Красная книга. Черновик

И вот когда это все это загрузилось на три арбы, этот дипломатический караван двинулся в путь. В Джульфе, как назло размыло мост, и с обеих сторон границы выстроились многочисленные очереди на паромную переправу

По Российской империи движение уже было быстрее — по шоссе, хотя уже размечали железнодорожное полотно по линии Александрополь-Тифлис.

Таким образом, с опозданием в полторы недели от планируемого, Литвинов появился в точке назначения.

Тифлис — это город контрастов. В разноязычной базарной толпе вы могли встретить француза, англичанина, немца, итальянца, грека, китайца, индуса и представителей многих горских народностей. Профессор Лейден из Берлина, побывав на южнорусских курортах, писал: 'Тифлис — город, в котором говорят на 40 различных языках. Он резко разделяется на две части; европейскую и татарскую; мужчин здесь в 5 раз больше, чем женщин, что объясняется большим скоплением служебного и промышленного люда, прибывающего сюда без семейств'

Караван Литвинова прибыл на местный рынок, или по тамошнему — майдан

Тифлисский майдан — крайне любопытное место.

'Направо и налево расходятся, разветвляются многочисленные коридоры, в стенах которых, точно ниши, зияют маленькие лавочки. Повсюду вывески на русском, грузинском, армянском, персидском и татарском языках. Темные магазины сверху донизу загромождены всевозможной пестрядью яркого и фантастически-оригинального Востока. Тут же жаровни, вокруг которых густится голодный люд. Валит чад пригорелого масла, запах жареной говядины так и щекочет носы всей этой ободранной публики, терпеливо ожидающей кебаба или двух-трех кусков шашлыка с жирным пловом; невдалеке, просто на прилавке, торчат корзины с луком, алычей, чесноком, черешней, черемшой, тутом, шишками и другими южными плодами и овощами.

В каждой из них сидят торговцы, которые как бы соревнуясь друг перед другом, выкрикивают с южным темпераментом и акцентом: 'Мацони! Айран! Сулгуни! Ай яблук, ай виноград, ай персик, дёшов аддам, купи барин, ай князь, корошо!'

Посреди разнообразной снеди спят, сидя на корточках, толстые, как арбузы, и красные, как спелый гранат, армяне в чухах, расшитых позументами, с неизбежными кинжалами в аршин. Другие — худощавые красноносые, с острыми, лукаво бегающими глазами, юрко суетятся перед ними, произносят им речи, неистово размахивают руками. Спящие только порою качнут головами в такт красноречивому оратору и опять погружаются в дремоту.

А дальше целый ряд лавок, откуда слышится стук и визг. Это оружейные мастерские. Вся лавочка шага в три в длину и ширину, но в ней сидят человек пять грузин в папахах, лихо заломленных набекрень. У всех в руках кинжалы. Один оттачивает уже готовое острие, другой наводит глянец на клинок, третий золотит надпись на нем, у четвертого рукоятка, и он заботливо украшает ее бирюзой или просто производит насечку по серебру, пятый пробует готовые клинки, врубая их в железную полосу, и в то же время все эти работники неистово, как-то в одно и то же время болтают между собою. Иногда из болтовни разом вырвется и также разом потухнет визгливый напев, более похожий на крик...

А вот и персы — недавний ужас грузин. При Воронцове они явились сюда уже как скромные купцы и деятельно сколачивают деньгу, пользуясь тем, что здесь, под покровительством русских законов, ни шах, ни его чиновники, ни сарбазы у них не отнимут ничего. Они молчаливо сидят в лавчонках, черные, словно обгорелые, с крашенными в красное ногтями и бородами. Высокие барашковые шапки сдвинулись на затылки, за ушами, какими-то запятыми завиваются традиционные локоны. Сухие черты словно замерли в одном выражении раболепного смирения, веки глаз постоянно опущены, только порою из-под них сверкает на минуту острый, насквозь пронизывающий взгляд черных глаз с кровавыми белками, и опять вы ничего не прочтете на этих восковых лицах.

Персы или шьют золотом по красному и зеленому сафьяну, или тамбуром отделывают яркие сукна разноцветными шелками. В каждой лавке хозяин — толстый, сонный, неподвижный...' — так описывал рынок путешественник тифлисскую торговую площадь

Здесь то, Литвинов и попал в неприятность.

Все началось с того, что какие-то шустрые юноши, по виду очень похожие на цыган, окружили его караван и довольно бойко начали стаскивать тюки с подвод.

Возницы и окружающие только посмеивались, никак не помогая дипломату разогнать шантрапу. Тот же, будучи в одиночестве, уже подумывал, а не применить ли ему кнут, но ситуация разрешилась сама по себе: из проулка выскочил громадный славянин, и что-то крикнул, отчего ухмыляющиеся до этого мужчины, по виду оборванцы, вскочили с брусчатки и быстро разогнали цыган, предварительно им накостыляв по сопаткам.

Александр, не веря своему счастью, поинтересовался у богатыря, что произошло.

— Сударь, не знаю, как вас зовут, но вы чертовски мне помогли. Еще немного, и ищи-лови скарб.

-Зовут меня, Алексей, рОбОтаю тут недалечЕ малярОм — махнув куда то в сторону проулка,— представился незнакомец.— А вы виднО неместнОй, кто же без свистка с товаром на майдан суётся.

Алексей, сильно окал, выдавая в себе уроженца вятской или нижегородской земли, и от этого речь его была несколько замедленной и нараспев. Признаться, Александру, после Персии, где в ходу, если и был русский язык, то только со столичным, или слегка немецко-польским выговором, понимать его было непросто.

— Алексей, вы мне помогли,— как отблагодарить могу?

— Гоги, Мушу Гоги с командой вОзьмите, — ответил Алексей нараспев, — они старались.

— А кто это? — в свою очередь поинтересовался дипломат.

Не отвечая, Алексей, что-то гаркнул в сторону оборванцев, и оттуда отделился загорелый красавец имеретин. Целая копна волос на голове едва сдерживалась четырехугольным куском сукна — папанахи, завязанным шнурками у горла.

Костюм его был неуловим: лохмотья, на лохмотьях, ошметки каких-то тряпок, и все это висело на нем бахромой, скрывая ноги и оставляя только босые ступни. Позади, за спиной y него висел, точно облежавшаяся в лепешку, подушка с веревками на углах. С помощью этой нехитрой подушки, носильщик мог тащить целый комод.

Не особо торгуясь, сговорившись по цене с Гоги, Александр наблюдал как споро его груз, муши разгрузили и закинули за спину . Сначала по маршруту следовало занести русскую валиду в Воронцовский дворец, потом французскому консулу на улице Гудовича, и немецкому — на улице Паскевича. Только после этого, Литвинов мог считать себя свободным, и пребывать в отпуске.

Александр решил пешком прогуляться вслед за носильщиками, и сильно пожалел об этом. Торговая площадь лежала в низине, а Головинский проспект шел в гору. С другой стороны и отпустить он их не мог — разбегуться еще, ищи-свищи. Вот и пришлось дипломату добрых полтора часа идти в гору, да еще и по жаре, от адреса-до адреса.

Сюрприз его ждал у немецкого консула, который увидев, сколько Александр, отдал Гоги, покачал головой. Впрочем, объяснять свое удивление он начал только после того, как миши в полном составе быстро удалились

— Herr Литвинов, извините, что вмешиваюсь, но мне кажется, вы изрядно переплатили, — как это умеют немцы, вежливо, но педантично, начал консул.

— Да, вышло недешево. Но, если бы не эти молодцы, то ни видать вам посылок из Тегерана.

Литвинов, в двух словах описал ситуацию, случившуюся с караваном в Тифлисе. На последних словах своего рассказа, он увидел, что консул еле сдерживается от широкой улыбки.

-Что смешного в моем рассказе, господин консул? — с удивлением поинтересовался Александр.

— Не обижайтесь, но вы попались на старый трюк наших мест. Возница заранее отправил посыльного своим подельникам, и нарочно остановился на Майдане. Сами подумайте — мотаться по улочкам города, ничего не получив сверху — резона для них нет. То что вы видели — инсценировка, и из тех сумм, что вы заплатили, часть попадет и возницам, и вашему спасителю — маляру, ну и собственно носильщикам.

Расставшись с консулом, Александр пошел к гостинице в расстроенных чувствах.

Так как идти уже было под гору, то с каждым шагом настроение у него улучшалось.

'Какого черта, я должен расстраиваться из-за этих трех рублей! Как пришли, так и ушли' — по юнкерски— молодецки рассуждал Литвинов.— Машенька, здесь, родная, и скоро я обниму ее, а я себя пилю из-за такой мелочи.'

И уже чуть не вприпрыжку, Александр двинулся к Мадатовской улице через парк, к гостинице 'Hotel de Londres'

Чем дольше Машенька находилась в номере, тем больше у нее портилось настроение.

Не для этого она приехала сюда, чтобы как мышь сидеть в норе.

Нет, она, конечно, выходила на улицу, но каждый раз — это было еще то испытание: казалось весь Тифлис сплошь состоит из мужчин, и при этом из беднейших слоев. Да и манеры здесь были дикие, горские — стоило ей одной выйти на променад к театру, как ей буквально на пяти метрах были сделаны предложения непристойного содержания, от казалось бы, вполне приличного вида мужчин. Машенька даже не сомневалась, что их остановил вовсе не ее отказ, провести с ними время, а наличие полицейских на центральной улице.

Больше она такой ошибки не делала, и выбрав в качестве компаньонки жену управляющего Катарину Рихтер. С ее помощью, Машенька обошла европейскую часть Тифлиса, побоявшись даже носа сунуть на татарскую. В серных банях, коими славиться город, Машеньки стало плохо, поэтому развлечений практически не было, и спасал только журнал 'Живописное обозрение', где она, в том числе, прочитала милую повесть Нагрудской о женской доли, которая совпадала с ее мыслями.

Так что вовсе не удивительно, что с каждой минутой, Машенька все мрачнела, и все больше жалела себя :здесь, одна; дома, как такового нет, дохода нет, подружки, все как одна, повыскакивали замуж, и избегают её — неудачницу

Будучи в своих мыслях, Машенька даже не обратила внимание, как скрипнула дверь, и на пороге появился Литвинов.

— Господи, какая ты хорошенькая!, — внезапно услышала она.

Машенька, обернулась.

На пороге стоял ее Сашенька: весь в пыли, с загорелым лицом, в помятом дорожном костюме , но с шальными веселыми глазами, и с букетом ромашек в руке.

— Сашка! — бросилась Машенька к любимому, плотно его обняла и принялась его целовать как есть, — пыльного, небритого, но такого родного, смеялась и плакала одновременно.

В его крепких объятиях , она почувствовала себя, как тогда, зимой — их первая прогулка по заснеженным улицам, когда поднимаешь голову и смотришь, как с фиолетового ночного неба падают снежинки, и смеешься от счастья. Потому что пьянит его присутствие рядом, пьянит робкое касание его руки, не страшно, что дома поругают за опоздание, ничего в этот момент не страшно, только бы стоять вот так, не двигаясь, держаться за руку и ощущать себя такой же легкой, невесомой и беззаботно счастливой, как кружащиеся над головой снежинки.

Уже в первый вечер, они сходили к чете прокурора Чайковского, в их салон на Консульской улице, где их брат, оказавшейся в одно с ними время, виртуозно исполнял свои произведения, и завели знакомства.

Отпуск пролетел, как одно мгновение: грузины и армяне оказались очень милыми, приятными людьми и гостеприимными хозяевами, и знакомства все ширились и ширились, как круги в воде. Молодой паре удалось посетить -Мцхета, Коджоры и даже Кутаиси, прежде чем пришло время расставания.

Машенька крепилась в последний день, но все же расплакалась при посадке в вагон, настолько ей не хотелось вновь оставаться одной.

— Машенька, мы расстаемся не надолго. Я уже весной вернусь в отпуск. Вот увидишь, все наладиться. Жди меня. — как мог утешал Литвинов жену.

И вот паровоз тронулся, а с ним и закончились сладостные дни.

Уже на следующий день, Александр зашел в Воронцовский дворец, чтобы забрать корреспонденцию в Тегеран.

Обратно дорога заняла сущую безделицу — уже в конце недели он был кабинете Бютцева.

Глава 4

Следующая за приездом из Тифлиса неделя оказалась суматошной.

По совету посланника, Литвинов поторговался за выигрыш. Француз, немного поломался, но посчитал, что не стоит "терять лицо" в глазах русских, пошел на попятную, и заплатил около 450 рублей. Сумма, кстати достаточно большая, особенно по сравнению с посольским жалованьем.

Вместе с гонораром, были переданы и бумаги, в которых содержались сведения, как о самом визире, так и о ряде губернаторов южных провинций, прежде всего Фарса — провинция, наиболее всего интересовавшая русскую миссию.

Как такового, общего собрания не было, так как формально и первый секретарь, и третий секретарь, ехали только до Испагани, а дальше их пути расходились: Литвинов оставался в гостях у наследника, ну а Шпейер ехал учреждать консульство в Бушире, столице Фарса. Поэтому Литвинов воспринимал поездку как ознакомительную по стране. Алексею Николаевичу временно из Петербурга было присвоено звание генерального консула, что в принципе было равнозначно его нынешнему званию первого секретаря.

Дело в том, что для персов, наименование "секретарь" было равнозначно термину "наиб" — помощник. И если в Тегеране, уже научились видеть разницу между дипломатическими и бюрократическими чинами, то, чем дальше от столицы, тем меньше вникали в такие тонкости. И любой "наиб" в глазах генерал-губернаторов, это лишь "пыль, которая покрывает сталь".

Несмотря на высокий статус, передвигаться дипломатам пришлось на не очень комфортабельном ландо, которое хоть и было большим, но, увы — поддерживалась жидковатыми колесами, что обещало путешественникам беспокойную дорогу. Пожалуй, русская дорога с его "тремя загибами на версту" было приятнее персидских, которые представляли собой твердый, усеянный галькой грунт вдоль караванных троп, пересекаемых сухими руслами мелких рек и бродами более полноводных.

Ввиду отсутствия каких-либо гостиниц на пути, приходилось останавливаться в караван-сараях и питаться консервами и покупаемым на месте хлебом, разбавляя, сию непритязательную трапезу напитком, представляющем нечто среднее между творогом и простоквашей, и называемой местными жителями — "маст".

Отдельных комнат для европейцев никто не выделял, поэтому в местах ночлега была жуткая антисанитария, а отсутствие нормальных кроватей — болью утром в теле, что усугублялась жарой

Не мудрено, что после пары-тройки мучительных ночей (и дней), путешественники сочли за благо остановится на ночлег и отдых в служебных комнатах Индоевропейского телеграфа, смотрителями которых обычно были телеграфисты , или "фарраши"— по местному. Чаще всего это были армяне, получившие образование в британской Индии, от этого преданные англичанам до мозга костей. Впрочем, к русским они относились нейтрально, считая их за единоверцов.

Надо ли говорить, что взаимные испытания сближают, и уж тем более русских, которые, не испытывая приятельских чувств друг к другу на Родине, заграницей так ищут друг друга, чтобы только поговорить на родном языке.

Вот и Литвинова со Шпейером, уже на в третий день вели себя друг с другом как будто знакомы с младых лет.