Тетрадь 73

Кладовка была уже открыта, свет включён, и Джонатан, посвистывая, оглядывал аккуратные стопки рабской одежды.

— Вот она я, масса Джонатан, — почтительно сказала от порога Мамми.

— Отлично, — улыбнулся Джонатан. — Ну, давай смотреть, Мамми, чтоб и себя не обидеть, и, — он вдруг подмигнул Робу, — выгоду получить.

— А как считать будем, масса Джонатан? — Мамми решительно скинула на табуретку у двери свой платок и засучила рукава рабской кофты. — Сколько оставить или сколько продать?

— Оставляем нужное, — сказал Джонатан.

— Всё мужское, значит, масса Джонатан?

— Нет, не всё.

Совместно они решили, что надо оставить ещё по два полных набора на каждого взрослого и детского на вырост.

— Может, масса Джонатан, пусть каждый и заберёт своё, ну, что за собой оставляет?

— И записать тогда сразу, — рискнул вылезти Роб.

Мамми погладила его по голове, одновременно отодвигая назад, и обсуждение продолжилось. Одеяла, простыни, тюфячные и подушечные наволочки, полотенца, портянки, мыло, шапки... да мало ли добра... Со всем этим тоже надо решить: что продать, что оставить. Почём со своих брать, и с чужих, чтоб себя не обидеть и чтоб дороговизной не отпугнуть. Когда торговать и как дать знать, что торговля открыта.

— Да, масса Джонатан, Рол сгоняет, шумнёт, кому надо, а там уж налетят.

— Точно? — прищурился Джонатан.

— Точно, — кивнула Мамми. — Что до Свободы получили, так то уж сносилось, а городское не по деньгам. Кто и купил, так на работу не надевает, жалко же. Так что налетят, масса Джонатан, не сумлевайтесь.

Роб больше не вмешивался, но слушал, не пропуская ни слова. Обсудив всё до деталей, Джонатан кивнул:

— Отлично, Мамми, так и сделаем.

— Вот и ладненько, масса Джонатан, — просияла Мамми.

Был доволен и Роб: его назначили помогать Мамми. Сегодня же он попросит дядю Стефа научить его хорошо считать. А то как же торговать без этого.

Выйдя из кладовки и оставив Мамми её запирать, Джонатан пошёл в гараж. То, что он увидел вчера вечером, было весьма неплохо, но лучше посмотреть Чака за работой. И почему Фредди просил не трогать грузовик? Что он там успел переделать? Грузовик-то был в порядке, нечего там было мудрить?

В первый момент, услышав, что кто-то вошёл в гараж, Чак даже головы не повернул. Потом услышал, как звякнула крышка капота грузовика. Трейси? Больше ведь некому. И не выдержал, вылез, будто за инструментом. И застыл с полуоткрытым ртом. В моторе грузовика копался Бредли.

— Так! — в дверях гаража возник Фредди. — Я же сказал, чтоб без меня грузовик не трогал.

Чак мгновенно нырнул под "ферри". А то ещё посчитают за свидетеля. Психи они, конечно, оба, но и при кольтах тоже оба. Шмальнут как нечего делать. Но, работая, он слышал, как они возятся в моторе грузовика, изредка переругиваясь по делу.

— Ну вот. И больше это дерьмо для заливки не покупай, — Фредди захлопнул крышку.

Чак затаил дыхание, продолжая орудовать ключом. Точно, идут к нему.

— Ну, — весело сказал Джонатан, — показывай, что тут и как.

— Да, сэр, — быстро ответил Чак, вылезая из-под машины.

Джонатан слушал его, вытирая испачканные маслом и смазкой руки. Рукава закатаны, шляпа на затылке, на щеке пятно. Ну, свой брат шоферюга и всё тут! Но Чак понимал: перед ним лендлорд. Это Трейси как ни оденется, а видно, что ковбой. Так и Бредли. Хоть в рванине, а лендлорд.

— Хорошо, — кивнул, выслушав его, Джонатан. — Когда в пробную поедешь?

— Завтра после ленча, сэр.

Джонатан молча кивнул, и Чак перевёл дыхание. Ему хотелось спросить о завтрашнем дне, завтра, если он не сбился в счёте, пятница, день зарплаты, заплатят ли ему хоть малость? Но Джонатан сам ответил на непрозвучавший вопрос.

— И завтра перед обедом зайдёшь за расчётом.

— Слушаюсь, сэр, — улыбнулся Чак. — Завтра перед обедом.

Джонатан кивком отпустил его, и Чак опять нырнул под машину. И уже оттуда видел, как эти двое оттёрли с привычной сноровкой руки и ушли. Чуть помедлив, Чак рискнул выглянуть: грузовик стоял как обычно. Интересно, что они там с ним делали? Снаружи он пока только заметил кольца-держатели для автоматов на потолке кабины, что вполне понятно и объяснимо. А вот в моторе что не так было? Привычным усилием подавив ненужное и даже вредное любопытство, Чак вернулся к работе. Завтра к ленчу "ферри" должен быть готов. Как бы и ночь не пришлось прихватить. Пока Бредли держал слово, честно платил. Но... вычет за жильё, жратву, одежду... тоже ведь немалая сумма набегает. А с Бредли ясно, что долгов не прощает, слупит по полной стоимости.

Чак вылез из ямы и стал собирать инструменты. Пора уже на обед идти. И зова Мамми он ждать не будет, ему ещё и вечером работать.

Но внутренние часы исправно работали у всех, и, когда Чак вошёл в кухню, Мамми решительно отмывала у рукомойника Джерри. Билли и Сэмми уже умылись и Дилли важно подавала им их собственное полотенце. Вслед за Чаком вошёл Ларри и как всегда следом вбежал Марк, из внутреннего коридора появился Стеф. Ни толкотни, ни спешки: день, считай, завершён, спешить уже незачем. Не спешно расселись за столом, и Мамми подала всем миски с густым мясным супом.

Чак ел быстро и угрюмо, не участвуя в общем разговоре, да и не слушая общую трепотню. Им-то что, а ему ещё корячиться под машиной до ужина, а то и дольше. Иначе он точно к завтрашнему ленчу не успеет. И если б его сейчас кто хоть словом задел, он бы уж отвёл душу. Не кулаком, так руганью. Но его молчания не замечали, будто его и не было за общим столом. Мамми рассказала о сегодняшнем решении массы Джонатана продать лишнюю одежду.

— Так что завтра же отберёте, кто чего за собой оставит, — закончила Мамми.

Начался шум. Раньше куртку да сапоги на три года давали, а теперь-то... оно, конечно, городскую одёжу в церковь или когда в город если, а для работы... оно хоть и рабское, да замарать не страшно... так что куртку ещё, да сапоги точно надо... ну, и всего остального... и малышне на вырост набрать... и ещё будут...

Молли покраснела, и Роланд покровительственно обняв её за плечи, кивнул:

— Да уж, малышового про запас набрать надо.

Все закивали, но Стеф возразил:

— А чего им в рабском расти? Свободными ведь родятся.

Его слова поразили так, что наступила тишина, а Стеф продолжил:

— Для работы сменку иметь надо. И огольцам нечего ботинки по лужам трепать. А эти-то, кто народятся... Им уже другая жизнь будет.

— Д-да, — пробормотал Роланд.

Задумчиво кивнул Ларри. Сэмми сопел, переваривая новую для него мысль. Мамми гордо посмотрела на Стефа и налила всем кофе. Чак залпом выпил свою кружку и встал. Болваны, ни один не думает, сколько с них слупят за это шмотьё. Так этой деревенщине и деньги ни к чему, им и тратить их негде и незачем.

Его ухода не заметили, продолжая спор. На полдороге к гаражу Чак поскользнулся на замёрзшей луже, едва не упал и с наслаждением в полный голос выругался. Стоявших у конюшни Джонатана и Фредди он не заметил. Они молча переглянулись и, когда в гараже вспыхнул свет, ушли к себе.

Живой огонь в камине, пятна тени и отблески на стенах, потрескивание поленьев. И согласное нетяжёлое молчание. Фредди покачал стакан, разглядывая сквозь него пламя.

— Ларри ты предупредил?

— Что ещё я забыл, Джонни? — флегматично ответил вопросом Фредди и негромко засмеялся. — Не трепыхайся. Я в Ларри уверен.

— А он?

Фредди кивнул.

— Соображаешь. Этого он тогда ни разу видел. Но не трепыхайся, Джонни, подстрахуем.

Джонатан неопределённо хмыкнул.

— Ему придётся потом это делать самому.

— Потом, Джонни. Каждого ковбоя в первый раз подсадили на лошадь. Материал её?

Джонатан кивнул.

— Брошь я помню. Камни не ах, но металла много. А серьги... не видел.

— Не хватит, добавим своего, Джонни. Ты банку смотрел?

— Да, жемчуг тот самый. Но нужно переделать. В нитке могут и опознать.

— И в чём проблема?

— Жемчуг должен жить, Фредди.

— В чём проблема? — терпеливо повторил Фредди.

Джонатан засмеялся и кивнул.

— Ну то-то, — хмыкнул Фредди.

Теперь они опять сидели молча. Да, они начинают новое дело, совсем новое. Им нельзя сейчас ошибиться.

Фредди прислушался и улыбнулся.

— Я думал, он всю ночь провозится.

Джонатан кивнул.

— Работать он умеет. А остальное...

— Понадобится, так и оно будет, — Фредди допил стакан и встал. — Ладно, Джонни. Завтра после обеда сгоняем кой-куда.

— И "ферри" заодно проверим, — согласился Джонатан.

Как всегда, они быстро и согласованно навели порядок в баре, и Фредди ушёл к себе. Завтра с утра опять закрутится обычная рабочая карусель, когда всё привычно и всё заново.

* * *

Погода стояла пакостная и меняться явно не собиралась. Найти себе место, чтобы не дуло, не заливало и не морозило, они не могли. А в общежитии... это же у всех на глазах, об этом и речи быть не может.

Рис Обнял Люсю, прикрывая её собой от ветра.

— Тебе холодно?

— Нет, Кирочка, — Люся поправила ему воротник куртки. — Вот так, а то продует тебя.

И вздохнула. Вздохнул и Крис. Они думали об одном. И ничего не могди придумать.

И... и вдруг как осенило! Какие же они дураки оба. И началось всё с пустяка.

Со слов Люси, что она наверное завтра задержится, надо картотеку разобрать, а то там карточки... И Крис, ещё ни о чём таком не думая, сказал:

— И что, до ужина не успеешь?

— Нет, Кирочка, они Юрию Анатольевичу нужны, — стала объяснять Люся. — А он до вечера работать будет, так что... — она снова вздохнула. — Он на ужин уйдёт, а я после ужина пойду.

— Это когда ж там полы мыть? — просто так, без задней мысли, спросил Крис.

И, не договорив, замер, ошеломлённо глядя на Люсю.

— Люся... я... я ведь прийти туда, ну, пол мыть, никто и не подумает!

И Люся, сообразив, охнула и, обхватив его за шею, поцеловала.

— Ой, Кирочка, вот хорошо!

Перебивая друг друга, они продумали на завтра всё до мелочей. Что и кому скажут, кто когда приходит, каким стуком оповещают о себе. И хотя особо такие меры предосторожности были и ни к чему: после ужина да по такой погоде кто не на работе, тот у себя в комнате, как...

— Как сурок в норе, — весело сказала Люся.

Кто такой сурок и почему он сидит в норе, Крис не знал, но с Люсей немедленно согласился. Они ещё немного походили, обсуждая завтрашний вечер, потом Крис, как всегда, проводил её почти до дверей общежития, они поцеловались щека в щёку на прощание — целоваться в губы Люся не хотела, и Крис, разумеется, не спорил — он издали проследил, как она вошла, потом обежал вокруг корпуса и уже совсем с другой стороны, независимо вскинув голову, пошёл к себе.

Люся думала, что девочки уже спят, но они в одних ночнушках сидели на кровати у Гали, грызли орехи и болтали. Люся молча разделась, повесила пальто верхний платок, чтобы просохли, переобулась.

— Добегаешься ты, Люська, — Галя сплюнула ореховую скорлупу в кулёчек, — до воспаления лёгких. Или придатков.

— Прогулки перед сном, — поддержала Галю Нина, — конечно, дело полезное, но не по такой погоде.

— В город тебя не вытащишь, — продолжала Галя. — Даже на Новый год так и сидела тут, а вот в темень, да под дождём... Ты у меня малину возьми, слышишь, Люсь?

— Спасибо, — Люся быстро переодевалась, спрятавшись за дверцей шкафа.

— Бери-бери, прогрейся.

— И ему бы снесла, — фыркнула Нина. — Тоже, небось, промок.

Люся промолчала, будто не поняла. Но Галя и Нина так засмеялись, что было ясно: всё-то они знают.

— Ох, Люська, — Галя сочувственно вздохнула. — Смотри, перекрутишь.

— Ничего я не кручу, — Люся изо всех сил сдерживала слёзы.

— Крутишь. Водишь парня на верёвочке, а смотри, перекрутишь.

— Мужикам одно нужно, — кивнула Нина. — Вон, посмотри, что в палатах, без рук, без ног, а туда же...

— А как уступишь, — Галя горько покачала головой, — он своё возьмёт и нет его.

— Тоже верно, — согласилась Нина. — Вот только откажешь ему когда, так он ещё раньше смоется. Так что смотри, Люська. Что так, что этак. Но хоть удовольствие получишь.

"Да нет же в этом никакого удовольствия, только боль и грязь", — возразила про себя Люся. Пока Галя с Ниной говорили, она разобрала постель и легла, отвернулась к стене, накрывшись с головой одеялом.

— Смотри, Люсь, — сказала Галя. — Зла мы тебе не посоветуем.

Они что-то ещё говорили, но она уже не слушала. Лежала, зажмурившись и стараясь не зареветь в голос. Господи, что же ей делать, господи, ну, не может она этого. Удовольствие... нет там никакого удовольствия, только боль и грязь. И Кирочка понимает это, не просит, с руками не лезет, а они... Ох, Кирочка, ну, как ни прячтся, а всё на глазах, всё равно все всё знают. Даже то, чего не было. И с советами лезут, а ей ничьи советы не нужны. Сердцу не прикажешь. И не посоветуешь. Ведь как увидела она его тогда...

...Нет, само по себе она бы никогда не пошла туда, в тот страшный отсек, откуда доносились стоны и крики, а сёстры убегали в ужасе. О свезённых туда рабах-спальниках такое рассказывали, такое... нет, никогда она и близко бы не подошла. Но ей дали какой-то регистрационный журнал и сказали:

— Отнеси Аристову.

— Юрию Анатольевичу? — уточнила она.

— Ну да. Нам, — Таисья-регистраторша фыркнула, — туда не с руки, а ты-то с ним как раз работаешь.

Она только-только начала работать и отлично понимала, что работа её — это так, повод платить ей зарплату и выдавать паёк. Всё-таки не инвалидная карточка, а чуть побольше. И она пошла. Это её работа и её надо сделать. Надо, надо... И... после всего, что с ей было, она уже ничего не боится, страшнее того, что было, уже ничего не будет. Не может быть...

...Люся всхлипнула, не открывая глаз. Господи, как она боялась...

...У закрытой двери в отсек сидел усатый Василий Лукич, санитар.

— Мне к доктору Аристову, — робко сказала она, показывая Василию Лукичу журнал.

— Здесь он, — кивнул Василий Лукич. — Давай отнесу, а ты здесь посиди. Они, правда, попритихли сейчас, а всё ж... Не место тебе там.

Она робко возразила:

— Спасибо, Василий Лукич, только... только это ж работа.

Он улыбнулся.

— Ну, раз так, иди смелей. И если что, кричи. Я рядом.

Он открыл перед ней дверь, и она вошла. В обычный коридор, с обычными госпитальными запахами и звуками. Где же здесь Юрий Анатольевич? Вроде, вон его голос. Она осторожно шла по коридору, прислушиваясь к стонам и всхлипам из-за дверей. Заглядывать в палаты она боялась: ей уже насказали, что они там все голые, ну, совсем без ничего, даже простынёй укрыть не дают, маньяки... За её спиной еле слышно стукнула дверь. Она оглянулась и похолодела: огромный голый негр надвигался на неё с застывшим на лице белым, как у черепа, оскалом. Она ойкнула и бросилась бежать по коридору. Не к выходу — его как раз загораживал этот страшный негр, а вперёд и, уже ничего не понимая и не сознавая от страха, влетела в первую же открытую дверь. Огляделась и... и увидела его. Он лежал на кровати, голый, широкие ременные петли застёгнуты на запястьях и щиколотках, ослепительно белые на тёмной коже марлевые наклейки на груди и животе, застывшее в бессильной ненависти лицо... Он смотрел в потолок и только часто дышал, жадно хватая воздух. Она смотрела на его лицо, покрытые серой коркой губы и даже не заметила, есть ли ещё кто в палате. И весь страх у неё прошёл, делся куда-то. Она стояла и смотрела, а он вдруг начал хрипеть, дёргаться, выгибаясь, пытаясь порвать петли. Она попятилась, наткнулась на кого-то сзади, но испугаться не успела.