Тетрадь 80

Было ещё совсем светло и людно. Стараясь не встречаться глазами со встречными, Ларри оглядывался, запоминая дорогу. Здесь ему предстоит работать, проходить туда и обратно каждый день, всё правильно — ювелирный салон и должен быть на такой улице, все, правда, здесь белые, на ленч придётся еду брать с собой, но это не самое страшное, приходилось и хуже, поставит в кабинете кофеварку, сэндвичи с собой, вот и без проблем. Ага, теперь вон по той улице должно быть ближе.

Среди прохожих стали чаще попадаться цветные, и Ларри понял, что приближается к Цветному кварталу. А вон и шпиль церкви. Да, эта дорога, похоже, безопасна. А сейчас надо купить чего-нибудь поесть, или нет, всё равно они пойдут обедать к Бруксу, там сытно и спокойно.

Дядюшка Пинки на своём бессменном посту встретил его всегдашней улыбкой.

— Как отработал?

— Спасибо, — улыбнулся Ларри. — Всё в порядке. Как мой?

— Он у тебя толковый, не выходил.

Ларри кивком поблагодарил и вошёл в дом. В этот час, когда одни возвращаются, а другие собираются на работу, в меблирашках шумно, голоса, смех, хлопанье дверей. Здороваясь и обмениваясь краткими замечаниями и шутками о погоде со встречными, Ларри подошёл к своей двери и достал ключи. А едва открыв дверь, наткнулся на вылетевшего наружу Марка.

— Папка! Ты пришёл!

— Да, Марк, — Ларри, счастливо улыбаясь, обнял сына, и так, в обнимку, они вошли в квартиру. — Ну, как ты тут?

— Не скучал, не боялся, не баловался! — быстро протараторил Марк, влюблённо глядя на отца.

— Молодец, — Ларри потрепал его по голове и стал переодеваться.

Убрав хорошие брюки и ботинки в шкаф, рубашку бросил в ящик для грязного белья.

— Пап, — Марк ходил за ним, как приклеенный, — она же совсем чистая!

— Рубашку меняют каждый день, Марк. Особенно белую.

— Ой-ёй! — фыркнул Марк. — Это ж сколько рубашек надо? Часто стирать — она ж разлезется.

— Бельё считают дюжинами, — засмеялся Ларри, застёгивая ковбойку.

— Да-а? — изумился Марк.

Переодевшись, Ларри занялся их нехитрым хозяйством. Стакан Марк вымыл, а с бутылкой не справился. А остальное всё убрал.

— Есть очень хочешь, сынок?

— Ну-у...

— Сейчас пойдём к Бруксу, пообедаем. И купим на завтра еды.

— А ты и завтра уйдёшь?

— А как же. Мне надо работать, Марк.

Марк кивнул. Он это и раньше знал, а за эти дни столько слышал, что иметь работу — большая удача. Ларри накинул ветровку, посмотрел, прилично ли одет Марк.

— Возьми бутылки, сынок.

— Мы их дядюшке Пинки отдадим?

— Конечно. И завтра утром нам их обменяют на полные.

— Здорово!

Ларри рассмеялся. Восторг Марка перед чудесами городской жизни помогал ему держаться, не поддаваясь растерянности. Он не жалел о сказанном Джонатану, но и думать сейчас об этом не хотел. Сделал — и сделал. И всё!

На улице было уже прохладно, но вечер с его гульбой ещё не начался. У Брукса их встретили как старых клиентов — в третий раз ведь обедают. Марк изо всех сил старался есть правильно, не чавкая, не хлюпая и без рук, только ложкой и вилкой. Ларри улыбнулся ему.

— Молодец.

Ларри совсем успокоился и планировал обычный вечер. После обеда они немного погуляют, купят еды на завтра, а потом домой, он посмотрит рисунки Марка, проверит, как тот написал заданные буквы и слова, и если всё правильно, будет читать вслух или рассказывать когда-то прочитанное. Вчера он рассказывал, как старик-отец проверял любовь своих дочерей. А что сегодня? Ну, посмотрим, подумаем и придумаем.

Марк, вздохнув, облизал ложечку от десерта. Ну почему всё хорошее так быстро кончается?

* * *

За две недели снег заметно и вообще... стал другим, не зимним. Днём на солнечной стороне звенела капель и даже лужи появлялись.

Зина шла осторожно, боясь ненароком поскользнуться. И сама не знала: радоваться ей или... Да нет, конечно, радоваться, ведь это же счастье, и Тимочка говорил ей ещё тогда, ну да, в дороге, что хочет детей, и квартиру потому восьмикомнатную просил, а что нету такой, так и в этой им ещё долго не тесно будет, а всё же сердце не на месте...

...Врач смотрит на неё поверх очков и улыбается.

— Ну что, голубушка, третий месяц у вас...

...Зина вздохнула и остановилась у магазинной витрины. Покупать заранее — конечно, плохая примета, но посмотреть да прикинуть — это ж совсем другое, это можно. Коляска, кроватка, а это что? Столик пеленальный? Ты смотри, как придумано ловко, и с ящичками, и... и стоит сколько? Ой, мамочки, господь всемогущий, с ума сойти! А ведь ещё столько всего купить придётся. Ладно, как Тимочка скажет.

Она снова вздохнула и пошла дальше. А совсем ведь весна, ещё день другой такого солнца и потает всё по-настоящему. Диме и Кате сапожки нужны, резиновые, ей говорили, что есть с тёплыми вкладышами, и себе тогда такие же, валенки уже не годятся, промокать будут, пальто у Димы есть, померить надо, вроде там, если вырос, то ещё выпустить можно будет, а Кате придётся купить, а самой-то... ну, пока она ещё в зимнем, а потом что, куртку старую надевать, что ли? Так уж больно страшная, да и не ходит н никто в угонном.

Она шла, жмурясь на солнце, прикидывая грядущие покупки и не думая о самом главном: как она скажет о ребёнке Тиму.

Как всегда, в "неучебные" дни Артём шёл домой не спеша, шлёпая по раскисающей на глазах дороге. Снег стал зернистым, пропитанным водой и совсем по-другому поддавался под ногами. И руки не мёрзнут, хоть он и без варежек. Артём шёл, подставив лицо солнцу, наполовину в слепую. Как всё-таки всё хорошо! Прошлой весной он и не думал, что может быть так хорошо.

Он только-только начал вставать после горячки и всё время мёрз. И хотел есть. А еды было мало. В разорённых имениях уже ничего нельзя было найти. Или там уже жили. Но на работу не нанимали. И они всё шли и шли. Где задерживались на неделю, где только ночевали, где... всё путалось. Он ходил за дедом, покорно делая всё, что ему говорили, а дед вздыхал, называл его в сердцах "варёным", "малахольным" и "снулой рыбой", а мамка утешала, что очунеется, шутка ли — столько в жару лежать... с этих слов он и начал русский язык учить. А сейчас даже странно подумать, что не знал.

Впереди на дороге разлеглась такая сияющая лужа, что он не смог удержаться: разбежался и перепрыгнул через неё. Из-под сапог брызнул во все стороны смешанный с водой снег. А вот и тропка на их проулок. Сугробы заметно пониже стали, ну да, на целый палец больше доски торчат и видно, что перекошены. И снежная баба во дворе как-то накренилась и осела. На крыльцо с визгом вылетела Лилька.

— Тё-ёма-а!

— Ага, я!

Артём взбежал по ступенькам и втолкнул Лильку в сени.

— Ты чего?

— А ничо! — смеялась Лилька. — А мы тебя ждём.

— Ага, — удовлетворённо кивнул Артём, расстёгивая куртку.

— Ну куды, куды...? Валенки-то к печке давай, — высунулась в сени бабка. — Горе моё!

— Я в сапогах, — уточнил Артём, входя в кухню и пристраивая сапоги на просушку.

— Один хрен, — бабка вытащила из печи и бухнула на стол чугун со щами. — Давай за стол. Лилька, деда зови, а этих охламонов где носит? Вы долго валандаться будете, жилы из меня тянуть? Лилька, морду Ларьке вымой.

Артём вытер руки и сел к столу. Он уже знал, что по-другому бабка не говорит, и ругань её без злобы, но всё равно ему всякий раз было не по себе.

— Ну, куды, лба не перекрестивши?!

Он послушно встал, перекрестился на икону.

— То-то же. Как хочешь, дед, а занепременно окрестить надо.

Не переставая ворчать, бабка нарезала хлеб, отлила щей Ларьке в чашку, а то он до чугуна не дотягивается, крутанула в чугуне ложкой, чтоб гуща ровно лежала.

Ели не спеша, серьёзно. Артём уже привычно черпал сразу после деда, поддерживая полную ложку хлебом. Когда дед рядом, бабкина воркотня и ругань уже по хрену, ничего не значит, а потому и не трогает. Щи сегодня были с грибами. Вчера он принёс с работы шампиньонов — работникам по полцены продают и можно без денег, в счёт зарплаты брать. Бабка поворчала, что таких грибов не видала и не едала, и как бы не потравиться часом, а сегодня сварила.

— А хороши грибки, — веско обронил дед. — Ты все, что ли, сварила?

— Ща увидите, — бабка забрала опустевший чугунок и бухнула на стол сковородку, придавленную тяжёлой чугунной крышкой.

Когда она её сняла, оттуда повалил такой пахучий пар, что Лилька с Санькой завизжали, а Ларька полез на стол. Бабка была занята крышкой, и ложкой по лбу щёлкал Ларьку дед.

Жареная с грибами и луком картошка была необыкновенно вкусной. И очень сытной. Так что, очистив сковородку и выпив по кружке киселя, все так отяжелели, что дед, перекрестив рот, сказал:

— Ну, на боковую, мальцы. Чтоб улеглось по-доброму.

Ларька заснул прямо за столом, и дед отнёс его на руках, положил на лежанку, поглядел на залезающих в кровать остальных и сел рядом с Ларькой. А когда горница заполнилась сонным дыханием, тихо встал и вышел.

— К бабке пошёл, — тихо фыркнула Лилька.

— А чо? — сразу откликнулся Санька. — Его дело мущинское.

— Оба заткнулись, — так же тихо скомандовал Артём. — Малого разбудите.

— Тём, — не унималась Лилька. — А вот если дед с бабкой поженятся?

— Дура, они ещё когда поженились! — немедленно осадил её Санька.

— Сам дурак, — не осталась в долгу Лилька. — Я о законе говорю.

— Заткнулись, — строго повторил Артём. — Я спать хочу.

Он — старший, добытчик и кормилец, первый после деда, и Санька с Лилькой замолчали, засопели по-сонному. А Артём лежал на спине, закинув руки за голову и закрыв глаза, и думал. Если дед и бабка поженятся по закону, то что с ними — малыми — будет? На черта они бабке нужны? Ей-то они напрочь чужие, а ночная кукушка дневную перекукует, все так говорят. Ларьку бабка, может, и оставит, а ему с Лилькой и Санькой придётся уходить. А куда? Неохота бросать работу, такой удачи больше не будет, чтоб и заработок хороший, и работа по силам, и относятся хорошо, вон, Силыч сказал, что у него руки ловкие и что его к себе возьмёт, работать с рассадой, а это самая тонкая работа, и плата там соответственная, а Люся Ивановна и Татьяна Сергеевна всегда угощают его домашним и вообще... О! Правильно! Если что, то он к ним и попросится жильцом за работу по дому, они в одном доме живут, вдовы, их мужья братьями были и оба на войне сгинули, вот к ним тогда и пойдёт жить, ну, и Лилька с Санькой с ним. Хуже не будет!

Успокоенный найденным решением, Артём задремал, а потом и вовсе заснул, и не слышал, как дед вернулся и лёг рядом с Ларькой.

И разбудила их уже в сумерки бабка. Хоть и невелико хозяйство, а рук требует. Поспали — и будя. Ларька рассмешил всех, выясняя — это сегодня-сегодня или сегодня-завтра? Но смех — смехом, а дело делать надо.

Обычная домашняя круговерть, ужин, а уроков нынче делать не надо, так чего свет зазря жечь и в кухне, и в горнице. Бабка за прялкой, дед Санькины валенки подшивает, второй слой ставит, от футбола ихнего обувка так и горит. Прямо на полу рассыпаны кубики — на Рождество Ларьке кто-то из соседок подарил, потому как свои из этой забавы уже выросли, так чего им зазря лежать — и все четверо теперь увлечённо перебирают их, подбирают, чтоб картинку выложить.

То, что Артём, взрослый парень считай, так охотно возится с малышами, удивляло и даже пугало бабку. Хотя... ну и что, если малость придурочный, была б жена умная, вертеть им будет куда надо. А так-то парень хороший, уважительный, работящий, на своём заработке уже, а не курит, не пьёт, по гулянкам не бегает, это ведь вон, брандахлыстам, прости господи, пост — не пост, до полуночи песни горланят, да по улицам шатаются, девок будоражат, погибели на них нет.

Наконец картинку собрали.

— И что это? — требовательно спросил Ларька.

Артём не знал, как это называется по-русски, и посмотрел на деда. Тот, со своего места бросив взгляд на сложенные кубики, хмыкнул:

— Терем это. А вон в окне царь-девица.

— Расскажи, — Ларька полез на лежанку к деду.

Дед снова хмыкнул. Начался обычный ритуал упрашивания. Ларька, Лилька и Санька просят рассказать сказку, бабка ворчит, что они деду дыхнуть не дают, потом дед всё равно расскажет... Обычно Артём тоже просил, но сегодня он молча собрал и сложил в коробку кубики. Дед внимательно посмотрел на него и начал рассказывать.

Артём так и остался сидеть на полу, а Лилька и Санька рядом с ним. Дед рассказывал не спеша, со вкусом. И бабка молчала, не встревала, только крутила и крутила своё колесо.

К концу сказки Ларька заснул, привалившись к дедову боку. И как всегда дедова работа и сказка закончились одновременно.

— Ну, и я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а рот не попало.

Дед отложил подшитые валенки и стал собирать разложенный по лежанке сапожный припас.

Бабка, зевнув, перекрестила рот и остановила прялку.

— Засиделись, — кивнул дед и встал. — Тём, тебе в первую завтра?

— Да, — Артём тряхнул головой и встал.

И как всегда, дед, убрав всё, отправился на крыльцо покурить. Артём пошёл с ним. Не курить, а постоять рядом, поговорить.

— Дед, у нас на саженцы записываются. Мне как?

— Пишись, конечно, — пыхнул дымом дед.

Они стояли рядом на крыльце в сапогах на босу ногу и в накинутых на плечи куртках.

— Огород делать надо, не прибыток — так добавок.

Артём покосился на деда.

— Дед, а что, мы и огород сняли? Ну, как горницу.

Дед долго молча курил, а Артём терпеливо ждал, хотя мороз уже прихватывал за уши.

— Женюсь я, Тём, — сказал наконец дед. — Одной семьёй жить будем.

— А мы как же? — глухо спросил Артём. — Мне что, с малыми уходить?

— Дурак ты, Тёмка, — улыбнулся дед. — Мне она жена, а вам бабка, вы ей — внуки. Понял? Сказал же, одной семьёй будем. И дом будет весь наш, и огород, и хозяйство всё.

Артём кивнул, соображая.

— Так оно, конечно, дешевле будет. Ну, чем нанимать.

Дед долго от души хохотал, едва не выронив сигарету.

— Хозяйственный ты у меня, — он взъерошил Артёму с затылка на лоб волосы. — Айда на боковую.

Артём не любил и боялся, когда его трогали, но деда терпел. У деда все права, и не для боли это, и не для другого. Дед же знает, кто он, кем был до Свободы, и никому не сказал, и вообще...

После крыльца в доме даже жарко и пахнет жилым теплом. Они на ощупь пробрались к свои постелям и легли.

Артём, как всегда, подвинул Саньку — тот раскидывается, руки и ноги во все стороны на всю длину, а Лилька всегда клубочком сворачивается — и вытянулся на краю. Одеяло ватное, тёплое. Ну что ж, если как дед говорит, одной семьёй, то, может, не так уж плохо и будет. Он устало закрыл глаза. Завтра ему в первую, и завтра уроки делать, русский, английский, арифметику, а по истории им рассказывать будут, пока они плохо читают, то не по учебнику, а с голоса учат, интересно, а сеянцы и рассада совсем разные, на какие же записываться, он даже не знает, что есть в огороде, а чего нет, а с бабкой разговаривать он не любит, она, как надзиратель, ворчит и ругается, и командует, пусть дед у бабки выспросит, а он уже у деда узнает всё... Мысли были спокойные, сонные.