Изменить детство

— Ну, если хватает... а что ниже не сел, за бонами?

Он посмотрел недоуменно.

— Там! — махнул рукой мужик. — За бетонным спуском к воде боны раньше стояли, там топляка немеряно! На нем рыба и пасется! Ты что, не местный? Здесь же комбинат был, отсюда и аж до отстойника! Лес принимали, все делали! Такое производство было! И работали спокойно, и зарплата была, и всем хватало! Все развалили хреновы перестройщики!

Он сразу понял, что имелось в виду под невинным "всем хватало". Тащить всем хватало. Он глянул искоса на мужика и вдруг понял, что он — из детства. Это он слонялся с компанией дружков по школьным коридорам, толкал младшеклассников и грязно подшучивал над девчонками. Это он болтался с компанией у магазина, отбирал копейки у одиночек. Это он, жирная рожа, верховодил потом на танцах, бил "чужих". Именно он прохаживался с пьяными дружками по местному пляжу, поигрывая финкой. И он же потом сидел в ДОКе на выгодной работе, где можно хорошо зарабатывать, ничего не делая, никого к ней не подпускал. И он же тащил все с ДОКа... Какие перестройщики?! Он же и растащил потом ДОК так, что одна трава осталась да бетонные обломки... и теперь, прожив сытую обеспеченную жизнь, стоит рядом с хозяйским видом. Если б требовался ему этот берег, наверняка приказал бы убираться, а для надежности приехал бы не один, а все с теми же дружками. Но местная бедная рыбалка его не интересует, наверняка едет сети проверять.

— Стерлядку-то всю выгреб? — усмехнулся он.

Мужик мгновенно переменился, глянул настороженно. Учуял безошибочно врага! Потому что бросил он свой вопросик, не просто так, а как милицейский следователь, который все видит и знает, только руки пока не дошли прижать вора. Снисходительно сказал, с намеком, мол, бегай пока что, но недолго.

— Да какая тут стерлядка... — пробормотал невнятно мужик, развернулся, и вскоре мотоблок утарахтел прочь. Он был уверен, что обратную дорогу мужик выберет подальше от берега. На всякий случай. У таких чутье на опасность звериное.

Вот оно как. Оказывается, дар инопланетян и в реальной жизни работает. Ну, что-то подобное он предполагал. Что в реальной жизни, что во сне он один и тот же, разве не так?

Чего он не предполагал — что дар сработает именно так. Вернее, в том числе и так.

Он ведь просил себе дар убеждения. Самое обычное, ничуть не волшебное умение убеждать других в своей правоте. Таким умением, например, владеют "воры на доверии", те же следователи, да мало ли кто еще. И вот теперь он тоже. Важное открытие.

Но другое открытие было гораздо важней. Детство не ушло. Оно здесь, рядом. Вместе с прошлым. Это следовало хорошенько осмыслить.

7

— Не бойся, прыгай!

Одноклассники-первоклассники выжидательно смотрели на него из ямы. А он — на них. Да, был такой момент в детстве, точно. На склоне горочки у дороги выкопали яму под фундамент для памятника героям революции, и они, первоклассники, туда прыгали с замирающим от страха сердцем. Причем прыгать было не страшно. Пугала мысль, что обратно не выбраться. Яма-то — огромная, глубокая. Для первоклассников. Аж два на три и в глубину почти два метра. Но сейчас он хорошо видел, что выбраться можно. Одна из стенок котлованчика не вертикальна, и ямочка в ней имеется в нужном месте. Если с разгона упереться в нее ногой да толкнуться, руками как раз уцепишься за край ямы. А дальше только подтягивайся, извивайся, ползи, протирай школьным пиджачком глину котлована, землю и траву... Это его сейчас и остановило. Тогда, в детстве, он спрыгнул, потом вылез и сестру сюда привел, чтоб тоже спрыгнула, это ж жуть как интересно. А сейчас вспомнил усталое лицо мамы, еженедельные воскресные стирки, лопнувшую кожу на ее руках, капельки крови — и не решился. И одноклассник Миша рядом осторожно заглядывает в яму и тоже не прыгает. Но он и в реальной истории не прыгнул. Не к лицу ему в глине играться, бабушка заругает. Потому что у Миши — очень хороший школьный костюм. Не темно-синий колючий ширпотреб, а очень качественный костюмчик серо-голубого цвета, всегда отглаженный, безукоризненно чистый — и белая рубашка на последнюю пуговку застегнута. Аккуратный мальчик этот Миша, по улицам не бродит, за ним бабушка присматривает. Книжки красиво обернуты, тетради изящно подписаны, не шумит, не болтает на уроках и по партам не прыгает на переменах. И хотя в учебе ничего из себя не представляет, его всегда ставят в пример и хвалят. И будущее его понятно даже без собственно знания будущего. Если мальчик уже в первом классе понимает, как себя надо вести для успеха в обществе, чего тут гадать. Школа-комсомол-партия и умение подстраиваться под желания начальства как гарантия карьерного роста. И семья как платформа для успешного старта. Красивые костюмы — они же не из воздуха появляются. Это дефицит, к которому не всякий допущен. Родители Миши — допущены, и это очень много значит и в социалистических шестидесятых, и вообще всегда. И вот этот Миша — он же и в будущем живет, в капиталистической России, и руководствуется теми же правилами подкупа, доступа к деньгам и дефициту, что и его родители, и он сам. И одноклассники-первоклассники — он ясно представлял их будущее. Будут учиться по минимуму, как все, не слишком утруждаясь. Как все, нацепят октябрятские значки, потом пионерские галстуки, не задумываясь, что это значит. Для них — ничего, лишь бы взрослые отвязались. К восьмому классу начнут покуривать в школьных туалетах и попивать вермут в кустах у стадиона. Устроятся через родственников на приличную работу и просто проживут отпущенное им судьбой, с пятничными пьянками и побоями жен и детей. Причем искренне считающие, что за дело. Очень хозяйственные, в меру работящие, в меру вороватые — коренной рабочий класс. Как положено, кто-то отсидит по мелочи — за воровство или пьяную драку. У каждого на руках не будет хватать пары пальцев — верная примета, что пьяными лезли к станкам. И ничего им от жизни особого не надо, водка же и так есть, за любую услугу несут. Могучая поросль сквозь века, из царских времен в коммунизм, несущая в своих жилах древние изуверские традиции человеческого общества. И он, одиночка, против нее со своим жалким даром убеждения и наивным желанием... желанием чего? В некоторых христианских течениях это называлось "подняться душою до бога". В каноне большевиков — построить светлое будущее. В принципе одно и то же, если вдуматься. И тут возникает закономерный вопрос — а оно надо ему, биться за светлое будущее для всех, если это будущее никому особо не требуется? Живут сейчас, точно так же будут жить при капитализме... Из-за ростков новой социалистической генерации людей, как написано в одной хорошей книге? Интересно, где Королюк их увидел, эти ростки? Разве что в Питере, в элитной школе с углубленным изучением предметов? Кстати, те еще рассадники будущих "эффективных менеджеров".

Он развернулся и побрел домой в глубокой задумчивости. Одноклассники проводили его озадаченными и слегка испуганными взглядами. Понятно, засекли чужого своим острым звериным чутьем. Наверно, такими взглядами его теперь часто будут провожать. И ничего критичного, бывало такое и в реальном детстве. Он и в своем обычном состоянии не очень-то совпадал с массой.

Ноги привычно провели его по улице Пасиковского мимо родного барака на берег реки. Пасиковский... один из тех, кому поставят памятник на месте котлованчика, в который только что прыгали одноклассники. В обиходе поселок назывался попросту Стеклозавод, но на самом деле гораздо громче — поселок Памяти 13 Борцов. Надо полагать, борцов за революцию. Они, первоклассники, в наивности своей разделяя гражданскую войну на белых и красных, пристали в свое время к учительнице с этим вопросом. Сейчас забавно вспоминать, как она ерзала и крутилась, не решаясь сказать правду и не желая врать. Врать не любили, кстати, вовсе не из-за "ростков новой генерации людей", а скорее наоборот, по старым деревенским привычкам. В деревнях вранье сильно не одобрялось на чисто бытовом уровне — нельзя в совместной работе полагаться на того, кто врет тебе в глаза. Потом, много позже учителя подтверждали не моргнув глазом — да, большевики, да, красные. А тогда, в шестидесятых, в Стеклозаводе жило еще много тех, кто помнил гражданскую. И все знали прекрасно, что были Борцы и не большевики, и не совсем красные. О марксизме они если и слышали, то разве что краем уха. Мужики боролись без всякой идеологии за себя, за вполне понятные, привычные вещи: против насильной мобилизации в колчаковскую армию, против продовольственных реквизиций, проще говоря, грабежей, против адовых условий труда на заводе... Просто пошли немножко дальше, не только о себе озаботились, но и о всех, создали тайную организацию... Их, конечно, тут же выдали добрые соседи и благодарные коллеги по работе, мужиков повязали и расстреляли. Вот и вся история с Борцами. Колчаковцев потом силами вот таких неравнодушных мужиков разбили, организовали целые партизанские армии с очень причудливой идеологией, где христианство сочеталось с языческими общинными обычаями — ну и пара лозунгов от большевиков и эсеров туда же затесалась — потом советская власть укрепилась достаточно, чтоб и сами эти армии прижать к ногтю... а Борцов причислили к павшим в боях за революцию. Переименовали в их честь поселок, улицы, монумент поставили. И все бы ничего, люди достойные и жизни отдали не только за собственное благополучие, но и... да, за светлое будущее. И если б не врали вокруг их имен, было б совсем хорошо. А так — как доверять в совместной работе тем, кто врет тебе в глаза? То есть коммунистам? Вот и пошла идеологическая трескотня впустую, не задевая ничьих ушей. Вроде и мелкое вранье, безобидное, но... вранье вообще-то мелким не бывает. Как и безобидным. Да и не единственный это случай с Борцами, а один из великого множества.

Мимо, не глянув на мелкоту, прошагал сутулый старшеклассник. Несколькими прыжками с камня на камень пересек реку и пошел себе дальше по тропе, аккуратно держась середины, потому что по обочинам росла череда, так называемые "собачки" — прицепится к штанам, замучаешься выдирать. Ну да, вот такая она, река Кача: страшная, полноводная весной, сметающая к черту все временные мостки, заливающая пойму до поселковых улиц; приятная речушка с пескарями, сорожкой и окуньками в начале лета; и жалкий ручеек все остальное время. Курица вброд перейдет или вот старшеклассник.

Поселок вообще-то считался левобережным, но и на правом берегу жили крохотной улочкой, чем-то вроде обособленной деревеньки. Жили там ради подсобного хозяйства и скота — и под огороды места много, и коров можно пасти прямо под окнами. А что половодьем каждую весну заливает — так то терпимо, потому что ненадолго. Вода пришла и ушла, а огороды остались, знатные огороды, не то что в поселке возле бараков, где только цветочки посадить. Они с сестрой как-то забрели туда — не понравилось. Кривые низенькие дома, заборы из жердин, лай собак и настороженные, неприветливые взгляды взрослых. Милая особенность социализма: чтобы выжить, нужно сбиваться в кучки взаимопомощи и крепко защищать свое от чужих. Не зря мама так дорожила дружбой со своим земляком — хоть какая-то, но поддержка в отчаянных ситуациях и ей, и ему. Он точно помнил, например, что родители по выходным ходили к земляку помогать на покосе. Мамин земляк держал корову, а ей нужно три тонны сена на зиму. Где хочешь, там и доставай. По маленьким таежным полянкам, по безлесым косогорам — скоси, просуши, собери, заскирдуй и вывези, а где технику достать, думай сам. Под комарами и мошкой, под палящим солнцем. Адов труд. И на все про все — пара летних недель, которые, может, выдадутся сухими и солнечными, а может, и нет. И второй отпуск никто не даст. Тут только помощь родни, свойственников, соседей и земляков спасала. Ценилась любая общность. Пусть за столом пьяные драки, но на покос — всей толпой. А как иначе? Иначе кто тебе привезет по знакомству дрова? Вспашет огород? Поможет с мебелью? С забоем свиньи? С прорвой прочих неподъемных дел, от которых отстранилось государство?

Старшеклассник, все так же сутулясь, прошагал мимо брошенного бульдозера и скрылся из виду. Бульдозер... помнил он и его. Это из той серии, где добро не остается безнаказанным. Кача летом — ручеек, купаться негде. Вот начальник Дорстроя и сделал доброе дело — отправил бульдозер, и тот за полдня нагреб приличную дамбу. Потом у него кончилась солярка, бульдозерист закрыл кабину и исчез на несколько дней. А когда объявился вновь, с матами выяснил, что мальчишки ему из двигателя выломали все медные трубки на пугачи. Старший брат, кстати, ломал в том числе, а он подпрыгивал рядом от страха и любопытства. Пугач получился знатный, запруда тоже, купались в пруду и дети, и взрослые, купались да нахваливали — а бульдозер так и простоял у реки до осени брошенным. Ничья благодарность не смогла его уберечь. Ибо не было ее, благодарности. Взрослые сочли заботу начальника Дорстроя естественной, типа ему положено, а мальчишкам очень были нужны пугачи, а медных трубок иначе не достать.

Он поморщился от неприятных мыслей, хотел присесть на портфель, но вовремя передумал. Там же чернильница, там перьевая ручка и карандаши, не то что садиться — на бок портфель класть и то нежелательно. Они, правда, ими регулярно бились после школы...

Запруду потом смыло по весне, но сначала знатно подтопило заречную улочку, так что больше реку не перегораживали... Он снова поморщился. Сколько ни уходи в воспоминания, от неприятного вопроса никуда не деться. А он таков: а стоит ли вообще вмешиваться в жизнь людей, а? У них и так все налажено, все как-то функционирует несмотря на происки государства, все как-то исхитряются жить. И многие даже довольны — из тех, кто устроились по жизни лучше прочих. Так стоит ли вмешиваться, а? Куда он со своим жалким даром убеждения против отлаженной жизни огромного государства? Но главное — надо ли это кому? Вот вопрос посерьезней, чем "быть или не быть".

На самом деле вопроса как такового не было — потому что он давным-давно получил на него ответ. Жизнь длинная, много чего произошло. И был в армии момент, когда стояли они с приятелем на комсомольском собрании, и приятель, бледный от волнения, выговаривал комсомольцам-офицерам, что не херней надо бы заниматься в армии, а боевой учебой. Вот такой был забавный выверт: в армии единоначалие, но на комсомольском собрании имеешь право высказать все, ибо все комсомольцы все равны. Теоретически. Практически же после собрания один из офицеров ласково посоветовал заткнуться, а лейтенанту-комсоргу пообещал начистить рожу, чтоб впредь не допускал таких безобразий. Что, кстати, офицеры и сделали. Но дело не в распустившихся офицерах, а в приятеле. Обычный парень, а всего-то и хватило месяца откровенных разговоров о жизни и поддержки не очень умного комсорга, чтоб решился товарищ на настоящий поступок. И других примеров хватало, когда люди преображались при появлении хотя бы призрачной надежды на честность. Так что знал он, точно знал, что люди страстно ждут от государства справедливости. И голос свой не подают исключительно из-за недоверия к начальству. Нельзя полагаться в серьезном деле на того, кто врет тебе в глаза, как уже было сказано. А в социалистическом отечестве вранья было... немеряно.