другом, как бывало прежде, в Молдавии.

Где и как провёл Штефан те пять лет, что минули со времени расставания, Влад тогда ещё не знал — лишь видел, что друг изменился мало. Усы отросли подлиннее, но не придали своему обладателю мужественности, потому что в его глазах осталась всё та же доверчивость к людям, как у телёнка.

Одевался Штефан более чем скромно, и это заставило Влада призадуматься. "Я ведь помню, что из походной казны Богдана мы взяли достаточно золота, а Штефан растратил всё за пять лет? — молодой государь даже удивился немного, но тут же нашёл объяснение. — Наверное, помогал таким же скитальцам и раздавал щедрую милостыню нищим, вот и наступило оскудение в кошельке".

— Садись, угощайся, — Влад движением головы указал на кресло по правую руку от себя.

Штефан занял предложенное место и с некоторым замешательством оглянулся на боярина Молдовена, сидевшего за столом с того же краю, что и гость — этот боярин показался знакомым.

— Как здоровье матушки? — спросил Влад.

— Моя матушка в добром здравии и укрепилась духом, — ответил Штефан. — С тех пор, как она постриглась в монахини, Господь дал ей силы.

Богданов сын снова оглянулся на Молдовена, а Влад, видя замешательство друга, спросил:

— Узнаёшь? Этот человек служил твоему отцу, а теперь служит мне.

Молдовен сдержанно улыбнулся, и лишь стольник оставался безучастным наблюдателем этого разговора, молча пододвигая Штефану кушанья.

— Я полагаю, — продолжал Влад, — человек из Молдавии нам скоро понадобится, ведь он знает тамошнюю местность. К тому же, он начальствует над моей конницей, что тоже весьма кстати.

Услышав это, Штефан сразу встрепенулся:

— Так тебе известно, о чём я хочу просить, брат!? — радостно воскликнул он, не видя предложенное стольником блюдо с форелью.

— Догадаться нетрудно, — ответил Влад.

— Так значит, я приехал не зря? — продолжал радоваться Богданов сын. — Ты поможешь мне отвоевать мой престол?

— Да, — кивнул румынский государь, — я помогу тебе вернуть престол, на котором должен сидеть ты, а вовсе не Пётр Арон, который изловил твоего отца в Реусени и отрубил ему голову.

— Значит, ты дашь мне войско, брат? — вдруг запнулся Штефан.

Он спросил так, будто ему уже доводилось слышать "нет", а теперь он услышал "да" и, несмотря на всю свою неиссякаемую веру в людей, не верил своему счастью.

— Я не только дам тебе войско, но и сам пойду вместе с тобой в Молдавию, — ответил Влад.

Впоследствии ему довелось услышать, как молдавские пастухи, собравшиеся вечером у костра, рассказывали друг другу о том походе — они говорили, будто Штефан вёл армию сам, а Влад, спокойный за судьбу друга, остался дома. Это была чистейшая выдумка, но рассказ звучал с таким искренним простодушием, что румынский правитель мог только порадоваться за Штефана, которого народ столь сильно любил, что приписывал ему небывалые таланты. Наверное, молдаванам очень хотелось, чтобы их любимый правитель не только в зрелые годы, но и в юности проявил себя умелым полководцем, поэтому они сами не заметили, как стали выдавать желаемое за действительное. Спорить с теми рассказчиками Влад даже не пытался, потому что никому ещё не удавалось опровергнуть "правду", что идёт от сердца.

И всё же румынский государь помнил, как рассуждал в тот день, когда Штефан пришёл просить войско. "Нет, телёночек, — думал тогда Влад, — Своих воинов я тебе не доверю. Пусть ты мой друг, но и мои воины мне не чужие. Я их сам набирал, сам обучал стоять в боевом порядке, сам вооружал. Не далее как в прошлом году это было. Я ел с ними из одного котла и спал под открытым небом, как они. Я проделал с ними весь путь через горные перевалы до самых стен румынской столицы. Эти люди разделили бы со мной поражение, если б вернуть власть мне не удалось. А теперь, телёночек, ты просишь доверить этих воинов тебе, и хочешь вести их неведомо куда? Не-ет. К тому же, они и не пойдут за тобой. Они ведь тебя не знают, поэтому не станут повиноваться, как повиновались мне".