Детство 2

Но вот ей-ей! Хочется посмотреть за всю Одессу, а не только за Молдаванку! А то совсем уже идишем становиться стал.

— Што фыркаешь-то конём? — Поинтересовался Санька, похлопывая себя по надувшемуся барабаном пузу со счастливой улыбкой вкусно пожравшево человека.

— Да думаю, што совсем уже жидом стал на Молдаванке етой! — Поворотился я к нему, — Меня севодня спросили о чём-то, так я на идише и ответил! На русском спросили! А?!

Чиж залился беззвучным смехом, ажно до слёз. Глянет на меня, да и снова смехом давится.

— Шло... Шломо! — Выпалил он наконец, — Ты так тово и глядишь, гиюр примешь через годик, да и поедешь в Эрец Исраэль!

— А сам-то! Сам! Давно ли такие слова выучил, а теперь вот — дразнишься даже!

Хохотали долго, дразня друг дружку, да и угомонились потихонечку.

— ... Мендель! Мендель, горе в еврейской семье!

— А? — Сел на топчане, протирая глаза, да тут же почти и встал. Жара спадать начала, и не нужно на часы глядеть, штобы понимать, што дело к вечеру движется.

Сунулся было к чайнику, потому как пить охота, но остановился. Вода местная гадкая, невкусная, да ещё и холера, мать её ети! Не так штобы прямо сейчас гуляет, но и далеко от Одессы ета зараза и не отходит. Так што пить надо или чай, или как мне насоветовали — лимон туда давить. Кисло, а куда деваться?

— Полей, — Попросил Санька, нагнувшись над ведром и тут же зафыркав под тонкой струйкой, — уф! Тебе полить?

— Угу!

— Севодня в парк Дюковский, или как?

— Или как! Хочу Одессу посмотреть, а то вот ей-ей, смешно уже! Приехали в город, а как с вокзала прошли, так с Молдаванки считай и не выбирались! Всё! Руки в ноги и пошли!

— Просто? — Чуть удивился Санька.

— Агась!

Одев парадную рубашку, покосился на ботинки, но одевать не стал.

— Фира! — С порога окликнул девчонку, тихохонько разговаривающую с подружкой под деревом в центре двора, — айда в город!

— Ага! — Без тени сомнений отозвалась та, — Маме только скажу!

Ботиночки простучали по лестнице, и через полминуты Фира ссыпалась обратно, успев натянуть нарядное платьице и причесаться под город.

— Пошли? — И под руку меня! Так и пошли со двора, как взрослые ходят.

Пока из Молдаванки не вышли, всё думалось, што вот-вот появятся опять парнищи местные, да завернут назад под каким-нибудь предлогом, но нет! А я уж думать начал было, што они меня от себя пускать не хотят, но наверное, просто совпадение.

Пошли по Балковской неспехом, да Фира рассказывает мне всякое интересное о городе.

— Шломо! Рувим! Уф! Еле догнал, — Запыхавшийся Ёся смотрел на нас с укоризной, — Ну и зачем вы так?

— Мы за надом! А вот ето што было? — Интересуюсь не без раздражения.

— Охрана, — Вздохнул Ёся, косясь на Фиру, — дядя Фима и те, кто над ним, делят сейчас найденную тобой полянку. Ничего такого, штобы вот серьёзно, но какие-то мелочи могут омрачить молодую жизнь.

— А сразу таки нет?

— Так думали, што сразу! — Всплеснул руками Ёся, оглядываясь назад, на приближающихся близнецов, — А вышло так, што вот! Говорю же — мелочи, но не хотелось портить вам отдых у самого Чорного моря!

— А што может быть? — насторожился Санька, делая морду кирпичом и моментально выцветая глазами, — Серьёзное што?

— Та не! На всякий случай штоб! — Замахал руками Ёсик, — Ви же знаете, што когда знают двое, знает и каждая свинья! Таки здесь знают побольше чем, двое, так и свиней может найтись побольше!

— Обрезанных, — Фыркнул Чиж.

— Ну не без этого! — Развёл руками Ёсик с обречённым видом, — Таки што? Да?

— Таки да, — Вздыхаю я, поглядывая на Фиру, чуть не лопающуюся от любопытства.

— Это ты деньги нашёл, да дяде Фиме и показал? — Быстро поняла всё она.

— Агась. Тьфу! То есть, таки да!

— О! — Фира чуть крепче взяла меня под локоть и надулась, ну чисто как жаба, с видом превосходства оглядев профланировавшую мимо барышню старшево гимназического возраста, шедшую под ручку с мичманцом.

Я поглядел на ту барышню, потом на Фиру, и понял, что Фира таки лучше, и между нами — сильно. Выпуклостей пока нет, но судя по тёте Песе, будут непременно! А лицо куда как получше, чем у той барышни, да и...

Я призадумался.

... пожалуй, што и вообще! Не вообще-вообще, но пожалуй, што таки да! Но потом.

Барышня, што с офицером, оглядела нас, и чему-то засмеялась тихонечко. Вот дура!

— Ну што, — Поглядываю на близнецов и на Ёсика, — в город всё-таки можно?

— С нами да, — Твёрдо ответил тот, — на всякую шпану мелкую нас хватит, а на крупную там уже договорились.

— Ну тогда, — Стукнув себе по набитому серебром карману, — по мороженому? Угощаю!

Самуил и Товия закивали радостно и пристроились в кильватер, высматривая мороженщика. Таковой нашёлся быстро — Одесса, лето!

— Шесть пломбиров, — Сказал я важно, отстояв короткую очередь. Худой мороженщик, по виду из греков, протянул нам лакомство, улыбаясь в прокуренные жёлто-сивые усы. Съев лакомство тут же, не отходя далеко, похлопал себя по животу, огляделся на Фиру и Саньку, да и заказал ещё. Гуляем!

Пошли важные, на господ встреченных без страха глядим. Чай, не Москва! Да и мы не оборванцами выглядим Хитровскими, а нормальными такими мещанами, не из самых бедных.

А запахи! На Молдаванке всё ж таки скученно, запашки немного тово. Рыбой пахнет, да сцаниной и иным чем человеческим. А здесь, на какой-никакой, а широкой улице, воздушок обвевает. Морем пахнет, акациями, зеленью всякой вкусной. И камнями!

Вот ей-ей, сказал бы кто, што камни раскалённые пахнуть могут здоровски, так пальцем у виска покрутил бы! А когда вместе с запахами моря и прочими, так очень даже и да!

На Ольгиевском спуске Санька на тумбу наткнулся.

— Цирк шапито, — Прочёл он чисто, без складов. На афише танцевала красивая женщина в бесстыдном наряде с голыми почти што ногами, скакал на лошади мужчина с совершенно тараканьими усами и растопыривался силач, похожий на вставшево на дыбки медведя, невесть зачем взявшево в лапы всякую тяжёлую чугунину, — Што ето?

— Ето, — Я полез было в затылок — почесать, ну и за объяснениями, а потом и рукой махнул, — ето смотреть надо! Пошли!

— Первый ряд, — Важно сказал я в кассе, не смущаясь за босые ноги. Подумаешь! — И штоб рядышком!

Уселись так, што я в серёдке, Фирка справа, Чиж слева, а охрана от дяди Фимы по бокам. Народ тока-тока собирается, и по проходам ходят ковёрные, помогая им найти места и отпуская несмешные шутки.

На первом ряду чистая публика стала рассаживаться, ажно неудобно на миг стало. Особенно когда прошла белокурая барышня моих примерно лет, с толстым господином, похожим на неё. Ну то есть наоборот.

Покосилась такая на мои и Санькины босые ноги, и глаза выпучила, да ладошку ко рту. Сели как назло рядышком, да на нас косятся. Я озлился — ногу на ногу по-светски положил, да и пальцами зашевелил. Вверх-вниз, а потом и вовсе растопырил их, будто ромашку с лепестками через раз.

Та к отцу, шепчет што-то. Покосился на меня етот господин брезгливо, да и усмехнулся.

— Ряженые! Цирковые на первых рядах всегда держат несколько подставных, их своих.

Да на французском всё ето. А я и брякнул:

— Сам ты подставной, господин хороший! — Да на языке Вольтера. Засмеялись те господа, и дочка уже не брезгливо на меня смотрит, а вроде как на артиста, с интересом.

Тут парад-алле начался. Прошли по арене все цирковые, публику раззадоривая.

Потом начались номера всякие — скушные, как по мне. Но Фирка и Санька ахали где нужно — восторгалися, значица. Клоуны глупостями всякими занимались, потом лошади с наездниками, ну ето хоть интересно! Такая себе выездка с акробатикой.

Потом уже настоящие акробаты на арену выбежали, и ну крутиться! Сальто вертели всякие, друг дружку подбрасывали. А рядом клоун крутится, да передразнивает по всяческому.

— Да это всякий умеет! — И голос такой пронзительный, противный, на всю арену. Те сальто-мортале крутят, клоун кувыркается нелепо, и после с важным видом раскланивается. И всё время повторяет, што ето всякий сумеет.

А потом меня за руку раз! А у меня рефлекс. На арену-то меня клоун выдернул, потому как мужчина взрослый и жилистый, а дальше всё. Он с вывихнутой рукой лежит, мордой размалёванной в пол, я на нём, руку выворачиваю, а публика хохочет.

Тьфу ты, думаю. На ровном месте в историю попал, ну што за судьба такая! Назад было засобирался, но глянул — сидят Фирка с Санькой, глазами восторженно пялятся, так и остался!

Клоун молодец, как так и надо продолжает. Покряхтел так, оббежал меня опасливо, отчево публика снова захохотала.

— Вот это, — Говорит, — я понимаю! Искусство джиу-джитсу! А это так...

И рукой машет на акробатов.

... — каждый повторить может!

А меня што-то закусило, ну и повторил кое-што! Так-то я не акробат, но на руках походить иль сальто с фляком крутануть, што ж тут таково для танцора хорошево? А потом в нижний брейк ушёл, да и вверх вышел, на руки. Попрыгал на руках, ногами в разные стороны помахал, с рук-то. Публика ахает, а акробаты молодцами оказались — взяли, да и захлопали!

Назад когда с цирка шли, Ёсик задумчивый был, я даже пошутил:

— Ушёл в себя, вернусь не скоро!

Посмеялись, а Ёсик даже не среагировал на шуточку

— Ты обучать кого будешь? — И на меня смотрит.

— Да не собирался даже! Так, Саньку малость, ну и Фиру.

— Тогда ой! — Серьёзно так говорит, — Потому как к тебе ещё до сегодня половина босяков с Молдаванки за научить придёт. Оно конечно, 'нет' даже от дяди Фимы, это серьёзное 'нет', не говоря уж о повыше. Но я бы лучше расстарался хоть на пару разиков в неделю, потому как Молдаванка, она такая! Но решать тебе.

— Вот же ж! — И руками себе в волосья — для стимуляции мыслительного процесса, значица. Где бы на всё это время найти!

Потому как оно хоть и лето, но за книжки забывать нельзя, не зря ж тащил!? Танцы ещё, шахматы, гитара, Одесса и вообще... Фира, например.

— Где бы мне взять секретаря и двадцать шесть часов в сутки?!

Седьмая глава

— Руки! — Скомандовала тётя Песя, и я задрал их наверх, вытянувшись стрункой.

' — Тренировка для семейной жизни', — Вылезло из глубин подсознания.

Тётя Песя тем временем подшивала жилетку прямо на мне, што-то там намётывая и закалывая.

— Опусти. Покрутись теперь, будто танцуешь... ну как на тебя шито! И кипу давай-ка! А?

Толкнув меня к зеркалу, она замерла сзади с видом счастливой мамаши, удерживая за плечи. В зеркале отражался вроде как и Егор, но вроде как и Шломо, только што пейсов не хватает. Ну да в Одессе таких много! Да и блондинистых идишей достаточно, особенно если взять за польских или немецких.

— Ну... нормально, — Повторяю неуверенно, — То есть хорошо! Странно просто.

— Замечательно выглядишь! Всё, руки в гору!

Осторожно стянув с меня жилет, она начала подшивать ево, мотнув головой в сторону двери. С облегчением ссыпавшись вниз, наткнулся на Саньку и увидел, как тот круглит глаза, тыкая пальцами.

— Чево?

— Ну точно — Шломо!

— Чево?!

— Кипу сними!

— Тьфу ты! — Рука тронула шапочку, но назло оставил её на голове. Что ж теперь, в карман пихать? — Твой черёд... Рувим!

Задолго до полудня мы были готовы. Рубашки накрахмалены так, што чуть не до картонности, ботинки начищены до зеркального блеска, головы и уши вымыты.

Свадьба!

Еврейская, и потому ни разу непривычная, но тоже — всем обществом гуляют, без особово разбора на идишей и гоев. В Одессе так, за местечки не скажу. Ну да за Одессу сами жиды говорят, што излишне настойчивых раввинов, требующих соблюдать всё и вся, без понимания момента, они и тово, поколотить могут!

Да и как иначе-то? Молдаванка, она еврейская чуть не насквозь, но и других народностей хватает. Греки есть, русские, молдаване те же, болгары. В одних дворах живут, в одних домах нередко.

А свадьбы любые во дворах играют. Не погонишь же со стола человека, который с тобой по соседству живёт? Ну то есть погнать-то можно, но ведь и аукнется потом не раз!

На киддушин или тем паче нисуин чужинцев, знамо дело, не пригласят, а так-то да!

Свадьба не так штобы очень рядом, но невеста и даже жених каким-то дальним боком приходятся родственниками тёте Песе, а вместе с ней прицепом пошли мы с Санькой. Закончив с жилетками, тётя Песя заметнулась в соседний двор помогать. Я засобирался было тоже, но Фира остановила тихохонько.

— Не обижайся, но ты же 'вроде как' Шломо, а так-то Егор! Еда на еврейской свадьбе дело такое, што должна быть приготовлена по всем правилам, в такой день и не всякого еврея на кухню пустят!

И смотрит етак, што видно — самой неловко. Я закивал, так Фира сразу и просияла, што не обижаюсь, да с матерью и ускакала.

Мы с Санькой... ну то есть с Рувимом! Остались, да с другими вокруг да около шляемся, байки слушаем, да слухи собираем. Много народу незнакомых, страсть!

Оно ведь помимо соседей по Молдаванке, так ещё из других мест всяково народу полно. Родня, знакомцы и друзья, партнёры по всякой деятельности. Идиши, они ведь не только здесь живут, но и по всему городу, и много притом.

Нас через ето дело знакомили со всякими. Вроде тово, что мы хоть и не жиды, пусть даже и в ермолках, но зато дела ведём с... Здесь палец многозначительно так задирался наверх, и собеседнику шепталося на ухо. Тайна вроде как. Все всё знают, но положено так. Етикет!

Те сразу кивают уважительно так, и серьёзно уже разговаривают, даже если взрослые совсем. Не через губу, а на равных, некоторые потом даже детишек своих для знакомства подводили.

Обсуждали жениха, но почему-то всё больше через ево почтенных родителей. Папеле держит на паях не самый маленький магазанчик, а мамеле — единственная и потому любимая дочка почтенного зубново врача. Жениху, Эхуду, предстоит унаследовать зубоврачебный кабинет, потому как на лавочку папеле есть двое старших братьев и одна сильно старшая и не сильно красивая сестрица, дай ей Б-г жениха хорошево! А жениху ейному, будущему, здоровья и терпенья побольше, потому как она на красоту не очень, а вот на характер очень даже. И на поперечность в теле тоже очень даже, да так, што прямо ой!

Невеста тоже достойная — папеле небезызвестный панамщик , ни разу серьёзно не попавшийся за нежадность на взятки, и ныне отошедший от дел. Ну то есть отошедший ровно до того случая, когда случай не подвернётся в руки. Как ни крути, а — партия!

Утомились чуть от знакомств и болтовни, да и присели с Чижом в сторонке, в прохладце, отойдя метров за сто от суматохи и толкотни.

— Интересно, но утомительно, — Сказал дружок, сидя на кортах и обмахиваясь ермолкой.

— Ага! А самое страшное знаешь? Я ведь их понимаю!

— Говорил уже, — Вяло отозвался Санька, — языки тебе хорошо даются, вот уже и идиш через пень колоду могёшь.

— Не! Не просто язык, а... — Я призадумался, — вообще! Говорят эрусин и нисуин, так понимаю!

— ... гои! — Вклинился громкий кто-то за низеньким забором, разговаривая на идише вперемешку с русским, — Мальчики ровесники моего Малха, так смотрю на них и думаю — может, мне ребёнка в колыбели подменили? Гляну на сынулю своего, так руки опускаются к ремню. Может, не поздно ещё нового сделать, а? Нового постараться или этого обстругать под моё надо?