-Убийца был вооружен револьвером или пистолетом? — спросил Нарымов.
-Револьвером. Впрочем, в заднем кармане его брюк мы также обнаружили браунинг.
-В протоколе это упомянуто? Я к тому, не исчезнет ли он после странным образом из истории убийства профессора Радкевича?
-Не волнуйтесь.
-Револьвер и пистолет — это высокий уровень подготовки теракта, вы не находите, господин полицейский комиссар? Один — аксессуар нищего фанатика, второй, резервный пистолет — принадлежность подготовленного убийцы. Замечу, что браунинг — оружие людей в смокингах. Осечки быть не должно, так?
Полицейский комиссар внимательно посмотрел на Нарымова и зевнул.
-О браунинге так просто не скажешь, что 'продал некий Болек из типографии'. Наличие второго пистолета серьезно меняет схему и значительно усложняет историю организации покушения.
-Хотите сказать: кто же в Карлсбаде вручил этот запасной пистолет?
-Хочу.
-Для консула вы хорошо разбираетесь в столь специфических вопросах. — заметил полицейский комиссар.
-Что вы намерены предпринять? — спросил консул.
-Что и полагается в подобных случаях: произведем следствие и известим вас о результатах расследования по факту убийства вашего соотечественника. Он, если я не ошибаюсь, политический эмигрант?
-Не ошибаетесь. — сухо сказал Нарымов.
-Во — т...Не думаю, что он должен выглядеть исключительно положительным героем. Или даже так: героем -мучеником. Кстати, вы ведь не станете сейчас же утверждать, что всякое нападение на российских подданных в архиблагоустроенной Чехии возможно только с ведома и попустительства властей?
-Вы, господин комиссар, займитесь расследованием. — сухо ответил Нарымов. — Уверен, что если вы поведете его должным образом, в скором времени в дознании всплывет чужая, совершенно сознательная рука, совершившая подлый выстрел в подданного российского государства...
17 Апреля (4 апреля по русск. ст.) 1932 года. Воскресенье.
Прага. Земли Чешской короны.
...Коновалов вошел размашистой, уверенной походкой, сразу решив показать, что держится приветливо и просто.
Визит в Чехию дался ему нелегко, но это было вынужденно. Иссякал, к сожалению, не только ручеек ценных информаций из России, которые Коновалов мог использовать в своекорыстных целях, прикрываясь Политическим Центром в Лондоне. Иссякал текущий счет организации, а стало быть, в скором времени его 'детище' вышвырнут за полной ненадобностью.
Накануне отъезда в Чехию, Коновалов имел малоприятный разговор с высоким чином из британской секретной службы, курировавшей его Политический Центр. Высокий чин без обиняков заявил, что слышал о том, что Коновалов и его организация нуждаются в деньгах для своего дела в России и может эти деньги предоставить. Но при одном условии — от Политического центра Коновалова британцы желали получить только нетенденциозную информацию о России. Только в обмен на информации в Лондоне готовы были вкладывать деньги в политические интриги русской эмиграции, если это дело не затяжное. Вне всякой зависимости от успехов или поражений эмиграции британцы должны получить от Коновалова, вернее, от сети его информаторов в России абсолютно точную объективную картину того, что происходит там сейчас в экономических и политических сферах...
В небольшой, сильно прокуренной комнатке у скудно сервированного стола, поставленного перед нешироким грязноватым окном, стояли двое мужчин. В невысоком, болезненно — худом, с тонким породистым лицом, Коновалов без труда узнал Ивана Ивановича Аскольдова, эллиниста, переводчика Платона, бывшего помощником и правой рукой профессора Радкевича в Пражском комитете. Второй, мордатый крепыш, с серыми колючими глазами, был ему не известен.
Они представились друг другу. Коновалов удовлетворенно отметил, что безошибочно узнал Аскольдова, между тем как видел его только раз, года два назад, в Лондоне. Вторым оказался некий Половинкин. Он предложил выпить водки.
-Господа, прошу принять мои самые искренние соболезнования со скоропостижной кончиной Сергея Семеновича... — начал Коновалов. — Я знал, что вы были больше чем соратники, вы были ему друзья...
-Подождите! — поморщившись, осадил его Половинкин, разливавший водку по рюмкам. — О какой скоропостижной кончине вы толкуете? О чьей смерти вы сказали?
-Ах, вы разве не знаете? Ведь в газетах...
-Профессор Радкевич был убит. В Карлсбаде.
-Как убит? — изумленно, искренне, воскликнул Коновалов. — Да мы ж с ним третьего дня в нумере, в Карлсбадском отеле, встречались. У него случился приступ грудной жабы. Я немедля выехал во Фрайбург, хотел вызвать доктора Габера...Не успел...так не сердце? Убит, говорите вы?
-Убит. Застрелен в холле отеля. В Карлсбаде. — сказал Половинкин.
-Вот так так...Я хотел выразить соболезнования Варваре Николаевне, но...
-Вдова в трауре и не принимает. — резко сказал Половинкин.
-Может, оно и к лучшему... — пробормотал Коновалов.
Все трое выпили водки — Коновалов внимательно смотрел, как Половинкин смаковал свою порцию, благоговейно молчал, насыщаясь вкусом. Аскольдов и Половинкин, выпив, довольно бесцеремонно разглядывали Коновалова. А он тоже не терял времени даром и наблюдал. У Аскольдова были умные, усталые глаза. Половинкин, тот был попроще, но зато во взгляде его серых глаз чувствовались напористость.
-Почтим усопшего молчанием, господа. — скорбно сказал Коновалов, ставя рюмку на стол.
-М — да, прекрасно как — то заметил Розанов, — усмехнулся Половинкин. — 'Все наше образование...лошадиного способа...Наша цивилизация ничего не нашла, не выдумала, не выдавила из своей души. Встаньте, господа! — вот и вся любовь. Вот и вся мудрость...Это до того рыдательно в смысле наших способностей, в смысле нашей 'любви', в смысле нашего 'уважения' к человеку, что остается только поставить точку'...
Коновалов почувствовал себя после этой тирады неуютно.
-Стало быть, вы ездили во Фрайбург? — спросил Половинкин. — И сюда прямо оттуда?
-Да.
-Как добирались?
-Проверяете? — фыркнул Коновалов. — Обыкновенно добирался. Сел ближайшим вечером во Фрайбурге на парижский поезд, в вагон Прага — Базель. А вы хотели, чтобы я вас заблаговременно известил о дне приезда?
-Вы желали говорить с комитетом? Мы слушаем вас, — чуть наклонил голову Аскольдов.
-Вы представляете русский комитет?
-Да.
-Я представляю Политический центр русской эмиграции в Лондоне. Центр либеральных демократов, что, кстати заметить, не очень точно выражает суть нашей организации. Мне хотелось бы вести речь об объединении наших усилий с русским комитетом в Праге.
-Если говорить серьезно, переговорам должна предшествовать подготовка, — спокойно, без всякого нравоучительства сказал Аскольдов.
-Именно этим я и занимался в Карлсбаде, когда мы встречались в отеле с профессором Радкевичем. Признаюсь, разговор наш не получился, вышла типичная для русской интеллигенции неуправляемая болтовня.
-Да, да, это я понимаю... — ответил Аскольдов необыкновенно серьезным и озабоченным тоном. — Все — таки удивительно и страшно это уменье русской интеллигенции — топить суть дела в пустопорожних разговорах.
-Что ж, изложите суть... — сказал Половинкин со злой улыбкой.
...Когда Коновалов закончил, Половинкин негромко заметил:
-Довольно наивная постановка вопроса.
-Но она абсолютно точно выражает суть дела, — ответил Коновалов. — Вам, точнее, нам, всем нам, предложены великолепнейшие условия: никого не нужно убивать, ничего не нужно взрывать, только давать объективную информацию. И наконец, информация может оказаться такой, что они решат сделать ставку на вас, простите, вернее сказать — на нас.
-Отрицая всякую связь с иностранными кругами, вы на эту связь всячески намекаете и предлагаете не отказываться от заграничной помощи, — сказал Аскольдов с иронией.
-Вы, господа, надеюсь, не иностранцы, а русские люди, — горячо возразил Коновалов. — И все же не понятно, почему в эмигрантских кругах наблюдается такая истерика с иностранной помощью? И это на фоне Европы, когда все страны по христиански стремятся помочь друг другу встать на ноги и совсем не называют это иностранным вмешательством.
-Будьте аккуратнее и не забывайте: Запад оказался в плену своего рода секулярного хилиазма — представления о том, что его нынешняя мощь и сила 'не прейдут вовек', 'на них нет судьбы', мягко говоря, ошибочны. — сказал Аскольдов.
-России эта помощь ничего хорошего не принесет, — добавил Половинкин.
-Мы ведь живем у них, — ответил Коновалов со злой улыбкой.
-И что? Прикажете радоваться европейскому вмешательству в русские дела, которое, по вашему, способствовать будет пробуждению национального достоинства русского народа?
-Да и дороговато выйдет. — добавил Аскольдов.
-Тут все зависит от цены за помощь. — мягко сказал Коновалов.
-Давайте условимся: Россия — это внутреннее дело русских. И если сами русские сделать ничего не могут, значит, они достойны иметь именно такую власть, какая нынче в Москве.
-А если помощь будет бесплатной? — спросил Коновалов, и его умные глаза грустно улыбались.
-Это, извините, вовсе не похоже на западные страны, — еще мягче ответил Аскольдов. — Для них политика — еще один бизнес.
-А вам не приходило в голову, что существование нынешней России для западных держав вопрос жизни и смерти? — спросил Половинкин, подойдя близко к Коновалову и смотря ему в лицо.
-Не знаю, не знаю...Но, наверное, можно поверить, что вы безвозмездно существуете на всем готовом здесь, в Чехии.
-Ваши слова отдают местечковой дипломатией.
-Я сожалею о своей откровенности... — сказал Коновалов, багровея от злости. — Пожалуй, кончим разговор...
-До свидания, — рассеянно ответил Аскольдов.— Я вас провожу. Пожалуй...
Коновалов и Аскольдов вышли в коридор. Бормоча извинения, Коновалов смотрел в глаза Аскольдову и как — то странно улыбался, не то он извинялся, не то выказывал иронию.
-Всего два слова, господин Коновалов, — тихо произнес Аскольдов. — Вы не откажите в любезности, посетите
меня завтра, часиков в пять. Вечера, разумеется. Я готов с вами встретиться тет — а — тет и сделать вам хорошее предложение. Вот адрес...
Он протянул Коновалову бумажку:
-И здесь же мой телефон. Можете подумать, а потом позвоните, пожалуйста, и скажите ваше решение: готовы вы встретиться или нет.
-Хорошо. — помедлив чуть, ответил Коновалов, раскланиваясь с Аскольдовым...
18 Апреля (5 апреля по русск. ст.) 1932 года. Понедельник.
Прага. Земли Чешской короны.
Глава чешского правительства Антонин Швегла, поднявшись из — за массивного письменного стола, быстро пошел навстречу российскому послу по толстому персидскому ковру, который скрадывал звук шагов.
-Здравствуйте, господин премьер — министр...
-Здравствуйте, простите, что я задержал вас...
Швегла выждал паузу, и протянув левую руку, указал на два кресла возле камина.
-Прошу вас. — сказал он.
Российский посол сухо кивнул:
-Благодарю.
Садиться в кресло, посол однако не стал, а достал из кармана пиджака несколько листочков бумаги. Посол доставал их медленно, неуклюже. Чешский премьер — министр, талантливый мастер политических компромиссов, но при этом демократ по натуре и в некотором смысле воплощение идеала 'маленького чешского человека', смотрел на посла с явным замешательством. Не имевший высшего образования и не говоривший на иностранных языках, Швегла был силен 'сельским разумом' позволявшим ему за партийными спорами не забывать о государственных интересах, и даже ему было удивительным видеть, как посол шуршит официальным документом, принесенным в кабинет главы чешского правительства в кармане, а не в папке. Швегла слегка растерялся.
-Господин премьер — министр, я уполномочен своим правительством выразить обеспокоенность в связи с событиями, произошедшими два дня тому назад в карлсбадском отеле 'Карлтон'.
-О каких событиях идет речь? — спросил Швегла, набычив крестьянскую голову.
— Позавчера в карлсбадском отеле 'Карлтон' при невыясненных пока обстоятельствах, весьма туманных, обнаружено тело российского подданного, профессора экономики Сергея Семеновича Радкевича...
-Если мне не изменяет память, господин посол, профессор, кажется, пребывал в Чехии в статусе политического эмигранта...
-Это не имеет значения. Значение имеет то, что профессор Радкевич являлся подданным российского государства.
-Вы сделаете официальное заявление? Протест?
-Нет, господин премьер — министр. Протест воспоследует чуть позже, сейчас же я выражаю обеспокоенность, поскольку официальные органы Чешского королевства до сих пор никоим образом не проинформировали российскую сторону с обстоятельствами смерти профессора Радкевича.
-Я дам указание разобраться во всем этом.
-Министр иностранных дел Чехии давал указание, министр внутренних дел давал указание, — сказал российский посол, заглядывая в свои листочки. — Однако сотрудники российского консульства по — прежнему не имеют никаких сведений о ходе разбирательства.
-Мы живем по своим законам, господин посол. — с некоторым вызовом в голосе, сказал премьер — министр, и испугался своих слов: жизненная необходимость союзничества с Россией, объяснялась не только геополитическими факторами ( без русской поддержки Чехия оказывалась изолированной в потенциально враждебном окружении), но и факторами 'идеалистическими' — 'судьба нации прямо связана с Россией' и внешнеполитическая ориентация на Москву поэтому, не подлежала сомнению и пересмотру, что на символическом уровне подчеркивалось и неизменностью фигуры русофила до Карела Крамаржа на посту министра иностранных дел; однако Швегла нашел в себе силы и продолжил, — Если речь идет о каком — либо криминальном следе, то полиции нужны неопровержимые улики...Иначе мы не сможем предпринять те шаги, которые вы подразумеваете...
-Правительство уполномочило меня довести до вашего сведения, что оно не намерено более терпеть подобного рода отношения, допускаемые государством, с которым мы поддерживаем тесные и дружественные дипломатические отношения.
-Что же вы предлагаете?
-Я не уполномочен давать вам советы. Это можно расценивать как вмешательство в ваши внутренние дела. Но я хотел бы, чтобы те уважаемые господа, которым вы поручите это дело, с должным вниманием отнеслись к тому, что правительство России не намерено далее терпеть подобного рода пренебрежительное отношение при явном попустительстве соответствующих властей...
-Я понимаю эти ваши слова...
-Это не мои слова, господин премьер — министр, — жестко поправил его посол.
-Русское правительство угрожает нам? — Швегла насупленно посмотрел на посла.
-Мы никому не угрожаем. Убивают наших подданных, попирают наши законные интересы, в местной прессе подвергают беспрецедентным нападкам мою державу — конец всякому терпению чреват действием!
-Но я готов вам повторить, господин посол: для выводов относительно насильственной смерти вашего профессора, у полиции должны быть улики неопровержимые. Вы согласны? Между тем, вы, господин посол, явившись в мой кабинет, позволяете себе угрожающий тон.
