Пленники Раздора. Книга третья

— Не родня, дитятко, просто жизнью мы битые. И я, и дурак этот плешивый, и все тут. Ты, что ль, думаешь, другая?

Лесана забыла выпрямиться, глядела на бабку с удивлением, держа в одной руке совок, в другой веник. Впрочем, Нурлиса моргнула и шикнула:

— Ну, чего растопырилась? Мети, давай, наберут лентяев!

Девушка лишь головой покачала.

А Руська стоял в стороне, щупал вихрастую голову и только глазищами: луп-луп.

— А правда что ль, Лесанка, ты волколака в казематы приволокла? А? Да будто в разуме он? — полюбопытствовала тем временем Нурлиса, поправив на голове платок. — Это у нас теперь два Ходящих? А он, как тот кровосос, случаем, не Осенённый ли?

— Нет, — девушка ссыпала содержимое совка в печь. — Обыкновенный. Но в разуме. Сидит, на луну воет.

— Молодой? — живо поинтересовалась старуха.

— Меня постарше чуть.

— Хоть бы поглядеть свела, — обиделась карга.

— А чего на него глядеть? — удивилась обережница. — Сидит, вон, зубоскалит, да мечтает, чтобы девку привели повалять.

Бабка хихикнула:

— Ишь, какой! И что, Лесанка, прям-таки с хвостом?

Девушка растерялась:

— Да нет, мужик, как мужик... трепливый только. И всё просится, чтоб из клетки выпустили, делом каким заняли, мол, тошно сидеть. А куда его? Он же света дневного боится.

Бабка едко усмехнулась и сказала:

— А то в Цитадели тёмных углов мало! Схожу к Главе, в ноженьки упаду, авось не оставит милостью. У меня, вон, дров на истоп совсем нет. Пущай зверина ваша колет да наносит. Воды опять же. Чего на него харч переводить, коли пользы никакой? Да и мне будет, с кем словом перемолвиться...

Лесана едва не рассмеялась, представив, как вредная бабка станет гонять острого на язык Люта по коридорам Цитадели. Пожалуй, на вторую седмицу взмолится, наглец, чтоб пощадили...

Девушка совсем забыла про братца, а тот стоял себе рядом, развесив по плечам уши и разинув рот: в казематах Цитадели сидит настоящий кровосос! В клетке. Да не просто кровосос, а Осенённый! Волколак-то ладно, чай с ним он седмицу в санях ехал, даже привык. Но кровосос... Говорят у них зубы, каждый длиной с медвежий коготь.

Лесанка упала дрыхнуть. Казалось, ноги ещё с полу на лавку не закинула, а к подушке летит и уж сны видит. Но хоть не ревет, и то ладно.

Русай выждал, покуда дыхание сестрицы выровняется, станет тихим и плавным. Авось теперь не проснётся. Спит-то она, конечно, крепко, но слух остёр.

Мальчик осторожно сел, стараясь не шуршать. Вздел штаны и рубаху, потом нащупал ногами сапоги, подхватил их и как был босой, по студеному полу прокрался к двери. Два раза глубоко вдохнул-выдохнул, потянул створку. Уф. Не заскрипела. Накануне он её нарочно смазал тряпицей, смоченной в масле. Благо, на поварне масла этого стояли полны кувшины.

В коридоре было тихо и темно. Привалившись к стене, паренек быстро повязал обмотки, всунул ноги в обувку и шмыгнул прочь, на нижние ярусы. Лишь бы не налететь на кого, а то ведь за ухо обратно сведут. И он бежал во весь дух.

Вот и лестница. Теперь вниз. Так-а-ак... Мальчонок озадаченно замер перед расходящимися в две стороны коридорами. Налево или направо? Направо темно. Налево вроде свет брезжит. Значит, налево, Ходящие ж вроде огня пугаются, стало быть, там, где факела чадят, и искать надо.

Когда он вылетел из-за угла, впереди оказалась забранная надёжной решеткой дверь, возле которой на скамье сидели два послушника и читали при свете лучины свитки. Чего сидят? Кого высиживают?

— Опа! А ты как сюда попал? — не дав Руське и рта открыть, поднялся крепкий парень весен девятнадцати с виду.

— Да это... — развел руками мальчик. — Вот... заплутал.

— Зоран, сведи его наверх, — кивнул выуч приятелю.

Второй, придержав пальцем строку, на которой прервал чтение, бросил угрюмый взгляд на товарища:

— Сам дойдет, — и добавил, повернувшись к мальчику: — Ступай прямо, а потом два раза налево. И по всходу наверх. Гляди только, в другую сторону не потащись. Там мертвецкие, оттуда наверх не выйдешь. Чеши, чеши.

Пришлось, повесив голову, брести назад.

Сходил, называется, поглядел на кровососа. Тьфу.

Хотя...

Направо мертвецкие? Там все дохлые, конечно, но хоть одним глазком-то поглядеть можно. Любопытно ж! И Руська заторопился по полутёмному коридору вперед. Однако бежал недолго, потому что налетел с размаху на кого-то, вынырнувшего некстати из-за угла.

Донатос шёл в мертвецкую. Он едва отвязался от Светлы, усадив её перебирать сушёный горох. Сказал дуре, будто хочет каши. Вот она теперь и перекладывала из миски в миску отборные горошины. Пусть забавляется, а то спасу нет.

Крефф уже спустился с первого яруса, когда из-за поворота навстречу ему вылетел привезенный Лесаной мальчишка — ростом от горшка два вершка — и врезался рослому обережнику в живот.

— А, чтоб тебя Встрешник три дня по болотам гонял! — выругался колдун, ловко цепляя мальца за ухо. — Ты чего тут шныряешь, а?

Даже в тусклом свете догорающего факела было видно, какой отчаянной краской залился паренек.

— Дя-а-адька, — заныл он, — я ж плохого не делаю, чего ругаешься? Заплутал просто.

— Заплутал... — передразнил крефф. — Иди отсюда, пока по заднице не отходил. Давай, давай, шевели копытами-то.

И он пихнул мальчишку, придавая ускорения.

Тот шмыгнул носом и побрел прочь.

— Стой, — колдуну вдруг стало любопытно. — А куда это ты пёрся на ночь глядя?

Руська посмотрел на мужчину исподлобья и буркнул:

— Хотел на кровососа живого поглядеть.

Крефф в ответ хмыкнул:

— Ну, тут живых нет. Только мёртвые. Топай.

Паренёк нахохлился и спросил угрюмо:

— А мёртвых чего, нельзя глядеть?

Донатос пожал плечами:

— Отчего ж нельзя. Можно. Только я не пущу. Все вы сперва лютые. А потом блюёте по углам. Тебе ж такое видеть и вовсе не по летам, будешь ночами в сенник дуться.

— Чего это я буду дуться? Чай, ты не дуешься, — пробурчал мальчик.

Обережник усмехнулся и привалился плечом к стене:

— Чай, я и постарше буду. Не боюсь.

Руська вздернул подбородок:

— А я, можно подумать, боюсь.

— А то нет? — спросил крефф, а глаза смеялись.

Русай осмелел:

— Чего их бояться? Они ж мёртвые.

Колдун вздел бровь:

— Они — Ходящие. Ну и воняют ещё.

— Конечно, воняют, раз дохлые. Дай посмотреть-то. Жалко что ли?

Крефф подошел к пареньку, вгляделся в синие глазищи и сказал задумчиво:

— Не жалко... идём, коли смелый такой.

Детское лицо просияло на все казематы.

— Дядька, а тебя как звать-то? — Русай понял, что его не гонят и осмелел.

Мужчина удивленно оглянулся и ответил:

— Звать меня креффом. Всё ясно?

— Дык, а по имени?

— Соплив ты ещё больно, по имени меня звать, — беззлобно сказал обережник и распахнул перед мальчиком дверь. — Заходи.

Мальчонок, не задумываясь, не задавая вопросов, смело шагнул в просторную залу с низким потолком. Здесь ярко горели факелы, освещая стоящие рядами длинные столы.

В зале оказалось полным-полно выучей в серых одеждах. Завидев Русая, ребята, сгрудившиеся вокруг наставника, недоуменно смолкли, один даже шагнул в сторону незваного гостя, чтобы вывести, но увидел заходящего следом Донатоса и замер.

— Иди, иди, — крефф подтолкнул своего спутника в спину. — Чего застыл?

Тот обернулся сердитый:

— Так куда идти-то? Столов, вон, как много.

— К тому, который больше нравится и иди. Гляди сколько всего. Интересного.

Колдун смотрел на Русая внимательно.

Паренек огляделся. Краем глаза заметил, что незнакомый крефф глядит на него и стоящего позади обережника с таким же интересом, что и послушники. И больше не обращая ни на кого внимания, Русай медленно двинулся вдоль столов.

На одном лежала здоровенная волчица с окровавленным боком. Слипшаяся от крови шерсть влажно блестела. Мальчик сунулся поближе. Потрогал безжизненно висящий хвост. Шерсть на нём свалялась, примялась. Некрасиво. Длинные когти на лапах оказались чёрные, крепкие. Пострашнее собачьих. А, может, и медвежьих.

— Здоровая какая! — восхитился Руська. — А это, вон, чё?

Он кивнул на что-то, торчащее из меха.

— Это? — крефф подхватил со стола щипцы и с хрустом вытащил из туши измазанный в чёрной крови наконечник. — Это стрела.

— А-а-а... — протянул с пониманием паренёк и снова двинулся вперед. — А это?

Донатос посмотрел в ведро, куда уставился мальчик.

— Не видишь что ли? Голова.

— Чья? — Русай обернулся.

Крефф наклонился, взял голову за волосы и выдернул из деревянной лоханки.

— Упыриная. Гляди зубы какие.

— Фу, воняет, — поморщился паренёк, глядя на мёртвое бородатое лицо — распухшее и синее. — Да не дурак, вижу, что не человечья.

И с любопытством посмотрел на безвольно отвалившуюся челюсть.

— Острые какие.

— Ну да.

Двинулись дальше. Незнакомый Руське крефф стоял, переплетя руки на груди, и наблюдал с явным интересом, выучи молчали.

— А этот нож для чего? — тем временем кивнул Русай на здоровенный тесак.

— Кости перерубать, — спокойно ответил Донатос.

— А этот?

— И этот.

— А тот?

— Ты на ножи пришёл любоваться или на Ходящих? — спросил колдун.

— На Ходящих! — паренёк двинулся дальше.

Послушники расступились, пропуская его вперёд — к столу, на котором лежало принесенное с ледника обнаженное мужское тело с развороченной грудиной.

Мальчонок несколько раз обошел стол по кругу. Деловито потыкал мертвеца пальцем, задумчиво пошевелил губами. Выученики переглянулись. Один Донатос смотрел только на Русая. Смотрел пристально, надеясь увидеть в сосредоточенном лице то, что оставалось неведомым прочим. А, может, просто ждал, когда парнишка испугается. Или, напротив, не хотел, чтобы пугался?

— Так и знал, брешет Тамир! — глубокомысленно изрек тем временем Руська: — Говорил, у них в нутре — опарыши и черви. А там кишки только.

— Блевать-то не тянет? — спросил обережник.

— Не. Когда воняют, конечно, противно. Дядька, а чего вы с ними тут делаете? А?

Колдун взял нож с соседнего узкого стола, на котором поверх холстины были разложены чистые пила, крючья, тесаки, клещи...

— Палец уколи.

— Донатос... — подал было голос другой крефф.

Но колдун в ответ лишь вскинул руку, призывая молчать.

— Коли, чего смотришь? Боишься что ли? — сказал он мальчику.

Руська, неотрывно глядя в глаза обережнику, проткнул кончик большого пальца на левой руке. Выступила капля крови.

— Молодец, — похвалил колдун. — А теперь ему разрежь вот тут.

Он указал на широкое запястье.

Мальчишка старательно, хотя и неумело, рассёк мертвую плоть.

— Голова не кружится?

Руська строго посмотрел на креффа:

— Я что, девка что ли?

Тот довольно кивнул:

— Капай на рану и скажи: эррхе аст.

Паренек посмотрел на обережника с подозрением, но сделал, как было велено.

Мертвая ладонь поднялась и застыла.

— Ух ты! — Русай отпрыгнул от трупа. — Это как, дядька? Это я?!

Выучи глядели на него, разинув рты.

— Понятно? — обвёл Донатос парней тяжёлым взглядом. — А вы тут как куры квохчете. Ты. Со мной пойдем, — и крепкая рука ухватила мальчишку за плечо.

— Дядька, — задохнулся тот и взмолился: — Только сестре не говори! Уши надерет!

— Быстро ж ты смелость растратил... — крефф толкнул паренька к двери. — Шагай, упырёнок.

— Чего это я упырёнок? — обиделся Руська.

— Вот и я тебе не дядька.

Мальчонок надулся, но пошел, куда вели — на верхние ярусы.

— Сюда, — крефф втолкнул его в освещённый лучиной покой, в котором за столом сидела растрепанная девушка и перебирала в миске горох. — Светла, на вот тебе помощника. Проследи, чтобы спать лёг.

— А Лесана? — вскинулся мальчик.

— А что Лесана? Пусть спит. Завтра с ней поговорим, — с этими словами колдун вышел.

Утром, когда Донатос вернулся в свой покой, то нашел зевающего Руську сидящим на лавке, возле свернувшейся калачиком Светлы. Увидев колдуна, мальчик протер глаза и сердито проворчал:

— Ты чего так долго, дядька? Я уж заждался. Вон, она горячая вся. Захворала.

— Выдеру я тебя за дядьку, — пригрозил наузник и сел рядом.

Светла не спала — металась в полубреду. Огненная.

— Беги в башню целителей, позови кого-нибудь. Или выучей из старших, или креффа. Пусть пока лежит.

— А ты куда? — спросил Руська, поспешно обуваясь.

— Куда надо. А ну, бегом!

Мальчишка унёсся, Донатос же — делать нечего — отправился к Лесане.

Далеко идти не пришлось. Девка налетела на него в коридоре, злая, как Встрешник:

— Ты... какого... он дитё совсем, упырь ты смердящий!!!

Крефф смотрел на обережницу красными от недосыпа глазами:

— Будет уж орать-то. Сам пришёл. Не по нраву, так забирай обратно. Только назавтра он всё одно под дверью мертвецкой будет сидеть. И у тебя не спросится. К Клесху идем.

— Ты!.. — она схватила колдуна за плечо, но он рывком стряхнул её руку.

— Охолонись. Расквохталась. Он — колдун. Ты его учиться привезла или к подолу своему поближе? Хотя... откуда у тебя подол.

Лесана медленно отвела в сторону руку, на пальцах которой вспыхнули, переливаясь, голубые огни.

— Уймись уж, дура, — устало сказал крефф. — Боюсь тебя, спасу нет. Совсем, как ты меня. На том и разойдемся. Ты б меня убила, да не можешь. А я тебя, но тоже терплю. Цитадель — она такая, всё в пыль перемелет: и ненависть, и злобу, и любовь. Не живут они тут долго. Да только ты никак этого понять не хочешь. Зря. Наставник твой быстрее повзрослел.

Девушка смотрела на него глазами, полными ненависти, но сияние её Дара медленно угасало.

Колдун пожал плечами.

— Идём к Главе. Мне тут с тобой языком чесать никакого интереса. Как и тебе со мной. А мальчишку не береди. Как тебе ни противно, он к мёртвому ближе, чем к живому. Привыкай.

Развернулся и пошёл дальше. Лесана скрипнула зубами, но, делать нечего, подалась следом, в душе жалея, что не может удавить скотину прямо здесь — посреди коридора.

Когда Лесана и Донатос пришли, Глава беседовал с Лютом. Оборотень с плотно завязанными глазами сидел на лавке и что-то говорил, живо размахивая руками, однако услышав, что в покой вошли посторонние, осёкся и смолк.

Девушка при виде пленника с трудом подавила досаду. Его тут только не хватало! Будет сидеть, уши греть. Не гляди, что уже несколько седмиц в темнице бока отлёживает, вон, ни самоуверенности не растерял, ни дерзости. Учуял обережницу и расплылся, подлец, в такой улыбке, словно она на свидание к нему явилась.

Поэтому, поприветствовав Клесха, Лесана прошла мимо волколака, как мимо порожнего места. Опустилась на соседнюю лавку и даже головы не повернула. Пленник, того хотя не видел, но всё одно, как-то понял и едва слышно хмыкнул.

Донатос, в отличие от обережницы, яростью во все стороны не пыхал, сел спокойно рядом с оборотнем, небрежно отогнул у того ворот рубахи, прошелся пальцами по собачьему ошейнику, которым, не мудрствуя лукаво, волколаку заменили плетёные наузы. Крефф по привычке проверил чужую работу — не ослабло ли заклятье? Нет. На совесть сделано. Видать, Бьерга наговаривала, уж её-то крепкую манеру везде узнаешь.