Идентификация василиска

Как бы сейчас ему пригодился сокол, но чего нет, того нет. Брать Обору с собой Тензен побоялся — пусть он и предпринял много усилий, чтобы сломить волю девушки, она все еще могла взбрыкнуть и разрушить его планы. Власть, обладание, страсть, все это заставили Тензена оставить ее пока в стороне, как бы ему не хотелось зарубить нареченного Обору у нее на глазах. Пусть поухаживает за мечущейся в бреду Хоторуби — хоть они и почистили рану, прижгя ее огнем, лихорадка так и не спала, и у Тензена были сомнения, что она сможет выкарабкаться.

Мокрые, со стучащими зубами от холода Тензен, Акегину и Куширо вернулись в гостиницу, только чтобы узнать, что Обору и Хоторуби уехали с 'знатной дамой' в Юи. Злость сжигала Тензена — птичка ускользнула, и теперь им приходилось выбирать, остаться ли переночевать, или же пускаться в путь ночью, рискуя вступить в бой с Кога утомленными долгим переходом. Будь Тензен хоть чуть-чуть более подвержен китайскому снадобью, будь боль хоть чуть-чуть меньше, он бы приказал бы остаться и отдохнуть. Сейчас же, Тензену хотелось, чтобы недоучки рядом с ним хоть немного ощутили себя в его шкуре.

Шиноби Ига всю ночь бежали по тракту, освещаемому только светом луны. Сто шагов бегом, сто — шагом. Повторить. К утру Тензен успокоился — усталость забила боль рвущую его тело, спутники больше не вызывали такого раздражения, и, наконец, старейший шиноби Ига смог связанно мыслить.

Зачем он так торопился догнать Обору? Если 'знатная дама' — враг, то она и Хоторуби уже мертвы, если друг — то никак не помешает планам Тензена. Еще до конца месяца Обору станет его женой, а он сам — главой Ига. Они вырежут до последнего младенца проклятых Кога, а потом Тензен... Так далеко он не заглядывал. Все его мечты ограничивались этим 'вырежут', и Тензен повторял это слово снова и снова, прислушиваясь к одобрительному ворчанию демона внутри него.

Юи встретил их суетой и криками зазывал, мелодичными голосами приглашающих благородных господ позавтракать перед выходом. Искать тут 'знатную даму' можно было долго, но Тензену повезло — самый большой постоялый двор и был искомой целью — торговец, ловко обменивающий палочки с рисовыми шариками на мелкие монетки, сказал, что 'знатная дама' остановалась там. Во дворе царила нездоровая активность — несколько мертвых тел, казалось порубленных на куски безумным мясником лежало у стены, постояльцы двигались как сонные мухи, несмотря на поднимающееся солнце и необходимость продолжить путешествие, слуги засыпали на ходу, и только полицейский наряд, пытающийся понять что произошло накануне, производил впечатление людей пребывающих в состоянии бодрствования.

Вид шиноби Ига, утомленных и забрызганных грязью, не произвел впечатления на прислугу, но ловко поймав за рукав девушку лет пятнадцати, несущую какую-то миску, господин Тензен обратил на себя внимание.

— Не подскажешь, что тут произошло? Наши родственницы госпожа Обору и госпожа Хоторуби остановились в Юи, может быть в этой гостинице и мы беспокоимся за них.

— Простите, я не могу сказать точно— я не работала вчера, но ночью на гостиницу напали, убили охранников госпожи Офуку, и похитили одного из постояльцев, кажется госпожу Обору, госпожа Офуку так кричала! Может быть вам стоит найти ее или поговорить с господином полицейским? — девушка ловко вывернулась, и продолжила свой путь. Тензен не стал пытаться удерживать ее — взвешивая, стоит ли говорить с неуравновешенной 'знатной дамой', или же сначала выяснить детали происшествия у стражей порядка.

Решив, что объяснение с этой Офуку может подождать — Тензен был совершенно не удивлен, что Обору захотела сбежать, прекрасно зная насколько хорошо она может изображать очаровательную беззащитность, так чтобы произвести впечатление на таких престарелых клуш, вроде этой 'знатной женщины' — он подошел к полицейским, задумчиво рассматривающим следы крови на дочиста выметенной земле. Все они как на подбор были невысокими, толстенькими, с тоненькой щеточкой усиков и реденькими бородками. Сразу было видно, что наиболее частое преступление в Юи — загулявший пьянчуга, и в полицейской работе больше ценилось умение завалить буяна массой и протрезвить палками, чем талант разгадывать криминальные загадки.

— Господа, я — Якушиджи Тензен из Цубагакуре, наши родственницы остановились в этой гостинице, и насколько мне известно ночью на них напали, успешно, насколько я могу судить, — эту фразу полиция приняла за личное оскорбление, судя по нахмурившимся лицам, как будто нападение на гостиницу было персональным просчетом каждого из них, — Вы можете подтвердить, что госпожа Обору похищена, а госпожа Хоторуби не пострадала?

— Рад знакомству с вами, господин Тензен, я — инспектор Манзо, назначенный расследовать это печальное происшествие. Поверьте, я искренне сочуствую вам и надеюсь, что госпожа Обору жива, — сочуствия в глазах толстячка, вооруженного клинком, больше напоминающим небольшой зазубренный лом, было ни на гран. Он даже не удосужился поднять взгляд, и сейчас Тензен созерцал неряшливо выбритую макушку с хвостиком, покрытую редкими каплями пота. Толстяк продолжил:

— Могу я поинтересоваться кем бы приходитесь дамам, и почему они путешествовали с госпожой Офуку? Ее подорожная выдана для путешествия в деревню, — инспектор Манзо почесал голову, размазав капли пота тонким слоем, — Цубагакуре. Госпожа Офуку опасается за свою жизнь, и хотела нанять телохранителей?

В вопросах толстячка никакой неожиданности не было — Тензену уже приходилось сталкиваться с такими пронырами — несмотря на расположение около главного тракта, на станциях практически ничего не происходит, день за днем мимо полицейских проходит бесконечный поток людей, останавливающихся в одно и то же время на ночлег, и выходящих в путь с первыми лучами солнца. Иногда приходится угомонить буяна, поймать по ориентировке вора, или же разогнать толпу. Бывает, начинается война, и по тракту бесконечными колоннами идут войска, совершая обычный набор бесчинств, впрочем в этих местах уже забыли о усобицах, еще несколько десятилетий назад сотрясавших страну. Похищение, зарубленные среди белого дня самураи, полнейшее пренебрежение установленным законом и порядком, все это настолько выбивалось из привычной рутины, что теперь этот инспектор Манзо будет рыть как пес потерявший свой тайник с мозговой косточкой.

— Я прихожусь дядей госпожам Обору и Хоторуби из Ига. Мы путешествуем из Цубагакуре в Сунпу, и возможно госпожа Офуку сочла возможным договориться о чем-то с ними, после чего повернула назад не доезжая до Цубагакуре. Прошу вас сказать, все ли в порядке с госпожой Хоторуби? — Тензен так и не услышал ответа на вторую часть своего вопроса и повторил его, надеясь что на этот раз инспектор Манзо не забудет ответить.

— Она ранена, и сейчас с ней лекарь госпожи Офуку. Хотя, насколько я могу судить, рана нанесена не вчера, и похоже началось заражение. К сожалению, она без сознания, и я не смог допросить ее, — а вот сейчас у полицейского действительно отразилось сожаление. Тензен почуствовал раздражение, усиленное подступающей болью в позвоночнике, этот червяк будет лезть в дела клана Ига, практически его клана, и нет никакой возможности убить его без того, чтобы потом не столкнуться с армией крючкотворов, мстящих за гибель своего товарища.

— Господин Тензен, ... — что бы ни пытался спросить инспектор ему не дали — высокая, начинающая расплываться женщина, с лицом покрытым толстым слоем белил, на котором черными пиявками выделялись нарисованные брови и губы, вихрем пронеслась по двору, практически напрыгнув на опешившего инспектора. Запоздавший эскорт дамы, остановился в полушаге за ее спиной, держась за рукояти мечей.

— Что здесь происходит, Манзо, кто эти люди? Выгоните их немедленно! — голос походил на скрипение несмазанного мельничного колеса помноженный на звук ножа скребущему по стеклу.

— Госпожа Офуку, — начал инспектор Манзо, и Тензен внимательно посмотрел на 'знатную даму', принявшую такое участие в судьбе госпожи Обору. Жалостью или сочуствием тут и не пахло — если госпожа Офуку кого и жалела, то это была исключительно госпожа Офуку. Белила не могли скрыть глубокие злые морщины на ее лбу, подбородок отвис, а кимоно, вместо того чтобы придавать женщине ровную цилиндрическую форму, скорее делало ее похожей на грушу — видимо госпожа Офуку любила поесть.

— Немедленно, Манзо! Как вы могли допустить такое, — она указала на тела самураев, — вы позор для полиции, я лично сообщу о вашей бесполезности господину Иэясу! Молитесь, чтобы вам дали совершить сепукку, а не утопили в нужнике, как вы этого и заслуживаете!

Если угроза и напугала толстячка, то виду он не подал, и, несмотря на нарастающее бешенство от проснувшейся боли, занудного полицейского, голоса женщины и раздражающего звона цикад, Тензен ощутил симпатию к Манзо, и вступив в разговор, вывел беднягу из-под звукового удара:

— Позвольте представиться, Я — Якушиджи Тензен из Цубагакуре, — произнес он второй раз за сегодня.

Госпожа Офуку повернула к нему голову, внимательно осмотрев с головы до пят, морщины разгладились, сменившись тем, что она видимо считала приветливым выражением лица:

— Ах, господин Тензен, прошу, пройдемте со мной, позвольте мне позаботиться о вас и ваших спутниках.

12

Кагеру, удобно устроившись на одеяле, втыкала иглы в растянувшегося у костра Генноске. Тот вел себя очень странно в последнее время — какие то вопросы про год, похищение Обору, еще сладко спящей в гамаке, и, самое главное, те заинтересованные взгляды, что он бросал на нее. Еще вчера, она понимала, что в его глазах она не более, чем инструмент, которым Кога должны поразить своих врагов, сегодня — Кагеру уже не была так уверена. Семь ночей, состав которым эта шлюха Хоторуби ослепила ее, Генноске снял его последствия за несколько минут, разведя экстрат крапивы из ее коллекции ингридиентов в горячей воде и дав выпить. Кагеру была благодарна, что он не стал будить Обору, чтобы вылечить и ее. 'Пусть выспится, пока ты будешь меня лечить,' — сказал господин Генноске, и Кагеру была уверена, что никакого лечения ему не требуется, просто нужно успокоить Хёму, и, быть может, Генноске хочет побыть с ней наедине, пусть так, опосредованно, через этот набор игл ощутить касание ее рук.

Наверное, сейчас она была ближе всего к счастью за последние дни, и даже невеста из Ига, не портила ей настроение. Она сможет показать господину Генноске, что эта беспомощная дура ему не пара, а потом просто убьет за то, что чуть не отобрала у него Генноске. Кагеру воткнула еще пару игл, и откинулась назад:

— Вот и все, господин Генноске, полежите немного спокойно, пока иглы подействуют, — он повернул шею, чтобы смотреть на нее, и Кагеру покраснела, от такого пристального внимания, — Я и не знала, что вы можете снимать Семь Ночей, скажите, как вы узнали средство?

Кагеру боялась ответа, и в то же время надеялась, что навык Генноске не имеет никакого отношения к тому, что эта дурочка поделилась с ним секретами Ига. Это же так просто — выдать себя за беспомощную женщину, и держать в запасе средство, чтобы в нужный момент убить их всех. Может в этом и состоял план Ига — подсунуть им Обору, чтобы она лишила их сил. Впрочем, судя по всему, она влюблена в Генноске как кошка, и людям Кога не грозит опасность с этой стороны. Кагеру почуствовала укол ревности, даже сейчас, когда Генноске настолько близок, насколько возможно с ее способностью, когда он смотрит на нее как на самую дорогую женщину в его жизни, она не может забыть о этой беспомощной и наивной, совершенно не походящей на куноичи, девушке.

Генноске улыбнулся:

— Никакого секрета, крапивой лечат при укусах пчел, а эти Семь Ночей, очень похожи на них по своему действию. Я просто попробовал, вреда все равно никакого бы не было.

Так просто? Укусы пчел? Кагеру почуствовала волну стыда, заставившую ее покраснеть еще больше. Генноске, который совершенствовался в тактике, пути меча и додзюцу(?), с легкостью сделал то, что ей, всю свою жизнь посвятившей ядам, не удалось — разгадать секрет тайного снадобья Ига. Видимо экстракт пчелиного яда, и что-нибудь для вязкости и всасывания — немного экспериментов, и у Кога будет свое ослепляющее зелье, которое не наносит постоянный ущерб зрению. Она улыбнулась:

— Я так горжусь вами господин Генноске, спасибо что вылечили меня, — Кагеру коснулась его ладони, и, к ее удивлению, он не отдернул руки, а наоборот сжал ее пальцы.

— Все в порядке ... Кагеру, — на мгновение ей показалось, что он хотел назвать другое имя, но поправился. Проклятая Обору, подумала она, но я ... я смогу... Может быть даже найдется средство и от моего дыхания, и уж совершенно точно, этой выскочке осталось недолго жить.

Несколько минут они сидели в молчании, пальцы сплетены в какой то тайный знак, объединяющий их, Кагеру почуствовала как против своей воли начинает возбуждаться, и воздух из ее легких приобретает запах прелого сена. Она отвернулась, стараясь дышать по ветру, чтобы яд относило в сторону. Генноске, было прикрывший глаза, встрепенулся:

— Что-то не так? — Да все не так, все, абсолютно все — родственная связь с ним, ее способность, его титул, эта девчонка в его гамаке — Кагеру не выдержала и тихо заплакала. Слезы одна за одной покатились по ее лицу, падая на шелк кимоно.

— Простите меня, господин Генноске, это моя вина, — он попробовал улыбнуться, крепче сжав ее руку:

— Кагеру, все будет хорошо, поверь, мы выберемся из этой переделки, — он отпустил ее ладонь, чтобы повернуться к ней всем телом. Воткнутые иглы закачались как на спине дикообраза, и она невольно улыбнулась. Наверное, Генноске принял эту улыбку за одобрение своим словам, продолжив, — думаю, нам не стоит задерживаться в империи — европа, америки — мы найдем свое там, и никто не будет играть нами как марионетками. Мы будем свободными.

Кагеру не могла поверить в это, даже просто взглянуть на ситуацию с такой стороны. Все свою жизнь ею правил долг, обязанность, обычай. Ей совершенно не казалось, что она марионетка, кукла на веревочках бесчисленных правил, определяющих ее жизнь. Хотя Генноске был прав — она училась ремеслу куноичи, потому что эта судьба была выбрана за нее в момент рождения, она воевала с Ига, потому что она женщина Кога, а кланы враждовали всегда — это был обычай освященный временем и бесчисленными смертями, они повиновались сегуну, потому что было немыслимо нарушить присягу, державшую крепче самых тяжелых цепей. И мир, лишенный этих веревочек, заставляющих ее двигаться, казался немыслимым и недостижимым. Она покатала слово, которое произнес Генноске, на языке. 'Свобода' — от него пахло чем-то позорным, как будто она предавала поколения своих предков, но в то же время и бесконечно притягательным.

— Свобода, — прошептала Кагеру, — никто из нас не сможет никогда стать свободным. Многие предпочтут смерть свободе — но .. я .. я пойду с тобой до конца.

Она сжала его руку, и задержала дыхание, смотря ему в глаза сквозь пелену, застилающих взор слез.