Тетрадь 74

— Тебе же нравится покупать её, — возразила Женя.

Эркин покраснел.

— А что, заметно? Да, Женя?

— Ты мне сам об этом сказал, — Женя помотала головой, рассыпая по спине и плечам волосы. — А если так... — и стала заплетать косу.

Эркин медленно кивнул: да, он как-то сказал Жене, не совсем это, но его слова можно было и так понять.

— Да, Женя, всё так, но...

— Лучше выпишем какой-нибудь журнал. Тебе так нравится? С косой?

— Угу, очень хорошо.

Чтобы Женя поверила, он погладил косу, шутливо дёрнул за кончик. Женя рассмеялась, встала положить расчёску на трюмо. Ночная рубашка у неё тоже новая, белая в мелких розочках, длинная и вся в оборках.

— Спим? — спросила, глядя в зеркало, Женя.

Эркин улыбнулся.

— Слушаюсь, мэм.

Женя засмеялась, погасила лампу и легла, обняла его, погладила по груди.

— Как хорошо, Да?

— Ага, — Эркин повернулся к ней и обнял. — Лучше не бывает, да, Женя?

Его губы мягко касались её лба, щёк, глаз, подбородка, гладили и щекотали сразу. Женя смеялась всё тише, засыпая, обмякая в его руках. Он мягко, чтобы не разбудить, прижался к ней. Тонкая, сразу и тёплая, и прохладная ткань ночной рубашки Жени приятно скользила по его коже. Больше всего ему сейчас хотелось сказать: "Пусть так и будет всегда, лучше не бывает", — но он уже так говорил, в Джексонвилле, и накликал. Нет уж, с него хватит. Пусть будет как будет, само собой пусть идёт.

Женя ощущала его ровное спокойное дыхание. Пусть спит. Кажется, слава богу, он уже успокоился, перестал переживать из-за Бурлакова. Конечно, очень жалко, что так получилось, жалко и Андрея, и Бурлакова, но хорошо, что Эркин перестал изводить себя, опять стал весёлым, радующимся всему, господи, какое счастье, что прошлое не возвращается.

Они спали, прижавшись друг к другу, будто им было тесно на просторной — хоть поперёк ложись — широченной кровати. И Эркин блаженно дышал запахом волос и тела Жени, он ни о чём не думал, ничего не хотел, у него всё есть и... и лишь бы это не кончилось.

* * *

После инцидента с Торренсом Андрей снова запсиховал. Забросил учёбу, в нерабочее время валялся на своей кровати и ни с кем не разговаривал, разве только по делу. Но на этот раз к нему уже никто не цеплялся. Как и просил доктор Ваня, парни вообще об этом не говорили, будто ничего и не было. Тем более, что Торренс через день после того разговора выписался и исчез из госпиталя. Да и в самом деле, сколько с мальцом можно возиться? Один раз его уже к доктору насильно отводили, так что дорогу знает, не всегда ж с ним нянькаться.

Сегодня Жариков задержался в своём кабинете. Разговоры о летнем переезде перестали быть слухами, и надо подбивать бабки и чиститься, чтобы не везти лишнего и не забыть нужного. Да и... он не додумал, потому что в дверь постучали.

— Войдите.

Он догадывался, кто это, и потому, увидев Андрея, удовлетворённо кивнул.

— Заходи, Андрей, садись.

Так: обычной улыбки нет, осунувшееся напряжённое лицо, замедленные и какие-то угловатые движения, вся прежняя моторика отсутствует. Сел не к столу, а поодаль...

— Что с тобой? — мягко спросил Жариков.

— Я... я... — Андрей судорожно сглотнул. — Я спросить хотел... Иван Дормидонтович, я... я в самом деле такой... ненормальный?

Так, совсем интересно. На этот раз что ему почудилось? Сначала заставим говорить.

— Не понял, Андрей, ты о чём?

— Ну... — и совсем тихо, упавшим голосом: — Этот, гомосексуалист. Это же не нормально. Тот... ни к кому не лез, только ко мне. И... и что я с вами... но ведь это неправда...

— Конечно, неправда, — сразу согласился Жариков. — Послушай, Андрей...

— Я книгу стащил, — продолжил Андрей, словно не услышав. — Про... сексопатология называется. Там написано, это патология, извращение, и что...

— Подожди, — перебил его Жариков, переключая его сразу на себя и другую тему. — Что значит "стащил"? Взял в библиотеке?

Андрей угрюмо мотнул головой, быстро исподлобья посмотрел на Жарикова и снова опустил ресницы.

— Нет, там бы догадались, я у... ну, она совсем за своим не следит, уйдёт, а дверь открыта, и на виду книга, я взял, прочитал, ну, где про меня написано, и обратно положил. Она и не заметила.

Теперь он ещё по чужим комнатам шарит, этого только не хватало!

— Андрей...

— Нет, Иван Дормидонтович, но... но если это так, я... я жить больше не могу. Значит, и правда, что спальник всё поганит, я к вам просто поговорить ходил, и вот, опоганил вас, теперь и о вас так думают, ну, что и вы...

— Стоп-стоп, наговорил ты много, давай разбираться. Кто и что про меня думает, меня не волнует. Я о себе всё сам знаю.

Андрей удивлённо поднял голову и даже рот приоткрыл.

— Да-а? — совсем по-детски вырвалось у него.

— Да, — твёрдо кивнул Жариков. — Так что за заботу спасибо, но... но об этом можно не думать. Теперь о тебе. Что ты книгу взял, это ещё ничего, а что по чужим комнатам шаришь... это, извини, Андрей, это уже никуда не годится.

Андрей кивнул.

— Да, я знаю, это я только один раз, за книгой.

Жариков кивнул и решил не уточнять, что факту изъятия книги, разумеется, предшествовали разведка и проверки. И кажется, он догадывается, кто та "она", что "за своим не следит" и всё на виду держит. С ней отдельный разговор будет. Ибо народная мудрость: "Дырка делает вора", — не устарела.

— И чтоб больше этого не было, — сказал Жариков с максимально возможной строгостью. — Нужна книга, или ещё что, попроси. Понял?

— Да, — уже не опуская глаз, ответил Андрей.

— Хорошо. Теперь дальше. С чего ты взял, что ты — гомосексуалист?

— Но, — растерялся Андрей, — но я же... я — джи, Иван Дормидонтович.

— Ну и что? — спокойно возразил Жариков. — Раз ты "сексопатологию" прочитал, давай разбираться. Итак...

— Я там не всё понял, — осторожно сказал Андрей.

— Вот! — обрадовался Жариков. — Так прежде чем паниковать, надо понять. Сейчас разберёмся.

Андрей кивнул, с надеждой глядя на Жарикова.

Чёткие, академически строгие вопросы и по-ученически старательные ответы.

— Молодец, — кивнул наконец Жариков. — Действительно усвоил. — Андрей невольно улыбнулся. Впервые за время разговора. — И последний вопрос. Что из сказанного относится к тебе?

Андрей открыл рот, закрыл, судорожно сглотнул.

— Но, Иван Дормидонтович...

— Тяга к мужчинам у тебя есть, спрашиваю? — Жариков перешёл на более простые, почти житейские формулировки.

Андрей мотнул головой.

— Так какого чёрта ты мне голову морочишь?! — прорычал Жариков. — И себе тоже! Никакой ты не извращенец, запомни.

— А... а у меня и к женщинам тяги нет, — с робкой надеждой сказал Андрей. — Это... это ничего?

— Как ты на Новый год плясал... — хмыкнул Жариков.

— Это ж я не для себя, — вздохнул Андрей.

— А для кого? — терпеливо спросил Жариков.

— Для Колюни, — Андрей улыбнулся. — Он меня ещё на Рождество просил, ну, за него поплясать. Вот я и старался.

Жариков вздохнул. Ну, какого чёрта все, кому не лень, лезут туда, куда их не просят. Операцию сам себе никто не делает, а тут...

— Встретишь ты ещё её, свою женщину, Андрей, у тебя всё впереди. И всё у тебя будет.

— Да кому я нужен такой, — вздохнул Андрей.

— Ещё один на мою голову, — улыбнулся Жариков.

— А первый кто? — заинтересованно спросил Андрей.

— Врачебная тайна, понял?

— Понял.

Андрей уже успокоился, по крайней мере, внешне, и в его глазах появилось прежнее мальчишеское выражение лукавого любопытства. И всё-таки он опять вернулся к прежней теме.

— Так, что насиловали меня, это ничего? Да? Я... я ведь и раньше думал. Ведь нас всех ещё в питомнике надзиратели по-всякому... ещё до той сортировки, я же помню. И потом...

— Ничего, — кивнул Жариков. — Это твоё прошлое, Андрей. Нельзя давать прошлому власть над собой. Мало ли у кого что было в прошлом.

Андрей нерешительно кивнул.

— Да, мы... мы до сих пор иногда во сне кричим, вы... вы знаете об этом?

Жариков невесело улыбнулся.

— Не вы одни. Вы же живые люди, вот вам и больно.

Андрей вздохнул и встал.

— Спасибо, Иван Дормидонтович, я пойду тогда, да? Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Андрей, — кивнул Жариков.

Уже у двери Андрей остановился и обернулся к Жарикову.

— Так... так мне можно опять приходить к вам? С философией?

— Можно, — робкая надежда в глазах Андрей тронула Жарикова, и он повторил: — Можно.

— Спасибо, Иван Дормидонтович, — просиял Андрей. — Спокойной ночи.

И выскочил за дверь.

Жариков потёр лицо ладонями и стал собирать разбросанные по столу бумаги. Как же сидит в парнях прошлое, и как оно переплетается с новым, с тем, что они узнают, читают, и какой страшной силой обладают стереотипы. Стереотип отверженности. Ко всему прочему, к их зависимостям, фобиям, ещё и это. И похоже... похоже, это тоже входило в комплекс. Привязанность к хозяину как следствие отверженности среди рабов. Жажда найти защиту. Ласковые, привязчивые, бесконечно одинокие, запуганные... и расчётливо жестокие, рассчитывающие только на себя, убеждённые во всевластии насилия. Оборотная сторона... Ладно, всё это он уже обдумывал. Даже с Юркой обсуждали, ещё летом, когда решали, можно ли допустить парней к работе в палатах. Тогда они рискнули, о многом только догадываясь. Тот риск оправдался. И породил новые проблемы. А Крис давно не заходит, видимо, всё-таки сумел объясниться с Люсей, и пока там порядок, а потом... Люся ведь тоже... медицинский случай. Ну, тут надежда на квалификацию Криса. Шерман тогда спрашивал о сексотерапии, почему мы её не применяем. Применяем. Когда удаётся. Люся с Крисом как раз такой случай.

Жариков привычно оглядел убранный стол, попробовал дверце сейфа и закрыл шкаф-футляр. Всё, день окончен. Ещё на один день ближе к возвращению домой, на Родину. А какие там начнутся проблемы... лучше пока не думать.

Очередная "работа с картотекой" была в разгаре. На столе, кушетке, даже на стульях лежали карточки, у двери ведро с плавающей в нём тряпкой, а Крис и Люся, сидя в узком простенке между шкафами, упоённо целовались. Руки Криса уже несравнимо смелее гладили плечи и спину сидящей у него на коленях Люси.

— Ой, не могу больше, — выдохнула Люся, отрываясь от губ Криса. — Ой, Кирочка...

— Тебе хорошо? — робко спросил Крис.

— Ага! — вздохнула Люся, кладя голову ему на плечо. — Я только устала чего-то, давай так посидим, ладно?

— Ладно, — охотно согласился Крис.

Обхватив Люсю обеими руками, он плавно покачивал её, будто баюкал. Люся, доверчиво прильнув к нему, даже глаза закрыла.

— Кира, — она говорила, не открывая глаз, — а тебе хорошо?

— Ага-а, — таким же вздохом ответил Крис.

— А ты слышал, говорят, летом мы уедем. В Россию. Правда, хорошо? Ты хочешь уехать?

— Конечно, хочу.

— Мы... мы ведь не расстанемся?

— Нет, конечно, нет, Люся. Я всегда буду с тобой. Я...

Крис запнулся. Он хотел сказать о клятве, что даст ей клятву, и тут же6 вспомнил, что уже дал клятву, так что... нет, всё равно, это неважно, они же едут со всем госпиталем, они всё равно будут вместе.

— Люся, ты... ты ведь не уйдёшь из госпиталя? — решил он всё-таки уточнить.

— Конечно, нет, Кирочка, что ты? — Люся вздохнула. — Да мне и некуда идти. У меня же никого нет, все погибли.

Крис сочувственно вздохнул. Эту фразу он слышал много раз и знал, как нужно реагировать. Но Люсю ему было действительно жалко. Да ведь в самом деле, остаться одному, совсем одному... хреново, что и говорить.

— Люся, я всегда буду с тобой.

— Ага, Кирочка, спасибо, родной мой.

Криса всегда удивляло, когда Люся называла его родным, ведь никакого родства между ними быть не могло, он хоть и метис, но ведь не от русского же, ни в резервацию, ни, тем более, в питомник русский попасть не мог. Но никогда не спрашивал у Люси, почему та так его зовёт, да и всё равно ему, лишь бы Люся не гнала его, а он бы так до утра сидел.

— Мы будем вместе, Люся.

— Всегда-всегда, правда?

— Правда, Люся.

Люся только вздохнула, и их губы как-то сами собой встретились. Крис сильнее обнял её, прижал к себе, осторожно погладил по бедру. Его руки блуждали по телу Люси тоже... как сами по сбе. Он уже ни о чём не думал, и всё выходило само собой.

* * *

1997; 8.09.2013