Тетрадь 73

ТЕТРАДЬ СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

* * *

С шестого января должны были начаться крещенские морозы. Эркин слышал о них ещё в лагере и, уже зная, что такое настоящая зима, ждал их со страхом: рассказы об отмороженных носах и ушах были уж очень впечатляющими. Но морозы запаздывали, а шестого у Жени были именины. Сам бы он, конечно, не сообразил, да баба Фима остановила его у магазина Мани и Нюры. Как раз пятого.

— Ну как, — с ходу ошеломила она его, — к завтрашнему-то готов?

— А что завтра? — спросил он.

— У Жени твоей праздник, — и, видя его изумление, одновременно и рассмеялась, и укоризненно покачала головой. — День Ангела у неё.

Баба Фима неторопливо, со вкусом объяснила ему, что это такое — День Ангела и какие подарки в этот день положено дарить. Выслушав и поблагодарив, Эркин спросил, когда День Ангела у Алисы.

— Нет такого имени в святцах, — вздохнула баба Фима. И тут же предложила: — А вы её окрестите. Александрой, скажем. Будет крестильное имя, и ангел свой у неё будет. И самому бы тоже хорошо.

Эркин задумчиво кивнул, ещё раз поблагодарил и, не заходя домой, побежал в город за подарком.

Подарок — большая чашка с надписью "В День Ангела", наполненная шоколадными конфетами и перевязанная атласной ленточкой с пышным бантом — Жене понравился. Утром в кухне — Эркин ночью, когда Женя заснула, потихоньку встал и водрузил свой подарок в центре стола — Женя даже не сразу спросонья поняла, что это такое, а поняв... так взвизгнула, что на кухню примчалась, путаясь в ночной рубашке Алиса. А обычно Женя её с трудом будила после ухода Эркина. К идее крещения Алисы Женя отнеслась гораздо прохладнее, а о своём Эркин и говорить не стал. Уж он-то точно обойдётся. И получилось очень хорошо: весь город праздновал Крещение — тоже праздник, как ему объяснили, но меньше Рождества — а они именины Жени, и к тому же день выходной. Словом, всё было очень удачно. А в воскресенье он с утра пошёл к Кольке. Тот, как и договаривались, купил два воза не пиленной берёзы, и её теперь надо было распились, поколоть и сложить в поленницу.

Утром после завтрака Эркин несколько виновато посмотрел на Женю.

— Женя, я к Кольке пойду, надо с дровами помочь.

— Ну, конечно, иди, — согласилась Женя и тут же потребовала: — Только оденься прилично.

Эркин исподлобья посмотрел на неё, вздохнул и сказал:

— Я куртку с собой возьму и там переоденусь.

— Правильно, — одобрила Женя.

Другого выхода у неё не было. Она уже знала, что Эркин упрям, к полушубку своему относится очень бережно, и если она настоит на своём, он пойдёт в полушубке, но работать тогда станет в одной рубашке и неизбежно простудится...

...Маленький двор Колькиного дома был ещё меньше от загромоздивших его брёвен. Еле-еле козлы поместились. Получалось, что два воза больше грузовика? Или грузовик маленький, или тогда Женю нагрели... Да, чёрт с ним, всё в прошлом уже.

Эркин повесил в сенях полушубок, надел свою рабскую куртку. Топор он тоже принёс свой, вернее, Андреев, хоть Колька и сказал, что топоры есть.

День стоял ясный, белая плёнка, все эти дни затягивавшая небо, редела, солнце уже заметно просвечивало, но и холод столь же заметно не отпускал. И хотя они работали без остановок, но скинуть куртку Эркину и в голову не приходило. Визжала, вгрызаясь в мёрзлое дерево пила, ухали топоры. Покатался было у них под ногами Колобок, но Мама Фира загнала его в дом: холодно.

— Это что, и есть крещенские? — спросил Эркин.

— Начинаются, — кивнул Колька. — Небо, видишь, яснеет, к ночи завернёт.

Работать в паре с Колькой оказалось легко. Как когда-то с Андреем. И от этого тяжелее. Незаметно для себя Эркин хмурился, то и дело досадливо встряхивая головой, будто отгонял, отбрасывал что-то.

— Ты чего? — негромко спросил Колька и, когда Эркин вскинул на него глаза, пояснил: — Смурной какой-то.

И Эркин не смог ни смолчать, ни отругнуться.

— Брата вспомнил. Так же... на пару работали.

— Ты... ты того, выплесни, чтоб на душе не кипело, — тихо и очень серьёзно сказал Колька.

Эркин судорожно сглотнул.

— Мы вот так, вдвоём на подёнке мужской крутились. Я что, только таскать, да ещё вон дрова знал, ну, пилить, колоть, а Андрей... Он мастер был. Всё умел. Ну... ну, ты ж его ящик видел...

Эркин говорил негромко, сбиваясь, повторяя одно и то же, как сам с собой, путал русские и английские слова. Колька слушал молча, не перебивая и ни о чём не спрашивая. А Эркин рассказывал. Каким Андрей был. И вот это неизбежное "был", как ножом полосовало.

— Мы на лето пастухами нанялись. Бычков пасти, ну, и на перегон. Я-то скотником был, до Свободы, знал это, а Андрей... в первый раз на коня в имении сел. За неделю выучился в седле держаться... Если б не он... Это он меня надоумил в Россию ехать, мне самому и в голову бы не пришло. И как документы выправить, тоже он придумал, и на разведку ездил... А в Хэллоуин тогда, если бы не он, свора бы Алису убила, мне-то уж было совсем не пройти, он пошёл, понимаешь, на смерть пошёл. Алису спас, а сам... А себя не пожалел... Ладно. Давай это переколем.

Эркин работал топором Андрея. Не потому, что у Кольки хуже наточен, а... а берёшься за топорище, что Андрей под свою руку подгонял, будто с ним поздоровался.

Покололи, сложили, снова за пилу взялись. Зашёл Колькин сосед — вроде Эркин на "стенке" эту встрёпанную с проседью бороду видел — посмотрел на них, покряхтел и встал к ним. Двое пилят, один колет. Из-под ушанки ползут полбу и шее струйки пота, ощутимо щиплет губы и щёки мороз, рукавиц не снимешь — хорошо, что сообразил вместе с курткой захватить и рукавицы, тоже ещё те, из Джексонвилля.

— Обедать... — вышла на крыльцо Мама Фира.

Эркин только головой мотнул, а Колька ответил:

— До темноты управиться надо.

Сосед помог им немного и ушёл: прибежала за ним его маленькая, совсем круглая из-за выпирающего живота жена — и они опять вдвоём. Эркин уже втянулся и работал со своей обычной исступлённостью. Главное — не останавливаться. И Колька подчинялся ему, заданному им ритму.

Ярко-красное солнце скатывалось за крыши, когда ни взвалили на козлы последнее бревно.

— Ну, поехали!

— Поехали, — кивнул Эркин.

Запил, ещё и... и ещё... и ещё... упал на утоптанный снег чурбак. И ещё один. И последний, третий, остался лежать на козлах. Три чурбака расколоть — это минутное дело. Когда рука набита. Поленья в поленницу, на полдвора она теперь. Сверху толь, жерди. Щепки на растопку, опилки смести в кучу к сараю, тоже накрыть, весной их под торф на грядки и или пережечь на золу, золу тоже собираем. Хочешь урожай иметь, так и попашешь, и покорячишься. Козлы в сарай, пилу с топорами в сени. Никак, всё? Всё!

Эркин выпрямился, вытер рукавом куртки мокрый лоб, сбив ушанку на затылок, и улыбнулся. Своей "настоящей" улыбкой. Колька радостно заржал в ответ.

— Смотри-ка, свалили!

— Вы есть идёте? — опять вышла на крыльцо Мама Фира.

— А как же!

— Идём, — улыбнулся и Эркин.

К изумлению Эркина, оказалось, что у него даже портянки намокли от пота. Мама Фира заставила его разуться и дала полотенце.

— Оботритесь. Пол у нас чистый, а пока есть будете, они и высохнут. И вот ещё, спину вытрете, чтобы не прохватило. Но снимать рубашку Эркин постеснялся. И так ничего не будет, тепло же в доме. Он подошёл к печке и прижал кней ноющие ладони, а потом прижался всем телом.

— Это ты так сохнешь? — удивился Колька. — А то давай, у меня тельняшка чистая есть.

— А сам-то?

— Нормалёк. Дают, не отказывайся.

Сопротивляться Эркин не смог: устал всё-таки. В Колькиной выгородке снял обе рубашки: ковбойку и нижнюю, обтёрся холщовым полотенцем и натянул затрещавшую на его плечах тельняшку.

— Во! — одобрил Колька, тоже сменивший тельняшку. — Теперь дело! А рубашки давай сюда, повешу на печке. И лопать айда, — и улыбнулся. — А ты злой в работе. Куприяныча загнал, меня чуть не ухандохал.

Эркин улыбнулся.

— Мы с братом тогда сколько... грузовиков пять, наверное, за день делали, — и честно добавил: — Но день был длиннее.

Ели опять на кухне. Мама Фира не села с ними, а только подавала на стол и смотрела, как они едят. Нарезанную кусками и перемешанную с луком селёдку, густой от картошки и капусты жирный суп, кашу с варёным мясом. К селёдке она налила им по маленькому стаканчику — Эркин уже знал, что их называют стопками — водки, а после каши поставила перед ними миски с ещё тёплым киселём и кувшин с молоком.

— Вот, молоком забелите.

Они, занятые едой, молча кивнули. Явился в кухню малыш и полез на колени к Кольке.

— И тебе киселя, — засмеялся Колька. — А? Хочешь киселя?

— Ага, — согласился малыш.

— А берёзовой каши?

— Не-е, — убеждённо протянул мальчишка и облизал подставленную ему Колькой ложку.

Так Колька и ел кисель: ложку в рот, ложку — Колобку.

— Ну, дров теперь до весны должно хватить, — Колька скормил Колобку последнюю ложку и спустил его на пол. — Вольно, юнга, свободен.

— Дрова хорошие, — кивнул Эркин.

Они поговорили немного о дровах, погоде и хозяйстве, и Эркин решительно встал.

— Спасибо большое, я пойду.

— Посидели бы ещё, — предложила Мама Фира, беря на руки Колобка, таращившего на Эркина глаза, круглые и тёмные как перезревшие вишни.

— Спасибо, — повторил Эркин, — но дома дела.

В Колькиной выгородке он переоделся — рубашки и портянки действительно высохли — и попрощался. Провожая его, Колька вышел на крыльцо.

— Смотри, как вызвездило.

— К холодам?

— Ну да. Крещенским самое время. Ладно, — Колька передёрнул плечами, — бывай. И спасибо тебе.

— На здоровье, — улыбнулся Эркин. — Бывай...

...Скрипел под бурками снег, щипало губы и щёки, рукам даже в варежках холодно. Эркин туже скрутил куртку, зажал её под мышкой, приладил под другую топор, засунул руки в карманы и пошёл быстрее. Да, здорово холодно, но это всё равно лучше алабамской слякоти и промозглой сырости.

Прохожих на улицах, считай, что нет. Все попрятались от холода по домам. А ещё не слишком поздно: вон сколько окон светится. Но ни голосов, ни даже обычного лая из-за заборов, только его шаги. Эркин шагал широко, уверенно. Когда сыт и одежда хорошая, никакой холод не страшен. И он идёт домой, к семье, его ждут. Он никогда не думал, что это такое: дом, семья. Это было слишком недоступно, невероятно. И это чувство, что он не один... Эх, если б ещё Андрей был.

Холод пробирал всё ощутимее, и Эркин встревожился: как бы Жене не оказалось холодно завтра идти на работу. Что она может под пальто поддеть? А здорово как щипет, хорошо, что он уши у шапки опустил, подсмотрел, как другие делают. И здоровская вещь — ушанка. В самом деле, удобно. И тепло. Ну, вот и "корабль" окнами светит. Он уже почти дома. Мягко чмокает войлочной прокладкой подъездная дверь, впуская в жилое тепло. Лестница, ещё одна дверь... и детский гомон, смех, визг... и с ходу, с разбега ему в колени врезается Алиса.

— Э-эри-ик!

Вдвоём они подошли к своей двери, и Алиса, обогнав Эркина, подпрыгнула, ловко шлёпнув ладошкой по звонку. А потом ещё и постучала.

Женя, в фартуке поверх халатика, открыла им дверь.

— Ну, вот и хорошо, — встретила она Эркина. — Давай, раздевайся, и сразу в ванну, да?

Эркин поцеловал её в щёку.

— Засну я сейчас в ванне. Я в душ, хорошо?

— Ну конечно, Эркин. Алиса, пойдёшь ещё в коридор? Нет? Тогда раздевайся.

И под этот домашний весело-хлопотливый шум Эркин разделся, отнёс в кладовку и положил на место куртку, спрятал в ящик топор. Надо будет потом подточить его, подправить, Андрей никогда не доводил инструмент до поломки. Потом пошёл в ванную, разделся, запихнув бельё и рубашку в ящик для грязного, и, немного потянувшись, ну, совсем чуть-чуть, только чтобы суставы не задубели, шагнул через низкий бортик под душ, тщательно задёрнув за собой занавески. Тугая горячая струя била по плечам и спине.

Он мылся долго, смывая пот и усталость. А выйдя из душа, растёрся полотенцем и опять тянулся.

Когда он наконец вышел из ванной, Женя встретила его ласковой необидной насмешкой.

— Вынырнул?

— Ага, — радостно согласился Эркин, садясь к столу.

И стол у них новый. Сразу после праздников у Филиппыча получили заказ. Заодно ещё кой-какую мелочь подкупили, и опять Терентий им всё и привёз. Теперь на кухне и стол, и стулья — красивые, резные. А старый стол, как и хотели, переставили в комнату Алисы, и теперь на нём все её куклы живут.

Женя с гордой заботливостью поправила льняную с вышивкой скатерть, что им на новоселье подарили, расставила чашки.

— Чай? — обрадовался Эркин.

— А с чем чай? — спросила Алиса, залезая а свой стул.

— Тебе с кашей, — рассмеялась Женя.

Алиса надула губы, но не всерьёз, а так, для общего смеха.

После ужина читали. Сначала Алиса новые страницы из азбуки, потом Эркин рассказ про гриб из конца азбуки. А потом Женя — сказку. Сказка была не то, чтобы страшная, но Алиса — на всякий случай — перебралась со своего стула на колени Эркина. Сказка оказалась длинной, и дочитать её решили завтра.

— А теперь спать.

— Ага-а, — согласилась Алиса, но с места не сдвинулась, а попросила: — Эрик, отнеси меня.

— Это что ещё за фокусы? — рассердилась Женя. — Ты уже большая!

— Да?! А на гулять маленькая?! — немедленно возмутилась Алиса.

Но её бунт Женя тут же подавила одной фразой, на которую Алисе возразить было нечего.

— Алиса! Не притворяйся глупенькой.

Алиса вздохнула и слезла с колен Эркина.

— Только ты приди меня поцеловать на ночь.

— А как же, — с этим Женя не стала спорить. — Обязательно придёт.

— И ты?

— И я, конечно.

Алиса, удовлетворившись этим обещанием, вышла из кухни. Эркин, улыбаясь, смотрел на Женю, поставившую подогреваться чайник, на развешанные у плиты на крючках прихватки-рукавички, блестящие ложки и ножи, целый набор на нарядной планке... как же всё-таки хорошо!

Вытирая на ходу руки, Женя вышла из кухни посмотреть, как управилась со своими делами Алиса. Эркин ещё с минуту посидел и встал.

Время он, как всегда, угадал точно. Алиса уже лежала в постели, и Женя как раз целовала её в щёчку со словами:

— Спи, маленькая, спи, мой зайчик.

— Э-эрик, — радостно, но уже сонно сказала Алиса. — А теперь ты.

Эркин, как и Женя, выполнил вечерний ритуал, и Алиса спокойно заснула: всё в порядке, всё, как и должно быть.

Женя ещё раз оглядела стол с игрушками и выключила свет. И, хотя заснувшую Алису разбудить очень трудно, вернее, невозможно, вышли они из её комнаты на цыпочках.

На кухне уже кипел чайник, и они сели за вторую, "разговорную" чашку.

— Кухню мы сделали, — Женя подвинула к Эркину сахарницу.

Он кивнул, соглашаясь, но тут же спросил:

— А самовар?

— С самоваром давай подождём, — предложила Женя. — Знаешь, обычный, на лучине и шишках в доме неудобен, а электрических я не видела.

— Ладно, — не стал спорить, как всегда, Эркин. — Чего теперь тебе купим?

— Мне тоже подождём, — засмеялась Женя. — А тебе...

— А мне ничего не надо, — быстро перебил её Эркин и, не давая опомниться, перевёл разговор: — А день рождения у тебя когда?

— Тринадцатого марта, — понимающе улыбнулась Женя. — А у Алисы третьего февраля. Ты об этом хотел спросить, да?

— Да. Праздник будем делать?

— Алисе? Обязательно. Позовём её приятелей, накроем стол.

— Где, в большой комнате?

— Нет, — сразу решила Женя. — В её. Пусть учится принимать гостей.

Эркин с энтузиазмом кивал, очень довольный тем, что Женя явно отвлеклась от идеи чего-то ему купить. Как и раньше, он не хотел выделяться и, убедившись за праздники, что одет не хуже и не лучше остальных, не собирался что-либо менять в своём гардеробе. В самом деле: рабочее есть, праздничное есть, для улицы всё есть. Чего ещё надо? Чтоб как в Джексонвилле начались шуточки и подначки, где это Меченый такую деньгу зашибает, что франтом ходит? Но так же зная, что Жене этого не обяъснить, просто постарался увести разговор.

Обсудив день рождения Алисы, решили, что пора спать. Эркину завтра в первую, Жене тоже с утра. Так что рассиживаться незачем.

И, когда они уже лежали в постели и Женя, как всегда теперь, положила руку ему на грудь, Эркин тихо засмеялся.

— Ты чего? — спросила Женя.

— Я только сейчас понял, какой я дурак, — смеялся Эркин. — Я тогда, ну, в Джексонвилле, думал, что ничего лучше и быть не может. А теперь...

— А теперь будет ещё лучше, — Женя плотнее обняла его, положив голову ему на плечо.

— Женя, — Эркин повернулся к ней, мягко привлёк к себе. — Лучше не бывает.

— Вот увидишь, — Женя поцеловала его в угол рта и повторила: — Вот увидишь.

— Ага, — выдохнул согласием Эркин.

Женя рядом, у них есть жильё, работа, денег хватает, нет, всё хорошо. Хочешь большего — потеряешь и то, что имеешь. Нет, он доволен тем, что есть. Будет ли лучше — ещё неизвестно, а сейчас... сейчас хорошо.

* * *

Они встретились в коридоре заводоуправления.

— Игорь Александрович? — весело удивился Золотарёв. — Вот не ожидал! Рад вас видеть.

— Я тоже, — ответно улыбнулся Бурлаков.

— Какими судьбами?

— У меня тот же вопрос, Николай Алексеевич. Или это тайна?

— Они кое-что для нас делают, — улыбнулся Золотарёв. — Но я спросил первым.

— Здесь уже работают репатрианты, надо уточнить перспективы.

— Сколько ещё примут?

— Да, — кивнул Бурлаков. — И завод, и город. И ещё есть дела. Но тоже по линии Комитета.

За разговором они дошли до лестничной площадки.

— Ну, мне в профсоюз.

— Желаю удачи, — улыбнулся Золотарёв. — А я пройдусь.

Они дружески улыбнулись друг другу и разошлись.

Бурлаков был очень доволен таким оборотом. В профсоюзе он собирался среди прочего выяснить то, из-за чего ехал в Загорье с замиранием сердца. Ему надо подготовиться к беседе с Морозом. По комитетской картотеке он здесь, в Загорье, на этом заводе. Единственный человек, который может ответить на его вопрос. Если захочет. И, разумеется, майор Золотарёв — не помощник, а помеха в таком разговоре.

Золотарёв любил, приезжая куда-либо и неважно зачем, обойти, облазить все уголки и закоулки — мало ли когда и для чего эти знания понадобятся — и, разумеется, если эта любознательность не мешала основному делу. Сегодня не мешала. И Золотарёв отправился в путешествие по заводу, благо, его удостоверение с успехом заменяло любой пропуск с допуском, запуском и выпуском.

Сегодня с утра шли контейнеры. Но Эркин уже чувствовал себя гораздо увереннее и даже пытался читать надписи. Одну он уже издали узнавал: "Не кантовать", — что означало аккуратное обращение. А вчера он попытался прочитать у двери в столовую список со смешным названием: "Меню" — надо будет у Жени выяснить, что это такое — но читает он медленно, а торчать перед этим листком всем на потеху неохота. И сегодня по дороге на работу рискнул купить газету. Сунул пятачок в окно киоска, взял протянутый ему сложенный вчетверо лист, сложил его ещё раз в дину и сунул за борт полушубка. Как все вокруг. Ну, не совсем все, а большинство. Ряха, правда, уже поцеплялся к нему.

— А вождь-то, гля, мужики, с газеткой! Эй, вождь, на обёртку купил?

Эркин упрямо отмолчался на все его подначки. Будет он ещё с Ряхой связываться! Шакал, здесь говорят: алкаш, пропился, значит, до последнего, себя уже потерял. Ну его...

— Эй, Мороз, айда лопать.

— Иду, — Эркин улыбнулся Кольке. — Геныч, с нами?

И всё как всегда, обычный рабочий день. Работа привычна и потому легка, в раздевалке и столовой знакомые лица, понятные разговоры. Он как все, на равных.

— А смотри, как завернуло круто...

— На то и Крещенье...

— Картошки прикупить...

— А ни хрена! Она, понимаешь, получку, считай, всю выгребает, да ещё... пусть сама крутится, толстозадая...

— Так уж и всю?

— Выгребешь у него, как же! Зубами держит.

— Заначку не трожь, святое дело!

— Погреб на лоджии? Охренел?!

— Да деревенщина он...

— Погреб хочешь, так дом надо было брать.

— А сам, коли умный, чего не взял?

— Взять бы взял, да кто ж даст?

— Дом обиходить надо. С одними дровами...

— Да уж, — смеётся Колька, — попахали мы вчера.

— На себя когда... — хмыкает Антип.

— А не скажи. Иному и на себя лень.

И все гогочут, глядя на Ряху. Эркин смеётся со всеми. Ряха быстро затравленно озирается, отыскивая, на кого бы ему перекинуть общее веселье.

В профкоме Мороза знали.

— Знаю обоих, — сразу сказала Бурлакову Селезнёва. — Он — грузчик, на первом рабочем, у Медведева в бригаде. А она — у Лыткарина, машинистка. Вступили в профсоюз оба. Кто тебе нужен? Он, наверное?

Бурлаков кивнул, но уточнил:

— А почему ты думаешь, что он?

— Так индеец же, — засмеялась Селезнёва. — На весь завод один.

— А те трое?

— Это из летнего потока которые? Уволились. Не потянули они каждый день от звонка до звонка, — Селезнёва невольно вздохнула. — И в бригаде конфликты. До драк доходило. Пить начали. А Мороз... даже не похож на индейца. Пашет, говорят, как заведённый. Но у Медведева в бригаде всегда порядок был.

Они сидели вдвоём. Бурлаков специально выбрал для разговора время обеденных перерывов, когда профсоюзники расходились для агитации, бесед, решения всевозможных вопросов и проблем. И потому, поздоровавшись со всеми и официально представившись, начал беседу вежливо отстранённым "вы" и несколько казёнными фразами, а оставшись наедине, немедленно сменил тон.

— Парень он, говорят, неплохой, молчун, ну, это как все индейцы. Ну, что ещё? — Селезнёва говорила медленно, подбирая слова, что совсем на неё не походило. — Не пьёт, даже на святках его пьяным никто не видел. Ну...

— Ася, — Бурлаков назвал её старым, ещё конспиративным именем, — Что с тобой?

— Ох, Крот, если б ты знал только, — Селезнёва вздохнула. — Как этот парень на сердце ложится. Он к нам заявление подавать зашёл, так как солнце в окошко ударило. А уж улыбается когда... так душу ему отдашь, — она улыбнулась Бурлакову. — Ты уж не обижайся, Кротик, всем ты хорош, а... а вот он, тёмный ведь, неграмотный, не знает ничего, не понимает, а нахмурится — и кругом темно, улыбнётся ... если б ты только видел, какая у него улыбка.

— Да ты влюбилась никак, — попытался пошутить Бурлаков.

Но у Селезнёвой брызнули слёзы. Бурлаков растерялся.

— Ася... Асенька...

Закрыв лицо ладонями, она замотала головой.

— Сейчас... сейчас... я ничего... сейчас...

И наконец уронила руки на стол, выпрямилась, глядя на Бурлакова влажно блестящими глазами.

— Ты уж не сердись на меня, сорвалась. Влюбилась я, Крот. Всё понимаю, дура старая, он же мальчишка, двадцать пять ему, а мне... и за плечами у меня, сам знаешь, сколько и какого висит, и у него один свет в окошке — Женя его, жена, у нас же работает. Видела я их вместе на гулянье, дочку свою на площадь к ёлке водили. И понимаю я всё, и не полезу никак никогда, а сердцу-то не прикажешь. Ты помолчи, Кротик, я сейчас...

Бурлаков кивнул. Она справится, он её хорошо помнит по тем их подпольным, "подземным" делам, где его звали Кротом, а её Асей.

Золотарёв вышел на второй рабочий двор и по-хозяйски огляделся. Обеденный перерыв, похоже, ещё не кончился, двор был пустынен и тих, да от корпуса столовой неспешным отдыхающим шагом шёл кто-то, судя по одежде, из грузчиков. Высокий, в чёрной ватной куртке и таких же штанах, заправленных в чёрные валенки, он привлёк внимание Золотарёва неожиданной ловкостью, даже грацией движений. И, приглядевшись, Золотарёв чуть не ахнул в голос. Тот самый индеец, тупарь краснорожий, пастух Бредли, спальник... так... так вот зачем профессор сюда прикатил! Комитетские дела у него, значит, ну, хитер, ну, ловок! А вот мы ему сейчас облом-с сделаем! Ну...

Эркин остановился, будто с размаху налетев на стену. Ожившим мертвяком стоял перед ним тот, памятный по тюрьме, по выпасу... ах ты, сука, погонник чёртов, подловил, значит, ну... нет, гад, ни хрена ты не получишь.

— Привет! — весело сказал Золотарёв. — Я ж говорил, что ещё встретимся.

Ему ответило молчание. Но Золотарёва это не смущало. Он был слишком обрадован. И уже решил, что потрошить индейца будет прямо при профессоре, чтоб напоминание о ссуде и прочем получше проняло, нет, сегодня не отвертится.

— Ну, пошли, поговорим.

Да, прямо в профсоюз его сейчас, профессор как раз туда пошёл, вот с двух сторон и возьмём за жабры, не выдержит, сломается, о профессоре тоже слышать доводилось, что умеет вопросы задавать и ответы слушать.

— Пошёл вперёд, — сказал Золотарёв по-английски.

Привычка к послушанию отказалась сильнее ненависти. Эркин заложил руки за спину и, опустив голову, пошёл в указанном направлении, и лицо его мгновенно обрело выражение тупого рабского упрямства. Из-за прилива злой радости, захлестнувшей его, Золотарёв этого не заметил, вернее, не обратил внимания. Как и на вышедшего из столовой щуплого мужичонку в затасканной робе грузчика. У того от увиденного даже челюсть на мгновение отвисла. Но в следующее мгновение он нырнул обратно.

— Быстрей! — поторопил Золотарёв нежданную находку.

Эркин послушно прибавил шагу.

Селезнёва уже успокоилась, и говорили они совсем о другом. О том, что подавляющее большинство репатриантов панически боятся интернатов и детских садов и всячески избегают отдавать туда детей.

— Представляешь, — Селезнёва быстро нашла нужную тетрадь и раскрыла, — вот смотри, семейных много, а ни одной заявки на детский сад, даже не спрашивают. А про ясли и разговора нет. Будут выкручиваться по-всякому, но чтоб дети были дома. Это только у нас так?

— Нет, повсеместно. И вполне объяснимо, — кивнул Бурлаков. — Ты про имперскую программу интеграции слышала?

— Ещё бы! Многие своих так и не нашли, особенно маленьких, отбирали ж чуть ли не грудных. Слышала, что от новорождённых и до двенадцати лет. Кто, — она передёрнула плечами, как от озноба, — подходил по антропометрическим параметрам. А то и поголовно. В спецприюты и... чуть ли не на органы, говорили.

— Вот тебе и ответ. Социальный опыт — великая вещь. Даже не личный опыт, а, я бы сказал, наслышанность. Это ещё сильнее. Слухам верят гораздо больше, чем официальной информации.

— И что делать?

— Работать, — пожал плечами Бурлаков. — Строим Культурные Центры, там будут кружки, дошкольные и внешкольные занятия, школы для взрослых. Нашлись и там, — Бурлаков движением головы показал на потолок, — вменяемые люди, программу мы пробили, будем курировать.

— Ну да, на это уже никаких наших денег не хватит, — согласилась Селезнёва. — А вот скажи ещё что...

Она не закончила фразы. Потому что по коридору прозвучали чьи-то быстрые шаги, распахнулась дверь, и Золотарёв возвестил с порога по-английски:

— Вот он, тёпленький! Сейчас прямо здесь и выпотрошим!

Эркин ощутил толчок в спину, перешагнул порог, привычным бездумно-ловким движением сдёрнул с головы шапку и снова заложил руки за спину, замер в рабской стойке.

Побледневшая до творожного цвета Селезнёва схватилась обеими руками за горло, резким рывком встал на ноги, заслоняя её собой, Бурлаков.

— В чём дело, Николай Алексеевич? — спросил он по-русски.

— Вот он, Мороз, — так же перешёл на русский Золотарёв, — собственной персоной! — торжество его было столь велико, что он ничего уже не замечал. — Добегался!

— Вы отдаёте себе отчёт в своих действиях? — очень спокойно спросил Бурлаков.

Ответить Золотарёв не успел.

Топот множества ног, дверь едва не слетает с петель от удара, и в комнате мгновенно становится тесно от ворвавшихся людей в чёрной робе грузчиков. Эркина сразу зажало в кольцо, и Медведев, вставший стеной между ним и Золотарёвым, потребовал:

— Предъявите ордер, — и не дожидаясь ответа: — Нет ордера? Тогда и парня нет.

— Так дело не пойдёт, — насмешливо начал Золотарёв.

— Именно так и пойдёт, — отрезал Медведев. — Мороз, он тебе чего предъявил?

Эркин молча мотнул головой.

— Так на хрена ты с ним пошёл? — возмутился Геныч.

— Это что ж? — Саныч посмотрел на Селезнёву. — Обещала защиту нам, а получается...

— Подождите, — Селезнёва шумно дышала, как после бега. — Что это значит?

— Вот то и значит, — Лютыч воинственно выставил бороду. — Закон — он для всех закон.

— Та-ак, — Золотарёв зло сощурил глаза.

— Ты, майор, — ухмыльнулся Колька, — на чужом корабле не командуй. У нас свои... командиры есть.

Стоявший в дверях немолодой полковник, с явным даже не интересом, а удовольствием разглядывая покрасневшего от злости Золотарёва, молча кивнул, соглашаясь с Колькой, встретился глазами с Бурлаковым и кивнул уже ему. Бурлаков чуть заметно шевельнул веками, показывая, что увидел и понял. Очутившись в живом кольце, Эркин рискнул поднять голову. Бледная Селезнёва, погонник, а это кто? Да это ж от Комитета председатель. Ну, уже легче. Комитет ему тоже защиту всегда обещал. Эркин перевёл дыхание.

— Ладно, — Медведев поправил шапку. — Мы сказали, а вы поняли. Айда работать, мужики.

И когда все, по-прежнему плотной толпой стали разворачиваться в тесной комнате, вынырнувший как из-под земли Ряха заботливо сказал Золотарёву:

— Ты уж осторожней, майор. Холодно, а в холода рельсы скользкие... ужас как, и металл хрупкий, тросы там или ещё что, лопаются...

— Заботливый ты какой, — заржал Петря.

А Миняй досадливо выругался:

— Ну на хрена ты язык распускаешь?! С предупреждённым же мороки куда больше.

Когда грузчики вывалились в коридор, полковник спокойно и даже несколько равнодушно сказал:

— Майор, когда здесь закончите, зайдите ко мне. Дезорганизацию производства положено оформлять отдельным актом.

И вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Они остались втроём.

Селезнёва медленно села и закрыла лицо ладонями. Бурлаков погладил её по вздрагивающему плечу и остался стоять рядом. Золотарёв пожал плечами.

— Сорвалось. Жаль.

— Да, — Бурлаков отошёл к окну и встал там, разглядывая морозные узоры на стекле. — Очень жаль.

Было очень тихо. И когда Золотарёв вышел, ни Бурлаков, ни Селезнёва не шевельнулись.

— Я подам рапорт, — Селезнёва тяжело уронила ладони на стол. — Подам, не отговаривай меня, Крот.

— Я не отговариваю, Ася. Я тоже вспомнил,

— Да, всё как тогда. И мы без оружия...— Селезнёва тряхнула головой. — Ладно, не обо мне речь. Ты пойдёшь говорить с парнем?

— Надо, Ася. У меня нет другого выхода.

— Я понимаю. Сходи в машбюро, поговори с его женой. И на вечер в гости напросись. По-другому уже не выйдет.

— Спасибо за совет, Ася.

— Иди тогда сейчас, Крот. Пока ей не рассказали или этот... — она проглотила ругательство, — к ней не стал цепляться.

— Ему ещё с полковником рядиться и уряжаться, — усмехнулся Бурлаков. — Конкуренты ведь. Но, ты права. Сейчас и пойду.

Он кивнул, прощаясь, и быстро вышел.

Селезнёва быстро посмотрела на часы. Да, сейчас начнут возвращаться остальные, надо привести себя в порядок. Совсем нервы ни к чёрту стали. Когда этот... — вот нет ему другого названия, охранюга, хоть и в нашей форме — втолкнул сюда Мороза, сердце так и оборвалось. Нет, хорошо, что оружия не было, отстреливаться бы стала. Как тогда. Тогда она ушла. А тот парень погиб. И... и даже успел поблагодарить её: "Спасибо, мэм, от пули смерть лёгкая, мэм"... Нет, хватит об этом. Там полковник — Крот верно сказал про конкуренцию — своё сделает, рапорт само собой, а Мороза бригада прикроет. Но если они и впрямь этого охранюгу под маневровый паровоз сунут... И улыбнулась. Хорошо бы. Если, конечно, аккуратно сделают.

Работать начали позже обычного, и пришлось здорово покрутиться, чтобы наверстать. Разговаривать было некогда. Эркин попытался было сказать, поблагодарить, но Медведев не дал ему и рта открыть.

— Заткнись. Давайте, мужики, живо...!

Носились они, как ошпаренные. Даже перед праздниками такой гонки не было. Эркин, правда, озирался: не появится ли опять погонник, охранюга чёртова, но того не видно. Неужели обошлось? Парни отбили его, даже Ряха... Он уже знал, что это Ряха поднял шум и привёл остальных. Ну... а ведь это впервые, чтоб все за него так...

И когда смена уже близилась к концу, и все завалы они разгребли, и уже можно было не колбасой кататься, а нормально бегать, его окликнули:

— Эй, Мороз!

— Чего? — поднял он голову, как раз крепил на платформе бочки.

— Тебя ищут! Вона!

Эркин настороженно оглянулся, куда показывал ему Антип, и похолодел. Женя?!

— Точно, — кивнул так же оторвавшийся от бочек Миняй. — Чего это она сюда?

Но Эркин уже бежал к ней.

— Женя! Что?! Что случилось?!

— Эркин, у тебя деньги есть?

С Жени требуют выкуп?! За него?! Да...

— Да, сколько? Я сейчас, они в бытовке... — рванулся он.

— Подожди, — Женя с улыбкой придержала его за рукав. — Ты когда домой пойдёшь, купи чего-нибудь вкусненького. И дома прибери, ладно?

— Да, да, — кивал Эркин. — Но... Женя...?

— Гости к нам сегодня придут.

— А... ага, — Эркин облегчённо перевёл дыхание.

— Ну и всё, я побежала.

Женя быстро поправила ему ворот куртки, закрывая шею, чмокнула в щёку и убежала. А Эркин остался стоять, глядя ей вслед.

— Мороз! — окликнул его Медведев.

И Ряха тут же.

— Эй, вождь, думать потом будешь!

Эркин тряхнул головой и побежал обратно. Платформу закрепили без него, ему теперь куда? Вон те, дурынды серые катать? Понятно. А гости... гости — это хорошо. Интересно, кого Женя пригласила.

— Мороз, чего твоя прибегала?

— Гости будут, — охотно ответил Эркин Миняю. — Приготовиться надо.

— А-а, — понимающе кивнул Миняй.

Но тут удивился Геныч.

— В будни и гости? Чудно что-то.

— Ну, всяко бывает, — Антип, крякнув, вставил контейнер в паз. — Крепи, Ряха. А ежели приехал кто? Тут уж на день не смотришь. Родня, что ли, прикатила?

— Родня? — переспросил Эркин.

— Ну, родичи.

— Родственники, — пояснил Колька.

— Нет у нас родственников, — пожал плечами Эркин, начиная тревожиться.

— Ну, кто б ни был, а встретить да угостить надо как положено.

— Точно. Не нами заведено, не нам и ломать.

— Ага, что есть в печи, то на стол и мечи.

В самом деле, чего он психует? Может, Женя кого из своего бюро позвала, так что... Чего бы купить? Женя сказала: "вкусненького". Конфеты дома есть, так что не о сладком речь. Может... сколько у него с собой?

За этими мыслями Эркин и доработал до конца смены, уже почти забыв об инциденте в профкоме. Но в бытовке Медведев требовательно спросил его:

— Чего этому майору от тебя было нужно?

— Не знаю, — честно ответил Эркин и, не желая врать выручившим его, а все стояли вокруг и ждали объяснений, вздохнул: — Он давно ко мне цепляется.

— И где ты ему дорогу перешёл?

— Бабу, что ли отбил? — засмеялся Петря, но Саныч тут же легонько стукнул того по затылку.

— С такими не шутят. Ну, Мороз.

Эркин огляделся и как-то беспомощно сказал:

— Он брата заловить хотел, а я ему брата не сдал.

— Так ты ж говорил, что убили его, — нахмурился Колька.

— Ну да, в Хэллоуин, — Эркин вздохом выровнял дыхание. — А это ещё летом было.

— Он что, не знает про это?

Эркин повернулся к Санычу.

— Знает, наверное. Я в тюрьме об этом, о брате, что убили его, говорил. Следователь записал всё. Он же читал. Наверное.

— Эта сволота вся грамотная, — необычно серьёзно кивнул Ряха. — Бумажка для них первее человека, знаем. Любят они бумажки. А брат твой ему зачем?

— Не знаю, вздохнул Эркин. — Тогда не знал, и сейчас не знаю.

— Слушай, Мороз, — Медведев говорил очень спокойно. — Это не милиция, а контрразведка. Знаешь, что это?

Эркин молча мотнул головой. А Колька хмыкнул:

— Лучше и не знать. А он точно из ГРУ, старшой?

— Точно, — ответил за Медведева Саныч. — Но наш и чином повыше, и... контора, вроде, и та же, да отдел другой, своих конкурентам не сдают. Ладно, Мороз, не знаешь — так не знаешь. И не было ничего. Поняли, мужики? Мальцы, слышали? Трепанёте где, лично языки поотрываю и в нужник выкину.

Петря с Серёней закивали.

— А раз поняли, так по домам, — закончил разговор Медведев.

И все дружно быстро стали переодеваться.

Обтираться водой Эркин не стал: лучше дома под душ нырнёт, растёрся всухую полотенцем.

— А когда ты в тюрьму-то залетел? — спросил внезапно Саныч?

— Так говорил он, — влез Колька, но Саныч отмахнулся от него, внимательно глядя на Эркина.

— А на Хэллоуин, — спокойно ответил Эркин. — Три дня подержали, допросили, сказали, что необходимая самооборона, и выпустили, — и чтоб всё сразу было понято, добавил: — Как нас всех в одном грузовике привезли, так отправили.

— И много ты в своей... самообороне уложил? — съехидничал Ряха.

— А сколько под кулак попало, — улыбнулся воспоминанию Эркин. — Я не считал.

Немного посмеялись и пошли на выход. Эркин шёл со всеми, поглядывая по сторонам. Но майора видно не было. И у него немного отлегло.

От завода он шёл обычно с Миняем, но сегодня ему надо на Главную улицу, в хороший магазин. Миняй понимающе кивнул и только сказал на прощание.

— Ты этого, седого, разглядел? Знаешь, кто это?

— Знаю, — кивнул Эркин. — Это председатель комитета, я его ещё в лагере видел.

— Вот. Так если что, к нему беги, или в сам комитет, к вокзалу.

— Понял, — улыбнулся Эркин. — Спасибо.

— Не за что, — хмыкнул Миняй.

И они расстались.

И уже спеша из магазина — все деньги, что с собой были, потратил на ветчину и рыбу — домой, Эркин подумал, что надо будет в пятницу, когда на пиво пойдут, поставить всем по кружке. Выручили-то его... честно. Так что — надо. Даже Ряха... смешно. Цепляется, заводит, нарывается даже, а здесь... со всеми... Как, скажи, он свой бригаде. Или и правда — свой.

К приходу Жени обед был разогрет, Эркин дотирал паркет в дальней маленькой комнате, а Алиса заканчивала праздничный обед для кукол. Услышав, что открывают дверь, Эркин выбежал в прихожую, как был, босиком и в одних рабских штанах. Женя даже задохнулась от негодования, а Эркин, забирая у неё сумку, весело сказал:

— А я знал, что это ты.

— А гости где? — спросила Алиса.

— Будут гости, — Женя торопливо чмокнула её в щёчку. — Эркин, давай, переодевайся, он к семи обещал.

— Ага. Я ветчины и рыбы купил.

— Ой, ну ты, молодец. Как раз к чаю. Сейчас пообедаем быстренько.

Знакомый по Джексонвиллю вихрь дел, распоряжений и хлопот захватил и его, и Алису. И в этом вихре Эркин никак не успевал спросить Женю, так кто же к ним придёт. Хотя это и не так уж важно. А о том, что сегодня было, про майора, Эркин решил Жене вообще не рассказывать. Чтоб не тревожить её попусту. Обошлось ведь, ну и ладно.

После обеда навели порядок на кухне. Не просто вымыли посуду, а вытерли и убрали в шкафчик, со стола сняли клеёнку, Женя ещё раз протёрла его сухой "полировочной" тряпочкой и постелила льняную вышитую салфетку.

— Красиво, — важно одобрила Алиса.

— Вот и ты должна быть красивой.

Женя повела Алису переодеваться и убирать у себя в комнате. А Эркин, ещё раз оглядев кухню, отправился в спальню. Надо и в самом деле переодеться. По-праздничному? Или джинсы с нарядной ковбойкой?

Его сомнения разрешила Женя, прибежав в спальню и доставая из шкафа юбку и розовую, с вышивкой по воротничку, кофточку.

— На кухне принимать будем. Так что джинсы надень и ковбойку. А то в кухне и при полном параде, это уже... — она запнулась, подбирая слово.

— Выпендрёж, — подсказал Эркин, застёгивая и заправляя в джинсы ковбойку.

Женя прыснула и оглянулась на дверь: не слышит ли Алиса.

— Только ботинки надень.

— Ага. А ты шаль наденешь?

— Выпендрёж!

Женя чмокнула его в щёку и вылетела было из спальни, но Эркин успел поймать её за руку.

— Женя...

— Что, милый?

— А кто придёт, Женя?

— Я разве не говорила тебе? — удивилась она.

— Нет, — улыбнулся Эркин.

— Ой, ну так. Ты помнишь, в лагерь приезжали из Комитета, собрание ещё было...

— Помню, — кивнул Эркин.

Он был ещё спокоен, во всяком случае, внешне.

— Ну вот, ты помнишь председателя? Профессора Бурлакова?

— Да, помню.

— Ну вот, он и придёт. Эркин, — глаза Жени расширились. — Что с тобой, Эркин?

— Женя, — он судорожно сглотнул, — я не хотел тебе говорить, Женя...

— Что, Эркин? Что случилось?

— Женя, он попятился, увлекая её за собой, сел на кровать и усадил Женю рядом. — Женя, сегодня в обед, я... Он запнулся, не зная, как объяснить, он же не рассказал Жене ни о том случае на выпасе, ни о тюрьме.

— Понимаешь, ко мне прицепился сегодня один, майор, а ребята из бригады отбили меня.

— Так, — кивнула Женя.

Она ничего не поняла, но знала, что пусть не сразу, но Эркин расскажет ей всё.

— А профессор... он был там. Я не знаю, Женя, я ничего не понимаю. Зачем мы ему, Женя?

— Ну, Эркин, это-то просто. Он — председатель Комитета. Комитет дал нам квартиру, ссуду... конечно, ему интересно, как мы устроились.

— Женя, — Эркин с надеждой вскинул на неё глаза, — и это всё, Женя? Только для этого?

Женя пожала плечами, погладила его по голове, поправила воротник ковбойки.

— Эркин, всё будет хорошо. Он, профессор, он ведь...

— Нет, — сразу понял её Эркин. — Он не заодно с майором. Я... я не знаю, как сказать, я чувствую это.

— Ну, вот видишь. О майоре ты мне потом расскажешь, хорошо? — Эркин кивнул. — Ну вот. А профессор, — Женя улыбнулась, — он хороший, Эркин. Я знаю, ты поверь мне. Веришь?

— Конечно, верю, — улыбнулся Эркин. — Женя, а что он сказал тебе?

— Ну что? Он пришёл в машбюро, поздоровался, представился, — Женя держала Эркина за руки и чувствовала, как перестают вздрагивать и успокаиваются его пальцы. — Спросил, как мы устроились, попросил разрешения прийти к нам сегодня... Вот и всё. Это нормально, Эркин.

— Да? — Эркин прерывисто вздохнул и виновато улыбнулся. — Прости, Женя, что я так...

— Ничего, Эркин, — Женя поцеловала его в щёку.

Эркин нагнулся и потёрся лицом о её руки.

— Мама, Эрик! — в спальню ворвалась Алиса. — А теперь чего?

— Не чего, а что, — поправила её Женя.

Она не шевельнулась, Но Эркин уже отпустил её пальцы и встал.

— Женя, — голос его звучал весело, так естественно весело, что не верить было нельзя, — а я газету сегодня купил. Почитаем пока?

— Конечно, — Женя вскочила на ноги, поправила застилавший кровать ковёр и оглядела спальню: всё ли в порядке. — Конечно, пойдём читать.

Они успели просмотреть газету, вернее, Женя её быстро просмотрела и нашла заметку, показавшуюся ей интересной, когда в дверь позвонили. Эркин быстро посмотрел на Женю, резким вздохом перевёл дыхание и пошёл в прихожую. Алиса побежала следом.

От стоявшего за дверь Бурлакова — Эркин сразу узнал его, несмотря на зимнее пальто и шапку — ощутимо несло холодом.

— Здравствуйте, — весело сказала подошедшая Женя. — Заходите, рады вас видеть.

Бурлаков вошёл, снял шапку, поздоровался. Видя, что Эркин напряжённо молчит, Женя всё взяла на себя. И неизбежная суета приветствия, раздевания и знакомства стараниями Жени и Бурлакова прошла легко и даже весело. К радости Алисы, Бурлаков принёс торт и, к удивлению Эркина, три тщательно завёрнутых в фольгу гвоздики. Женя поахала, поблагодарила и поставила цветы в вазочку, которую им подарили на новоселье. Потом Женя гордо провела Бурлакова по квартире, показав, что они успели сделать за месяц, извинилась, что чай придётся пить на кухне, ведь большую комнату они ещё не сделали. Бурлаков рассматривал, расспрашивал и всем восхищался.

Эркин больше помалкивал, внимательно слушая и отделываясь односложными ответами, но когда речь зашла о "беженском новоселье" — это очень заинтересовало Бурлакова, — он тоже разговорился. Тут как раз закипел чайник, и все пошли на кухню пить чай. Женя мгновенно — как умела, по мнению Эркина, только она — накрыла на стол. Хорошие бутерброды, чай, сахар, нарезанный кружками лимон, варенье, подаренный торт... За чаем продолжался тот же очень приятный разговор. Женя видела, что Эркин оттаял — "ёжик убрал колючки" — и, тихо радуясь этому, только следила за Алисой. Но и Алиса старалась изо всех сил.

— Очень рад, что у вас так хорошо всё сложилось.

— Да, — Эркин улыбнулся, — спасибо, всё хорошо. Я даже не думал, что так будет. Так хорошо. Мы, когда уехать решили, то об одном думали... ну, жильё, ну, работа, это всё найдём, устроимся, лишь бы от своры, — последнее слово он сказал по-английски, — уйти.

— Своры? — переспросил Бурлаков.

— Да, — кивнул Эркин. — Это они потом, в Хэллоуин, всё и устроили.

— Понятно, — кивнул Бурлаков.

Неужели вот сейчас, так просто, так естественно разговор перейдёт на то, самое важное.

Вспомнив Хэллоуин, Эркин невольно помрачнел, но на мгновение, скользнула по лицу тень и нет её. И вдруг неожиданно, внимательно глядя на Бурлакова, спросил:

— Вы... вы ведь пришли не просто так, вам что-то нужно, так?

— Эркин! — не выдержала Женя.

Эркин мгновенно опустил глаза, чуть заметно шевельнул плечом, будто хотел втянуть голову, спрятать её, но повторил:

— Ведь так?

Бурлаков вздохнул.

— Вы правы. Я хотел спросить вас... о вашем брате.

— Он погиб, — Эркин говорил, не поднимая глаз. — Зачем он вам?

— Он сказал, чтоб я шла, а он меня догонит, — вдруг подала голос Алиса. — И не догнал.

Женя положила ей ещё кусок торта, с кремовой розой, и Алиса занялась им.

Эркин с явным усилием поднял глаза, и Бурлаков увидел в них боль. Живую. Как от удара.

— Зачем он вам? — повторил Эркин.

— Я... я, разумеется, отвечу вам, но сначала... я хочу попросить вас посмотреть фотографии.

— У вас его фотка есть?! — обрадовался Эркин.

Он уже прикидывал, что может предложить за неё, ну, хоть за копию, но Бурлаков покачал головой.

— Нет, его фотографии нет, это другие люди, но посмотрите... может, найдутся... похожие.

Эркин пожал плечами.

— Давайте, — и успокаивающе улыбнулся Жене и Алисе. — Интересно.

Бурлаков перевёл дыхание. Он отлично понимал, что согласился Эркин только из вежливости, но большего ему и не нужно. Из внутреннего кармана пиджака он достал и разложил прямо на столе, среди чашек и тарелок фотографии. Многие из них были старыми, пожелтевшими, со следами клея, с написанными прямо поверх изображения номерами и латинскими буквами.

Эркин рассматривал их, брал по одной, откладывал, снова брал. Бурлаков молча маленькими глотками пил чай и следил, как Женя, а за ней и Алиса присоединились к Эркину. Потом Женя и Эркин заспорили об одной из фотографий.

— Он...

— Нет, не похож...

-Посмотри, взгляд такой же...

— Нет, но это же...

— Ну и что, но похоже.

В споре победила Женя, доказав, что неважно, женская или мужская фотография, раз похожи, значит, похожи.

— Вот, — наконец улыбнулся Эркин, пододвигая к Бурлакову две стопки карточек. — Вот эти похожи на Андрея.

— Спасибо, — Бурлаков сглотнул, справляясь с голосом и повторил: — Спасибо.

— Пожалуйста, — пожал плечами Эркин и уже не равнодушно-вежливо, а с явным интересом спросил: — А зачем вам это?

Бурлаков кивнул, соглашаясь ответить, но Женя встала.

— Игорь Александрович, у вас чай совсем остыл, давайте, я вам свежего налью.

Бурлаков благодарно улыбнулся.

— Спасибо.

Эркин молча покачал головой, отказываясь. Он видел волнение Бурлакова и, не понимая его причины, нервничал. Да и дневные события... Что этот майор, охранюга чёртова, наплёл про него? Ведь когда не знаешь, чего на тебя навесили, и не отбрыкаешься.

Бурлаков глотнул чаю, глубоко вздохнул и заговорил очень спокойно, даже будто равнодушно.

— Сначала я назову вам тех, кто изображён на этих фотографиях, — он взял маленькую, отобранную Эркином и Женей пачку. — Это я сам, двадцать, нет, тридцать лет назад, студент. Это тоже я, на раскопках, на археологической практике. Это моя жена, её сфотографировали уже в тюрьме. Это брат моей жены. Это тоже он, и это тоже. А это, — он как-то странно улыбнулся, — Это мой дед. Ну вот. У меня... была семья. Жена, дети. Трое. Две девочки и мальчик. Их всех арестовали, когда я был на нелегальном положении. Жену и дочек убили, а сына отправили в лагерь. Сейчас бы ему было двадцать лет...

Глаза Жени медленно расширялись, Эркин разглядывая, напряжённо сведя брови, выложенные Бурлаковым фотографии. Всё сходилось. И всё так страшно, обидно и нелепо. Ведь... ведь что бы чуть пораньше, до Хэллоуина... Алиса давно забыла про свой торт и молча следила за взрослыми.

— Это... — наконец выдохнула Женя, — это значит, что Андрей... — она не договорила.

— Да, — понял её Бурлаков. — Да, получается, что мой сын, Сергей Игоревич Бурлаков и... Андрей Мороз — один и тот же человек.

— Но, — Женя посмотрела на Эркина, — но, Эркин...

Эркин медленно, как преодолевая что-то, как поднимая на себе невидимый груз, встал и пошёл к двери. Остановился, ухватившись растопыренными пальцами за дверной косяк, полуобернулся.

— Да, всё так, — у него задрожали губы, но он справился с собой. — Андрей ничего об отце не говорил, — и на хриплом клокочущем выдохе: — Ему мать не велела.

И вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Женя смотрела, как Бурлаков собирает разложенные по столу фотографии, рассматривая их так, будто тоже видит впервые. Всё это было слишком невероятно.

Вернулся Эркин с влажно блестящим, будто он только что умылся, лицом и сел к столу. Улыбнулся Алисе и Жене. Женя как-то очень незаметно встала и увела Алису умываться.

— Вы не верите мне? — тихо спросил Бурлаков.

— Нет, — Эркин говорил спокойно. — Почему не верю? Верю. Только... только это уже ничего не изменит. Андрея нет. И кем он был... он был моим братом. Погиб, спасая Алису. Что ещё?

Бурлаков кивнул.

— Я понимаю.

— Нет, — тихо, но резко перебил его Эркин. — Андрей... он не помнил ничего, что было до лагеря. Так... обрывки. Он никогда не говорил, чтобы его звали по-другому. Только Андрей. Я... я не знаю, как так получилось. Может, всё так и есть. И... и вы — отец Андрея, я не спорю, нет, но... Я не знаю, как это объяснить, — он запнулся, потёр лицо ладонями и встал. — Налить вам ещё чаю?

Бурлаков покачал головой.

— Спасибо, у меня есть. Я понимаю вас, Эркин, поймите и вы.

Эркин кивнул, зачем-то пощупал стоящий на плите чайник и вернулся к столу.

— Да, всё так.

В кухню заглянула Женя, держа за руку Алису. Алиса была уже в ночной рубашке.

— Спокойной ночи, — вежливо сказала она Бурлакову и посмотрела на Эркина. — Эрик, а ты придёшь?

— Приду, — улыбнулся Эркин.

— Спокойной ночи, — улыбнулся и Бурлаков.

Женя увела Алису. Эркин встал и решительно зажёг огонь под чайником. Очень быстро и ловко навёл на столе порядок, чтобы стол смотрелся как не в конце чаепития, а в начале. Улыбнулся Бурлакову.

— Я сейчас.

И вышел. Бурлаков кивнул ему вслед. Да, всё правильно, им нужно уложить спать девочку. Беленькую, синеглазую, чем-то неуловимо похожую на Анечку. Милочка была шалунья, хохотушка, а Анечка — серьёзная, с философским складом ума... "Прекрати! — оборвал он сам себя — Это уж ни в какие ворота не лезет, годы посчитай, Анечка старше Серёжи".

В кухню вошла Женя, старательно улыбнулась.

— Сейчас ещё чаю попьём.

— Да, спасибо, — Бурлаков так же, почти естественно улыбнулся ей. — Какая хорошая у вас девочка.

— Спасибо, — просияла Женя и обернулась к двери. — Спит?

— Да, — в кухню вошёл Эркин и сел к столу. — Я посидел с ней, — и уже обращаясь к Бурлакову: — Она кричала во сне. После Хэллоуина. Потом прошло.

— Она напугалась тогда, — Женя разливала чай. — Сначала обыск этот...

— Свора вломилась ночью, — Эркин невесело усмехнулся. — Обошлось, правда.

— Обошлось?! — возмутилась Женя. — Ты забыл, как тебя избили?

— За что? — быстро спросил Бурлаков.

— А чтоб краснорожая скотина своё место знала и помнила, — ответил по-английски Эркин и, перемешивая русские и английские слова, продолжил: — Да нет, меня-то не очень, обидно, конечно, но и хуже бывало, а вот потом они, свора эта... — он явно проглотил ругательство, — потом они что творили! — и, быстро посмотрев на Женю, буркнул: — вспоминать неохота.

Женя понимала, что Эркин не хочет говорить при ней, понимала и почему, но Бурлакову же надо знать об Андрее, о сыне, он имеет на это полное право.

— Расскажи об Андрее, Эркин, — попросила она.

Эркин посмотрел на Бурлакова.

— Вы... вы знаете, как он погиб? Хотя нет, — тут же сам ответил себе, — откуда. Так, когда нас на рынке хотели на торги загнать, мы отбились, выскочили из кольца. И... и мы решили пробиваться в Цветной и там уже намертво стоять, — незаметно для себя он полностью перешёл на английский. — Ну, я и попросил Андрея сходить ко мне домой, забрать Алису и Женю, в Цветной их отвести, — Эркин виновато вздохнул. — Моя вина, конечно, Я Андрея послал, сам в Цветной удрал, а он...

— Сам бы ты и не дошёл, — резко сказала Женя. — Перестань, Эркин, сколько можно?! Ты ни в чём не виноват.

— Виноват, — упрямо, — упрямо наклонил голову Эркин. — Мне Андрей ещё летом говорил, что сваливать надо, это я до последнего дотянул. Ладно, не обо мне сейчас речь. Вам, — он твёрдо посмотрел в глаза Бурлакову, — вам ведь про Андрея надо. Так? — и продолжал то по-русски, то по-английски. — Андрей дошёл. Женя...

— Я на работе была, — перебила его Женя.

— Да, он Алису одел, взял деньги, документы, и повёл Алису. Свора увидела, погналась за ними. Он отдал документы и деньги Алисе. И велел ей идти ко мне, в Цветной. Показал дорогу, а сам... словом, Алиса под кусты забилась, а он на виду остался, отвлёк их на себя. И... понимаете, она, Алиса, видела, что они с ним... Как били его. Я знаю, Андрей бы отбился, ушёл, он... он с одним ножом сильнее, чем иной с автоматом, а он... он на себя всё принял, чтоб Алису не стали искать. И она видела. И как облили его из канистры. И подожгли. Она говорила... он кричал, а они смеялись. И спрашивала меня, почему они смеялись? А что я...? Ладно, -Эркин опять явно сдержал, сглотнул готовые вырваться слова.

Бурлаков, сидевший всё время с каменным, чтобы не разрыдаться, лицом, тихо спросил:

— Его... похоронили там?

— Да, — кивнул Эркин. — В Джексонвилле. Со всеми нашими. У Цветной церкви. Не в Овраге навалом, а сделали кладбище, могилы, поп молитвы читал, пел... Всё, как положено сделали.

— И девятый день, и сороковины справили, — тихо сказала Женя.

— Спасибо, — вытолкнул Бурлаков.

И, поняв его невысказанную — говорить ему было невероятно трудно, невозможно — просьбу, Эркин заговорил о живом Андрее. Какой он был весёлый, мастеровитый, выдумщик, как любили Андрея — Белёсого — в Цветном, как считали его своим, сколько песен знал Андрей, как учил его русскому...

— Спасибо, — повторил Бурлаков, когда Эркин замолчал. — Большое вам спасибо.

— За что? — горько удивился Эркин.

— За всё, — не очень вразумительно ответил Бурлаков.

Но его поняли.

— Уже поздно, — Бурлаков отодвинул чашку с нетронутым чаем, — мне пора, спасибо ещё раз, — и улыбнулся.

И Эркин, увидев эту улыбку, вдруг резко отодвинулся от стола, быстро уверенно распутал петлю от ремешка, выдернул из кармана и на ладони протянул Бурлакову.

— Вот, возьмите.

Бурлаков недоумевающе протянул руку и взял продолговатую, удобно ложащуюся в ладонь... повертел в пальцах, явно пытаясь сообразить, что это и для чего? Рукоятка ножа? Явная самоделка, такие часто мастерят... Или талисман? Судя по кольцу и ремешку — да. Ему его отдают, почему? И зачем? И тут Эркин заговорил:

— Андрей мне нож делал, ну, наточил заново и рукоятку сделал, по руке мне подогнал. А на Хэллоуин, когда арестовывали нас, оружие отбирали, я лезвие отломал, вот рукоятку мне и оставили. А кольцо я уже здесь приклеил, и ремешок сделал, чтобы носить с собой. Она всегда при мне. Возьмите. Это Андрей делал.

Бурлаков медленно кивнул. Женя встала и подошла к Эркину, встала за ним, положив ладони ему на плечи. И он, почувствовав её одобрение, улыбнулся.

— Но... но у вас ничего не останется, — сказал Бурлаков.

Эркин нахмурился. Не на Бурлакова, на себя. Что вздумал ловчить. Нашёл с кем.

— Дом, где Андрей жил, разграбили, хозяйку убили. Но... но вот ящик его передали. Идёмте.

Он ловко встал, не потревожив Женю, и повторил:

— Идёмте.

Бурлаков, по-прежнему держа на ладони рукоятку, пошёл за ним. Эркин двигался быстро и уверенно, как решившийся на что-то человек. А он и решил. Если Бурлаков хоть слово скажет, он отдаст ящик. Бурлаков — отец, всё Андреево ему отходит по праву. А он сам... ему-то что, он Андрея и так помнит.

В кладовке Эркин включил свет и вытащил ящик, поставил на стол-верстак, раскрыл.

— Вот, здесь всё лежит, как Андрей положил. Это всё его, — и, не удержавшись, чтобы уже всё было ясно, сказал: — Всё, что осталось.

Женя, стоя в дверях кладовки, молча смотрела на них. И когда Эркин пошёл к двери, молча кивнула ему. Они вернулись на кухню, сели рядом к столу и стали ждать.

Бурлаков вошёл в кухню и очень спокойно сказал:

— Большое спасибо. Мне пора идти.

— Я провожу вас, — встал Эркин.

— Нет, спасибо, — возразил Бурлаков. — Я отлично доберусь до гостиницы.

И уже в прихожей, поцеловав на прощание Жене руку и обменявшись рукопожатием с Эркином, он спросил:

— Могу ли я...?

— Конечно, — перебила его Женя. — Конечно, заходите. Всегда будем рады вас видеть.

Эркин молча кивнул, присоединяясь к ней.

Последние фразы, ещё один решительный отказ от проводов, и за Бурлаковым закрылась дверь.

Женя посмотрела на Эркина, вздохнула. Он мягко обнял её, привлёк к себе. Немного постояв в обнимку, они вернулись на кухню. Убрать, привести всё в порядок и спать уже пора, поздно, и Эркину завтра в первую. И в этих, в общем-то, привычных хлопотах прошёл вечер.

Бурлаков шёл быстро, щёки щипало от мороза, под ногами громко хрустел и визжал снег. Вот и всё, вот и всё... интуиция его и на этот раз не подвела. Тогда, в первый раз услышав о белобрысом мальчишке, возможно лагернике, предположительно русском, он ощутил: оно! Его Серёжа жив! Зачем же он не поверил себе, не настоял, отложил на потом, и вот... дооткладывался. И ничего, ничего нельзя уже изменить, проклятая необратимость, невозвратность прошлого. Сотни тысяч погибших плюс ещё один... не ты один, вспомни как в Комитете рассматривали фотографии тех двоих спасённых, искали знакомые черты... А он... он нашёл. И вот. Разноцветная рукоятка ножа, аккуратно уложенные инструменты... — всё, что осталось от мальчика. И фотографии из его досье. Из трёх фотографий Риммы выбрали последнюю, где он сам её не узнавал, загнанный большеглазый зверёк. Его мальчик... Весёлый, отзывчивый, работящий... господи, за что?! Уцелеть из сотен тысяч, выжить в расстрел, чтобы быть забитым сворой, какое точное слово нашёл Мороз, за что?! Погиб, спасая других... Господи, это и есть Твоя справедливость? Догнал и добил выжившего вопреки Тебе, так? Да к чёрту все эти "божественные" байки, Бурлаковы никогда не были особо верующими, сам он всегда считал себя, ощущал себя атеистом, но оставалось какое-то смутное чувство, что есть некая высшая сила, мировая справедливость, справедливость истории... и вот... всё рухнуло, всё!

Бурлаков знал, что справится и с этим, справится с собой, найдёт те аргументы, которые позволят ему жить дальше, работать, решать дела Комитета, создавать культурные центры... Замахнулись они, конечно, на очень большое, остатки денег это съест. Но... но региональные лагеря можно начинать сворачивать. Это даст определённую экономию, а если кое-кого озадачить реализацией лагерного имущества, того, что нельзя или невыгодно увозить, то... есть хваткие мозговитые кадры, решат проблему с прибылью.

Он стал думать об этом, забивая, загоняя вглубь, подальше острую боль сознания невозвратной потери.

* * *

После зимних дождей дорога скользкая, как намасленная. Чуть зазевался — и готово: вмажешься так, что и в гроб положить будет нечего. И потому Найф вёл машину очень аккуратно. Лишнего риска он не любил и ничего не делал просто так. А что другие считают его дураком... ну, это и к лучшему. Дурака не опасаются. Ротбус вон... тоже думал, что умнее всех, а Фредди подловил его. Классно сделано, этого у Фредди не отнять. Тоже ведь, ковбой ковбоем, аризонский дикарь, а работает когда... потом голову сломаешь, разбираясь, как он такое провернуть сумел. Но тоже. Ротбуса убрал и решил, что он теперь самый умный. Ну, и всё. Спёкся Фредди, хотя сам ещё про это не знает.

Найф хихикнул. Всё идёт по плану, по его плану. Концы везде убраны, а где что если и торчит, то не свяжут, не-е-ет. Не можешь убежать далеко — убеги надолго. Не так уж велика Империя, так что выскочил — залёг, а снова выскочишь чуть в другом месте и нескоро. Чтоб о тебе забыть успели. Так что... Так что ещё недельки две пускай Чурбан у Элли побудет. Ишь как шлюха расцвела. А что, беспамятный — тот же спальник, трахаться может и ни хрена не соображает. А белый спальник — ба-а-льшая редкость. Ничего, пусть полакомится. Тем интереснее конец будет. Он снова хихикнул. Самая ведь морока — это не затащить бабу в постель, тут-то без проблем, сами лезут. Не-ет, а вот самому уйти так, чтоб за тебя не цеплялись и следом не волочились, вот тут иной раз и ножиком — хе-хе — приходилось. А тут красота. Чем реже приезжаешь, тем ей и лучше. Здесь всё чисто, чистым и будет. Дней через десять он Чурбана заберёт и начнёт обработку. Месяц на это уйдёт, не меньше. Парень вместе с памятью совсем мозги потерял. Дурак дураком. Как говаривал тот лекаришка: "Клинический". Тоже был... умник задрипаный, старался вовсю, а о том что такие слишком много знающие недолговечны не подумал. Ну и... там же, где все остальные. А мы живём! И будем жить! С дураком повозиться, конечно, придётся. Но дело того стоит. А вот теперь надо как следует обдумать, кто за это заплатит. Дело должно быть выгодно. Чтобы и отомстить, и от — чего там хитрить — конкурента избавиться, и деньги за это получить. Вот тогда месть сладка. А задарма... задарма дураки работают. Вроде Джека. С Паука сейчас ничего не получишь. Тоже... поглупел сильно, думает, что боятся его по-прежнему. Вот пусть и дальше так думает. Тем легче будет его самого за тёплое да мягкое взять или на него всё свалить. Внучка у него — та ещё стерва, только намекни, сама старика обдерёт и с поклоном на блюдечке подаст. Но это потом. Опять же не будем спешить. Тем более, что там с Хэллоуина русские крутятся, а с ними играть не садись, умеют сволочи дураками притворяться. Вроде никуда не вмешивались, сидели в своих комендатурах и раз... Был Старый Охотничий Клуб — и нет его. И Белая Смерть исчезла. А СБ и всё остальное ещё в капитуляцию сам же Паук и пришиб. Следы заметал — понятно. И остался голеньким. Как устрица без раковины. А что, вот об этом стоит подумать. Пошуршать, поискать, пьяную болтовню послушать.

Найф заржал в полный голос и прибавил скорость. Бетон здесь хороший, можно и побыстрее. Сейчас он закатится... да, к Рыжей Сильве. Ох, и хороша стерва. С перцем. Конечно, до Перепёлочки ей как до неба, но и ему Перепёлка была не по губам. Тогда. А сейчас... а когда он это дело провернёт... голова Ковбоя дорого стоит. У Ковбоя в Ансамбле не один голос. Это тоже товар. Ходкий и дорогой. Пауку нужны деньги. Деньги у Счастливчика. Пока Ковбой жив, Счастливчика не взять. Здесь всё просто. Эти деньги Пауку отдадим, по уговору. А за остальное — пускай платит по полной. Задарма хапать теперь Паук не может, укоротили русские ему хапалки.А вот кто у русских всем этим крутит... Нет, до этого пока слишком далеко.

Он считал, прикидывал, спорил сам с собой, хихикал над удачным ходом, а под колёса его машины летел серый шершавый бетон.

* * *

Распоряжение Джонатана было недвусмысленным, как, впрочем, и все остальные.

— Послезавтра в девять машина должна быть готова.

— Слушаюсь, сэр. Послезавтра в девять, — склонил голову Чак.

Ответный кивок, и Чак, подобно остальным, пулей вылетел из кухни.

Вчера вечером, когда Джонатан въехал во двор на такси — с шиком прикатил, — Чак, стоя в дверях барака с еле заметной презрительной усмешкой смотрел, как толпятся вокруг Джонатана, наперебой рассказывая ему о последних событиях. Усмехался, пока Джонатан не посмотрел на него. И сам не понял, какая сила сорвала его с места и поднесла к Джонатану. Выслушав его краткий отчёт о проделанном, Джонатан кивнул и отпустил всех отдыхать. Они вернулись в кухню к прерванному обеду, сели за стол, и Роланд, широко ухмыльнулся.

— Ох и дадут нам завтра разгон.

— Так хозяин же, — прогудел в ответ Сэмми.

— Насыплет вычетов, — кивнул Стеф.

Чак слушал внимательно, не вмешиваясь. Что ж, хозяин — он хозяин и есть. Тут уж, как положено.

После обеда обычно занимались своими делами. И сегодня всё шло по зведённому порядку. Стирка, починка, малышей усадили за азбуку, словом, каждый нашёл себе дело. И вечер прошёл как обычно.

А с утра и началось. Джонатан пришёл на завтрак и... словом, каждый услышал своё. Ни одного грубого слова, голоса ни разу не повысил, по машине и гаражу вообще замечаний не сделал, но холодом Чака пробрало... как ни разу за всю прошлую жизнь.

Что Фредди пашет не меньше, а то и побольше остальных, Чак уже понял. Чудно, конечно, зачем киллеру пахать, но, поглядев на Джонатана, понял: у такого лендлорда запашешь. И если киллер, после Уорринга, не трепыхается, то уж ему-то...

Полуразобранный "ферри" стоял над ямой. Чак приготовил инструменты и спрыгнул вниз. Ну, поехали...

Обойдя все службы, выслушав длинное рассуждение Сэмми, что обугленные концы досок в Большом Доме надо отпиливать прямо здесь же, а в кладовки сносить уже готовые к дальнейшему использованию, и согласившись с этим, Джонатан пошёл к конюшне. Лошадей он всегда смотрел в последнюю очередь, чтобы разговору с Фредди ничего не мешало. Проходя мимо гаража, он ограничился тем, что мельком посмотрел на распахнутые для света и воздуха двери. Вчера, когда они сели перед камином, он сразу спросил Фредди о Чаке.

Фредди задумчиво, отхлебнул коктейль, погонял во рту и проглотил. Потом так же задумчиво спросил:

— И что же это у меня получилось?

Джонатан терпеливо ждал.

— Бывало хуже, Джонни. Держать такого в узде несложно. При одном условии.

— Каком? — с интересом спросил Джонатан.

— Он должен сам хотеть этого. А он хочет, Джонни. Свобода — тяжкий груз, Джонни, не каждому по плечу.

— Он волк, Фредди.

— Он пёс. Лагерная псина, но не волк.

Джонатан кивнул.

— Что ж...

— Натаскан он как надо. И машину знает. Нам нужно большее?

— Пока нет, — согласился Джонатан. — Через два дня съездишь за Кренкшоу.

— Затрепыхалась старушка? — весело удивился Фредди.

— У её горничной браслет-змейка, — подчёркнуто равнодушно сказал Джонатан.

Фредди довольно заржал. И, уже вроде отсмеявшись, о чём-то вспомнил и заржал с новой силой.

— Ну-ну? — заинтересовался Джонатан.

— Сам узнаешь. Не буду портить тебе удовольствия.

— И всё же?

— Думаю, завтра тебе скажут.

Джонатан кивнул.

И сегодня, идя по службам, он среди прочих дел ждал. Но ничего такого, что могло вызвать у Фредди столь бурное веселье, не было. Роб, как это и раньше частенько бывало, следовал за ним, выдерживая почтительную дистанцию. Опять же ничего нового и необычного. И когда Мамми, достававшая из кладовки мешочек с сахаром, пошла к нему, Джонатан остановился, но ничего особого не ожидал.

— Тут такое дело, масса Джонатан, — начала Мамми. — Из соседних имений забегали, так обносились все, — она сделала выразительную паузу.

— Ну-ну, — подбодрил её Джонатан.

— Давай, — сказала Мамми куда-то вниз. — Заварил кашу, так хлебай.

Из-за юбки Мамми высунулась мордашка Роба.

— Лишнее продать нужно.

— Та-ак, — Джонатан с искренним интересом рассматривал Роба. — И что же лишнее продавать?

— А одёжу из кладовки, — Роб смелел с каждой фразой. — Сколько там всего, нам до смерти всего не сносить, а другие денежку заплатют. И совсем маленькое есть, на пискунов, на Тома не налезет, а меньше его нету. Это всё продать. А то лежит и выгоды не даёт.

Джонатан слушал так серьёзно, что колыхавшаяся от сдерживаемого смеха Мамми смотрела на него с уважительным удивлением.

— Резонно, — пробормотал Джонатан. И громче: — И почём продавать?

— А как нам считали, — вмешалась Мамми.

Но Роб замотал головой.

— Нее, чужим дороже надо. А то зачем своим быть, если как все платишь.

— Резонно, — уже другим тоном сказал Джонатан. — Что ж и много лишнего в кладовке?

— Совсем маленького? — Роб уже вылез из-за Мамми и стоял перед Джонатаном, глядя снизу вверх ему прямо в лицо. — Совсем маленького десять и ещё девять... А сапожек...

— Ладно, — остановил его Джонатан и улыбнулся. — После ленча посчитаем и прикинем. Возьмёшься торговать, Мамми?

— С таким-то помощником, — фыркнула Мамми.

— Хорошо, — кивнул Джонатан. — Так и сделаем.

Мамми понесла сахар на кухню, а Джонатан продолжил свой обход, но уже без Роба, побежавшего за Мамми.

Наконец Джонатан добрался до Фредди, сосредоточенно вместе с Роландом перебиравшего фургонную упряжь.

— Когда это на соплях, то одни сопли и будут, — Фредди выпрямился, заметив подходившего к ним Джонатана. — Надо всё заново делать.

— У массы Перкинса шорник хороший, я слышал, — выжидающе сказал Роланд.

— Знаю, — кивнул Фредди.

— Заказывай, — Джонатан попробовал на разрыв ремень. — Сгнило всё. В сырости, что ль, лежало?

— Да оно, масса Джонатан, уже и было... — Роланд подобрал обрывки ремня, повертел их в руках и снова бросил, но уже в стоявшую у стены корзину. — Под иглой ползёт, масса, шей не шей...

— Толку не будет, — закончил за него Джонатан. — Заказывай полный комплект.

— Так я сейчас и сбегаю, масса, — предложил Роланд.

— Акацию возьми, — сказал Фредди.

Джонатан кивком согласился, и Роланд радостно зарделся. Съездить к шорнику верхом на хорошей лошади, как... как, скажи, он управляющий, или того больше.

— Я мигом, масса Джонатан.

Подсматривавший за ними из-за угла Джерри только вздохнул. Что его не возьмут — это ж любому ясно.

Роланд побежал седлать и выводить Акацию, Джерри кинулся за ним, чтоб хоть посмотреть, а вдруг и подержать что позволят, и Джонатан сказал Фредди:

— Нам предлагают сделку.

— Выгодно? — так же серьёзно спросил Фредди.

— Какую цену положим. Продать излишки рабской одежды. А то, — Джонатан был очень серьёзен, — лежит и выгоды не даёт.

Фредди ржал так, что был вынужден привалиться к стене. А отсмеявшись, сказал:

— А неплохая головёнка.

Джонатан кивнул.

— И стратег, и тактик. Всё маленькое загнать целиком. И с чужих брать дороже, чем со своих. А то, — он улыбнулся, — зачем своим быть, если платишь столько же.

— И это сообразил, — Фредди даже присвистнул. — Джонни за идею надо платить.

— Семьдесят пять от выручки мне, — кивнул Джонатан, — двадцать Мамми за работу, ей торговать, и пять Робу за помощь и идею.

— Сквалыга ты, — с чувством сказал Фредди. — Да чего и ждать от лендлорда.

— Лендлорд своего не упустит, — самодовольно хмыкнул Джонатан. — Они такие. Шорник этот, в самом деле, хороший?

— Я его работу видел, — ответил Фредди, возвращаясь к прерванной работе. — Грузовик без меня не трогай.

— Не жадничай. Не всё тебе одному, — засмеялся Джонатан.

— Ладно, — не стал спорить Фредди. — Но у Чака крыша точно съедет.

— А что? Тебя он под грузовиком уже видел. И ничего.

Фредди довольно хмыкнул.

— Я — ковбой на контракте. И другие хозяйственные работы. А ты — лендлорд.

— Резонно, — подчёркнуто неохотно согласился Джонатан.

Работая, Чак напряжённо прислушивался: не войдёт ли кто в гараж. И от этого работа шла неровно, толчками. Хотя, ну, чего он дёргается? Здесь он вполне на уровне. Трейси, во всяком случае, слова ему не сказал. А тоже... не впервые мотор видит. Пришёл тогда и полез под грузовик, будто всю жизнь механиком вкалывал. И гараж этот Фредди явно сам и под себя делал: каждая мелочь на нужном ему месте.

И хотя Фредди даже не посмотрел в его сторону ни разу, Чак был убеждён, что тот всё и увидел, и заметил, и запомнил. И Чак надеялся, что и оценил. А уж лендлорд-то точно должен заглянуть, посмотреть, что с новенькой дорогой машиной делают. И если он хоть вполовину как Трейси разбирается, то ему мозги не запудришь.

Чак и боялся прихода Бредли, и хотел, чтобы это уже случилось. Чтоб знать. "Послезавтра в девять". Значит, до этого часа его не убьют: машину же надо сделать. А потом? Где он будет потом? В Овраге? Сволочь всё-таки Трейси. Смотрит сквозь тебя и молчит. Ведь ясно, что помнит, и тянет, тянет... пусть бы уж лучше побил.

Чак вздохнул и вылез из ямы. На ленч уже пора. Жрать хочется. Поглядел на часы. Да пора. Но здесь едят не по часам, а когда Мамми позовёт. И только подумал, как в дверях возник негритёнок — его, вроде, Томом зовут — и крикнул, не переступая порога:

— А на ленч зовут!

И улепетнул тут же. Чак невольно улыбнулся. Еда — это всегда хорошо. Ну вот, после ленча и до обеда, а если ещё и вечер прихватить, то завтра после ленча он сможет выехать в пробную, потом помыть и... и всё. Чак вытер руки ветошью и пошёл на кухню. Страшно хотелось есть. Как всегда, когда долго психуешь.

На кухне весёлая шумная толкотня, плеск воды в умывальнике, зычный голос Мамми и горячие сытные запахи. И Чак невольно поддался общему настроению. Да и чего в самом-то деле? Тут даже миску держать, пока ешь, не надо: никто и куска не стащит. И не от того, что Мамми всем вровень с краем миски наливает. У Грина тоже паёк был... даже лучше здешнего, а таскали... только отвернись. И у Старого Хозяина так же. Да везде! А здесь... Чудно. Но здесь всё не по-людски.

Чак взял из общей стопки горячую пухлую лепёшку и придвинул к себе миску с кашей.

— Ну, приятного всем аппетита, — улыбнулся Стеф.

— Чтоб не в последний раз, — весело ответил Роланд.

И даже Чак улыбнулся этой ежедневной шутке.

Роланд с весёлой важностью рассказал о своей поездке к шорнику. Как тот аж глаза вылупил, увидев Рола верхом, не кое-как.

— Ты б ещё на машине прикатил, — фыркнул Чак.

— Раньше предлагать надо было, — улыбнулся Стеф.

А Роланд замотал головой.

— Да ну её, машину. Как на торги в ней. То ли дело верхом!

Джерри завистливо вздохнул, и опять все рассмеялись. Чак пренебрежительно повёл плечом, но промолчал. Конечно, откуда работяге-деревенщине знать, что такое хорошая легковая машина. Его-то и на торги, небось, не в специальном фургоне, а в простом грузовике возили. Так что... чего разоряться перед дураками.

После ленча разбегались, не задерживаясь, по свои местам. Чак — в гараж, Ларри — в мастерскую, Стеф — в котельную, Роланд и Сэмми — на скотную, а Мамми, наскоро перемыв миски и кружки, пошла к вещевой кладовке. Роб, конечно, с ней.

Кладовка была уже открыта, свет включён, и Джонатан, посвистывая, оглядывал аккуратные стопки рабской одежды.

— Вот она я, масса Джонатан, — почтительно сказала от порога Мамми.

— Отлично, — улыбнулся Джонатан. — Ну, давай смотреть, Мамми, чтоб и себя не обидеть, и, — он вдруг подмигнул Робу, — выгоду получить.

— А как считать будем, масса Джонатан? — Мамми решительно скинула на табуретку у двери свой платок и засучила рукава рабской кофты. — Сколько оставить или сколько продать?

— Оставляем нужное, — сказал Джонатан.

— Всё мужское, значит, масса Джонатан?

— Нет, не всё.

Совместно они решили, что надо оставить ещё по два полных набора на каждого взрослого и детского на вырост.

— Может, масса Джонатан, пусть каждый и заберёт своё, ну, что за собой оставляет?

— И записать тогда сразу, — рискнул вылезти Роб.

Мамми погладила его по голове, одновременно отодвигая назад, и обсуждение продолжилось. Одеяла, простыни, тюфячные и подушечные наволочки, полотенца, портянки, мыло, шапки... да мало ли добра... Со всем этим тоже надо решить: что продать, что оставить. Почём со своих брать, и с чужих, чтоб себя не обидеть и чтоб дороговизной не отпугнуть. Когда торговать и как дать знать, что торговля открыта.

— Да, масса Джонатан, Рол сгоняет, шумнёт, кому надо, а там уж налетят.

— Точно? — прищурился Джонатан.

— Точно, — кивнула Мамми. — Что до Свободы получили, так то уж сносилось, а городское не по деньгам. Кто и купил, так на работу не надевает, жалко же. Так что налетят, масса Джонатан, не сумлевайтесь.

Роб больше не вмешивался, но слушал, не пропуская ни слова. Обсудив всё до деталей, Джонатан кивнул:

— Отлично, Мамми, так и сделаем.

— Вот и ладненько, масса Джонатан, — просияла Мамми.

Был доволен и Роб: его назначили помогать Мамми. Сегодня же он попросит дядю Стефа научить его хорошо считать. А то как же торговать без этого.

Выйдя из кладовки и оставив Мамми её запирать, Джонатан пошёл в гараж. То, что он увидел вчера вечером, было весьма неплохо, но лучше посмотреть Чака за работой. И почему Фредди просил не трогать грузовик? Что он там успел переделать? Грузовик-то был в порядке, нечего там было мудрить?

В первый момент, услышав, что кто-то вошёл в гараж, Чак даже головы не повернул. Потом услышал, как звякнула крышка капота грузовика. Трейси? Больше ведь некому. И не выдержал, вылез, будто за инструментом. И застыл с полуоткрытым ртом. В моторе грузовика копался Бредли.

— Так! — в дверях гаража возник Фредди. — Я же сказал, чтоб без меня грузовик не трогал.

Чак мгновенно нырнул под "ферри". А то ещё посчитают за свидетеля. Психи они, конечно, оба, но и при кольтах тоже оба. Шмальнут как нечего делать. Но, работая, он слышал, как они возятся в моторе грузовика, изредка переругиваясь по делу.

— Ну вот. И больше это дерьмо для заливки не покупай, — Фредди захлопнул крышку.

Чак затаил дыхание, продолжая орудовать ключом. Точно, идут к нему.

— Ну, — весело сказал Джонатан, — показывай, что тут и как.

— Да, сэр, — быстро ответил Чак, вылезая из-под машины.

Джонатан слушал его, вытирая испачканные маслом и смазкой руки. Рукава закатаны, шляпа на затылке, на щеке пятно. Ну, свой брат шоферюга и всё тут! Но Чак понимал: перед ним лендлорд. Это Трейси как ни оденется, а видно, что ковбой. Так и Бредли. Хоть в рванине, а лендлорд.

— Хорошо, — кивнул, выслушав его, Джонатан. — Когда в пробную поедешь?

— Завтра после ленча, сэр.

Джонатан молча кивнул, и Чак перевёл дыхание. Ему хотелось спросить о завтрашнем дне, завтра, если он не сбился в счёте, пятница, день зарплаты, заплатят ли ему хоть малость? Но Джонатан сам ответил на непрозвучавший вопрос.

— И завтра перед обедом зайдёшь за расчётом.

— Слушаюсь, сэр, — улыбнулся Чак. — Завтра перед обедом.

Джонатан кивком отпустил его, и Чак опять нырнул под машину. И уже оттуда видел, как эти двое оттёрли с привычной сноровкой руки и ушли. Чуть помедлив, Чак рискнул выглянуть: грузовик стоял как обычно. Интересно, что они там с ним делали? Снаружи он пока только заметил кольца-держатели для автоматов на потолке кабины, что вполне понятно и объяснимо. А вот в моторе что не так было? Привычным усилием подавив ненужное и даже вредное любопытство, Чак вернулся к работе. Завтра к ленчу "ферри" должен быть готов. Как бы и ночь не пришлось прихватить. Пока Бредли держал слово, честно платил. Но... вычет за жильё, жратву, одежду... тоже ведь немалая сумма набегает. А с Бредли ясно, что долгов не прощает, слупит по полной стоимости.

Чак вылез из ямы и стал собирать инструменты. Пора уже на обед идти. И зова Мамми он ждать не будет, ему ещё и вечером работать.

Но внутренние часы исправно работали у всех, и, когда Чак вошёл в кухню, Мамми решительно отмывала у рукомойника Джерри. Билли и Сэмми уже умылись и Дилли важно подавала им их собственное полотенце. Вслед за Чаком вошёл Ларри и как всегда следом вбежал Марк, из внутреннего коридора появился Стеф. Ни толкотни, ни спешки: день, считай, завершён, спешить уже незачем. Не спешно расселись за столом, и Мамми подала всем миски с густым мясным супом.

Чак ел быстро и угрюмо, не участвуя в общем разговоре, да и не слушая общую трепотню. Им-то что, а ему ещё корячиться под машиной до ужина, а то и дольше. Иначе он точно к завтрашнему ленчу не успеет. И если б его сейчас кто хоть словом задел, он бы уж отвёл душу. Не кулаком, так руганью. Но его молчания не замечали, будто его и не было за общим столом. Мамми рассказала о сегодняшнем решении массы Джонатана продать лишнюю одежду.

— Так что завтра же отберёте, кто чего за собой оставит, — закончила Мамми.

Начался шум. Раньше куртку да сапоги на три года давали, а теперь-то... оно, конечно, городскую одёжу в церковь или когда в город если, а для работы... оно хоть и рабское, да замарать не страшно... так что куртку ещё, да сапоги точно надо... ну, и всего остального... и малышне на вырост набрать... и ещё будут...

Молли покраснела, и Роланд покровительственно обняв её за плечи, кивнул:

— Да уж, малышового про запас набрать надо.

Все закивали, но Стеф возразил:

— А чего им в рабском расти? Свободными ведь родятся.

Его слова поразили так, что наступила тишина, а Стеф продолжил:

— Для работы сменку иметь надо. И огольцам нечего ботинки по лужам трепать. А эти-то, кто народятся... Им уже другая жизнь будет.

— Д-да, — пробормотал Роланд.

Задумчиво кивнул Ларри. Сэмми сопел, переваривая новую для него мысль. Мамми гордо посмотрела на Стефа и налила всем кофе. Чак залпом выпил свою кружку и встал. Болваны, ни один не думает, сколько с них слупят за это шмотьё. Так этой деревенщине и деньги ни к чему, им и тратить их негде и незачем.

Его ухода не заметили, продолжая спор. На полдороге к гаражу Чак поскользнулся на замёрзшей луже, едва не упал и с наслаждением в полный голос выругался. Стоявших у конюшни Джонатана и Фредди он не заметил. Они молча переглянулись и, когда в гараже вспыхнул свет, ушли к себе.

Живой огонь в камине, пятна тени и отблески на стенах, потрескивание поленьев. И согласное нетяжёлое молчание. Фредди покачал стакан, разглядывая сквозь него пламя.

— Ларри ты предупредил?

— Что ещё я забыл, Джонни? — флегматично ответил вопросом Фредди и негромко засмеялся. — Не трепыхайся. Я в Ларри уверен.

— А он?

Фредди кивнул.

— Соображаешь. Этого он тогда ни разу видел. Но не трепыхайся, Джонни, подстрахуем.

Джонатан неопределённо хмыкнул.

— Ему придётся потом это делать самому.

— Потом, Джонни. Каждого ковбоя в первый раз подсадили на лошадь. Материал её?

Джонатан кивнул.

— Брошь я помню. Камни не ах, но металла много. А серьги... не видел.

— Не хватит, добавим своего, Джонни. Ты банку смотрел?

— Да, жемчуг тот самый. Но нужно переделать. В нитке могут и опознать.

— И в чём проблема?

— Жемчуг должен жить, Фредди.

— В чём проблема? — терпеливо повторил Фредди.

Джонатан засмеялся и кивнул.

— Ну то-то, — хмыкнул Фредди.

Теперь они опять сидели молча. Да, они начинают новое дело, совсем новое. Им нельзя сейчас ошибиться.

Фредди прислушался и улыбнулся.

— Я думал, он всю ночь провозится.

Джонатан кивнул.

— Работать он умеет. А остальное...

— Понадобится, так и оно будет, — Фредди допил стакан и встал. — Ладно, Джонни. Завтра после обеда сгоняем кой-куда.

— И "ферри" заодно проверим, — согласился Джонатан.

Как всегда, они быстро и согласованно навели порядок в баре, и Фредди ушёл к себе. Завтра с утра опять закрутится обычная рабочая карусель, когда всё привычно и всё заново.

* * *

Погода стояла пакостная и меняться явно не собиралась. Найти себе место, чтобы не дуло, не заливало и не морозило, они не могли. А в общежитии... это же у всех на глазах, об этом и речи быть не может.

Рис Обнял Люсю, прикрывая её собой от ветра.

— Тебе холодно?

— Нет, Кирочка, — Люся поправила ему воротник куртки. — Вот так, а то продует тебя.

И вздохнула. Вздохнул и Крис. Они думали об одном. И ничего не могди придумать.

И... и вдруг как осенило! Какие же они дураки оба. И началось всё с пустяка.

Со слов Люси, что она наверное завтра задержится, надо картотеку разобрать, а то там карточки... И Крис, ещё ни о чём таком не думая, сказал:

— И что, до ужина не успеешь?

— Нет, Кирочка, они Юрию Анатольевичу нужны, — стала объяснять Люся. — А он до вечера работать будет, так что... — она снова вздохнула. — Он на ужин уйдёт, а я после ужина пойду.

— Это когда ж там полы мыть? — просто так, без задней мысли, спросил Крис.

И, не договорив, замер, ошеломлённо глядя на Люсю.

— Люся... я... я ведь прийти туда, ну, пол мыть, никто и не подумает!

И Люся, сообразив, охнула и, обхватив его за шею, поцеловала.

— Ой, Кирочка, вот хорошо!

Перебивая друг друга, они продумали на завтра всё до мелочей. Что и кому скажут, кто когда приходит, каким стуком оповещают о себе. И хотя особо такие меры предосторожности были и ни к чему: после ужина да по такой погоде кто не на работе, тот у себя в комнате, как...

— Как сурок в норе, — весело сказала Люся.

Кто такой сурок и почему он сидит в норе, Крис не знал, но с Люсей немедленно согласился. Они ещё немного походили, обсуждая завтрашний вечер, потом Крис, как всегда, проводил её почти до дверей общежития, они поцеловались щека в щёку на прощание — целоваться в губы Люся не хотела, и Крис, разумеется, не спорил — он издали проследил, как она вошла, потом обежал вокруг корпуса и уже совсем с другой стороны, независимо вскинув голову, пошёл к себе.

Люся думала, что девочки уже спят, но они в одних ночнушках сидели на кровати у Гали, грызли орехи и болтали. Люся молча разделась, повесила пальто верхний платок, чтобы просохли, переобулась.

— Добегаешься ты, Люська, — Галя сплюнула ореховую скорлупу в кулёчек, — до воспаления лёгких. Или придатков.

— Прогулки перед сном, — поддержала Галю Нина, — конечно, дело полезное, но не по такой погоде.

— В город тебя не вытащишь, — продолжала Галя. — Даже на Новый год так и сидела тут, а вот в темень, да под дождём... Ты у меня малину возьми, слышишь, Люсь?

— Спасибо, — Люся быстро переодевалась, спрятавшись за дверцей шкафа.

— Бери-бери, прогрейся.

— И ему бы снесла, — фыркнула Нина. — Тоже, небось, промок.

Люся промолчала, будто не поняла. Но Галя и Нина так засмеялись, что было ясно: всё-то они знают.

— Ох, Люська, — Галя сочувственно вздохнула. — Смотри, перекрутишь.

— Ничего я не кручу, — Люся изо всех сил сдерживала слёзы.

— Крутишь. Водишь парня на верёвочке, а смотри, перекрутишь.

— Мужикам одно нужно, — кивнула Нина. — Вон, посмотри, что в палатах, без рук, без ног, а туда же...

— А как уступишь, — Галя горько покачала головой, — он своё возьмёт и нет его.

— Тоже верно, — согласилась Нина. — Вот только откажешь ему когда, так он ещё раньше смоется. Так что смотри, Люська. Что так, что этак. Но хоть удовольствие получишь.

"Да нет же в этом никакого удовольствия, только боль и грязь", — возразила про себя Люся. Пока Галя с Ниной говорили, она разобрала постель и легла, отвернулась к стене, накрывшись с головой одеялом.

— Смотри, Люсь, — сказала Галя. — Зла мы тебе не посоветуем.

Они что-то ещё говорили, но она уже не слушала. Лежала, зажмурившись и стараясь не зареветь в голос. Господи, что же ей делать, господи, ну, не может она этого. Удовольствие... нет там никакого удовольствия, только боль и грязь. И Кирочка понимает это, не просит, с руками не лезет, а они... Ох, Кирочка, ну, как ни прячтся, а всё на глазах, всё равно все всё знают. Даже то, чего не было. И с советами лезут, а ей ничьи советы не нужны. Сердцу не прикажешь. И не посоветуешь. Ведь как увидела она его тогда...

...Нет, само по себе она бы никогда не пошла туда, в тот страшный отсек, откуда доносились стоны и крики, а сёстры убегали в ужасе. О свезённых туда рабах-спальниках такое рассказывали, такое... нет, никогда она и близко бы не подошла. Но ей дали какой-то регистрационный журнал и сказали:

— Отнеси Аристову.

— Юрию Анатольевичу? — уточнила она.

— Ну да. Нам, — Таисья-регистраторша фыркнула, — туда не с руки, а ты-то с ним как раз работаешь.

Она только-только начала работать и отлично понимала, что работа её — это так, повод платить ей зарплату и выдавать паёк. Всё-таки не инвалидная карточка, а чуть побольше. И она пошла. Это её работа и её надо сделать. Надо, надо... И... после всего, что с ей было, она уже ничего не боится, страшнее того, что было, уже ничего не будет. Не может быть...

...Люся всхлипнула, не открывая глаз. Господи, как она боялась...

...У закрытой двери в отсек сидел усатый Василий Лукич, санитар.

— Мне к доктору Аристову, — робко сказала она, показывая Василию Лукичу журнал.

— Здесь он, — кивнул Василий Лукич. — Давай отнесу, а ты здесь посиди. Они, правда, попритихли сейчас, а всё ж... Не место тебе там.

Она робко возразила:

— Спасибо, Василий Лукич, только... только это ж работа.

Он улыбнулся.

— Ну, раз так, иди смелей. И если что, кричи. Я рядом.

Он открыл перед ней дверь, и она вошла. В обычный коридор, с обычными госпитальными запахами и звуками. Где же здесь Юрий Анатольевич? Вроде, вон его голос. Она осторожно шла по коридору, прислушиваясь к стонам и всхлипам из-за дверей. Заглядывать в палаты она боялась: ей уже насказали, что они там все голые, ну, совсем без ничего, даже простынёй укрыть не дают, маньяки... За её спиной еле слышно стукнула дверь. Она оглянулась и похолодела: огромный голый негр надвигался на неё с застывшим на лице белым, как у черепа, оскалом. Она ойкнула и бросилась бежать по коридору. Не к выходу — его как раз загораживал этот страшный негр, а вперёд и, уже ничего не понимая и не сознавая от страха, влетела в первую же открытую дверь. Огляделась и... и увидела его. Он лежал на кровати, голый, широкие ременные петли застёгнуты на запястьях и щиколотках, ослепительно белые на тёмной коже марлевые наклейки на груди и животе, застывшее в бессильной ненависти лицо... Он смотрел в потолок и только часто дышал, жадно хватая воздух. Она смотрела на его лицо, покрытые серой коркой губы и даже не заметила, есть ли ещё кто в палате. И весь страх у неё прошёл, делся куда-то. Она стояла и смотрела, а он вдруг начал хрипеть, дёргаться, выгибаясь, пытаясь порвать петли. Она попятилась, наткнулась на кого-то сзади, но испугаться не успела.

— Люся? Ты что? Зачем?

— Ой, Юрий Анатольевич, вот.

Он взял у неё журнал, поглядел на обложку и хмыкнул:

— И кто тебя послал?

— Таисья, — робко ответила она.

— Ну ясно, — кивнул Аристов. — Ладно, с ней я сам поговорю, — быстро раскрыл журнал, расписался и пытливо посмотрел на неё. — Очень испугалась?

Она бы ответила, но тут этот закричал, забился.

— Иди, Люся, — Аристов за руку повёл её к двери.

— Юрий Анатольевич, — спросила она уже в коридоре, — а что с ним? Это... это от боли?

— Да, Люся.

Аристов отдал ей журнал и довёл до выхода из отсека...

...Люся вздохнула и прислушалась. Вроде, девочки уже легли. Ох, Кира, Кирочка, сколько ж ты муки принял. Раненый, да ещё горячка эта. Господи, что же теперь будет? Что же ей делать? Что?

* * *

1997; 19.08.2013