Изменить детство

Изменить детство

1.

Управлять снами он умел с детства. Это просто: смотришь со стороны на действие, потом решаешь, что так не пойдет, а пойдет вот как, по-нашему. Ну и представляешь, как именно. А потом оно само работает, в соответствии с логикой ситуации и заданными характерами. Остается посматривать со стороны и иногда поправлять, мол, вот тут лучше жесткость проявить, а здесь слегка нежности добавить. На самом деле не иногда поправлять, а постоянно, если честно. Характеры во сне задаются по умолчанию те самые, из реальности, и поступают герои тоже как в реальности, а вот этого как раз и не хотелось бы. Хотелось бы быть резким и решительным, и властным, и уверенным. Но для этого, увы, надо поправлять каждый свой шаг во сне. И шаги коллег по незримой сцене — тоже. Но ему не надоедало. Хотя бы во сне стать тем, кем... нет, не хочется быть — кем можно гордиться. Он-то сам по себе ничего из себя не представляет. Всех достоинств — сумел прожить довольно длинный срок. Тоже достижение, между прочим, не каждому удалось. Но и не повод для гордости.

Но в этот раз и управлять сном не получалось. Вылез откуда-то чертов динамик переносного радиоприемника и не желал подчиняться воле автора сна. Откуда? Он его не заказывал. Впрочем, неудивительно, во сне часто вылазит всякое. Что удивительно, со всяким он давно научился ладить, а конкретно с этим — никак. И что это за странный фон? А, понятно, его комната из детства. Вот комната подчинялась легко, по мысленному усилию послушно сменилась светло-зеленым фоном. И радиоприемник на нем, скотина упрямая. Вместо Наташки Гуляйкиной, одноклассницы из детства, между прочим.

— Пшел вон! — не вытерпел он.

— Борис Святославович! — обиженно произнес динамик, и ему стало неловко. Действительно, взял и оскорбил... непонятно кого, но явно незнакомца. Ни за что, по сути. Ай как стыдно.

— Вы готовы контактировать? — деловито осведомился динамик.

В детстве он бы честно ответил, что да. Да и во взрослом возрасте тоже. Ведь действительно готов. Но под старость что-то многовато плюх стало прилетать за доверчивость и откровенность, так что вместо ответа он спросил:

— С кем?

— Ну... инопланетный разум мы. Исследователи.

— Готов, — вздохнул он.

И стоило упираться, все равно пришел к тому же. Себя не переделать.

— Мы, собственно, социоисторики, — так же деловито продолжил динамик. — Изучаем вашу цивилизацию...

— Только изучаете?! — вырвалось у него.

— Требуется подтолкнуть развитие? — с непонятным весельем догадался динамик. — Умными советами условному Сталину? А вы желаете? Хорошо, вот вам первый совет: текущий президент ваш совсем не к месту! Уберете — развитие общества получит импульс положительной динамики в пределах тринадцати условных единиц. Продолжать?

Ему снова стало стыдно. Получил? Получил, аж щеки горят. Убрать президента. Ну-ну. Как?! Что может лично он? Инопланетян просить? А может, пусть они тогда за него и жизнь его проживут, а? И жизни всех остальных? Если сами ни на что не способны? Вот и веселье динамиковское стало сразу понятным. Смеются над ним, дурачком.

— ... значит, изучаем вашу цивилизацию. И обязательным пунктом в нашем исследовании идет личностная оценка аборигенами собственной истории. В чем вас и просим поучаствовать.

— Личностные оценки субъективны и очень разнятся, — буркнул он. — Вплоть до противоположных позиций. Моя оценка нашей истории не является эталоном, сразу предупреждаю.

— В том и ценность! — обрадовался динамик. — Не только вы оцените! А мы сравним! Ну, что вам объяснять, вы же все понимаете!

— Спасибо, но нет, — твердо отказался он. — В волонтерских движениях участия не принимаю принципиально.

— А что так? — искренне удивился динамик.

— Нет времени работать за бесплатно, — честно сказал он. — И желания нет. Много вас таких.

Теперь, кажется, стыдно стало динамику. Ну, значит, не совсем пропащие наглецы эти инопланетные исследователи.

— Время на самом деле есть, — сконфуженно пробормотал динамик. — Это же все во сне.

— Что — все? — не понял он.

— Во сне вы снова проживете свою жизнь. И напишете мемуары. Или дневники. В произвольной форме. Вот они нас и интересуют.

Он почувствовал, что его ловят на крючок. Он и сам хотел писать мемуары. Только понимал, что никому они даром не сдались, потому и не решался. Надо же, какая ценность несусветная — воспоминания обычного советского рабочего! А тут — хороший такой крючок. И наживка очень завлекательно шевелится. Читать будут! Как минимум один чел... то есть инопланетянин! Интересно, во сколько землян конвертируется прочтение инопланетянином? Цифра представляется заманчивой...

— Чем заплатите? — со всей возможной иронией поинтересовался он.

— Всем! — моментально откликнулся динамик. — В рамках сна, разумеется!

— То есть мне приснится чемодан долларов? — усмехнулся он. — Ну спасибо.

— Борис Святославович! — растерянно сказал динамик. — А... что тогда? Мы бы и рады, но в реальности никак! Ну почему вы не соглашаетесь? Во сне мы можем многое! Вы проживете еще одну жизнь! День за днем, минута за минутой, во всей полноте чувств! Ну разве вам не хочется еще раз попасть в детство?

Он представил и содрогнулся. Хочется ли ему? Да ни в жизнь! Это герою Королюка в детство заново — счастье. Еще бы — Питер, обеспеченная интеллигентная семья, элитная школа, суперспособности на уровне божественных! Это герою Петрова в детство, как в рай! В южную жемчужину у моря Одессу, к заботливой, обеспеченной, любящей мамочке-еврейке! Это... да что тут перечислять, и так все ясно! А не желаете ли в маленький поселок на окраине страны, в грязь по колено, в типичную, мать ее, сельскую школу глубинки, а? Слабым мечтательным мальчиком не от мира сего? Вырвался когда-то из детства в город, в самостоятельную жизнь, и ни разу не пожалел!

— Так, — озабоченно оценил динамик. — Проблема. Но есть решение. Там, во сне, вы вольны изменить реальность. В любую потребную вам сторону. В границах физики мира, естественно, фантастику у нас другие группы изучают... ну как?

— А как? — снова усмехнулся он. — Если в границах мира? Я же останусь собой. И мои родители тоже. И все окружающее. А поезд, поставленный на те же рельсы, едет туда же, если вы не в курсе.

— Мы в курсе, — успокоил динамик. — Это вы не поняли. Вы же вольны изменять исходные. В любую сторону. В любую!

— То есть моя семья может оказаться москвичами, еврейскими интеллигентами в третьем поколении? — не поверил он.

— Э...

— Понятно.

То-то и оно. Против еврейской общины даже инопланетяне не катят.

— Не-не, это тоже возможно! — заспешил динамик. — Но не сразу! Начнете вы от реальной точки, без этого никак! Мы реальную историю изучаем! Но дальше — возможно все! Уговаривайте родителей переехать, правильно женитесь, находите клады, изыскивайте финансы, поддержку сильных мира — возможно все в границах логики мира! Вот логику мира мы поменять не можем, мы же ее изучаем!

— А все — это что? — уточнил он. — Конкретно, с примерами?

— Все — это все, — терпеливо сказал динамик. — Все, что можете вообразить.

Он снова вспомнил книгу Королюка. Потом, с запозданием, и Конюшевского, и еще десяток подобных. Там герои были щедро снабжены сверхспособностями, очень щедро. Чтоб наверняка иметь возможность вертеть мир вокруг себя. Ибо естественным путем не получалось, хоть тресни.

— То есть я могу, например, приобрести сверхъестественные физические способности?

Динамик хорошенько обдумал его слова.

— Не сверхъестественные, — осторожно поправил он. — Феноменальные. На уровне олимпийских чемпионов. Того времени. Это — в рамках вашего мира. И не сразу. Но начиная от исходной точки прогресс пойдет максимально быстро для детского тела.

— Угу... как с абсолютной памятью?

— Ну, в рамках данного мира... — замялся динамик. — А оно вам точно надо?

— А что с ней не так? — не понял он.

— Абсолютная память все-таки психическое заболевание по сути, — смущенно признался динамик. — Которому присуща определенная симптоматика. Если в рамках данного мира. Она, конечно, довольно условна, но... как правило, неприятна. Как любая ненормальность. Нарушения сна. Шизофренические проявления. Девиации в области цвето-и-звуковосприятия...

Не прошло, понял он с огорчением. Так и подозревал, что там какая-то засада. Абсолютная память... кто ее видел? Вот психиатры и видели. В сопровождении иных клинических проявлений. Все же Королюк и иже с ним писали сказки, а не альтернативную историю! Сказочными допущениями дырки в логике затыкали, мля...

— Здоровье? — на всякий случай поинтересовался он.

— О, этого сколько угодно! — повеселел динамик. — Проживете сто двадцать лет без единой болячки и помрете здоровеньким!

Он нахмурился. Тон собеседника ему решительно не понравился. Чего это он так весело о его, между прочим, смерти? Пусть о второй, виртуальной и во сне, но его ведь! Пусть о своей так скалится! Или они, инопланетяне, бессмертны, вот и потешаются? Тогда они уроды. Нравственные.

— Информационная поддержка из будущего? — спросил он на всякий случай, не особо рассчитывая на положительный ответ.

— Так... вы же здесь продолжите жить! — удивился динамик. — В смысле, в дневное время! Смотрите в интернете, что вам надо, кто запретит? В прошлом — только во сне, со всем багажом взрослых знаний... если они есть, разумеется, и если вспомните. С абсолютной памятью, как мы уже сказали, определенные сложности...

— А я, пожалуй, согласен, — внезапно сказал он.

— Мы и не сомневались! — сознался динамик. — У нас безошибочный отбор кандидатов. Значит, договорились? И со следующей ночи окунемся в счастливое детство? Итак, ваш выбор? Когда вы себя осознали как личность?

Постановка вопроса его слегка озадачила. Когда он осознал себя личностью? А что, она разве не с рождения в наличии? Сколько себя помнит, всегда был ею...

После некоторого размышления он все же пришел к выводу, что возвращаться в детсадовское детство — это слишком для его нервной системы и информационно бесполезно для инопланетян. Ну что такого может знать, о чем способен размышлять трехлетка?! Следовательно, позже. А когда?

— Тысяча девятьсот шестьдесят второй год, восьмое марта, — решил он и поморщился. Ну, снова здравствуй, счастливое детство, век бы его не видать...

2

Утро пришло с солнцем и ветерком. Омская область — тут или сильный ветер, или слабый, или порывистый с разных направлений, но всегда ветер. Как в Петербурге дождь. Степи рядом, можно сказать, в соседнем районе.

Он вылез из палатки и прошлепал к временному туалету. Обязательная процедура по утрам. И в течение дня через каждые пару часов. Верная примета: если ходишь часто в туалет, значит, жизнь прожита не напрасно. Ключевое слово — "прожита".

Он, конечно, не жил в палатке, не бомж все же. Имелся у него и дом, и семья в наличии. Он тут строил новое жилье. Пока что не требовалось, но, если дали участок под строительство, надо осваивать. Вдруг кому из детей потребуется. Вот и строил. А ночевал на участке в палатке, потому что четко понимал: мужикам из соседней деревеньки стройматериалы без присмотра точно понадобятся. Уж этих кадров он знал хорошо. Построенный дом, может, и не разберут, но досок из штабеля убавят наверняка. И металлические трубы для забора выдергают. Трубы, они всем нужны.

В туалете он глубоко задумался. Ну а где еще глубоко думать, как не в туалете? Не на работе же. Там, если задумаешься, по руке запросто топориком тюкнешь.

Инопланетяне. Дождался. Случилось и в его жизни чудо. Всю жизнь о нем мечтал и наконец удостоился. А то что это за жизнь? Дом — работа — дом... скукота! Только книгами и спасался. А тут раз — и инопланетяне.

В то, что контакт произошел, он поверил сразу и безоговорочно. Глюками сроду не страдал, до "белочки" не допивался, ибо вообще не употреблял, помнит произошедшее во сне прекрасно. Так что — контакт был. И примерно такой, как он и предполагал. Никаким боком инопланетянам Земля не сдалась. Так, изучают чисто из научного интереса. Наверняка даже не силами цивилизации, а группкой любителей-историков от нечего делать. Соберут все отчеты-воспоминания аборигенов и будут реконструкторские войнушки у себя гонять на величайшем уровне достоверности. Обидно? Обидно. Он бы понял, если б пришельцы попробовали вмешаться в земные исторические процессы. Очень бы оценил, если б какой-нибудь полезной технологией поделились. Повоевал бы с ними, если б полезли захватывать и порабощать. Но это все — маловероятные варианты. Ну чем Земля может быть интересна инопланетянам?! Если они досюда добрались, значит, их технологический уровень... просто непредставим. Вот и остался ленивый интерес отдельных историков. Ну, на Земле тоже кое-кто занимается археологией, по полезности сопоставимые занятия...

Так, в величайшей задумчивости, он позавтракал. Жирного много нельзя, жареного и перченого тоже — скукота. Потом переоделся в рабочее и взялся за лопату. Дом начинается с фундамента. Чтоб зимой фундамент не поднимало на замерзшем грунте, в условиях Сибири положено заглублять минимум на два с половиной метра, на глубину промерзания. Ага, нашли дурака. Это сколько ж такой фундамент будет стоить? Да он за такие деньги целый дом построит, разберет и еще раз построит. Так что копать на два штыка лопаты. А лучше — на штык. Какой смысл заглубляться, если до отметки промерзания все равно далеко? Чуть-чуть убрать рыхлый слой земли, подсыпать песочку для ровности, бросить по песочку фундаментные блоки — тридцатку, шире не надо — вот и готов фундамент. Дешево и быстро. А что его будет каждой зимой приподнимать... ну, так весной же опустит? Ну и нет проблемы тогда. Подумаешь, дом "гуляет". У всех гуляет, и ничего, живут и не жалуются.

После обеда пришел заказанный кран. Крановщик, плотный приземистый дядька, вылез, критически осмотрел объем работ.

— Не кривись, работы на час, — усмехнулся он, точно зная предстоящий ход беседы. Видал он таких крановщиков во множестве. Пока не отматюгаешь, нормально не работают. Неистребимое племя.

— Ты что, один будешь работать? — возмутился крановщик. — Какой час, полдня тут корячиться! В три уеду, у меня заказ! Помогай разворачиваться, не стой!

Он снова усмехнулся. И это проходили. Множество раз.

— Ты, если работать будешь, так работай, — посоветовал он. — Выставляй кран, цепляй "паука" и вперед. Время идет. А не будешь работать — катись, другого вызову. Я никуда не спешу.

Крановщик покачался на пятках, подумал. То, что клиент никуда не спешит, сильно ослабляло его позицию. Обычно спешили и терпели любые выеживания, лишь бы сделать работу. А тут — не хочешь работать, так пошел вон... обидно даже.

— Другой с тебя не пятерочку возьмет! — прозвучал ожидаемый заход.

Он спокойно развернулся и пошел пить чай.

Через десять минут крановщик посигналил и заорал, высунувшись из кабины:

— Работать будем или нет? Время идет, а мне еще на заказ ехать!

— Ты же не меньше, чем за три часа, берешь? — напомнил он и поднялся. — Хочешь, через три часа отпущу?

Аргумент был из неубиваемых. Деньги-то в его руках. Крановщик недовольно заткнулся. После чего они быстро, молча, с угрюмым взаимопониманием смонтировали блоки. Ровно за час. А что с ними возиться, когда на заранее выровненный песочек? Пошел, зацепил, оттянул стропы, чтоб при подъеме не слетели крюки. Прошел следом за плывущим по воздуху блоком к месту монтажа. Примайновал, загасил раскачку, поставил. Отцепил крюки. Пока кран крутится за следующим блоком, слегка поправил ломиком. На все про все — три минуты. Максимум — пять. А блоков всего двенадцать. Час работы. Но платить за три, на меньшее крановщики не согласны. Ну, их понять можно, с дорогой туда и обратно все равно полдня уйдет, а второго заказа может и не быть. Крановщиков он понимал и платил. Еще бы они не выдрючивались, было б совсем хорошо. Но — такова человеческая натура. У крановщика тоже: дом — работа, дом — работа... Та же скукота. А так — повыделывался, крутым парнем себя почувствовал, всех нагнул, вот уже и приятно на душе, и хочется жить. Не пролезло повыделываться — попсиховал, наматерился, тоже неплохо, ибо хоть какие-то сильные чувства.

— Хрен за пятерку больше поеду! — плюнул на прощанье крановщик и убыл. Он равнодушно помахал вслед рукой. Все в порядке, сильные чувства дядьке гарантированы, и есть кого обматерить в компании коллег-крановщиков.

Теперь следовало залить замки между блоками. Для чего — замесить раствор. Особое качество не требуется, значит, можно применить легкий и быстрый "армянский" способ. Технология проста: на кусок рубероида сыплешь три лопаты песка горочкой. Потом сверху одну лопату цемента, чтоб равномерно расползлась по холмику. Потом снова песочек. И цементу. И так, сколько надо. Получается мелкослоеный "пирожок". Из него сформировать нечто вроде ванночки, залить внутрь воды. И пусть постоит до намокания. Затем, аккуратно подбирая с краев и позволяя воде убежать, сформировать из ванночки снова холмик, на этот раз пропитанный водой. Вот и все. Если нужен раствор — два раза переложи холмик с места на место, в процессе все перемешается. Ну, насколько-то. Легко, ненапряжно, не очень качественно. Для замков пойдет. Песок у него имелся, цемент тоже. Он взялся за лопату, задумался.

И понял, что с согласием инопланетянам поспешил.

Чего он там не видел, в этом своем детстве? Снова переживать то же самое? Ну, они сказали, что можно изменить исходные. Ага, ха-ха три раза. Исходные — это какие именно? Клад, что ли, найти и разбогатеть? А кто бы его закопал, этот клад, в той жопе мира, где он провел детство? Это вам не Питер, не Москва, даже не центральная Россия. Это, мать вашу, сибирская деревня. Нечего там закапывать, кроме картошки в огороде. Не знает ни одного случая, чтоб у них нашли клад. Что еще? Воспользоваться взрослыми знаниями и заработать? Ну-ну. Ну вот он, со своими взрослыми знаниями. И что? Много заработал в деревне? Кто хочет заработать, из деревни бежит без оглядки. Потому что в деревне заработать нечего и негде. Украсть — другое дело. В советское время кое-что украсть было возможно. Только для этого инопланетяне не требовались. Для этого требовалось быть вором. Вроде бы такая малость, а через себя не переступить. Он вырос, сложился как личность в честной семье, точка. Сроду чужого не брал, противно. И когда читал он книги, всегда ухмылялся, как герои здорово воровали, присваивали чужое, сотрудничали с уголовниками, приговаривая, что это ж для пользы дела. Не, ребята, чтоб даже пользоваться чужой славой, зарабатывая на чужих песнях, надо быть вором в душе. Казалось бы — что такого? Это ж для пользы дела, для будущей славы России. Только за долгую жизнь он твердо уверился — чужое счастье вора не интересует. Только свое. Иначе б не воровал. И тот, кто тащит, ради страны пальцем не шевельнет. Собственно, воры страну и угробили. Какое еще нужно подтверждение?

Можно, конечно, воспользоваться опытом книг. Как там меняли свою жизнь герои? Один из путей — через большой спорт. Он повспоминал. Сразу припомнился Санеев. Великий легкоатлет, чемпион, мастер тройного прыжка. В конце спортивной карьеры еле вставал утром, измученный болями. Потом припомнился Брумель. И Попенченко с его "пора завязывать с боксом, мушки перед глазами начали плавать". Не успел, погиб великий спортсмен, потерял сознание на стройке, упал и убился молодым. Потом припомнились ломаные-переломаные гимнасты, фигуристки... А ведь инопланетяне сказали — менять, но в рамках данного мира. То есть — это и его судьба будет? Травмы и забвение после ухода? Спасибо, не надо такого счастья и такой еще одной жизни.

Еще вариант из книг — подняться за счет знаний. Чужих, естественно, ворованных. Сначала блестяще отучиться в школе, занять все места на всех олимпиадах... Он припомнил свои школы и усмехнулся. Хороший способ, да, но вот засада: не проводились в их сельской глубинке никакие серьезные олимпиады. Или просто не помнит? Он сосредоточенно повспоминал и уверился — не проводились. Максимум — районного масштаба. М-да, это вам не московский конвейер... В принципе можно и без олимпиад, просто хорошо учиться, затем поступить в серьезный вуз, и... тут мысль давала осечку. Причем — множественную. Для начала — при таком варианте жизнь его до самого конца школы ничем не будет отличаться от той, что прожита в реальности. А оно ему надо? Один раз хлебнул, спасибо, больше не тянет. Это для начала. А дальше — ну, поступил, и что? Пусть даже отучился и не загнулся от тощей жизни на студенческую стипендию. Дальше — что? Семидесятые годы, расцвет социализма. Во власть и на все сытные места лезут "сынки" номенклатуры, локтями толкаются. Слово "блат" гремит по стране подобно волшебному заклинанию. Без родственно-дружеских связей не пристроиться, а против еврейской общины даже инопланетяне не катят... Можно, конечно, пойти по партийно-хозяйственной линии, как многие сделали в свое время, выбрать себе покровителя, заделаться комсоргом, затем освобожденным секретарем, а там и до партийных кресел недалеко... Только он не вор. Не вор, не слуга-шестерка, не жополиз, и точка. Если б обладал данными качествами характера, прекрасно б устроился и в реальной жизни, а так... паровоз, поставленный на те же рельсы, туда же и приедет. Конец рассуждения.

Вот и залиты раствором замки. Все, теперь блоки не сдвинуть, встали сплошной лентой, расклинились. Теперь что? Теперь можно раскатать рубероид по блокам для гидроизоляции, чтоб сырость из земли не тянуло в дерево, и начинать выкладывать сруб. А еще — бросить балки и наколотить доски чернового пола на хорошие такие стодвадцатые гвозди. Хоть какая-то гарантия, что местные не утащат. А потом ужинать и спать. И идут эти инопланетяне по другому адресу.

3

Солнце ослепительно ярко сияло за окном. Он лежал на крашеном полу в теплом пятне света и блаженствовал. Тепло! Солнышко светит! Скоро весна! На подоконнике брат уже поставил веточки березы и тополя в бутылку с водой, и скоро распустятся пахучие клейкие листочки, и они с этими веточками пойдут на первомайскую демонстрацию!

Он лениво развернулся. В углу комнаты мама гладила на столе белье. Набирала в рот воды, брызгала на пересохшее белье шумно и резко, аккуратно вытягивала, чтоб не было складочек, и тщательно водила тяжелым электрическим утюгом. Ее широкое "крестьянское" лицо было спокойным и довольным. Выходной день, она дома, сделает множество поднакопившихся домашних дел, всех вовремя накормит, и дети под присмотром. Это гораздо лучше, чем возвращаться с работы в седьмом часу вечера с усталостью и тревогой в глазах: как там дети, кушали ль, не заболели ли, не сожгли ли дом? А они запросто могли сжечь, была у них такая игра от скуки — привязывать на бельевую веревку разноцветные ниточки, поджигать и смотреть, чья быстрее догорит...

А отца не видно. Значит, во дворе колет чурки или в сарае пилит или строгает какую-нибудь дощечку для полочки, или... или пошел в магазин за вином. По меркам благодушного шестьдесят второго года отец не считался пьяницей, потому что до свинского состояния не напивался, по канавам не валялся и всю зарплату на алкоголь не спускал. Тем более не устраивал шумных попоек с приятелями, ибо был по характеру нелюдимым и довольно неуживчивым человеком, потому приятелей для пьянок не имел. Но твердо считал своим неотъемлемым мужским правом расслабиться после трудного рабочего дня за стаканчиком-другим дешевого портвейна. Дешевый-то он дешевый, но пара бутылок в неделю, когда маме регулярно приходилось бегать по соседям с целью занять пятерку до получки, делали в их семейном бюджете приличную дыру, сейчас он понимал это хорошо. Он понимал сейчас, а мама понимала всегда, но отец твердо держался за свое мужское право отдохнуть и готов был биться за него насмерть.

— Чего лежишь просто так? — сказала мама. — Сходи погуляй, вон какая погода хорошая!

Погулять? Хорошая погода? Он поднялся, взобрался на скрипучий стул и выглянул в окно. Скосил глаза на градусник — минус двадцать. Ого. Это — хорошая погода?! Тем не менее брата не видно, значит, уже усвистал. Скорее всего, с приятелями отправился кататься на Малое болото. Или даже на Большое. По необъяснимой логике так назывались две горки рядом с поселковой лыжней. Горки — но болото. Полный сюр. И горки-то такие... внушительные. Если на Малом болоте вполне возможно было докатиться до самого низу и не упасть, то на Большом на подобное не всякий взрослый отваживался, слишком много там было переломано лыж и палок. Потому на Малом болоте никто из детей не катался, разве что совсем малыши. Что там интересного, если даже не падаешь? На малом неинтересно, а на Большом страшно. Причем всем страшно. В этом и самый смак.

Может, и вправду покататься на лыжах? Так, глядишь, день быстрее пройдет... Не на Малом болоте, разумеется, кто ж туда шестилетку одного отпустит, туда только без спросу можно, втихаря, в рабочий день... а вот сходить до речки — почему б не прогуляться? Там в проулке такие сугробы в два человеческих роста намело — ему в самый раз за горку сойдут.

Собственные лыжи у него уже имелись, родители купили еще в прошлом году, сразу и ему, и старшему брату. Их было положено натирать свечкой для лучшего скольжения и оставлять на хранение с распоркой под середкой, чтоб образовался необходимый изгиб. Сами эти деревяшки никакого изгиба решительно не держали. Такими лыжи и стоят в сенях — увязанные по концам и с брусочком посередине... Он даже поднялся, чтоб начать одеваться. Забавно будет проверить возможности детского тела при взрослом умище и опыте, как-то оно сочетается и взаимодействует... Но тут он увидел свою зимнюю одежду и резко остановился. Не, к пальто претензий не было, ватное — оно и в шестьдесят втором ватное. Тяжеловатое для шестилетки, страшно неудобное и не особенно теплое, но вместе со свитером сойдет. А вот валенки... новые в начале зимы, они жутко натирали ноги, практически не гнулись, но хотя бы были просторными, ступня с шерстяным носком входила в них свободно. К концу же зимы они хорошенько обмялись, натирать перестали, но почти протерлись на пятке и, что самое неприятное, после многочисленных намоканий и просушек подсели... и теперь слегка поддавливали пальцы. В минус двадцать это значило, что ноги у него заледенеют в ближайшие полчаса. А других валенок не было, кто бы их покупал по две пары на зиму при бюджете, когда до зарплаты регулярно не хватает пятерки... Но самыми печальными были зимние штаны. Так называемые "с начесом". Родители считали их очень теплыми. Может, для отца оно так и было с его зимними кальсонами, а вот он стоял, смотрел на это убожество, вспоминал, как после прогулок приходилось выдирать из колтунов "начеса" комочки снега и льда, и ясно понимал, отчего в их с братом кровати по утрам частенько бывало большое мокрое пятно. Подстуженные почки и мочевой, чего тут непонятного, с такими-то штанами. Это вам не синтепон и даже не ватник, это по сути все то же трико, только слегка утепленное... А ведь он в своем реальном детстве не обращал на это внимания, считал, что так и должно быть. Да и все считали. То, что дети мочатся в постель, какой-то страшной болезнью не воспринималось. Это же дети, повзрослеют — пройдет. Насколько он помнил, кончилось это позорище, когда маме кто-то подсказал полечить детей отваром череды. И мама их вылечила. А может, помог переезд в более теплые края...

— Не хочешь гулять? — спросила мама. — Ну, порисуй тогда карандашами, я тебе новый альбом недавно купила. Ты же любишь рисовать.

Он невольно улыбнулся. Рисовать он любил в детстве, это точно. Но совершенно не умел. По два-три альбома за зиму изрисовывал. С другой стороны, а чем еще заниматься шестилетке дома весь день? Родители-то на работе. Да и с ними развлечений не особо наблюдалось...

Он постоял рядом с мамой, понаблюдал, как она гладит. Принес ей еще воды в стакане. Со щемящей жалостью обратил внимание, какие у нее натруженные, грубые, не женские руки. А какими еще они могут быть, если работает с четырнадцати лет? Сначала в колхозе на заготовке дров, норма — напилить двуручкой десять кубов березового швырка, и неважно, что маленькая девочка. Тогда, видимо, она и заработала себе эти широкие крепкие ладони, но скорее — еще раньше. А мелкие трещины на коже, покрытые крохотными капельками засохшей крови — это мама заработала хроническую экзему на цементном заводе. С юности и на всю оставшуюся жизнь. Его обязанностью в детстве была покупка для мамы лечебной мази, ее запах въелся в его память тоже на всю оставшуюся жизнь, как и название. Преднизолон, вот как она называлась. Не очень-то эта мазь лечила, но хотя бы не давала развиваться болезни дальше, без нее было бы совсем туго...

Утюг шипел и шкворчал. Его он тоже помнил очень хорошо. Если откинуть подошву, внутри обнаруживалась вольфрамовая спираль в колечках изолятора. Спираль регулярно перегорала, и тогда отец скручивал ее заново пальцами. А нагрев такого утюга проверялся просто, послюнявленным пальцем. Если слюна моментально испаряется — значит, утюг горячий, можно гладить...

Ему наскучило стоять, и он пошел на кухню. А куда еще? Все их жилье в бараке леспромхоза представляло из себя комнату да кухню, да крохотные сени еще, где стояли его лыжи. Это — на семью с тремя детьми. Его счастливое социалистическое детство. Тогда, в реальной жизни, он не считал это чем-то неправильным. Многие так жили и радовались. Потому что раньше жили хуже. Шестидесятые годы можно считать счастливыми, потому что раньше — это сразу после войны. Раньше было гораздо хуже, гораздо труднее. В шестидесятые хотя бы уже не голодали.

Он задумчиво посмотрел на электрическую плитку: в бороздках изолирующей керамики лежала открытая спираль. Вообще-то спираль, как и в утюге, тоже должна защищаться колечками изоляторов, так оно поначалу и было, но тогда плитка грела плохо, и изоляторы выкинули. И вот на эту голую спираль ежедневно ставилась кастрюля с водой, или чайник, или сковородка... как их в детстве не поубивало всех током, непонятно. Он еще покрутился бесцельно по кухне. Холодильника на кухне не было, даже дверцей со скуки не похлопать. Какой холодильник, о чем он?! Холодильник в их семье появился, когда он уже учился в городе, а брат жил самостоятельно. Сейчас, при маленьких детях, у них даже стиральной машины нет. Родители купят ее только в следующем году, и только благодаря настойчивости и целеустремленности мамы. Это она сумеет за год, ужимаясь во всем, отложить денег. Но купить стиральную машинку в шестидесятых в далеком леспромхозе даже с деньгами было невозможно. Не было их в продаже, просто не было. А в военном магазине в соседней ракетной части они были. Гражданским их продавать было строго запрещено, и в военный городок гражданских не пускали. Ну и что? Зато с другой стороны от КПП в заборе имелась широченная дыра размером на пару грузовиков, и туда из леспромхозовского поселка вела широкая натоптанная тропа. И дыру эту, естественно, никто не охранял. Кому б это было нужно? Всего лишь военный городок РВСН со штабом полка, в обиходе называемый "Десяткой", кому он сдался в тайге со своей секретностью? Кому нужна охрана — пожалуйте на КПП, в общем. Вот в эту дыру мама и прошла с папой прекрасным зимним воскресеньем, и топталась у магазина полдня на морозе, но все-таки определила безошибочным женским чутьем уступчивого офицера, уговорила, и он купил им стиральную машину и даже сам вынес из магазина, после чего получил свою пятерку, горячие благодарности и спокойно убыл, а мама с папой торжественно, но опасливо озираясь, покатили коробку с машиной на санках домой. Полтора километра от военного городка до поселка — плевое для шестидесятых годов расстояние. Машинка эта служила им верой и правдой много лет, она, пожалуй, и сберегла мамины руки лучше любой мази. Но сейчас машинки еще нет, и мама стирает вручную в жестяной ванне на стиральной доске. На всю семью.

А продукты на кухне хранились в кухонном столе. Крупы, комковой сахар, который нужно раскалывать на кусочки специальными щипчиками... сахар-рафинад уже был в продаже, но был он несколько дороже и считался не таким сладким и вкусным. Из сахарного песка они зимой иногда делали "петушки" — насыпали на лист бумаги горочкой и помещали на горячую плиту. Бумага быстро желтела, потом коричневела, а сахар плавился в коричневую лужицу. Снятый вовремя с плиты и остывший, он слегка отдавал снизу горелым, и клочки бумаги попадались, но все равно это было довольно вкусно. Возможно, потому, что конфеты в семье бывали далеко не каждую неделю. Почему? В реальном детстве он не задавался таким вопросом. Отец работал помощником вальщика в леспромхозе, мама кочегаром на асфальтовом заводе, но денег на конфеты не хватало, и это всеми считалось нормальным. Когда конфеты все же покупались, мама пыталась их экономить, прятала в кухонном столе, дверцы которого запирались на навесной замочек. Но — что еще делать детям без родителей в доме целый день? Только крутиться вокруг запертого стола с конфетами. В результате старший брат сообразил, что можно вытащить верхний ящик с ложками и через образовавшееся отверстие конфеты достать. Так что конфеты они съели. Что такое один килограмм для троих детей? Так, на полчаса удовольствия. А потом они с сестрой старшего брата сдали родителям, и он получил хорошую порку...Зачем они это сделали? Из страха в основном, было-то им тогда сколько? Ему шесть, а сестре вовсе четыре года. А еще, как ни странно, из желания помочь родителям найти и наказать воришку, такие вот выверты детского разума...

В комнате весело пело радио, шипел утюг, а он стоял и смотрел на стенку. Если наружные стены барака были, похоже, заштукатурены глиняным раствором и побелены, то внутреннюю разделительную стену штукатурить не посчитали нужным, и были это просто доски, сколоченные внахлест, не поструганные, лишь грубо побеленные. За этой стеной жила мать-одиночка с оболтусом-сыном. Звали его, насколько помнится, Вовка Чанов, и вспоминался он всегда как налысо стриженный пацан в невнятного цвета застиранных штанах и такой же драной рубахе. Вот он, пожалуй, знавал и голод, судя по его большой голове и тощей шее, маменька-то была любительница залить житейские невзгоды вином, тут не до сына... Она его запирала регулярно дома, чтоб не шлялся по улице, как и родители их, и старший брат ковырял в этой стене между досками кочергой, пытался пробить дыру для общения. Не получилось — стена оказалась двойной, с опилочной засыпкой внутри, и кочерга во что-то там упиралась. Ну и хорошо, что не получилось, а то заработал бы брат очередную порку. Лупить ремнем по делу и без оного в шестидесятые считалось вполне нормальным, от отца иногда доставалось даже маленькой сестре.... Тогда, в реальной жизни, это казалось вполне естественным. Не одни ж они так жили — многие. Но сейчас, с разумом взрослого мужчины, прожившего жизнь... Шестидесятые годы. Бурное развитие космонавтики. Первый полет человека в космос. Могучая армия с современным вооружением. Великолепие московской театральной жизни. Расцвет советской эстрады. Блестящая поэзия хрущевской "оттепели". Стремительное послевоенное восстановление страны. Становление советского автопрома. И — вот этот барак с одной комнатой на пять человек, с "петушками" на плите и детьми, запертыми родителями на весь день, младшей из которых всего четыре, а старшему — девять...

— Нет! — сказал он со злыми слезами в глазах. — Нет же! Не пойдет!

И вынырнул в обычный сон.

4

Во сне он стоял на пригорке, под ногами на склоне желтела трава, теплый воздух медленным, но мощным потоком поднимался вверх, и он понимал, что, если шагнет вперед, то поплывет медленно и беззвучно над землей. Во сне он часто так летал.

Вокруг него клубились и звучали обеспокоенные голоса. Инопланетяне. Расстроены и недовольны.

— Да, я не согласен на вторую жизнь! — сказал он резко. — Пусть даже во сне! Нет!

— Но почему? — осторожно вопросил голос. — Это же детство! Самое счастливое время жизни! Мы исследовали ваш психотип перед контактом и определили точно, что период золотого детства у вас укладывается в возраст от пяти до семи лет, когда уже много чего умеешь, но еще ни за что не отвечаешь...

— Да, я так считал! — зло перебил он. — В детстве! Тогда все казалось нормальным и само собой разумеющимся! Но не со взрослым умом! Сейчас это для меня — убожество! Причем невыносимое!

Он отвернулся от голосов, шагнул вперед... и медленно поплыл над землей. В детстве говорили: если летаешь во сне, значит, растешь. Он летает во сне всю жизнь. Рост — сто семьдесят. Может, имелся в виду какой-то другой рост?

— Скажите, что вас не устраивает? — спросил голос.

Он усмехнулся. Хороший вопрос. Из тех, которыми так легко ставить в тупик недовольных. Ну кто вот так сходу скажет, что именно его не устраивает в жизни? В результате ляпнет что-нибудь несущественное типа количества денег в кармане или здоровья, получит сумму на руки и останется посреди жизни недоумевающим дураком. Возможно, даже идеально здоровым. Хорошая такая манипуляционная ловушка. Потому что счастье действительно не в деньгах и даже не в их количестве. Счастье в деньгах — это для жлобов. А что не устраивает в жизни порядочного человека — это тема для серьезного аналитического исследования. Каковым он, между прочим, всю жизнь и занимался. Так что ответ у него имелся, давно заготовленный и вряд ли приятный для инопланетян.

— Меня не устраивает торжество наглости, — коротко сказал он.

И инопланетяне надолго заткнулись. Ну да, это вам не "мечтаю сохранить социалистический строй" или "хочу облегчить жизнь родных и близких". И первое, и второе технически вполне осуществимо, только лучше от этого люди жить не станут. И сами лучше — не станут! Подумаешь, проблема — сохранить социализм. Это даже и не проблема. Социализм жив, пока жив сильный лидер. Диктатор. Сталин. Достаточно реализовать любой из механизмов смены диктаторов, и получи социализм на блюдечке. Собственно, Союз умер со Сталиным. А вот если б работала хотя бы примитивнейшая трехходовая "спиралька" — диктатура-временное многовластие-временный компромисс-диктатура — подкрепленная примитивнейшей тайной организацией типа большевистской партии, то через лет пять после Сталина к власти из глубин тайной организации пришел бы новый лидер. Пришел бы, перестрелял перерожденцев, пересажал алкашей и жулье, и нате вам снова социализм в парадной оберточке с красным бантиком. Только что в нем хорошего, в социализме? Повальное пьянство? Повальное воровство? Сплошной брак? Повальное очковтирательство, угодливость? В социализме все — повальное, такой уж строй. Что в нем хорошего? Социальные гарантии? Да, это хорошо, но только по сравнению с голодными военными и послевоенными годами. А на самом деле — скудость и нищета.

— Немножко разверните ответ, — попросили голоса. — Мы не уверены, что правильно вас понимаем.

— Меня не устраивает общество, в котором носители лучших человеческих качеств проигрывают, — все так же коротко отозвался он. — Добрые, щедрые, бескорыстные — проигрывают торжествующей наглости. Меня это не устраивает. И еще одну такую жизнь я не желаю прожить. Даже во сне. Мне хватило реальности.

Похоже, инопланетяне растерялись, судя по продолжительной паузе.

— Так чего же вы желаете для продолжения сотрудничества? — наконец раздался неуверенный вопрос.

— Дайте мне силы это изменить! — крикнул он яростно. — Дайте мне силы!

— Во сне? — осторожно уточнил голос.

— Хотя бы во сне!

И проснулся.

-=-

За ночь палатка выстыла. Хотя и июнь, но не юг. Вернее, юг — но Западной Сибири. А в Сибири, в любой Сибири по ночам холодно. Потому и не вызревают бахчевые. Солнца им хватает, а ночного тепла нет. Растения же, вот незадача, именно по ночам растут, не днем.

Его самого выстуженная палатка не волновала, он подготовился. Хороший надувной матрас, хорошее одеяло, и можно спать спокойно до утра. Ну, относительно спокойно — трех походов в туалет никто не отменял.

Он расстегнул клапан и осторожно выбрался. Позвоночник еще держался, и неплохо для его возраста, но требовал осторожности по жизни. Одно из условий — не двигаться резко в согнутом положении. Желательно вообще не сгибать позвоночник в нижних отделах, но если пришлось — не двигаться резко. Дернешься, позвонки сдвинутся — и привет, песец, на месяц дикие боли гарантированы. А так — выполз осторожненько и готов к труду и обороне.

Мимо участка протарахтел трактор, мужик из кабины осмотрел стройматериалы как будто безучастным, но на самом деле очень внимательным взглядом. Он только усмехнулся ему вслед. Ну-ну, типа случайно мимо прополз. По проезду между строительных участков, когда в ста метрах — приличная дорога. В шесть утра. Надо бы запомнить и трактор, и хозяина, чтоб знать, где искать украденное, если что. Разворовали и угробили страну, теперь тащат у соседей, и считают, что именно так и следует жить.

Чайник на маленькой печурочке согрелся быстро. Он соорудил пару бутербродов, вдумчиво позавтракал. С годами потребность в еде заметно снизилась — в юности он этих бутербродов и не заметил бы, а сейчас без заправки доработает до обеда. Почему так? Возможно, уменьшилось количество движений. И скорость, да. Жизненный опыт позволяет выполнять ту же работу минимумом движений. Ну и беготня по девкам сильно жгла калории с юности и до самого среднего возраста. Не сами девки, а беготня: переживания, волнения, страдания и недосыпы. Это причины, которые ему подсказывает личный жизненный опыт. А что говорят на эту тему ученые, лучше не смотреть. Все равно врут. То у них мясо вредное. То соль. А сахар — он вообще вреден всегда. Уважение к людям науки он растерял давным-давно. Посмотрел вблизи, как делаются диссертации, и растерял — такой халтуры даже на стройках не гнали, даже пьяные в дупель каменщики.

На самом деле настоящие научные исследования проводились, в этом он не сомневался. Да кто ж о них расскажет? Все, что имеет практическую ценность, наглухо засекречено. Например, можно ли найти в открытом доступе методики подбора космических экипажей по психологической совместимости? Ха-ха три раза. Он за свою жизнь найти не смог. А ведь полезнейшие знания. И кто бы объяснил, что в них такого секретного? Но — нельзя. Как он убедился, нельзя отдавать людям в пользование любое знание, имеющее хоть какую-то практическую ценность. Бессмысленные учебники по психологии и педагогике — пожалуйста, в любой библиотеке есть, а работы по психологической совместимости — дудки. И последнее уголовное дело по ученым только подтвердило его выводы. Товарищ обобщил, обработал открытые данные, на их основе сделал определенные выводы и обнародовал, всего лишь. На основе открытых данных. Этого хватило, чтоб припаять товарищу десяточку срока. Мол, выводы ты, дорогой товарищ, делать можешь, коли такой умный, а обнародовать уже не моги. Вредны знания для людей. Для людей достаточно дебильных скриптов, на которых построена работа всех крупных компаний. Каждому сотруднику прописано по буквам, что именно и в каких случаях положено говорить или делать. Отклонился на словечко в сторону — штраф. Жесткий алгоритм действий вместо осмысленных поступков, низведение работников до уровня роботов. Жуть, если вдуматься. Хорошо, что современные веяния не добрались до строек. По крайней мере, до частных строек. Там по-прежнему девятнадцатый век на дворе.

Он слегка приподнял брус, определил, где у него центр тяжести, переместил хват и аккуратно уложил брус себе на тазовую кость. И пошел. Не очень приятно, зато никакой нагрузки на позвоночник. Тот самый жизненный опыт, который позволяет работать на стройке семидесятилетнему пенсионеру.

Первый брус лег на раскатанную полоску строительного войлока. Затем — следующий. И так по кругу. Вплотную друг к другу, через войлочную прокладку. И никаких тебе хитрых стыковых запилов и выборок, которые так отнимали время раньше. С появлением монтажной пены, рулонного войлока и строительных степлеров работа по сборке брусовых домов вообще резко упростилась. Кидай себе брус да кидай, и дом растет на глазах.

Он уложил второй ряд и облегченно выдохнул. Два последних бруса оказались слишком уж тяжелыми. Брус вообще сильно различался по весу. Тот, который пилился из сердцевины ствола, был, как правило, легким, приемистым, почти что сухим. Но — относительно рыхлым и слабым. Зато работать с таким — удовольствие. Таскается, пилится и сверлится на заглядение. Если же попадался брус с закраины, вес резко прибавлялся. Как и плотность, как и усилия при обработке. А уж если еще и древесина оказывалась смолистой — вообще надорвешься таскать. И вело такой брус при высыхании не по-детски. Но — кто бы его дал выбирать? Если каждый покупатель станет выбирать легкий и ровный брус, куда прикажете девать остальные? Так что — на тебе, покупатель, пачку бруса, оплати и распишись.

В одной из книжек охрененно умного товарища утверждалось, что дома положено строить только из высушенного леса, а то поведет. Ну-ну. Кто бы его на лесном складе сушил по три года? А потом бы выкидывал верхний ряд штабеля на дрова? Ибо брус, просушенный без фиксации, скручивает так, что строить из него потом невозможно. Ну, охрененно умный писатель пусть дальше врет — из ученых, наверно — а вся Россия как строила дома из сырого бруса, так и будет строить. Поведет? Да ну. Для этого существует дрель с перовым сверлом. Просверливаешь брус в четырех местах — верхний насквозь, а нижележащий на две трети — и загоняешь в отверстие специальный брусочек, называется шкант. И так каждый ряд. И получаешь в результате деревянную стену, намертво скрепленную в одно полотно. Ну и куда оно в этом случае поведет?

На самом деле стенки все же слегка вело при высыхании. А в оконных и дверных проемах так даже не слегка, а прилично. Все же дерево есть дерево, его всегда крутит по волокну. Но на это имелись свои средства. Во-первых, стенку вело не так уж сильно, при декоративной обшивке бугры и ямы легко выравнивались за счет брусков каркаса. А чтоб не вело в проемах, их не выпиливали до конца сушки, только и всего. Стоит коробка без окон и дверей, где требуется отверстие, там потом и прорежешь. И еще тем удобно, что воришкам нет отверстий изнутри доски таскать.

В десять с рынка приехал заказанный саморазгруз-"воровайка". Водитель не спеша подцепил шлейками пачку досок, встал у пульта и аккуратно положил груз внутрь дома на балки пола. На все про все — пять минут, и таскать не нужно. Потом водитель заглянул внутрь, походил вокруг и изрек с видом специалиста:

— Хреново делаешь, дед! Промерзнет!

Он только усмехнулся в ответ:

— Разгрузился? Бывай здоров.

И пошел раскладывать доски по балкам.

Водитель пробурчал что-то невнятное и убыл. Он проводил его насмешливым взглядом. Еще один умник самоутвердиться за счет обливания грязью других.

Досок хватило на весь пол с запасом. Он вооружился тяжелым молотком и до обеда посадил доски на гвозди. Потом взял электропилу и срезал свисающие концы. И полюбовался собственной работой. Вот, уже пол есть, можно ходить по ровному, не спотыкаться на ямках и кочках! Двадцать пять квадратов здесь, да столько же на мансарде — куда еще больше молодой семье? Или, например, ему?

Доски, конечно, потом высохнут, и образуются щели в полсантиметра. Ну и что? Можно бы закрепить на саморезы, через месяц выкрутить, сплотить доски, добавить и закрутить заново, многие так и делали. Только не он. Оно того не стоило. Как ни сгоняй, щели между досками все равно образуются, на то оно и дерево. Тот самый жизненный опыт, оберегающий от лишних телодвижений и суеты.

В обед приехал муж старшей дочери, привез пару рулонов утеплителя. Походил вокруг, посмотрел молча. Из вежливости спросил, что новенького, как дела. Он чуть не ответил ему, что, вот, с инопланетянами во сне разговаривает. Сдержался в последний момент. Парень юмор не воспринимал в принципе, мог понять не так. Как с ним дочь уживается, непонятно. Человек без чувства юмора — хуже, чем инвалид, на его взгляд.

От предложенной помощи он вежливо отказался, и парень уехал. Городской товарищ, в деревенский дом его жить не заманишь, ну и незачем тогда привлекать к строительству. Здесь он как-нибудь сам, не спеша, за лето.

После обеда он всегда дремал пару часов. А куда ему спешить? Лето даже в Сибири длинное. Дом он соберет за неделю. За две недели подошьет потолок и поставит крышу. Что еще? Окна и двери — это потом, это осенью, когда просохнет сруб. Тогда же обошьет дом досками снаружи. А отопление еще позже можно делать, как раз денежки на него подкопятся. Так что времени — с избытком.

Он не спеша сварил супчик, пообедал. Забрался в палатку и блаженно смежил веки. Мышцы приятно расслабились, благодать! И побежали неторопливые мысли.

Инопланетяне. М-да. Задал он им задачку. Вернее, себе. Какой силой надо обладать, чтоб изменить людей, а? От воровства, например, при Сталине даже расстрелами не смогли отучить. И в Китае не смогли. А на Кубе и не пытались, их и так все устраивает... Как, чем бороться против наглости, против подлости человеческой, если они практически в каждом сидят? Поставить гипноизлучатели на орбите, как едко предлагали известные фантасты? Братья Стругацкие, да. Поначалу страстные певцы коммунистического будущего, впоследствии — вот чудо! — не менее страстные антисоветчики... В их книгах проблема решения не имела. Врали, сволочи. Наверно, потому что ученые. Особо противно их вранье, потому что они считались "своими". Они же писали о том, что волновало многих! Им верили, их таланту верили. Они утверждали — подлость человеческая истребится разве что за тысячи лет развития. Читатели ужасались, но верили им. А ведь это неправда. Да, государств с человечным правлением в истории не наблюдалось, это верно. Если не считать парагвайский эксперимент, но по нему слишком мало информации. Так что — не наблюдалось. Зато появлялись — и появляются — в значимых количествах различные коллективы с удивительной внутренней атмосферой единства. Удивительно дружные классы, курсы. Лаборатории. Научные коллективы, научные городки. Спортивные и театральные группы. И многие другие. Значит, коллективы с человечной формой правления возможны. Значит, существует определенный механизм их создания и функционирования. Здесь, на Земле, существует. В настоящее время. И он, само собой разумеется, наглухо засекречен, завален тоннами лживой информации. Инопланетяне поставили ограничивающим условием требований соответствие физическим законам данного мира. Никакой магии, никаких божественных способностей, никаких технологий сверхцивилизаций, что по сути та же магия. Ну, вот вам без магии: как-то же появляются удивительно дружные классы в школах? И он даже знал, как. То самое, за что посадили неосторожного товарища: на основе анализа массива открытых данных сделал определенные выводы, наверняка подпадающие под категорию государственной тайны. То есть — людям знать нельзя, а государству оно и не требуется. Интересно, и какую позицию займут инопланетяне? Скажут, что нет сил, способных изменить людей? Или все же сделают ему такой подарок? Почему-то они дорожат его участием в эксперименте... Да, за свою жизнь он кое о чем догадался. О некоторых движущих силах общества, да. Но была маленькая проблема. И заключалась она в том, что на уровне государства решения он не знал. Только на уровне малых коллективов. Тот самый недостаток информации, информационный вакуум, который так усердно создавали все власти без исключения. Засекречено, запрещено, нельзя, накажем! Все, что можно было вытянуть из личного жизненного опыта, не привлекая внимания властей, он вытянул. Но — не более.

К вечеру он уложил в стены восемь рядов бруса. Из требующихся двадцати. Поглядел на небо, на стройку... и решил: а идет она лесом! А у него завтра рыбалка! Когда еще выпадет такая чудесная для рыбалки погода, такая безветренная, устойчивая, теплая? Ага, и карась после икромета уже должен оклематься и начать клевать. Ну, хотя бы поклевывать. Ему много-то не надо, на пару сковородок наловить — и достаточно. А инопланетяне... а идут они лесом. Вместе со своими исследованиями.

5

Он достал из сумки рыбацкие принадлежности, начал их перебирать, проверять готовность... и задумался. Почему рыбалка, а не охота, оно понятно. Как любому деревенскому жителю, ему приходилось лишать жизни разнообразную живность. В юности оно воспринималось просто и понятно: вот мясо, его надо приготовить. Возможно, потому что держал птицу, максимум кроликов. Но под старость как-то пришлось резать дойных коз. Подошел с ножом — и поймал их доверчивые взгляды. Вспомнил, как выхаживал их, как приучал к доильному станку, как ругал за шкодливое поведение, как общался с ними на вполне осмысленном разумном уровне. Но главное — доверчивость в огромных глазах. Он же — хозяин, защитник... Дело свое он тогда все же сделал, полоснул по артерии. Сморщившись, выслушал жалобные крики... Он — мужчина, бить скот — его обязанность. Но после этого как отрезало. Больше высших животных не держал. Птицу — да, эти дуры больше чем на мясо и не тянут. Но не коз, не овец и тем более коров. Как вспомнятся доверчивые глаза — комок к горлу подкатывает. Словно подступает с ножом к собственным детям. Потому и не охота, а рыбалка. Возможно, в этом и кроется причина дурной жестокости, кровожадности кочевников и вообще всех мясоедов? Что, убивая со смехом почти разумных, опасно близко подошли к убийству со смехом себе подобных? Кто знает...

Рыбалка. Почему тянет на нее мужчин? Возможность урвать бесплатной свежей рыбки? Ну-ну, бесплатной. Червей, допустим, можно накопать, если живешь на земле, но универсальной наживкой все же являются опарыши. Пакетик — пятьдесят рэ. Пока ловишь, на зацепах потеряешь грузило, а то и два — еще пятьдесят. Да пару крючков. Еще стоимость билетов, если ехать на автобусе — семьдесят рэ. А килограмм карасей на рынке, причем немаленьких, с Чанов — восемьдесят. Плюс тратишь день вовсе не на отдых, на рыбалке тоже устаешь, и нехило. Вроде проще купить — а тянет. Почему? Возможность отдохнуть на природе, вдали от людей? Ну-ну. Вдали — это надо ехать километров за двести, а рядом с городом-миллионником одиночества не найти. И природа: комар-мошка, режущие глаз отблески от воды, грязь у берега, мусор по кустам, переменчивая погода... то есть в саду у дома гораздо приятней. Тогда почему?

Он вспомнил мощные рывки язя, неожиданную тяжесть карася на удочке, резкие бряканья колокольчика при поклевке и усмехнулся. Вот потому и тянет. Древний инстинкт добытчика. Подобрать правильную наживку, угадать с временем клева, выбрать удобное место, закинуть снасти точно на бровку, подсечь и вытащить на берег упрямо сопротивляющуюся рыбину. Пищу. Еду для семьи. В среднем в одну рыбалку из пяти так и получается, остальные впустую, но этого достаточно, чтоб тянуло к реке со страшной силой. Только нет ее рядом, реки, вот в чем проблема. Старые деревни, понятное дело, все стоят при водоемах, но коттеджные поселки — иное дело. Ближайшее место для рыбалки — Иртыш. Двадцать два км, если напрямую через поля. Вкруговую через город — пятьдесят. Вот и выбирай — или крутить педали туда и обратно, или спокойно ехать автобусом. Педалями нелегко, автобусом приезжаешь в девять, у реки соответственно в десять. А клев — с рассвета и до одиннадцати...

И еще вопрос: на старицу ехать или на реку? Старица — это спокойная вода, почти нет зацепов, это карась и с недавнего времени ротан. Но если не угадаешь с клевом, уедешь пустым. Река — это промышленный мусор на дне, течение и волна, страшные зацепы, потерянные грузила и крючки, невозможно ловить на поплавочную удочку, только фидер — но уж мелкорыбицы типа уклейки на подвес наловишь в любую погоду. Не себе, так хотя бы коту. И еще река — игра с удачей. Там может клюнуть и судак, и язь, и щучка, а по весне и налим. Так что же выбрать? Вкуснющего карася или никакого чебака с затаенной надеждой на крупную добычу?

Он хорошенько прикинул возможности. Хватит ли у него здоровья и сил выехать затемно? Спина неприятно ныла после работы, суставы ощутимо поскрипывали, но вроде ничего опасного. Тогда решено: выезжать затемно с расчетом успеть и на старицу, и на реку, если карась вдруг заупрямится. Две поплавочных удочки для старицы, два фидера для реки, комплект грузил, кормушек и крючков на случай обрывов, мешочек прикормки, баночка с червями, литр воды, пара бутербродов... все? Он подумал, усмехнулся и положил в сумку еще пару вещиц. Холодным оружием вроде не считаются, но вполне сойдут за него, если вдруг что. Реалии нового времени. Слишком часто стали встречаться на реке уроды, не гнушающиеся погонять старика. Впрочем, и раньше всякое бывало. Раньше... странное слово, если вслушаться.

Он еще сходил припрятать инструмент в потайной ящик за туалетом, забрался в палатку, лег, закинул руки за голову и долго лежал без сна. В памяти медленно и бессистемно крутились воспоминания из прожитой жизни. Раньше... да, раньше тоже бывало всякое. Не в капитализме причина, вовсе не в нем...

... а инопланетяне, оказывается, соврали. Не проживает он во сне день за днем. На этот раз его выкинуло в лето.

Солнце стояло высоко в небе слева, высвечивало на горке ветхое здание стеклозавода. Наверно, оно было ветхим сразу же, с года основания, еще до революции. Кто бы заботился о безопасности рабочих, что тогда, что сейчас? Сейчас, на сороковом году советской власти, на заводе обрушилась стена и убила двух рабочих. Возможно, кого-то наказали, по малолетству он не знал. Но точно знал, что завод продолжает работать, гонит бутылочную стеклотару. В старых прокопченных, дореволюционных цехах.

Пустырь, где он сейчас стоял, тоже относился к заводской территории. Две солидных горы угля под открытым небом, столько же шлака, гора разбитых бутылок — брак, вечный спутник социалистического производства. Зеленоватые стеклышки весело поблескивали повсюду, тропу натоптали прямо по отходам. Помнится, они с опаской пробовали пройти по тропе босиком — получилось. За годы осколки втоптались в землю, если идти осторожно, то не порежешься. Ага, но они-то лазили и на стеклоотвал, правда, в обуви. Наверно, мечтали найти на вершине что-то необычное. А что там может быть, кроме разбитых бутылок? Но самым притягательным местом являлись, несомненно, горы шлака. С них так здорово было съезжать в облаке пыли. С угольных горок они тоже ездили, но с оглядкой, понимали, что занимаются нехорошими делишками. И вот после таких покатушек возвращались домой, грязные, как черти. И ничего, лишь укоризненный взгляд от мамы. Почему не ругала? Тогда он считал, что по доброте, сейчас взрослым умом понимал, что родители подсознательно испытывали вину перед маленькими детьми, которых бросали в пустом доме на весь день. А что делать? Бабушки-дедушки далеко, а родители работают. Не работаешь — срок за тунеядство.

Он еще раз посмотрел на шлаковую гору и зашагал по тропе дальше. И тут же поморщился. Жесткий край новых сандалий безжалостно натирал костяшки на ноге. Пока обомнутся — половина лета пройдет. А на следующее лето — тоже новые, организм-то растет... Помнится, он все детство проходил, выворачивая ступню наружу, чтоб хоть немножко облегчить боль. Вывернутые стопы в результате остались с ним на всю жизнь.

Кожа на костяшках угрожающе багровела, до кровавых потертостей осталось совсем немножко. Он решительно снял сандалии и зашагал босиком. И решил, что обрежет внутренние боковины обуви к чертовой матери сразу, как вернется домой. Лучше изуродовать сандалии, а не ноги. Почему этого не сделал в свое время отец? А кто его знает. Может, не сообразил. Может, никто ему не жаловался. А скорее всего, на жалобы махнул рукой. Обувь есть, чего еще? В его военном детстве любая обувь была драгоценностью.

Тропа вела напрямую к Пожарному мосту. В прямом смысле пожарному — сгорел давным-давно. Но прочный железный, еще дореволюционный каркас остался. По нему проложили ненадежные досочные тропочки и ходили на другой берег реки, там на отшибе тоже имелась пара улочек. А машины ездили по другому мосту, бетонному, и назывался он, естественно, Новым. Сидеть под ним в детстве и слушать тяжелый гул машин над головой было страшновато. А вдруг обвалится? Что любопытно — действительно обвалился. Намного позже, когда он приехал сюда на день после армии, остатки моста валялись в мелкой воде, а машины ездили вброд. Машины, рейсовые автобусы, мотоциклы... Кача — река такая, что в половодье город смоет, но летом и курица перейдет.

Тропа к Пожарному мосту по дневному времени оказалась пустынной, все на работе. Только какая-то тетка в пестром платье вышагивала далеко впереди, возможно, спешила домой на обед. Делать ему за Пожарным мостом было нечего, и он решительно повернул налево. Если подняться слегка по пологому склону, можно выйти на поселковую улицу, с нее по крутой дорожке пойти еще выше, к коротенькой улочке на склоне сопки. Там в частном доме живет дядя Коля. Помнится, они с сестрой, когда нечего было делать, частенько туда ходили. Дядя Коля днем тоже работал, но у него была неработающая жена и собака во дворе, с которой можно было поиграть. И вообще, пока дойдешь до края поселка, пока вернешься — день и прошел, и вроде не скучно.

Дядя Коля. Никакой им не дядя, конечно, откуда у приезжих в таежном поселке может быть родня? Тем не менее, почти да. Каким чудом мама узнала, что дядя Коля ее земляк, что родился и вырос там же, где она, что у них куча общих знакомых по детству? Действительно, разве что чудом. Землячества оказалось достаточно для крепких, почти что родственных отношений. Они частенько ходили в гости к дяде Коле всей семьей. Он держал корову и иногда снабжал их дешевым молоком. Как он понимал сейчас, взрослым разумом — не дешевым, а бесплатным. Для своих дядя Коля был щедрым и отзывчивым человеком, особенно по пьяни. А так — ничего особенного, крепко выпивающий худой мужик без особых интересов или стремлений в жизни. Личного хозяйства и работы на стеклозаводе ему вполне хватало для жизненного благополучия. Дядя Коля погиб вместе со всей семьей уже после того, как они уехали. Рано прикрыли печную заслонку-вьюшку и отравились угарным газом. Скорее всего, после крепкой совместной выпивки. Такова смертельная особенность печей: отдавать тепло в дом, только если вовремя закроешь заслонку. Прозеваешь — и жар раскаленного нутра печи вылетит с тягой через трубу, печь еле нагреется. Поторопишься... ну, там имелись всякие варианты. От тягучей боли в голове до смерти, смотря сколько угарного газа глотнешь. В выпивающей семье смертельный вариант более чем вероятен, пьяный мало что соображает, когда прикрывает вьюшку.

Он остановился. Не устал, нет, просто уж очень красивое место. Сухой чистый склон, хвоя, низкие кусты боярышника, ласковое солнце и какое-то благостное затишье. Здесь с сестрой им очень нравилось играть в домики. Однажды они даже размечтались и решили сбежать из дома, чтоб жить тут. И ведь сбежали. Взяли булку хлеба и... и старший брат их догнал. Отобрал хлеб и молча ушел домой. Они со злости обозвали его дураком и все равно сбежали. Но брат не был дураком, а очень даже сообразительным пацаном. Они играли в кустиках весь день, построили шалашик даже, а вечером вдруг обнаружилось, что хочется кушать, и сильно, а хлеба того, тю-тю. И в таких милых, приятных кустиках с заходом солнца вдруг становится зябко и одиноко, и жалкий шалашик вовсе не защита от ночного холода. Они испугались и тут же вернулись домой. Отстояли за позднее возвращение положенное наказание в углу, были усажены за стол и впоследствии о неудачном побеге старались не вспоминать. Потом... потом возле этих самых кустов их встретила компания каких-то пацанов, почти что взрослых, было им как минимум лет по десять-двенадцать. И они, трусливо улыбаясь, потребовали от четырехлетней сестры снять трусы. Та, естественно, разревелась на всю округу, он тоже, пацаны струхнули и смылись. После этого — как отрезало. Больше они в те края не ходили, искали приключений на свою голову в других местах. Так что — бывало всякое и в советское время...

— Так и будете прятаться? — громко спросил он в пространство.

И вылетел в обычный сон.

На этот раз инопланетянин принял образ худощавого лица с интеллигентной бородкой, с определенным отблеском интеллекта за очками.

— Это ваш сон, вы в нем режиссер, — заметило лицо. — Мы не вмешиваемся.

— Как насчет сил? — напомнил он неприветливо. — Вы хитро сделали, выкинули меня в очень светлые воспоминания, но — не пройдет!

— Не пройдет, — с сожалением признало лицо. — У вас уникальное мировосприятие. Вроде не депрессивное, скорее наоборот, и при том в любом светлом моменте находите что-то горькое! Даже в воспоминаниях дошкольного детства!

— Как насчет сил?

— Все, что попросите! — с готовностью отозвалось лицо. — В рамках физических законов данного мира, разумеется. И возможностей вашего тела.

Он усмехнулся. Еще одна ловушка. Что может попросить человек, смутно представляющий физические законы и ограничения своего мира? Что, реально добавляющее возможностей этот мир изменить? Ведь невольно в голову придет всякая бредятина из фантастических фильмов и книг, в которой инопланетяне с искренним сожалением откажут. И выберет человек в замешательстве разве что крепкое здоровье, ибо бессмертие вне физических возможностей человеческого тела.

К большому сожалению для инопланетян, он в данном направлении размышлял давно в поисках возможностей изменить этот проклятый, ненавистный, любимый мир. Так что осталось лишь открыть рот и озвучить пожелание.

— И все? — осторожно уточнило лицо после явного замешательства.

— Нет, еще максимально возможную в норме нечувствительность к боли, — хмуро сказал он.

Инопланетное лицо снова сильно удивилось, но возражать не стало.

— Удачной рыбалки, — вежливо пожелал инопланетянин и медленно растаял под звуки телефонного будильника.

6

Предрассветный асфальт с тихим шелестом бежал под колеса велосипеда. Деревенская улица, вокруг которой нарос коттеджный поселок, спала в безмолвии. Даже собаки, сучары, не выскакивали под колеса, не гнались с остервенелым лаем и не пытались ухватить за ногу. Перестрелять бы и их, и хозяев. Хозяев — в первую очередь. Стоят у заборов, хреновы защитнички животных, с довольным видом покрикивают на собачек, типа отзывают... А привязать не судьба? Выгуливать на поводке и в наморднике, как положено, в лом? Животное страдает, ну надо же. А сколько детей изорвали или напугали страдающие животные, никто не считал. Он за свою жизнь пришел к твердому убеждению, что надо очень сильно ненавидеть людей, чтоб бороться за права собак.

Но в предрассветный час спят даже алкаши, не то что собаки, так что через деревню проехал без затруднений. Велосипед тут же запрыгал на битом кирпиче, дальше дорогу не асфальтировали. Может, через сколько-то лет, когда все отстроятся, скинутся деньгами и сделают нормальный подъезд к домам. Сами, потому что от государства не дождешься. А пока что он осторожно пропрыгал с полкилометра, съехал в сторону и покатил по извилистой колее к соседней деревне. Вокруг потянулось поле с тощей травой. Слабый солончак, и растет на нем только вот такая пародия на траву, жесткая, тонкая и совершенно несъедобная. Местные называли ее "волосец", но чаще матерно. И таких солончаков по Омской области — немеряно. Ничего толком не растет, сена не заготовить, разве что овец пасти, они что-то там съедобное между волосецом умеют выбирать. Ну, все предыдущие столетия и пасли. Хотя окультурить слабый солончак нет проблем. Вон они, коттеджи, совсем рядом. На тех же солончаках. И деревня тоже. Только там в огородах все цветет и плодоносит. Всей работы — распахать, добавить перегноя... и, собственно, все. Дожди и регулярный полив смывают соль в нижние слои, можно садить и сеять что угодно. Те же культурные травы. Но — лежит солончак прямо у деревни, никому не мешает. Земли у нас много, чего о ней заботиться?

Велосипед подпрыгнул на кочках, звякнуло что-то в рыбацкой сумке, он не смог одолеть подъем и спрыгнул. Закатил велосипед на крутую насыпь, по которой шла разбитая асфальтированная дорога. Это уже граница соседней деревни. Та, советских времен граница. За два десятка лет деревня заметно съежилась в производственной части, остались от сельхозпостроек кое-где куски бетона среди мусорных куч, и все. А был когда-то номерной племсовхоз. Разводили быков на племя. Но кому они нужны сейчас, местные быки? Вся страна закупает семенной материал в Голландии и Канаде, знаменитых голштинов, дающих до шестидесяти литров молока в сутки, страшно болезненных, привередливых в разведении... И случись что, обрежутся линии поставок, и чем тогда осеменять коров? Он этим вопросом задавался часто, а правительство, судя по состоянию дел, ни разу. Ну, как говорится в умных книжках, тупые головы может исправить только война...

Чем-то он еще жил, этот бывший племсовхоз. Цех какой-то на окраине построили, открыли школу конного спорта для небедных... а местные, естественно, все работали в городе. И — коттеджи, коттеджи вокруг. По ощущениям, все богатые люди города отстроились уже не по одному разу, но все равно продолжали строиться. Может, так оно и есть на самом деле. Куда-то же надо закапывать дурные деньги.

Мимо тихо проскользнула пара машин, рабочий люд потихоньку начал тянуться в город на работу. Он простучал колесами по плитам возле администрации, пригнулся, пропустил над головой ветви елей, проехал мимо магазинчика, два раза подпрыгнул на "лежачих полицейских" около детсада... Слева медленно проплыли черные окна школы. Детей в поселке стало резко меньше, и из двух школьных корпусов, которых было недостаточно в советское время, остался в эксплуатации один, второй заброшен за ненадобностью, окна выбиты, как во время войны.

Поворот, другой, запоздало гавкнула вслед проснувшаяся собака, но он уже в поле, справа тополиная лесопосадка, слева непременный массив недостроенных коттеджей. Потом резко пахнуло пшеничными просторами, пылью грунтовых дорог... запахло детством. Вот так же в детстве он крутил педали, а справа и слева сплошной стеной качалась золотая пшеница. Сейчас, правда, пшеница стеной не стояла, торчала низкой щеткой — давно перешли на неполегающие короткостебельные сорта — но запахи, одуряющие запахи хлебного поля остались прежними. Из примет нового времени — только пластиковые бутылки тут и там, нанесло ветром и пакостливыми руками водителей. Раньше по полям и металла много валялось, но поставили на современные комбайны металлоискатели и весь металл из пахотного слоя выбрали. Осталось убрать пластик. Вроде не самое сложное дело — отработать технологию переработки, открыть приемные пункты и нормально платить за сданное сырье, но подвижек не видно. А пластик уже стал огромной проблемой. Это понятно ему, понятно всем... кроме, получается, руководства. Чем-то они там другим заняты. Не заботой о стране.

Километров пять он не спеша крутил педали, пока не приблизились трубы промзоны. Близкая трасса уже начинала гудеть проезжающими машинами. Возле трассы предприимчивые товарищи выгородили забором приличный кусок земли. Сначала вроде организовали там центр конного спорта, потом площадку для тренировки служебных собак и остановились на продаже декоративных культур. И вроде дело потихоньку пошло, бесчисленные хозяева коттеджей все как один желали, что у них участок выглядел "как на Западе". На его взгляд, бессмысленное занятие, толку от газонов и декоративных кустиков никакого, но... флаг им в руки, хоть не вредят. Еще бы дорогу до трассы заасфальтировали, и совсем бы стало хорошо. Но не асфальтировали, даже не отсыпали щебнем, видимо, жили тут на очень временных птичьих правах.

Трасса встретила его сиянием рекламы на автозаправке и потоком машин. Пока что редким по раннему времени, но ему и этого достаточно, чтоб щемиться по краям. Трассу совсем недавно отремонтировали и немножко расширили, но что ему с того? Велосипедную дорожку никто не подумал выделить. Он не был в обиде — ну, бедное государство, не до велосипедных дорожек. Хотя бы выбоины закатали, уже великолепно. Знакомые вопили, что если б отобрать у олигархов их миллиарды, всем бы хватило и еще осталось на дороги, но он-то помнил с детства основы арифметики, сел как-то и посчитал, на что хватит отобранных миллиардов. Не хватило даже на повышение пенсий до достойного уровня, не то что на дороги. Россия — бедное государство, тяжело признавать, но это так.

Можно было ехать по обочине, но это быстрая смерть покрышкам. Камешков, стекла и железяк там до черта и больше. Так что он вздохнул, решился, съежился и осторожно затрюхал по самому краешку асфальта. Нарушение правил, но как иначе? Водители понимали его и почти не сигналили, так, разве что по вредности характера. Зато пролетающие мимо фуры ощутимо толкали в бок воздушным потоком и иногда сбрасывали на обочину. Тогда он оглядывался, выжидал момент и снова выбирался на асфальт, практически под колеса машин. Ничего, десять километров — это быстро, авось не задавят.

Вправо и влево от трассы уходили узкие асфальтированные дорожки — свороты к деревням и дачным массивам. Трасса была проложена по новым стандартам, в обход населенных пунктов, и это было очень разумно и правильно, но... пришлось как-то ехать от Красноярска до Омска машиной, так чуть не помер от скуки. Тысячи километров перед глазами только асфальт да унылые поля по сторонам, да изредка пустые бетонные остановки. Все деревни, вся жизнь — где-то далеко в стороне. Даже не посмотришь, как живут люди.

А вот и его сворот. Он закрутил головой, выгадывая момент для маневра. С годами голова стала поворачиваться туговато, приходилось привставать на педалях и скручиваться всем телом, рискуя грохнуться. В результате плюнул, слез и перешел дорогу как положено, на правах пешехода. И с облегчением покатил вниз. Четыре километра — легкий уклон в сторону Иртыша. Благодать после утомительной поездки! Ага, и нехилое испытание воли на обратном пути.

Поселок, по какой-то логике приписанный к городу, в советское время жил за счет деревообрабатывающего комбината. Огромное хозяйство в несколько километров протяженностью вдоль реки, множество цехов, асфальтированные проезды, спуски к воде, где круглосуточно разгружались баржи с лесом, а поначалу и молевой сплав был, то еще зверство... Сейчас от всего ДОКа остался действующим цех фанеры, и все. Он объехал его и затрясся по остаткам бетонных плит. Вот только они и напоминали, что когда-то здесь было гигантское предприятие. Они — да куски бетона там и тут среди травы. За два десятка лет промзону растащили настолько, что теперь на месте бывших цехов пасли скот.

Зато в воде кое-что осталось — кое-что, вселяющее надежду на удачную рыбалку. Промышленный мусор, обрывки тросов, бетон... но, главное, топляк. Когда практиковали молевой сплав леса, бесчисленное множество стволов затонуло тут в ловушках бонов. Затонуло и стало прекрасным местом пастбища для леща, язя... Зацепов и обрывов, конечно, чуть ли не на каждом забросе — зато есть надежда поймать зачетную рыбину. И к черту старицу с ее карасями, если приехал рано, надо рискнуть!

В груди поднялось привычное возбуждение перед рыбалкой, он закрутил педалями быстрее. Получится занять знакомое местечко или нет? Или уже все занято? Это ему ехать два с лишним часа, а на машине раз — и уже здесь... И еще вопрос — а какое из знакомых местечек выбрать? На галечной косе? Гарантированные зацепы. Но может клюнуть язь. Но зацепы. И леща мало. С обрыва около ямы? Заманчиво. Но последние разы там был ноль. Но заманчиво. Яма — она сама по себе хороший фактор. Но в последние разы был ноль...

В результате он выбрал мелководье. Вернее, выбрали за него, и галечная коса, и обрыв уже были заняты. Что ж, мелководье не худший вариант. Лещ почти что гарантирован, а уж мелочь будет клевать как сумасшедшая до самого обеда. Правда, язь там ни разу не попадался, что печально... Зато пару раз брал судачка, что интригует!

Удочки он разворачивал в бешеной спешке. Старался не показать соседям волнения, но делал все максимально быстро, разве что не бегал. Вжих — улетела на дальний заброс донка. Вжих — улетела на ближний заброс вторая. Чмок — воткнута рогулька, и на нее легла удочка для мелкой рыбалки... И спешка внезапно кончилась. Потянулось настороженное ожидание. Брякнет колокольчик или нет? А если брякнет, то что это — лещ или случайный мусор?

Удочка дернулась и слегка прогнулась. Ага, чебак. Средненький. Начало есть. Он забросил рыбку в садок и внезапно успокоился. Улов уже есть, не зря съездил.

Наверху протарахтел и заглох мотоблок. Понятно, очередной любопытный объявился. Хорошо, если действительно любопытной, из рыбаков, остановился, чтоб узнать ситуацию, прикинуть собственные планы. Таких любопытных он уважал. Но чаще подъезжали с другой целью.

Крепко сбитый мужик в защитной "рыбацкой" форме и заброднях по-хозяйски спустился к воде. Огляделся маленькими глазками, заглянул мельком в садок.

— Чебак! — сказал он снисходительно. — Ни о чем рыба. Разве что похрустеть иногда вместо семечек. Что, не клюет?

— Пока не знаю, только встал, — сдержанно отозвался он. — Но в последние годы меньше. Хотя бывает по-всякому.

— Не бывает! — отрезал мужик. — Я уж десять лет тут на удочку не ловлю! Десять лет назад последний раз клев и был! Зима, мороз за тридцать пять, никого на реке — я тогда за ночь мешок леща натаскал! Да крупного, не то что сейчас! Вот это был, я считаю, клев! А сейчас — ни о чем! Сколько за рыбалку ловишь?

— Пять-шесть лещей, когда клюет, — честно сказал он.

Мужик выразительно сплюнул.

— Мне хватает, — так же сдержанно заметил он.

— Ну, если хватает... а что ниже не сел, за бонами?

Он посмотрел недоуменно.

— Там! — махнул рукой мужик. — За бетонным спуском к воде боны раньше стояли, там топляка немеряно! На нем рыба и пасется! Ты что, не местный? Здесь же комбинат был, отсюда и аж до отстойника! Лес принимали, все делали! Такое производство было! И работали спокойно, и зарплата была, и всем хватало! Все развалили хреновы перестройщики!

Он сразу понял, что имелось в виду под невинным "всем хватало". Тащить всем хватало. Он глянул искоса на мужика и вдруг понял, что он — из детства. Это он слонялся с компанией дружков по школьным коридорам, толкал младшеклассников и грязно подшучивал над девчонками. Это он болтался с компанией у магазина, отбирал копейки у одиночек. Это он, жирная рожа, верховодил потом на танцах, бил "чужих". Именно он прохаживался с пьяными дружками по местному пляжу, поигрывая финкой. И он же потом сидел в ДОКе на выгодной работе, где можно хорошо зарабатывать, ничего не делая, никого к ней не подпускал. И он же тащил все с ДОКа... Какие перестройщики?! Он же и растащил потом ДОК так, что одна трава осталась да бетонные обломки... и теперь, прожив сытую обеспеченную жизнь, стоит рядом с хозяйским видом. Если б требовался ему этот берег, наверняка приказал бы убираться, а для надежности приехал бы не один, а все с теми же дружками. Но местная бедная рыбалка его не интересует, наверняка едет сети проверять.

— Стерлядку-то всю выгреб? — усмехнулся он.

Мужик мгновенно переменился, глянул настороженно. Учуял безошибочно врага! Потому что бросил он свой вопросик, не просто так, а как милицейский следователь, который все видит и знает, только руки пока не дошли прижать вора. Снисходительно сказал, с намеком, мол, бегай пока что, но недолго.

— Да какая тут стерлядка... — пробормотал невнятно мужик, развернулся, и вскоре мотоблок утарахтел прочь. Он был уверен, что обратную дорогу мужик выберет подальше от берега. На всякий случай. У таких чутье на опасность звериное.

Вот оно как. Оказывается, дар инопланетян и в реальной жизни работает. Ну, что-то подобное он предполагал. Что в реальной жизни, что во сне он один и тот же, разве не так?

Чего он не предполагал — что дар сработает именно так. Вернее, в том числе и так.

Он ведь просил себе дар убеждения. Самое обычное, ничуть не волшебное умение убеждать других в своей правоте. Таким умением, например, владеют "воры на доверии", те же следователи, да мало ли кто еще. И вот теперь он тоже. Важное открытие.

Но другое открытие было гораздо важней. Детство не ушло. Оно здесь, рядом. Вместе с прошлым. Это следовало хорошенько осмыслить.

7

— Не бойся, прыгай!

Одноклассники-первоклассники выжидательно смотрели на него из ямы. А он — на них. Да, был такой момент в детстве, точно. На склоне горочки у дороги выкопали яму под фундамент для памятника героям революции, и они, первоклассники, туда прыгали с замирающим от страха сердцем. Причем прыгать было не страшно. Пугала мысль, что обратно не выбраться. Яма-то — огромная, глубокая. Для первоклассников. Аж два на три и в глубину почти два метра. Но сейчас он хорошо видел, что выбраться можно. Одна из стенок котлованчика не вертикальна, и ямочка в ней имеется в нужном месте. Если с разгона упереться в нее ногой да толкнуться, руками как раз уцепишься за край ямы. А дальше только подтягивайся, извивайся, ползи, протирай школьным пиджачком глину котлована, землю и траву... Это его сейчас и остановило. Тогда, в детстве, он спрыгнул, потом вылез и сестру сюда привел, чтоб тоже спрыгнула, это ж жуть как интересно. А сейчас вспомнил усталое лицо мамы, еженедельные воскресные стирки, лопнувшую кожу на ее руках, капельки крови — и не решился. И одноклассник Миша рядом осторожно заглядывает в яму и тоже не прыгает. Но он и в реальной истории не прыгнул. Не к лицу ему в глине играться, бабушка заругает. Потому что у Миши — очень хороший школьный костюм. Не темно-синий колючий ширпотреб, а очень качественный костюмчик серо-голубого цвета, всегда отглаженный, безукоризненно чистый — и белая рубашка на последнюю пуговку застегнута. Аккуратный мальчик этот Миша, по улицам не бродит, за ним бабушка присматривает. Книжки красиво обернуты, тетради изящно подписаны, не шумит, не болтает на уроках и по партам не прыгает на переменах. И хотя в учебе ничего из себя не представляет, его всегда ставят в пример и хвалят. И будущее его понятно даже без собственно знания будущего. Если мальчик уже в первом классе понимает, как себя надо вести для успеха в обществе, чего тут гадать. Школа-комсомол-партия и умение подстраиваться под желания начальства как гарантия карьерного роста. И семья как платформа для успешного старта. Красивые костюмы — они же не из воздуха появляются. Это дефицит, к которому не всякий допущен. Родители Миши — допущены, и это очень много значит и в социалистических шестидесятых, и вообще всегда. И вот этот Миша — он же и в будущем живет, в капиталистической России, и руководствуется теми же правилами подкупа, доступа к деньгам и дефициту, что и его родители, и он сам. И одноклассники-первоклассники — он ясно представлял их будущее. Будут учиться по минимуму, как все, не слишком утруждаясь. Как все, нацепят октябрятские значки, потом пионерские галстуки, не задумываясь, что это значит. Для них — ничего, лишь бы взрослые отвязались. К восьмому классу начнут покуривать в школьных туалетах и попивать вермут в кустах у стадиона. Устроятся через родственников на приличную работу и просто проживут отпущенное им судьбой, с пятничными пьянками и побоями жен и детей. Причем искренне считающие, что за дело. Очень хозяйственные, в меру работящие, в меру вороватые — коренной рабочий класс. Как положено, кто-то отсидит по мелочи — за воровство или пьяную драку. У каждого на руках не будет хватать пары пальцев — верная примета, что пьяными лезли к станкам. И ничего им от жизни особого не надо, водка же и так есть, за любую услугу несут. Могучая поросль сквозь века, из царских времен в коммунизм, несущая в своих жилах древние изуверские традиции человеческого общества. И он, одиночка, против нее со своим жалким даром убеждения и наивным желанием... желанием чего? В некоторых христианских течениях это называлось "подняться душою до бога". В каноне большевиков — построить светлое будущее. В принципе одно и то же, если вдуматься. И тут возникает закономерный вопрос — а оно надо ему, биться за светлое будущее для всех, если это будущее никому особо не требуется? Живут сейчас, точно так же будут жить при капитализме... Из-за ростков новой социалистической генерации людей, как написано в одной хорошей книге? Интересно, где Королюк их увидел, эти ростки? Разве что в Питере, в элитной школе с углубленным изучением предметов? Кстати, те еще рассадники будущих "эффективных менеджеров".

Он развернулся и побрел домой в глубокой задумчивости. Одноклассники проводили его озадаченными и слегка испуганными взглядами. Понятно, засекли чужого своим острым звериным чутьем. Наверно, такими взглядами его теперь часто будут провожать. И ничего критичного, бывало такое и в реальном детстве. Он и в своем обычном состоянии не очень-то совпадал с массой.

Ноги привычно провели его по улице Пасиковского мимо родного барака на берег реки. Пасиковский... один из тех, кому поставят памятник на месте котлованчика, в который только что прыгали одноклассники. В обиходе поселок назывался попросту Стеклозавод, но на самом деле гораздо громче — поселок Памяти 13 Борцов. Надо полагать, борцов за революцию. Они, первоклассники, в наивности своей разделяя гражданскую войну на белых и красных, пристали в свое время к учительнице с этим вопросом. Сейчас забавно вспоминать, как она ерзала и крутилась, не решаясь сказать правду и не желая врать. Врать не любили, кстати, вовсе не из-за "ростков новой генерации людей", а скорее наоборот, по старым деревенским привычкам. В деревнях вранье сильно не одобрялось на чисто бытовом уровне — нельзя в совместной работе полагаться на того, кто врет тебе в глаза. Потом, много позже учителя подтверждали не моргнув глазом — да, большевики, да, красные. А тогда, в шестидесятых, в Стеклозаводе жило еще много тех, кто помнил гражданскую. И все знали прекрасно, что были Борцы и не большевики, и не совсем красные. О марксизме они если и слышали, то разве что краем уха. Мужики боролись без всякой идеологии за себя, за вполне понятные, привычные вещи: против насильной мобилизации в колчаковскую армию, против продовольственных реквизиций, проще говоря, грабежей, против адовых условий труда на заводе... Просто пошли немножко дальше, не только о себе озаботились, но и о всех, создали тайную организацию... Их, конечно, тут же выдали добрые соседи и благодарные коллеги по работе, мужиков повязали и расстреляли. Вот и вся история с Борцами. Колчаковцев потом силами вот таких неравнодушных мужиков разбили, организовали целые партизанские армии с очень причудливой идеологией, где христианство сочеталось с языческими общинными обычаями — ну и пара лозунгов от большевиков и эсеров туда же затесалась — потом советская власть укрепилась достаточно, чтоб и сами эти армии прижать к ногтю... а Борцов причислили к павшим в боях за революцию. Переименовали в их честь поселок, улицы, монумент поставили. И все бы ничего, люди достойные и жизни отдали не только за собственное благополучие, но и... да, за светлое будущее. И если б не врали вокруг их имен, было б совсем хорошо. А так — как доверять в совместной работе тем, кто врет тебе в глаза? То есть коммунистам? Вот и пошла идеологическая трескотня впустую, не задевая ничьих ушей. Вроде и мелкое вранье, безобидное, но... вранье вообще-то мелким не бывает. Как и безобидным. Да и не единственный это случай с Борцами, а один из великого множества.

Мимо, не глянув на мелкоту, прошагал сутулый старшеклассник. Несколькими прыжками с камня на камень пересек реку и пошел себе дальше по тропе, аккуратно держась середины, потому что по обочинам росла череда, так называемые "собачки" — прицепится к штанам, замучаешься выдирать. Ну да, вот такая она, река Кача: страшная, полноводная весной, сметающая к черту все временные мостки, заливающая пойму до поселковых улиц; приятная речушка с пескарями, сорожкой и окуньками в начале лета; и жалкий ручеек все остальное время. Курица вброд перейдет или вот старшеклассник.

Поселок вообще-то считался левобережным, но и на правом берегу жили крохотной улочкой, чем-то вроде обособленной деревеньки. Жили там ради подсобного хозяйства и скота — и под огороды места много, и коров можно пасти прямо под окнами. А что половодьем каждую весну заливает — так то терпимо, потому что ненадолго. Вода пришла и ушла, а огороды остались, знатные огороды, не то что в поселке возле бараков, где только цветочки посадить. Они с сестрой как-то забрели туда — не понравилось. Кривые низенькие дома, заборы из жердин, лай собак и настороженные, неприветливые взгляды взрослых. Милая особенность социализма: чтобы выжить, нужно сбиваться в кучки взаимопомощи и крепко защищать свое от чужих. Не зря мама так дорожила дружбой со своим земляком — хоть какая-то, но поддержка в отчаянных ситуациях и ей, и ему. Он точно помнил, например, что родители по выходным ходили к земляку помогать на покосе. Мамин земляк держал корову, а ей нужно три тонны сена на зиму. Где хочешь, там и доставай. По маленьким таежным полянкам, по безлесым косогорам — скоси, просуши, собери, заскирдуй и вывези, а где технику достать, думай сам. Под комарами и мошкой, под палящим солнцем. Адов труд. И на все про все — пара летних недель, которые, может, выдадутся сухими и солнечными, а может, и нет. И второй отпуск никто не даст. Тут только помощь родни, свойственников, соседей и земляков спасала. Ценилась любая общность. Пусть за столом пьяные драки, но на покос — всей толпой. А как иначе? Иначе кто тебе привезет по знакомству дрова? Вспашет огород? Поможет с мебелью? С забоем свиньи? С прорвой прочих неподъемных дел, от которых отстранилось государство?

Старшеклассник, все так же сутулясь, прошагал мимо брошенного бульдозера и скрылся из виду. Бульдозер... помнил он и его. Это из той серии, где добро не остается безнаказанным. Кача летом — ручеек, купаться негде. Вот начальник Дорстроя и сделал доброе дело — отправил бульдозер, и тот за полдня нагреб приличную дамбу. Потом у него кончилась солярка, бульдозерист закрыл кабину и исчез на несколько дней. А когда объявился вновь, с матами выяснил, что мальчишки ему из двигателя выломали все медные трубки на пугачи. Старший брат, кстати, ломал в том числе, а он подпрыгивал рядом от страха и любопытства. Пугач получился знатный, запруда тоже, купались в пруду и дети, и взрослые, купались да нахваливали — а бульдозер так и простоял у реки до осени брошенным. Ничья благодарность не смогла его уберечь. Ибо не было ее, благодарности. Взрослые сочли заботу начальника Дорстроя естественной, типа ему положено, а мальчишкам очень были нужны пугачи, а медных трубок иначе не достать.

Он поморщился от неприятных мыслей, хотел присесть на портфель, но вовремя передумал. Там же чернильница, там перьевая ручка и карандаши, не то что садиться — на бок портфель класть и то нежелательно. Они, правда, ими регулярно бились после школы...

Запруду потом смыло по весне, но сначала знатно подтопило заречную улочку, так что больше реку не перегораживали... Он снова поморщился. Сколько ни уходи в воспоминания, от неприятного вопроса никуда не деться. А он таков: а стоит ли вообще вмешиваться в жизнь людей, а? У них и так все налажено, все как-то функционирует несмотря на происки государства, все как-то исхитряются жить. И многие даже довольны — из тех, кто устроились по жизни лучше прочих. Так стоит ли вмешиваться, а? Куда он со своим жалким даром убеждения против отлаженной жизни огромного государства? Но главное — надо ли это кому? Вот вопрос посерьезней, чем "быть или не быть".

На самом деле вопроса как такового не было — потому что он давным-давно получил на него ответ. Жизнь длинная, много чего произошло. И был в армии момент, когда стояли они с приятелем на комсомольском собрании, и приятель, бледный от волнения, выговаривал комсомольцам-офицерам, что не херней надо бы заниматься в армии, а боевой учебой. Вот такой был забавный выверт: в армии единоначалие, но на комсомольском собрании имеешь право высказать все, ибо все комсомольцы все равны. Теоретически. Практически же после собрания один из офицеров ласково посоветовал заткнуться, а лейтенанту-комсоргу пообещал начистить рожу, чтоб впредь не допускал таких безобразий. Что, кстати, офицеры и сделали. Но дело не в распустившихся офицерах, а в приятеле. Обычный парень, а всего-то и хватило месяца откровенных разговоров о жизни и поддержки не очень умного комсорга, чтоб решился товарищ на настоящий поступок. И других примеров хватало, когда люди преображались при появлении хотя бы призрачной надежды на честность. Так что знал он, точно знал, что люди страстно ждут от государства справедливости. И голос свой не подают исключительно из-за недоверия к начальству. Нельзя полагаться в серьезном деле на того, кто врет тебе в глаза, как уже было сказано. А в социалистическом отечестве вранья было... немеряно.

Так что запрос на перемены от общества был, и еще какой. Возможностей не было. Как сделать так, чтоб носители лучших человеческих качеств не проигрывали торжествующей наглости, как? Тут на первый взгляд требовались мощные средства, что-то типа полубожественных возможностей героя одной очень хорошей книги про попаданца. То-то удивились инопланетяне, когда он озвучил свое условие. Оставалось надеяться, что не прогадал.

А со вторым условием ему просто сказочно повезло. Попросил, не осознавая его ценности. Казалось бы, что такого — максимальная нечувствительность к боли? Толстая кожа, образно говоря, только и всего. Оказалось — фигушки, вовсе не так. Оказалось, собственно боли человек не так уж и боится, достаточно вспомнить те же рабочие ссадины, порезы и натертости, на которые не всегда даже обращаешь внимание. Или, не к работе будь упомянут, проклятый радикулит... Оказалось, страх этот держится на самом деле на инстинкте самосохранения. Чует человек, что за болью таится опасность для жизни, вот и боится до дрожи. А он попросил у инопланетян максимальную нечувствительность к боли как раз для того, чтоб не бояться. Инопланетяне выполнили просьбу, как они ее поняли. И инстинкт самосохранения сразу прилично отшибло. Он ведь и раньше, в реальной жизни, частенько понимал, что требуется делать для изменения к лучшему. Понимал, но не решался действовать, потому что риски для жизни там были реальные. И никто не решался действовать, потому что жить хочется, и очень сильно. Но вот сейчас ему было не страшно. Не страшно, и все тут, такое очень странное ощущение, непривычное. Хотя риски никуда не делись, и на то, что он всего лишь первоклассник, скидки никто делать не станет.

Он очень неприятно усмехнулся и пошел домой. Значит, дар убеждения, самый обычный, реального уровня, да еще в исполнении первоклашки — жалкое оружие, да?

8

Раннее утро заползло в палатку зябким воздухом. Он по привычке прикрыл нос одеялом, задышал в тепло и снова выключился, упал в сон — и оказался на знакомом травянистом склоне, где в теплых потоках восходящего воздуха дрожит и переливается соседняя сопка. Казахский мелкосопочник, конец мая.

Инопланетянин благожелательно уставился на него, снова в образе интеллигентного лица с ухоженной бородкой.

— Вы сказали, я проживу во сне заново всю жизнь день за днем, — напомнил он. — Почему меня кидает прерывисто, в самые яркие воспоминания?

— Потому что вы нам сопротивляетесь, — с мягкой укоризной сообщило лицо. — С упорством, достойным лучшего применения. Мы, конечно, можем насильно, но...

— Не надо, — усмехнулся он. — Насильно — точно не надо. Тогда следующий вопрос: ваши дары — они ведь все с сильными побочными эффектами, да?

— Это не вопрос, скорее утверждение, — осторожно заметило лицо. — Но вы же умный человек и должны понимать, что любое изменение в психике человека...

— ... делает его другой личностью, — хмуро заключил он. — Все понятно с вами. Новую жизнь мне придется прожить другим человеком. Спасибо. В этом ваш интерес, да?

— Ну вы же умный человек, должны понимать, что у нас многовекторные исследования, и осознанный выбор личностных изменений нас интересует также не в последнюю очередь...

Врут, понял он, шагнул вперед и медленно поплыл над теплым склоном, который стал постепенно удаляться вниз. Если два раза подряд напоминают о его уме — точно врут, проверено жизнью.

— Но ваш выбор нам особенно интересен! — раздался за его спиной четко артикулированный голос инопланетянина. — Личностные изменения выбирают все, но такое, как вы — никто. У вас уникальная ситуация, и нам принципиально важно знать, чего вы сможете достигнуть столь малым набором инструментов для изменения себя и реальности. Берегите свое здоровье, мы вами очень дорожим.

Он вздрогнул, попытался развернуться, травянистый склон стремительно бросился ему навстречу — и он проснулся, на этот раз окончательно.

Раннее утро, часов шесть, но ему ли подстраиваться под общий распорядок? Он птица свободная, может и в шесть начать работу. Или не начать, что особо греет душу. Свобода... сладкое, никакими деньгами не измеримое состояние.

Туалет, розжиг летней печурки, легкий завтрак. Жареные чебачки в качестве завтрака улетели за милую душу. И — работа. Знакомое, освоенное до мельчайших нюансов ремесло.

Леса можно городить и снаружи, и изнутри. У каждого варианта свои плюсы. Но внутри быстрее, и расход материала меньше. Приколотить в углах доски-опоры, накидать по периметру настил в три доски шириной, закрепить середины дополнительными подпорками, чтоб доски не прогибались — готово. Всех расходов — полсотни гвоздей да полтора десятка досок, и то двенадцать из них потом можно использовать для настила потолка.

Вот теперь работа пошла медленнее. Поднять конец бруса на сруб, протолкнуть насколько возможно. Подняться по лесенке на леса, затянуть брус. Уложить, закрепить. И снова по лесенке наружу. Весь день туда-сюда, вверх-вниз. К вечеру колени ощутимо заскрипели. Он оценил сделанное. Шесть рядов. Ну и хватит. Он же не на соревнованиях, гнать некуда. Палатка гостеприимно приняла хозяина, мышцы блаженно расслабились в лежачем положении, позвонки потихоньку начали возвращаться на положенные места, складываться в некое подобие позвоночника, в котором от межпозвоночных дисков осталось одно название. Блин, как же мало надо для счастья. Просто лечь после работы и расслабиться.

Он закинул руки за голову и призадумался. Инопланетяне. Расслабишься с ними, как же. Втянули в историю, втравили. Как он подписался на изменение общества? Ох и дурак. Ни сна теперь, ни покою даже во сне.

Он прекрасно понимал, что дар убеждения — оружие для первоклассника не очень подходящее. Ну кто будет слушать малыша, даже с даром убеждения? Разве что мама. Потому воздействие на взрослых следовало отложить для очень неблизких времен. Но это не означало, что он совсем ничего не мог сделать. Вот что будет, если воздействовать на одноклассников? Если вдруг весь класс разревется и чего-то потребует, а? И он точно знал, чего потребуют истерично рыдающие детки.

Всю сознательную жизнь у него вызывали тягостное недоумение два школьных предмета — трудовое обучение и физическая культура. Прославленные труды и физ-ра, на которых можно было ничего не делать. Уникальные в своем роде предметы. Очень важные, очень нужные. Чуть ли не самые важные и нужные в школе. Ведь что такое "труды"? Это возможность дать выпускнику готовую, нужную, востребованную в обществе, современную профессию! Это культура социалистического производства. Это намертво вколоченные в память нормы КЗОТа, умение читать рабочие чертежи, знание Единых норм и расценок... это гигантский пласт очень нужных для дальнейшей жизни знаний и навыков. На трудовом обучении по логике должны были стоять самые сильные, самые подготовленные, самые идейные педагоги. Ведь СССР — государство рабочего класса! Как трудовое обучение выродилось в обстругивание деревяшек, уму непостижимо. Это при том, что все правильные слова были сказаны еще на заре советской власти Антоном Макаренко. И им же показано, как именно надо проводить трудовое обучение. Его воспитанники собирали электродрели, а впоследствии и фотоаппараты ФЭД — лучшие по качеству для того времени. Но — Макаренко выжили из педагогики, уроки труда приобрели вид, не поддающийся логике. Учить мальчиков в начальной школе вышиванию крестиком — это как, это вообще можно понять трезвым умом? А ведь было, повсеместно было такое в славном СССР... Еще и не такое было.

То же самое с физкультурой. Страна, противостоящая идеологически всему капиталистическому миру, по определению должна с детства готовить суровых бойцов. Так, на всякий случай. А в военной подготовке физические данные — основа основ. По всей логике ситуации физкультура должна проводиться ежедневно, и проводить занятия должны лучшие из лучших, прирожденные наставники, воспитатели будущих боксеров, борцов, стрелков и лыжников. И готовить на уроках физкультуры должны были именно их — боксеров, борцов, стрелков... А на деле? Самая привычная ситуация — "вот вам мяч, гоняйте, остальные пусть сидят на лавочке".

Как раз физкультура и была недавно во вновь проживаемом детстве. И проводилась она по знакомой схеме. Преподавательница тупо построила детей в шеренгу, весь урок вызывала по одному и проверяла умение прыгать со скакалкой. И за это ставила оценки. Пятерку получила белобрысая Оля, она с улыбкой напрыгала более двухсот раз. Он лично, как и в реальном детстве, позорно запнулся на двадцать пятом разе и вернулся в строй. Там и простоял до звонка, как и все. Прекрасное обучение, нет слов! Нет, он не против упражнений со скакалкой, они входят в обязательную подготовку и боксеров, и фигуристов... но тогда учите! Дайте всем скакалки, объясните и покажите, выдайте домашнее задание для самостоятельных тренировок — и уж потом проверяйте результаты, да не весь урок, а между делом, как положено! Тогда и будет толк. Тогда вырастут прыгучие, координированные, выносливые и ловкие ребята. А так... на следующем уроке учительница будет проверять, насколько они могут прыгнуть с места, про скакалку забудет. А чего проверять-то, чего, если ничему еще не научила?

Именно это отношение к делу он и собирался поломать. Учительница физкультуры — она, может, замечательная женщина. Но это все внешнее. А по своей сути она — манифестация торжествующей наглости. Мол, не работала, не буду и не заставите. Но зарплату платите и уважайте, как педагога. В основе позиции — обыкновенная лень. Та самая, которая лежала в основе семидесятипроцентного брака на заводах сталинского времени, с которым боролись жестоко, тюремными сроками для рабочих и расстрелами для начальства. Но он собирался справиться обычным даром убеждения. Крайне опасное дело, между прочим. Прилетит всему классу за неожиданное требование проводить физкультуру как положено, а не на "отвяжись". И от родителей прилетит, и от педагогов, а уж какое давление будет — страшно представить. И на классе останется до конца школы нехорошее клеймо — "бунтари". В своем реальном детстве он бы не решился на такое. И сам бы побоялся, и одноклассников пожалел бы. Но теперь, в результате ущемления инстинкта самосохранения, он принял решение абсолютно спокойно и безжалостно. Да, от родителей прилетит, и давление будет. И учительница потом на них ой как отыграется. Но он постарается, чтоб класс упорствовал до победного конца и почувствовал вкус победы. В этом главный смысл — чтоб класс почувствовал вкус победы. Тогда они пройдут детство ершистой, непримиримой компанией, умеющей и готовой требовать от учителей и вожатых настоящей работы, а не семидесятипроцентного брака. Да, им будет непросто. Да, он фактически разрушит им беззаботное детство и бросит в жестокие реалии фактически настоящей войны. Мало того — он еще и спрячется за спинами одноклассников, скроет свою роль заводилы и вдохновителя, потому что заводил выбивают первыми. А еще он уедет из поселка на следующий год и оставит класс расхлебывать ситуацию самостоятельно, и без его помощи, и без помощи взрослых. Какие взрослые, о чем вообще речь? Взрослые — это, в большинстве своем, воплощение семидесятипроцентного брака на заводах сталинского времени. А сколько брака гнал рабочий класс в благословенные брежневские времена — тайна, закрытая всеми грифами секретности. Реальной цифры не найти, хоть весь интернет перерой. Но если судить по личному опыту, то на стройках процент брака приближался к заветной цифре сто.

Он невесело усмехнулся и медленно ушел в сон. Пора приниматься за дело, на которое не решился в реальной жизни.

9

— Что у вас произошло снова?

Директриса начальной школы смотрела недоброжелательно, поджав губы, и учительница разозлилась. Почему это — снова?! Не было ничего подобного раньше! Просто класс подобрался какой-то придурочный! Требуют от учителя, это ж надо такое представить? А что дальше будет?! Так и выпалила в лицо непосредственному начальству. Начальство замялось перед сложным выбором. Начальство смутно ощущало угрозу от того, что может быть дальше. Требующий чего-то класс — это большие, очень большие проблемы! Требовательный класс — это бездушный паровоз, наезжающий на ее безоблачное существование. Давить надо паровозы, пока они чайники! В этом пункте директриса была с учительницей солидарна и разделяла ее возмущение полностью. От учителя чего-то требуют, ну не обнаглели ли?! А дальше что будет? Страшно представить, от партии потребуют?

Так что с этой позиции представлялось очевидным идти в класс бунтующих сопляков, делать грозное лицо и запугивать, стращать. Первоклашки, сломаются быстро. Но идти в класс — это обозначить свою позицию. То есть — разделить с учительницей физкультуры ответственность, если вдруг что пойдет не так... А пойти может. У сопливых первоклашек вообще-то родители имеются. И если с рабочими леспромхоза или стеклозавода никаких проблем, эти еще и сами своим чадам ремня отвесят, чтоб уважали учителей, то... там ведь и папа Миши среди родителей. И, кстати, мама тоже. Скорее всего скользкий партаппаратчик тоже оценит угрозу от требовательного коллектива — должен оценить, почувствовать своим интриганским нутром! Тогда он выдаст юному сыночку подзатыльника в нужном направлении, и вопрос бунтующего класса исчезнет как явление. А если нет? Если он поговорит с сыночком, потом заглянет по старой памяти в районо и задаст там пару удивленных вопросов? Кто такая для него директриса начальной школы? Точно не соперница. Смахнет походя. Скажет пару слов, приедет проверка, и выяснится много чего. И что уроки физкультуры проводятся для галочки. И что мячей нет, и вообще ничего нет, кроме большой и пустой комнаты для занятий в непогоду. И что физручка пусть дальняя, но родственница руководству... И много чего еще выяснится, вроде не относящегося к делу, но если надо, комиссия пришьет все. Понятно, что это и не грехи даже, что так обстоят дела во всех школах, но все школы директрису не волновали, ее волновало собственное будущее. А оно в этом свете выглядело нерадостным. Недостатки — они сами по себе мелкие, но вот вкупе с целым рыдающим классом уже совсем другое дело. Очень нехорошее дело, дурно попахивающее. Снимут с должности, куда она пойдет? Заведующей детсадом уже поработала, и директором поселкового дома культуры тоже. Понятно, что из партхозактива не уберут, но ниже опускаться не хотелось, сильно не хотелось. Куда еще ниже, и так директриса начальной школы!

Директриса снова смерила учительницу неприязненным взглядом и снова призадумалась. Понятно, что комиссия из районо — она своя, там тетки правильные, поймут как надо и прикроют. А если нет? Тогда плохо, очень плохо.

— Галина Ивановна! — сказала директриса в результате недовольным голосом. — Ну что это такое? Вы уже и у первоклашек не можете уроки проводить как надо? Планы уроков у вас есть? Должны быть, поминутные! Их и придерживаться! Дети на уроке должны быть заняты! Ну и что, что физкультура! Это тоже учебный предмет, и требования к нему такие же, как ко всем!

Учительница отвела взгляд. Вот оно как. Уже не Галя, не соседка и не подружка, а Галина Ивановна.

— Сделайте выводы! — заключила директриса жестко. — Через неделю у вас открытый урок, посмотрим, как вы работаете. Планы проверим, результаты учеников посмотрим.

Это был удар в спину. Об открытых уроках учителей предупреждали обычно за месяц, чтоб успели выдрессировать детей на правильные ответы и поведение. А тут — неделя. Что за нее успеешь? Еще и результаты будут проверять. Какие результаты, если физкультура один раз в неделю?! Что от природы дано, то и покажут! А что они покажут? У нее по программе легкая атлетика, а ни одного урока по теме еще не проведено!

— Я все поняла, — сказала учительница и пошла писать планы, чтоб имелось хоть что-то предъявить на открытом уроке...

Он очень неприятно усмехнулся. Так или примерно так должен был произойти разговор директрисы с учительницей. Он рассчитал реакцию правильно, сыграл на чувстве чиновничьего самосохранения, директриса на всякий случай прикрылась учительницей, и сейчас классу доставалось уже от последней. Весь урок бег, эстафеты, прыжки. И не только у них, у всех классов начальной школы тоже. Выходит, переборола физручка свою лень и заработала как положено? И еще один урок физкультуры в расписание добавился. Внезапно. Оказывается, можно было такое сделать, не разрушая до основания школьную систему. Он даже предполагал, как. Провели как кружок общефизической подготовки. Раньше оно учительнице не требовалось, только мешало, у нее ж хозяйство, семья, но после рева и угрозы огласки вдруг вспомнила. Что его больше всего бесило в происходящем — ведь все прекрасно знают, как именно надо работать! Знают, но сопротивляются изо всех сил, люто ненавидят тех, кто работает самоотверженно, саботируют и рушат все правильные начинания, если вдруг кого удается заставить! И эта физручка не исключение. Она теперь будет работать формально правильно, не подкопаешься. Но сделает так, чтоб на выходе оказался ноль. Не поддержит потенциальных спортсменов, не поможет продвинуться, скорее наоборот — чтоб доказать всему миру, что все эти требования ерунда и не дают пользы. Ничего, физические нагрузки, жесткие отношения — они тоже на пользу, они характер закаляют. Теперь все, что требовалось от него — поддерживать настрой в классе, чтоб не сломались, чтоб тянули учебу. Ибо семидесятипроцентный брак растет не откуда-то, а из детства, из школы, из школьной лени и расслабухи. Ну, поддержать, подбодрить и воодушевить — это он может, дара убеждения ему отвешено с избытком. До конца первого класса сможет, а дальше пусть сами. Потому что после первого класса он с семьей уедет. Далеко-далеко.

Итогом первого опыта — первая запись в незримом учебнике для строителей нового общества: общество торжества лучших человеческих качеств основано на постоянной борьбе. Без борьбы милые учителя, коллеги и все-все-все тут же заявят, что лучшие человеческие качества — это ерунда, это нежизненно, и затопчут и качества, и их носителей дружным человеческим стадом. Новое общество — общество борьбы, потому что торжествующая наглость борьбы не боится и будет ее навязывать, пока существует. Именно как в песне: "И вся-то наша жизнь и есть борьба!" На заре советской власти это прекрасно понимали. Но одержали первые победы, и лидеры вдруг осознали, что теперь борьба ведь развернется и против них, против их мерзких человеческих качеств. И идею борьбы затолкали потихоньку в пыльный угол. А как прекрасно шли поначалу кони...

Он опомнился и огляделся. Обнаружил себя в огородике рядом с их бараком. Середина сентября, тепло, но картофельная ботва почернела от ночных заморозков. Да, а помидоры сбило заморозком двадцать седьмого августа, как помнится. Даже урожай снять не удалось. Не было в шестидесятые в стране суперранних сортов томатов, просто не было. Страна, блин, в космос рвалась, лучший в мире классический балет развивала, не до томатов. И не было в массе у населения денег на стеклянные теплицы. А обогреваемые — это вообще из области рассказов о коммунистическом будущем. Помнится, отец тогда стоял вот так же в огороде, черный от злости. А потом отрезал, что последнюю зиму тут живем, что пора перебираться в теплые края. И мама согласилась, как обычно. Что они тут теряли? Чужие всем, ни кола и ни двора, барак и тот леспромхозовский. А на новом месте всегда теплится надежда, что все получится иначе, лучше. Вот и ездили массы людей то на великие стройки Сибири, то на освоение целины, то просто по вербовке в дикие края в поисках благополучия. А какое благополучие в Стеклозаводе? Где-то через недельку родители соберутся и поедут копать картошку, посаженную в поле посреди тайги, километров за десять от поселка. Выкопают бегом за день, срывая спины, уже по темноте загрузят на бортовую машину, выделенную для этого дела руководством асфальтового завода, будут развозить по домам всю ночь, светить фонариками, смотреть по завязочкам и подписанным мешкам, где чьё, затаскивать с натугой в подполье, пачкая землей полы в кухне... Вот эти пятнадцать мешков картошки и есть все их благополучие. Так эту картошку еще и крысы грызли так, что заглянешь в подполье, а там верхний слой картошки белым отсвечивает, все сточили поганки. Отец придумывал на крыс всякие ловушки, хвостатые твари туда даже попадали, но плодились гораздо быстрее, чем вылавливались. До массовой дератизации частных домовладений — как до коммунизма ползком. Какие крысы, когда атомный щит родины создается? Не до мелочей. Зимой они с сестрой достанут из подполья такую ловушку, послушают со страхом, как бьется в фанерной коробке пойманная тварь, оденутся потеплее и пойдут в огород ее уничтожать. Он вооружит сестру кочергой и строго предупредит, чтоб била крысу сразу, как та вывалится на тропинку. На себя взял опасную и ответственную должность вытряхивателя. Что сестре всего пять лет, даже не подумал. Она же говорить-ходить-канючить умеет? Значит, взрослая. Крыса выпала на утоптанную дорожку по плану... а потом прыгнула на сестру. Та выронила кочергу и отступила. Он подхватил кочергу сам, успел ударить раза три, ни разу не попал, крыса юркнула в снег. Потом они вместе с сестрой ревели на два голоса, то есть ревела она, а он ревел и ругался. Больше воевать с крысами не рисковали даже взрослыми, хватило одного раза.

Да, это было последним ярким воспоминанием из стеклозаводской жизни. В начале июня они заказали железнодорожный контейнер, собрали туда всё барахло, которое удалось впихнуть, остальное бросили, контейнер не спеша отправился в путь, а они всей семьей доехали до Красноярска, загрузились в плацкартный вагон поезда и поехали на благословенный юг. Ну, так им тогда казалось. Но до отъезда еще почти год, а сейчас пора просыпаться...

В этот день после решительных поступков во сне работалось на удивление легко, как будто груз с плеч свалился, и они наконец расправились. И когда мимо пополз со своим воровским обычным осмотром трактор, он сделал то, что ранее не решался — вышел на дорогу, загородил путь и сказал трактористу все, что накопилось. Из-за рокота двигателя тракторист ничего не услышал, но понял прекрасно, потому что полез наружу пугать и разбираться. Здоровый, решил, что со стариком справится. Пришлось загонять его обратно в кабину лопатой.

— Пропадет что-то с участка, к тебе приду! — предупредил он на прощание. — И башку снесу.

И почувствовал, что так и сделает. Что примечательно, тракторист почувствовал тоже, потому что убыл молча. А он потом работал и размышлял о случившемся. Получается... получается, что в жизни чего-то добиваются те, у кого отшиблен инстинкт самосохранения. Те, кто жизнью не очень-то дорожит. В этом секрет якобы удачливости бандитов, воров, мошенников. И вот теперь его тоже. Он ведь тракториста чуть не убил. Так, с этим понятно. Но как тогда жить тем, у кого инстинкт самосохранения развит чрезвычайно? Как? А ведь таких большинство. Он сам был таким всю сознательную жизнь. Что самое противное, носители лучших человеческих качеств, как правило, именно из этой категории. Жизнь они ценят чрезвычайно, и свою, и чужую. И как им жить, если гоняться за ворами с лопатой страшновато? Вот вопрос вопросов, хоть инопланетян им озадачивай...

10

Летний плацкартный вагон для детей — скука смертная. Не, поначалу сестре было жутко интересно, все же первый раз в поезде. Они и на верхние полки по десятку раз слазили, и в туалет сбегали, и... и, собственно, всё. На этом дорожная новизна заканчивалась. Ну, покушали всей семьей курочку, пирожки да булочки. Потом покушали еще раз, чтоб не испортилось. В вагоне — духота... Прилипли у окна и долго смотрели, как убегают вдаль телеграфные столбы. Вообще-то — линии электропередач, но все называли именно так, телеграфными. А потом улеглись на верхние полки и заснули.

На всю последующую дорогу главным их развлечением остались ожидания стоянок в городах. Там можно было выскочить на перрон с мамой и купить чего-нибудь вкусненького вроде мороженого или тех же пирожков. Не то чтобы в вагоне голодали, официантки из-вагон-ресторана регулярно проходили с судками, где и первое, и второе блюда имелись в наличии, но — скука же. А так сначала незнакомый город наползал издалека, потом поезд гремел на мосту через обязательную широкую реку, полз неторопливо через переплетения железнодорожных путей и наконец останавливался у вокзала, неотличимого от прочих. Откидывалась ребристая пластина со ступенек, открывалась дверь вагона, и резко били по всем органам чувств запахи угля, дыма, шпальной пропитки, солнце и палящая жара голого перрона. И — бегом в очередь к ящику с мороженым...

Он переносил дорогу с философским спокойствием много путешествовавшего человека. В основном смотрел в окно на бесконечные голые поля... да, во все стороны от железной дороги именно поля и простирались. Поля да перелески, никаких намеков на цветущие сады, тихие пруды или хоть что-то из картинок райской южной жизни. А ведь они с каждым часом уезжали все южнее и западней. Но — никаких изменений к лучшему. Наоборот, перелески постепенно исчезали, поля становились все суше, все желтее. А домики возле редких станций — все беднее, приземистей. Лица родителей все больше выражали неуверенность.

Потом они увидели вдалеке осла, мирно пасущегося на вытоптанном лугу, и поняли, что началась другая страна. Чужая, непонятная.

И еще он размышлял. О чем? Да о тех же плацкартных вагонах, например. Поездки в поездах двадцать первого века были более удобными. Почему? Из-за новых возможностей техники? Объяснение вроде очевидное, но как на самом деле? А на самом деле получалось, что не в техническом уровне страны причина. Шестьдесят третий год, человек полетел в космос — что, промышленность кондиционеры не потянет? Да ну.

Сама идея новинкой не являлась, на Западе кондиционеры давно в ходу. Всего дел-то — перепрофилировать пару цехов Омского танкового завода, это который пятьдесят первый, или любой другой, если пятьдесят первый еще не построен, да и оснастить подвижной состав столь нужным устройством. Летняя духота в вагонах — страшное воспоминание всего детства. Не хватает электричества? Не так сложно прицепить к составу дизель-электрическую установку. И уж совсем несложно оборудовать в вагонах биотуалеты, чтоб не подпрыгивать от нетерпения на каждой станции и каждым утром, да не один, а штуки три в каждом. И душ. И... и, в общем-то, больше ничем пассажирские поезда двадцать первого века от таковых же середины двадцатого не отличаются. В смысле, в России. А ездить в разы удобней. И спокойней, но это оттого, что поезда стали сопровождаться полицейскими нарядами. И пьяные драки как волной смыло. Что, в СССР милиции мало? Да ну, скорее, многовато. Но если мало, всегда можно еще набрать, стоит только пообещать городскую прописку и хорошую зарплату.

На первый взгляд — легко решаемый вопрос. А в стране победившего социализма — еще и приоритетный. Все для народа, разве не так? Но не делается ничего. Почему? Тут ведь не в людях дело, не в качестве человеческого материала. Проще говоря, не в ответственность проводницы дело упирается. Выпускать танки, а не кондиционеры — политическое решение. Политическое решение тех, кто сам имеет все, а народ держит за рабочий скот. Говорят, что танки нужней, что живем в империалистическом окружении... История показала, что врали. Вторая мировая случилась как раз между двумя социалистическими государствами, а больше танковые армии не потребовались ни разу... Но, так или иначе, а проблема решения на низовом уровне не имела. Его дар убеждения в данном случае и во всех остальных, аналогично важных, бесполезен. Такие вопросы решаются наверху и только наверху. А как туда попасть? Не сейчас, понятное дело, а когда повзрослеет? А никак. Становиться конченой сволочью, продажным гадом, чтоб подняться вверх по карьерной лестнице, как предлагал в своих книгах Кулаков — не решение. Конченой сволочи и продажному гаду торжество наглости не мешает, он сам такой. А если снизу — не достать. Понятно, почему инопланетяне так заинтересовались его выбором. Любопытно им, как он решит нерешаемую проблему. Остальные бойцы за счастье народное наверняка толпой записались в любимцы Сталина — или Семичастного, если следовать идеям Дмитриева — там и остались соответственно логике созданного мира...

Но — кончается все, если верить философам. Не бесспорное утверждение, кстати, потому что не принимается во внимание, что личность существует во временных границах собственной жизни, и для конкретного человека очень многое не кончается по факту никогда — но в данном случае их поездка все же закончилась прибытием в Алма-Ату, столицу братской республики и очень южному месту.

В реальной юности он не задумывался, почему именно Алма-Ата. Полагал, что родители, как всегда, ошиблись в своих скитаниях по стране и выбрали очередную "жопу мира". Но сейчас при виде залитого жестоким солнцем перрона вдруг осознал, что не были родители глупцами, и наивными мечтателями не были. Они принимали единственно правильные решения при скудном выборе. Кому они там нужны, на благословенном юге? Там народу много, своих рабочих хватает. А в Казахстане места много, русские в цене. И еще: в Казахстане жили казахи, и русские, приезжая сюда, оставались русскими, под казахов мимикрировать никак не получалось — разрез глаз не тот, образ жизни не тот и совсем не то мироощущение. Это позволяло жить, оставаясь собой. А на югах при всей похожести, при русском языке и русском облике проживала совсем другая национальность. Крайне враждебная к приезжим. Гораздо более враждебная, чем казахи.

— ...У вас неплохо получается при столь ничтожных средствах достигать поставленной цели, — вежливо признало висящее в воздухе лицо. — Мы не ожидали, браво. Но вы правильно поняли ущербность вашей позиции — до верхов вам не добраться. Принципиальные решения принимаются именно там. А там сейчас... шестьдесят третий год. Яростная грызня за власть. Ракетная гонка. Ядерное оружие. Как сами понимаете, не до народа. Если же вы надеетесь на эффект "бабочки Брэдбери", то мы решили сообщить, что это ложная теория, расширяющихся волн изменения истории не существует...

— Врете.

Самостоятельно функционирующее лицо недоуменно моргнуло.

— Волны изменения истории возможны, когда нет противодействия, — неохотно сказал он. — Что в жизни встречается редко. Но все же встречается.

— Например? — агрессивно встопорщилось лицо. — Пруфы, как говорят у вас!

— Например, чумные эпидемии.

— Да, но...

Лицо кашлянуло, моргнуло и несколько сдулось.

— Но в жизни в основном работают системы противовесов и сдержек, — пробормотал он. — Это похоже на отсутствие волн изменения, но все же не то, причем принципиально не то. Не надо врать, вранье разрушает возможности общения.

— И вы надеетесь создать ситуацию, когда вашим воздействиям не найдется противодействия? — очень вежливо спросило лицо.

— Увидите. Вы чего вообще вперлись в сон? Это мой сон, мне отдыхать требуется.

— Вам просыпаться пора, — сообщило лицо. — Звонят.

И, довольное, растаяло.

"Чтоб оставлять за собой последнее слово, надо вовремя обрывать разговор, — с досадой подумал он. — Резко и неожиданно, на полуслове. Чтоб не видеть довольные рожи".

И неохотно проснулся.

Звонивший явно не стеснялся своего раннего звонка, говорил напористо, деловито и бесцеремонно. Звонившему срочно требовался камин. Бывший сельский начальничек вроде бригадира или завгара, недавно выбился в богатые, решил он. Сталкивался он с такими, и неоднократно. Сложный контингент. С одной стороны, лично работящие, деловые, работу организуют в лучшем виде. С другой стороны — не очень грамотные, агрессивные и по колхозной привычке норовят не заплатить, ибо работяг считают алкашней, которым деньги давать нельзя. А деньги вообще-то требовались, стройка подъедала накопления быстро и ненасытно. Соглашаться на работу не стоило, но... он подумал и решил посмотреть на месте. В худшем случае потеряет полдня, не критично. Тем более, что место работы находилось в соседнем коттеджном поселке, пешком полчаса, на велосипеде... ненамного быстрее, но легче.

Заказчик, как и ожидалось, оказался невысоким, крепким пузатым мужиком сильно за пятьдесят. Толстые несгибаемые ладони явно привыкли с юности держать вилы.

— Я думал, ты на машине! — тут же выразил недоумение заказчик.

— Не требуется, — неохотно сказал он, догадываясь о продолжении. — Если близко, езжу на велосипеде, если далеко — общественным транспортом.

— А где автобусы не ходят?

— А это проблема не моя, а тех, кто забрался в новострой.

Заказчик презрительно поморщился и явно потерял уважение к будущему работнику. По его мясистому лицу ясно читалось убеждение, что мужчина без машины — не человек.

— Вот здесь я планирую камин! Такая каминная комната, типа гостиная, посидеть с друзьями, шашлычок пожарить... Камины-то умеешь делать?

Он оглядел небольшую комнату, поглядел на потолок. Железобетонная плита, и выше еще этаж. И там плита. Печально.

— Придется пробивать дыры, — кивнул он на потолок. — И по второму этажу пройдет труба. Вплотную к стене, но все же. Что наверху планируется, не помешает?

— А у меня все предусмотрено! — обрадовал заказчик. — Сказал каменщикам, они в стене оставили дымоход! Вон, видишь дырку?

Он подошел и посмотрел. Действительно дырка. На всякий случай, чтоб удостовериться, засунул руку. Точно дырка, дымоходом это назвать слишком лестно. Четырнадцать на двадцать шесть, м-да...

— Не пойдет, — озвучил он заключение.

— Почему? — возмутился заказчик. — Мне бригадир каменщиков сказал, что для камина самое то!

— Вот он пусть и делает, я не возьмусь.

— Он и должен был делать, просто телефон чего-то не отвечает, — проворчал заказчик. — А почему не пойдет?

— Узкая. Даже у маленького камина дымоход не менее, чем двадцать шесть на двадцать шесть. Этот только для печки сгодится.

— Каждый свое говорит, кому верить, непонятно... — пробормотал заказчик. — Ладно, а какую дыру тебе нужно?

Он пожал плечами — зависит от размера камина, точнее, от размера портала. Заказчик не поленился, сбегал внутрь коттеджа и притащил яркий журнал с интерьерами.

— Вот такой! Сможешь такой сделать?

Он глянул мельком.

— При таком портале нужно бить дыру в плите восемьдесят на восемьдесят.

— Охренел?! У меня вся плита метр двадцать, она на чем держаться будет?!

— Считаем, — пожал плечами он. — Дымоход двадцать шесть см, еще двадцать пять стенки. И еще двадцать пять на противопожарную разделку.

— Какая нахрен разделка?!

— Без нее пожарные акт приемки не подпишут.

— Да у меня все подписи давно стоят!

Все равно. Ты загоришься от окурка, но с претензиями ко мне прибежишь, скажешь, неправильно сделал. Так что лучше делать правильно.

Разговор постепенно начал его утомлять. Как он и предполагал — пустышка. Товарищ в колхозе привык делать, как ему хочется, а не как положено. И поддаваться на уговоры такого нельзя, потом действительно прибежит с претензиями, уже был аналогичный случай.

— Ты что, деньги из меня выкруживаешь, что ли? — нехорошо прищурился мужик.

— О деньгах еще вообще не говорили, — напомнил он.

— Тогда какого хрена тебе надо?

Он молча развернулся и пошел к велосипеду. Пустышка. Сейчас еще в драку полезет по привычке молодости.

Хороший рыбацкий нож привычно улегся в руку.

— Все строители — козлы! — с чувством сказал ему в спину мужик. — Пока коттедж строил, три бригады сбежало, все нервы вымотали!

Он только усмехнулся. То, что сам козел, заказчик даже мысли не допускал. А зря.

Мужик неожиданно проворно догнал его.

— Ну хорошо, труба не годится. Ладно, уступаю. Делай. Сколько за работу?

— Нисколько, — ровным голосом сказал он. — Не берусь. Такой большой камин в маленькой комнате ставить нельзя, воздуха не хватит, будет дымить.

— А если поменьше сделать?

Он обернулся на коттедж, прикинул размеры. Поменьше... Хороший вопрос, для инженера. А он — простой каменщик.

— Портал — максимум пятьдесят на шестьдесят.

И показал руками приблизительный размер.

— Охренел?! Ради такой фитюльки рубить дыры метр на метр? Вы на стройке все на голову стукнутые, что ли?

Он не стал спорить. Просто сел на велосипед и уехал. Хорошо, обошлось без драки и даже без матов в спину, вид ножа многих отрезвляет. Но не всех, далеко не всех. Не оскудела еще Россия на дебилов-храбрецов. Да что тут говорить, если недавно сам таким стал?

М-да, отказался от проблемной работы — это безусловно хорошо. Раньше не хватало решимости отказаться, и потом приходилось краснеть и разгребать проблемы. Но работа на собственной стройке в результате встала. Дерево использовано все, надо стелить на крышу профнастил, а денег на него нет. На рыбалку съездить, что ли?

11

Он не любил ночевать на рыбалке. Какой там сон? Не отдохнешь, возвращаешься домой разбитым, словно вагоны разгружал, а не спал. К тому же — комары, мошка, вонь от окуривателя, жестко. Но в середине лета приходилось ночевать на берегу, хоть и не нравилось. Жара, белая рыба переходила на ночной жор, днем практически не клевала, разве что мелочь типа чебака. Так что ежели надеешься на зачетный улов, добро пожаловать на комариную ночку. Альтернатива — безвкусный чебак, который на самом деле не вид рыбы, а местное название для рыбной мелочи. Там и уклейка, и плотвичка, и мелочь язя. Чистить легко, но после жарки не сразу найдешь, чего укусить. Мелочь — она мелочь и есть.

Но в этот раз спалось на удивление хорошо. То ли потому что с вечера озаботился мягкой подушкой из мелких веток, то ли потому что сон пришел правильный. Южный Казахстан, мимолетное видение детства и светлая рана в памяти на всю жизнь.

Несколько дней они оставались втроем в гостинице, пока родители искали съемное жилье. Казалось бы, в чем проблема, вот же она, Алма-Ата, огромный город, столица — и работы полно, и вариантов по жилью масса. Так казалось в детстве. В том, реальном детстве родители сказали, что в деревне дешевле, они это объяснение приняли, потому что не очень-то вникали, взрослые задачи пусть взрослые и решают, как-то так. Но сейчас он хорошо понимал, что выбора у родителей на самом деле не было. Шестидесятые годы. Народ со страшной силой рвется из нищих деревень в город. Город — это нормированный рабочий день, это хорошая зарплата, это выбор профессий. Это садики, школы, спортивные секции для детей. Это магазины, в которых пусть через очереди, но что-то можно купить. Это благоустроенное жилье. Это асфальт. Ничего из перечисленного в деревнях нет. Вернее, есть, но... вот именно, что НО. Рабочий день в колхозе — летом не день, а сутки, особенно в уборочную. Садики и школы — да, имеются. В крупных деревнях и райцентрах. Хочешь, чтоб дети получили среднее образование? Отправляй в интернат при школе в райцентре, других вариантов нет. Фактически — в детдом при живых родителях. А детдом — слишком жестокая школа жизни, дети в больших количествах — те еще звери... Спортивные секции в деревне — ну да, есть. Иногда. Лыжи. Мечтаешь об акробатике — забудь это слово. Музыкальные школы? В райцентре. Баян и пианино. О флейте или скрипке можно мечтать в городе. Магазины? Лучше не вспоминать. Не зря все советское время деревня ездила за покупками в город. Благоустроенное жилье? Пожалуйста, вода через переулок в колодце, туалет в конце огорода, ближе не поставишь из-за мухоты и вони, и как зимой весело до него топать по сугробам в темноте! А какая в деревнях непролазная грязь! Уазик, застрявший в канаве у магазина — обыденное воспоминание детства. Так что город — сказка, если сравнивать с деревней. А тут не просто город, а столица. Дефицит жилья страшный. Квартиры выдаются по квадратуре в жестоком соответствии с количеством членов семьи, лишних комнат не предусмотрено в принципе. Да, можно потесниться и пустить в комнату родственника из деревни или студента — но кто в здравом уме сдаст квартиру многодетной семье?! Дети — это исчерканные обои, ободранная краска, это стихийное бедствие! В столице, где благоустроенное жилье на вес золота, идиотов сдавать квартиру многодетным не найти. Да и нет их, свободных квартир. Не постарели еще бабки, отписывающие квартиры в наследство внукам. Они еще все молодые горожанки в первом поколении. Остается частный сектор — всякие хибары, халупы, летние кухоньки и пристройки. В городе, пригороде или ближних деревнях. Но тут уже всплывает вопрос цены. Разница в ценах огромная. У родителей денежный ресурс позволил найти жилье в сорока километрах от Алма-Аты, можно сказать, сказочно повезло. И сейчас он с ухмылкой вспоминал книги про попаданцев. Как легко и просто решался вопрос с жильем у литературных героев! Раз — и добрая тетка отписала квартиру в Питере. Или раз — и родители в том же Питере на немалых должностях. Но чаще в Москве. Или герой помнит наизусть все клады и снимает, хренов богатенький буратинко, шикарное жилье. А если герой из провинции, то непременно еще в детстве добивается невероятных успехов, и его обеспечивают благодарная партия и правительство жильем все в тех же Питере и Москве... А ничего, что вокруг любой тетки с питерским жильем жадной родни до хрена и больше, и драки за жилплощадь между родственниками реально кровавые? Ничего, что вокруг больших денег — ОБХСС и уголовники? Что шикарное жилье сдается только по знакомству, по рекомендациям, и если ты не в номенклатуре хотя бы местечкового высшего общества, тебе хрен что позволят? Что партия и правительство если что и выделят, то только служебное — и точно не ребенку? Ребенок в СССР вообще-то бесправное существо, самому ребенку максимум наград — это путевка в Артек? В общем, фантастика — она и есть фантастика. А если следовать правде жизни, то — Каскеленский район, Чемолганский сельский совет, поселок имени Первого Мая. Вот такой замысловатый у них получился почтовый адрес.

Они уехали в поселок, и Казахстан свалился на них обилием новых лиц, имен и впечатлений. Причем жилье их не удивило, в таком и прежде приходилось существовать. Саманный домик на одну комнату с печкой посередине, ни веранды, ни крылечка даже, сразу дверь во двор. В условный двор, забора не было, и улица — вот она в нескольких шагах от домика. Кстати, улица асфальтированная, что восхитило. Грязи осенью не будет, это ли не счастье?! Асфальта после Красноярского края вообще было вокруг на удивление много. Асфальтированная трасса Алма-Ата-Фрунзе-Ташкент, и поселок весь в асфальте, и дорога до соседнего поселка ВАСХНИЛ асфальтированная, в обрамлении пирамидальных тополей, и дальше в степь, до других поселков НИИ — везде асфальт. Ощущение — как будто попали в более цивилизованный, более благополучный мир. С постсоветской памятью можно б воскликнуть, что ага, ресурсы вкладывали в неблагодарные республики, а они!.. Сейчас, с постсоветской памятью, он ясно видел, что действительно вкладывали, и очень много. Но так же ясно он видел вынужденность этой меры. Сейчас было четкое понимание, что вокруг — чужая страна. Тысячелетний сон Азии. Степенные аксакалы на улицах — "салам алейкум — ваалейкум ассалам!". Палящее солнце, арыки, сады и ишаки. На работе — чинопочитание жуткое. Любая руководящая должность воспринимается как место кормления. Регулярные подношения начальству обязательны. Многолюдные застолья по праздникам среди родни — тоже. За невесту платится выкуп-калым. Родители сразу по приезду с осторожным недоверием обсуждали, какой калым заплатили за хорошенькую невесту с соседней улицы, дочку какого-то местного начальства. Сумма впечатляла. Конечно, можно не платить, как-никак Советский Союз вокруг. Но тогда ты бедный, очень бедный, и все, кому надо, это хорошо запомнят и в приличный дом на порог не пустят... А еще — напористая эксплуатация молодежи. "Казах после сорока работать не должен, казах после сорока должен молодежи указания раздавать!" В общем — чужая страна, чужие, очень крепкие, тысячелетние традиции жить. Идеи социализма тут и рядом не стояли. И местной правящей верхушке необходимо было показать населению нечто вкусное и привлекательное, морковку перед носом, чтоб люди приняли, что социализм — это хорошо. Потому вкладывали и вкладывали в республики несоразмерно отдаче. Угроза распада на отдельные государства незримо висела над Советским Союзом все годы его существования, сейчас он понимал это отчетливо.

Еще многое значила близость к столице. Здесь, на юге Казахстана — родина многих республиканских функционеров, а для казахов родственные связи важны. Это выходец из сибирской деревушки, попав на высокую должность в Москву, со спокойной совестью забывает об односельчанах, у казахов иначе. Вот, все дороги заасфальтировали.

Родители устроились на работу в Алма-Ате на стройку, уезжали на служебном автобусе в семь утра, возвращались в шесть вечера, и они трое оказались предоставлены сами себе — впрочем, как и в реальном детстве. И так же они исследовали поселок, осторожно совали любопытные носы везде, глазели по сторонам, только теперь он видел совсем другое. В детстве — цепь хмурых гор всего в полукилометре от поселка, с белой ниточкой далекого серпантина из Чемолгана, таинственные овраги на краю поселка, заросшие ежевикой, мусульманское кладбище на ближнем холме с чудными домиками-мазарами вместо оградок и памятников, и вдаль до горизонта и за горизонт — необъятную степь. А сейчас он видел, что поселок четко разделен на верхнюю и нижнюю части, и в нижней части время словно остановилось за глинобитными оградами, осталось где-то в средневековье. Там, в нижней части, бродили седые старцы в чалмах, здоровались степенно друг с другом: "Салам-алейкум!" Там, в нижней части — колючие настороженные взгляды из-за сплошных заборов, оглушительные крики ишаков, там совсем чужая жизнь. И совсем нет детей на улице. В детстве это удивляло и немного успокаивало, потому что встреча с чужой компанией обычно означала кучу проблем. Сейчас он понимал, что дети там, за заборами, есть. Только у них совсем другая жизнь, в которой нет места для бродяжничества по улицам. Там, за заборами, дети работают. Девчонок на улицу просто не выпускают, им и дома забот навалом, а мальчишек он иногда видел. То кто-то на коне деловито скачет к горам с поручением от взрослых, то едет на ишаке за травой к Третьему оврагу или у колонки набирает вырывающуюся с оглушительным шумом воду в неподъемные ведра. И крайне редко — просто слоняющихся по улицам. Вот встреча с последними всегда означала проблемы, потому что это были балбесы, уличная шпана.

А в верхней части жили русские и вроде бы те же казахи — но отличия разительные. Заборы — из штакетника или вовсе отсутствуют, во дворах девчонки играют в "штандер", и компания мальчишек топает к Большому арыку... не то чтобы покупаться, воды там по колено, но хотя бы поплескаться. В верхней части поселка все было привычно, и взрослые смотрели либо доброжелательно, либо равнодушно. Тогда, в реальном детстве, жизнь верхней части поселка ему представлялась единственно правильной, а нижние улицы вызывали подозрение и отторжение. Сейчас... он помнил, что где-то через год старший брат в компании с соседским пацаном в приступе подростковой дури поломает на мусульманском кладбище древний мазар, тот самый диковинный домик метр на метр над могилой. Родители, хорошо понимающие всю дикость и тяжесть проступка, тогда страшно испугались. Но все разрешилось чинно и вежливо. Пришли аксакалы, сказали, что дети порушили старый мазар, нехорошо. Родители принесли кучу извинений, выпросили на стройке материалы и мазар восстановили. Никто никого не зарезал, не оскорбил, обошлось без криков и скандалов, но позора родители натерпелись — лучше не вспоминать. Единственная принятая мера — на краю поселка появился наблюдатель-аксакал. С утра до вечера под палящим солнцем сидел какой-нибудь бабай и зорко присматривал за кладбищем. Тоже своего рода позор, но уже всей русской нации... Мусульманское кладбище, у него ведь даже ограждения не имелось, никому ранее в голову не могло прийти пакостить там. И вот вопрос: а стал бы брат ломать могилу, если б был занят делом, а не болтался по улицам в скуке? Сколько вообще проблем в воспитании детей можно было б избежать, когда дети при деле? Только вот как его организовать, это дело — вопрос вопросов. Казахам проще, у них традиционный уклад. Как говорили сами казахи с немалой долей юмора, настоящий казах после сорока не работает, работать должны молодые, а он руководит. А у русских... огромные массы преимущественно русских людей сорвало с места вихрем современности, перемешало, разбросало по стране, по заводам, стройкам и леспромхозам, оторвало от корней, от традиций, а взамен дало... что? Процветающий социализм, взрослые обязаны работать с утра до вечера, обязаны работать все без исключения, иначе статья за тунеядство, дети болтаются по улицам, сбиваются в откровенно уголовные компании... Уголовные правила жизни среди детей — так он определил своего врага. Враг страшный, сильный — и не замечаемый властью. Не зря все герои-попаданцы в книгах просто из кожи вон вылазят, чтоб завоевать авторитет в уголовной среде, вершиной социального статуса является уровень дружеских отношений с ворами в законе. Авторы — они же не в безвоздушном пространстве обитали в детстве, а именно вот в этой детской среде, и что важно, а что нет, впитали буквально кожей, а потом непроизвольно выплеснули на страницы книг. Даже супергерои-попаданцы ничего не могли поделать с уголовным образом жизни при социализме, максимум подстраивались и занимали почетное место в уголовной иерархии, взять примером того же Дронта или условного Памфилова... По логике за воспитание детей при социализме отвечала школа, на самом же деле никто. Руководство удовлетворяли победные рапорты, а население привыкло, приспособилось.

Вот к школе они и подались все втроем в первую очередь. Увиденное не впечатлило. Одноэтажное небольшое здание буквой "п", похоже, даже без спортзала. Маленькие классы без параллелей. И, чужеродной кляксой в мировосприятии — казахская школа в правом крыле.

Даже сейчас, прожив непростую жизнь, он не понимал, зачем это было нужно. В чем необходимость преподавания на национальных языках? Зачем национальные школы нужны вообще, если все дальнейшее образование — на русском? Складывалось впечатление, что на заре советской власти сделали шаг непонятно куда и остановились. Ведь по логике: если создаешь национальные школы, будь добр продолжить линейку, в смысле, национальные училища, техникумы и институты. И далее: национальный язык в науке, в администрировании, в каждом государственном учреждении. А иначе нет смысла и начинать. Но тогда это — отдельное государство, культурно чуждое остальным и самой идее Советского Союза. Из чего следует — русским в Казахстане делать нечего. Другой вариант — федерализация наподобие швейцарской, где кантоны являются по сути самостоятельными государствами с преподаванием на своих языках, но культурно-законодательная среда общая, ибо швейцарцы языками соседей владеют как родным. Для Советского Союза это чушь, разумеется. В Швейцарии четыре языка, жители всеми четырьмя в основном и владеют, понимают друг друга и как-то сосуществуют в одном культурно-законодательном пространстве. А в России сколько? Сотни, ни в какой голове столько не поместится. Еще что? Напрашивается вариант с национальными языками и одним общим для всех, разумеется, русским. Но — зачем он нужен в республиках, этот русский, если все государственные и образовательные функции выполняет свой родной? Получается, русский надо насаждать силой, как делают метрополии в колониях. Но тогда к чему тогда национальные школы? Пустая трата ресурсов, только и всего. Так оно и выглядело в реальности. СССР — империя, как ее ни маскируй национальными школами. Честнее было б их упразднить, а лучше вообще не открывать, гораздо честнее.

Но сейчас, с большим и очень насыщенным жизненным опытом, он видел иной путь. Да, непростой, да, требующий стальной воли от руководства, но иной, не имперский...

Благообразное лицо появилось перед ним как-то незаметно, будто всегда тут существовало.

— Да, вы правильно осознаете основные трудности, — признал инопланетянин. — Байство, дикое байство вокруг, социализмом разве что пахнет. И — тут вы тоже правы — уголовная культура детской среды. Знаете, у нас разгорелись нешуточные споры: как, каким чудом вы намереваетесь победить то, что не смогла одолеть могучая советская государственная машина? Дар убеждения и личная храбрость — это ведь так ничтожно мало... Это ресурсы, которыми обладают многие! Или... вы считаете себя гением, видящим сокрытые от прочих пути?

— При чем тут гений? — буркнул он неприветливо. — Все придумано задолго до меня. Только не использовалось. Могучая государственная машина... а она вообще боролась с уголовщиной, эта машина? Если честно — боролась?

— Неожиданный вопрос, — признало лицо. — В котором, как всегда, уже заключен ответ... удачи вам, мы будем с интересом наблюдать! И, кстати, вам пора просыпаться. Клюет.

Он открыл глаза. Прислушался. По палатке тихо постукивал легкий дождь. Колокольчик мерно брякал. Что-то довольно крупное сидело на крючке.

Он неуклюже выбрался из палатки — больные суставы, мать их, не согнуться, как в юности, и не разогнуться, как в зрелости, теперь только на карачках. Осторожно дошел до спиннингов и аккуратно начал подводить рыбину к берегу. Судя по эмоциональному трепыханию — язь. Язь — это хорошо, это вкусно. Дождь — тоже хорошо. Потому что в хорошую погоду ночами по всему берегу ревела музыка и орали пьяные голоса, хохотали и сварливо перекликались женщины... Ну, вот так теперь люди представляли себе рыбалку. Но в дождь пока что можно было рыбачить, в дождь на реке тихо.

12

Женщины смотрели на него с доброжелательным вниманием. Как его предупредил директор, одна является юристом, а другая "отвечает за финансы". Ну вот такая теперь имеется в России должность — не главбух, а "отвечает за финансы". Судя по тому, каким властным голосом она пригласила директора войти — главная здесь.

— Итак, вы оформляете ИП, мы с вами заключаем договор...

Речь женщин текла согласованно, внятно и вежливо. Его принимали на работу. Каменщиком. И для этого требовалось зарегистрироваться индивидуальным предпринимателем. Как объяснили женщины — чтоб им меньше платить налогов. По договору он берется возвести данное здание и полностью отвечает за ход работ. Причем деньги не ему на банковскую карту или в руки, а через какого-то посредника. А строительные работы, наряду с ним, выполняет бригада узбеков. Уже выполняет. Так-то он работал на стройке уже две недели, но вопрос о трудоустройстве возник только сейчас — тоже милая особенность современной России.

Женщины ему понравились. Они действительно пытались разобраться в реалиях нового для них строительного дела. То, что при этом они всеми способами старались уйти от выплат в пенсионный фонд и медицинских страховок, то есть лишали его пенсии и медпомощи — ну, такова современная Россия, рабочие вопросы отныне лежат вне плоскости морали.

— Не пойдет, — твердо сказал он.

На него уставились с ожиданием.

— Я этих узбеков вижу впервые в жизни, — пояснил он. — Кто я для них? Никто. У них свой бригадир, по-русски почти не понимают. Строить будут они, а отвечать за их ошибки по договору буду я, так получается. Не пойдет.

— Узбеки не смогут построить?

— Смогут, — признал он. — Узбеки — ребята старательные, в отличие от русских. Опыта у них нет, но при хорошем руководстве — смогут. Только это все хорошо, пока что-то не случилось. Мало ли что может случиться на стройке? Допустим, плита упадет. Придет комиссия разбираться, а у меня договор на руках. У меня, не у узбеков. Они развернулись и ушли, а мне платить и переделывать. Но даже не в этом дело, на стройке риск неизбежен. Но вот финансы — с ними как? Договор я заключаю с вами, налоги должен платить сам, работать тоже — а деньги почему-то передаются в другие руки и только потом мне.

— Да, это проблема, — признала "отвечающая за финансы" и глубоко задумалась. Объяснять, зачем нужен такой странный изгиб денежного ручейка, она не посчитала необходимым. Как не посчитала необходимым согласиться, что дополнительная ответственность должна быть вознаграждена. Ну, он ее хорошо понимал, денег жалко. Его не жалко, а денег — очень.

— Мы будем перечислять вам на счет необходимую сумму для погашения налогов... — начала юрист.

— Не пойдет, — вздохнул он. — По договору я отвечаю за весь объект, так ведь? Иначе смысла в оформлении ИП нет. За весь объект я отвечать не готов, я с этого ничего не буду иметь. Только за свою работу. Я могу оформить ИП и заключить договор на тот объем работ, который выполню лично. Это — пожалуйста, никаких проблем за исключением беготни по инстанциям, которые мне никто не оплатит.

— Заключать договор на малую часть работ действительно не имеет смысла, — хмуро сказала "отвечающая за финансы". — Давайте искать другие варианты.

— Оформить на работу узбеков, — предложил неохотно директор.

— Налог с заработного фонда — пятьдесят процентов, — тут же проинформировала юрист.

Женщины посчитали общую сумму и помрачнели. Понятно, денег жалко. Узбеков не жалко, вон их сколько, целая страна, а деньги... денег не хватает.

— Принять на работу русских...

— Налог — тридцать процентов, — криво улыбнулась юрист.

Тридцать процентов руководящую компанию тоже впечатлил.

— Лично мне трудоустройство вообще не требуется, я пенсионер, — пожал плечами он. — Все, что мне нужно, это работа и своевременная ее оплата.

— Даже так? — обрадовался директор и тут же поскучнел. — Мы можем оформить вас по трудовому договору как самозанятого... только кто ж поверит, что трехэтажное здание построил один каменщик за три месяца? А проверки будут, к гадалке не ходи.

— Расходимся, — вздохнула "отвечающая за финансы". — Будем думать. За это время, может, найдем кого-нибудь, кто согласится оформить ИП и заключить договор...

"Какого-нибудь дурака," — добавил он мысленно и поднялся.

В коридоре директор придержал его за рукав.

— Как вы считаете, с точки зрения вашего опыта — узбеки смогут построить здание? — озабоченно спросил директор.

— Да смогут, куда они денутся, — вздохнул он. — Ребятам семьи кормить надо. Только у них опыта мало. При квалифицированном руководстве — смогут.

— А вы возьметесь ими руководить? — тут же оживился директор. — Мы вас официально, от фирмы назначим бригадиром...

Он поглядел в честные глаза директора и внутренне восхитился. Вот как человек может настолько тонко отделять работу от... от чего, кстати? Получается, что от совести. Вот так вот, с наивно-честным видом навяливать за бесплатно сложную, очень нервную и ответственную работу бригадира — это уметь надо. При том, что в личном общении — честный и адекватный мужчина.

— Старый я, — уклонился деликатно он от бесплатных обязанностей. — Нервов на бригадирство не хватит, так что категоричное нет.

— Но хотя бы подскажете ребятам, если где что-то не поймут?

Он снова восхитился. Нет, это особый талант, однозначно. Подсказать... а для этого надо за узбеками постоянно присматривать, держать в голове весь план здания, с вертикальными отметками и размерами, регулярно бегать с рулеткой и проверять, объяснять и требовать, лишнюю работу даже узбеки не любят делать... И чем это отличается от бесплатного бригадирства? Практически ничем.

— Подскажу, конечно, если спросят, — улыбнулся он и ушел.

Вот так, не один директор знает хитрые ходы. Если спросят, подскажет. Но чтоб спросить, надо соображать, а как раз с этим у ребят проблемы.

По логике, он узбеков ненавидеть должен, а не помогать. Миллионы здоровых мужиков хлынули в Россию, готовые работать на любых условиях, и тем резко обвалили уровень притязаний местных рабочих. Требуешь сушилку для рабочей одежды и оборудованную бытовку? Свободен, вместо тебя узбеков возьмем, они под забором переодеваться согласны. Требуешь, чтоб твоих детей готовили в училищах, обеспечивали производственной практикой, а потом гарантированно трудоустраивали? Свободен, вместо твоих детей вон сколько узбеков, не пацанов, а здоровенных мужиков, согласных обучаться самостоятельно, на горьком опыте. Просишь повысить расценки, потому что цены на все растут? Узбеки готовы половину работы делать бесплатно, их еще и кидануть можно, они ж бесправные...

Так что — должен бы ненавидеть. Но ненависти не было. Люди как люди, попали в безвыходную ситуацию. Работа или в России, или нигде, дома платят очень мало, а обманывают практически всегда. А у каждого семья. Если б Европа так же по-глупому открыла границы для русских, как Россия открыла для Средней Азии, все российские каменщики через полгода очутились бы в германиях и франциях — и так же согласны были б работать на любых условиях. Потому что европейские "любые условия" на порядок превосходят российские нормальные. Так что нефиг фыркать на чужую беду.

По возвращении домой он посмотрел на кастрюли с едой, махнул рукой и тяжело опустился на кровать. Требовалось поспать, умотала рабочая неделя. Он вовсе не лукавил, когда говорил директору, что старый. Любой прыжок с лесов, любое энергичное движение отдавалось на изношенные долгими годами работы суставы. Пока работаешь, пока разогрет — не чувствуется. Но уже из автобуса приходилось выбираться внаклон, потому что не разогнуться. И потом хромать до дома. От прыжков воспалялись и отдавали острой болью бедренные суставы, к счастью, почему-то поочередно. То на одну ногу хромота, то на другую. Если б на обе сразу, то... даже думать о подобном не хотелось. А так удавалось дохромать до кровати и отлежаться. К утру, как правило, организм возвращался к состоянию, пригодному для работы. Так и приходилось жить — сон, работа, сон. Ни на что больше сил не хватало. А что поделать? На российскую пенсию только кота можно прокормить, а ему еще дом как-то достраивать. Именно из-за таких моментов многие из заставших СССР вспоминают то время как человечное. Вспоминают социальную защиту рабочих и старательно не помнят остальное. Хотя в СССР "остальное" было таким, что действительно не стоило б вспоминать на ночь — элементарно для сохранения психического здоровья.

Пришел и устроился в ногах тяжелый кот. Не мог найти другого места, скотина... Сон подкрался незаметно, на мягких лапках.

-=-

— И нам!

Две прелестные девчушки-казашки, чистенькие, аккуратные, смущенно приплясывали перед ним, смешно вытянув вперед ладошки лодочкой. М-да, помнил он этот момент из реальной жизни. Как-то так получилось, что увлекся он в детстве лепкой из глины. Ну, как увлекся... Деревня же, так что ни наставников, ни кружков, сам лепил как умел собачек, уточек... собственно, и все на этом, больше ничего не умел. Лепил, обжигал и даже раскрашивал акварельными красками, ибо других дома не было, да и не знал, чем положено раскрашивать глину. Принес в класс, вроде как случайно поставил на парту... и оказалось, что для поселка имени Первого Мая это чудо из чудес. Одна из реалий СССР, о которой вспоминать не принято. Весь класс тогда сбежался. Фигурки выпросили и расхватали за пару минут все, а было их много. Эти две девочки тогда не подошли, застеснялись, воспитаны были скромными и стеснительными, но на следующий день не выдержали юные женские души искушения. А у него фигурок в запасе тогда не нашлось. Сам смутился страшно, пообещал принести из следующей партии, они смутились страшно тоже, убежали и больше не решились подойти. В этот раз он специально придержал для них несколько штук, ибо неприятно, что первыми всё получают самые горластые и бесцеремонные. Мир торжествующей наглости, все так, но в данном случае от него кое-что зависело. Неказистые фигурки легли в просящие ладошки, и покрасневшие и невероятно смутившиеся девочки убежали. Ну, пусть порадуются до конца уроков. Не факт, что дома позволят оставить подарок незнакомого мальчика, скорее всего отберут. В южных казахских семьях у девочек очень строгое воспитание. Рядом с их домом, например, жила одна из его одноклассниц. Так вот, он никогда не видел ее на улице. Вообще никогда. Только слышал громкий голос ее бабушки, горланящей на весь двор:

— Бахча-джа-а-ан!

Вообще-то Бахыт-джан, это бабушка так ласково изменила. Иногда он ловил грустный взгляд девочки через забор, штакетник взглядам не помеха. Она тоже мечтала играть в догоняшки, в прятки в "штандер", а не позволялось. Девочка должна быть скромной, уважающей старших, должна сидеть дома и заниматься хозяйством, точка. Только один раз ей удалось ускользнуть на полчаса вечером, когда у них в очередной раз собрались гости. Она принесла каждому по огромному яблоку, знаменитый алма-атинский "аппорт", стандартный вес штуки под четыреста грамм, посидела немножко рядом, сдержанно ответила на их любопытные вопросы. Потом ее спохватились, громко позвали, и она послушно убежала. Все, то был единственный раз за четыре года. Тогда, в детстве, он ее жалел, а ее бабушку не понимал и считал строгой и злой. Что ей, жалко отпустить девочку поиграть с соседями? Потом... потом у него была возможность сравнить две системы воспитания, уличную и домашнюю. Окружавшие его девчонки-одноклассницы лет в тринадцать-пятнадцать превратились волшебным образом в агрессивных, грубых особ, тайком попивающих спиртное в кустиках с развеселой компанией, бегающих в дом культуры и местный парк на танцы, где чего только не творилось. Прекрасно разговаривающих матом. И не очень-то признающих авторитет родителей. И скромница Бахыт-джан вспоминалась в связи с этим не единожды. Много ли она потеряла, лишенная их свободного бродяжного детства? И стоило ли это приобретать вообще? Ему самому невероятно повезло, что струи жизни отклонили его корабль судьбы от уличных ценностей. Пафосно сказано, но так оно и было. Вдруг оказалось, что для первомайской начальной школы он знает... просто знает, да. Он знает, как лепить фигурки из глины, и лепит. Он знает, как ходят все фигуры в шахматах, а также знает, как играть в шашки, в "чапая" и в "уголки". У него есть тетрадка с вклеенными туда картинками служебных пород собак, и все эти породы он помнит наизусть. А когда учительница спросила на уроке, знает ли кто-нибудь хоть одну песню, он вышел и спел двадцать одну, а класс отмолчался. Он ходил с отцом на рыбалку, умел привязывать крючки, закидывать удочку куда надо, а не себе за шиворот, и ловить на прудах зеркальных карпов. Ничего из этого остальные ребята не знали, не умели и не хотели. Их интересы незамысловато крутились... да черт их знает, вокруг чего они крутились. По ощущениям и воспоминаниям — их вообще не было, личных интересов. Когда учительница сказала, что в школе растет редкий куст с листьями, у которых нежный аромат, побежали всем классом и оборвали на перемене с несчастного растения все листья. Зачем — непонятно. Но все остались довольны. А он остался белой вороной в стороне от куста и от детской жизни. Причем еще тогда, в реальности, во сне-то понятно почему. И вот эта обособленность помогла ему, как ни странно. Привела к миру книг, к фантазиям, к мечте. И, в итоге, к принципам, к определенному стержню в жизни.

Потом он много размышлял, почему так случилось. Ведь не был он ни гением, ни одаренным, ни даже лучшим учеником класса. Кривой почерк, рассеянность, зажатость, читать научился в школе, весьма средние физические данные в комплекте. Почему так резко выделился? Хороший вопрос, без очевидного ответа. Из своего опыта он точно знал, что деревня не благоприятствует умственному развитию детей. Почему-то. И деревенские малокомплектные школы — кошмар для совестливого, ответственного учителя. Казалось бы, вот оно, счастье, учеников мало, с каждым есть время поработать, дать индивидуальные задания, вырастить отличников — но нифига подобного. Реально для деревенских школ в норме, когда в классе нет ни одного успевающего, и оценки приходится "рисовать". Нет, в жизни выходцы из деревень устраивались вполне неплохо, бытовой хитрости и приспособленчества у них для этого хватало. Но как только дело доходило до абстрактных знаний или, не к ночи будь упомянуто, до духовности — всё, как говорится, туши свет, бросай гранату. В юности святая "простота" деревенских его бесила, объяснение видел в увлечении товарищей самогоночкой. Много позже, уже после распада Союза, узнал о такой жуткой вещи, как ухудшающий отбор. Еще позже, уже на излете жизни, накопилось достаточно наблюдений, чтоб убедиться в реальной и реально огромной роли наследственности... И все встало на свои места. В сибирском леспромхозе наряду с местными жителями имелась масса приезжих — и кого только судьба не закинула в Сибирь. Поэтому там он не выделялся. А в Казахстане из всего класса он один был приезжий, единственный, кто видел что-то еще кроме знойных казахских степей. А в детстве это казалось таким неважным и доступным любому. Играть в шахматы, например, его научил отец, как, собственно, и брата с сестрой. То есть ходить фигурами научил, сам отец в шахматы играл даже не на любительском уровне, гораздо ниже. Но отцы ведь имелись у большинства детей. И шахматы в СССР были довольно популярной домашней игрой, способом времяпровождения, телевизоров ведь почти ни у кого не было. И вроде играть в шахматы должны были уметь все, или большинство, но оказалось, что только он. Лепка из глины, знание собаководства и многое другое — ну, это понятно откуда, это из книг. Он в детстве даже собаку свою научил считать в пределах десяти. Начитался книг Рябинина о собаках и заразился. Но... библиотека вообще-то была одна в поселке, и открыта была для всех одинаково. И радио играло для всех, откуда еще он мог бы узнать два десятка песен? И школа тоже была одна для всех. Там, в школе, в реальной жизни он твердо верил в идеалы пионерии. Несмотря на окружающую действительность. В этом дело? Так в пионеры принимали всех, и ребят из казахской школы тоже. На всю жизнь запомнилось, как они стояли на торжественной линейке, кривлялись, специально вразнобой бубнили слова пионерской клятвы, улыбались нахально и беспечно... Но то национальная школа, она по определению ничем кроме рассадника национализма быть не могла, с ней все понятно, но его-то класс к пионерским идеалам относился серьезно. И тем не менее был класс, и был он. не зря, ох не зря, не просто так, а ведомые звериным чутьем стремятся все попаданцы в крупные города и столицы. Ухудшающий отбор — сила, рядом с которой социалистические идеалы смотрятся бледно.

Неудивительно, что именно к нему пристал придурок из четвертого класса. Зашел, прошелся с дебильной улыбочкой и безошибочно определил жертву. Подошел и стал тыкать в плечо все с той же улыбочкой. Если б он, как все, носился с воплями по коридору, ничем не выделяясь, ничего б не случилось, но он сидел на перемене за партой тихо и спокойно. Чем и привлек внимание.

В реальной жизни он взбесился от тычков, вскочил и со слепой яростью кинулся на приставучего придурка. Со слепой, потому что от страха ничего не различал. Четвероклассник отталкивал его ногой все с той же приклеенной дебильной улыбочкой. Длинный, узкоплечий, только среди малышей он и мог самоутвердиться. Вот и пришел. Тогда, в реальной жизни, ему удалось случайно достать эту противную физиономию. Разбил идиоту нос, и больше тот в их классе не рисковал появляться. Во сне же он спокойно встал, дождался отталкивающего пинка, обогнул ногу и пустил в ход кулаки. Силы у него имелись, средненькие, но тут больше и не требовалось. Спокойствия, вот чего ему отчаянно не хватало в реальной жизни. Вечно его обуревали страхи, сомнения, возбуждение. А во сне все произошло как по нотам. Ну не мог он, взрослый человек, позволить какому-то слюнтяю самоутверждаться за счет унижения младших. Не мог, и все. Поэтому четвероклассник убежал из класса на этот раз со слезами и ревом. Одноклассники бурно поздравляли его с победой, а он стоял, хмурился и не представлял, что делать дальше.

Это только в книгах про попаданцев, и то не во всех, избитый шпаненок убегает, и на этом все кончается. В реальной жизни с этого момента проблемы только начинаются. Потому что весь Советский Союз жил не по социалистическим законам, а по уголовным понятиям. Как раз об этой милой особенности советской страны так не любили вспоминать ностальгирующие, а она была, еще как была. Уголовные понятия — правила жизни любого советского человека, не более и не менее. И сейчас он эти понятия серьезно нарушил.

Вообще советские школы были устроены просто. Были учителя, представлявшие власть. Их требованиям подчинялись неохотно и при любой возможности саботировали. И была иерархическая структура, на вершине которой находилась школьная шпана. Причем она как-то особо и не выделялась, правила для всех одинаковы, и на вершине иерархии рядом с откровенными бандитиками могли оказаться и школьные спортсмены, и комсомольские активисты, и детки советских руководителей. Единая, монолитная структура, в которой детки чувствовали себя привычно и комфортно. Еще бы, все просто, все понятно. Тех, кто сильно выделялся, презирали. Кто пытался сопротивляться, старались довести до самоубийства и иногда доводили. И он только что выступил против основ, отлупил старшака.

Собственно, особо страшного или непоправимого пока что не произошло. В реальной жизни на следующей перемене из четвертого класса заявился их авторитет посмотреть, кто там такой смелый. Треснул пару раз для порядка, убедился, что гражданин второклассник осознал свое место, и удалился удовлетворенным. Но сейчас на месте малыша-второклассника стоял взрослый человек и смотрел, как к нему не спеша, с чувством абсолютной уверенности в своей правоте приближается крепыш. Смотрел и понимал, что, во-первых, не справится. А во-вторых, не позволит бить себя, даже слегка, даже для виду. И что делать? Четвероклассник был чрезвычайно одарен от природы физически, такому не надо заниматься спортом, чтоб брать призы и разряды, достаточно просто прийти и выступить, равных не найдется. И злым он тоже не был, наоборот, очень спокойным, уверенным в себе и рассудительным. Просто кто-то нарушил правила, покусился на его лидерство, такого положено ставить на место. Вот он и шел ставить, ничего более. И в его лице на него сейчас шла вся уголовная традиция страны. И если каким-то чудом он уработает этого крепыша, все равно ничего не кончится, только начнется. Тогда им заинтересуются ребята постарше, только и всего. Или этот же крепыш, но с дружками.

В принципе, варианты имелись. Он мог прямо сейчас подраться со старшаком во всю силу. А потом помириться и подружиться. Тем самым перепрыгнуть пару ступенек в иерархии и оказаться вровень с авторитетами из старших классов, смелость и уверенность в себе они признавали. Стать одним из них, частью уголовной силы страны. Все вменяемые авторы книг о попаданцах для своего героя предлагали именно такой вариант, других не видели. Ну не будет же герой воевать со всей страной, на самом-то деле. Заработать авторитет у школьной шпаны, потом у уголовников, воров в законе — очень распространенный вариант. Жизненный, можно сказать. Другой путь показал в своей книге Королюк. Жить в одной из столиц, в обеспеченной семье, учиться в элитной школе для одаренных еврейских мальчиков, ездить на всесоюзные олимпиады, дружить с академиками и делать вид, что уголовщина вокруг — пережиток прошлого, потихоньку исчезающий под напором светлого будущего. Два варианта. Оба не подходят. Уголовникам он противостоял всю жизнь, менять свои принципы даже во сне, даже в детстве не собирался. А элитная питерская школа от казахской глубинки так же далека, как туманность Андромеды, да и не потянул бы он, все же далеко не гений.

Два варианта. И не подходят.

Крепыш подошел, осмотрел его цепко и внимательно и коротко двинул рукой, целясь ему в солнечное сплетение. Точно, как в реальной жизни.