Гауляйтер Сибири

Гертруде снился туман стокрылый, Во сне шептала она: "Зер гут, Школяр, созвездья красой и силой Твоей не пренебрегут. Тебя не убьют, мой милый". (Один верблюд упал. Другой верблюд упал. И третий верблюд упал. И весь караван упал.) Шел курс второй. Неглубок, но ровен Был сон. Светало. Редел туман. Кругом скрипели врата часовен. Вдали гремел барабан, Серьезный, как ван Бетховен. (Один верблюд издох. Другой верблюд издох. И третий верблюд издох. И весь караван издох.) О, марш-бросок! О, цевье с прикладом! О, чуждый трепета сон младой, Когда не помнишь ни книг, что адом Грозят, ни Девы Святой, Ни имени той, что рядом. (Один верблюд воскрес. Другой верблюд воскрес. И третий верблюд воскрес. И весь караван воскрес.)

М. Щербаков

1. Кронци.

Иногда фюрер рассуждал про детей.

Считалось, что фюрер любит детей — на открытках печатались его фотографии с очаровательной белокурой малышкой. Улыбаясь, Гитлер вел крошку за ручку по садовой дорожке, держал на руках, о чем-то беседовал с ней. Девочку звали Берниль, она была из состоятельной крестьянской семьи, жившей возле Бергхофа.

Мало кто знал, что придворный фотограф Генрих Гоффман вместе с фюрером выбрал ее из многих местных детишек — точней, просто заметил, какой ребенок понравился Гитлеру больше других. Берниль действительно была чудо-девочка — умненькая, воспитанная, прехорошенькая — но без всякого кривляния.

Гитлер не возражал, чтоб соратники приезжали в Берхтесгаден с детьми. А соратники уж старались так воспитать малышей, чтоб ни в коем случае не мешали фюреру. .. Иногда Гитлер умиленно наблюдал за их играми на лужайке, мог и погладить пробегающего мимо малыша по голове, задать какой-то вопрос. Родители знали, что фюреру нравится, когда дети отвечают смело, с улыбкой, без стеснения и ковыряния земли сандалеткой. Тех, кто был стеснителен или угрюм, в Берхтесгаден обычно не брали, а если и брали, то наставляли не лезть фюреру на глаза.

Да, считалось, что фюрер любит детей... И немногие из соратников знали, что любит он их вообще. Как наше будущее. Ему нравилось, что дети его ближайшего окружения такие симпатичные, смышленые, здоровые и веселые, но по именам он вряд ли их помнил. Тем более что соратники, негласно соревнуясь за право называться "идеальной семьей Рейха", плодились и размножались вовсю. Поди запомни всех мелких геббельсят, борманят, шпееренышей, лейчиков и ширашек, которых с каждым годом становится все больше! Твердо фюрер помнил лишь свою любимицу Берниль, крошку Вольфа-Рюдигера Гесса, Эдду Геринг, старшенькую Геббельс — Хельгу, да Анжелику фон Ширах, потому что назвал ее отец в память единственной фюреровой любви... Да и это для фюрера было много.

Он даже просил детишек звать его "дядя Адольф", но тут уж родители были непреклонны — "мой фюрер", и только, твердили они. Ясно?

Фюрер рассуждал про "наше будущее".

Все, как обычно, внимали.

— ... необходимость воспитывать детей в национал-социалистической вере...

— Мой старший, — вставил Мартин Борман, — рвется учиться в школе вашего имени, мой фюрер. Все уши мне прожужжал...

— Как?.. Ваш сын? Это... — Гитлер явно задумался и просветлел, — Кронци?

— Да, мой фюрер. Он.

— О, это было бы замечательной пропагандой! Сын Мартина Бормана — в школе Адольфа Гитлера!

Дети Бормана фюреру нравились — их было много, и они были светлоголовые, чудесные, арийские.

И все бы хорошо, если б Мартин Борман не заметил, как Роберт Лей неслышно усмехнулся своей "нехорошей", быстрой и кривой ухмылкой.

Да, ведь эти школы — его с Ширахом идея. Вот у кого, как раз, и порасспросить... Борман действительно предпочел бы беседовать с Леем, а не с Ширахом, которого держал за умственно отсталого счастливчика — и ни за что большее.

Когда Лей вразвалочку пошел на специальную террасу для курения, Борман, хоть курить и бросил из уважения к фюреру, отправился за ним.

— Доктор Лей, мне показалось, вам не по душе идея моего Кронци?

— А т-ты, — сказал Лей, отчаянно дымя, — подумай. Ты-то, Мартин, не п-пацан уже.

Мартин подумал. И медленно произнес::

— Своих сыновей вы в эти школы не отдали.

— Бабы от меня д-дураков не рожают, — ответил Лей, — Парни сами не хотят. А захотели бы — я б им так жопы расписал, что неделю бы сесть не могли.

— Я не очень понимаю...

— Ну, я т-тебе программу школы покажу. Там только что Штрайхер поразвлекался насчет расовой политики. Авось поймешь, — ухмыльнулся Лей. — Да пойдем, она, кажись, с собой у меня.

Мартин давно уже знал, что заикание у Лея выдает волнение.

Мартин читал. Роберт внимательно наблюдал за его реакцией. Брошюра была свеженькая, еще пачкалась типографской краской.

Мартин поднял на него круглые дикие глаза. Никто бы в жизни не поверил, что у Бормана — у Бормана! — может быть такой взгляд.

— Доктор Лей!!! Да это... это... пиздец это, простите за выражение!

Да и то. Штрайхер предлагал следующую спортивную подготовку для 10-летних мальчиков: насиловать еврейских девушек. Мол, маленький ариец, у которого в силу возраста ничего не выйдет, навсегда запомнит, как погано ему было с еврейкой. А когда войдет в возраст, получит неожиданное наслаждение — уже с арийкой, конечно же...

— П-пправильно мыслишь, Мартин, пиздец и есть. Я, как прочитал, подумал — а не придушить ли мне чокнутого жидоеба, пока беды не вышло?.. Да нет, думаю, нельзя, фюрер расстроится...

Мартин взял с леевского стола жирный химический карандаш и демонстративно перечеркнул прочитанное накрест. И четко подписался.

— Молодец, — промурлыкал Лей, отобрал карандаш и тоже поставил свою подпись. Над бормановской.

— Еще Шираху надо показать, — вздохнул он, — Жалко парня, его кондрашка хватить может. Но для полноты картины...

— А потом?

— А потом это жидоебу в морду ткнуть, что же еще. А остальное-то как тебе, Мартин? Ты согласен, чтоб твой Кронци прошел через это?..

— Я... нет, не думаю.

— А поздно, — сказал Лей, — Ты же уже фюреру вякнул об этом, мудило!! Кто тебя за язык, блядь, тянул, подлиза ты хуева?! Ты со мной-то раньше не мог поговорить?..

Борман покраснел, нахмурился, признавая свою ошибку. Такое редкостное зрелище тоже мало-мало кто видел...

— А Кронци что, действительно рвется туда?

— Да как чокнулся на этом! — в сердцах сказал Мартин. — Я от него больше и не слышу ничего: школа Гитлера, школа Гитлера!!!

— Ремня дать не пробовал? Действует, знаешь ли.

— Нет пока... подзатыльники давал...Без толку.

— А теперь уж тем более без толку. Выбор Кронци одобрен фюрером, — хмыкнул Лей. — Ладно, придумаем чего-нибудь... Кронци ж не знает, как ему там придется... Скажи ему, что согласен....

Старшего сынишку Борманов, в честь отца названного Мартином, в семье звали Кронци. Это было сокращение от "кронпринц" — так прозвали первенца счастливые папа с мамой. Кто-то это услышал, и вот уже все стали звать Мартина Кронци...

Он очень не любил слышать это прозвище от ровесников — детей того же круга. Ибо сознавал, что среди них у него нет никакого права на него... Разумеется, дети не присутствовали при разговорах взрослых, но наблюдать отца среди прочих Мартину, конечно, случалось. И он, не умея выразить этого словами, ощущал его какую-то... второсортность. Его отец всегда держался в тени; дамы ему почти не улыбались; мужчины — почти все — как бы старались его избегать. Отец одним своим появлением гасил веселый разговор других... и вокруг него хоть и деликатно, но очень быстро образовывалось пустое пространство, этакий зачумленный круг. Отец был неяркий человек, среди прочих он выглядел чем-то вроде тени.

Никто не мог объяснить маленькому Мартину, что многие и многие, открыто демонстрирующие пренебрежение, просто боятся его отца. Зато мальчик хорошо знал, что на некоторые праздничные вечеринки и пикники их семью не приглашают... Он же прекрасно слышал, как маленькие Ширахи обсуждали с маленькими Леями праздник в лесном поместье Герингов, например...

И вот это "Кронци"... Куда уж тут. Если на то пошло, настоящим "кронци" был малыш Вольф-Рюдигер Гесс... раньше. А теперь... да кто угодно, кроме Мартина Бормана-младшего! Тем более что чем старше он становился, тем суровее становилось его воспитание.

Однажды он произнес "Хайль Гитлер", не вытянув руку в салюте. И получил такую оплеуху от отца, что отлетел на несколько шагов...

А школа Адольфа Гитлера... Это было бы здорово — остаться одному наконец, без этих вечно пищащих, дергающих тебя и во все лезущих малышей.

Одному среди равных. С другими парнями — не с этими, наизусть знакомыми ребятами из семей партийной элиты.

И уже вечером того же дня Кронци небрежно сообщил этим самым ребятам:

— А я буду учиться в школе Адольфа Гитлера!

Клаус фон Ширах, тихоня, глянул с уважением, но Анжелика фон Ширах заявила:

— И что в этом такого?..

Хайни и Аннет Лей, которые всего лишь учились у преподавателей из Итона, промолчали. Но Хайни все же бросил на Кронци косой завистливый взгляд.

Хельгу и Хильду Геббельс это сообщение просто не впечатлило — девчонки, что с них взять!

Отмечали день рождения кого-то из партийцев — кого, Кронци не обратил внимания, детей не интересуют дни рождения взрослых, тем более что в Берхтесгадене всегда кто-то следил, чтоб мелочь не вертелась где не нужно. Детей покормили, катали на лодке и на лошадях — тех, кто поменьше, на пони, тех, кто постарше да посмелее, на настоящих армейских конях. По кругу. Кронци так хотел произвести впечатление на Анжелику фон Ширах, что потребовал от эсэсовца, ведшего коня в поводу, свободы. Эсэсовец хмыкнул и бросил повод. Ничего страшного случиться не могло ни в каком случае — два опытных всадника следили за детской прогулкой и готовы были перехватить любого коня, если понесет.

Кронци тронул бока коня каблуками, но тот, вместо того, чтоб пойти резвей, вовсе встал.

— Посылайте его, — подбодрил эсэсовец, — сильнее!

Кронци ударил коня в бока со всей силы, краснея и заметив, что Анжелика фон Ширах тоже избавилась от неволи. Но у нее лошадь слушалась... Она подъехала к нему и улыбнулась:

— Кронци, шлепни по крупу!

Нет ничего ужасней для одиннадцатилетнего мальчишки, чем выглядеть недотепой в глазах девочки, которая ему нравится... Впрочем, только ли для одиннадцатилетнего — для тридцатилетнего, случается, тоже... Кронци никогда раньше не ездил верхом, как-то не выпадали такие конные развлечения...

Он, слегка прогнувшись назад, со всей силы шлепнул коня.

Ууууух!!!

Конь пошел рысью, Кронци сразу понял, что сва-сва-сваливается. Ай! Ой!

Анжелика ехала рядом.

— Кронци, — командовала она, — Съезжаешь... за гриву держись. Уздечку отпусти, дурак, за гриву держись, говорю!! Приподнимайся! Ритм лови — тебя подкидывает, ты приподнимайся! На стремя, дурень, опирайся!! Да поднимай ты жопу свою!! Ритм лови!!

Ритм пока у Кронци был свой — трах! Бах! Ай! Не яйцами бы об седло!

Конь, чувствуя на себе дурного ездеца, пошел себе куда хотел.

— Да помогите же! — рявкнула Анжелика на эсэсовцев. Один из них щелкнул хлыстом, направляя коня в круг.

Кронци, себя не помня от страха, мотался в седле. Честно попытался ловить ритм, как велела Анжи. Ну как — я думал — дурак — что в верховой — езде — нет — ничего — трудного!!! Ах... ах... ай!!! Ооо?..

Он поймал.

Теперь его не колотило о седло... И плевать было, как нелепо выглядит это приподнимание-опускание.

— Ага, — сказала Анжелика. — Учебная рысь называется. Проедем пару кругов — попробуешь нормальную.

Эсэсовцы — спецы по верховой езде — даже не вмешивались, любуясь на маленькую золотоволосую амазонку, учившую мальчишку ездить верхом.

Пару кругов с горем пополам Кронци проехал.

— Теперь держись.

Уууууу!!!

Обычная рысь оказалась для Кронци испытанием почти непреодолимым. Он сразу же съехал набок, в ужасе перед падением судорожно обхватил коня за шею, тот, непривычный к такому безобразию, прижал уши, завизжал и заплясал, вот-вот или поддаст крупом или встанет "свечкой"...

Эсэсовцы кинулись спасать пацана — за борманенка башку оторвут...

Анжелика отвела свою кобылу подальше, спрыгнула с седла и рванула бегом. Нырнув у какого-то эсэсовца под локтем, бесстрашно подлетела почти вплотную к бесящемуся коню.

— Фаффи, Фаффи... — звала она, — Фаффи, псссс... глупый... Фаффи, смотри, чего у меня есть...

Конь успокоился. Потянулся мордой к девочке, она схватила его за висящий повод.

— Слезай, Кронци, быстро... Фаффи, хороший. Тьфу, не лезь ты, щетинистая морда! — Анжи шлепнула коня по храпу.

Кронци был уничтожен. Он, когда слез с коня, не сознавал, где у него что — тело ушло из-под контроля. Он едва добрел до места, где кончалась утоптанная лошадьми поверхность и начиналась трава. И дальнейшее наблюдал сквозь красную пелену позора. Выпендрился, ага. ..

Ко всему, Фаффи этого гребаного увели, и теперь Анжелика требовала от эсэсовцев "пару кружков галопом". И те не возражали, и она сейчас неслась, летела, золотоволосая девочка на рыжей кобылке... и Кронци было больно на нее даже смотреть.

— Кронци.

Он вздрогнул и обернулся. Хайни Лей.

— Чего?!!

— Тебе бы стоило сказать, что никогда не ездил верхом. Им же теперь влетит за тебя...

— Кому?..

— Да парням этим из СС. Они же думали, что ездил... Потому парень тебе доверял, решил, что ты спокойно справишься с Фафниром.

— С кем?!

— Коня, на котором ты ездил, зовут Фафнир. И раньше он был очень свирепым и капризным. Теперь он старый уже...

— "Старый"! Унес бы меня этот пенсионер к чертовой матери...

— Не унес бы. Никуда. Он слепой.

— Что?..

— А ты не заметил? У него бельма на глазах... Поэтому на нем детей катают, Кронци. Даже если вскинется — не убежит никуда... Он больше не бегает. Так, наткнется на что своей слепой мордой — и встанет...

Кронци подошел к эсэсовцам, которые, пока дети отдыхали от езды, собрались в кружок покурить. Он не знал, кто из них кто по званию...

— Пожалуйста, не рассказывайте отцу, что сегодня было, — скороговоркой произнес он. — Это я виноват, надо было сказать, что я ни разу не ездил верхом... Я тоже не расскажу...

И тут какой-то эсэсовец — на плацу Кронци его точно не видел — вдруг положил ладонь ему на плечо.

— Вы славный юноша, герр Борман.

— Спасибо...

Ну и ладно, подумал Кронци, в школе Гитлера меня научат ездить верхом по-настоящему.

А меж тем, детская программа на вечер закончилась, "делайте что хотите, пока родители не позовут". Кронци шлялся в поисках Анжи фон Ширах. Но ее нигде не было.

Ну вот...

Кронци нарочно вышел туда, где горели огни взрослой вечеринки. Его не гнали — унизительно гладили по голове, спрашивали какие-то глупости...

— Кронци!

Звал его Роберт Лей.

Кронци подошел.

— Расскажи мне про Фридриха Великого.

— Что именно? — спросил мальчик. Про Фридриха он знал много.