Сказки русского леса

Пришла к Яге Осень. Пиво темное пила и всё выпила. Красивая стала, золотая и алая. Щедро плодами всех одаривала, лосиными боями любовь праздновала. Плакала дождями, расставалась с журавлями, о прошлом думала. Скидывала листья и голой с ветром танцевала. Яблоки на землю кидала, травы кошмой утаптывала. А потом снегом укрылась и спать легла. Надолго уснула. Крепкое пиво у Яги, хмельное, заговоренное.

История 22. Песни печали, песни радости

Желтое такси, мигнув поворотником, вырулило со стоянки аэропорта. После пронизывающего декабрьского ветра в салоне было очень тепло, слегка пахло сигаретами, и тихо бубнило радио. Мужской голос, со знакомой миллионам россиян интонацией, произнес: "А теперь о ситуации в Сирии..."

— Выключите!— голос пассажирки прозвучал неожиданно резко.

Водитель выключил радио. Неприятно. Наверное, больше неприятно оттого, что от этой пухленькой женщины он не ожидал такого резкого тона, почти команды. Вроде по виду не стерва. Дальше ехали молча. Пассажирка не выдержала первой.

— Вы меня извините. Так грубо прозвучало. Вы что хотите слушайте, хотите "Радио Шансон", только не политику и не этого Ньясытева. У меня папа с ним с ума сошел. Мама звонила, говорила, я думала это она так... Прилетела, а он действительно ненормальный. Ногу весной сломал, у телевизора сел, стал новости смотреть. Телевизор — радио, телевизор — радио. Нога уже зажила, а он все сидит пнем. Я приехала, а у него только и разговоров: Сирия, Турция, Донецк. Про мои дела ему не интересно, даже про внука не спросил. Дачу забросил, зима вот, он рыбак, он всегда в это время на речке сидит, а сейчас только о политике. С другом поссорился. У него старый друг, армейский, из Закарпатья. Поругался... хохол, отдайте деньги за газ. Бред. С соседями поссорился, они теперь дерьмократы. Стал как этот Ньясытев говорить, знаете этак снисходительно, устало, и словечки ... дерьмо, говнодевочки... Раньше он или культурно говорил или уж матерком, а это... противно. Я этого Ньясытева ненавижу уже, а главное, он все время выступает, все время , и везде, чайник включишь, а он там.

— Да ладно, понимаю. У меня сестра такая же дура, только она у меня либералка. Всю ночь Сирину слушает и в интернете сидит. Я ей говорю, коза, муж от тебя уйдет, ты борщ свари, уберись. Лизка, дочка, наркотой стала баловаться, ты про нее думай, а не про Ходорковского. Злая как собака стала . Я тут в Евпаторию собрался , а она мне в нос чек из магазина тычет и визжит: "Вот он, твой Крымнаш". Я ей, ты что, коза, мы туда каждый год ездим... не слышит. И на Болотную ходила, мать плачет, говорит, ей там по башке дадут, совсем идиоткой будет. Обидно, добрая была баба, это ее эти болтуны с ума свели.

— Вот бы собрать вместе эту нечисть, чтоб они друг друга до смерти заговорили. Я вот думаю, что этот Ньясытев точно не человек, не может живой человек по двенадцать часов в день без перерыва трепаться.

— Про эту Сирину точно скажу, не человек. Столько страдать не одна нормальная женщина не сможет. Но я так думаю, люди— не люди, а из одной кормушки едят.

Дальше такси покатило по дороге под звуки музыки.

..........................................

За столом в маленьком домике сидели трое — и говорили, и выпивали. Слегка сутулый человек в очках потянулся вилкой к тарелке, подцепил грибочек. Выпил стопочку, крякнул, закусил ярким мухоморчиком.

— Хороший засол, Яга. Удачный. Однако, пора лететь, завтра на эфир рано вставать, а уже темнеет.

Алексей Константинович Ньясытев, он же Алконост, выскочил из-за стола, упал на пол, и вот уже не невысокий мужчина, а большая странная птица с человеческой головой вспрыгнула на подоконник . Оглянулся на Ягу и проговорил скороговоркой:

— Увидишь, Сирин, скажи, что я ее люблю по-прежнему, но в вопросе Минских соглашений я с ней категорически не согласен.

Яга вздохнула и пошла закрывать окошко. Дойти не успела, на подоконнике уже сидела другая птица. Темные перья и прекрасная женская головка с огромными печальными глазами.

— Алконост залетал? Здравствуй, Яга, я на минутку.

— Залетал, залетал, только что улетел. Чаю попьешь, или наливочки?

— Ах нет, я так, проведать, мне уже в студию лететь надо, даже перекидываться не буду. Яга, а обо мне говорил?

— Говорил, говорил. Вот скажи мне милая, ну что вы никак не поделите? Понимаю, он про радость поет, ты про печаль, но раньше как-то общий язык находили. А теперь, как про политику стали вещать, так уже больше века врозь. Далась вам эта политика.

— Ну не скажи Яга. Так спеть, чтобы человек про себя забыл, про свою собственную жизнь, тема нужна. Любовь, слава, все не то. А вот политика, чувство причастности к великим идеям, к судьбам мира... Ах, в студию опаздываю, полечу, до встречи Яга.

И Сирин улетела. Яга закрыла окошко и недовольно покачала головой.

— Ну что ты их все сводишь, не надоело тебе? — ворчал Домовой, убирая со стола.

— Понимаешь, вот они полюбятся, яйцо снесут, высиживать станут его в море. И тогда на семь дней во всем мире тихо будет: ни войн, ни бурь, ни штормов.

— И?

— И я как раз к тетке в Австралию слетаю, давно на кенгуров посмотреть хотела.

История 23. Япония

Чайная церемония завершалась. Звучала музыка, порхали бабочками по залу девушки-чайные феи, покой и умиротворение опускались на души посетителей. А может это было не умиротворение, а тот самый удивительный дзен, постигать который и приходят в эту чайную. Алексей Владимирович дзен точно постиг, а вот его спутница, увы. Внимательный наблюдатель заметил бы, что ей неуютно, невкусно и неудобно, но она мужественно это скрывает. Но где же взять этого внимательного наблюдателя? Алексей Владимирович попрощался с хостес, приобрел в небольшой лавочке при чайной несколько пакетиков заварки, и наконец-то вышел на улицу.

Луна или утренний снег...

Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.

Вот так и закончу год.

Стихи Басе отсекали ненужное, и не было больше ни звуков проезжающих машин, ни огней витрин. Только скользящий с неба снег, только прозрачная луна на светлом зимнем небе. Алексей Владимирович читал стихи, а потом рассказывал об Японии. Не о суетливой современной стране, производящей компьютеры и аниме, а о сказочной Японии самураев и гейш. Елизавета шла рядом и слушала, впитывая каждой слово, зачарованно затаив дыхание. Это умение слушать и было главным достоинством Елизаветы, а еще ее незаметность. Иногда они созванивались, она приезжала в холостяцкую квартиру Алексея, готовила ужин и оставалась на ночь. А потом уезжала, и казалось растворялась, исчезала. Вряд ли роман преуспевающего бизнесмена, к тому же сына знаменитого профессора, и разведенки из Бутова продлился бы долго, все же они были совсем не пара, Алексей это понимал. Но... как же это было удобно. Елизавета не требовала ничего, не намекала на серьезные отношения, не пыталась познакомиться с родителями и друзьями Алексея, она просто была рядом. А еще она ходила с ним по выставкам бонсай, в японские рестораны и слушала, слушала, слушала.

У каждого человека есть мечта, хобби, страсть, для Алексея Владимировича этой страстью стала Япония. Он даже ездил в Токио. И решил, что он обязательно женится на японочке, изящной и кроткой, с загадочными узкими глазами. Пока среди его знакомых японок не было, и он встречался с соотечественницами, но это все было так, не серьезно и не важно. Вот и Елизавета появилась, а откуда, он даже не очень и помнил, где он с ней познакомился.

У продуктового магазина Елизавета остановилась.

— У нас молока нет и риса. Я заскочу быстренько?

Елизавета скользнула в двери, а Алексей остался на улице. В последнее время у него стало прихватывать сердце и он старался не заходить лишний раз в магазины, где шумно, душно и суетливо. Зазвонил мобильник, Алексей вытащил телефон, и в ухо забасил приятель.

— Леш, привет! На юбилей приезжай! И не вздумай отказываться, жду, с тебя подарок, и дорогой! Не хочу ничего знать, знаешь кто придет? Мои деловые партнеры из Японии. Там такая девочка, японочка, как статуэточка. Я как ее увидел, так сразу про тебя вспомнил, думаю вот для нашего Лешки жена.

Приятель еще долго говорил, рассказывал куда ехать, шутил, смеялся, но Алексей уже все понял. Это судьба. Там он наконец-то встретит ту, что ждал всю жизнь. Вышедшую из магазина Елизавету он встретил уверенным взглядом.

— Лиза, нам надо расстаться.

Лиза опустила на землю пакет с покупками, порывисто обняла Алексея и развернувшись, молча ушла. Алексей смотрел ей вслед. Что-то неправильное и даже жутковатое было в ее уходящей фигуре. Алексей поднял пакет и побрел домой. Сердце заныло. Во дворе своего дома он понял, что уже не в силах переставлять ватные ноги. Он опустился на скамейку. Казалось, сердце пропускает удары, воздуха не хватает.

Могильный камень...

Я принял его за дорожный знак.

Зимнее странствие.

Когда перед глазами Алексея стало темнеть, он понял, что было странным в фигуре Лизы. Падающая на сугробы тень Елизаветы была не человеческой, а маленькой, собачьей. Или лисьей?

На скамейке у подъезда сидел человек, пачка риса лежала у его ног, снег собирался сугробами на его плечах.

* * *

* * *

На белом снегу четко отпечатался лисий след, следы вились , крутились и закончивались около избушки. А в избушке сидела и рыдала Лиза.

— Лисонька, ну не плачь милая, ну помер мужичок, слабенький он был. Зато смотри, ты себе вот еще один хвостик отрастила. Два хвостика, это же лучше чем один? — утешала Лису Кикимора.

— Это я, я его погубила. А он та-аа-кой хоро-ооо-ший был. Он про Японию столько знал. Я всю свою жизнь в ней прожила, а он больше про нее знал, чем я за три-три-ста лет, — продолжала завывать Лиса.

— Эх голубушка, кто ж твоему Леше виноват? Жил с нелюбимой, вот силы и ушли туда, где любовь. Да если бы у меня от каждого дурня хвост отрастал, я бы ...— начала Яга.

— Шубу бы справила! — влез Домовой.

Яга замерла, пытаясь представить, как она из собственных хвостов будет себе же шубу шить, плюнула и стала накрывать на стол. А вечером, отправляя молоденькую кицунэ домой, всунула ей узелок с зельями, настойками и большой банкой клубничного варенья от Домового. Для Лизиной бабушки, мудрой Лисы Патрикеевны, у которой было целых девять хвостов.