Керченский узел2

— Пойдет, — согласился Сахаров.

— Тогда, дуй обратно к нашим и привези еще бойцов для разведки и Рыжикова захвати.

Пока Сникерс ездил на своей 'Ниве' за подмогой мы с Метлой и его бойцами облазили на пузе окрестности лагеря вдоль и поперек. Примерно в десять утра к лагерным воротам подкатил китайский грузовичок с ящиками и бидонами, его пропустили внутрь, через час он укатил обратно, но теперь в кузове вместо груза сидели скованные общими кандалами четверо облаченных в лохмотья заросших мужиков и двое облаченных в светлый камуфляж автоматчиков. Еще через час подкатил старенькая 'ГАЗель', которая забрала двоих заключенных и одного караульного. То ли из-за погоды, то ли из-за отсутствия заказчиков, но больше к лагерным воротам никто не подъезжал. Что, по ходу, бизнес у лагерного начальства не очень ладиться? Так им тварям и надо!

Когда вернулся Сникерс мы разделились на две части: я с Метлой и его тройкой отправился к добробату, а Сникерс с Рыжиковым и еще парой бойцов остались осматривать лагерь, чтобы потом переместиться к аэродрому, маячившему своей наблюдательной вышкой в паре километров к западу.

Вновь повторюсь: хорошо, что здесь все рядом! Пара километров — это отличная дистанция для уверенной работы из минометов и танковых пушек. Не надо будет никуда катить и лезть на минные заграждения, как белые люди, отстреляемся издалека, расхреначим вражеские вертолеты в ангарах и укатим вдаль!

Осмотрев подступы к добробату и особенно уделив внимание их технопарку меня посетила интересная мысль, которую при первой встрече я тут же и обсудил с Сахаровым.

— Сникерс, а как думаешь, получиться у добробатовцев выменять на бухло грузовик?

— На бухло? — задумался Сахаров. — Конечно получиться. Хочешь их споить?

— Ага. Кстати, надо точно узнать сколько их там. По моим данным, не больше роты, остальные укатили в Киев на очередной Майдан.

— Ну, тогда, этим завтра и займемся, разживемся достаточным количеством самогона. Знаю я пару местечек, где можно на ящик гранат сменять пару сотен литров алкоголя.

— Ну, вот и отлично. Что ж, тогда сейчас всем отдыхать, а завтра нас ждут великие дела, — подытожил я.

Глава 5

Запихнув в себя последний кусок заветренной кровяной колбасы, протянул руку, чтобы схватить жестяную кружку с кофе, но кружки на положенном месте не оказалось. Оглянулся. А, ну понятно, моя кружка уже была у Сникерса в руках, и он с довольной лыбой отхлебывал из неё, понятно дело, при этом он харчил очередной шоколадный батончик 'Сникерс'. Собственно, за любовь к сладкому, а особенно к этим буржуйским батончикам, Сникерс и получил свою погремуху.

— Кружку верни! — строго приказал я.

— Чего? — не понял Сахаров. — А, на держи! — Сникерс махом допил содержимое кружки и протянул её мне. — Псих, а ты уверен, что все выгорит? Уж больно как-то все по заумному. Не по-нашему как-то. Чё нельзя просто всех покрошить в мелкий салат и не заморачиваться с этими постановками?

— Нельзя, — отмахнулся я, проверяя изменения разведобстановки, которые пришли мне на планшет, — мы здесь не просто так, а в соответствии с заранее утвержденным планом. Под нас, где-то там, — я кивнул в сторону востока, — работают умные люди за компьютерами. Так, что без всякой самодеятельности. Ясно?!

— Крылов, я требую, чтобы вы предоставили мне канал связи с моим начальством! — вновь забубнил старлей Рыжиков. — Я не собираюсь участвовать в этой...в этой...

Старший лейтенанта вновь не смог сформулировать в чем он не желает участвовать, его опять согнуло пополам, и он полез в кусты блевать. Слабоват оказался наш Рыжиков желудком. Даже странно, когда я расстрелял браконьеров в Золотом, он вроде от вида крови не блевал, а тут, как развязался, уже третий раз выворачивается наружу.

— Это у него организм не принимает вражеские сухпаи, — с видом знатока из телевизионной передачи 'Что? Где? Когда?' заявил Сникерс. — Ничего, ща добробат захватим у них на кухне поживимся салом и цибулей!

— Нет, это он из-за того, что Палыч, когда пленных зарезал, стал сразу жрать кровяную колбасу, вот лейтенантика и вывернуло. Бывает, психологи, — с видом еще одного знатока из телевизора поддакнул Фомич.

— А нечего было мне эту колбасу пихать, откуда я знал, что он у нас такой неженка. В конце концов, я же колбасу не из человечины ел, — пожал я плечами.

— Псих, а ты, когда-нибудь ел человечину? — заинтересовался Сникерс.

— Дурак, что ли? Нет, конечно, — отмахнулся я. — Пашка ты мне лучше скажи, они точно другой дорогой не поедут?

— Нет, другой дороги здесь нет. Одна дорога! И по бездорожью тоже не поедут, потому что в этих солончаках можно так на пузо сесть, что даже танком не вытащить.

— И всё-таки! — отблевавшись Рыжиков вновь затянул свою шарманку.

— Летеха уймись! — шепотом цыкнул я на него. — В последний раз тебе говорю: мне плевать на международные конвенции, мне плевать, что пленных нельзя резать и пытать! Мне плевать на твои гневные взгляды и угрозы отдать под трибунал. Ясно?! У меня есть задача и мы её выполним! Если ты еще раз вякнешь про моральные ценности и принципы, то я тебе сломаю руку и будешь ты у меня сидеть в землянке в ожидании освобождения Крыма. Понял?

— Понял, — через пару минут сокрушенно прошептал лейтенант. — Жалко, что сам же вам и предложил этот зверский план.

— Вот за светлую мысль тебе спасибо, тут уж действительно удружил. Молодец! Голова у тебя варит, что надо, надо только уровень совестливости малость уменьшить, и будет из тебя матерый воин и диверсант!

Чтобы понять, что у нас тут за моральные терзания происходят со стороны старшего лейтенанта Рыжикова, над вернуться на пару часов назад и рассказать все с самого начала.

После ночи, проведенной частью нашего отряда в разведки подступов к концентрационному лагерю и располаге добробата, утром мы приступили к активным действиям. Сахаров заявился под стены лагеря и проведя там около часа вышел в сопровождении десяти пленных и трех конвоиров. Все они были посажены в кузов грузовика и привезены в условленное место, где пленные были освобождены, а конвоирующие их бойцы украинской армии, наоборот, разоружены и связанны.

Пленных быстро допросили, причем допрос я проводил в присутствии нескольких десятков бойцов нашего отряда. Я показывал на реальном примере, как надо потрошить 'языка' в боевой обстановке. Как наиболее эффективно, а главное быстро выбить из вражеского солдата нужные сведения. После двадцатиминутного допроса один из вражин истек кровью, второй обосрался от страха, причем не фигурально, а вполне реально. Вот в этот самый момент лейтенант Рыжиков и затянул свою шарманку о зверствах и недопустимости проведения пыток над солдатами вражеской армии захваченных в плен, и каким-то там международных конвенциях. Я поначалу было подумал, что Рыжиков втянулся в 'игру' и пытается разыграть схему 'плохой и хороший следователь', он даже предложил вполне неплохой вариант, захвата концлагеря, но потом понял, что он и правда переживает о каких-то только ему понятных нормах морали и нравственности. Ладно, это у него просто от неопытности, поживет с моё и, если выживет тоже станет такой же, как и я сволочью и моральным уродом. Война — училка строгая и она скоренько выбивает всякую романтическую дурь из башки.

Из допроса пленных выяснилось, что на данный момент в лагере сто шестнадцать заключенных и сорок три охранника. Охрана вооружена автоматами, пулеметами, есть пара ранцевых огнеметов и приличный запас РПГ. Так же в их арсенале несколько зенитных установок на базе счетверённых крупнокалиберных пулеметов Владимирова и два 82мм миномета. Из той техники, что на ходу: один 'Хаммер' командира лагеря, три тентовых 'Урала', БРДМ-2 и пара мопедов, реквизированных у местного населения.

Так же пленные рассказали и о состоянии дел в добробате. У тех все было не так радужно. Как заведено в украинской армии, там обычно воруют все, что можно, а поскольку прямому начальству на добробат плевать, то там все ценное давно уже вывезли обратно на Украину, где и распродали. Из серьезного вооружения у добробатовцев остались только: две установки БМ-21, они же 'Грады', десяток 82мм минометов, одна ЗУшка, БТР-80, БМП-2, несколько БРДМов и танк Т-64. Причем танк и 'Грады' были не на ходу. То, что техника, особенно РСЗО, были 'мертвыми' и не могли передвигаться самостоятельно было очень хреново, можно сказать, пиздец как хреново! Из-за этих раздолбаев и добробата у меня накрывался охренительный план по убиению сразу трех зайцев одним выстрелом! Из стрелкового оружия что-то имелось, но сколько точно там автоматов и пулеметов, 'языки' не рассказали, так как не владели информацией. Тоже самое касалось и сведений о количестве личного состава. Дело в том, что у 'добровольцев' царила анархия, разброд и шатания. К ним постоянно кто-то приезжал, записывался в ряды 'истинных патриотов', кто-то, наоборот, уезжал обратно домой, кто-то сбегал в другие части, кто-то прибегал из других, таких же 'полудиких' добробатов, кто-то ездил вахтовым методом на Майдан в Киев. Короче, сколько там воинов-Света, так и не разобрались, вроде как получалось около сотни, плюс-минус десяток рыл.

Рыжиков предложил выйти на связь с командованием лагеря и одному из пленных сообщить, что они сейчас находятся где-то по близости, где грабят какой-нибудь особо богатый дом, или нашли машину полную ништяков, и им капец, как нужна подмога. А когда лагерники кинуться на эту приманку, то захватить их и точно так же обезоружить. Идея мне так понравилась, что я тут же прирезал двоих из троих пленных. Ну, а зачем нам остальные, если для осуществления задуманного нам нужен только один язык? Это, почему-то, капец, как возмутило Рыжикова, что он даже стал блевать налево и направо. А может и правда, от того, что я, прирезав пленных, тут же схарчил кусок кровяной колбасы, найденной в рюкзаке одного из пленных старлея, и стошнило несколько раз к ряду.

Что до заключенных, которых мы освободили, то здесь все оказалось не так радужно, как я предполагал изначально. Из десяти освобожденных нами пленников только один обрадовался освобождению и согласился идти с нами, остальные же чуть лив голос не разрыдались. А все из-за того, что они прекрасно понимали, что играют роль заложников и теперь у их семей будут серьезные проблемы. Поэтому они и не обрадовались своему освобождению. Вот такой вот поворот!

А вот десятый освобожденный — невысокий крепыш, лет двадцати отроду, представившийся Бамутом, увидев, что я самолично зарезал двух 'укропов' тут же подскочил ко мне и яростно начал мне докладываться:

— Товарищ командир, товарищ командир! Разрешите представиться? Боец партизанского соединения 'Север' Семен Воршавин, позывной Бамут, выполнял в концлагере задание командования отряда по сбору разведданных. А вы из какого отряда?

— А ты точно из партизан? — подозрительно нахмурился я. — Как зовут командира отряда?

— Виктор Иванович, — тут же отозвался Бамут.

— А как зовут вашего политрука? — заглянул я в свой планшет. — Денис...

— Не понял? — удивленно округлил глаза Семен. — Какой политрук? Нет у нас политрука. Из командования, единственный Денис, это Денис Львович, но он доктор, хороший мужик, хоть и еврей.

— А ты что евреев не любишь? — поинтересовался Сахаров. — Антисемит?

— Нет! — Бамут присел от удивления. — Я нормальной ориентации, никакой я не семит.

— Ладно, проверял я тебя, вот и все. Ты по воинской специальности кто?

— Пулеметчик! — гордо подбоченился низкорослый воин. — Я с пулеметом в обнимку с четырнадцатого года, уж больше шести лет. Как заступил к своему бате вторым номером, так с ПэКа не расставался.

— А сейчас тебе сколько?

— Двадцать! Я ж с донецких, как у нас все началось в четырнадцатом году, мы с батей сразу же в ополченцы подались, мамки у нас давно не было, дома ничего не держало. Батя сразу понял, что там хоть кормить будут, пил он сильно. Ну, а мне в школу не ходить так, вообще, сплошная радость. Лучше с пулеметом в окопе, чем на первой парте сидеть перед математичкой. Мне эта школа поперек горла! — паренек рубанул ладонью по горлу, показывая уровень своего недовольства среднем образованием.

— А батя твой где? В партизанах остался?

— Нет, батю в пятнадцатом убило, вот я с тех пор при пулемете. Так и вырос, а куда мне идти? В двадцатом году приехал в Крым к другу погостить, а как все началось, в партизаны подался. А вы из кадровых военных? Давайте я вас с командованием нашего отряда сведу, у меня в Изобильном связной. Если объединиться, то мы таких дел можем навертеть, что украм и туркам жарко придётся!

— Не сейчас, у нас своё задание, вот его выполним и тогда можно будет и в партизаны податься, а пока рано. Ты мне лучше скажи, в лагере все такие квелые, как эти доходяги? — кивнул я в сторону освобожденных пленников.

— В большинстве своем, да! — после секундного раздумья, ответил парень. — Всех, кто был более решительный или взят в плен в бою, давно расстреляли или замучили до смерти, а вот таких набрали из окрестных сел, чтобы партизан стращать. Если рядом с каким-то из населенных пунктов происходит диверсия, то туда сразу привозят таких вот заключенных и прилюдно расстреливают. Стращают! Но все-равно есть такие у кого нет ни родни, не боязни перед врагом. Планируете захватить лагерь? Это правильно! А этих вот, — Бамут показал на сидевших на земле заключенных, — надо поставить перед выбором: либо идут в партизаны, либо расстрел!

— Даже так? — искренне удивился я такой кровожадности. — А не слишком ли круто? Они всё-таки свои.

— Свои они-то свои, но тут такое дело, что им чтобы не навлечь беду на своих односельчан, только одна дорога — прямиком к карателям на поклон с повинной и подробным рассказом, что они не виноваты в своем освобождении. Вот сами и думайте, что с ними делать?

— Я могу выделить несколько человек для их охраны, — подал голос Рыжиков. — Как закончим наши дела, так их и отпустим по домам. Тогда ведь уже будет безразлично, что они о нас узнали. Верно?

— Ага, — раздраженно хмыкнул я. — Чтобы охранять сотню мужиков в чистом поле надо как минимум сорок человек охраны, чтобы они могли сменять друг друга и хоть временами отдыхать. Так, что охрана, это не вариант.

— Ну, не расстреливать же их? — лицо Рыжикова пошло багровыми пятнами. — Вы в своём ум? Это же свои! Мирные гражданские!

— Будем решать проблемы по мере их наступления, — решил я. — Бамут держись рядом со мной, как захватим лагерь, получишь пулемет. Рыжиков, а ты собери пока бойцов, я перед ними для поднятия настроения и боевого духа речуху толкну. Пока пойду с последним пленным перекинусь парой слов, — я достал из ножен короткий нож, — Бамут, Сюткин за мной.

С пленником решилось все быстро. Лишний раз убеждаюсь, что ничто так не располагает к душевной беседе, как прилюдно вспоротый живот менее разговорчивого собеседника. Пленный украинский вояка — щуплый парень лет двадцати пяти, с бледной кожей, засаленными волосами, которые слиплись в длинный оселедец на затылке. Парень сейчас дрожал от холода и кутался в собственную куртку. Ботинки с него сняли, ремень на брюках срезали, молнию на куртке сломали. На бледной коже босых ступней выделялись темно-синие татуировки — трезубцы. Из идейных что ли?