Слива в цвету и дорожная пыль

Из записок Мэй, ведомыхот случая к случаю

Моя бабка до сихпор руководит моим дядей,присутствует на всех егопереговорах с другимикланами. Сидит для этогоза тонкой бумажной ширмой,потому что женщиненеприлично быть вприсутствии посторонних мужчин.Она знает, что япешком перешла пустыню, иона же ругает меняза недостаточно аккуратныекосы и за то,что поднимаю взгляд иголос. Как же этоуживается в одной голове?Сентябрь 1920 г.

* * *

Альфонс уже присутствовал на приемах Лина и примерно знал, чегоожидать. Несмотря на экзотические наряды всех присутствующих иэкзотические блюда на столах, атмосфера ничем не отличалась отаместрийских фуршетов для высокопоставленной армейской верхушки: тоже самое ощущение, что каждый тут хочет всех остальных сожрать безсоли.Сперва, первый час, когда принимали делегации от разных кланов сподарками в честь первого дня торжеств, Эдвард и Альфонс стояли затроном Лина, изображая из себя истуканов. Альфонса обрядили во всебелое, чтобы он производил более сильное впечатление, как сынАлхимика с Запада.Эдвард, наоборот, одет был в черное, щеголял темными очками и чернойширокополой шляпой (ее одолжил — "от сердца оторвал!"— уже несколько излишне веселый Вернье, который заглянул к нимперед самым приемом). На фоне Зампано и Джерсо он действительнотерялся.Белый костюм доставлял Альфонсу массу неудобств, особенно когданастал черед пира. К счастью, он вовремя вспомнил, что в любой моментможет убрать любые пятна или потеки алхимией — и слегкарасслабился. Но совсем расслабиться было немыслимо: он без энтузиазмаорудовал палочками во вкуснейшей синской еде, а перед глазами стоялатолько Мэй, сердито расталкивающая людей на площади. Ну что он заидиот! Нашел что сказать при первой встрече.И вспоминались ее письма, причем самые из них грустные. Или те, чтоказались ему грустными. Но все подходит к концу. Пир — по крайней мере, его болееофициальная часть — тоже закончился. Здесь гости не ходили повсему залу, как на аместрийских фуршетах, однако огни оказалисьпотушены и для развлечения появились танцовщицы. Их приход встретилиаплодисментами: нельзя сказать, что девушки были обнажены или дажеочень откровенно одеты, но каким-то образом их наряды наводили навесьма определенные мысли. Гости ощутимо расслабились, разговоры,ранее серьезные и еле слышные, начали перемежаться шутками и смехом.Альфонс знал — достаточно насмотрелся на Синские обычаи вовремя своего путешествия, — что на второй, третий, четвертый итак далее день свадьбы (а свадьбы длились долго, сколько хваталодостатка и здравомыслия у семей молодых), всяческий официоз и вовсепокидает атмосферу торжеств. Тут-то и рождаются истории об эпичнейшихпопойках, внезапных братаниях и столь же внезапной кровной вражде.Пока, правда, до этого было далеко, но в искусственной полутьмемногие начали сходить со своих мест и шептаться с соседями. Эдвардтоже соскочил с места и подошел к Альфонсу.— Слушай, что-то ты сидишь как на иголках, — сказал он. -Не может быть, чтобы за четыре года ты стал нетерпеливее меня!— Я нормально сижу! — запротестовал Альфонс. — Уменя все замечательно!— Да ладно, Жаба с Дикобразом мне все рассказали, -несколько мест рядом с Альфонсом пустовали, поскольку он считалсяОчень Важным гостем, и Эдвард плюхнулся на одно из них. — Какты с этой принцессой обменялся тонной писем, и как она сегодня оттебя чуть не в слезах убежала. Признавайся, что такого ляпнул?— Я назвал ее дурой, — обреченно сказал Ал. — Ивелел ей уходить.— Всего-то? — хмыкнул Эдвард. — Мы с Уинри еще и нетак друг друга называем.— Она не такая, — пробормотал Альфонс. — Она...понимаешь, я бы с ней так не смог. И она бы со мной так не смогла.Она... ну, она другая просто. Не как мы. Она среди всех этихсвитков росла, и идей... Она ко мне со всем сердцем, а я...У Эдварда на секунду сложилось растерянное лицо, как будто он хотелсказать что-то одно или, может быть, заранее планировал какую-торечь, но вдруг обнаружил, что оно ни к селу ни к городу.— Да, — сказал он вместо этого сочувственно, -крепко же тебя приложило. Ты хоть понимаешь, что сегодня мы сидим напире в честь ее завтрашней свадьбы?— Угу?— И жених не ты?— Обязательно это мне в лицо, да?— А на что еще существуют братья? — Эдвард пожал плечами.— Я тебе так и не отомстил за то, как ты подсмеивался надо мнойи Уинри, между прочим...Они оба замолчали.— Ты хочешь извиниться? — снова заговорил Эдвард.— Ну да...— Тогда зачем сидишь тут? — Да я даже не знаю, где во дворце она живет! Хотел дождатьсяконца приема и спросить Лина. К тому же, вдруг с ней перед свадьбойнельзя общаться?Эдвард сделал пренебрежительный жест. — Ты на Лина-то глянь.Ал посмотрел — и чуть не закашлялся. Хотя, собственно, чегобыло удивляться? Завтрашний жених весьма бодро восседал на своемпочетном месте, водрузив на каждое колено по хорошенькой танцовщице,которые скромно опускали очи долу и кормили императора виноградом.— Не прочухается он после приема, нет... Да и не во дворцеМэй.— Откуда ты знаешь?— Не я знаю. Жаба и Крыса поговорили со здешним механиком,Вернье который. Он сказал, что раньше Мэй и правда жила в Очарованномдворце, но еще перед Турниром Невест вернулась жить опять в Змеиныйдом, или как оно там... Милое же, должно быть, семейство этотклан Чань!— Дом Тысячи Змей, — поправил его Альфонс. — Такофициально называется резиденция клана Чань. Хотя они и правда те ещезмеюки. Что она там делает, ей же там дышать не давали! И писал я ейсюда, во дворец..— Ну, может, ей передавали? — пожал плечами Эдвард. -Ладно, так ты намерен ее оттуда похищать?— Что? — охнул Альфонс. — Не говори глупостей! -но сердце у него сильно забилось.— Я говорю, если хочешь туда прорваться с боем, или там скрытнопролезть, мы с химерами поможем. Тут нас уже, похоже, никто нехватится.Альфонс окинул взглядом зал. Танцовщицы сменились флейтистками, насей раз уже откровенно раздетыми.— Давайте, — сказал он. — Только Эдвард! Непривлекать внимания!— Мы присмотрим, — усмехнулся подошедший к ним Зампано. -Молодец, крестничек. Главное — не вешать нос. В отношенияхвсегда так. Если как следует извинишься, все и всегда можноисправить.— Сказал дважды разведенный, — толкнул его локтем в бокДжерсо, который, как всегда, маячил рядом.— Но потом-то все сложилось нормально, — Зампаноневозмутимо пожал плечами. — Так что я знаю, о чем говорю.— У нас все не так, — вздохнул Альфонс. — И ненадо, пожалуйста!— Да ладно, что мешает интрижке-то? — пожал плечамиЗампано. — Не думаю, что этот парень, — он указал большимпальцем на развлекающегося Лина, — запихнет ее в пояс верности,она как женщина ему вообще не нужна. А ты ей нравишься.Джерсо снова пихнул его в бок и указал на малинового Ала.— Прекрати смущать крестника. Он пока не дорос до наших мудрыхлет. Пускай сам шишки набивает.И они пошли набивать шишки.

Из личного дневника А.Элрика11 сент. 1920 г. Наконецпокинули земли льяса. Нужнобыло сделать это сейчас,а то рисковали дождатьсяледостава и застрять навсю зиму и весну.А все-таки тригода у них -многовато. Хочу ещезаглянуть в разные земли.Ответа на свои вопросыне нашел. Х. говорит,не то ищу. Э.сказал бы, что эточистый высокопарный бред сего стороны. Скучаю поЭ. Немного боюсьвозвращаться на материк.Все это кажется совсемдругой жизнью теперь. Естьли там для меняместо?

* * *

Мэй сердито провела расческой по волосам. Все-никак не удавалосьуспокоиться, все думалось — ну и дура же она... Ветер взметнулзанавески и, удивленно обернувшись, она увидела, что на подоконникераспахнутого окна сидит не кто-нибудь, а Альфонс Элрик собственнойперсоной.Он выглядел усталым: под глазами мешки, голова обмотана бинтом (ксчастью, без следа кровавых пятен). К тому же, алхимик успелпереодеться и теперь выглядел словно один из дворцовых охранниковЛаньфан.— Что ты здесь делаешь?! — сердито спросила Мэй. -Уходи!— Между прочим, мы с Эдвардом преодолели два дворцовых сада икучу охраны, — с некоторой обидой произнес Альфонс. — Ивсе это я проделал с жуткой головной болью! — Ты стал таким же заносчивым, как твой брат! — сердитовоскликнула Мэй, и сама себе поразилась: что это с ней? Только чтоона так хотела увидеть Альфонса, мечтала поговорить с ним наедине. Ивот, когда мечты, казалось бы, сбываются...— Вот и нет! — Альфонс, кажется, обиделся, только за себяили за Эдварда, Мэй не поняла. — Эдвард уже не заносчивый. Ну,может, самоуверенный немного. И я не он! Я просто... Мэй! Нуслушай, ну это же глупо — вот так столько всего преодолеть -и так и не поговорить?— Глупо... — подумав, согласилась Мэй.Альфонс кивнул. — Ты меня пригласишь?— Да... входи, пожалуйста.Альфонс спустил ноги с подоконника и спрыгнул в комнату. Мэй толькосейчас заметила, что он вроде бы стал меньше ростом рядом с ней. Этобыла иллюзия, конечно. Он не уменьшился за время этого путешествия,наоборот, вырос. Но и она выросла тоже.В мгновение ока их охватила та странная неловкость, которая возникаетв минуты после очень долгой разлуки. — Да, — Альфонс провел рукой по волосам.— Я прикажу принести чаю? — предложила Мэй.— Не нужно... То есть если хочешь, то конечно... Но яне за чаем...— Ну... присядь тогда?— А... да, если хочешь...Они уселись на низких стульях напротив друг друга, и Мэй, отчаянносгорая от неловкости, подумала, что им не о чем говорить. То есть...они могли поговорить о политике, наверное? Они могли поговорить описьмах... Но только политика принадлежала дворцу и Лину, письмапринадлежали письмам. Она совершенно не знала, что сказать помимоэтого.— Я... не очень сильные раны? — спросила Мэй.— Нет, так, пустяки. Дворцовый лекарь почти все уже подлечил.— Да.— Точно.Каждый посмотрел на другого в надежде, что он придумает, что сказать.— А где Эдвард? — Мерзнет внизу в кустах, — пожал Альфонс плечами. — Ох! Мы должны пригласить его наверх!— Слушай, я почти уверен, что это его враги подорвали нашсамолет, так что он это заслужил, — Альфонс пожал плечами иулыбнулся.— Я никогда не пойму мальчишек! — Мэй вскочила. -Это, в конце концов, просто опасно! А что если стража моихродственников его... — говоря это, она устремилась ко всееще открытому окну, чтобы зазвать Эдварда внутрь — надо думать,он сумеет как-то залезть без алхимии, которую, без сомнения,использовал его брат!Но Альфонс неожиданно поймал ее за запястье и за талию, и Мэйзастыла, пораженная, пришпиленная этими неожиданными точкамиконтакта. Альфонс был удивительно теплым, удивительно живым,настоящим. Он пах керосином, спиртом, порохом и немного дорожнойпылью.Мэй всегда думала, что "сердце затрепетало" — этопросто неуклюжее романтическое клише. Но сейчас именно сердечныйтрепет она и ощутила, и ощущение это показалось ей довольнонеприятным.— Мэй... — тихо спросил Альфонс, — тынастолько не хочешь быть со мной наедине? Если так, мы с братомуйдем, и я тебя больше не потревожу.— Нет... нет, совсем не так... просто я... -Мэй ненавидела себя в этот момент: ну надо же ей было бормотать, какдурацкая беспомощная "героиня" из старинных книг...разве только этих воющих и плачущих идиоток можно было назватьгероинями! — Я! Извини! — она зажмурилась, чтобы легчеможно было наконец сказать это. — Просто мы столько всегописали друг другу! И я почти думала, что я не увижу тебя до свадьбы,и потом — тоже, а ты все опаздывал и опаздывал, и я сталадумать, что это, может быть, как роман в стихах, или я тебяпридумала, или еще что, а тут ты, и ты сказал, что я не должна себятак вести, как я веду, а я и правду не должна, но ты...— Ох, — Альфонс отпустил ее и отступил на шаг. -Ну, знаешь, я не буду извиняться за то, что я оказался не тем, на чтоты настроилась. Снова.Мэй обернулась. Щеки у нее пылали, как угли, но она все-такинабралась смелости и поглядела на Альфонса прямо. Выражение какого-тонежного разочарования на его лице было таким несчастным, что она чутьбыло не заплакала.— Я не в этом смысле имела в виду! Ты... ты писалидеальные письма, Альфонс, а теперь ты появился — и ты какбудто еще лучше, чем в письмах, но ты реальный человек, я это вижу! Ия хочу говорить с тобой, как с реальным человеком, но я боюсь, что явсе перепутаю, и что все будет не так...Альфонс внезапно широко, облегченно улыбнулся.— Так ведь я боюсь того же самого, Мэй, — сказал он.— Я тоже писала идеальные письма? — сбитая с толку,сказала она.— Ты писала ужасно туманные письма, — возразил Ал. -То есть, конечно, идеальные, я не в том смысле! Просто я с каждымписьмом видел как будто немного другую Мэй. Ты как граненый камень,который поворачивается разными гранями. Я очень хотел бы узнать тебявсю, но я боюсь... что не успею. И что теперь, когда ты выросла,нам уже не будет с тобой так легко, как четыре года назад.— А нам было легко? — тихо спросила Мэй.— Конечно. А ты сомневалась?И тут Мэй не выдержала. Шагнув к нему на встречу, она обняла егокрепко-крепко, уткнувшись лицом в тунику у него на груди, и чуть незаплакала от облегчения. После короткого колебания, Альфонс обнял ее,и руки у него были такие крепкие и нежные, что это было простоневыносимо — но как же хорошо!Он как будто заколебался, но потом провел рукою по ее спине, от плечдо талии — погладил. Проговорил в волосы:— Расскажи, почему ты сражалась за право стать женой Лина? — А, — Мэй отстранилась и чуть покраснела. — Ну,это то, что я могла сделать. Я сама. Все остальное за меняустраивали, а это...— Но разве это не значит, что ты теперь будешь затворницей водворце Лина? — осторожно спросил Альфонс и торопливо добавил: -Я не критикую, я пытаюсь разобраться! Ты ведь и так у него жила, нокак его сестра, разве нет?— Да, — кивнула Мэй. — Четыре года назад яперебралась жить в Очарованный дворец. Но с тех пор много всегослучилось... Так, часть Союза Цилиня подняла мятеж. Лин итренированные тобой алхимики его подавили, но... там все было нетак просто. Лину пришлось сделать кое-какие уступки. И одной из нихбыло то, что меня удалили из дворца, и теперь у Лина другойофициальный алхимик. Он сказал, что это была временная мера. А тутродные меня не трогали, потому что Лин дал им понять, что одно изусловий его покровительства — мое благополучие. Ну и бабушкаЛоа умирала, я хотела быть с ней... И вот когда она умерла, яподумала, что хочу добиться чего-то, а не быть просто заложницей умоих родственников и у политики двора.— И вместо этого ты решила стать заложницей политики двора подругому поводу? — уточнил Альфонс.— Нет, ты не понимаешь! — воскликнула она. — Кактолько я стану женой Лина, меня уже никто не сможет ни для чегоиспользовать или заставить что-то делать кроме того, что хочет Лин! Аон... — она чуть покраснела, — он от меня ничего нестанет требовать, мы договорились. И я даже смогу выбиратьсятренировать алхимиков, или в город, или заниматься любыми другимиделами — очень выгодно мне получается, на самом деле! Главное,чтобы меня никто не узнал, но ведь никто и не будет знать, каквыглядит императрица без грима! Буду учить алхимии, помогать Ланьфан...в общем, я не буду затворницей, не волнуйся. Это будет хорошая жизнь.— Ты так говоришь, будто умирать собралась.— Я просто подхожу ответственно! — Отлично, — Ал неловко вздохнул. — Отлично просто.А как Сэйомэй?— Сэомэй живет во дворце, в специальном вольере. Вот ее-то яточно не хотела делать заложницей своих родичей. И да, Альфонс, у неещенки! Такие замечательные! Я как раз хотела тебе писать в последнемписьме!— Правда? А я как раз написал тебе, но не отправил, на острове,где мы жили, там была такая колония рыбачек, тебе бы понравились.Ужасно самостоятельные женщины. Так вот, они...Они и в самом деле говорили долго, почти до самого рассвета, сидя назастеленной кровати Мэй. Мэй зевала и зевала все сильнее, а потомнаконец, видимо, сама не заметила, как, наклонила голову на плечоАльфонса. Он говорил ей об островах льяса, где в начале лета солнцетолько касается края горизонта, но никогда не заходит, а голова ееклонилась все ниже и ниже, и вот ее щека уже в самом деле лежала набедре Альфонса, а черные блестящие косы упали к его ногам.Замерев от невесомого, прозрачного и болезненного счастья, он сиделтак и боялся пошевелиться, пока на улице не рассвело окончательно, ав окно не ударили мелкие камешки. Тогда он аккуратно переложил Мэй напостель, вылез из окна и аккуратно спустился вниз, потрансфигурированным уступам.— Судя по тому, что тебя не было всю ночь, она тебя простила? -отчаянно зевая, спросил ждавший его Эдвард.— Простила, — сумрачно кивнул Альфонс.— Вы только разговаривали, да? — Эдвард снова зевнул, ноАл был настолько расстроен, что ему даже не пришлось подавлятьответный зевок.Он кивнул.— Вот это влип так влип, да, — констатировал Эдвардневесело.