Беседы в чайной избе

— Благодарю. — Буркнул Шурик.

— Вам налить? — Поинтересовался официант.

— Бутылку открой, бездарь. Чему вас только учат?..

— О! простите! — Спохватился работник общепита, и унёсся вглубь заведения.

— Вот вам, результат современного образования. Я уж и не говорю о высшем профессиональном. Там ещё хуже. Эти олухи элементарных вещей не знают, хотя по должности просто обязаны знать это.

— Молодёжь. — Вздохнул сэр боцман, заглядывая себе в кружку.

— Дело не в молодёжи. Дело в образовании. — Не согласился Шурик.

— А говорили, что бездонная. — Пожаловался старый моряк, берясь за бутылку.

— Кто говорил? — Спросил кардинал.

— Да есть у нас тут... Деятели. — Проворчал сэр боцман, вытряхивая остатки драгоценной влаги из бутылки.

— А вам бы только спирта. Других проблем нет. -Сказал Анатоль, доставая из кармана громадный носовой платок.

— А вас хлебом не корми, дай поразглогольствовать о науке. — Возразил сэр боцман.

— Ещё б закуски не помешало бы. — Сказал граф и потянулся за меню.

— Не затрудняйтесь, — сказал кардинал. — Всё уже заказано. Водка, анчоусы под яйцом — у нас нынче их называют пасифунчиками, — картофельный суп "Писту"...

— Со сметаной, — вставил граф.

— Разумеется!.. Паровая осетрина по-астрахански, ломтик телятины...

— Осетрина второй свежести? — Пошутил граф.

— Нет, у нас только первой. — Отпарировал Шурик.

— Я хочу фазанов. Запечённых с перьями.

— А перья-то вам зачем? — Удивился Шурик.

— Не надо: не сезон... — Слегка поморщился кардинал. — Ломтик говядины, угорь в сладком маринаде...

— На десерт кофе, — сказал граф Оман Виктория Урис Барм Аллей.

— Коньяк, — возразил кардинал.

— Кофе с коньяком. — Настаивал на своём граф.

— Хорошо. Коньяк и кофе с коньяком. Какое-нибудь бледное вино к рыбе, и хорошую натуральную сигару... Простите! Я забыл, что вы курите трубку. Тогда хорошего голландского табака.

— Пожалуй. — Согласился граф Оман Виктория Урис Барм Аллей.

— Наука! Её Величество Наука! — Мечтательно произнёс Анатоль, шумно сморкаясь. — Она зрела долго и мучительно, но плоды её оказались изобильны и сладки.

— "Остановись, мгновение, ты прекрасно!" — Пафосно воскликнул сэр боцман.

— Ага. Нечто подобное... Сотни поколений рождались, страдали и умирали, и никогда никому не захотелось произнести этого заклинания. — Усмехнулся кардинал.

— Сейчас про машины зарядит. — С тоской в голосе сообщил критик Латунский.

— Нам исключительно повезло. Мы родились в величайшую из эпох — в эпоху удовлетворения желаний. Может быть, не все это ещё понимают, но девяносто процентов наших сограждан уже сейчас живут в мире, где человеку доступно практически всё мыслимое. — Продолжал Анатоль, не обращая внимания на реплики Шурика и кардинала.

— О наука! Ты, наконец, освободила человечество! Ты дала нам, даёшь и будешь отныне давать всё... Пищу — превосходную пищу! — одежду — превосходную, на любой вкус и в любых количествах! — Продолжал ёрничать Шурик.

— жильё — превосходное жильё! Любовь, радость, удовлетворённость, а для желающих, для тех, кто утомлён счастьем, — сладкие слёзы, маленькие спасительные горести, приятные утешительные заботы, придающие нам значительность в собственных глазах... — Сказал Анатоль, и замолчал, с трудом запихивая платок в карман.

— Насчёт жилья не будем. — Сказал граф. — Некий герой уже говорил по этому поводу. Не хочется повторять.

— А вы и не повторяйте. — Предложил Анатоль. — Вы своё скажите.

— Я бы сказал. Да вы не поймёте.

— Это ещё почему?

— Потому что вы бумажный... — Граф защёлкал пальцами, подбирая выражение. — Как бы это поаккуратнее выразиться.

— Философ. — Подсказал Шурик.

— Ну, да. Пусть так. — Согласился граф.

— Да, мы, философы, — подхватил Анатоль. — Много и злобно ругали науку. Мы призывали луддитов, ломающих машины, мы проклинали Эйнштейна, изменившего нашу вселенную, мы клеймили Винера, посягнувшего на нашу божественную сущность. Что ж, мы действительно утратили эту божественную сущность. Наука отняла её у нас.

— Отнять-то отняла, а что взамен? — Спросил Шурик.

— Взамен она бросила человечество на пиршественные столы Олимпа...

— А вот и картофельный суп, божественный "Писту"!.. Нет-нет, делайте, как я... Берите вот эту ложечку... Чуть-чуть уксуса... Поперчите... Другой ложечкой, вот этой. Зачерпните сметану и... Нет-нет! Постепенно, постепенно разбалтывайте... Это тоже наука, одна из древнейших, более древняя, чем философия. — Перебил словесный поток граф, берясь за ложку.

Вы не философ. Вы раб желудка!.. Потребитель!.. Вкусовой наркоман. — Обиделся Анатоль.

— И что? — Невозмутимо поинтересовался граф, пробуя суп на вкус.

— Вот вы-то, как раз, и не поймёте. — Окончательно разобиделся архивариус.

— Что вы этим хотели сказать? Спросил кардинал, наливая себе рюмку дорогущего коньяка. — Латунский, вам коньяку налить?

— Благодарю. Я предпочитаю джин. Официант! — Крикнул критик, обернувшись к барной стойке. — Бутылку джина.

— Я хочу сказать, что это величайшее таинство сегодняшнего дня.

— Так уж и таинство? — Усмехнулся его преосвященство.

— А я согласен с Анатолем. — Стал на сторону архивариуса старый моряк. — Это нельзя умалчивать. Об этом надо писать.

— В Интернете. — Тихонько подкорректировал Шурик, но боцман услыхал.

— Нет. Везде.

— Даже на заборах? — Не удержался от колкости Шурик.

— Даже на заборах. — Согласился сэр боцман. — Наука — это всё. Это прогресс. Это материальные блага. Это уровень жизни.

— И низкий уровень культуры. — Снова не выдержал Шурик.

— Ничего подобного. — Вступился за моряка архивариус. — Чем выше уровень жизни, тем выше культура...

— Это мы уже слышали. — Сказал кардинал, поморщившись.

— Где? — Встрепенулся Анатоль.

Кардинал пристально посмотрел в глаза Анатолю, и процитировал:

— "Исходя из материалистической идеи о том, что временное удовлетворение матпотребностей произошло, можно переходить к удовлетворению духпотребностей. То есть посмотреть кино, телевизор, послушать народную музыку или попеть самому и даже почитать какую-нибудь книгу, скажем, "Крокодил" или там газету... Мы, товарищи, не забываем, что ко всему этому надо иметь способности, в то время как удовлетворение матпотребностей особенных способностей не требует, они всегда есть, ибо природа следует материализму. Пока насчёт духовных способностей данной модели мы сказать ничего не можем, поскольку её рациональное зерно есть желудочная неудовлетворённость. Но эти духспособности мы сейчас у неё вычленим". Хватит или ещё?

— Я думаю, что господин архивариус не это имел ввиду. — Сказал Шурик. — Ему хочется полностью освободить человечество от физического труда, переложив его на плечи роботов.

— Совершенно верно. — Воскликнул Анатоль.

— Лень — двигатель прогресса. — Невесело заметил кардинал.

— Угу. — Промычал граф, стараясь как можно быстрей проглотить очередную ложку супа. — — Бифштексы из бетона, спаржа из гранита, трюфели из желудей... Как у ДжанниРодари в "Планете новогодних ёлок".

— Не! — Возразил критик. — Там как-то иначе было.

— А вы бы лучше спали. — Не преминул уколоть Латунского граф Оман Виктория Урис Барм Аллей.

Официант принёс бутылку джина, поставил её напротив критика и вопросительно глянул на него.

— Ну, чо зыришься? — Немедленно окрысился Латунский. — Наливай, и проваливай.

— Когда рассчитываться будете? — Невозмутимо поинтересовался официант.

Латунский растерянно оглянулся, как будто за его спиной стояла очередь из кредиторов. Потом по очереди оглядел сидящих за столом, сунул руку за отворот пиджака, достал кредитную карточку. Протянул официанту.

— Она пустая. — Пренебрежительно бросил официант, не проявив никакого желания взять пластиковый прямоугольник.

Латунский мельком глянул на кредитку, сунул её в накладной карман справа, после чего зашарил у себя за пазухой. Наконец он вытащил бумажник, отсчитал несколько купюр, протянул их официанту. Тот принял деньги, и тут же исчез.

— Крахоборы. — Сказал ему вслед критик, и поднял стакан.

Портрет сэра Боцмана

В общем зале чайной избы всё было по-прежнему как и много лет назад. Полутьма, запахи, звон посуды на кухне, очкастая молодая женщина с портфелем подмышкой, с долговязым спутником и бутылкой минеральной воды, дежурным ужином из пары варёных яиц; согбенный критик О. Латунский, отрезвляющийся на месте употребления; прямой и подтянутый, граф Виктория Урис Барм Алей, сосущий потухшую трубку подле вытяжной вентиляции; бесшабашный Шурик, ёрзающий от нетерпения; расплывшийся в кресле серый кардинал с обвисшими щеками, обрюзгшим видом спившегося пророка; сэр боцман, забравшийся с ногами на диванчик в углу, в предвкушении почитать на сон грядущий "Хищные вещи века". Не было лишь за стойкой мадам Шушары. На её месте сидела девица лет двадцати пяти, с цветными прядями волос, торчащими в разные стороны. По всей видимости, посетители её совершенно не интересовали. Занятая разглядыванием комиксов, она не видела, скорее всего и не слышала, никого.

Свет настольного торшера был притушен лишь переливались на обзорном экране реал-видео глухими мрачными красками жутковатого вида горы, по которым передвигались чудовища, да поблескивала в углу под бра глянцевитая лысина старого моряка. И было совсем тихо.

Кардинал эту картину уже видел, гораздо интереснее ему было смотреть на Шурика и боцмана. Шурик глядел на экран не отрываясь и только иногда нетерпеливо поправлял на голове золотистый обруч ощущалки. Так современная молодёжь называла устройство, корректирующее эмоциональные, осязательные, обонятельные и прочие ощущения смотрящих. Реал-видео страшно нравилось ему, а кардинал посмеивался про себя и думал: "До чего же бессмыслен и примитивен этот фильм, особенно если смотришь его не в первый раз и тебе уже за пятьдесят. Эти подвиги, похожие на упоённое самоистязание, нелепые с начала и до конца, и этот придурочный президент, из которого бы немедленно вытряхнуть всё награбленное, выбрать дерево повыше, с надёжным толстым суком, намылить прочную, желательно пеньковую верёвку и накинуть ему на шею, да и отправить к богу на суд, чтобы не сходил с ума и не губил невинных людей, не имеющих возможности сопротивляться его безумию. И в первую очередь пристрелить бы всех заграничных прихвостней, не имеющих своей головы, не могущих просто мыслить, не то, чтобы здраво. А этого министра финансов, Лизайло, кажется, — послать бы в Африку или Азию без оружия, раз уж так в одном месте чешется. А командующего спецподразделениями четвертовать без права обжалования. Ну и команда подобралась! Сплошные самоубийцы с инфантильным интеллектом. Точнее, без оного вовсе. Журналист был ещё туда-сюда, терпеть можно, но министр внутренних дел прикончил его с самого начала, видимо, чтобы никто не мешал идиотскому замыслу ополоумевшего президента. Самое забавное, что Шурик, как и миллионы ему подобных, всё это, конечно, не может не видеть, но попробуй вот оторвать его сейчас от обзорного экрана и засадить, скажем, за те же "Хищные вещи века"!.. Издавна так повелось и навсегда, наверное, останется, что каждый нормальный человек до определённого возраста будет предпочитать драму погони, поиска, беззаветного самоистребления драме человеческой души, тончайшим переживаниям, сложнее, увлекательнее и трагичнее которых нет ничего в мире... О, конечно, он подтвердит, что Лев Толстой велик как памятник человеческой душе, что Голсуорси монументален и замечателен как социолог, а Даниил Аркадийский не знает себе равных в исследовании внутреннего мира нового человека. Но всё это будут слова, пришедшие извне. Настанет, конечно, время, когда он будет потрясён, увидев князя Андрея Волконского живого среди живых, когда он задохнётся от ужаса и жалости, поняв до конца Сомса, когда он ощутит великую гордость, разглядев ослепительное солнце, что горит в невообразимо сложной душе строговского Токмакова... Но это случится позже, после того как он накопит опыт собственных душевных движений. Другое дело — старый моряк. Вот он поднял голову и уставился маленькими, глубоко посаженными глазками в темноту зала, и сейчас перед ним, конечно, далёкая площадь, где в небольшом цветнике возвышается монумент, изображающий человека с гордо поднятой головой. В смешном старомодном костюме, опираясь рукой на непонятный аппарат, устремив презрительно сощуренные глаза в бесконечность... Один из тех, кому не ставят памятников. Пока они живы, их назначают на более или менее ответственные посты, их чествуют на юбилеях, их выбирают членами академий. Их награждают орденами и удостаивают международных премий. А когда они умирают — или погибают, — о них пишут книги, их цитируют, ссылаются на их работы, но чем дальше, тем реже, а потом, наконец, забывают о них. Они уходят из памяти и остаются только в книгах. И этого человека он, наверняка знает. И сэр боцман видит его сейчас так, словно нет между ними бумажных страниц старой, зачитанной книги, и полутора сотен тысяч типографских знаков, и видит его только он, а многим пока это не дано, и будет дано только лет через цать, когда войдут в их жизнь и Владимир Юрковский, и Алексей Быков, и Григорий Дауге, и Фай Родис с Эвиза Танет, и многие, многие другие..."

Задержавшиеся на этом свете патриоты были уничтожены и экран погас. Шурик стащил с затылка ощущалку и задумчиво произнёс:

— Да, отлично сделан фильм.

— Прелесть, — серьёзно откликнулся кардинал.

— Какие люди, а? — Шурик дёрнул себя за хохол на макушке. — Как стальной клинок... Герои последнего шага. Только Лизайло какой-то искусственная, что ли?..

— Н-да, пожалуй...

— Но зато резидент! До чего же он похож на нашего боцмана!

— Мне они все напоминают сэра боцмана в молодости, — сказал кардинал.

— Ну что вы! — Шурик оглянулся, увидел старого моряка и перешёл на шёпот: — Конечно, все они настоящие, чистые, но...

— Давайте-ка лучше чего-нибудь закажем, — предложил кардинал. — Чего на сухую трепаться. Эй, половой?!

Снующие между столиками домовики, разносящие заказы немногочисленным посетителям, обернулись на зов. Из-за занавески выскочил ещё один и со всех ног бросился к столику чесной компании.

— Чего изволите? — Пролепетал он, предано глядя в глаза кардиналу.

— Э-м-м! Будь любезен, принеси бутылочку "Augier", и что-нибудь лёгкое под него. Шурик, Вы что будете пить?

— Сегодня что-то не хочется.

— Сейчас захочется. — Сказал сэр боцман, оторвавшийся от задумчивого чтения, чтобы отхлебнуть из своей неизменной кружки. — Сейчас он Вас учить будет.

— Вы читайте, читайте. Не отвлекайтесь.

— А я и так читаю. — Проворчал боцман, вновь погружаясь в книгу с головой.

Шурик тем временем продолжал говорить:

— Все они хороши, я не спорю, но сэр боцман — это, конечно, совсем другое, он мощнее их как-то, значительнее... А какое болото! Как это всё изумительно сделано — коричневая жижа с громадными белыми цветами, и блестящая скользкая шкура чья-то в тине... и горное эхо... — Он замолчал. — Ваше преосвященство, — сказал он осторожно, — а вам, я вижу, картина не очень?..