Гауляйтер Сибири

Маскарад — это построение во дворе. В руке у Хефнера секундомер, и взвод получает приказ за две минуты переодеться из повседневной формы — в спортивную. Мальчишки взбесившимся стадом срываются с места, грохочут по каменным лестницам, вихрем врываются в казарму, толкутся у своих шкафчиков, по-журавлиному балансируют на одной ноге, стаскивая и натягивая штаны, цепляются друг за дружку, теряя равновесие, Адольф и вовсе с грохотом валится на пол... Обратная скачка, мальчики быстро строятся. Хефнер придирчиво озирает строй и гавкает:

— Адольф, ворот расстегнут!! Ханс, где спортивные ботинки?!На тебе сапоги!!! ЙОАХИМ!!! Это что за цирк?! — у Йоахима куртка наизнанку...

— Упали-отжались сорок раз, все трое!!!

Наказанные с тяжким пыхтеньем отжимаются на кулаках от плаца.

— Взвод, смииирна!!!

И Хефнер отправляет взмыленный взвод передеться за две минуты в парадную форму... в этот раз наказанных отжиманиями куда как больше. А потом — снова в повседневную...

— Стадо жирных рейнских свиней!!! — бушует эсэсовец, — Опять не уложились...

Вернер едва заметно кривится, его бесит, что этот бледный баварский хмырь употребил слово "рейнских". Рейхсляйтер Лей тебя не слышит, бормочет он потом, он бы тебе показал, как оскорблять его родной Рейнланд. И мой родной Рейнланд...

После вечернего "маскарада" парни бредут в душ, спотыкаясь, словно раненые... и замирают на пороге раздевалки. Ибо там их ожидает Юлиус. Юлиус по кличке Цезарь.

...И никто из тринадцатилеток не догадывается, что Цезарем-то его прозвали не за разносторонние таланты. А прозвал его так парнишка из первого, самого старшего, взвода, этакий интеллигентишка вроде Йоахима, который нашел в школьной библиотеке "Жизнь двенадцати цезарей" старого сплетника Светония. Не особо начитанные и не в ту сторону затесанные наставники проглядели эту книжонку — иначе она была бы непременно изъята из школьного книжного шкафа. Ибо в жизнеописании божественного Юлия Светоний со сладострастной ухмылочкой сообщал миру не только о достоинствах сего мужа, но и обо всех его пороках, в частности, о блудливости и склонности к связям с мужчинами. Именно этот нюанс и имел в виду умный старшекурсник, прозвав местного школьного божественного Юлиуса Цезарем. Юлиус, юноша и сам весьма неглупый, Светония так и не прочитал, и кличка ему даже льстила. Но все старшекурсники знали о ее подлинном смысле. У Юлиуса, кроме прочих, был великий талант убедить любого не угодившего ему мальчишку в том, что он пока еще — сопливая, плаксивая девчонка...

И вот Цезарь стоит, подпирая стенку раздевалки, и непохоже, что он забежал сюда помыться.

А у замотанного взвода нет ни сил, ни возможностей, ни желания тянуть время. Вернер, сжав губы, первым стаскивает с себя пропотевшую форму, остальные тоже вяло шевелятся. У многих гимнастерки — хоть выжми, про носки и говорить нечего. Цезарь брезгливо морщит нос.

К тому же почти все, раздеваясь, чувствуют себя неуютно под взглядом Цезаря. У некоторых даже загораются щеки. Не смущаются лишь Зигги, которого вообще мало что может смутить, маленький Мартин, который сразу бежит в душ, да более взрослый, чем другие, Вернер — в нем уж сейчас явно видно что-то мужское, грубоватое, солдатское. Подумаешь, жопа голая и хрен болтается — тут вроде девиц нет, чтоб мочалкой прикрываться. Мартин высовывает свою уже мокрую голову из душевой кабинки — интересно же, чем закончится с Цезарем...

Юлиус меж тем беззастенчиво разглядывает голых пацанов — и задерживает взгляд на Йоахиме.

— Надо же, — произносит он, — вроде все как положено. А я считал, что ты девочка...

Йоахим поднимает на него растерянные глаза — и молчит, отчаянно багровея. Опять ошибка... нельзя, НЕЛЬЗЯ молчать в ответ на такое, это даже Мартин понимает — делай что хочешь, ответь с достоинством, отругнись, попробуй броситься на наглеца — свои ребята успеют поймать, не допустят драки — но ДЕЛАЙ что-то!

— Нет в нашем взводе девок, — грубо отвечает Вернер.

— Да?.. Я не согласен.

— Юлиус, — говорит Зигги, — да ладно. Все у нас хорошо. Все парни тебе ска...

— Я уважаю твое мнение, Зигфрид, но предпочитаю иметь свое, — спокойно говорит Юлиус.

И выходит своим упругим, летящим шагом. На дороге у него нечаянно оказываются близняшки Вольф с Рудольфом — но ему не приходится тормозить, они сами отшатываются в стороны, словно прикосновение Юлиуса способно обжечь их худые мускулистые тела.

Кажется, думает Мартин, тщательно намыливаясь и жмурясь под секущими струями горячей воды, Зигги зря предупреждал Йоахима... что ж, никто не виноват. Вот бы проследить, что из всего этого получится... Мартин умом ни о чем не догадывается, но даже его тело, уже не нежный детский росточек, но еще только начавшее становиться мосластым и тянущимся в рост подростковым стебельком — словно бы чует во всем этом какую-то остро интересную, может быть, грязноватую тайну... Мартин уже знает прекрасно, отчего ночами поскрипывают пружины в койках товарищей, если Хефнер не ночует в казарме. Мартин и сам иногда тихонько поглаживает себя — как ни странно, это помогает всегда, когда ночью его вдруг охватывает дикая тоска по дому...

Но вечером Мартину уже не до Йоахима.

Дело в том, что Зигги — это было незадолго до отбоя — куда-то смылся (это для него было обычно — в редкие свободные часы рыжий лисенок бесшумно бродил по школе со своими целями, и его никогда не ловили на нарушении порядка).

А потом вошел в казарму с таким видом, что все поняли: он поймал в шумном школьном воздухе какую-то крайне интересную сплетню.

Но Зигги, хотя вся его лисья мордочка так ходуном и ходит от нетерпения, выжидает, пока все успокоятся, рассядутся-развалятся по койкам... И лишь тогда произносит — громко, чтоб все слышали:

— Мартин! А говорят, ты сын какой-то шишки!

Мартин предательски краснеет, но находит в себе силы спокойно ответить:

— Да? И кто же говорит?

— Неважно.

— Тогда и то, что ты болтаешь, неважно.

Зигги дергает носом. Лезть к Мартину с дальнейшими вопросами невозможно — тот растянулся на койке и раскрыл книжку Боймельбурга "Семнадцатилетний под Верденом" — новенький, собственный томик, а не местный библиотечный, засаленный так, что страниц не разлепишь.

Тем не менее Вернер тихо спрашивает:

— Мартин! Правда?..

— Я тебя не спрашиваю, чей ты сын?..

На следующий день Мартину отчаянно не везет.

В школу приезжает инспекция — это стало известно вчера поздно вечером — и потому уже в шесть утра два старших взвода орут на младших, и все вместе вылизывают и без того чистую территорию...

Плац. Построение. Равнение на знамя!

Мартин хмуро смотрит на Роберта Лея. Ох. Лучше б это был Ширах!.. Мартину кажется, что рейхсляйтер Лей приехал именно в их школу неспроста.

Лей спокойно наблюдает за происходящим. Слушает перекличку — чем младше взвод, тем она звонче... Четвертый — как раз переходный, у Вернера уже почти баритон, у остальных пока еще ломающиеся или откровенно детские голоса.

Все вытянуты в струночку. Вернер привычно — но вроде даже громче и веселее, чем обычно — орет свое "Вернер, гау Кельн-Аахен!" — и на этом вдруг все дело стопорится. Рейхсляйтер Лей вразвалочку — так он всегда и ходит, если не нужен строевой шаг — подходит к нему.

— Из Кельна, д-да?

— Так точно, рейхсляйтер.

— Как там Кельн, Вернер?

— Стоит, рейхсляйтер!

— Ты любишь свой город?..

— Конечно, рейхсляйтер. — Вернер серьезен, — Я очень люблю собор, ну смотреть на него. И карнавал еще, особенно!

— Ну-ка, расскажи.

— В последний раз, — рассказывает Вернер, и его умные, иногда такие нахальные глаза сейчас мягко глядят куда-то в прошлое, — мы, вся семья, решили нарядиться в викингов. Ну, вроде как семья викингов... Папке нужен был шлем с рогами. Шлем-то мы из таза сделали, а рогов нет. Ну, мы с папкой поехали к фермеру знакомому. Приехали, папка сразу кричит: "Эй, Ханс! У тебя рога есть?!" Тот: "А тебе какое дело?!" Тут папка понял, что сморозил нечаянно...

На плацу гремел хохот. Рейхсляйтер тоже ржал.

— Учись х-хорошо, Вернер. Продолжать!..

Перекличка пошла своим чередом, и Мартин постарался выкрикнуть как можно громче свое "Мартин, гау Мюнхен-Верхняя Бавария"... и тут рейхсляйтер подошел к нему.

— Кронци, п-пподойди ко мне после построения.

Мартин зло сжал губы. Какого черта, рейхсляйтер Лей?.. Какого черта этот "Кронци", ведь это слышат ребята из моего взвода!!!

Впрочем, рейхсляйтеру закон не писан. Конечно, все дети в школе равны, но некоторые равнее...

— Кронци, у тебя все хорошо?..

— Да, рейхсляйтер.

— Предметы? С-спорт? Военная подготовка? П-партийная?..

— Все хорошо.

— С-смотри, я проверю. Не будешь успевать — в-вылетишь к черту отсюда, и мне п-плевать, кто ты. Вольно. Свободен.

Потом они еще много чего показали рейхсляйтеру — и как учатся, и как бегают кросс, и как дерутся...

Вечером в казарме Зигги ехидно вопросил:

— Кронци?.. Мы думали, ты Мартин...

— Я Мартин.

— А что за Кронци?

— А тебя никогда Рыжим не звали?!

— Тихо, — рыкнул Вернер. И скосил свои светлые глаза на Мартина.

— Мартин, слушай. Если что, это ж ничего. Ты его сын?

— Чей?!

— Чей-чей. Лея.

— Я?! — Мартин даже вскочил, — А что, похож?!

— А что, — сказал Ханс, — у него светлые волосы — и у тебя... — Ну тогда и ты его сын. И Штефан... И Курт...

— Погоди, — Вернер присел на койке, по-доброму посмотрел на Мартина из-под своих светлых бровей, — Мартин. Давай по-хорошему. Если ты правда его сын, что тут скрывать-то? Скажи, да и все.

— Конечно, что тут скрывать, — вдруг пропел Зигги, — кому охота быть сыном этого алкаша...

— Точно, — поддержал Адольф, который подлизывался к Зигги.

— Ну да, — кивнул красавчик Кристиан, — Кто же не знает, что...

Все трое разом уставились на вставшего с койки Вернера. Тот подошел к Зигги и поднял за грудки. Притом что обычно никогда — никогда не трогал его...

— Вернер... — просипел рыжий.

— Слушай, ты, лавочник!.. И ты, — Адольфу, — иди-ка сюда, маменькин сынок. Кто у тебя папочка? А? Начальник депо? Хорошо... Стой здесь. И ты, — Кристиану, — иди сюда тоже, дорогуша. А у тебя кто папочка? Не слышу!.. Ах, директор консерватории? Совсем хорошо. Так вот...

Вернер убедительно тряхнул Зигги, так, что тот взвизгнул от ужаса.

— Вы, засранцы, жили — горя не знали никогда! Голодные не были? Босиком по булыжнику не ходили?.. А я сын рабочего из Кельна, сучата вы сраные!.. И моя семья после девятнадцатого года чуть с голоду не подохла — меня еще на свете не было тогда... Мать рассказывала — до двадцать пятого жили Бог знает как, ни работы, ничего... А в двадцать пятом Лей гауляйтером стал — и все переменилось! А сейчас? Рабочие такие квартиры получают! У меня мать с отцом по путевке KDF отдыхать ездили на лайнере, "Густлофф" — слыхали? — "прямо как буржуи какие", отец говорил! Раньше такое было?! Да моего младшего братишку отец с матерью Робертом назвали! Вы на Лея мне тут не катите бочку, сынки буржуйские, ясно?.. Может, он вам тем не нравится, что ваших папаш работать заставил ?!

— У меня отец не буржуй, — буркнул Адольф, — Он начальник депо. Че ты думаешь, мы прямо живем так богато?..

— Да пусти ты меня! — просипел Зигги, — Все, я согласен, Лей — воплощение всех достоинств и добродетелей, только пусти меня!..

Вернер разжал хватку. Зигги рухнул на свою койку и принялся разглаживать помятую гимнастерку.

— Слушай, Вернер, — мирно сказал Кристиан, — Это все, конечно, понятно. Никто не говорит, что рейхсляйтер Лей — бездельник или занимает не свое место, ничего подобного. Но зачем на правду-то так кидаться? Ну кто в Германии не знает, что он пьянь? Все знают...

— Ну да, — вдруг подал голос молчаливый Михаэль, — Вернер, ты вспомни хоть, как он в прошлом году к нам приезжал...

Михаэль почти всегда молчал, но если речь заходила о справедливости, он всегда считал долгом за нее вступиться.

— Дааа уж, приезжал! — с улыбкой воскликнул Засоня-Ханс. Это был маленький мальчишка — в строю стоял предпоследним, перед Мартином — с совершенно круглой, детской, пухлощекой мордашкой, веселый и проказливый. — Подошел ко мне и спрашивает: кем я хочу быть? Я говорю: гауляйтером. Наверное. Он мне: будешь. В Сибири-ик!

Ханс так смешно передразнил пьяную икоту, что все заулыбались, даже Вернер.

— В Сибири медведи и снег... — сказал глупый Адольф.

— А то у нас в лесах баварских, прусских ни снега, ни медведей?.. Я на охоту с отцом ездил. Зимой. На медведя, — заявил Курт.

— Много медведей завалил? — усмехнулся Вернер.

— Мы... одного только.

— Вот такого? — Вернер развел руки в стороны, — Или вот такого? — он свел ладони, оставив меж ними расстояние не более полуметра. — Знаешь, Курт, я вынужден тебя разочаровать: это был заяц...

Мальчишки ржали. Не потому, что шутка была такая уж смешная — просто захотелось посмеяться после напряженного момента. Да и вообще ребята в этом возрасте всегда рады посмеяться лишний раз — особенно когда поводов для смеха в их жизни очень мало...

Вечером после инспекции в школе мирно и вольно — администрация отмечает высокую оценку своей деятельности. Не исключено, что все еще вместе с инспектором. Даже самую мелкую взрослую сошку, воспитателей, не найти в казармах... впрочем, что уж тут — каждый десятилетний малыш здесь знает: Устав не спит и не пьет никогда. Можешь болтать до полуночи, можешь швыряться подушками — а ночью следующего дня, уставший после занятий и красный от стыда, будешь стоять в одних трусах, босиком, на холодном полу, пока воспитатель не разрешит отправиться спать. Никто не знает, КАК начальство узнает о чьих-то проступках — если и есть в каждом взводе по доносчику, а то и по два — никто не в силах определить, кто они... В четвертом взводе Зигги долго был на подозрении — но нет, даже Вернер признает, что взрослым рыжий хитрец не признается ни в чем и никогда, да еще и товарищей отмажет.

Может быть, это Устав-невидимка сам нашептывает местным божествам, кто да в чем грешен?..

Мальчики из четвертого взвода невольно думают о том, что Цезарь просто обязан выбрать этот момент, чтоб проучить Йоахима. Цезарь не дурак, он и его верные клевреты бродят по затихшей школе так же неслышно и осторожно, как это умеет Зигги... их длинные ноги, обычно звонко печатающие строевой шаг, ночами скользят по каменным полам Зонтхофена ловко и споро, как лапки водомерки по поверхности пруда, а сегодня можно особо и не осторожничать...

Но вот в том-то и есть необычность... Раньше Цезарь уводил с собой какого-нибудь несчастного так быстро и незаметно, что никто не хотел рисковать ради слабака и зарабатывать дисциплинарное взыскание, ибо любой сознавал, что так же скользить по школе безнаказанною тенью — не выгорит.

Йоахим, дурища, пишет что-то в блокноте — письмо домой? Дневник? Или... стишки какие-нибудь?

Он даже не замечает, что взвод его весь как на иголках, с минуты на минуту ожидает выступления Юлиуса.