Сказ о космических ушельцах

И вот теперь наблюдая свою родную звезду через привычный блистер истребителя, я вдруг понял что-то такое, что выразить кратко нельзя. Оно было такое обыкновенное, наше Солнышко, но такое родное.

Задача была традиционной— прикрывать Землю от нашествия незваных гостей. Космофлот занимался этим очень давно, так что большинство известных культур вполне достоверно знали о наличии запретной зоны в этом секторе. Однако визиты случались. В великом космосе есть великое множество разных форм жизни, многие из них чрезвычайно агрессивны. Впрочем, это мало кого волнует, пока не создаёт трудностей. Наша Вселенная вообще населена хищниками, и это давно никого не удивляет. К тому же в Космофлоте хорошо известно, что время стабильного существования культуры чаще всего обратно пропорционально её степени агрессивности, хотя некий необходимый уровень агрессии должен быть всегда. Но очень часто тот или иной участок Мироздания потрясали яркие и скоротечные крайне агрессивные культуры. Они крайне изобретательно и настойчиво завоёвывали всё возможное жизненное пространство, с немыслимой жадностью поглощая ресурсы и истребляя все, что им казалось опасным сейчас или, по их мнению, могло составить конкуренцию в будущем.

Но результат обычно был один — очень скоро такая культура начинала делиться на лагеря, конкурировать и конфликтовать внутри себя. После череды войн такая культура либо меняла свою поведенческую доминанту и становилась добропорядочной и ординарной частью Большого Сообщества, либо выгорала в какой-нибудь заварушке до хладного пепла.

Земля относилась к "медленным" культурам. Такие культуры проходили длинный и тяжёлый путь совершенствования своей структуры ещё до выхода в космос, оттачивали своё внутреннее единство в долгом и кропотливом бытии на материнской планете, обретали внутреннюю гармонию и истребляли внутренние антисистемные элементы. А уж потом выходили в Космос как самостоятельные величины.

Космофлот по старой традиции поддерживал такие неспешные и основательные культуры— обычно они становились достойными и надёжными членами Сообщества. Кроме того, выходцы с Земли давно и хорошо зарекомендовали себя в Космофлоте, они же составили своеобразное лобби вполне успешно защищавшее интересы Человечества.

Но не всё так просто— по правилам Космофлота культура поражённая внутренним безумием тщательно изолировалась. Земля с её религиозным безумием и кошмаром олигархического правления никак не соответствовала высокому званию полноценной Космокультуры. Потому был объявлен карантин— земляне пока, за редким исключением, за пределы своей планетки не стремились, а всяких агрессоров извне останавливали патрули Космофлота. Так и родилось это понятие— "Заповедник гоблинов", немного оскорбительное, но крайне точно передающее суть. На Земле временами творился кошмар— но Космофлот не вмешивался справедливо полагая что каждая культура должна выработать иммунитет к своим болезням. Жалость и сюсюканье, так же как и торопливость в Космофлоте уже давно считались плохим тоном.

Вот потому крейсера Космофлота поддерживали тщательно организованную патрульную службу в Солнечной системе, и во время практики большинство курсантов проходило через месяцы патрулирования своих родных систем.

Прикосновение к детству

Глава 8

На старших курсах возвращение на Землю стало чем-то вроде хорошего тона. Я часто внезапно заходил домой, стараясь выбрать время, когда семья в сборе. Иногда было приятно поговорить с отцом— только в школе я узнал о его подвигах в десятке экспедиций и о его научных работах по резонансу ноосфер и теоретическому анализу трансмутации знаний при переходе от культуры к культуре.

Я часто не мог понять, почему он всё-таки вернулся на Землю, и ведёт такую обыкновенную для землянина жизнь. Как-то мы поговорили на эту тему, и он сказал мне:

-Мне хотелось поддержать своих близких. Да, я знаю, что они не могут в этой инкарнации принять Путь Космофлота чисто психологически. Тащить их к бессмертию и всемогуществу за уши мне не пристало. Но ты уже сейчас понимаешь, что жизнь на Земле обладает невероятным шармом— тут тепло и уютно, тебя окружает плотное психополе. И особенно приятно жить в СССР— тут в шестидесятые годы была редкостная обстановка благожелательности. Сейчас всё меняется, но это не меняет главного— вы, наши дети, выросли в этом поле. В беспредельности Ясуни есть много мест и времён, для своих детей лучше выбирать именно такие, плотно насыщенные спокойными эмоциями, там, где болтливые старушки сторожат всех детей во дворе, где общая благожелательность— норма.

Вот потому я вернулся к своей семье, я плакал на похоронах бабушек и дедушек, ездил к дальним родственникам в деревню, смотрел старые фотографии и копал огород. Пойми, нет особой разницы между копанием пяти соток деревенского огорода вручную и строительством планеты средствами планетоинженера. Я построил несколько планет, и построю ещё, но тут, в своей семье я черпаю ту тончайшую ауру уютности и доброты, которая делает мои планеты такими приятными для жизни. Планеты мы строим скорее для детей— пусть поиграют. Игрушка сделанная с душой всегда лучше поточно-штампованной.

Тогда же на одной из семейных посиделок я встретил Машу— мою детсадовскую любовь. Она была дочерью друзей семьи, подругой моих детских игр, с ней и её семьёй мы несколько раз оказывались на одном курорте и лепили куличике в морском прибое.

Она вытянулась, стала модно-нескладной. Длинная фигура была как-то трогательно хрупка, а голос как-то не соответствовал ничему— ни фигуре, не моим воспоминаниям.

Но это была Она— моя старая знакомая, с ней были связаны светлые и радостные воспоминания детства. Я всегда как-то понимал её с полуслова...

Мы встретились, несколько дней были почти неразлучны. Детское щенячье ощущение общности воспоминаний, общего радостного детства дало ту вкусную ауру единства и взаимопонимания. Она была другой, но осталась той же— кусочком детства и чего-то давно ушедшего, светлого, родного и тёплого. В нашей взаимной нежности не нашлось места страсти, мы проговорили несколько суток взахлёб, обнявшись, почти не отрываясь. Только мне было жутко неловко— я старательно, как на школьных занятиях по внедрению и разведке, твердил заученную легенду, стараясь сойти за обычного земного старшеклассника, в меру хвастливого, шумного и бестолкового, старательно имитировал комплексы и пробелы в познаниях, бахвалился и пустословил. Мне это удалось вполне, и только потом, несколько лет спустя, в маленькой каюте тяжёлого крейсера шедшего на совершенно безнадёжное задание чёрт знает в каких далях иной Метагалактики, я вспомнил этот момент, и аж взвыл от чувства глубокой неправильности содеянного. Врать друзьям нельзя! Но и долгу изменять нельзя. Это противоречие неразрешимо, и будь оно проклято!!!

* * *

Выпускной вечер проходил обыденно, если только можно применить это словосочетание к завершению самого памятного этапа жизни. Посовещавшись всем курсом чуть не двое суток, мы выработали некое общее мнение. Музыку должны были обеспечивать два молодых ансамбля с Земли и три наших группы. Выпускной бал предполагался чуть не на двое суток, так что играть нужно было много.

Со своими проблем не было, а вот как ввезти за тридевять мегапарсек ничего не подозревающих людей— это была проблема. Обычно каждый курс придумывал что-то своё. Прошлые курсы ухитрялись размещать заказы среди земных музыкантов якобы от имени всесильного КГБ или Министерства обороны. Чуть позже уже можно было имитировать вечеринки мафии или олигархов. Мы придумали несколько легенд для разных групп, получить деньги проблемой не являлась— земная агентура Космофлота, в большинстве своём, были такими же выпускниками нашей школы, они, зачастую, по своей легенде жили небольшой коммерцией, и в этом им сильно помогали наши штатные синтезаторы и внепространственные туннели. Мы часто работали с ними на практике и в процессе обучения.

Так что, разыскав три небольших ансамбля разных направлений, погрузили их на самолёты, и, погоняв по небу Земли и Любавы, выгрузили на учебном аэродроме. Вот тут был небольшой конфуз— курсанты школы на занятиях по проектированию часто строили различные летательные аппараты примерно соответствующие уровню развития земной авиации, но при этом старались найти пути к совершенству незамеченные земными конструкторами. Иногда их изделия, при всей их функциональности, имели весьма непривычный вид. И как назло, несколько курсантов средних курсов только что заканчивали испытания своих машин.

Надо было видеть отвисшие челюсти пары музыкантов из одного ансамбля, видимо немного разбиравшихся в авиации, когда автобус проезжал мимо этих высокофункциональных произведений курсантской фантазии, не стеснённой рамками привычного землянам облика. Нам сразу стало ясно, что мы прокололись.

Бал шёл своим чередом— музыка и танцы, обсуждение будущей жизни и воспоминания о годах учёбы. Неумолчный гомон многих голосов и щемящее чувство перемен. Напитки и яства, курсанты и учителя, выпускники и младшекурсники, родители и члены семей. Многие выпускники прошлых курсов по традиции приходили на бал— пообщаться с теми кого водили в первые походы ещё менторами, и с известной гордостью взглянуть на молодую поросль Космофлота. Есть какое-то ощущение— с каждым выпуском мы становимся сильнее.

* * *

Сигнал тревоги наложил свой жёсткий пульсирующий ритм на многоголосие и переливы музыки. Все напряглись, лица моментально скинули расслабленность. Гомон стих, через неуверенно льющуюся по инерции музыку прорезался сигнал "Тревога— общий сбор— наших бьют— быстрее!!!". По сторонам площадок выросли проёмы нуль-порталов— для тех кто без личных средств транспорта. Такого уровня тревоги не было несколько лет... Все ринулись одной волной. Краем глаза успеваю заметить что очень многие девушки прагматично используют вариант стандартного пояса как элемент одежды— это позволяет им перебрасываться в кабину своего ястребка или на боевой пост с места. А вот большинство парней оказались в растерянности.

Я попытался инициировать вставленную в ключицу универсальную систему, но моментально потерялся в потоке неотсортированных данных. Тогда я просто шагнул в ближайший портал, понимая, что центральный школьный Аналитик перебросит меня туда, где нужнее. При этом на краю сознания холодным мазком ужаса блеснуло воспоминание о теоретическом разборе возможности того, что противник посредством подстроенных ловушек во время тревоги может вывести из строя часть личного состава. Пару дней назад мы разбирали эту ситуацию применительно к выпускному балу.

В этот раз пронесло— я в знакомой кабине, а в голову хлынул поток данных об обстановке. Начался жестокий и совершенно неожиданный бой.

* * *

Восторг— иного слова не подобрать. Вот мои чувства, и они распирают меня. После выпуска мне довелось проходить практику за тридевять мегапарсек от привычной до замшелости галактики Млечный путь. И вот я попал на маневры подразделений сектора.

Тут то я и понял что значит— Величие и Мощь! Отрабатывалось одно из самых бесполезных упражнений — маневрирование строя в составе большой эскадры. Наша группа на легких истребителях, чем-то напоминающих летающие тарелки из примитивных фантастических фильмов Земли, шла во внешнем охранении строя. Даже с расстояния в сотни километров неправдоподобно четкий строй тяжелых кораблей включивших обшивку на полное отражение ослеплял немыслимой белизной. Так как маневрирование предполагало внешние помехи, была использована система двойной звезды. Яркий голубой гигант и блекло смотрящийся на его фоне желтый карлик составляли довольно странную пару, и в тот момент наша группа проходила между звездами и строем. Немыслимое зрелище захватило дух, и хотелось выть от восторга. Вася из девятой группы пустил залихватский вой-клич слышимый на всю эскадру, и как мы его понимали!

* * *

8.1.Древний корабль.

Это было так недавно. В один из учебных полётов на небольшой радиус, килопарсек шестьдесят, попался нам очень странный объект, прущий в нормальном пространстве на скорости 0.3С. Довольно большой, явно древний, совсем мёртвый корабль. "Звездолёты не умирают, они просто пролетают мимо цели" — это написано про него. Очень примитивный, термоядерный привод, давно разложившееся дейтериево— тритиевое топливо, совершенно невообразимый примитивизм оптронных систем. Экипаж, как и ожидалось, был антропоморфен. Они лежали в криокамерах анабиозной установки. Оживить их казалось почти невозможно— многие тысячелетия жёстких излучений разъедавших корпус корабля не пожалели его хрупкий груз.

* * *

На каком-то из младших курсов я взял в Информатории ментограмму немыслимой давности. Эта относилась ко временам Великой Битвы. Какой-то младший офицер с тяжелого крейсера почти распыленного в том сражении где-то в дальнем закутке уцелевшей Вселенной, оставил свою ментограмму с комментариями. Меня просто раздавило ощущение абсолютной потери.

Ментограмма начиналась с обращения Командора перед битвой. Его текст был хорошо известен, я много раз слышал эту запись частями, и даже пару раз просмотрел её целиком, но тут я понял, о чем думали, как понимали и как реагировали на эту речь участники событий. Эту смесь решимости победить, отчаянья от потери мира который был так привычен, и почти детскую обиду— почему они такие плохие, почему свои иллюзии они ставят выше общности?

Я увидел взглядом изнутри строя людей (хотя многие из них гуманоидами не являлись) одетых в ослепительно-белые парадные одежды тогдашней униформы то, как смотрелся этот монолитный строй высочайших профессионалов своего дела сплоченных абсолютной решимостью победить. И тогда же я решил, что если мне придет нужда встать пред ликом Смерти, я буду таким же.

А ментограмма в смазанных образах впечатлений повествовала о том, как сошлись затмевая беспредельность Вечности две немыслимых эскадры, как головной эшелон идолопоклонников исчез в первые же секунды схватки. Я уже тогда хорошо знал теорию космического боя, сильно усовершенствованную за это время, но меня поразило как относительную, по нашим меркам, слабость техники тогдашние экипажи уверенно покрывали собственной интуицией. Как болела у меня потом голова от немыслимого темпа смены ситуации, и я, утратив всякую связь с реальностью, просто раскрыв рот смотрел как немыслимо инертные громады тяжелых кораблей спорили в маневренности с легчайшими истребителями, как анализировали тончайшие веточки возможных вариантов будущего на грани интуиции и чуда соборным разумом экипажи. Манёвры в бездне N-мерного пространства, хищные объемы наполненных интеллектом и немыслимой Силой смертоносных снарядов, из-за действий которых каждый объем космоса после единичного столкновения становился необитаемым и смертельно опасным.

Битва была действительно растянута по времени "в глубину", когда каждый экипаж победив в одном из вариантов будущего тут же выходил в параллельный поток времени чтобы убить уже поверженного противника и там, и сокрушить еще кого-то, но главное— спасти своих.