В лабиринтах темного мира. Книга 3

Возвращение на круги своя

1957 год оказался богат на события. О многих мы тогда не знали и только через много лет после приоткрытия газетной информации мы можем себе представить, почему всё делалось так, а не иначе.

Были восстановлены автономии балкарского, чеченского, ингушского, калмыцкого и карачаевского народов, упразднённые в 1943-1944 годах с депортацией народов в Среднюю Азию. Этим народам разрешено вернуться на Кавказ.

В этом же году окончательно подавлен Венгерский мятеж и отменены военно-полевые суды.

Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв стал дважды Героем Социалистического Труда за освоение целины.

ЦК Компартии Китая принял "Указания о движении за упорядочение стиля работы", утвердившие переход партии к "китайским методам" строительства социализма на основе идей Мао Цзэдуна и "ликвидацию явлений бюрократизма, сектантства, отрыва от масс".

Президиум ЦК КПСС сместил Н. С. Хрущёва с поста Первого секретаря ЦК, в руководстве страны возник раскол, а затем Пленум ЦК отменил решение о смещении Н. С. Хрущёва с поста Первого секретаря ЦК.

В Москве прошел VI международный фестиваль молодёжи и студентов. На него приехали 34 тысячи юношей и девушек из 131 страны мира. Разбавили русскую кровушку кровями всех стран мира, сделали инъекцию демократии в систему социализма.

В новых московских районах Черёмушки и Кузьминки были возведены первые кварталы панельных домов.

Смещён министр обороны, член Президиума ЦК КПСС Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

СССР запустил космический аппарат "Спутник-2" с собакой Лайкой на борту.

Городу Чкалов возвращено историческое название Оренбург, Чкаловская область снова переименована в Оренбургскую область.

Переведена на русский язык и вышла в продажу повесть А. Линдгрен "Малыш и Карлсон, который живёт на крыше".

Была решена и наша судьба. Оказалось, что мы входили в отдел "Ф" 1-го (Разведывательного) управления НКГБ СССР, который возглавлял Павел Судоплатов. В 1953 году генерал-лейтенант Судоплатов был арестован как "пособник Берии" по обвинению в заговоре. Он талантливо симулировал помешательство и находился в Ленинградской специальной психиатрической больнице, но, вероятно, скоро его признают здоровым и будут судить. А нас, как осколки сталинизма, выкинут на свалку истории.

В июле 1957 года нас расформировали и отправили по домам.

Перед отправкой с нами беседовали врачи, типа как последний медицинский осмотр. На осмотре присутствовали и наши непосредственные руководители.

— Котек, — как-то проникновенно спросил меня Глеб Владимирович, — почему в твоем пистолете остался только один патрон?

Я и сам не знал, сколько раз я выстрелил в жандарма, поэтому и ответил так неопределенно:

— На всякий случай.

Анализируя это всё сейчас, я представляю, как это было понято моими руководителями. Мальчик оставил последний патрон для себя. С одной стороны, это понятно, а с другой стороны — всякий ли пустит себе пулю в лоб? Если тебе предстоит попасть в руки изуверов, к числу которых мы прекрасно понимаем, кого можно относить, то лучше действительно пустить себе пулю в лоб, потому что смерть твоя неминуема, причем в муках, которые воспеваются с детства представителями этой группы людей, называющих себя самыми мирными людьми во всем мире.

— Ты правильно сделал, Котек, — сказал Глеб Владимирович, — мы получили данные о том, на следующее утро было найдено тело жандарма со спущенными штанами. Следствие посчитало, что он пал жертвой со стороны родственников маленьких мальчиков, которых изнасиловал.

— А что я принес в контейнере? — спросил я.

— Тебе это так интересно? — рассмеялся мой руководитель. — Запомни, любопытной Варваре в дверях нос оторвали.

— Получается, что если бы этот контейнер пропал, то ничего страшного и не произошло? — спросил я.

Глеб Владимирович глубоко задумался, а потом сказал:

— Принесенная тобой информация крайне важна и сейчас, но никто не должен знать, что это за информация и кто её знает.

Я улыбнулся и сказал:

— Наверное, инглиз за неё получит орден?

— Обязательно получит, — обрадовано сказал мой руководитель, не понимая, что он уже попал в поставленную мною мышеловку.

— А я орден получу? — как можно невиннее спросил я.

Оп-па, а вот этот вопрос на всех уровнях даже и не обсуждался.

— Понимаешь ли, Котек, — протяжно и расстановкой начал говорить Глеб Владимирович, обдумывая каждое слово, — вопросы награждения относятся к компетенции самого высшего руководства, и оно решает, кто достоин награждения орденом или медалью. Так что будем ждать.

Правильно мой отец говорил, сидя за бутылкой с другими фронтовиками:

— Кому ордена и медали, а нам с тобой ни хера не дали.

А отец мой был на фронте с 1941 по 1945 год и имеет медали "За оборону Советского Заполярья", советскую и польскую медали "За Варшаву", а вот наград за совершение подвигов не было. Да и потом, когда уже и я служил, то во всей армии и до сегодняшнего дня существует такой же принцип отличия военнослужащих за службу: "Кому ордена и медали, а нам с тобой ничего не дали". Цари следили, чтобы офицеры не оставались без отличий за свою службу, но и это им не помогло, когда началась революция, то те же офицеры, присягавшие царю, палец о палец не ударили, чтобы спасти его. Однако, всё равно приятно показать, что не зря человек служил Царю и Отечеству.

Затем Глеб Владимирович вышел и со мной остался один врач.

— Смотри сюда, — строго сказал он, — и не моргай.

Он достал из кармана блестящий золотом кругляшок на цепочке с профильным изображением адмирала Нахимова и стал качать им как маятником перед моими глазами.

— Сейчас я тебе скажу слово: "замри" и ты все забудешь. Ты будешь прежним мальчиком по имени Андрей. Ты никогда не вспомнишь о том, что ты здесь видел, и никогда не будешь вспоминать об этом. Когда будет нужно, к тебе придёт человек и скажет слово: "отомри", тогда ты снова будешь тем, кем был до этого здесь. Итак, я считаю: раз, два, три, замри! Ну, что же, состояние здоровья в вас нормальное и в дальнейшем лечении вы не нуждаетесь, молодой человек.

Врач что-то записал в истории болезни, улыбнулся и сказал:

— Можете ехать домой, остался последний месяц лета, а первого сентября в школу.

За мной зашел какой-то незнакомый мужчина, мы вышли на улицу и сели в машину. Я с интересом рассматривал дорогу, по которой мы ехали в большой город.

— Это Москва, — сказал мужчина. — Ты здесь был в детском пансионате и долечивал свою поломанную ногу. Всё получилось хорошо и скоро ты увидишь свою маму, с которой поедешь домой.

Примерно через полчаса езды мы приехали на вокзал, и я увидел маму в черном пиджаке и черной юбке, а на голове у нее был повязан светло-желтый платок с красными цветами.

Я побежал к ней, уткнулся в её подол и был так рад, что скоро увижу папу, брата, наш дом, нашу одну комнату, в которой мы жили всей семьей, и мне казалось, что ничего лучшего быть не может.

Из Москвы мы ехали на поезде в плацкартном вагоне, просторном, наполненном разными людьми, сидящими и лежащими на всех полках. Как только мы тронулись в путь, все сразу достали свои узелки и свертки и начали подкрепляться перед ночью дороги.

Подкрепились и мы с мамой. Я ел московские продукты, купленные мамой на станции, и думал, что никогда не ел ничего вкуснее, хотя где-то в глубине подсознания мне казалось, что я ел намного лучше и вкуснее.

Мама уложила меня спать к стенке на нижней полке и о чем-то вполголоса переговаривалась с соседкой, тоже уложившей свою дочку спать. Неспешный стук колес не только убаюкивал, но и раскладывал по полкам всё, что говорили женщины.

— Моя после травмы стала такой серьезной, как будто постарела лет на двадцать, — говорила соседка. — По всем вопросам стала говорить степенно, сама научилась читать и читала всё подряд, потом рисовала, а потом стала петь хорошо. Доктора с больницы её всё время наблюдали и предложили полечить в профилактории, так как есть какие-то небольшие отклонения в её развитии. Коррекционный пансионат, и подписку с нас взяли, чтобы мы никому не говорили о гениальности нашего ребенка. А вот недавно вызвали и сказали, что ребенок выздоровел и его можно забирать домой, а потом отправлять в нормальную школу. И что ты думаешь, ребенок совершенно такой, каким был после того, как она с крыши свалилась.

— А мой под машину попал. Две недели без сознания валялся, — рассказывала мама. — Я всё время рядом с ним сидела, кормила его с ложечки. Потом очнулся, как будто с далекой прогулки пришел. Я ему всё календарь читала, а он его взял и от корки до корки выучил. Нам тоже сказали, что это последствия сотрясения мозга и что его тоже этой коррекции подвергнут, чтобы был таким же, как и все. А ты не знаешь, где это коррекционный санаторий находится?

— Не знаю, — сказала соседка, — её у нас прямо на вокзале забрали и на вокзал привезли.

— И нас так же, — сказала мама, — а они, вероятно, в разных местах были, друг друга не знают.

— Наверное, так и есть, — сказала женщина и они стали укладываться спать.

Я лежал и думал о девочке, лежащей на противоположной полке, прижатой к стене своей матерью. Было у меня ощущение, что я её знаю, но откуда я её знаю?

Отряд убийц проскакал по дороге, не заметив нас. Костёр уже не горел, но горячие уголья грели нас. Если наемники нас не найдут, они начнут искать в лесу и нам нужно уходить. При тусклом свете я написал приказ о начале карательной экспедиции против покоренных княжеств и отправил двух спутников с приказом вперёд. Кто-то из них обязательно дойдет до командующего моим штабом и тот начнет военные действия, направленные на восстановление имперской подчиненности покоренных княжеств и поиску своего маршала.

Я оставался один в лесу. Не пристало мне переодеваться в одежду простолюдина и скрываться от своих убийц. Можно было выйти на дорогу и двигаться открыто, но это было бы глупо, потому что была высока вероятность погибнуть от рук простых грабителей. Можно было пробираться сквозь заросли, минуя дорогу, но тогда моя одежда была бы совсем рваная и любой высокопоставленный проезжий не преминул оскорбить или убить грязного бродягу. А я полномочный представитель нашего императора и должен находиться на высоте положения.

На третий день на поляну выскочили несколько всадников из числа людей князей покоренных княжеств. Я крепко сжал в руках свой меч, готовясь вступить в последнюю в моей жизни схватку. Но всадники быстро спешились, подбежали ко мне и стали на колени положив перед собой свои мечи.

— Господин, — наперебой говорили они, — нас послали убить вас, но мы хотели предупредить о грозящей опасности и не нашли вас, зато мы видели, как ваше войско движется сюда и поскакали к вам, чтобы быть вестниками об этом. Мы готовы показать на тех, кто замышлял злой умысел против вас и нашего горячо любимого императора.

Верить таким людям нельзя. Они всегда летят по ветру и им неважно, кто нанимает их, они всегда идут по острию ножа, пытаясь получить выгоду с той и другой стороны. Такие убийцы получают заказ, а потом получают контрзаказ от жертвы и убивают тех и других, получив деньги с обеих сторон. Я тоже не шит лыком, они будут использованы для изобличения мятежных князей, а потом им найдется место где-нибудь в поле на потеху диким зверям.

К вечеру на поляну вышел передовой отряд моего войска, и я быстро вступил в командование карательной экспедицией.

Боев не было. Все князья выразили свою покорность и главным зачинщиком мятежа оказался отец красавицы Мэй Ли. Она всё знала и усыпляла мою бдительность ласковыми речами и жалостливой музыкой, скрывшись из дворца в день мятежа.

Всех покоренных князей казнили в утро пятницы, а на их место я посадил их наследников, предупредив, что свято место пустым не бывает. Скорбь наследников сменилась радостью получения княжеского трона. Как это у западных варваров? Король умер! Да здравствует король!

Празднества по поводу подавления мятежа шли три дня, а вечером третьего дня стража поймала мальчика, пытавшегося пробраться в мои покои. У мальчика был нож и, как вы сами уже догадались, мальчиком оказалась красавица Мэй Ли, пытавшаяся отомстить за смерть отца. Попытка была засчитана, и я раздумывал, то ли мне наказать её самому, то ли отдать на суд нового князя — ее брата?

Я не буду осуждать ее на смерть сейчас. В китайских традициях оставлять приговоренного преступника жить, не говоря ему о времени казни и это время придет в самый неподходящий момент, прервав жизнь на самом интересном месте.

— Мэй Ли, — сказал я, — я могу ничего тебе не объяснять, но если бы я не наказал твоего отца как зачинщика мятежа, желавшего стать новым императором, то лишился бы твоего уважения и уважения других князей. Но я предоставлю возможность исполнить твоё намерение, находясь постоянно со мной, и в твоих руках будет твоя и моя жизнь. Ты будешь подавать мне еду, пробуя её, и будешь рассказывать сказки, и как только твои сказки закончатся, так и закончится твоя жизнь. Ты можешь стать варварской героиней по имени Юдифь, а я постараюсь не стать твоим Олоферном. Иди и сегодня вечером я жду тебя со своими сказками.

Мэй Ли повернулась и пошла в отведенные для нее покои, а я раздумывал, чем бы украсить клетку моей пленницы. Открыв окно, я вдохнул чистый воздух полной грудью и вдруг подумал, что меткий лучник мог убить меня, стоящего у раскрытого и хорошо освещенного окна.

Я присел в кресло и стал размышлять над бренностью человеческого бытия. Проснулся я оттого, что кто-то теребил меня за рукав и говорил:

— Соня, ты чай пить будешь?

В вагоне светило солнце и все пили чай. Я сел на своей постели и огляделся. Наступил новый день моей новой жизни. А с девчонкой я вроде бы как-то и знаком, а вот где, кто его знает. Возможно, что она мне когда-то снилась, а вот как её зовут?

Мама сводила меня в конец вагона, где я умылся и пришел пить чай. Нам оставалось ехать всего лишь час, а нашим попутчикам ещё шесть часов в соседнюю область.

Мы стояли с девочкой у окна, и я сказал ей, что знаю, как её зовут.

— И как меня зовут? — улыбнулась девочка.

— Тебя зовут Сулико, — сказал я.

Она посмотрела на меня и ничего не ответила.

Школа

Матросский костюмчик я снял сразу после приезда домой. Представьте себе, что в толпе нищих вдруг объявится Принц в блестящих одеждах? Как к нему отнесутся нищие? На этот вопрос ответ даже и не предполагается. Всех людей тогда различали только по одежде, и в ходу была дурацкая поговорка, что, мол, по одежке встречают, а по уму провожают. Умного человека в потрепанной одежде всегда провожали свистом и улюлюканьем, редко кому из бедняков удавалось выйти в люди. В основном, в люди выходили те, кто имел домашнее воспитание, гувернанток, репетиторов и ежедневное воспитательное воздействие родителей, вышедших не из низшего сословия.

При царе даже детей различали по одежде. Гимназисты и студенты имели особую форму одежды, которая отличала их от простолюдинов. И простолюдины, скопив толику денег, отдавали своих детей в гимназии, обряжая их в соответствующие мундиры и давая высокопородные знания, чтобы преодолеть классовые различия.

Это же хотели сделать и большевики, которые одним махом удалили сословные противоречия и различия, переселив людей из подвалов в дворянские хоромы и квартиры и предоставив всем возможность получать образование бесплатно и в любом количестве. Но скоро всё вернулось на круги своя. Появилась элита, вельможи, сенаторы, генералы, директора департаментов и заводов, а вокруг толпы прихлебателей и простолюдины. Их дети снова оделись в гимназическую форму, а простонародье одевалось так, на сколько хватало денег и мастерства чего-то сшить. Мне отец сшил кепочку-шестиклинку, а мать — черную вельветовую курточку с блестящим металлическим замком. Потом на курточку нашили белый воротничок, вот и получилась парадная школьная форма для первоклассника.

Разглядывая первые школьные фотографии, отмечаешь степень классового расслоения в обществе, обреченном жить по законам равенства, братства и счастья.

В школе я был тихим и домашним мальчиком, совершенно не представляющим, что такое большой мир, который существует вокруг коммунальной квартиры и чуть подальше небольшого двухэтажного домика, в котором проживают шестнадцать семей. Дома меня защищала мама, а на улице старший брат, что, конечно, было хорошо, но очень плохо для воспитания личности.

Первый и второй класс прошли хорошо, а вот в третьем классе начались некоторые неприятности. На одной из перемен я увидел, как мой одноклассник из сельской части нашего поселка выворачивает карманы у первоклассника. Обыкновенный грабеж среди белого дня. И всё так пройдет бесследно, его никто не пожурит и вырастет обыкновенный грабитель-налётчик, который начнет уничтожать наших сограждан просто за то, что у него в карманах мало денег.

Я подошел к грабителю и спросил, что он делает.

— Отзынь! — это был презрительный ответ однокласснику, которого ни во что не ставят.

Слово "отзынь" как током прошло по всему моему телу, дав импульс каким-то далеким воспоминаниям. Сунув руку в карман брюк, я ничего там не обнаружил и, сжав кулаки, пошел на обидчика. Развернув его на себя, я изо всех сил ударил его по круглой физиономии. Завизжав как башибузук на Куликовом поле, он бросился на меня, но был свален вторым ударом. Я пошел на него, а он уползал от меня по широкому школьному коридору, визжа как недорезанный поросенок. Меня остановила наша учительница, учившая нас в начальной школе с первого по четвертый класс, крикнула мне "Остынь" и побежала помогать грабителю.

В школу срочно вызвали мою маму. С происшествием никто не стал разбираться, потому что налицо был акт хулиганского нападения на бедного одноклассника, а не акт предотвращения тяжкого преступления, совершаемого в стенах школы потенциальным опасным преступником.

Меня ругали со всех сторон, а я стоял и не понимал, за что, ведь я же ничего не сделал, я даже не помнил, что же было причиной моей проработки со всех сторон. Один отец дома взял меня за ухо и спросил:

— Здорово ему врезал?

Я утвердительно мотнул головой, а он сказал:

— Ну и хрен с ним, мать, накрывай нам ужинать.

В школе за мной утвердилась репутация отчаянного хулигана, хотя я ужас как боялся драк и старался обойти те места, где можно было встретиться с хулиганами, с которыми обязательно нужно было драться. Вспоминая этот эпизод, я хвалю Всевышнего за то, что у меня не было пистолета в кармане, иначе правосудие начало бы вершиться мною в самом раннем возрасте и это был бы уже не первый случай применения оружия.

И о Всевышнем. Я до сих пор не знаю, есть Бог или нет. Мать моя с сестрами своими крестила меня в младенчестве, и я как бы православный, но не как добровольно выбравший православие, а как человек, поставленный перед фактом.

Я не приемлю ни теорию сотворения Земли и всего живого Богом, так и теорию эволюции уважаемого Чарльза Дарвина. Обе теории не выдерживают никакой критики, и я не буду рассказывать основные их положения. Умеющий читать, да прочитает их и вынесет свое суждение. Не умеющий читать, сначала пусть научится читать, а потом уж пускается в рассуждения о бренности бытия.

По моему мнению, мы являемся результатом эксперимента какой-то более развитой расы, способной к селекции и видоизменениям живых существ методами генной инженерии. Эта теория тоже путаная, но человек стремится всё выше и выше, чтобы добраться до своих создателей и сказать, что и он тоже не лыком шит и готов встать на с ними одну доску. Это как дети, которые, как правило, сначала равняются со своими родителями, а потом превосходят их во многом.

Второй раз это было через год, когда я учился в четвертом классе, а по всей школе шла игра "Замри-отомри". Крикнувший "Замри" начинал издеваться над замершим ко всеобщему удовольствию собравшихся. И игра шла по договоренности игравших. То есть не просто так крикнуть — замри, а договориться, кто может крикнуть это "замри" и "отомри" и что можно делать. Меня взяли "на слабо" договориться с этим семиклассником, который является дружком грабителя-одноклассника.

На большой перемене меня уже поджидали с командой "замри" и, когда я замер, с меня сдернули шаровары. Хохот стоял на всю школу, а я стоял и не двигался, я же не мог нарушить договоренность. Когда все вдоволь насмеялись надо мной, семиклассник снисходительно сказал: "отомри" и тут проснулся Котек.

Одним прыжком я подскочил к рослому насмешнику и ударил кулаком по его мошонке. Когда он согнулся, я ударил коленкой по его носу, а потом нанес удар кулаком по шее. Выбрав самую веселую физиономию из смеявшихся, я стукнул и её, целясь в область глаз, чтобы не повредить кровеносные сосуды в области носа. Ко мне подскочила моя учительница, худая, рыжая и с большими конопушками на острых скулах и стала кричать на меня, и я не остался в долгу и крикнул, чтобы она убиралась подальше, "рыжая сука". Подбежавший завуч крикнул мне "замри" и я снова превратился в послушного выпускника начальной школы, немного похулиганившего на перемене.

Вызванные родители, обвинения в мой адрес со стороны рыжей учительницы, педсовет, вопрос об исключении из школы и вот на этом педсовете встает одна пожилая учительница и так авторитетно заявляет:

— А почему никто из вас не говорит о причинах случившегося. Я за этим мальчиком наблюдаю не первый год. Обыкновенный маменькин сынок, но он остановил грабителя, которого вы взяли под защиту, Агния Кузьминична и подвергли обструкции борца за справедливость. И я виню себя за то, что не вмешалась в это дело, просто не захотела ломать ваш авторитет. А что произошло сегодня? Два преподавателя стояли в сторонке и хохотали над унижением ученика, советского человека, которого кое-кто хочет исключить из школы. Маленький человек, который понимает, что такое слово честь, пока ему не дали команду. Вы помните рассказ про маленького мальчика, который был поставлен часовым у объекта и до поздней ночи стоял на посту, ожидая смены? Это такой же мальчик. То, что вы делаете, это не по-коммунистически. Вы становитесь на защиту хулиганов и бесчестных людей, а нормальных учеников, которыми школа потом будет гордиться, стараетесь унизить и выбросить из образовательного учреждения. Если не будет снят вопрос об исключении из школы, я буду обращаться в обком партии как член партии. И призываю коммунистов как нас учит коммунистическая партия Ленина и Сталина дать партийную оценку сегодняшнему происшествию и тем, кто это допустил.

Какое решение принял педсовет, нам не сообщили, но вышедшая первой учительница-коммунист погладила меня по голове и сказала коротко:

— Молодец!

Правда, родители дома провели со мной соответствующую воспитательную работу, а на следующее утро я снова пошел в школу. Всё и везде было нормально. И так до седьмого класса, пока мы не переехали в новый район, где я перешел в другую школу.

Новая школа обозначала новую жизнь. Переезд из рабочего поселка в городской район делал и нас настоящими городскими жителями. Собственно говоря, все жители были выходцами из рабочего поселка, но положение обязывало, и люди были вынуждены усредняться, глядя на тех, кто уже раньше жил в городах и на тех, кто был образованнее и был приобщен к культуре. Так и культура проникала в нашу жизнь, хотя и это понятие было строго дозировано, чтобы не смущать население.

На улице уже был 1964 год и в космосе был первый космонавт майор Юрий Гагарин и первый секретарь ЦК Хрущев ездил в Америку, где ему понравилась кукуруза и она стала выращиваться везде, где только возможно. Было трудновато с хлебом, зато в продаже были коробки с хрустящими кукурузными хлопьями. В стране шло одностороннее разоружение и простыми слесарями работали старшие офицеры от майора и до полковника. Была проведена денежная реформа и вместо огромного бумажного рубля были маленькие десять копеек с округлыми цифрами 1961 года выпуска. Наконец, коммунисты прогнали своего кукурузника Хрущёва, кукурузные хлопья исчезли с прилавков магазинов и стал появляться серый хлеб.

Затем вспомнили, что двадцать лет назад СССР победил в войне с фашизмом и по этому поводу отчеканили первую юбилейную медаль.

Везде была водка по два рубля восемьдесят семь копеек и толстая вареная колбаса по два рубля двадцать копеек.

Булка хлеба стоила четырнадцать копеек. Столько же стоил литр бензина с октановым числом 76.

Полулитровая кружка жигулевского пива стоила двадцать четыре копейки.

Пачка папирос "Беломор" стоила двадцать две копейки. Коробок спичек — одну копейку.

Жить стало лучше, жить стало веселей.

В школах активизировалось патриотическое воспитание, а вышедшие на экраны художественные фильмы рассказывали о романтике военной службы.

Я учился достаточно ровно. Особыми успехами не блистал, но имел твердые хорошие оценки по всем вопросам, а немецкий язык мне давался удивительно легко, но я почему-то ленился изучать его. Зачем иностранный язык простому советскому пареньку, который будет служить в армии и за границу никогда не поедет, если только не на танке.

Мне периодически снились странные сны, но я никому не рассказывал о них. Когда я был поменьше возрастом, мой отец выписывал красочный журнал "Китай". Стоил он очень дешево и был большой по размеру. Китай был коммунистической страной, идеологическая диверсия исключалась и поэтому подписка на журнал была морально поощряема. Красочные картинки показывали китайских божеств и артистов пекинской оперы, играющих в исторических спектаклях.

В отношениях с девушками я был робок, считал, что я никому не нравлюсь, да и девушки тоже не проявляли инициативы в развитии отношений, потому что и они были такими же тихонями, как и я. Хотя, внутренне, я не был тихоней, но это всё было внутри и не выплескивалось наружу. В моих снах я был маршалом китайской армии и расширял Поднебесную на юг, обладая большими полномочиями и практически ничем не ограниченными правами. Я подавил восстание мятежных князей и пленил дочь руководителя восстания, которая сейчас являлась ко мне каждую ночь и рассказывала старинные сказки.

В последний раз она мне рассказывала о старом рыбаке по имени Ху Сы. Было этому старику тридцать лет и двадцать лет из них он каждый день ловил рыбу. Если подсчитать, то он выловил огромную гору рыбы, а жил беднее самого бедного крестьянина. Возьмет у богатого соседа в аренду лодку да сети, наловит рыбы, продаст, а деньги соседу отдаёт в уплату за лодку и сети. Обидно рыбаку и ходит он всегда злой, на весь мир злится.

Однажды вышел Ху Сы в море рыбу ловить. Только забросил он сети, как птица-рыболов прилетела. Кинулась птица в море рядом с сетями и поймала рыбу.

Говорит ей Ху Сы:

— Ты вот рыбу ловишь, у тебя для этого клюв и крылья есть. И я тоже рыбу ловлю, а у меня нет ни лодки, ни сетей.

Птица-рыболов пожалела Ху Сы бросила ему на корму лодки золотую рыбку. Подошел Ху Сы, посмотрел, а у золотой рыбки слезы из глаз текут. Пожалел рыбак рыбку и отпустил её в море. Перевернулась рыбка, хвостом вильнула, трижды ему головой кивнула и уплыла в море.

В этот день не поймал Ху Сы ни одной рыбы, а надо что-то кушать и за лодку платить. Опечалился рыбак и заплакал. И вдруг слышит, говорит кто-то:

— Не плачь, добрый человек.

Поднял Ху Сы голову, а перед ним стоит старик с белой бородой.

Говорит старик:

— Ты сына моего спас, за это я дам тебе всё, что пожелаешь, только попроси.

Подумал Ху Сы и говорит:

— Ничего мне не надо, почтенный старец, только лодку хорошую и сети крепкие, а как домой ворочусь, чтобы еда и одежда была.

Одобрительно кинул головой старец и говорит:

— Есть в горах Ишань утес в сто чжанов (триста тридцать метров) высотой. Бери свою старуху да переселяйся на тот утес.

Спрашивает рыбак:

— А как нам туда добраться, добрый старец?

Отвечает старик:

— Не печалься, я знаю, как помочь тебе.

Сказал так старик и дал рыбаку зеленый стебелек гаоляна. Взял Ху Сы стебелек, а он тяжелый-претяжелый, холодный-прехолодный. Посмотрел на него рыбак — блестит, аж глазам больно. Удивился он и думает: "А на что он мне нужен?"

А белобородый старик опять говорит:

— Возьмешь стебелек, махнешь в сторону утеса и скажешь: "Отворитесь, ворота каменные, отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!" Только помни, как войдешь, ни в чем не сомневайся, смело вперед иди. И никогда не расставайся со стебельком.

Хотел Ху Сы еще расспросить старика, да только он вдруг исчез.

Взял рыбак стебелек и домой пошел. Увидала его старуха стебелёк, рассердилась:

— Лучше бы ты риса принёс или муки, а этим стебельком не наешься и не напьёшься!

Отвечает рыбак:

— Чего ты шумишь? Ты всегда мечтала, чтобы у нас была лодка и сети, чтобы о еде и одежде не печалиться, — и рассказал старухе про всё, что с ним приключилось, ничего не забыл.

Выслушала старуха, жадность ее обуяла, и говорит:

— Попросил бы чего-нибудь побольше да получше! А то лодка да сети!

Ничего не ответил Ху Сы, не стал с женой спорить. Одна она у него на свете, никого больше нет, весь век бедная в заботах да хлопотах.

Сложил Ху Сы рыбу, положил ее в две корзины, корзины на коромысло повесил и отправился с женою в путь.

Шли они два дня и две ночи и вышли к маленькой деревушке у подножья Ишаньских гор. Смотрят, у первых ворот старуха сидит. Подошел к ней Ху Сы и спрашивает:

— Скажи, добрая женщина, далеко ли отсюда до утеса в сто чжанов высотой?

Показала старуха пальцем на запад и отвечает:

— Пройдете на запад пять ли (два с половиной километра), там и будет этот утес. Только никто там не живет, кому же ты собираешься рыбу продавать?

Подумал Ху Сы: а ведь правду говорит старуха, и стал ее просить:

— Оставь, добрая женщина, эти корзины пока у себя, а мы тем временем к утесу сходим, дело у нас там есть.

Оставил Ху Сы рыбу у старухи, а сам с женой отправился к тому утесу.

Только вышли из деревни, так сразу утес и увидели. Подошли к нему, махнул Ху Сы гаоляновым стеблем зеленым и крикнул:

— Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!

Только крикнул это Ху Сы, как раздвинулся утес на две половины и стал он как ворота каменные. Из ворот вышла красивая женщина и говорит им:

— Вижу я, люди вы добрые, до работы охочие, может, войти хотите?

Отвечает рыбак с женой:

— Хотим.

Сказали так и внутрь вошли и сразу ворота захлопнулись за ними.

Женщина снова спрашивает у рыбака:

— Что тебе надобно, добрый человек?

Отвечает ей рыбак:

— Ничего мне не надо, только лодку хорошую да сети крепкие, чтоб я с легким сердцем ходил в море рыбу ловить, а как домой ворочусь, об еде да об одежде чтоб не печалился.

Засмеялась женщина и говорит:

— Не печалься, добрый рыбак, всё у тебя будет!

Сказала она так, пальцем на восток показала. Смотрит Ху Сы: море перед ним, ни конца ему, ни края, вода зеленая как нефрит и море спокойное как полированное зеркало. Из-за моря огромное солнце выплыло, море от него вмиг красным стало. По берегу люди ходят. Показала женщина пальцем на дом под черепицей и говорит:

— Вон твой дом, добрый человек!

После на новую лодку пальцем показала да на крепкие сети, и опять говорит:

— Вот твоя лодка, добрый человек, вот твои сети.

Глядит Ху Сы на рыбацкую лодку и сети и радуется. Захотела жена еще всякой всячины у красивой женщины попросить, да только исчезла вдруг красавица.

Живет рыбак со своей женой в высоком доме под черепицей, ни холод ему не страшен, ни зной. Есть чем сверху укрыться, есть что вниз постелить, есть во что одеться, а утвари всякой — девать некуда. Только еды нет ни крошки. Взял Ху Сы крепкие сети, взял новую лодку, собрался в море рыбу ловить. Поднялся тут западный ветер, подхватил рыбацкую лодку и на самую середину моря пригнал. Пригнал и дуть перестал.

Блестит зеленая вода, все в ней видно, а рыб в воде видимо-невидимо. Забросил Ху Сы сети и наловил столько рыбы, что в лодке места пустого не было. Только подумал рыбак: "Пора назад плыть", — ветер восточный задул, скользит лодка по воде, будто живая, вмиг к берегу пристала. Вышел рыбак на берег, рыбу на рис да на муку обменял.

Утром уйдет Ху Сы в море, к вечеру с полной лодкой рыбы воротится. Живут Ху Сы с женой, ни в чем нужды не знают — ни в еде, ни в одежде. Никто из них не знал, сколько времени прошло — солнце в тех местах никогда не садится, — только листья на старой акации желтыми стали, потом зелеными, опять желтыми, снова зелеными. Да только жадность в старухе не унимается, а всё растёт, злая-презлая сделалась и ворчит она да ворчит:

— Сходи к красавице, попроси золота да серебра. Сыта я, одета да обута, хочу теперь богатой стать.

Не стал Ху Сы жене перечить, никого у него на свете больше нет, и говорит:

— Давай вместе пойдем, отыщем красавицу, ты и попросишь, чего тебе надобно.

Взял Ху Сы гаоляновый стебелек зеленый, старуха два больших мешка припасла, и отправились они искать добрую красавицу. Долго они ее искали, только листья на тополях у дороги зазеленеть успели, потом засохли, опять зазеленели, а потом опять пожелтели. Отыскали они, наконец, ворота каменные и увидели добрую красавицу.

Спрашивает она рыбака и жену его:

— Что тебе надобно, добрый человек, до работы охочий?

Молчит рыбак, слова вымолвить не может, а его старуха и говорит:

— Серебра мне надобно и золота, да побольше!

Ничего не ответила женщина, только пальцем на запад показала. Сразу заблестело все вокруг, что белое — то все серебро, что желтое — то все золото.

Довольна старуха, хватает пригоршнями золото да серебро, на мужа покрикивает, чтоб скорей собирал да в мешки клал. Целых два мешка набрали, тут и солнышко село. Темнеть стало. Опечалился рыбак и говорит жене:

— Кто знает, когда теперь солнышко взойдет? Как же мы в темноте свой дом найдем, рыбацкую лодку да сети?

Отвечает ему старуха:

— Не найдем — тоже не беда. Да и незачем нам здесь оставаться. Хочу я госпожой быть, а люди тут в достатке живут, прислуживать нам не станут. С золотом да серебром не пропадёшь, богатым везде хорошо. Есть захочешь — рот пошире разевай, пить пожелаешь, руку протяни — вода тут как тут. Не придется тебе больше рыбу ловить.

Не понравились рыбаку такие речи. А старуха не унимается, на своём стоит. Думает рыбак, как ему быть, ведь жена она ему, и решил сделать всё, как старуха хочет. Взвалили они на спину каждый по мешку, идут, кряхтят, насилу до каменных ворот добрались. Махнул рыбак гаоляновым стеблем зеленым и говорит: "Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные!"

И тут задрожала земля, закачались горы, загрохотало, загремело вокруг, ворота каменные на две стороны распахнулись. Вышли рыбак с женой и ворота захлопнулись. Пошли они со своими мешками дальше, к той деревушке, где рыбу оставили.

Серебро да золото на спину давит, а стебелек гаоляновый все тяжелей да тяжелей становится. Стал старик со старухой совет держать, не выбросить ли из мешков немного серебра да золота.

Старуха не соглашается, говорит:

— Лучше гаоляновый стебель выбрось, на что он нам теперь?

Опять послушался её рыбак, выбросил гаоляновый стебель. Обернулся стебелёк зелёным драконом и на небо улетел.

Идут старик со старухой, серебро да золото на спине тащат. Прошли они пять ли и увидели большую деревню в несколько тысяч домов. Спросили у встречного человека, что за деревня.

Человек сказал:

— Селенье это Тухлой рыбой зовется.

Спрашивает рыбак:

— Отчего же это оно так зовется?

Отвечает человек:

— Больше двух веков назад было в нашей деревне десять домов. Проходили тут муж с женой, коромысло с рыбой оставили, сами к утесу в сто чжанов высотой ушли. Так и не вернулись. Рыба протухла, вонь по всей деревне пошла. С той поры и прозвали наше селенье Тухлой рыбой.

Поглядели старик со старухой друг на друга и удивились, что они такие же, как и были несколько веков назад. Прошли они еще немного, смотрят — харчевня. Притомились старик со старухой, ног, рук не чуют, голод их мучит, жажда донимает.

Говорит старик:

— Давай передохнем, еды купим!

Опустила жена на землю мешок, хотела слиток серебра достать, глядь — а это камень белый. Стала золото вынимать, смотрит — опять камень, только желтый. Роется она в мешке, а там одни камни. Аж позеленела старуха, руки трясутся. Вытряхнула она на землю мешок, думала — хоть на дне золото осталось, где там! Белые да желтые камни с грохотом по земле покатились. Вытряхнул на землю свой мешок Ху Сы, тоже камни с грохотом по земле покатились, ни горсти золота, ни крошки серебра.

Побежали они к утесу в сто чжанов высотой. Показал рыбак пальцем на утес, крикнул:

— Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!

Кричал Ху Сы, кричал до хрипоты, а утес стоит себе как ни в чем не бывало, не шелохнется. Вспомнил рыбак свою жизнь прежнюю, нужду горькую, похолодел весь. Вздохнул он и говорит:

— Хотел других накормить полынью, да самому пришлось отведать. Не поешь полыни, не узнаешь горечь.

Думал, думал рыбак, и взяла его досада. Стал он головой о скалу биться, бился, бился, насмерть разбился. Завыла старуха, заревела в голос, не она ли сама себе лиходейка? Не видать ей больше своего дома. Разобрала ее досада, одной мало, к той досаде еще досада прибавилась, стукнулась старуха об утес, тоже насмерть разбилась.

На другой день, только солнышко взошло, стали над утесом малые птахи летать. Это рыбак да его жена ночью парой темно-серых птичек обернулись. Летают птахи, крыльями машут, кричат:

— Кэ ао хэн сыла! Кэ ао хэн сыла! Умерли с досады! Умерли с досады!

Сказка очень хорошая. Вот что значит древняя культура. Варвары обязательно возьмут эту сказку в свой литературный арсенал, упростят ее до невозможности и будут считать жемчужиной своей культуры. Все боги им в помощь, может, они с помощью Китая станут когда-то цивилизованными странами.

— К чему ты рассказала мне эту сказку? — спросил я красавицу Мэй Ли.

— Я хотела пожелать моему господину богатой и беспечной жизни, которая никогда бы не вызывала у него досаду, — сказала красавица и ушла.

А за окном уже наступало утро.