| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Кажется, Вас всё же оставили в Правительстве и на весьма высокозанимаемой должности…
— Да, я был оставлен членом Президиума ВСНХ и, на мне по прежнему лежало наблюдение за всей химической промышленностью. Но я имел в своем распоряжении только одну секретаршу и ни одного инженера — сведущего в химической промышленности. Формально, мне по соглашению с начальником Производственного Отдела ВСНХ — предоставлялось право требовать данные и помощь от лиц, входящих в этот Отдел по химической части. Но на деле, я никакой помощи не получал.
Передохнув и собравшись с мыслями, химик продожил:
— Итак, по приезде в Москву я вступил в исполнение своих обязанностей, как член Президиума ВСНХ и как председатель Научно-Технического Отдела. Ввиду того, что Химическое Управление было упразднено, у меня сильно убавились дела по химической промышленности — так как большинство из них разрешалось в Производственном Отделе, а отчет о деятельности Химических Трестов, созданных год тому назад Главным Химическим Управлением, теперь рассматривался в особой Контрольно-Поверочной Комиссии.
Донельзя участливо спрашиваю:
— А чем Вы тогда занимались, Владимир Николаевич? Неужель бездельничали?
Тот, закатив мечтательно глазки:
— Ах, если бы! Про мою деятельность можно судить по количеству научных заведений, находящихся в ведении НТО… Мне перечислять?
Согласно кивнув, я приготовил пятерню:
— Перечисляйте: я уже собрался загибать пальцы.
— Тогда Вам придётся разуться, Серафим Фёдорович: 1) Химический Институт имени Карпова (Москва); 2) Институт Прикладной Химии с опытным заводом (Петроград); 3) Государственный Научно-Технический Институт ГОНТИ (Петроград); 4) Институт Прикладной Минералогии (Москва); 5) Институт Удобрений (Москва); 6) Электротехнический Институт (Москва); 7) Институт Прикладной Физики (Москва); 8) Техно-физический Институт (Петроград); 9) Аэродинамический Институт (Москва); 10) Главная Палата Мер и Весов (Петроград); 11) Гидравлическая Лаборатория при Тимирязевской Сельскохозяйственном Институте (Москва); 12) Институт Силикат (Москва); 13) Институт Прикладной Механики (Петроград). Кроме этих институтов, НТО субсидировало многих ученых — которые производили в своих лабораториях исследования, необходимые для промышленности.
Невольно проникшись ещё большим уважением к собеседнику:
— Мда… Действительно, не хватило на руках пальцев. Так Вы и в сельском хозяйстве шурупите, уважаемый Владимир Фёдорович?
— …«Шуруплю»? Надо будет запомнить… Почему, нет? До Революции у меня была целая ферма.
— И в аэродинамике?!
Лишь разведя руками, химик:
— Пришлось начать «шурупить»!
— Ну и каковы успехи, если не секрет?
Мгновенно посерьёзнев
— В течении почти пяти лет пребывания на посту Председателя Коллегии НТО, мне удалось через Президиум ВСНХ выхлопотать необходимые суммы для постройки специализированных зданий научных Институтов. Особенно, мне бы хотелось обратить ваше внимание на устройство Аэродинамического Института, оборудованное громадной трубой — важное с точки зрения обороны страны.
Несколько раз ударив в ладоши, я восхищённо воскликнул:
— История Вам того не забудет!
Профессор, несколько картинно раскланялся.
* * *
Продолжим разговор:
— Так говорите, что с Лениным Вы больше не встречались?
— Во время одного из заседаний Президиума ВСНХ ко мне обратился Смилга и сказал: «Я был вчера у Ленина на докладе, и он просил сказать Вам, что просит Вас придти к нему как-нибудь вечерком, неофициально, выпить чашку чая и поговорить о разных технических вопросах. Только надо созвониться через Горбунова, в какой из ближайших вечеров будет более удобным устроить свидание»…
Печально поникнув главой, химик на минорной ноте закончил:
— …Но этому не суждено было случиться. Через несколько дней у Ленина был второй удар, он лишился сознания и речи и ему уже не суждено было возвратиться к работе… Он не владел речью, мог с трудом понимать только самые обыденные вещи и, через год с небольшим скончался. Вместе с другими членами коллегии НТО, в точно указанное время, я возложил венок на гроб с набальзамированным телом Ленина. Мне удалось несколько долее остаться и рассмотреть черты лица усопшего Ленина. На мое впечатление он был очень похож на живого, только рыжеватый цвет его волос стал более светлым.
Не сговариваясь траурно помолчали — почтив память великого и, вместе с тем — весьма противоречивого в своих деяниях человека, затем я спросил:
— Как болезнь, а затем смерть Ленина сказалась на Вас и вашей деятельности в составе Советского правительства?
— Вскоре после смерти Ленина, по предложению Зиновьева, первым делом переименовали Петроград в Ленинград. Говорят, что позднее приготовляя издание сочинений Ленина, в них нашли одно замечание, показывающее, как отнесся бы сам Ленин к такому переименованию: «Люди предлагающие дать Петрограду другое название, несомненно, идиоты». Эти слова большевики из сочинения Ленина изъяли, но «Ленинград» оставили.
Невольно вырвалось лавровское из «моего времени»:
— Дебилы, блядь! Извините, Владимир Николаевич!
Тот весело ответствовал:
— Ничего, ничего! Вы лишь вслух произнесли то, что было на уме у многих.
Затем вмиг посерьёзнев:
— Если же говорить серьёзно, то весь мой жизненный опыт показывает мне, что для того, чтобы руководить хотя бы несколькими десятками людей, в каком угодно деле, необходимо обладать особыми качествами натуры и своим авторитетом так влиять на окружающих людей, чтобы они беспрекословно выполняли отданные им приказания…
Эти его слова мне крепко запали в душу и, позже — я их частенько мысленно повторял.
— …К сожалению, в Советской России не нашлось таких людей, поэтому смерть Ленина — весьма негативно повлияла на судьбу страны, судя по происходящим в ней в данный момент процессам распада. Все эти Рыковы, Бухарины, да Богдановы… Да, даже сам Троцкий — хотя он изо всех сил пыжиться! Они не только не того калибра, как Ленин — а вообще люди не большого размаха, чтоб могли стать во главе всего происходящего в России.
Мне показалось весьма странным, что он не помянул Сталина, но я промолчал. Ипатьев же, переходя от общего к частному, с горечью поведал:
— Ещё во время болезни Ленина, когда я вернулся в Москву после второй заграничной командировки и хотел по привычке вступить в исполнение обязанностей члена Президиума ВСНХ — мне с самым невинным видом сообщили, что Политбюро постановило снять меня из Президиума — оставив за мной место председателя Коллегии НТО. Через несколько дней совершенно случайно я увидал новый список членов Президиума, который отличался от прежнего только тем, что вместо моего имени красовалась новая фамилия некого Юлина — который лучше меня подходил для этой должности лишь тем, что состоял в партии.
— После моих настойчивых попыток понять, что происходит, мне (правда предельно вежливо) объяснили, что из правительства меня выкинули — чтоб я больше мог посвятить себя научной работе на должности Председателя Коллегии НТО. И я успокоился.
Грустно улыбнувшись, ведущий российский химик беспомощно развёл руками:
— Так и закончилась моя деятельность в составе Советского правительства.
После довольно продолжительной паузы, я мрачно протянул:
— Нда… Беспредел — иначе не скажешь.
— …«Беспередел»?! Какое ёмко-точное определение!
— Нижегородский новояз. Если желаете, я Вам словарик подгоню.
— Сделайте такую милость!
* * *
Однако, продолжим:
— …Успокоившись по принципу «всё, что не делается — делается к лучшему», я твердо решил возобновить научную работу в лаборатории. Увиденное мною во время заграничных командировок на заводах и лабораториях европейских фирм — убеждали меня, что грешно будет не продолжать мои исследования, которые вызывали большой интерес и одобрение со стороны многих моих коллег-химиков. Кроме того, моя душа истосковалась по научной атмосфере, а зарождавшиеся в голове новые химические идеи — властно толкали на мысль их реализовать.
С интересом его слушаю.
— Где я в то время мог начать свою научную работу? Единственное место, где я мог вести мои работы, была моя старая лаборатория Артиллерийской Академии… Но я уже не был ее заведующим, так как с назначением меня членом Президиума ВСНХ — я должен был отказаться от этой должности, уступив ее моему прежнему помощнику — профессору Витторфу.
— Остаётся убогая старая химическая лаборатория в Академии Наук, в которой ни до — ни во время войны систематической работы не производилось и, она совершенно не была приспособлена для моих исследований. В то время, после порчи канализации и водопровода в начале двадцатых годов — её состояние было довольно плачевным. Мой кабинет был в ещё более ужасном состоянии, с испорченным водопроводом и сломанными от наводнения полами. Чтобы начать работать, надо было привести всё это в порядок — а для этого были нужны деньги, которых у Академии не имелось.
— К счастью, как будто чуя за собой вину — Президиум ВСНХ стал отпускать мне ежемесячно известную сумму денег для приобретения стройматериалов, найма рабочих, покупки аппаратов и реактивов, а также для уплаты вознаграждения моим ассистентам…
— Кварцевые трубки я заказал в Германии, так как в СССР их нельзя было достать. Стальные трубки для моих «бомб» (реакторов высокого давления) также были заказаны в Германии, способные выдерживать давления в 600 атмосфер. Но когда мы накачали в них всего 100 атмосфер водорода, то последовал страшный взрыв и две бомбы разнесло на мелкие куски. Вероятно, вместо стальных манесмановских — мне прислали железные трубки из плохого материала. Подобные проволочки привели к тому, что к систематическим работам мы смогли приступить лишь в январе 1924 года.
— За границей нашего богоспасаемого Отечества тоже жулья хватает, — делаю вывод и спрашиваю, — если не секрет, Владимир Николаевич, над чем Вы работали?
— Среди моих работ по органической химии наиболее обещающими являлись реакции деструктивной гидрогенизации высокомолекулярных соединений под влиянием смешанного катализатора — окисей никеля и алюминия, предложенного мною впервые еще в 1912 году. В более поздних работах мною было доказано, что получаемый из каменноугольной смолы высоко кипящий солвеит — легко может быть превращен также в бензол и толуол…
Помолчав, будто размышляя стоит ли говорить, он всё же сообщил:
— …К сожалению, я сообщил об этих открытиях в научных журналах — не взял предварительно патенты на них и, заграничная химическая промышленность — не промедлила прибрать их к рукам. Такая же история получилась и с работами по окислению фосфора водой под давлением — с получением при этом водорода и фосфорной кислоты, патенты на которые — «И. Г. Фарбениндустри» купила за хорошую цену не у меня, а почему-то у шведского инженера Лилиенрота.
С запоздалым сожалением добавляет:
— Теперь я понимаю: это была моя большая ошибка, что я пренебрегал брать патенты на все мои открытия в науке!
Мне до зудящего жжения «под репицей» хотелось озвучить притчу об мудреце — учащимся на чужих ошибка и его «антиподе» — делающем всё наоборот… Но я тактично промолчал.
* * *
Затем, Ипатьев стал жаловаться на трудности советского быта:
— Главное затруднение было в том, что лаборатория совсем не имела газа, и для нагревания приходилось изыскивать разные керосиновые лампы, и использовать электричество, которое подавалось иногда только по вечерам. Тем не менее, научные исследования в этой лаборатории я вел до…
Профессор потупился, а я за него закончил:
— …До вашего твёрдого и окончательного решения свинтить за «большую лужу»?
Тот, хотя и с некоторой опаской — подтвердил свои намерения кивком, затем продолжил, чтоб соскользнуть со «сколькой» темы:
— Кроме того, я участвовал в «Особой комиссии» Розенгольца…
Перебиваю:
— Эта та комиссия, что вела переговоры с германским Генеральным штабом и немецкими промышленники о достройке в Самаре завода боевых отравляющих газов?
Всплёскивает руками:
— Ваша осведомлённость, Серафим Фёдорович, меня просто поражает!
Говорю словами «папаши Мюллера» — шефа берлинского Гестапо:
— «Что знают двое — знает и свинья». А в вашей «Особой комиссии» — народу побольше было. Однако чисто из присущего мне любопытства — хотелось бы подробностей.
Ипатьев, не заставил себя долго уговаривать:
— Первым делом, мы взялись за разработку хорошего противогаза — прежние не годились для защиты от отравляющих газов нового типа. Этим у нас занималась группа химиков под руководством профессора Прокофьева, который во время войны работал у меня в «Химическом Комитете» и прославился своей изобретательностью. Изрядные затруднения были в том, чтобы подобрать такое вещество, которое будучи положено в фильтрационную коробку противогаза — было бы способно задержать ядовитый дым (испарения), образующийся от распыления к примеру льюизита.
В наших старых — находящихся на складах и в иностранных противогазах, для этой цели употреблялись особые сорта ваты и целлюлозы — не способные задержать эти миазмы…
Со смешком:
— Не поверите, но самым трудным для поглощения является обычный табачный дым!
— Охотно верю, профессор!
— …Вещество, вложенное в фильтр противогаза, кроме надёжной задержки ядовитых веществ — не должно намного увеличивать сопротивление проходящему через противогаз воздуху и, следовательно — затруднять дыхание.
Согласно поддакиваю, вспомнив свои ощущения в палатке с хлорпикрином — когда в «той жизни» проходил курс молодого бойца и забыл вытащить пробку из коробки фильтра противогаза:
— Выбор сдохнуть от газов или просто задохнувшись — не из самых приятных на этом свете.
— …После довольно продолжительных поисков, нам с Прокофьевым удалось найти такое вещество, которое я не могу назвать здесь, так как это является военной тайной6.
Оглянувшись по углам комнаты — не подслушивает ли кто, приложив палец к губам и издав с гадючьим присвистом звук «Тссс», я едва слышно спросил:
— Порошок активированного угля производящийся артелью «Красный активист»?
Тот, пуча гляделки, также — шёпотом:
— А Вы откуда знаете, Серафим Фёдорович?
С некоей гордостью, хотя и скромно потупив свои бесстыжие прогрессорские зенки:
— Стоял, так сказать — у истоков сего производства.
После довольно продолжительного раздумья, разглядывая меня как будто в первый раз увидел, Ипатьев с еле заметной иронией — сразу не понятой мной, произнёс:
— С первого взгляда на Вас, понял что Вы — довольно незаурядная личность… Правильно про Вас Надежда Константиновна сказала.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
