Убить менестреля Часть 2

— А вот здесь ты неправ, — добродушным тоном промолвил Шаман, не меняя выражения глаз. — Деньги и для людей кое-что значат, но значат совсем не то. А уж по вопросу о том, кем даны деньги и кто миром денег управляет, наши позиции отличаются и вовсе кардинально.

— А кем даны деньги? — спросил Джок. Вопрос интересовал его и сам по себе; а кроме того он видел, что Элоиза внимательно прислушивается к разговору, не отнимая, впрочем, рук от лица.

— Эльфы и люди, — назидательным голосом начал Шаман, будто читая лекцию студентам, — считают, и это записано в их священных книгах, что миром денег правит Творец. Он по собственному выбору назначает распорядителей земных богатств, с главной инструкцией — заботиться не об их приумножении, а о приумножении богатств духовных. Творец даёт некоторым эльфам и людям деньги с тем, чтобы они ими правильно, то бишь творцеугодно, распорядились — дали работу своим соседям, помогли вдовам и сиротам, накормили голодного, утешили плачущего, исцелили больного! А если некто распоряжается деньгами неправильно, то после смерти ему... в общем, будет гарантирована масса неприятностей. Эта идея и лежит в основе человеческой и эльфийской экономики — всем делись с ближним.

— И это работает? — изумлённо выдохнул Джок. — Но ведь соображения выгоды... частная предприимчивость... свободная конкуренция, наконец — разве можно без них?

— И к чему это всё нас привело?.. — начал было Шаман, но его прервала Элоиза резким вопросом:

— А гномы? Почему вы не упомянули о гномах?

Шаман вздохнул и после паузы ответил:

— Гномам эта идея показалась излишне аскетичной, и они её несколько... переделали. Они убеждены, что Творец дает некоторым гномам деньги с тем, чтобы распорядитель потратил их часть на творцеугодное дело, а остальное — по собственному усмотрению. Кто эту часть не потратит по назначению, тому после смерти... будет очень несладко. Поэтому, даже самый большой пьяница, грабитель или казнокрад считают совершенно необходимым некоторую часть награбленного и наворованного пожертвовать бедным, на вдов и сирот. Соответственно, в основу экономики гномов легла заповедь — не дай ближнему совсем уже умереть с голоду.

— Неправда! — выкрикнула Элоиза. — Гномы не грабители и не пьяницы! Мы не такие!

— Не все такие, — безжалостно парировал Шаман. — Но такие среди вас встречаются. Будешь отрицать?

Элоиза опустила голову и отрицательно покачала головой с видом крайнего расстройства.

— Но не переживай, — попытался утешить её Шаман. — Есть разумные куда хуже во всех отношениях.

— Кто же?

— Орки, — не сдержавшись, быстро ответил Джок, заметив, как густо покраснела гномка от этого короткого слова.

— Верно, — кивнул головой Шаман. — Орков... вернее, оркское руководство все эти идеи не слишком устраивали. И они оказались подвергнуты очередной переделке. В результате в глазах орков концепция стала выглядеть так: Творец дает деньги только заведомо хорошим оркам. Поэтому как бы они ни тратили деньги — это творцеугодные траты. Чем больше у орка денег — значит, тем он угоднее Творцу. Эта идея и легла в основу оркской этики — зарабатывай как можно больше любыми способами, а ближнему дай одну медную монетку и пусть он ни в чём себе не отказывает.

Джок и Элоиза подавленно молчали. Слов не было.

— Но и это не самое плохое, — продолжил свою импровизированную лекцию Шаман.

— Что же может быть хуже? — возмутилась гномка.

— Кто же может быть хуже? — поинтересовался Джок.

— Гоблины, — вздохнул Шаман. — Они довели концепцию до её окончательного вида, до идеала, вернее, до антиидеала: Творец выделяет деньги только самым-самым творцеугодным, а все остальные противны Творцу, и их после смерти... поджидают серьёзные беды вкупе со всевозможными страданиями. Поэтому давать им деньги ни в коем случае нельзя — это противно желанию Творца. Соответственно, экономика, внедряемая гоблинами (в том числе и в оркское общество), хорошо описывается подлым вопросом: если ты такой умный, почему ты такой бедный?

— Меня много раз упрекали этим вопросом, — глухо пробормотал Джок. — И ведь возразить нечего.

— Если не поддаться на подмену понятий, то очень даже есть чего. Подумай сам.

— А мне вот что непонятно? — Элоиза наморщила лоб. — Почему же те, у кого денег мало, с этой гоблинской концепцией мирятся?

— Хороший вопрос, — одобрительно крякнул Шаман. — Кому денег не досталось, подумали, подумали и решили — Творец столь мерзким типом, как его рисует гоблинская экономическая модель, быть не может. Значит, деньгами заправляет его извечный враг — Моргот, он же Чёрный Властелин. Те, кто наворовал больше всего денег, прикинули эту идею на вес и решили, что она удачно дополняет идею о "воле Творца". Ну кто же в здравом рассудке попрет против Чёрного Властелина? Он же ещё на этом свете может организовать... того этого. И с тех пор эту идею широко пропагандируют. И когда в неё поверит достаточное количество разумных — мир содрогнётся.

Шаман замолчал, словно покрытый изморозью. И лишь в его глазах гасли отблески пламени — будущего огня, который будет пожирать мир, заставляя его содрогаться.

— Что же делать? — растерянная Элоиза смотрела на орков широко распахнутыми блестящими глазами. Джок понимал: у неё в воображении рассыпалась картина мира, который, быть может, не всегда был удобным и приятным, но он был надёжным, он попросту был. А теперь у неё из-под ног выскальзывала столь надёжная опора, и другой не существовало, держаться внезапно оказалось не за что... Не за что?

— Нужно бороться, — твёрдо сказал Джок, поворачиваясь на лежанке и спуская ноги на холодный деревянный пол. — Не бойся — мы защитим мир... и тебя вместе с ним, — добавил он, заметно сконфузившись.

— Но как?

— Очень просто: сразив Чёрного Властелина, — ответил Джок, усмехнувшись при виде ошарашенного лица Элоизы. — Помогите мне подняться. У нас масса дел — и совсем мало времени.

Джок красивым росчерком клинка завершил очередной канон, и, тяжело дыша, остановился. Мороз пощипывал исходящий паром вспотевший торс, пощипывало глаза, утоптанный снег приятно поскрипывал под ногами. Руки словно налились свинцом, едва залеченную ногу подёргивала возвратившаяся боль — вернее, пока ещё слабая и хилая её предвозвестница, что всего лишь заставляет ногу ныть, а не жжёт её, как огнём.

Может, сделать передышку? — подумал Джок. — Вернуться в тёплый дом, сесть у пышущей жаром печи, вытянув уставшую ногу, помочь Элоизе с приготовлением обеда, а тои перемолвится с нею словечком — тихонько, чтобы не отвлекать Шамана, занятого своими записями...

Как всегда в последние дни, возникший перед глазами образ Элоизы придал злости: Джок сцепил зубы, неловко перетоптался с ноги на ногу, поднял ятаган — и мир растворился в сверкающих бликах солнца на металле.

— Движения бойца своеобразны сами по себе, и связки — тоже, и всякий раз исполняются по-другому — если, конечно, ты Мастер клинка, а не подмастерье, — часто повторял старый учитель Джока. Его не любили и побаивались — он был строгим, требовательным... и добрым. Джок будто наяву услышал его голос:

— Движения бойца — великолепный в своей непредсказуемости, стройно организованный хаос, переливчатый, как сияние алмаза, и строгий, как его грани. Боец ловит блики и радуги и претворяет их в нечто единое, цельное... Джок, ты хотя бы видишь этот алмаз — другие не могут и этого. И твоя задача — всего лишь огранить самоцвет битвы, чтобы он сиял именно так, как тебе нужно, а не иначе. Да, ты знаешь, каким движением отшлифовать до полной чистоты ту или иную грань... всего лишь отшлифовать. Подмастерье, но не гранильщик. Мастак, но не Мастер.

Как и всегда, орк пытался поймать неумелыми... недостаточно умелыми движениями солнце, живущее в бликах и радугах, поймать его, заставить служить, подчиняться... иногда это даже удавалось. В такие моменты орк ощущал невыразимое счастье единения с миром... не со всем миром, а со своим миром битвы. Но солнце ускользало, блики рассыпались в разные стороны, горный ветер хлестал по щекам — наотмашь, и полуденное солнце смеялось прямо в лицо.

А Джоку хотелось заплакать — от детской обиды.

Даже тогда, во время учёбы.

Товарищи подсмеивались над ним — за глаза, конечно, за спиной — вместо молодецких забав и развлечений глупый Джок тренировался на фехтовальной площадке до умопомрачения, отшлифовывая свои невозможно, нереально быстрые движения, которых и так с лихвой хватало для получения зачёта. Товарищи считали его тронутым, хотя задирать боялись — но в их глазах царила насмешка. И лишь во взоре старого учителя горели искорки уважения.

Но орк не обращал внимания ни на насмешки, ни на уважение. Ему было всё равно. В своих сокурсниках его приучили видеть будущих конкурентов, способных перебежать дорожку в погоне за карьерным ростом — и Джок рассматривал их как врагов. А учитель получал за свою работу деньги, и поэтому орки считали себя ничем ему не обязанными.

Более того, истории про эльфов, исступлённо уважающих своих учителей, служили поводом для постоянных насмешек над остроухими и причиной постоянных издевательств над учителями. Как объявлялось вслух — чтобы тем жалованье не казалось легко доставшимся и, как подразумевалось — чтобы как можно сильнее отличаться от эльфов. Джок редко участвовал в этих проделках, не видя в них ни малейшего смысла. А после одной из них, последней — зарёкся навсегда. Тогда шестеро здоровенных соучеников подговорили Джока напасть на закате на старого учителя фехтования и как следует отбить ему бока дубинами.

В ходе нападения Джок впервые увидел, на что способен настоящий Мастер. Шестерых орков сухонький старичок с деревянной тросточкой разметал во мгновение ока, после чего схватился с Джоком. Во время этого боя последний понял, что чувствует щепка, подхваченная водоворотом. По сравнению с мастерством учителя его умения, которому завидовали соученики, которое он так долго выковывал и которым втайне гордился, просто не существовало. Любая попытка сплести узор либо разрушалась, либо поглощалась узором учителя, сияющим гораздо ярче и сильнее.

Когда Джок, мокрый как мышь, выронил своё оружие и брякнулся наземь, потому что ноги его не держали, стояла уже глубокая ночь. Учитель, даже не запыхавшийся, стоял над ним, небрежно помахивая тросточкой. После чего развернулся и шагнул прочь. Остановился.

— Надеюсь, ты усвоил урок, — бросил через плечо.

И зашагал прочь шаркающей старческой походкой.

Да, учитель, я усвоил твой урок — слишком поздно, но усвоил, — с раскаянием подумал Джок. — Тогда я решил, что главное — это сила... но я ошибся. Не сила помогла тебе разбросать шестерых противников, играющих накачанными мускулами, как нашкодивших котят. Не сила помогла тебе одолеть меня, вместе с моей молниеносной реакцией, молодой сноровкой и задором! Тебя вело нечто высшее. Слияние с миром до такой степени, когда правильные движения клинка рисуют идеальные грани бриллианта, а неловкие, вырывающиеся из общего ритма безвозвратно его портят...Точно так же и малейшие искривления души должны представляться чем-то настолько отвратительным, настолько неправильным... а то и вовсе помешают достичь этого трогательного единения!

Поражённый неожиданной загадкой, Джок замер — и рукотворное солнце, до того послушно сиявшее в клинке занятого своими мыслями орка, обрело свободу. Раньше это бы расстроило его чуть ли не до слёз, но теперь Джок лишь усмехнулся. Память и снизошедшее понимание бились в нём радостными струнками, и орк подчинился их порыву, не сопротивляясь миру, не переделывая его под себя, не переламывая через колено — а вписываясь в гармоничную картину мирозданья, лишь немного смещая оттенки... чуть-чуть.

Джок по-прежнему не знал, сколько граней у самоцвета... но держал его в руках! Орк поворачивал его то так, то этак, и радуги послушно выплескивались навстречу полуденному солнцу. Теперь все обрело смысл и ничто не казалось странным. Он плясал, как ветер, как лист на ветру, как тень листа — то огромная, распростертая вширь, то крохотная и узкая, как ресница. Ветер нёс его сам, и Джоку легко было плясать с тенями наперегонки. Усталость исчезла вместе с болью в раненой ноге, растворилась в необычайно синем небе. Орк не просто исполнял канон — он пел, он танцевал, он творил, вращая мир вокруг себя и чувствуя его одобрение.

Как жаль, что каноны такие короткие!

Орк остановился, пройдя их все, подняв ввысь взор, сияющий нездешним восторгом, словно душа его все еще покачивалась на крыльях ветра. Впрочем, так оно и было.

— Здорово! — восхищённое восклицание заставило Джока обернуться.

Элоиза в наброшенном полушубке стояла за его спиной — давно стояла, орк это чувствовал отблесками недавнего всепонимания. И ещё он ощущал в ней некую недоговорённость, словно она и хотела что-то сказать, и одновременно боялась.

— Рад, что тебе понравилось, — улыбнулся Джок, и, охваченный внезапным порывом, предложил:

— Хочешь, я и тебя научу?

К его огромному удивлению Элоиза отрицательно покачала головой.

— Но почему? — тихо спросил орк. — Раз фехтование тебе понравилось, значит, причина во мне... Ты не хочешь учиться у меня... у презренного орка! — с неожиданной горечью закончил он.

— Нет! — Элоиза подбежала к нему, схватила за руки, заглянула в глаза снизу вверх. — Дело не в тебе... ты хороший! Дело вот в нём, — гномка указала на ятаган в руке Джока.

— А что с ним не так? Хороший клинок, прочная сталь, удобная рукоять...

— Да при чём здесь это?! Сталь, рукоять... ты ещё про балансировку расскажи! Главное ведь в клинке то, что это — орудие убийства.

— Тысячелетиями воины почитали свои клинки, — сказал мертвенно побледневший от обиды Джок. — Веками клинок был символом славных побед, отваги и доблести!

— Веками клинки только убивали, — уверенно и спокойно, словно речь шла о чём-то простом и обыденном, ответила Элоиза. — Клинок — орудие разрушения, а слова о его славных победах, отваге и доблести придуманы, чтобы оправдать ремесло убийцы. О славных победах хорошо рассуждать в палатке командующего, далеко от сражения, мановением длани посылая солдат в бой! А вот попробуй, зайди в лазарет после "славной победы"! — гномка язвительно выделила последние слова, заставив их потерять какую-либо привлекательность. — И посмотри на следы, оставленные твоим "символом"!

Джок зажмурился. Он ощущал всей своей сутью, что собеседница неправа, но как суметь возразить, чтобы слова, подобно разящему клинку, попали точно в цель? Перед мысленным взором орка сплёлся словесный лабиринт, состоящий из бриллиантов, и орк внезапно ощутил порыв вдохновения.