Золото апачей

Путь был нелегким, через холмы, овраги и скалы, солнце обжигало, подобно огню, но мальчик с ружьем решительно продвигался вперед. Дым стал виден более отчетливо, и вот, наконец, с вершины невысокого холма он увидел внизу лагерь и тех, кто его разбил.

Чарльз смотрел на этот лагерь и тяжело вздыхал. Никогда в жизни не испытывал он большего удивления. На поваленной сосне сидел тот самый мальчик, Герберт Карлтон, которого он видел в Джефферсоне, а потом в Фениксе. В костюме цвета хаки, как и прежде, сейчас он выглядел загорелым, а его одежда носила следы длительного путешествия. Он казался усталым и встревоженным, и Чарльз испытал прилив сочувствия по отношению к нему. На этот раз, без примеси зависти.

Неподалеку стоял мистер Карлтон, с угрюмым видом. Три или четыре человека, проводники или слуги, занимались устройством лагеря; верховые и вьючные животные паслись рядом.

Удивление Чарльза иссякло, когда он вспомнил заметку о медных рудниках, прочитанную им в газете в Фениксе. Несомненно, они искали именно их.

Он провел на холме полчаса, а когда отправился назад, всю дорогу размышлял. В лощину, к своему лагерю, он вернулся встревоженным; но пугало его не одиночество, а люди у него на пути.

Животные по-прежнему паслись, но когда Чарльз стал готовиться к дальнейшему путешествию и сворачивать лагерь, то заметил отпечаток на берегу крошечной речушки, там, где земля была мягкой. Он не был искушенным следопытом, чтобы сказать со всей определенностью, что это, но ему показалось, что это был след человеческой ноги. Он уставился на него и попытался убедить себя, что это след пумы, — это, действительно, было вполне возможно, — но не смог. След оставлен человеком, и он не мог убедить себя в обратном.

Было около трех часов после полудня, когда Чарльз продолжил свое путешествие; он решил, — если те, кто остановился в овраге, сделают то же самое, — он продолжит движение ночью. Он не сомневался, размышляя над последними словами Анании Брауна, что нашел первый участок тропы, но следующие слова ставили его в тупик. Слова "за завесой" отдавали мистикой, каббалой; казалось, они не имели никакой связи с предыдущими, но он был уверен, что такая связь существует. Но как отождествить лишенные смысла слова с местностью? Он не видел иного способа разгадать загадку, как продолжать путь и осматриваться вокруг, пока не встретится что-то, им отвечающее.

Дно лощины стало значительно ровнее и шире, передвигаться стало проще. В ее центре протекал ручей, мелкий, но с чистой и холодной водой, свидетельствовавшей о том, что он берет свое начало где-то высоко, среди снегов.

Пейзаж являл собой торжество одиночества и величия. Глядя вдаль по ущелью, он видел линию скал, вздымавшихся к небу, подобно бастионам. Скалы были огромными, голыми, каменными стенами, переливавшимися в солнечном свете красным, фиолетовым, синим и бирюзовым; цвета смещались и менялись по мере того, как перемещались лучи. На склонах зеленели сосны, между которыми, время от времени, проглядывало то, что доставляет радость глазу в засушливой местности, — серебро текущей воды.

Однажды он услышал ворчание среди кустов на склоне оврага, а потом увидел рыжее пятно бегущей пумы. Его охватил азарт, он чуть не бросился в погоню, но заставил себя продолжить путь. Через час его животные забеспокоились, лошадь заржала. "Еще одна пума", — подумал Чарльз, хотя ничего не увидел, и больше не думал об этом. Вскоре стемнело, мрак был настолько густым, что он изменил свое решение относительно ночного путешествия и решил расположиться лагерем рядом с ручейком.

Беспокойство, обусловленное осознанием присутствия в этой местности других людей, не позволило ему развести костер. Он попытался избавиться от этого волнения, но оно отказывалось уходить и все сильнее наваливалось на него.

Он немного поел, привязал животных, закутался в одеяло и устроился под сосной. В ночи раздавались разные звуки: стон ветра среди сосен, шорохи небольших животных в кустах, стрекот насекомых, но Чарльз привык к ним. Его собственная малость посреди необъятности окружавшего его пространства — вот что делало его одиноким.

Он уснул, но вскоре проснулся, от необычного острого ощущения приближающегося зла. Он прижал ухо к земле и, в реальности и в воображении, услышал осторожные шаги. Он интуитивно чувствовал, посреди огромного пустого пространства, что тот, кто пришел ночью, тихо ступая, должен быть врагом. Чарльз, ложась спать, всегда клал рядом с собой ружье; протянув руку, он нащупал его. Прикосновение холодного стального ствола было для него прикосновением друга. Он слышал, как животные беспокойно двигаются, и понял, что нужно быть настороже.

В ущелье было очень темно. Полная луна поднялась высоко в небо, но ее бледные лучи почти не доходили до того места, где он лежал; деревья, земля и ручей представлялись одним темным пятном. Он все еще слушал, приложив ухо к земле, и был уверен, что снова услышал мягкую поступь осторожных шагов.

Кровь застыла у него в жилах. Опасность, приходящая из темноты, не имеющая названия, которая может быть в равной степени реальной и воображаемой, способна заставить трепетать сердце самого храброго человека, и Чарльз, воспринимавший все обостренными чувствами, в полной мере ощутил этот таинственный страх. И в то же время, это не был страх, поскольку он был готов встретиться с ним лицом к лицу и знал, что сделает это. Он выскользнул из одеяла и, зажав ружье, бесшумно откатился в сторону. Он слышал рассказы колонистов, и был уверен, что его враг направится к тому месту, где он лежал, поскольку знал его. Поэтому он оставил одеяло на прежнем месте, придав ему такую форму, чтобы можно было подумать — под ним лежит человек, откатился на несколько футов, привстал и осторожно спрятался за кустами. Но ощущение приближающегося зла не могло заставить его забыть об уязвимости своего положения, и он почувствовал огромное облегчение, когда, наконец, затаился в кустах, крепко сжимая в руках ружье.

Поднявшись по склону, Чарльз взглянул на то место, где лежало его одеяло, — он все еще мог различить его темный контур. Никакого движения заметно не было. Животные успокоились. Лунный свет струился по лощине, и мальчик, зажав ружье, готовый в любое мгновение его использовать, начинал верить, что стал жертвой темноты и одиночества, — только и всего. Тем не менее, повинуясь инстинкту, он не покинул своего убежища, а наоборот, присел как можно ниже, сливаясь с темнотой.

Лунный свет переместился и осветил место, где он спал; Чарльз понял, что инстинкт не подвел его, и похвалил себя за быстроту действий. Он увидел возникшее из темноты лицо, отвратительное из-за написанной на нем жестокости, потемневшее от воздействия палящих солнечных лучей, лицо воина-апача, представителя самого безжалостного индейского племени. Даже на расстоянии и в темноте, мальчик мог видеть дикий блеск в его желтоватых глазах.

Он не слышал разговоров, чтобы апачи вышли на тропу войны, чтобы с ними были какие-то проблемы, но, случись с ним что в этих диких горах, разве об этом кто-нибудь узнает? И Чарльз снова похвалил себя за интуицию. Лунный свет падал на отвратительное лицо, на обнаженное до пояса тело. Мальчик прекрасно понимал, что он — жертва, и что апача привлекает сейчас одеяло, сложенное так, будто укрывает человека. Все его существо наполнилось ужасом и отвращением при виде полуночного убийцы, его палец лег на спусковой крючок. Однако осторожность подсказывала ему не торопиться, и он молча выжидал.

Апач полз вперед, не издавая ни малейшего шума, пока не оказался в ярде от одеяла. Очевидно, распознав обман, он быстро повернулся и скрылся в кустах. Чарльз видел, что индеец опасался засады, и был уверен, что сейчас он вне опасности. Тем не менее, холод из крови не уходил, он испытывал отвращение, вспоминая выражение темного лица. В своих поисках он должен был учитывать многие факторы, в том числе те, о которых раньше не задумывался.

Он должен был предупредить Карлтонов о грозившей им опасности, и не колебался в принятии решения. Невзирая на риск, он спустился в овраг, отвязал своих животных и повел их по склону, выбирая самые пологие места.

Взбираясь по склону, Чарльз время от времени испытывал странное ощущение, будто апач находился рядом, но никто на него не нападал. Не было слышно никакого шума, кроме того, который производил он сам со своими животными. Но когда он, наконец, добрался до гребня, то испытал сильное облегчение. Позволив себе отдохнуть пару минут, чтобы восстановить дыхание, он сел на лошадь, и, ведя мула в поводу, отправился в том направлении, где, как он предполагал, должен был находиться лагерь Карлтона. Вдали вздымался белый купол Старого Тандергаста, и, ориентируясь по нему, он считал, что не заблудится.

Он оказался в местности, которую можно было назвать пологой, — но сильно изрезанной, покрытой возвышениями, — впадиной. Здесь было светлее, лунный свет не встречал препятствий, и он мог видеть низину с окружавшими ее горными хребтами, посреди которых, подобно седовласому вождю, возвышался Старый Тандергаст.

У него была хорошая, выносливая лошадь, но путь лежал по сложной местности, и она споткнулась не раз и не два, пока Чарльз не сделал то, что делал прежде — не спешился и не повел ее. Мул шествовал позади, и даже если их кто-то преследовал, мальчик ничего не смог бы заметить.

Скоро должно было начать светать, а он все еще не видел признаков долины, в которой Карлтоны должны были расположиться лагерем. Наступил день, пик и гребни стали ясно видны. Вдали в небо поднимался тонкий синий дым, его сердце радостно забилось.

Поднимавшийся дым стал заметен более отчетливо, и Чарльз осознал, что приближается к нему очень быстро. Впервые с момента встречи с апачем он ощутил некоторое замешательство; как ему предстать перед Карлтонами, как объяснить свое присутствие и почему он пришел? Он достиг очередного гребня, охватывавшего долину, в которой те расположились лагерем и остановился, чтобы собраться с мыслями, глядя на то, что лежало перед ним. Солнце заливало местность яркими лучами; Чарльз замер на гребне, маленькая, коричневая фигурка, но полная жизни и сил. Над ним, высоко в синеве, парил, широко расправив крылья, гриф.

Маленькая, коричневая фигурка вдруг выпрямилась, словно до этого спала, на мгновение замерла, прислушиваясь, а затем выхватила из чехла, висевшего на седельной луке, ружье. Чарльз услышал нечто, заставившее его насторожиться — звук выстрела, потом еще один, и — крик. Держа ружье наизготовку, он приблизился к краю.

Перед ним лежала небольшая ложбина, поросшая соснами, с богатой травой и множеством ручьев, с удобными местами для лагеря, но теперь она была наполнена ужасом и смятением. Один человек зарылся лицом в траву, другой схватился за плечо, в которое угодила пуля; следующая, как показалось Чарльзу, попала в сердце. Смуглые, отвратительные лица показались среди подлеска, и Герберт Карлтон, охваченный ужасом при виде их, помчался прочь, что в его положении, несомненно, было самым мудрым решением. Он мчался прямо к тому месту, где стоял Чарльз, хотя не видел его и не думал, что там может кто-то находиться.

Чарльз заметил преследователя, опустился на колено и поднял ружье. Он был абсолютно спокоен и отчетливо видел цель. Ему даже показалось, что он заметил темное пятно на лбу воина, в том месте, куда попала пуля, но, вне зависимости от того, в самом деле он заметил это, или ему просто показалось, — он твердо знал, — это апач больше никогда никого не убьет.

Секунда — и последовал второй выстрел, упал еще один апач, третья пуля нашла третью жертву, а оставшиеся поспешили скрыться в подлеске, спасаясь от неожиданно появившегося, несущего смерть, врага. Не вставая, Чарльз крикнул Герберту, чтобы он поднимался к нему, что он рядом, и Герберт, повинуясь его приказу, развернулся на крик. Он достиг вершины гряды, где Чарльз ухватил его за руку.

— Быстрее! — крикнул он. — Нам нужно уходить!

— А как же другие? — воскликнул Герберт Карлтон, даже в такой страшный момент сумев собрать остатки мужества. — Мы не можем оставить их!

Чарльз бросил быстрый взгляд в ложбину.

— Слишком поздно! — сказал он. — Не стоит даже пытаться!

Герберт также взглянул вниз и вздрогнул. Для тех, кто оставался в лагере, не было никакой надежды спастись. Не говоря ни слова, он последовал за своим спасителем, пока они не достигли того места, где находились лошадь и мул.

Чарльз знал, что апачи, на некоторое время пришедшие в замешательство, потеряв трех своих воинов, скоро оправятся и станут их преследовать; он также знал, что среди индейских племен им не было равных в жестокости и упрямстве, а потому как мог погонял лошадь и мула. Он понимал, что единственный шанс — оказаться в каком-нибудь месте, где они смогут оказать своим врагам сопротивление, а потому решил вернуться в ущелье.

— Сиди спокойно, — сказал он Герберту, твердо и обнадеживающе. — Если нам удастся добраться до места, которое я знаю, мы сможем оказать им достойную встречу.

Пока они скакали, Чарльз рассказал, кто он, и сообщил, что ищет золото, умолчав при этом о тайне Анании Брауна.

— Мне, конечно, повезло, что ты оказался неподалеку, — сказал Герберт. — Как ужасно то, что случилось!

— Соберись с духом! — сказал Чарльз, протянул руку и похлопал его по плечу; он понимал, что Герберт говорит о мистере Карлтоне и других. — Все будет в порядке.

Двое мальчиков, чьи судьбы до сих были столь различны, обменялись взглядами. Они вдруг почувствовали себя братьями. Страшное событие сблизило их.

Чарльз несколько раз оборачивался, но преследователей не было видно. Скалы были ярко освещены; ничто не препятствовало их движению; не было видно ничего живого. Тишина смерти и запустения, казалось, окутала огромную дикую местность, и сейчас она внушала страх.

Прошел час, другой, и они оказались в сосновом лесу рядом с большим ущельем. Здесь, в густой тени деревьев, Чарльз сказал Герберту, что нужно спешиться.

— Нам предстоит спуститься в глубокую лощину, если мы продолжим путь верхом, то можем сорваться, — сказал Чарльз.

— Конечно, — ответил Герберт со слабой улыбкой. — Ты спас мне жизнь, у меня нет причины тебе не доверять.

Они спешились и повели животных в поводу. Вскоре они оказались на дне оврага, рядом с ручьем, стекавшим по камням. План Чарльза, разработанный им во время скачки, заключался в том, чтобы двигаться по оврагу; оставить животных, если путь окажется для них невозможен, — и так до тех пор, пока они не найдут надежное убежище среди скал; и, укрывшись в нем, постараться оказать апачам достойный отпор.

Они продолжали продвигаться по оврагу, становившемуся все более узким и глубоким, с карликовыми соснами и кедрами, цеплявшимися за крутые склоны, и более высокими деревьями тех же видов наверху, закрывавшими их от палящих солнечных лучей. Здесь, внизу, царила прохлада.

Прошло несколько часов, они сделали остановку. Оба сильно устали; Герберт, пошатываясь, подошел к скале, сел и слабо улыбнулся.