Зверь лютый Книга 33. Интриганки

Ростислава лежала в темноте, смотрела в балдахин над кроватью, молча плакала. Слёзы наполняли глаза, стекали по вискам. Но ни всхлипов, ни, не дай бог, рёва или упрёков, не раздавалось.

"Раз — лежи, и два — молча".

Лежу. Молчу.

Болело оттоптанное тушей "богом данного супруга" тело. На ляжке будет синяк — коленкой наступил, смятые рёбра постепенно восстанавливали возможность дыхания, между ног пекло и текло.

Ростислава криво хмыкнула в темноте:

— В графе "Семейное положение" Бэлла Ефимовна написала: "Таки довыпендривалась".

Когда Воевода как-то произнёс эту фразу в её присутствии, ему пришлось объяснять каждое слово, кроме "написала". А её волновало только кто эта "Бэлла" и почему Воевода о ней вспоминает. Теперь дошло. "Довыпендривалась". Выразительное слово.

Ничего нового. Подобное уже бывало. Десятки раз за восемь лет супружества. Бывало и хуже. Когда-то она обижалась, пыталась объяснить, плакала... Потом привыкла. Просто терпела. Это — нормально, все так живут. Так бы и прожила жизнь в этом убеждении. "Что воля, что неволя — всё равно". В равнодушии и покорности. Но... Всеволжск. "Зверь Лютый". "Огненный змей".

Точно: не то согреет, не то сожжёт. С ним бывало больно. Изнурительно. Страшно. Очень. С ним не бывало скучно. И этим он приучил не бояться. "Ничего-ничего".

А теперь? Вот это — навсегда? На всю оставшуюся жизнь? Хоть бы обругал как-нибудь. Побил, что ли.

Даже воспоминания о временами довольно жестоком Магоге выглядели после такой брачной ночи привлекательно. С ним бывало противно, но... Тот хоть живой человек. А уж Ванечка... Когда они меня сразу втроём: Зверь Лютый, Змей Огненный и Ангел Хранящий... столь разными, невиданными способами... на алтаре, в седле, под небесами!

Хотя... а чего ты ждала, дурочка? — "Любовь — любовнице, семя — жене".

Ты своё получила. Консуммация — произошла, осеменение — исполнилось. Устранена одна из уважительных причин для признания брака недействительным. Близких общих предков у нас нет. Различие вер тоже отпало.

Матушка то хотела, резоны приводила. То расхотела: говорит, что Генриху нравится "восторжествовать над еретичкой". Ей и достаётся "любовь". А тебе — твоё, "мокро".

Что родная матушка — любовница мужа, это... хорошо. Она умеет очаровывать мужчин и управлять ими. Но как-то... завидно? — Нет-нет! Завидовать жаркой страсти этого... как он там? — поплямкал и снова захрапел, надо бы одеяло ему... а то проснётся и снова... сил нет, какая-то вялость во всём теле, опустошённость, усталость. Как побитая. Будто прачка вальком рубаху прокатила. А меня из неё не вынула.

А вот после Ванечки... тоже усталость, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Глаза не открыть. Но — другая. Радостная, довольная. Счастливая. Была. Не вернуть.

Слёзы потекли сильнее. Ростислава фыркнула, наконец, носом, вытерла лицо длинным рукавом свадебной ночнушки, поднялась и прикрыла ноги подолом рубашки, так и оставленной мужем задранной на бёдра. Заодно накинула одеяло на голые ноги супруга и снова уставилась в тёмный балдахин.

Что матушка муженька оседлала — хорошо. Пусть их связь крепнет и процветает. От неё же теперь требуется не давать поводов для развода. После сегодняшней ночи остаются две возможные причины: супружеская измена и бесплодие.

Ну, первое мне не грозит. Как-то после Ванечки какого-то в "милые друзья" выбирать... "после сладкого горького не захочешь".

А вот родить... родить мне не удастся. Рада честно сказала — не получится.

Ростислава прижала рукой грудь слева. Сердце болит. Давит. От "никогда". Вроде бы, уже и знаю давно, и наплакалась вволю, а вот... Не будет у меня "милого ангела", "кровиночки". Не доведётся любоваться маленьким, раскинувшимся в сонной неге и сытости тельцем, прислушиваться к сонному дыханию, уткнувшегося головкой в бок, развернувшегося поперёк постели своего дитя. Чувствуя — вот оно, счастье. Материнское...

Мне — не родить. Магог постарался. А потом бабки-приживалки помогли. Марана говорила, что если бы сразу... А так даже и мечтать не нужно. Но наследник у Герцога Саксонского должен быть обязательно. От сей ночи — через девять месяцев. Одна-две недели плюс-минус. Не позже. Уже начали.

В караване — две сотни душ. Половина здесь, в Миндене. Из них одиннадцать женщин. Мне... понятно. Матушке нельзя — она с Генрихом. Его пришлось бы ограничивать. А там эти... мокрохвостки в момент влезут. Да он и сам... не преминет. Нет, потом-то, конечно, матушка его снова... "приведёт в стойло", взнуздает и оседлает. Но у него появится иллюзия выбора. А это вредно.

Рада и сама не схотела, и дочку свою трогать запретила. Остальные — пять полячек из Гданьска да две служанки-мордовки из Всеволжска. Как пришли в этот Минден, так и началось. Ни одна — одна не спит. Половина караванщиков — сотня мужиков. Вот они их и... и обслуживают.

Рыкса сперва возмущалась. "Я — боярыня! Гребцы, корабельщики — быдло! Никогда!". Потом... снизошла. Да и остальные "благородные дамы"... не простаивают. У нас "кто не работает — тот не ест". А работать прачками-кухарками... как-то им не хочется.

Такие... выдумщицы оказались... Как-то сходила посмотрела. Тайно, конечно. Потом всю ночь не спала.

"Звон" идёт. Публичный дом. "Русские шлюхи". Под управлением герцогини. "Они там все такие". Но негромко: туземцев в эти игры не включают. Коллектив за время похода сплотился, "сор из избы" не выносит. А чтобы местным священникам на исповеди лишнего... бывшие католики и язычники дружно перешли в православие. Походный поп Никита отпущение грехов выдаёт и... тоже по ночам с боку на бог ворочается.

Вторая половина личного состава с ушкуями в Гамбурге отстаивается. Там тоже... Взяли в аренду пятерых литовок. Или правильнее — литок?

Намедни читала одного местного сочинителя. О происхождении здешних народов:

"Наши предки, которые пришли в эту страну и изгнали тюрингов, были в войске Александра; с их помощью он победил всю Азию. Когда Александр умер, они не рискнули оставаться в стране из-за ненависти [к ним] и отплыли оттуда на трехстах кораблях; они погибли все, кроме пятидесяти человек. Восемнадцать из них пришли в Пруссию и овладели ею, двенадцать завладели Рюгеном; двадцать четыре пришли сюда в страну.

Так как их не было так много, чтобы они могли обрабатывать землю, то, перебив и прогнав тюрингских господ, они оставили крестьян в живых и передали им землю на таких же самых правах, на которых ее еще сегодня имеют литы. Отсюда происходят литы. От литов, которые утратили свои права, происходят поденщики".

Забавно. Саксов (германцев), руян (славян) и пруссов (балтов) здесь считают набродью — потоками греков Александра Македонского. А местных называют литами.

Разница... очевидна.

"Свободным шеффенского сословия уплачивают возмещение в 30 шиллингов полноценными пфеннигами; двадцать шиллингов весом должны быть равны одной марке".

Для литов:

"Две шерстяные перчатки и одни навозные вилы составляют возмещение поденщика".

Вот из таких и наняли пятерых помоложе. Для подённо-поночной работы.

Пустить своих в "свободную охоту" — бед не оберёшься. Их и в город по одному выпускать нельзя! Зарежут. А то побьют сильно. Были уже... случаи. Хорошо хоть в Гамбурге не в самом городе встали, а усадьбу в стороне нашли. Кормщикам приказ дан крепкий: безделья не допускать. И с туземцами — только по закону.

Законы здесь пишут с юмором:

"Детям священников и незаконнорожденным дается в качестве возмещения два воза сена, которые могут тащить двухлетние бычки. Актерам и всем тем, которые передают себя в собственность другого, служит в качестве возмещения тень человека. Наемным бойцам [в поединках] и их детям дают в качестве возмещения светлый блик на щите от солнца. Два веника и ножницы составляют возмещение для тех, которые утратили свои права вследствие кражи или грабежа или другими деяниями".

Цены тут... странные:

"Курицу возмещают половиной пфеннига; утку — так же; гуся — одним пфеннигом: гусыня-наседка и курица-наседка возмещаются тремя пфеннигами во время того, как они сидят, и приманная утка так же. Так же поступают в отношении поросят и ягнят, пока они сосунки, и в отношении кошек. Овечка стоит четыре, теленок — шесть пфеннигов, жеребенок — один шиллинг, пока он сосунок, и сторожевой пес — столько же. Собака, которую называют овчаркой, стоит три шиллинга, так же кабан и годовалая свинья; бычок — четыре шиллинга, свиноматка-супоросая или подсосная — пять шиллингов, так же взрослый кабан и осел; мул — восемь шиллингов и так же рабочий вол и молодой конь; другие рабочие лошади, годные для полной работы, — двенадцать шиллингов. Животных, не достигших полного возраста, возмещают в соответствии с их возрастом. Верховую лошадь, на которой всадник должен служить своему господину, возмещают одним фунтом.

Однако за рыцарских лошадей, коней, и иноходцев, и пони не установлен вергельд, так же как и для откормленных свиней. Поэтому надлежит их и все движимое имущество возвращать или возмещать по оценке тех, кто их утратил, разве только что тот, который должен возмещать, сможет снизить оценку при помощи своей присяги".

Здесь семь баб. Которых постоянно... осеменяют. И там пятеро, которым — навозные вилы. Может и удастся выбрать здорового малыша. Дети часто мрут. Хорошо бы, чтоб крепкий был. А то повторять сегодняшний опыт... И время торопит: как бы не была довольна матушка своим любовником... как он там? — Сопит. Как бы не хвастала, что он из её рук ест, без неё никакое дело не решает, но...

Воевода говорил, что любовь — на полтора года. Что-то там в крови добавляется, чтобы мужчина и женщина друг от друга оторваться не могли. Чтобы не только ребёнка зачали, но и выносила-выкормила. А он защищал да помогал. А потом... у разных по-разному. Снова влюбляются. Некоторые — в прежних, некоторые — в новых.

Матушка, конечно, в мужиках разбирается, но через полтора года Генрих может... к ней охладеть. И тогда надо иметь наследника. Это и защита от развода, после которого только в монастырь, как Евпраксия сто лет назад. И от вражды местных.

Мать пока защитит от злобы придворной своры, от желания отодвинуть подальше, отнять всё, восторжествовать по всякому над чужачкой. Иначе так грызть начнут стаей, что сама в монашки запросишься.

Что ж, она своё отработала — случку вытерпела. Про то теперь все знают. Осталось только показать приплод. И убедить, что он — результат именно этого... действа.

Ростислава криво ухмыльнулась в темноте. Да уж, начинать брак с обмана мужа... да и всех в Саксонии... А иначе как? Сама бы она, может, и приняла бы постриг. И ждала покорно скорой смерти. А вот матушке такое — нож острый. Тоска смертная. Надо родительницу защитить — она ж мне жизнь дала. Да и во Всеволжске, когда в дорогу собралися, Ванечке обещала. Ванечке...

Ростислава нежно улыбнулась в темноту, вспоминая разные... приятные картинки и ощущения. Так, наплакавшись и улыбаясь, она и заснула. И снились ей... хорошие сны. Поэтому проснулась она также с улыбкой. В объятиях мужа.

Генрих был удивлён и польщён такой реакцией молодой жены. Когда же Ростислава, осознав, что это такое мягкое, тяжёлое и горячее к ней прижимается, попыталась освободиться, придержал и поинтересовался. Типа: ну и как оно? А не повторить ли?

Ответ был вполне благопристойным:

— Государь, муж мой, вы были великолепны, я даже и мечтать не могла о таком превосходном супруге, однако моё слабое тело, истомленное вашей страстью и мощью, нуждается в отдыхе и горячей ванне. Да и весь двор уже ждёт в нетерпении новостей о состоявшемся... э-э-э... зачатии наследника.

Накинув домашнюю одежду, супруги рука об руку вышли к полным ожидания придворным, где герцог объявил, что "долг" был исполнен, в полном объёме и с немалым удовольствие всех участников. "Молодая", хоть и понимала не всё из произносимого на местном наречии, но разалелась как маков цвет. После чего Генрих отправился на завтрак, а герцогиня, испросив и получив разрешения супруга, удалилась в свои покои, дабы придти в себя и отдохнуть от ночи любви.

Глава 656

Завтрак перешёл в обед, обед — в ужин. Хотя правильнее назвать этот непрерывный жор и пив — пиром.

* * *

Через столетия Лютер скажет: "Кто не любит песен, вина и женщин — тот дураком и умрёт".

Лютера ещё нет, но правило уже в ходу.

Ростислава не любила пьяных песен, пьяных женщин и местного вина. Но и умереть дураком ей не грозило. Просто по русской грамматике.

* * *

Четыре сотни гостей довольно скоро перестали обращать внимание на повод для собрания. Так что "молодая", подобно отработавшему своё костюму на маскараде и повешенному в дальнем углу гардероба до следующего повода, могла остаться в одиночестве.

Так бы и было, как у Натали Гончаровой после первой брачной ночи с "нашим всё", когда слуги мужа просто забыли о "новобрачной", занятые приходящими к гению гостями. Однако Генрих — не гений. И, главное, у новоявленной герцогини были и свои слуги.

Сразу же заявилась боярыня Рада. Провела осмотр и диагностику. Переходящую временами, едва ли не в прямой допрос третьей степени. Явились служанки, не замедлили обозначиться и "ближники".

Ивашко, принявший за время похода роль старого, вечно бурчащего, но доброго в душе, наставника-защитника-кормильца, поинтересовался здоровьем и проверил охрану. Фриц лепетал от восторга и предрекал долгую и счастливую жизнь. Естественно, в том замке который сложился в его мечтах вот только что. Беня сдержанно поздравил и, извинившись, исчез:

— Есть много интересных людей. Они там нынче выпили и разболтались. Схожу послушаю.

Пустили и Конрада.

— Ваше Высочество! Я чрезвычайно польщён! Счастье лицезреть... в этот волнительный момент... огромная честь... припадая к вашим стопам... я навсегда сохраню в памяти...

— Конрад, я что, так плохо выгляжу? Ты говоришь так, будто прощаешься с телом.

— С-с телом? В-вашим?! Но мы... с вашим телом... ещё не настолько знакомы... чтобы уже прощаться...

— Я знаю, что ты любитель пошлостей и непристойностей. Но ты заговорил так, будто меня уже принесли на кладбище.

Конрад оглянулся на возившуюся с тряпками в углу служанку и шёпотом спросил:

— Что, настолько... плохо?

— Когда ты сослепу крутил мне сиськи — было лучше.

Парень мгновенно побледнел, вспомнив упомянутый госпожой эпизод их знакомства, воровато оглянулся на служанку и, приблизившись ещё на шаг, глядя в обведённые тёмные кругами глаза герцогини, зашептал:

— Ва-ваше вышство... пожалуйста... не надо о... о том... если об этом узнают...

— Успокойся. Я никому не скажу.

— А... она?

Конрад кивнул на служанку.

— А она не знает немецкого.

— Э... Вы уверены? Люди быстро учат языки. Когда в этом есть надобность. Особенно те слова, которые они часто слышат. Ну... крутить сиськи...раздвинь ляжки...