В лабиринтах темного мира. Книга 3

Начало

Начало всегда следует за концом чего-то. Это сейчас начинаешь понимать, что ни в чём нет начала и конца. Всё бесконечно. Мы не знаем, с чего все началось и когда это закончится. Ни один ученый этого не знает. Мы все вылетели из чёрной дыры и улетим снова в чёрную дыру, на другой стороне которой такой же светлый мир, для которого наш мир является чёрной дырой. Мы не теряемся, мы не исчезаем, мы просто заканчиваем дела в одном мире и перелетаем в другой.

Физик Стивен Хокинг не без оснований говорит, что в чёрные дыры исчезает не только материя, но и информация. Это действительно так. Злодей, улетевший в чёрную дыру, в новом мире всплывёт благодетельной личностью, потеряв по дороге информацию о совершенном им зле. И смертельно больной человек оказывается совершенно здоровым на той стороне, потому что исчезла информация о его болезни и о его прошлой жизни, она осталась там, на той стороне чёрной дыры, а здесь он как новенький перезаписываемый диск, начинающий всё с самого начала, но уже в дееспособном возрасте.

Две параллельные прямые, например, идеально ровные железнодорожные рельсы, окрашенные золотой краской на бесконечно большом расстоянии будут восприниматься не золотыми, а чёрными, то есть они будут чёрной точкой или чёрной дырой, куда исчезает вся информация о них, и они сами, и они выходят снова стальными на той стороне чёрной дыры, потому что там отсутствует информация о том, что с этой стороны их покрасили золотой краской.

Любая чёрная точка при приближении оказывается либо ярким солнцем, либо пространством, в котором комфортно существуют молекулы и атомы всего сущего в нашем пространстве. Там они обретают новую силу и становятся новенькими, как только что выпущенные пятаки на монетной фабрике.

Мне кажется, что не зря наши предки писали в своих священных книгах о чистилище. Все мы попадаем в некое чистилище, где с нас снимается вся грязь и все отмирающие органы. Мы становимся в готовности к возвращению в какой-то иной мир для дальнейшего существования в неодушевленном виде или для активной одушевленной жизни.

Если продолжать мыслить и дальше, то мы придем к выводу, что наши молекулы и атомы стареют, изнашиваются, покрываются коррозией и теряют свои свойства, такие как атомный вес, размер орбит и скорости вращения на них. Соответствующим образом изменяются и молекулы, поэтому и периодическая таблица элементов Дмитрия Ивановича Менделеева верна только для идеального состояния атомов и не включает в себя таблицу погрешностей на возраст, среду и патологии. Мне кажется, что наличие такой таблицы было бы большим подспорьем химикам, фармацевтам и врачам.

И еще. Если бы наши атомы и молекулы оставались такими же, какие они есть в таблице Менделеева, то мы все жили бы вечно и никакие болезни нас не задевали. Сломался атом, а матушка природа быстренько его заменила исправным или поправила что-то там в электронах, нейтронах и позитронах. Но тогда этот атом стал бы совершенно другим и орган человека изменился. Тут всё по цепочке и нужно очень тонко подходить к ремонту атомов.

Но, с другой стороны, все вирусы и микробы, тоже состоят из атомов и молекул. Следовательно, для выживания человека нужна не гомеопатия, а молекулярная и атомная медицина. Что-то делается в этом направлении, но всё как-то методом научного тыка, без проблеска революционного осознания макро и микромира вокруг нас.

Самая первая клетка всего сущего по определению была благодетельная и так бы погибла в одиночестве, если бы не появилась вторая клетка, затем третья, четвертая, пятая и так далее, и у этих клеток началась борьба за выживание. Клетки стали выживать друг друга и делиться, занимая всё большее пространство и вот эта клеточная сущность присутствует во всей нашей сущей жизни и будет присутствовать до того момента, когда на смену концу придет новое начало.

Крещение

Нет, это не праздник Крещения (крещение Иисуса Христа в реке Иордан 6 января), а крещение маленького человека. Считается, что через крещение человек становится членом Церкви. Человека окунули один или три раза в купель или облили водой, прочитав при этом молитву, и вот он — новый член Церкви. У мусульман и иудеев, кроме чтения молитв, еще обрезают крайнюю плоть. Чик ножичком по члену и как партийный билет получил, плати членские взносы и молись своему вождю, поддерживая его во всех правых и неправых делах.

У христиан обходятся без кровавой церемонии, но вместо партийного билета выдают крестик и записывают в книгу крещёных. А дальше всё так же, как и у других.

Кстати, если для всех Бог един, то почему бы всем служителям культа не обучаться в одном университете, в котором будут христианский, исламский, иудейский, буддийский и другие факультеты по конфессиям. Возможно, веротерпимость была бы основным предметом в этом университете и основой во взаимоотношениях людей, являющихся либо прихожанами, либо паствой, что вообще-то одно и то же.

Я проснулся от того, что мне в глаза били разноцветные лучи света. Было не совсем светло там, где я лежал на руках тети, закутанный в покрывало и лучи были видны из красивой картинки из стекла в потолке огромной комнаты. Вокруг стояли какие-то люди. Они то кланялись, то пели что-то непонятное протяжными голосами. Всем руководил здоровенный мужик в блестящей одежде и с дымящейся игрушкой на звякающей цепи. Мне было интересно. Я первый раз воспринимал мир не как необъятную необъятность, а как суженный мир, в котором есть другие и который освещается светом, идущим сверху.

Затем появилась девушка в белой длинной рубахе, и бородатый мужик стал окунать ее голову в круглой ванночке на одной ножке.

Затем бородатый мужик достал меня из покрывала и понес к этой же ванночке с намерением опустить меня на дно ее. Я испугался, схватил его за бороду и стал по ней карабкаться вверх, спасая свою маленькую жизнь. На помощь мужику пришла моя тетя и меня трижды погрузили в воду, а затем стали мазать чем-то масляным, поднимая вверх и показывая всем.

Я успокоился только тогда, когда вернулся в свое покрывало, которым меня укутали, лишив подвижности, Обиженный на всех, я быстро уснул и проснулся только тогда, когда стал осознанно воспринимать мир.

Лес

Лес был большой. Очень большой. Хотя, что может сказать о лесе мальчик одного года от роду, которого взяли в лес, потому что оставить было не с кем, а нужно было идти в лес по грибы. В деревнях сразу после войны не разносолы ели, а что в огороде или в лесу вырастет, или что мальчишки в реке поймают. Взрослым было не до этого, все работали в поле или на колхозных объектах, чтобы заработать палочку, на которую поздней осенью отсыплют немного муки для прокорма крестьянской семьи.

Я сидел на полянке на разостланном платке и рассматривал муравьев, которые проворно бегали по травинкам, проверяя, нет ли там чего-нибудь съестного для них. Моя тетя была неподалеку и собирала ягоды.

Внезапно и я вдалеке увидел очень крупную ягоду земляники. Я видел ее так отчетливо, что у меня образовалась во рту слюна. Я встал на свои некрепкие ноги и в первый раз в жизни пошел. Дошел до поманившей меня ягоды и шлепнулся на задницу. Это здорово, когда не нужно ползать или жестами просить, чтобы тебя отнесли туда, куда тебе нужно. Я съел ягоду и потянулся за другой. Потом за другой, потом еще за другой. Я слышал вокруг чьи-то крики, голоса, но я не мог им крикнуть, потому что не умел говорить и не понимал, как нужно отзываться.

Внезапно я увидел серую собаку, которая настороженно смотрела на меня. Я встал и подошел к ней, взял ее за ухо, стал гладить ее, а потом обнял за шею. Собака облизнула меня, а потом легла, как бы приглашая меня на спину, чтобы покатать. Так и дед мой укладывал меня на спину Шарика и тот катал меня, а дед придерживал, чтобы я не упал. Я лег на спину собаки, а потом вцепился в её шерсть на шее. Собака поднялась и трусцой побежала в сторону от криков.

Через какое-то время собака прибежала к норе, у которой резвились три её щенка. Щенки подбежали к нам и стали играть со мной, и я стал играть с ними. Наигравшись, мы уснули на траве, и все щенки спали в моих объятиях. Просунувшись, щенки запищали, и собака стала кормить их из сосков на животе. И я подошёл к ней и стал сосать её молоко, голод не тетка, а все мы вскормленные на молоке.

Потом была ночь в норе, потом день на улице. К вечеру собака подошла ко мне, легла на землю, как бы приглашая покататься. Я лег на её спину, и она пошла. Шли мы долго, а когда наступила ночь, собака пришла к каким-то домам. Она снова легла, и я слез с неё. Собака облизала меня и убежала. И только после этого начал лаять Шарик моего деда.

Выскочившие на улицу родственники стали кричать во весь голос, как по покойнику, хотя это были крики радости. Как же так, привезли внука на лето подкормить витаминами, а он пропал с концом и вдруг является, жив и здоров, хотя его искали всей деревней и сошлись во мнении, что его утащили волки, которые снова появились в этих краях.

Отец облазил местность вокруг дома на коленках и нашел след волчицы. Об этом он ночью говорил маме, а я почему-то не спал и слышал.

С того дня Шарик опасливо сторонился меня и не делал попыток играть со мной, но и не лаял на меня.

На следующий год осенью мы были в областном центре и ходили в заезжий зоопарк, где были волки. Я стоял у клетки, смотрел на них и мне показалось, что эту волчицу и трех молодых волчат я знаю. И они узнали меня, стали повизгивать и прыгать на прутья около меня.

Служитель в зоопарке подошел и спросил меня, не хочу ли я погладить этих собачек. Моим родителям он сказал, что это местные и недавно пойманные волки, которые совершенно не поддаются дрессировке, но почему-то они вдруг стали проявлять симпатию к вашему сыну.

— Разрешите, я подведу вашего сына к ним, возможно, это будет шаг навстречу профессии вашего сына, а волкам — путь в человеческое общество.

Моя мама была в полуобморочном состоянии, а отец, ещё раньше высказывавший мнение о том, что в прошлом году меня в лесу спасла волчица, разрешил подвести меня к волкам.

У меня не было никакого страха, я тоже понимал, что это моя спасительница и это мои молочные братья.

Мою левую руку облизывала волчица, которую я тискал за ухо, а правую руку облизывали волчата, которые сильно подросли, но помнили мой запах и считали меня за своего.

Когда я уходил с родителями, они все четверо сидели и грустно смотрели, как я уходил от них, уходил навсегда, оставляя их только в своей памяти и в своей крови.

Всё в первый раз

В первый раз я дрался в три года. Рыжий сосед, хотевший досадить моему отцу, науськал на меня своего сына, рыжего пятилетнего мальчишку, который считался самым сильным во дворе:

— Иди, поддай этому выблядку. У них вся семья блядская.

Сосед был выпивши и играл на публику, которая его побаивалась, потому всю войну он провел в лагерях, а фронтовики не горели желанием связываться с уголовниками.

Сынок подошел ко мне и со всего маха стукнул меня по лицу, отчего у меня из носа пошла кровь. Я почувствовал, что во мне вскипела вся кровь, волосенки на голове встали дыбом, глаза налились кровью, я схватил пацана за волосы и вцепился зубами ему в шею, предвкушая, как я напьюсь его крови. В это время из дома выскочила моя мама и оторвала меня от рыжего, а выскочивший отец разбил табуретку доминошников о голову отца малолетнего подонка.

Весь двор сидел в тишине. На земле валялись рыжие отец и сын. Я не успел прокусить ему шею, и там был только синяк.

Через месяц рыжие переехали в другое место. Со мной опасались играть все мои сверстники, а я стал защитником всех малышей и девочек, которые так и вились около меня.

Отец распорядился не отдавать меня в детский садик.

— Этот волчонок перекусает всех или головы им пообрывает, — сказал он матери, — будешь дома сидеть с ним, и он забудет о том, что родственник волков.

Так я и не был отдан на воспитание в детский сад. Но и домашне-уличное воспитание тоже не было плохим.

Со всеми ребятами у меня были ровные отношения, а девчонки все время лезли с поцелуями. Время было такое, на каждую семью полагалось по одной комнате, в которой спала вся семья, и половое воспитание детей было ранним. Девчонки созревают быстрее лопоухих мальчишек. Это когда-то до него дойдёт, что он мужик и влечение к женщине это дело вполне естественное. А что делать, когда вместо девчонок тебя влечет к рогаткам, пистолетам-поджигам, велосипедам и самодельным самокатам из шарикоподшипников? Девчонки играют в куклы, а мы играли только в войну.

Видение

Пяти лет отроду я попал под машину. Это так говорят, попал под машину. На самом деле под машину я не попадал. Мы бежали толпой по узкому тротуару и гнали перед собой велосипедный обод без спиц, подталкивая его толстой проволокой, изогнутой крючком. В какой-то момент мы столкнулись и оттолкнулись друг от друга, при этом часть ребят полетела в кювет, а я на проезжую часть дороги и был притерт к заднему колесу не быстро едущей грузовой автомашины-трехтонки ЗИС-5.

Двойное сальто вперед было достаточно быстрым, но я хорошо видел два раза мелькнувшее безоблачное небо и наступившую кромешную темноту. И сразу наступила тишина. Затем эту тишину прорезали крики моей мамы и голоса, которые спрашивали, видел ли я машину и не специально ли водитель наехал на меня.

— Он не мог меня видеть, — спокойно говорил я, — машина уже проехала, когда я отлетел к ее заднему колесу. И водитель здесь ни при чем.

Затем снова наступила тишина, а потом подошел Он.

— Привет, — сказал Он.

— Привет, — сказал я.

— Ты чего тут разлегся? Вставай, я покажу тебе мир, — сказал Он и протянул мне руку.

Я взялся за эту руку и встал.

Его я тоже не видел. Это был какой-то силуэт в темноте и то непонятно, был ли это человек или просто его тень, потому что рука была невесомая и почти не ощущалась моей детской рукой.

— Почему вокруг темно? — спросил я.

— В темноте теплее, — сказал Он, — кроме того, в темноте всегда как в доброй сказке, никакие злые силы тебя не увидят и не обидят.

— А куда мы идём? — спрашивал я.

— Мы идем вперёд, — терпеливо говорил Он, — у нас очень мало времени и я должен очень многое показать тебе.

— А почему мы не взяли папу и маму, чтобы и они посмотрели то же самое? — спросил я.

— У твоих папы и мамы очень много дел там, — сказал Он, — они потом, когда-нибудь, сами придут сюда и все посмотрят.

Наконец, в темноте появился свет как в кино. Впереди нас был белый экран, и было цветное изображение, но лучей от кинопроектора нигде не было. Возможно, что кинопроектор стоял за экраном и нам не был виден.

— Это твоя школа, — сказал Он, — а это твоя учительница, Агния Кузьминична, женщина строгая и не всегда справедливая, но ты не обращай на это внимания, все это пройдет. Вот с этой отличницей ты будешь сидеть. У нее будут дорогие тетради с гладкой бумагой, и она будет писать красивым почерком, а у тебя будут простые дешёвые тетради с шершавой бумагой, перо всё время будет цепляться за бумагу, и ты будешь ставить кляксы на страницах. Она относится к тебе как к более низкому по положению человеку, и не будет давать списывать домашнее задание. Но и на неё не обращай внимания. Ей не повезёт по жизни. Всё сущее на земле имеет свой ответ. Хорошие дела вознаграждаются, и плохие дела тоже вознаграждаются, но только тем, что сотворил человек. Ни одно зло не остается безнаказанным. Я тебе потом расскажу, что не каждое зло является злом и не каждое добро является добром. Человек должен разбираться в том, когда зло несёт добро и когда оно нужно, а когда добро несёт зло и его лучше припрятать до поры до времени. Многие люди не понимают этого и из благих побуждений делают очень большое зло, за которое будут расплачиваться они сами и их дети.

Пойдём дальше. Вот это ты в кабинете физики, ты уже в пятом классе, у вас есть классный руководитель и вы изучаете много предметов.

А вот это твоя новая школа, у тебя другой класс и новый классный руководитель. Вы из одной комнаты переехали в новый микрорайон. У вас маленькая, но отдельная квартира.

А вот это ты на выпускных экзаменах в школе. Ты не отличник, но школу окончил неплохо и избрал себе профессию военного. Тебя направили на учебу люди, которые занимаются тайной работой и обеспечивают вашу безопасность. Все завидуют тебе.

А вот ты в военной форме и в зелёной фуражке. Ты пограничник. Твое училище находится в Средней Азии. А вот ты уже офицер и служишь на границе с загадочной страной Иран. Там пэри, девы и сказки тысячи и одной ночи. Ты уже женат и у тебя есть дочь.

А вот это ты и уже в столице вашей страны. Ты учишься в академии и изучаешь иностранные языки. Ты будешь занимать высокий пост, но генералом не станешь, потому что это тебе совершенно ни к чему. Тебя ждут невероятные приключения, и твоя жизнь будет такой, что лучше не рассказывать о ней никому, как не рассказывает о своей военной службе твой отец.

Посмотри на это здание. Это ЦК КПСС, там сидит Политбюро выживших из ума стариков, которые начинают войны и преследуют всех талантливых людей, потому что талантливые люди являются фоном, на котором властители выглядят откровенно тупыми людьми. Так было и так будет всегда. И ты наблюдай за собой. Как только покажешь себя умным и талантливым человеком, то считай, что твоя карьера закончилась. Твой начальник будет тебя гнобить до тех пор, пока не докажет всем, что ты глупый и жалкий человек. Поэтому немножко тупизны не помешает, но сам окружай себя умными и инициативными подчиненными и давай им больше прав для исполнения своих служебных обязанностей. У тебя будет больше времени для самосовершенствования и продвижения наверх.

Вот там стоит лысый старичок в украинской вышиванке. Это Хрущёв. Был активистом массовых репрессий в вашей стране, потом обошел на повороте всех сталинских любимчиков, стал премьер-министром и первым секретарем компартии. Рядом стоит генерал Брежнев, нынешний генеральный секретарь. Между ними стоят Молотов, Маленков, Ворошилов, Каганович и примкнувший к ним Шепилов. Они хотели сместить Хрущёва за то, что он руками военных расстрелял палача Берию. Но Хрущёв при помощи Жукова объегорил всех, в том числе и самого Жукова, которого сместил с поста министра обороны и отправил в отставку. Хрущёв разоблачил культ личности, в преступлениях которого принимал активное участие. А вот в сторонке стоят пожилая женщина и молодой бородатый мужик в военной форме. Это председатель компартии Испании Долорес Ибаррури и кубинский диктатор команданте Фидель Кастро. Помни их, анализируй их политику и просчитывай, что ждёт страну и тебя лично в ближайшее время.

А вот это ваша страна, а там, вдали на западе такие же страны, как и твоя. Они отличаются от всех своими церквями с высокими шпилями и башнями с крестами наверху. И вот, смотри, как рядом с ними возникают высокие башни, похожие на космические ракеты и у каждой ракеты сверху полумесяц, а люди твоей веры начинают ютиться в резервациях, изгнанные со своей родины. Вот этого ты и не должен допустить.

А сейчас пойдем домой, твои папа и мама заждались тебя.

Больница

— Проснулся маленький мой, — надо мной склонилась мама, и ее лицо было в слезах. — Как же ты всех нас напугал. Кушать хочешь?

Я кивнул головой и к моим губам поднесли ложку с теплым и невкусным бульоном. Я съел несколько ложек бульона и снова уснул.

Проснулся я солнечным утром от того, что мне в глаза било яркое солнце. Все было хорошо, только я не мог шевелиться. То есть шевелиться я мог, но моя левая нога не шевелилась. Хотя, пальцы на ноге шевелились, а нога не шевелилась. Я заглянул под одеяло и увидел толстый панцирь у меня на животе.

— Проснулся? — рядом была мама и улыбалась. — Это я у тебя гипс. Ты сломал ногу, и врачи наложили тебе гипс, чтобы ты не шевелился, и нога быстрее срослась.

— А почему я не помню, как мне накладывали гипс? — спросил я.

— Ты был без сознания, — сказала мама и снова захлюпала носом.

— И долго я был без сознания? — спросил я.

— Почти две недели, — сказала мама. — Сегодня тебя переводят в общую палату, в женскую, там тебе будет веселее.

— Почему это меня в женскую палату? — запротестовал я. — Я хочу в мужскую.

— Ты еще маленький, — строго сказала мама, — а там взрослые мужики, они курят, ругаются матом и пьют водку. Эта компания не для маленьких детей.

Я насупился и ничего не сказал.

В больнице я лежал два месяца. Лечили меня хорошо. Приезжал профессор из области, посмотрел рентгеновские снимки и сказал:

— Ну-с, молодой человек, нога у вас срослась хорошо. Гарантирую, что в этом месте она уже не сломается. Мне еще сказали, что вы наизусть помните всех политических деятелей, которые напечатаны в отрывном календаре за нынешний 1955 год. Не хотите ли пройти проверку на точность своих знаний и подтвердить, что ваш лечащий врач говорит правду?

Было ясно, что профессор не верил россказням о том, что пятилетний мальчик мог помнить всех, кто руководил нашей страной в то время.

Профессор наугад открыл календарь и показал на усатого худощавого мужчину:

— Кто это?

Я как солдат на учениях отчеканил:

— Анастас Иванович Микоян, министр торговли СССР.

— А это? — и он указал на женщину.

— Долорес Ибаррури, председатель коммунистической партии Испании.

— А это? — на снимке был мужчина с пухлыми щеками.

— Маленков Георгий Максимилианович, председатель совета министров СССР.

У профессора начали подниматься брови.

— А это? — и он указал на военного с аккуратными усами.

— Климент Ефремович Ворошилов, председатель президиума Верховного Совета СССР.

— Поразительно, — сказал профессор, — а это? — и он показал на усатого человека в полувоенной форме с петлицами.

— Лазарь Моисеевич Каганович, председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по вопросам труда и заработной платы.

— Всё, у меня больше нет вопросов, — сказал профессор, — у вас, батенька, определённые способности ко всему. Как у него с памятью раньше было? — он обратился к моей маме.

— С памятью у него всегда было хорошо, — сказала мама, — он стихи быстро запоминает, песни, а календарь со второго раза сам называть начал, я даже сама удивилась, я и то не всех вождей знаю, а он как из пулемёта шпарит.

— Вы, мамаша, насчет того, чтобы из пулемёта по вождям, поосторожнее будьте, — и профессор посмотрел на присутствующих врачей, — мало ли что, не ровен час можно и на Кудыкину гору загреметь. А вам, молодой человек, за экзамен пятёрка. Так держать. Тренируйте память.

Я слышал, как он в сторону говорил уходящим из палаты врачам:

— Хорошая память сейчас не достоинство, а большой недостаток, многие люди хотели бы многое забыть, да вот память подводит. Хорошо, что у парня чистая память и не забита всем тем, что помним мы.

В людях

В ноябре, когда выпал первый снег, я вышел из больницы, находившейся на высоком берегу старинной русской реки. На улице было пасмурно, и я ковылял с тросточкой, отказавшись от маминой руки. Она шла сзади, готовая подхватить меня. Я же казался себе взрослым и серьезным человеком, возвращающимся домой после долгого отсутствия.

Походка после двухмесячного постельного режима выправилась скоро, тросточка стала не нужна, и я снова был пятилетним мальчуганом, который носился по улице в компании тех же пацанов, с которыми я попал под машину, а вот весной будущего года случились события, о которых я и хотел рассказать вам.

В начале осени будущего года в деревню к дедушке, где я отдыхал на природе, приехала моя мама и сказала, что меня вызывают в больницу, чтобы проверить, как срослась сломанная нога. Никаких вопросов, благо я соскучился по родителям и по городу. Говорят, что все русские скучают по родине. Всё правильно, но у одной части русских родина — это город, а у другой — деревня. И каждый скучает по своей родине.

По приезду домой мы пошли в больницу. Причем вместе со мной пошли папа и мама. Это было посредине рабочей недели, и отец для такого случая взял выходной. С чего бы это вдруг?

Осматривали меня придирчиво человек пять. Слушали, мяли, рассматривали снимки, смотрели зубы, рассматривали через увеличительное стекло глаза, измеряли давление, считали пульс после приседаний и вообще, проверяли так, как будто хотели меня послать в далекий космос к инопланетянам. А что? Пока я долечу, вырасту, стану стариком. А если послать старенького человека? Он на половине полета помрет.

Наконец, в конце дня пригласили нас в кабинет заведующего, где сидели все осматривающие нас врачи. Всё как-то секретно. А к секретности нам не привыкать. У нас в городе построили крупнейший во всей Европе химический комбинат. Порядки там военные, и секретность на таком уровне, что я только недавно и из Интернета узнал, что же такое производили на этом химическом заводе. Волосы дыбом встали. А я всё думал, почему это все мои одноклассники как-то так рано поумирали.

Я стоял между коленей отца, мама сидела рядом.

Главный врач спросил меня:

— Ты хочешь быстрее стать взрослым?

И я смогу делать всё, что делают взрослые, и буду есть столько конфет, сколько хочу, а не сколько даст мама, растягивая лакомство на возможно большее количество дней?

— Хочу, — почти крикнул я, а мама вдруг заплакала.

— Хорошо, вы годны, — сказал главный врач, — остальные инструкции получите позднее. И держите рот на замке. А ты умеешь держать рот на замке? — обратился он ко мне.

Не знаю, откуда я это знаю, но я провел ногтем большого пальца по сжатым губам, слева направо.

— Молодец, мальчик, — сказал врач и мы вышли.

Я шёл, держа за руки папу и маму, и чуть ли не подпрыгивал от радости. Но я не мог прыгать от радости, чтобы не выдать ту тайну, которую мне только что доверили.

— Ты-то чего молчал? Ты же отец, — говорила мама папе, — ты же понимаешь, что они могут с ним сделать? Ты же в СМЕРШЕ был.

— А кем я там был в СМЕРШе? — отвечал отец. — Ефрейтором в роте охраны. Я единственное знаю, что если мы где-то откроем рот, то нас шлёпнут, как шлепали сотни других людей, частенько ни за что и ни про что. С кем останется старший сын? Ты-то уже лагерей хлебнула. За кусок хлеба для семьи! А эти люди из судоплатовской епархии. Ничего, что комиссара Судоплатова посадили, а Берию расстреляли. Их ведомство живет и процветает. Вон, смотри, бетонный Сталин на пригорке стоит и на нас сверху поглядывает, так и высматривает, кого бы к стенке прислонить.

— Ты чего такие страшные вещи болтаешь и еще при ребенке? — сказала мама, у которой уже просохли слезы, но лицо выглядело суровым, как будто мы шли не из больницы, а с кладбища. — Забыл что ли, как два года назад он кричал на улице: "Берия шпион". Услышал по радио, понравилось и как попугай на всю улицу. Я уж и не знаю, сколько на нас доносов написали, да видно Бог миловал, Берия действительно оказался шпионом и его ускорно расстреляли, чтобы не наболтал чего не надо, у всех правителей рыло в пуху.

Дома мать была веселая и скоро в нашей коммунальной квартире узнали, что у Андрейчика нога срослась, но нужно будет ехать в государственный санаторий для продолжения лечения. Послезавтра вот и поедет в Москву. Меня гладили по голове, приговаривая:

— Всё будет хорошо. Тебя там вылечат. И нас бы кто-нибудь вылечил, эхма...

Сразу как-то сообразили проводины всей квартирой с накрытием большого стола прямо в коридоре. Русская душа иногда бывает широкая, то последнюю рубашку с себя снимет, а то во сне ножичком по горлу полоснёт.

Гармонист Семёныч сидел в сторонке со своей тальянкой и наяривал частушки в предвкушении хорошей выпивки:

Я мотаню размотаю,

Подниму на потолок,

Ты виси, виси, матаня,

Пока черт не уволок.

У матани сорок юбок,

Каждая изношена,

Сорока пяти парнями

Ты, матаня, брошена.

Две матани мылись в бане,

Задушевно парились,

Были обе молодые,

А теперь состарились...

Там были ещё такие частушки про матаню, что вряд ли бумага так и останется белой, если их сюда написать.

В семь часов все и сели за стол, каждый поближе к тому угощению, которое сам поставил на стол, но так, чтобы не быть далеко от того угощения, которое есть у богатеньких. Как говорится, своего поем и чужого попробую.

Первый тост за меня, за гладкую дорогу, а потом всё пошло на самотёк, то есть все про войну, кто и где воевал, кто и где работал, да какие трудности и лишения они испытывали, а молодежь нынешняя это не ценит и ветеранов не почитает, сволочи эдакие.

После четвертой рюмки всех потянуло на лирику и все как один запели популярную в тот 1956 год песню:

Глухой, неведомой тайгою,

Сибирской дальней стороной

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой.

Шумит, бушует непогода,

Далёк, далёк бродяги путь.

Укрой, тайга его глухая,

Бродяга хочет отдохнуть.

Там, далеко за темным бором,

Оставил родину свою,

Оставил мать свою родную,

Детей, любимую жену.

"Умру, в чужой земле зароют,

Заплачет маменька моя.

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка — никогда".

После песни выпили еще по рюмке, и всем захотелось плясать. Семёныча с тальянкой оттащили на табурете в угол с твердым приказом: "играй, паскуда, гад, пока не удавили". А у Семёныча с этим и делов нет. Как лупанул "Барыню", только и ждал этого. Пробуди его среди ночи, и он сразу врежет:

На рахмановском лугу

Пляшет барыня кругу.

Только по кругу пошла,

Прибежало полсела.

Все ты, барыня, поёшь,

А почто мне не даёшь,

У меня от пения

Лопнуло терпение.

Кака барыня ни будь,

Все равно её ...!

Ой, барыня, барыня,

Сударыня-барыня.

После этой частушки допили все, что было в бутылках и стали убирать со столов, но тут вспыхнула драка из-за того, чья армия была героическая. Мой отец тоже кинулся в драку: наших бьют, но мама быстро увела его в нашу комнату и положила на кровать. И та драка быстро закончилась. Дравшиеся обнялись и сказали Семёнычу, что завтра помогут с ремонтом его тальянки, на которую кто-то нечаянно наступил.

С утра были сборы. Мне собрали чемоданчик с трусами, майками, носками. Положили туда кулечек карамелек с каким-то вареньем. В обед мы уехали на автобусе в областной центр.

Конечная остановка междугороднего автобуса находилась прямо у железнодорожного вокзала, и мы прошли в кассу.

Отцу выдали железнодорожный литер на два места в купе, словно мы министры какие-нибудь. В купейном вагоне действительно ехали какие-то министры. Все в дорогих пальто, в двубортных костюмах и широких брюках с заломами. Женщины с высокими прическами и меховыми накидками на плечах. Все курили в купе и в проходе. Все о чём-то говорили, смеялись и снисходительно поглядывали на моего отца в кепочке-шестиклинке, которую он шил сам, и на меня в красных лыжных штанах с начёсом, чёрном пальтишке, подвязанным на шее шарфом и в цигейковой шапке с клапанами, завязанными под подбородком. Было уже холодно, а я ехал в незнакомые места с переходом осени на зиму.

Мы выехали вечером. Через час проводник принёс нам чай в тяжелых под серебро подстаканниках, на которых было изображение несущейся тройки лошадей с лихим ямщиком в кошеве и буквами КЖД.

— Служивый, где тут стаканчиком водки можно разжиться? — спросил отец проводника.

Тот оценивающе посмотрел на отца и сказал:

— Заходи ко мне через пару часов, там и сообразим. Малого как раз спать уложишь. Я дверь запру, всё равно в ваше купе посадки не будет, все места выкуплены.

Мы перекусили, чем Бог послал, вернее, что мама приготовила, и отец стал укладывать меня спать. Диваны уже были заправлены, и я с некоторой опаской лег на белоснежную простыню, отдающую каким-то особенным казённым запахом.

В моё время люди особенно не ездили, если не заставляла нужда и мало у кого были деньги, чтобы разъезжать в поездах вторым классом. В основном ездили третьим классом в плацкартных вагонах или в четвертом классе — в общих вагонах как в автобусе. Отдельно ездили большие чины в первом классе — спальных вагонах или зэки в клетках в столыпинском вагоне. В то время количество сидящих было немногим меньше несидящих, а если к ним прибавить отсидевших, репрессированных и пораженных в правах, то это будет большая часть населения нашей великой страны.

Я лежал на диване, укрытый одеялом, и смотрел в окно. Где-то вдали виднелись огоньки, которые то начинали приближаться, то промелькивали мимо вагона, то вдруг исчезали в клубах дыма от паровоза, приносившего с собой запах гари и черную пыль, которая проникала во все дырки и щели стареньких вагонов.

Не верилось, что пройдёт каких-то двадцать лет, и паровозы заменят тепловозами, а потом и электровозами, а старенький поезд сделают фирменным и назовут его "Вятка" по имени реки, на высоком берегу которой была наша маленькая больница, в которой я лечил перелом ноги и демонстрировал отменную память, открывшуюся после сотрясения мозга...

— Вставай засоня, — будил меня отец, а в окно пробивались лучи солнца и светили прямо в глаза, хотя я старался отстраниться от них. — Пошли умываться.

Умывались в служебном туалете, и пили в своём купе вкусный чай с сушками. Потом оделись и стали ждать прибытия в Москву.

Примерно через полчаса после чаепития поезд прибыл на Ярославский вокзал.

— Давай, Вася, — сказал проводник моему отцу и пожал ему руку, — и мальцу твоему удачи.

По опустевшему перрону шёл мужчина тридцати с небольшим лет и вёл за руку пацана в красных шароварах с начёсом, за которыми мама стояла почти полдня в очереди. Хотела купить синие, но остались только красные, и сколько было шума, когда я не хотел надевать их. Мне объяснили, что это настоящие гусарские штаны и их носили только офицеры, тогда я сдался и стал послушно надевать их, потому что всегда хотел стать офицером и ходить в блестящих золотых погонах с орденами на груди.

— Товарищ Северцев? — нас остановил мужчина в светлом плаще. Был он высок ростом, немного повыше моего отца, волосы светлые, зачесаны назад, гладко выбрит и из-под плаща была видна белая рубашка с синим в желтую полоску галстуком. — Покажите предписание.

Отец достал из кармана какую-то бумажку и протянул мужчине. Тот посмотрел на неё, на меня, хмыкнул, достал из внутреннего кармана авторучку с отвинчивающимся колпачком, какую-то книжку, положил на неё бумагу и что-то написал. Затем отдал бумагу отцу.

— Попрощайтесь, — сказал незнакомец.

Отец поднял меня на руки, прижал к себе, поцеловал и сказал:

— Ничего не бойся. Мы всегда будем ждать тебя. Мама с братом желают тебе удачи, — и поставил меня на землю.

Отец хотел передать мне маленький закругленный чемоданчик, который в народе назывался "балетка", но мужчина остановил отца:

— Не нужно, у него будет всё, что нужно. До свидания. Всё, что нужно, вам сообщат, — а потом повернулся ко мне и сказал просто:

— Пошли.

Я сделал несколько шагов, посмотрел на отца и пошел за мужчиной куда-то в неизвестность, понимая, что происходит что-то очень серьёзное, но не настолько опасное, что мои родители будут провожать меня как в последний путь.

Где-то там за Москвой

В конце перрона я оглянулся назад и увидел отца, который издали казался очень маленьким и совсем не таким, каким я его знал. Все мы когда-то уходим в большую жизнь. Наши родители остаются одни, вспоминая те времена, когда мы были маленькие, проказничали или радовали их какими-нибудь хорошими делами, но всё равно стремясь поскорее вылететь в вольную жизнь, не связанную никакими домашними правилами.

Я хотел помахать отцу рукой, но не стал этого делать, чтобы он не сорвался с места и не побежал ко мне, подумав, что это я зову его к себе и мне очень плохо без него. Я хотел быть взрослым и сейчас шёл в эту взрослую жизнь.

Рядом со мной шел мой начальник, потому что его я не знал, а он меня уже знал и знал, что мы приедем. Куда он меня повезёт, что будет дальше, меня не особенно волновало. Я в первый раз был в огромном городе, где много людей, которым до тебя нет совершенно никакого дела, а вот тебе интересно, чего они куда-то бегут, несут сумки и портфели, едут в потоке машин, видных с привокзальной площади.

Мы подошли к новенькой темно-синей машине. Таких машин я еще не видал. Да и вообще, сколько машин я видел? Две или три. В наших краях они были редкостью. Машина ЗИС, как у Сталина, у директора завода и машина "Победа" у главного инженера.

— Как машинка? — спросил мой провожатый и, не дожидаясь ответа, продолжил, — "Москвич-401", только что с конвейера. Таких за границей нет. Мы их обставили по всем показателям. В войне победили — раз. Всё разрушенное восстановили — два. И обгоняем их по всем показателям — три. С нами, брат, шутки плохи, — и он показал мне здоровенный кулак. — Садись на заднее сиденье, мало ли что, дураков на дорогах много, а машина моя, купил, все накопления спустил. А ты чего молчишь? У тебя что, языка нет?

Я показал ему язык и отвернулся в сторону. Мне почему-то совсем не хотелось разговаривать с этим человеком, хотя, как мне казалось, с ним придётся разговаривать и очень много разговаривать.

Мы ехали по улицам, останавливаясь на перекрестках.

— Смотри, это проспект Мира, — говорил мой сопровождающий, — какой простор, какая сила, а это выставка достижений народного хозяйства. Когда вырастешь, обязательно сходи. Увидишь, чего мы достигли и почему нас ненавидят все страны, которые не смогли достичь такого же, как и мы. У нас самая богатая страна в мире, поэтому все и тянут ручонки к нам. Ну, мы им пальчики-то и отшибем.

— А вот почему, — спросил я, — у нас самая богатая страна в мире, а мы со своей семьёй живем в тесной комнатушке, а у Ленина была своя отдельная комната, и у них в семье у каждого были свои комнаты, книги они читали в просторной гостиной, а кушали в столовой? Они тогда жили богаче, чем мы сейчас?

Мой куратор как-то вдруг задёргался, дернул какой-то рычаг, резко нажал на педаль газа, машина дернулась и заглохла.

— Запомни раз и навсегда, пацан, — жёстко сказал он, и глаза его стали колючими, — я этого не слышал. Если еще брякнешь где такое, то твою семью могут в лагеря упрятать, а тебя, гадёныша, к стенке поставят. Мы не заграница какая-нибудь, у нас детей за здорово живёшь расстреливают. И ты не лезь в петлю. Иногда думай о том, что говоришь, понравится ли это тому, с кем ты разговариваешь. А твои слова — это вредительство. Продумай, на чью мельницу ты воду льёшь.

Он снова завёл автомашину, и мы поехали дальше, не проронив ни слова.

Скоро Москва закончилась и началась такая же местность, как и в окрестностях нашего города. Столичность жизни наблюдается только в столице, а вне её — всё одинаково.

Дорога была относительно хорошей, потому что асфальт был местами неровный, и водителю приходилось притормаживать, чтобы не влетать на полном ходу в яму. У дорожного указателя "Поскребыши" мы повернули налево и поехали по лесной дороге отменного качества. Понятно, что машины здесь ездят не так часто, как по главной трассе.

С этой дороги мы свернули направо и подъехали к воротам в бетонном заборе, уходящем вправо и влево. Слева от ворот было какое-то небольшое здание с окошечком в сторону подъезда и простой деревянной дверью. Слева от двери висела какая-то вывеска с названием, выполненная в красно-золотых тонах.

Из дверей вышел человек и проверил документы у моего сопровождающего. Всё оказалось в порядке. Нам открыли ворота, и мы въехали внутрь.

За забором ничего примечательного не было. Пятиэтажное здание квадратного типа, хозяйственные постройки и вокруг сплошной лес.

Мы зашли в большой вестибюль, и я остался стоять посредине. Маленький мальчик в красных шароварах.

Через несколько минут подошла какая-то женщина, взяла меня за руку и повела в столовую. Там мне принесли стакан молока и булочку. Булочка была очень мягкая и ароматная, я таких раньше не ел, а молоко так себе. У нас молоко было лучше.

После небольшого завтрака мы пошли куда-то по коридору и оказались в большом зале, где бегала стайка ребят моего возраста. Я был последним, плебей в красных штанах с начесом. Почему я так говорю? Потому что все дети были одеты богато по тому времени, в новеньких костюмчиках и платьицах. Всего нас было пятнадцать человек. Десять мальчиков и пять девочек.

Нас выстроили в шеренгу, и я оказался разделителем между мальчиками и девочками. Все ребята потихоньку хихикали, глядя на меня. Я и сам понимал, что выгляжу несколько глуповато в этой одежде, но другого ничего не было и забиваться в угол я не стану. Пусть завидуют, что у них нет таких штанов, как у меня.

Наконец, в зал вошли человек десять взрослых. Самым главным был мужчина с седыми усами.

— Начнём с девочек, — сказал он. — Девочки, кто из вас хочет стать такой же, как Зоя Космодемьянская? — спросил он.

Лес из пяти рук сказал, что они все "за". А что? Мы все знали героев прошедшей войны, которая закончилась всего лишь одиннадцать лет назад.

— Вера Васильевна, — обратился главный к одной из женщин, — вот ваши питомцы, распределяйте их на жильё и на довольствие. А сейчас мы спросим мальчиков, кто из вас хочет быть таким же, как Александр Матросов?

Пять человек подняли руки.

— Пётр Николаевич, это ваша группа, забирайте. А кто хочет быть таким же, как капитан Николай Гастелло? — спросил главный.

Поднялись еще четыре руки.

— Глеб Владимирович, это ваши, — сказал главный и обратился ко мне, — а ты кем хочешь быть, мальчик?

— Никем, — насуплено сказал я, — я буду самим собой и приехал сюда учиться быть взрослым.

Все засмеялись. Над кем смеетесь? Над собой смеетесь, посмотрели бы вы на себя со стороны. Сейчас еще будете говорить мне: а если бы ты вез патроны?

— Желание похвальное, — сказал главный, — но пока будешь гастелловцем. У них как раз некомплект.

Нас отвели в жилое крыло и распределили по комнатам. По два человека на одну комнату.

В комнате две кровати, два письменных стола с радиоприемниками и настольными лампами, книжный шкаф, платяной шкаф, отдельно умывальник, ванна и туалет отдельно. Мебель новая. Таких шикарных условий у меня дома не было.

Попрыгав на кроватях, мы понеслись в коридор знакомиться с другими обитателями этого здания, но в общем коридоре были встречены нашими новыми руководителями.

— Сейчас у нас организационное собрание по группам, а потом обед, — объявил начальник с седыми волосами.

Каждая группа по пять человек проводила собрание в своем классе. В каждом классе стояло по пять школьных столов и один преподавательский стол. В классе было просторно и светло, в большие окна был виден лес, простиравшийся прямо до горизонта.

Наш руководитель Глеб Владимирович сказал:

— По всей стране мы отобрали самых лучших людей. Вы станете героями и прославите нашу страну. Потом вы так же будете стоять здесь и рассказывать, что вы сделали для родины.

— А как мы будем стоять здесь, если мы все гастеллы? — посыпались вопросы.

— Тихо, — повысил голос наш наставник, — Гастелло — это образно, геройское имя, но никто из вас не будет летать на самолетах и идти с ними на таран. Вы — воины земли. Это очень секретно. Это не должен знать никто, ни ваши родители, ни ваши близкие друзья. И вы сами не должны интересоваться именами и фамилиями своих товарищей. Звать себя будете по условным именам. Ты — Котек, — и он указал пальцем на меня. Всех вас будут знать только по этим именам.

Мой сосед по комнате называется Рабич, а еще трое — Гектор, Самара и Валерьян.

Распорядок дня следующий:

1. Подъем в 7.30

2. Гимнастика в 7.45

3. Приведение себя в порядок.

4. Завтрак в 8.30

5. Начало занятий в 9.00

6. Конец занятий.

7. Обед в 13.30

8. Адмиральский час 15.00 — 16.00

9. Самоподготовка 16.00 — 18.00

10. Ужин в 19.00

11. Отбой в 22.00

Новая жизнь

Вводная лекция была короткой. Это и понятно. Детское внимание сосредотачивается на чем-то одном не более чем на десять минут. И то эти десять минут нужно вытерпеть. Но с нами работали специалисты своего дела.

Первым выступал начальник с седыми усами, Александр Васильевич.

— Товарищи, — сказал он, — с сегодняшнего дня вы можете считать себя взрослыми. Вы не дети, вы защитники нашей родины и мы будем учиться защищать её.

Не знаю, какой чертик меня дернул, вероятно, это были все-таки красные штаны, но я поднял руку и старался поднять ее выше, чтобы меня заметили. Меня и заметили.

— У тебя есть какой-то вопрос, Котек? — спросил меня начальник.

— А это правда, что с сегодняшнего дня мы можем курить, пить водку, материться и нам за это ничего не будет? — спросил я в предвкушении того, что нам можно будет делать то, что делают взрослые люди.

Все мои сотоварищи засмеялись. Они тоже хотели быть взрослыми, но то, что сказал Александр Васильевич, представлялось всем обыкновенной ересью. Похоже, что и начальник понял, что он попал впросак со своим заявлением.

По прошествии многих лет я понимаю, что государство фарисействует, призывая на войну молодых граждан, начиная с семнадцати лет, разрешает им убивать других людей, насиловать женщин противника, сжигать их дома и разрушать заводы и фабрики, топтать книги и резать произведения искусства, но запрещает им же до достижения двадцати одного года покупать спиртные напитки и табачные изделия. И поэтому, когда молодые волки, насытившиеся чужой кровью, получают отказ в баре, они выплескивают свою ненависть сначала на бармена, а потом и на само государство. Весь американский кинематограф заполнен фильмами об этом. Возьмите, например, "Рэмбо". А в Советском Союзе до этого дойдут только лет через двадцать-тридцать, потому что государственная система застряла позади при позднем зажигании, и она будет копаться в чихающем моторе, пока её не смахнет молодая поросль и не установит свои порядки в соответствии с тем времени, которое на часах истории.

— Конечно, нет, — сказал Александр Васильевич, — водка, табак и матерщина — это не признак взрослости. Это признак отсталости и необразованности. Мы будем становиться взрослыми людьми нового времени, здоровыми, культурными и воспитанными людьми. С вас будут брать пример все остальные люди. А сейчас мы послушаем, что могут сделать мальчики и девочки, такие же, как и вы.

После этого перед нами выкатили большой шкаф, задрапированный занавесками. Когда их раздвинули, мы увидели, что это настоящий кукольный театр.

— Ура, — закричали мы и захлопали в ладошки.

Я до сих пор люблю кукольный театр и считаю, что он должен быть в каждой современной школе как средство школьной информации и воспитания, ставящий сценки как из школьной жизни, так и пьесы современных авторов.

Нам показали горы и маленькую девочку, которая упала в расщелину в скале. Взрослые никак не могли добраться до девочки, а та плакала в темноте, и никто не мог ей помочь. Тогда маленький мальчик, чуть постарше этой девочки, обмотался веревкой и спустился в расщелину к девочке. Он обмотал ее веревкой и помог освободиться из каменного плена, а потом вытащили и его самого. Когда взрослые не могут сделать что-то, то это могут сделать только маленькие герои.

Мы от души аплодировали этой истории, и артисты играли так хорошо, что казалось, что это реальные люди спасают девочку.

Следующая сценка показывала, как малолетнего разведчика переодели во всё деревенское и направили под видом внука в дом старого деда, где располагался немецкий офицер, руководивший окружением партизанского отряда. Мальчику поставили задачу выкрасть план окружения отряда. И вот, улучив момент, когда офицер вышел из дома, мальчик взял ключи от сейфа и выкрал важные документы, после чего они с делом ушли к партизанам. Отряд вышел из окружения, а мальчика наградили боевым орденом.

В следующей сценке маленького мальчика спрашивают, знает ли он, где прячутся партизаны. Знаю, — говорит мальчик, — и даже отведу вас к ним. О, гут, карашо, — говорят немцы, — веди нас туда, вот тебе шоколадка за это. И мальчик повел карательный отряд в лес. В конце леса оказалось болото, но мальчик сказал, что он знает дорогу через болото и повел всех вперед. А потом немцы один за другим стали тонуть в болоте. И офицер стал кричать: ти есть Иван Сусанин, — и застрелил мальчика, а сам утонул в болоте. Вот так маленький мальчик ценой своей жизни уничтожил отряд и спас много людей.

— На сегодня достаточно, — сказал Александр Васильевич, — сейчас всем отдыхать, переодеваться и заправлять кровати. И ты, Котек, сними эти красные штаны, от них и от тебя исходит какая-то опасность.

И все дети засмеялись.

Потом нам показали, как нужно заправлять кровати и наши вещи в шкафу. У каждого был костюмчик для занятий, спортивный костюм и костюм для свободного времени. И три пары обуви для разных занятий.

Нашу одежду вечером унесли, и мы её больше не видели.

Ночь

Я лежал в постели и думал над тем, что происходило вокруг. Неправда, что маленькие дети ничего не думают и ни о чем не мыслят. Они мыслят обо всём и из всего берут самое основное — то есть то, что опасно для маленького человека, когда он находится один и защиты от родителей не предвидится.

Я понимал, что нас будут готовить для чего-то опасного и для чего-то тайного, о чем никто не должен знать, иначе бы мы проходили подготовку в обычной школе или в школе-интернате для детей, у которых родители куда-то уехали. Об интернате я слышал от более старших мальчишек, их и нас всегда пугали интернатом.

В здании была тишина, и только лунный свет присвечивал нашу комнату, делая ее похожей на морозильник, покрытый инеем, хотя в комнате было тепло.

На улице все тоже было залито лунным светом, а по территории бегали две большие собаки, как бы играя в догонялки.

Я приоткрыл дверь и выглянул в коридор. В конце коридора у лестницы сидел дежурный и читал книгу. На его маленьком столике горела лампа в розовом абажуре и освещала его книгу. Было ощущение, что из своего светового круга он ничего не сможет увидеть, но я знал, что это не так.

Я закрыл дверь и лег в свою койку. Мой сосед Рабич уже спал, а я всё не мог заснуть.

Словно наяву я увидел, как к стреляющему пулеметом ДОТу (долговременная огневая точка) подбирается с гранатой Александр Матросов, а из-за дота в сторону наших солдат крадучись двигается японский камикадзе с взрывчаткой в холщовом мешке на груди.

Как-то двоюродный брат отца, воевавший на Дальнем Востоке, рассказывал, что камикадзе выскакивали откуда-нибудь из укрытия и с криком "банзай" бросались в гущу наших войск, чтобы взорваться самому и подорвать как можно больше наших солдат.

— Стой, — кричит ему Александр Матросов, — ты куда?

— Туда, — говорит камикадзе и показывает в сторону друзей Матросова, — добегу, и мы все вместе взорвемся. А ты куда?

— А я к ДОТу, — говорит Матросов, — нужно заглушить пулемет.

— Осенно холосо, — говорит камикадзе, — давай, глуши ДОТ, а я пойду глушить ваших.

— Как это ты пойдешь глушить наших? — возмутился Матросов. — А ну иди отсюда, а не то я тебе сейчас накостыляю вот этой гранатой.

— Ты? Мне? — возмутился камикадзе. — Да у тебя кишка тонка. Я знаю дзюдо и джиу-джитсу. Против меня никто не сможет устоять.

— Ах так, — сказал Александр Матросов и бросился на камикадзе.

Они дрались прямо перед дзотом, и все смотрели на них, перестав стрелять. Немцы вышли из ДОТа, а советские бойцы подошли вплотную и стали ставить ставки на то, кто победит. Немцы стояли за японца, а наши — за Матросова.

— Давай! — кричали наши

— Hopp! — кричали немцы.

И тут взорвались граната Матросова и взрывчатка камикадзе. Взрыв был такой силы, что разбросал всех стоящих поблизости.

Я проснулся на коврике рядом с кроватью и увидел, что мое одеяло лежало чуть ли не посредине комнаты.

— Ничего себе был взрывчик, — подумал я и услышал голос дежурного:

— Подъём! Подъём!

Начинался наш первый рабочий день на новом месте.

Учёба

Большинство из нас не умело читать и писать, и поэтому с нами сразу стали заниматься языками. Именно языками. Русским — все. Я и Рабич — французским и фарси.

Обучали по старинной методике — со слуха, только линейкой по голове не били, но требование запоминать было угрожающим.

За три дня мы выучили три алфавита в ассоциации с предметами, именами и графическими элементами. Детская память быстрая и устойчивая.

Русский алфавит.

А а — арбуз, Б б — баран, В в — велосипед, Г г — гора, Д д — девочка, Е е — Емеля, Ё ё — ёж, Ж ж — жук, З з — заяц, И и — Испания, Й й — йог, К к — кольцо, Л л — лошадь, М м — мальчик, Н н — небо, О о — огурец, П п — палка, Р р — рак, С с — сабля, Т т — танк, У у — утка, Ф ф — фонарь, Х х — хлеб, Ц ц — церковь, Ч ч — часы, Ш ш — шар, Щ щ — щука, Ъ ъ, Ы ы, Ь ь, Э э — эскимо, Ю ю — юла, Я я — яблоко.

Французский.

А — анатоль, В — бэрт, С — сэлестэ, D — дэзирэ, E — эмиль, F — франсуа, G — гастон, H — анри, I — ирма, J — жозэф, K — клебэр, L — луи, M — марсель, N — николя, O — оскар, P — пьер, Q — кэталь, R — рауль, S — сюзан, T — тэрэз, U — урсуль, V — виктор, W — вильям, X — ксавье, Y — ивон, Z — зоэ.

Фарси.

Алеф, бэ, пэ, те, сэ, джим, че, hэ, хэ, дал, зал, рэ, зэ, жэ, син, шин, сад, зад, та, за, эйн, ghэйн, фе, ghаф, каф, гаф, лам, мим, нун, вав, he, йе.

На четвертый день ежедневно по одному часу занятий с каждым языком. Три часа в день.

Мы очень быстро выучились писать и составлять слова, используя просмотр детских мультфильмов из изучаемых стран. Дети учили детей.

Многие занятия были построены в форме игры. Как бы то ни было, но мы были дети и всё, что присуще всем детям, нам тоже было не чуждо. Мы были группой детского сада одной из самых могущественных организаций страны, и мы чувствовали ответственности за порученное нам дело.

Интересно, что занятия по французскому языку начинают с распевок. Когда язык учат взрослые уже люди, то для распевок используют вечное "Падает снег":

Tombe la neige.

Tu ne viendras pas ce soir

Tombe la neige

Et mon coeur s"habille de noir.

Падает снег

Ты не придешь сегодня вечером

Падает снег

И мое сердце одевается в черное.

В первый раз я ее услышал в 1963 году в исполнении певца Сальваторе Адамо и удивился тому, что я понимаю слова этой песни, и мне на месте этого влюбленного пушистый белый снег кажется черным покрывалом. Почему это так получилось, вы поймете позже. А мы на своих занятиях использовали для распевок старую детскую песенку про мальчишку Пьерро:

Au clair de la lune

Mon ami Pierrot

Prête-moi ta plume

Pour écrire un mot

Ma chandelle est morte

Je n"ai plus de feu

Ouvre-moi ta porte

Pour l"amour de Dieu

Au clair de la lune

Pierrot répondit :

Je n"ai pas de plume

Je suis dans mon lit

Va chez la voisine

Je crois qu"elle y est

Car dans sa cuisine

On bat le briquet

Dans son lit de plumes

Pierrot se rendort

Il rêve à la lune

Son coeur bat bien fort

Car toujours si bonne

Pour l"enfant tout blanc

La lune lui donne

Son croissant d"argent

При свете Луны,

Пьерро, друг мой,

Одолжи мне своё перо,

Чтобы кое-что написать.

Моя свеча погибла,

У меня больше нет огня.

Ради Бога,

Открой мне дверь.

При свете Луны

Пьерро ответил:

"У меня нет пера,

Ведь я уже лежу в постели.

Пойди к соседке,

Думаю, что она дома,

Так как в её кухне

Зажигают огонёк".

На своих перинах

Пьерро засыпает.

Он грезит о Луне,

Сердце его бьется очень сильно.

И, потому, что она всегда так добра

К невинному ребёнку,

Луна дарит ему

Свой серебряный месяц.

Песня дурная, но именно на них дети постигают азы языка и мышления тех, кем он хочет стать.

При коммунизме дети быстро взрослеют, приучаются к чувству ответственности и соблюдению конспирации в поведении на людях и дома. На улице мы не говорим того, что у нас говорят дома, а дома мы ничего не рассказываем родителям, чем мы занимаемся на улице. Все довольны и все спокойны. Мы прекрасно понимали, что если подставим своих родителей, то в лучшем случае будем находиться в специнтернате для детей изменников родины или сиротами в детском доме. И расстреливать, и сажать их в тюрьму будут те же люди, которые нас обучают в интересах советского государства.

С утра мы собирались в актовом зале на политический час. Нам кратко рассказывали, что делается в мире и в нашей стране, читали передовицу партийной газеты "Правда", ставящей задачи перед членами партии и перед всем советским народом, то есть корректировали и выправляли отклоняющуюся генеральную линию партии.

— Товарищи, — говорили нам наставники, — очень внимательно слушайте текст передовой статьи. Это самый правильный и грамотный русский язык. Статьи пишут и готовят самые грамотные люди в нашей стране. И вообще, возьмите себе за правило каждый день начинать с чтения центральных газет. Тогда вас не собьет с толку никакой вражеский агитатор, но вы можете легко дать отпор любому иностранному провокатору и даже склонить его к сотрудничеству в пользу нашего государства. А вот за это вам будет полагаться боевой орден как за подвиг на поле боя.

Самыми упёртыми людьми бывают те, кто вкусил эту упёртость с молоком матери. Возьмём королей. Наследнику с пеленок внушают, что он гений, он хозяин мира, все перед ним поклоняются, он не должен спускать ни малейшего неповиновения и неуважения и уже к совершеннолетию получается типичный король. Тоже и с герцогами и графами, только у них есть еще внутренняя преданность королю-сюзерену. Аналогично в военных и дворянских семьях, где верность королю и служение ему почитается высшей доблестью. В тоталитарных системах, религиозных и коммуно-фашистских, превыше всего верность догме-идее и её главному носителю — генсеку-фюреру или папе-патриарху-аятолле. Вплоть до самопожертвования, истязания себя морально и физически. И вот здесь дети являются самой благодатной почвой.

Дети с самого начала формирования их сознания уже знают, что высшим счастьем на земле есть верность и жертвенность верховному божеству и что люди, не согласные с божеством, подлежат обязательному уничтожению, будь это отец, мать, брат, сестра, потому что его отцом-матерью является только фюрер-генсек. Остальные — это шелуха у подножия его трона.

Классовое самосознание — это своего рода единая религия, но разделенная на касты брахманов, кшатрий, вайшьи, шудры и мусорщиков-неприкасаемых. Причем, переход из касты в касту является временным, и всё равно брахманы опустят любого поднявшегося на их уровень ниже того уровня, где был использованный ими человек. Мещанин во дворянстве дворянином никогда не будет. Даже если он станет королем, он по сути своей все равно останется мещанином, и государство его будет мещанским, одним словом — ни то и ни сё.

Так и мы перед физической зарядкой пели хором, прочищая после сна свои легкие и клянясь в верности государству, которому стали служить с шести лет:

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,

И Ленин великий нам путь озарил:

Нас вырастил Сталин — на верность народу,

На труд и на подвиги нас вдохновил!

Славься, Отечество наше свободное,

Счастья народов надёжный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы к победе ведёт!

Затем пробежка вокруг корпусов и первый комплекс гимнастических упражнений из наставления по физической подготовке РККА — Рабоче-крестьянской Красной армии.

Выполняется на 16 счетов.

Исходное положение — строевая стойка.

"Раз-два" — поднимаясь на носки, пальцы сжать в кулак, медленно поднять руки вперед, затем вверх, ладони внутрь, смотреть вверх, потянуться.

"Три" — опускаясь на обе ступни, с силой согнуть руки, локти прижать к туловищу, кулаки к плечам, лопатки соединить, смотреть прямо.

"Четыре" — разогнуть руки вверх, пальцы сжаты в кулак, ладони внутрь, прогнуться, смотреть вверх.

"Пять" — соединяя носки ног, присесть до отказа на обе ступни, колени вместе, ладони на бедрах, локти в стороны.

"Шесть" — встать (носки ног не разводить), поднимая руки вперед, развести их в стороны и назад до отказа (с рывком в конце движения), ладони вперед пальцы сжаты в кулак, прогнуться.

"Семь" — присесть до отказа на обе ступни, ладони на бедрах, локти в стороны.

"Восемь" — прыжком встать, ноги врозь на широкий шаг, руки на пояс.

"Девять" — разгибая левую руку и одновременно с поворотом туловища налево отвести руку в сторону и назад до отказа, ладонь вперед пальцы сжаты в кулак, смотреть на кисть левой руки (ноги не сдвигать).

"Десять" — повернуть туловище прямо, руки на пояс.

"Одиннадцать" — разгибая правую руку и одновременно с поворотом туловища налево отвести руку в сторону и назад до отказа, ладонь вперед пальцы сжаты в кулак, смотреть на кисть правой руки (ноги не сдвигать).

"Двенадцать" — повернуть туловище прямо, руки на пояс.

"Тринадцать" — резко наклониться вперед до касания пола пальцами рук, ладони назад (ноги не сгибать).

"Четырнадцать" — выпрямиться, поднимая руки вперед, отвести их в стороны и назад до отказа (с рывком в конце движения), ладони вперед пальцы сжаты в кулак.

"Пятнадцать" — резко наклониться вперед до касания пола руками, пальцы сжаты в кулак, ладони назад (ноги не сгибать).

"Шестнадцать" — прыжком строевая стойка.

Упражнение хорошо тем, что развивает память, координацию движений, разминает и укрепляет мышцы, мобилизует личность человека на командные действия.

Затем умывание, приведение себя в порядок, завтрак и занятия.

Мы уже научились просыпаться за несколько минут до подъема и лежали в постели, вспоминая, как нас будила по утрам мама и как мы, сонные говорили:

— Ну, дайте хоть раз в жизни поспать досыта.

Эх, мама-мама. При воспоминаниях у нас текли слезы из глаз, но проявление слабости было не в чести, как у мальчиков, так и у девочек.

Спуску нам не давали. Самообслуживание было жестким. Унитаз, ванну и раковину для умывания мыли сами. Перед отбоем проверка. Найдена грязь — перемыть. Никаких перчаток, тряпка и каустическая сода. Не было никаких других моющих средств. А сода руки разъедает. Соблюдай аккуратность и убирай сразу за собой — и все будет в порядке.

Это потом я уже слушал песню суворовцев, таких же ребят, как и мы, но постарше нас, брошенных в казарменные условия:

Здесь нас дяди чужие грубо брали за ворот,

По ночам заставляли гальюны натирать,

А потом месяцами не пускали нас в город

И учили науке как людей убивать.

Нас учили этому реально. Перед нами был враг, а к врагу не должно быть жалости. А чтобы не было жалости, человек должен быть храбрым.

Храбрость воспитывалась так. Одна часть ребят готовила тайники-закладки, и прятала их в лесу недалеко от учебного корпуса. Затем готовилась описание-схема места закладки, и по этой схеме глубокой ночью нужно было изымать вложение тайника. Причем выход был по графику, чтобы одновременно в лесу не находилось двое человек. Не делалось разницы между мальчиками и девочками. Времени всего один час. Через час выпускаются сторожевые собаки.

В лесу страшно. Записка запоминается наизусть. Еще днём выверяются стороны горизонта, визуально отмечается точка отсчета. Всё рядом, всё легко, но это днём, а ночью и тени становятся длиннее, и звуки громче и за каждым кустом виделся то ли зверь, то ли лихой человек.

Найдя вложение, нужно бежать к учебно-жилому корпусу, чтобы успеть до выпуска сторожевой собаки. А для этого нужно было чувствовать время.

В мой последний выход я никак не мог найти вложение. Повторил маршрут заново, скрупулезно просчитывая пар-шаги (когда число шагов считается либо по правой, либо левой ноге, шестьдесят шесть пар-шагов взрослого человека считается за сто метров, у ребенка в полтора раза меньше). Наконец, я нашел "подарок" товарища и со всех ног пустился к учебному корпусу.

До спасительных и больших стеклянных дверей оставалось не больше двадцати метров, как часы, висевшие в вестибюле, показали ровно два часа ночи. Почти прямо передо мной дверь закрылась, а охранник демонстративно повернул ключ.

Я ткнулся носом в дверь, и резко развернулся лицом в ту сторону, откуда я прибежал. На меня неслась лохматая овчарка. Мы их видели из окон, как они бегают по безлюдной территории, охраняя наш сон. Но сейчас я был нарушителем, которого собака должна покарать.

Я стоял и ждал. Ждал, как Иисус Христос на кресте, расставив руки в стороны. Я чувствовал, что со всех сторон на меня смотрят люди. Но это люди, а что со мной сделает собака?

Я стоял и смотрел на собаку. Пусть будет то, что будет, а там посмотрим, что я буду делать для своей защиты. Возможно, что буду примером для своих товарищей, которым на практике объяснят, что мы здесь не в шуточки играем, а здешние собачки — злобные животные, несущие службу по охране территории от чуждого проникновения.

Подбежавшая собака остановилась и смотрела на меня в недоумении. Ее учили ловить нарушителя, сбивать его с ног и перехватывать руку с оружием. А здесь перед ней стоял небольшой человек, который не делал попыток убежать и вообще не двигался, расставив руки в разные стороны, показывая, что в них нет оружия. И команды от хозяина нет. Подошёл бы хозяин, дал команду: "фас" и тогда другое дело, можно и порвать этого неизвестно кого. Да и какая разница, кто он такой. Не ходи там, где не положено.

Постояв и не получив команды, собака села передо мной и стала глядеть на меня. И я глядел на нее. Я старался не мигать и смотрел, сколько выдержит собака. Мы во дворе играли в мигалки, кто дольше выдержит взгляд и не мигнёт.

Собака мигала примерно раз в полторы минуты. Это я определял по счету. Кроме языков нас учили еще и общеобразовательным предметам как обыкновенных школьников, хотя способности у нас были выше средних, то и в математике мы тоже достигли неплохих результатов.

В каждое мигание собаки я потихоньку сантиметров на пять опускал руки, чтобы собака не почувствовала изменения положения рук. Они у меня устали до такой степени, что если бы я расслабил мышцы, то они упали бы как две тряпичные куклы по бокам.

Почему я так делал, я не понимал. Было какое-то наитие. Возможно, какая-то генная память подсказывала, как нужно обращаться с собакой. Всё-таки собака — это социальное существо, в котором заложена генетическая преданность человеку-хозяину. И любой человек, по идее, может стать хозяином или другом собаки, но для этого нужно время.

За час я опустил руки и сел на корточки, а потом и лёг вдоль порога у входа. И собака легла рядом, согревая меня своим телом. Мы уже не были врагами, мы были друзьями, которым нужно выжить в этом суровом мире. Мне было тепло, откуда-то доносился запах благовоний, я сидел на высоком резном кресле и смотрел на чиновника в шелковом халате и черной шелковой шапочке с желтым камнем на лбу, который что-то докладывал, глядя в свиток:

— Пленных из княжества Гао — двадцать тысяч, из княжества Мэй — восемнадцать тысяч, Юэ — двенадцать тысяч. Наших войск тридцать пять тысяч. Предлагается уничтожить всех пленных, потому что мы не в состоянии кормить их. Письмо с предложениями императору уже подготовлено и начальник Сэ может приложить к нему свою драгоценную печать.

— Советник Хань, вы разочаровываете меня, — сказал я, — вместо того, чтобы увеличивать число подданных нашего императора, вы предлагаете уменьшить их количество и преподнести императору выжженные территории. Эти княжества должны кормить нас и себя, а не мы кормить их. В этом есть основная мысль нашего императора и могущества Срединного государства. Мы не подданные монгольских захватчиков, жаждущих крови. Нам здесь жить, выращивать рис и воспитывать своих детей, которых нам родят представительницы самых знатных семей. Как только в небе зажжётся первая звезда, пригласите ко мне всех князей с их военачальниками на ужин и на совет. Все наши военачальники должны быть в самых нарядных одеждах и относиться к побежденным как к равным. Считайте, что это приказ императора.

— Слушаюсь, — сказал советник Хань и, низко поклонившись и пятясь, вышел из моей резиденции.

Император наделил меня особыми правами с присвоением звания юань шуай — маршал. Нам были нужны победы, но нам были нужны свежие знания и готовые специалисты-управленцы, которые будут работать на нас на совесть, охраняя южные границы от набегов кханов, кхмеров, тайцев, тхаев, лао и горных тайцев и кхмеров, эти вообще особняком стоят.

Великий учитель Кун-цзы заповедовал нам человеколюбие и любовь к родственникам и сородичам, сыновнюю почтительность к родителям и предкам; уважение к старшим и подчинение им; честность и искренность; постоянное стремление к внутреннему самоусовершенствованию, вежливость. Нарушение одного из этих элементов нарушало гармонию и вызывало применение силы, которая не всегда является необходимым условием для управления территорией.

Любить нужно не только родственников, но и тех, кто становился другом на какое-то время и здесь нужно очень точно чувствовать, когда определённое время заканчивается, и близкий друг вдруг превратится в злейшего врага. Поэтому и к друзьям такого рода лучше не поворачиваться спиной, а под рукой всегда должен находиться острый нож, восток — дело тонкое.

Торжественный ужин прошел хорошо. Я преднамеренно опоздал на него на полчаса. Хотел заставить всех подождать и поволноваться мыслями о том, что могло заставить меня опоздать. По натуре я человек пунктуальный и не люблю людей, которые заставляют кого-то ждать, как высокопоставленных людей, так и людей подчинённых. Точность — это вежливость императоров. Императоров за это чтут и прощают им вынужденное опоздание, а когда это становится правилом, то и исполнение указаний императора становится таким же необязательным элементом, как и точность.

Южная кухня отличается преобладанием мяса пресмыкающихся и гавкающе-мяукающих. Южане даже гордятся своими экзотическими блюдами с названиями "битва дракона с тигром" из гадюки и кошки. Мы, северяне, к этому относимся несколько с предубеждением и предполагаем, что наступит такое время, когда южан будут третировать за это блюдо как за нарушение этических норм и живодерство.

Для моего стола готовил мой персональный повар, и стол мой стоял несколько в стороне от столиков поверженной знати.

Я поднял тост за наших новых соратников и верных слуг императора. От имени последнего преподнес дорогие подарки гостям, получив ответные подношения для себя самого и для императора.

Сам факт обмена подарками и вся его церемония скрупулезно записывались писцами и были равны вручению верительных грамот о верноподданичестве на виду у большого количества свидетелей и вассалов.

Бывшие сюзерены превратились в вассалов более могущественного сюзерена, и вассалы тоже стали его вассалами, сохраняя прежнюю подчиненность. Многие вассалы хотели бы стать напрямую вассалами императора, но тогда это нарушило бы ту стройную систему, которая была выстроена до нашего прихода.

Если кто-то думает, что перестройка или революция способны совершить чудеса, то он глубоко заблуждается. Все это ведет к новым потрясениям и жертвам раскола некогда существовавшей общности на новые общности, которые осмелились разрушить мощное целое в период безвластия. Берем самый простой пример. Армия — мощный организм, способный уничтожать даже более сильного противника и одерживать победы. Разбиваем армию на три дивизии, а каждую дивизию на три бригады. Получилось девять бригад. Под единым командованием они будут составлять армию, а без единого руководства будут всего лишь девять самостоятельных, но не способных поодиночке разбить противостоящую им армию. Даже хоккейная команда побеждает тогда, когда все играют по одному плану и в одни ворота. Если каждый будет играть так, как он может, не слушая тренера, то это будет не команда, а так, шарага, вышедшая на лёд покрасоваться новенькой формой.

Нужно ещё учесть, что никакие революции снизу не делаются. Снизу начинается мятеж или бунт, а он всегда бывает бессмысленный и беспощадный. Все революции происходят сверху. То царя кто-нибудь из офицеров табакеркой в висок стукнет, то царица прикажет взять под стражу своего царственного муженька и придушить его офицерским шарфом. И даже после этого никакие реформы с бухты-барахты не делаются. Сначала раздают чины и ордена, потом возвращают опальных сановников и меняют их на прежних фаворитов. То есть, все ранее занятые места оказываются снова занятыми, только таблички в присутственных местах поменяли, и пошла жизнь такая же, какая она была и до этого.

Я слушал славословия и выступления придворных поэтов и удовлетворенно кивал головой от идиллии, царившей на приеме с поверженной элитой нескольких княжеств. Нет, не так, не с поверженной элитой, а с настоящей элитой поверженных княжеств. Элита не оказалась поверженной.

Выступал поэт Цао Цзыцзянь, младший брат одного из царственных князей. Очень толковый молодой человек. Как говорили лазутчики, его отец Цао Цао очень гордился своим сыном и хотел передать ему свой трон, хотя трон должен был наследовать старший сын Цао Пи. Но вот внезапно Цао Цао умер и на трон взошел Цао Пи, начавший жестоко мстить своему младшему брату за его близость к отцу и трону. Наш приход спас Цао Пи. Нужно будет приблизить его к себе и спасти для империи одного из самых многообещающих поэтов. Князей можно сделать сколько угодно, а поэты появляются не так часто на небосклоне благополучных царств.

Варят бобы, -

Стебли горят под котлом.

Плачут бобы:

"Связаны все мы родством!

Корень один!

Можно ли мучить родню?

Не торопитесь

Нас предавать огню!"

Как все точно сказано. Все мы дети одного корня, но одни из нас вершки, а другие — корешки. Кто-то идет в пищу, а кем-то топят очаг, чтобы сварить эти вершки. И кто-то из небожителей всем руководит и потребляет всё это себе в пищу.

Возможно, что это Гуаньди — бог войны и богатства, покровитель всех чиновников. А, возможно, это Жу Шоу — бог осени. Или Лэйгун — бог грома. У него тело дракона, человечья голова, и он колотит по своему животу, как по барабану. Нет, всё это идет от Паньгу — первопредка, рождённого от животворных сил Вселенной инь и ян. Когда он родился, вся Вселенная представляла собой куриное яйцо. И всем этим заправляет Юйди — верховный владыка, которому подчиняется вся вселенная: небеса, земля и подземный мир, все божества и духи.

— Подойди сюда, юноша, — сказал я, — твои стихи хороши, и они достойны звучать при дворе императора. С сегодняшнего дня ты поселяешься в моем дворце, а скоро мы поедем в столицу, где ты будешь прославлять имя и подвиги нашего императора.

Я видел, как потемнело лицо его старшего брата Цао Пи. Он бы не остановился перед уничтожением таланта. Такие люди опасны, но и без них тоже нельзя. Они имеют опасное качество избирать своими жертвами самых талантливых и способных людей. Их нужно держать в узде и выдергивать из их пасти полновесные рубины.

Я встал из-за стола, попрощался с гостями и пошёл в свой кабинет, чтобы немного поработать, но вдруг у меня закружилась голова, и я стал падать.

Очнулся я от того, что почувствовал, как меня куда-то несут, и открыл глаза.

— Ну, и напугал же ты нас, парень, — сказал Глеб Владимирович, — а заснул ты так крепко, что тебя из пушки не разбудишь, и на каком языке ты говорил?

Воспитание

Происшествие с собакой сделало меня лидером нашей маленькой компании и привлекло ко мне внимание преподавателей и воспитателей.

Было установлено, что я говорил на мандаринском диалекте китайского языка. Это язык Северного Китая, который китайцы сами называли как гуаньхуа. Иероглиф гуань обозначает мандарин, а хуа — это язык, не физический, а способ общения, такой же, как и русский язык. В Китае великое множество языков и единение Китая произошло только лишь потому, что повсеместно стал насаждаться общий для всех язык — путунхуа. Общим языком был избран мандаринский язык. Когда единое государство подходит к своему закату, все входящие в него части начинают вспоминать свои исконные языки и насаждать их в повседневную жизнь, закрывая для себя и для своих детей окно в большую жизнь, переселяясь в современные пещеры, оборудованные по последнему слову развития цивилизации и урча на языках, носителями которых являются две-три тысячи человек. Молодежь бежит с такой родины, ослабляя как её, так и то государство, за счет которого они стали принадлежать к числу великих мира сего. А затем начинают рушиться гиганты, погребая под своими обломками тех, кто эту глыбу и разрушил. Из всех них остаётся только exotica типа острова Мальта или микрогосударств Западной Европы.

Но тогда я этого ничего не знал и, когда мне читали тексты на китайском языке, чувствовал, что это мне знакомо, но моих нынешних знаний не хватало для того, чтобы уяснить это самому и объяснить кому-то. В конце концов, был сделан вывод о том, что мне приснился какой-то сон, который совершенно не имеет никакого отношения к китайскому языку, о чем мне сказал Глеб Владимирович, но я-то чувствовал, что был далеко отсюда и занимал большую и важную должность.

Первую половину дня мы занимались иностранными языками, а вторая половина дня отводилась на ролевые игры и воспитание. Как в армии. До обеда занятия по программе, после обеда стрелковые и иные тренировки, а также политико-воспитательная работа.

Так как мы были уже взрослыми, то с нами занимались и изучением оружия, которое было по силам для наших маленьких организмов. У каждого из нас был свой пистолет Beretta 950 Jetfire, выпуска 1952 года, 22 калибр, 5,6 мм. Это запасное оружие секретных агентов или офицеров полиции, на самый крайний случай. Весит всего лишь триста граммов. Неплохо стреляет на двадцать пять метров, но наилучшие результаты достигаются при стрельбе в упор. Хитрость этого пистолета была еще и в том, что его можно было зарядить и без дергания затвора на себя. Нажав на кнопку, мы освобождали ствол, он поднимался, туда вставлялся патрон и затем ствол ставился на место в готовности к стрельбе. Представьте себе, какая была у нас гордость при обладании оружием. У девчонок гордости было не меньше, чем у мальчишек. Мы должны были подойти почти вплотную к объекту поражения, который ничего не должен заподозрить от приближающегося ребенка, и всадить ему несколько пуль в живот в те точки, которые вызывают смерть. На манекенах они были отмечены красными точками и прямо на уровне наших голов. Мы с азартом стреляли, совершенно не представляя, что мы будем делать, когда нам придется стрелять по живым людям. Но если есть механический навык и умение обращаться с оружием, то преодолеть моральный барьер несколько легче, потому что ты готов к тому, чтобы совершить подвиг за свою родину, то есть выполнить то, что тебе прикажут. А приказы, как известно, обсуждению не подлежат.

Второй вид подготовки — физическое воздействие на противника. Мы должны были драться друг с другом. С чего, зачем, мы не должны были рассуждать, а должны были дубасить друг друга, нанося противнику физическое поражение. Из всех защитных средств были только толстые кожаные перчатки, совершенно не похожие на те, которые используются боксерами.

Инструктор поставил меня и Рабича в одну пару. Мы стояли друг перед другом и не знали, что нам делать. За что его колотить? Те же мысли были и у него.

— Котек, Рабич, — кричал инструктор, — вы что как зайцы на полянке? Рабич, врежь этому умнику по морде, чтобы он умылся кровавыми соплями. Посмотри, он трясется от страха. Ты его победишь, я за тебя болею.

Вокруг смеялись ребята, и смех их был нервным, потому что после нас им придется драться друг с другом в этом спортзале. Девчонки настороженно помалкивали. Они будут драться отдельно от нас.

Мигнув Рабичу, я бросился на инструктора и стал наносить ему удары в область груди, куда мог достать. Подбежавший Рабич схватил его за ноги, и мы принялись бить опешившего инструктора. Очень скоро он пришел в себя и раскидал нас в стороны как щенят.

— Ну, волчонки, вы меня достали — злобно сказал инструктор и двинулся в мою сторону, натолкнувшись на стену ребят, вставших рядом со мной. Скопом мы бы его покалечили.

Инструктора от нас убрали, а с нами провели разъяснительные занятия и объяснили, что нужно делать в случае нападения на врага или защиты от него. Драки у нас стали получаться и в пылу азарта мы переходили допустимые грани, для чего с нами были опытные инструкторы и воспитатели. Из нас действительно получались хорошие волчата.

На лекциях нам рассказывали, откуда появляются дети и что означает повышенное внимание взрослых дядей или тетей к маленьким мальчикам или девочкам. Что движет взрослыми в отношении детей, как различить обыкновенное отношение к ребенку от сексуального. Мы этого не знали, да и в то время и взрослые в этом отношении были сущими детьми, отчего в стране нашей была пуританско-коммунистическая мораль во всем.

Периодически нас поодиночке вывозили в семьи коммунистов, вынужденных проживать в Советском Союзе, так как в своих странах они были преступниками, по которым плакали палачи.

Я ездил в семьи французов и иранских курдов, бывших офицеров Мустафы Барзани. Мы играли с их детьми, пока старшие обсуждали какие-то свои вопросы. Дети в компании намного быстрее учат язык, нежели ученики в классе. Способность к обучению заложена в людях генетически и все люди, начиная от взрослых и заканчивая маленькими детьми, делятся своими навыками и знаниями, обогащая этим себя. Те, у кого нос всегда вверху, оказываются самыми глупыми во всех вопросах.

Собственно говоря, во всем мире разговаривают короткими предложениями, это только в России пытаются разговаривать длинными предложениями на половину страницы, отчего слушающий нередко теряет нить повествования и перестает вообще прислушиваться к говорящему, или выискивая в потоке слов знакомые и интересующие его слова. Так и дети разговаривают конкретно, помогая жестами рук или красноречивыми взглядами. Главное — уловить суть мышления и понимания мира детьми, всё остальное вторичное и приходит с возрастом, а уровень мышления и понимания ребенка должен внешне оставаться на детском уровне.

Лишь потом, спустя годы, я узнал, что в Иране на советских штыках были созданы Демократическая Республика Азербайджан под руководством Джафара Пишевари и Мехабадская Республика во главе с Кази Мухаммедом и Мустафой Барзани. Обе республики просуществовали до 1946 года, пока советские войска не были выведены из Ирана.

С нашими девочками мы практически не общались. С чего бы это мальчишки играли с девочками? У них свои интересы, а у нас свои. Хотя, мне нравилась одна девочка с красивым псевдонимом Сулико.

Задание

В апреле 1957 года я был вывезен в Иран на выполнение настоящего задания. Со мной был полуслепой певец по фамилии Насими, и я как его поводырь. Нас забросили через сухопутную границу в провинции Хорасан темной ночью и всю ночь мы шли по пустынной дороге в сторону большого города, росшего на наших глазах на фоне гор.

Заброска это не от слова бросать. Просто нам показали место, где безопасно перейти границу, и мы ее перешли.

Насими перепевал стихи Руми-Мевлеви о свирели, которая только одна может спеть о душе человека и его судьбе:

Вы слышите свирели скорбный звук?

Она, как мы, страдает от разлук.

О чем грустит, о чем поет она?

Я со своим стволом разлучена.

Не потому ль вы плачете от боли,

Заслышав песню о моей недоле....

Загляни туда, где камыш растёт,

Мелодию ты зарослей послушай,

Вдохнуть коль сможешь в дудку ты

Вторую жизнь, раскроет пред тобой она

Истину величиной в целую жизнь.

Старый Иран совсем не похож на тот новый, который мы видим сегодня. Свободно одетые и свободные женщины, раскрепощенные мужчины, всегда одинаковые мальчишки и никакого засилья имамов и мулл, заглядывающих во все щели человеческого бытия.

Песни Насими нравились всем. Мы собирали плату за пение, иногда выходило по двадцать риалов, то есть два тумана, на которые мы могли покушать плова и выпить ароматного чая с наватом в чайхане и еще оставались деньги на завтрашний день.

Я первый раз был за границей и был как бы гражданином того государства, в котором находился. Везде были видны следы пребывания советских войск: замазанные краской названия улиц и лавок. Рядом с надписью: "Нан" была видна надпись "Хлеб". Были и другие примеры, но это русское слово "хлеб" роднило меня со страной и говорило о том, что я не на чужбине.

Выпроводив советских оккупантов и расправившись с мертворожденными советскими республиками в Иране, правительство с большим удовольствием бросилось в объятия инглизов (англичан), оставшихся в Иране для защиты интересов нефтяных компаний.

В селение Донгузхана (Свиная деревня) мы добрались на исходе седьмого дня пути. Там я был на правах племянника хозяина, пришедшего с оказией в гости к дяде. Наконец-то я выспался на лежанке в тени у дома и сытно поел домашней пищи. Сын хозяина сначала с опаской смотрел на меня, а потом мы разговорились, и стали вместе играть.

— Али, — спросил меня сын хозяина Реза, — почему у тебя голубые глаза и волосы намного светлее моих?

Вопрос был поставлен не в бровь, а в глаз. Мои учителя то ли не учли это, то ли им было всё равно, вернусь я или нет, но моя внешность несколько отличалась от внешности мальчиков в персидских селениях. Насими мне ничего не говорил, потому что он подслеповат и ничего этого не видел. Кроме того, я не мочился на корточках, как это делают все местные жители, и я не был обрезан.

Сейчас я прекрасно понимаю смысл анекдота, когда заброшенный в Германию американский агент на чистейшем немецком языке поинтересовался, где находится ближайшая пивная. Немец посмотрел на него и спросил: ты американский шпион? Шпион просто опешил и спросил, откуда он узнал. А немец так спокойно и говорит, что у них в Германии негры по утрам по картофельным полям не шляются.

Я был в положение того же негра и для меня было сделано всё, чтобы я провалился. А, возможно, это и было так задумано.

Я достаточно спокойно сказал Резе, что не знаю своего отца, он был каким-то русским офицером и что люди меня и так называют пэдаре сухте (бастард, дословно — сын сожженного отца). Но с муллой договоренность уже есть и по возвращению домой я сделаю все, что положено правоверному мусульманину.

Через день пришел офицер-инглиз и взял меня с собой как своего слугу. Сев в машину, офицер заговорил по-русски:

— Котек, сейчас мы поедем в одно место, где ты будешь прислуживать за столом. Твоя задача — разрядить пистолет офицера, который будет лежать рядом со мной на достархане.

Достархан (сервированный стол, обычно прямоугольной или квадратной, реже круглой, формы, высотой 30-35 см) был на окраине близлежащего города и был устроен вокруг огромной шелковицы. Там одновременно могло находится с десяток человек, но не было никого, кроме повара, который занимался приготовлением шашлыка и закуски. Офицер расплатился с ним и сказал, в какое примерно время можно будет приехать и убрать остатки пиршества.

— Котек, ты будешь подавать нам шашлык и зелень. Поливать воду на руки и подавать полотенце для утирания. Ты будешь подносить спичку для прикуривания сигарет и вообще будешь мальчиком на побегушках. Это понятно? Сейчас приедет офицер. Он вооружен американским пистолетом "Кольт". Когда мы подвыпьем, ты по моему сигналу достанешь из пистолета магазин с патронами и спрячешь его под ковром. Всё понял?

Я утвердительно кивнул головой. Как хорошо, что рядом с тобой находится наш человек, пусть даже в чужой военной форме.

Офицер, старший лейтенант шахской гвардии приехал минут через десять. Умыв руки и лицо, два друга расположились на достархане и выпили водки "Московская" из бутылки с засургученным горлышком, которую открывал сам инглиз. Я подносил шашлыки и овощи с зеленью, готовил черный чай, заваривая его по наитию, так как чая выпито было немало, как и водки.

Наконец, инглиз махнул мне рукой, чтобы я что-то принес или убрал, и я стал прибирать уже съеденное, приблизившись к снятому поясному ремню нашего гостя. Толстая кожаная кобура желтого цвета скрывала только ствол пистолета, а рукоятка торчала снаружи. Нажав на кнопку на рукоятке, я тихонько извлек магазин с патронами и положил его под ковер на достархане. После этого я принес миску с жареным мясом и нарезанными крупными помидорами.

Я тихонько сидел в стороне и прислушивался к тому, что говорят взрослые.

— Господин Мухаммади, — говорил инглиз, — мне очень приятно принимать вас здесь как самого дорого гостя. Я хорошо знал вашего покойного отца, который был моим самым большим другом. Незадолго до своей смерти он говорил мне, что вы замените его на посту нашего помощника. Мы тоже видели ваши перспективы и помогали материально вашей семье, чтобы вы могли продолжать обучение в столичной военной академии шахской гвардии. Сейчас настало время, когда вы должны помочь нам.

По логике разговора, офицер должен был что-то ответить на предложение, но он молчал.

— Я понимаю, — продолжал инглиз, — что ваше молчание говорит о том, что вы согласны со всем мною сказанным и что у вас состоялся разговор с вашим отцом о том, что вы будете и дальше работать с нами, как и он. Кстати, ваш отец был большим другом Советского Союза, интересы которого я представляю здесь.

Последние слова вызвали очень сильное беспокойство офицера. Он схватился за свое оружие, но тут же опустил его.

— Вы уже разрядили мой пистолет? — спросил старший лейтенант Мухаммади. — Это всё ваш мальчик с голубыми глазами?

— Видите, как всё просто и как хорошо, что вы всё понимаете, — сказал инглиз, — давайте выпьем еще по рюмочке водки и продолжим разговор.

Они выпили водки и стали молча закусывать жареным мясом и овощами. Я залил чайники кипятком и подал на достархан чай. Иранский офицер посмотрел на меня и сказал:

— Вы далеко пойдете, молодой человек.

Я приложил руки к груди и скромно сказал:

— Моташаккерам, агаи сетване йекь (Спасибо, господин старший лейтенант).

— Немцы нам говорили, что советская разведка использует младенцев, — сказал Мохаммади инглизу, — но никто из нас не верил в это. А сейчас мне приходится поверить немцам. Что же вы хотите от меня?

— Нам много не надо, — сказал инглиз. — Вы должны понимать, что мы не имеем никаких агрессивных намерений в отношении вашей страны. Присутствие наших войск во время большой войны было вызвано только тем, что Германия хотела использовать вас как плацдарм для нападения на СССР. Но опасность прошла, и мы вернулись домой. Сейчас в вашей стране остались инглизы, а скоро их сменят американцы. Они принесут демократию и голых женщин, а ваши муллы будут тайком и по ночам пробираться в мечети, чтобы тайно провести службу. Америка наш злейший враг, а в борьбе с врагом нужны хорошие друзья.

— Мне нужно всё это обдумать, — сказал старший лейтенант, — давайте встретимся завтра, и я дам вам исчерпывающий ответ.

На том и порешили.

Утром примчался инглиз.

— Старший лейтенант застрелился, — сообщил он мне, — собирайся, поедешь домой. Я постараюсь подвезти тебя ближе к границе. Если что-то случится, беги один и старайся идти к границе ночью. Там тебя уже ждут.

Инглиз достал из кармана блестящий никелированный контейнер, очень похожий на "кремлевскую таблетку" на тоненькой леске. Петельку на леске инглиз надел мне на зуб и заставил проглотить "таблетку" с глубоким вдохом и глотком теплой воды. Не с первой попытки, но все-таки контейнер проскочил внутрь моего организма и дернул за леску, показывая, что он остановился.

— Смотри, Котек, — сказал инглиз, — там очень важные данные, которые не должны попасть в чужие руки. Если убежать не удастся, вытяни контейнер и спрячь в грязи и никому не говори, что у тебя что-то было. Возьми свою "береттку", может, где-то и поможет. Пойдешь в обход города Лютфабада. На окраине города огороды, а конец огородов — это граница. Будешь ориентироваться на наблюдательные вышки. Ляжешь на землю и увидишь их на фоне неба. Вышки только на советской территории. Второй ориентир — железная дорога. Она на советской территории и в полукилометре от границы. Когда тебя приведут к офицеру, скажи ему, чтобы он сообщил в штаб слово "Шираз".

В сорока километрах от границы инглиз остановился, дал мне кусок хлеба, воду в бутылке из тыквы и показал пальцем направление движения.

— Старайся никому не попадаться на глаза, — сказал он, — все эти глаза работают на шахскую службу безопасности. Постарайся добраться до наших, сынок, — он хлопнул дверцей машины и покатил назад, отчаянно пыля иранской пылью.

Вам никогда не доводилось остаться где-нибудь в чистом поле на чужбине с куском хлеба и бутылочкой воды под азиатским солнцем, сжигающим всё, что встречается у него на виду? А представьте себе то же самое. И представьте, что вам еще нет и семи лет, а у вас в кармане дамский пистолет и вы выполняете секретное и ответственное задание. Я не знаю, каким местом думали наши руководители, но было во всём этом нечто неестественное. Мы все были сталинскими орлятами, готовыми с пулеметом в руках встретить страшного врага и защитить свою родину, потому что взрослые были перебиты Сталиным, а самые инициативные посажены в тюрьмы.

Через несколько километров пути я увидел в стороне от дороги чью-то могилку с небольшим мазаром наверху. Большие мазары ставят шейхам и вообще святым, чтобы путники могли совершить намаз и вознести хвалу Аллаху, а маленькие мазары посещаются только в дни праздников и теми, кому не совсем хорошо на этой бренной земле.

Я спрятался в этот мазар, защитив себя от солнца и получив хороший отдых. Главное — хорошенько поспать в тени и под дуновение легкого ветерка до наступления темноты, потому что путь предстоит неблизкий.

Детский организм засыпает быстро, но я еще применил способ аутогенной тренировки, представив себе море, которое никогда не видел, но по рассказам это было огромное поле воды, которое переливается на солнце, а морской ветер — бриз — очень полезен для организма и вылечивает болезни.

Я закрыл глаза и увидел красные пятнышки, которые стали превращаться в одно большое черное пятно. Я стал падать, но был подхвачен своими телохранителями.

— Врача к господину маршалу, — закричал церемониймейстер.

Этот крик был сигналом, по которому охрана закрыла все двери и встала с копьями и с луками, чтобы никто не мог безнаказанно покинуть помещение, где проходили торжества. После этого все присутствующие встали на колени и стали читать молитвы о моем выздоровлении, потому что каждый из них мог быть отравителем. Вернее, не сам бы он отравил меня, а его доверенные люди, которые работали на кухне и были в прислуге. Достаточно отравить чай в одной чашке или набросать яд в сахарную пудру, в которой вываливается вареное сало, придавая ему не свойственный жиру вкус. Еще легче добавить яд в карамелизированные яблоки, нанизанные на тонкую бамбуковую палочку по типу восточного кебаба.

— Командующий Сэ, — доложил начальник охраны, — прибыл Вэй ишэн (врач Вэй).

Я кивнул головой, как бы говоря, что согласен с кандидатурой врача.

Врач Вэй с поклоном принялся колдовать надо мной, щупая мои руки, заглядывая в глаза, нажимая пальцами на какие-то точки, а затем при помощи треугольного ножа он отворил кровь на моей левой руке. Я с интересом смотрел на все эти манипуляции.

Врач Вэй капнул капельку моей крови на тонкую пластинку из стекла, которое было очень редким в то время, и размазал её при помощи деревянной лопатки. Затем он внимательно посмотрел на кровь на просвет, еще более внимательно посмотрел через линзу из горного хрусталя и присел рядом с моей постелью:

— Командующий Сэ, вы очень утомились. Вам нужен отдых, прогулки по свежему воздуху, хорошее вино перед едой и будет лучше, если вы полюбите красавицу, которая потом может стать вам прекрасной женой. Если вы не собираетесь в ближайшее время создавать семью, то любовные игры будут иметь самое эффективное целительное воздействие.

Получив положенное вознаграждение, врач откланялся, а охрана отошла от дверей и окон дворца. Но больше всех радовались гости, которым удалось избежать процедур по поиску злоумышленников. Не получилось в этот раз, получится в другой.

Врачебный диагноз тайной не стал. Каждый день мне представляли знаменитых красавиц, на которых должен упасть мой начальствующий глаз, а родственники девушки должны получить определенные преференции по сравнению с другими княжествами, и по-другому быть не могло, иначе бы нарушилось система противовесов в империи. Всё там висело на взятках, кумовстве и фаворитизме. Вышиби одно звено, и сразу начнутся всякие революции и перестройки. А звено вышибить может только тот, кто эти звенья сам и создавал. Получается, что разрушением системы правитель сам вышибает из-под себя табуретку, на которой он твердо стоял.

На седьмой день ко мне привели красавицу Мэй Ли (Прекрасная слива). Она играла на древнейшем музыкальном инструменте — гуслях под названием сэ. Гусли во всем мире очень просты, а в Китае они были самыми первыми. Мудрые китайцы брали обыкновенную прямоугольную доску и на нее натягивали пять шелковых струн. Когда мастерство музыкантов выросло вместе с величием Китая, число струн увеличилось до семи. Сначала сэ стоял прямо на полу, а музыкант играл, стоя на коленях, но потом, по моей инициативе, для сэ сделали ножки, и музыкант играл, лишь склонив голову перед повелителем.

Мэй Ли играла о чем-то далеком, красивом и тревожном, и сила ее музыки притягивала меня к ней. Она единственная, кто остановил мою хандру и побудил к дальнейшей активной деятельности. Я начал объезды покоренных княжеств, на ходу исправляя всё то, что не соответствует интересам нашей империи. Я вершил суд над подданными князей, показывая, что самой высокой властью является власть императора.

Окруженный всеобщим вниманием и раболепием, красотой женщины и завораживающей музыкой, я потерял бдительность и выпустил бразды управления собственной безопасностью. Я не обращал внимания на то, что начальник моей охраны носил перстни с большими драгоценными камнями, его доспехи стали позолоченными и что число наложниц в его гареме выросло до двадцати семи. Он был с потрохами перекуплен князьями Яо и Ци, замышлявшими создать новую империю из завоеванных княжеств.

Когда человек начинает думать, что он мудрее всех мудрецов, это означает, что ум его ослаб настолько, что он становится похожим на пятилетнего ребенка, считающего, что весь мир — это его нянька и несколько слуг, помогающих кататься на деревянном коне.

Я сидел и слушал музыку Мэй Ли, прикрыв от удовольствия глаза, как вдруг в музыке я услышал топот множества копыт, а вбежавший в покои начальник охраны попытался меня убить. Зато красавица Мэй Ли куда-то незаметно исчезла.

Мои воинские навыки дремали, но не спали. Я дал отпор бывшему первому телохранителю и под охраной трех верных слуг выбрался из замка, уже окруженного мятежниками.

Я мчался к своему войску, которое томилось в бездействии на границе.

— Ничего, мои верные воины, — думал я, — скоро ваше ожидание закончится, вы наполните ваши карманы золотом и драгоценными камнями, а ваши мечи допьяна напьются вероломной крови.

Первую ночь мы ночевали в стороне от дороги. Я спал, тревожно прислушиваясь к ночным шумам, в готовности вскочить и обнажить свой меч. Вышедший из лесной чащи лев неслышно подошел ко мне, обдал своим горячим дыханием и лизнул шершавым языком по лицу.

Я открыл глаза и увидел над собой огромную морду, которая могла принадлежать любому дикому животному, но вот глаза, ласковые и преданные, выдавали в ней собаку. Это был среднеазиатский алабай. Огромная собака, которая охраняет хозяина и пасет вместе с ним скот, отрабатывая получаемую от хозяина еду.

Я протянул руку и погладил собаку по морде. Она была примерно моего роста и весила ничуть не меньше, чем я. Я не представлял для нее никакой опасности, и она относилась ко мне как к человеческому детенышу.

Снаружи раздался свист, и собака исчезла также внезапно, как и появилась.

Я выглянул из мазара и увидел чабана с мальчишкой, которые гнали небольшую отару, голов сорок-пятьдесят овец в ту сторону, в какую нужно идти и мне.

Я вышел наружу и поросился идти вместе с ними, так как остался один и разыскиваю своих родственников, которые живут недалеко от границы.

Два дня мы шли в сторону города Лютфабада, а потом я "потерялся", так как заметил советские наблюдательные вышки и видел дым паровозов на железной дороге. До моего дома мне оставался один шаг.

В Средней Азии вечер очень короткий. Сначала наступают сумерки, которые сменяются глубокой ночью, как будто кто-то выключает электрическое освещение.

Я шел по окраине пригорода, вдоль огородов с овощами и арбузами, как вдруг сзади раздался голос:

— Стой, ту куда идешь?

Меня преследовал неизвестно откуда взявшийся жандарм пограничной стражи с огромной винтовкой "Брно" на плече. Оглянувшись по сторонам, он бросил винтовку на землю и пошел ко мне со слащавой улыбкой, на ходу расстегивая брюки с огромной мотней.

В чём суть дела, я уже понимал. Нам, как взрослым, рассказывали о домогательствах взрослых к детям. Когда до жандарма оставалось не более пяти шагов, я достал пистолет и семь раз выстрелили в живот извращенцу. Он упал и затих. Выстрелы только мне казались громкими, а на самом деле их никто не слышал, потому что звук выстрела из оружия калибра 5,6 мм никогда не бывает громким.

Советская пограничная застава находилась всего лишь в трехстах метрах от границы, и меня быстро заметил часовой по заставе.

Два солдата в зеленых погонах выскочили из небольшого деревянного домика и побежали ко мне, но я и не думал убегать от них.

— Пацаненок, товарищ командир, — доложили они вышедшему из казармы офицеру в хлопчатобумажной форме и золотых погонах.

— Эсме шома чист? (Как тебя зовут?) — спросил меня офицер на фарси.

— Это не так важно, — сказал я по-русски. — Срочно доложите обо мне в штаб и передайте слово "Шираз".

Мои слова были громом среди ясного неба для пограничников. Нарушителей границы они видали разных, но только не таких, как я.

Меня заперли в какую-то вонючую комнату и принесли чашку с едой, что-то среднее между кашей и супом. Голод не тетка и я съел все без остатка.

— Что, буржуйские-то харчи не такие вкусные, как наши? — спросил меня охранявший солдатик и сам засмеялся своему вопросу.

Я не стал с ним разговаривать и улёгся спать.

На следующий день к обеду приехали два офицера из штаба отряда. Когда они вышли из "эмки", то они были покрыты тонким слоем пыли, как будто работали где-то на пылевой мельнице.

Меня привели в канцелярию заставы и выгнали всех посторонних.

Один из офицеров на фарси спросил меня, кто приказал мне передать слово "Шираз".

Я ответил по-русски, что не буду отвечать на этот вопрос, и вообще буду разговаривать только с теми, кого я знаю лично.

Офицеры были тёртыми калачами и стали наседать на меня, обвиняя меня в том, что я иностранный шпион и что заброшен сюда фашистами, требовали от меня нарисовать мой маршрут движения к границе, где мои явки в советском тылу, кто связник и какие пароли. Один из них замахнулся на меня, но я вытащил из кармана свою "беретту" и сказал, что шлепну его как того жандарма, который попытался снимать штаны рядом со мной. После этого я положил пистолет на стол и сказал, что устал и буду ждать тех, кого знаю лично.

Меня отправили под конвоем в арестантскую. Уходя, я слышал, как офицеры кричали на начальника заставы матом, что он не произвел мой личный досмотр и что я был вооружен пистолетом.

Ещё через час мне завязали глаза и посадили в машину, на которой меня отвезли в пограничный отряд, расположенный в ста сорока километрах от столицы Советской Туркмении.

Арестантская комната в пограничном отряде такая же вонючая, только размером побольше, а еда такая же, как и на заставе: супчик из сушеной картошки и моркови.

Мою одежду забрали для осмотра, а меня переодели в какую-то огромную одежду полувоенного образца.

Еще через два часа меня повели в баню. Там меня ждал парикмахер, который подстриг меня по моде того времени, практически налысо с чёлочкой (чубчиком) спереди. Затем меня помыли и попарили в парилке, а на выходе переодели в форму-матроску: короткие чёрные штанишки на помочах, рубашка с полосатым гюйсом и бескозырку с ленточками и надписью золотыми буквами "Моряк". Одним словом, чучело чучелом.

— А что, другого ничего не было в магазинах? — спросил я.

А другого ничего тогда в магазинах не было, это и то достали из-под прилавка. Магазинщик припрятал костюмчик для своих родственников, но пришел сарбаз-башлык и пришлось всё отдать ему.

Два офицера, которые привезли меня в отряд, на той же "эмке" повезли меня в Ашхабад.

— Где мой пистолет? — спросил я.

— В пакете, — как-то нехотя ответил офицер, знавший фарси. — А ты откуда знаешь иностранный язык? — спросил он.

— От верблюда, — сказал я на фарси, и мы все вместе засмеялись. Вместе с этим смехом я понял, что я уже дома.

В управлении пограничного округа ждал Глеб Владимирович, встретивший меня как родного. Ему я и сообщил о контейнере, который привязан к моему зубу. Вызванный доктор извлек "кремлевскую таблетку" и передал ее самому главному офицеру — генералу с красными лампасами. Обошлось без рыганья, зато я сейчас мог кушать все, что угодно.

В тот же день на военном самолете мы прилетели в Москву и на машине приехали в наше логово. Первая моя командировка завершилась.

Возвращение на круги своя

1957 год оказался богат на события. О многих мы тогда не знали и только через много лет после приоткрытия газетной информации мы можем себе представить, почему всё делалось так, а не иначе.

Были восстановлены автономии балкарского, чеченского, ингушского, калмыцкого и карачаевского народов, упразднённые в 1943-1944 годах с депортацией народов в Среднюю Азию. Этим народам разрешено вернуться на Кавказ.

В этом же году окончательно подавлен Венгерский мятеж и отменены военно-полевые суды.

Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв стал дважды Героем Социалистического Труда за освоение целины.

ЦК Компартии Китая принял "Указания о движении за упорядочение стиля работы", утвердившие переход партии к "китайским методам" строительства социализма на основе идей Мао Цзэдуна и "ликвидацию явлений бюрократизма, сектантства, отрыва от масс".

Президиум ЦК КПСС сместил Н. С. Хрущёва с поста Первого секретаря ЦК, в руководстве страны возник раскол, а затем Пленум ЦК отменил решение о смещении Н. С. Хрущёва с поста Первого секретаря ЦК.

В Москве прошел VI международный фестиваль молодёжи и студентов. На него приехали 34 тысячи юношей и девушек из 131 страны мира. Разбавили русскую кровушку кровями всех стран мира, сделали инъекцию демократии в систему социализма.

В новых московских районах Черёмушки и Кузьминки были возведены первые кварталы панельных домов.

Смещён министр обороны, член Президиума ЦК КПСС Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

СССР запустил космический аппарат "Спутник-2" с собакой Лайкой на борту.

Городу Чкалов возвращено историческое название Оренбург, Чкаловская область снова переименована в Оренбургскую область.

Переведена на русский язык и вышла в продажу повесть А. Линдгрен "Малыш и Карлсон, который живёт на крыше".

Была решена и наша судьба. Оказалось, что мы входили в отдел "Ф" 1-го (Разведывательного) управления НКГБ СССР, который возглавлял Павел Судоплатов. В 1953 году генерал-лейтенант Судоплатов был арестован как "пособник Берии" по обвинению в заговоре. Он талантливо симулировал помешательство и находился в Ленинградской специальной психиатрической больнице, но, вероятно, скоро его признают здоровым и будут судить. А нас, как осколки сталинизма, выкинут на свалку истории.

В июле 1957 года нас расформировали и отправили по домам.

Перед отправкой с нами беседовали врачи, типа как последний медицинский осмотр. На осмотре присутствовали и наши непосредственные руководители.

— Котек, — как-то проникновенно спросил меня Глеб Владимирович, — почему в твоем пистолете остался только один патрон?

Я и сам не знал, сколько раз я выстрелил в жандарма, поэтому и ответил так неопределенно:

— На всякий случай.

Анализируя это всё сейчас, я представляю, как это было понято моими руководителями. Мальчик оставил последний патрон для себя. С одной стороны, это понятно, а с другой стороны — всякий ли пустит себе пулю в лоб? Если тебе предстоит попасть в руки изуверов, к числу которых мы прекрасно понимаем, кого можно относить, то лучше действительно пустить себе пулю в лоб, потому что смерть твоя неминуема, причем в муках, которые воспеваются с детства представителями этой группы людей, называющих себя самыми мирными людьми во всем мире.

— Ты правильно сделал, Котек, — сказал Глеб Владимирович, — мы получили данные о том, на следующее утро было найдено тело жандарма со спущенными штанами. Следствие посчитало, что он пал жертвой со стороны родственников маленьких мальчиков, которых изнасиловал.

— А что я принес в контейнере? — спросил я.

— Тебе это так интересно? — рассмеялся мой руководитель. — Запомни, любопытной Варваре в дверях нос оторвали.

— Получается, что если бы этот контейнер пропал, то ничего страшного и не произошло? — спросил я.

Глеб Владимирович глубоко задумался, а потом сказал:

— Принесенная тобой информация крайне важна и сейчас, но никто не должен знать, что это за информация и кто её знает.

Я улыбнулся и сказал:

— Наверное, инглиз за неё получит орден?

— Обязательно получит, — обрадовано сказал мой руководитель, не понимая, что он уже попал в поставленную мною мышеловку.

— А я орден получу? — как можно невиннее спросил я.

Оп-па, а вот этот вопрос на всех уровнях даже и не обсуждался.

— Понимаешь ли, Котек, — протяжно и расстановкой начал говорить Глеб Владимирович, обдумывая каждое слово, — вопросы награждения относятся к компетенции самого высшего руководства, и оно решает, кто достоин награждения орденом или медалью. Так что будем ждать.

Правильно мой отец говорил, сидя за бутылкой с другими фронтовиками:

— Кому ордена и медали, а нам с тобой ни хера не дали.

А отец мой был на фронте с 1941 по 1945 год и имеет медали "За оборону Советского Заполярья", советскую и польскую медали "За Варшаву", а вот наград за совершение подвигов не было. Да и потом, когда уже и я служил, то во всей армии и до сегодняшнего дня существует такой же принцип отличия военнослужащих за службу: "Кому ордена и медали, а нам с тобой ничего не дали". Цари следили, чтобы офицеры не оставались без отличий за свою службу, но и это им не помогло, когда началась революция, то те же офицеры, присягавшие царю, палец о палец не ударили, чтобы спасти его. Однако, всё равно приятно показать, что не зря человек служил Царю и Отечеству.

Затем Глеб Владимирович вышел и со мной остался один врач.

— Смотри сюда, — строго сказал он, — и не моргай.

Он достал из кармана блестящий золотом кругляшок на цепочке с профильным изображением адмирала Нахимова и стал качать им как маятником перед моими глазами.

— Сейчас я тебе скажу слово: "замри" и ты все забудешь. Ты будешь прежним мальчиком по имени Андрей. Ты никогда не вспомнишь о том, что ты здесь видел, и никогда не будешь вспоминать об этом. Когда будет нужно, к тебе придёт человек и скажет слово: "отомри", тогда ты снова будешь тем, кем был до этого здесь. Итак, я считаю: раз, два, три, замри! Ну, что же, состояние здоровья в вас нормальное и в дальнейшем лечении вы не нуждаетесь, молодой человек.

Врач что-то записал в истории болезни, улыбнулся и сказал:

— Можете ехать домой, остался последний месяц лета, а первого сентября в школу.

За мной зашел какой-то незнакомый мужчина, мы вышли на улицу и сели в машину. Я с интересом рассматривал дорогу, по которой мы ехали в большой город.

— Это Москва, — сказал мужчина. — Ты здесь был в детском пансионате и долечивал свою поломанную ногу. Всё получилось хорошо и скоро ты увидишь свою маму, с которой поедешь домой.

Примерно через полчаса езды мы приехали на вокзал, и я увидел маму в черном пиджаке и черной юбке, а на голове у нее был повязан светло-желтый платок с красными цветами.

Я побежал к ней, уткнулся в её подол и был так рад, что скоро увижу папу, брата, наш дом, нашу одну комнату, в которой мы жили всей семьей, и мне казалось, что ничего лучшего быть не может.

Из Москвы мы ехали на поезде в плацкартном вагоне, просторном, наполненном разными людьми, сидящими и лежащими на всех полках. Как только мы тронулись в путь, все сразу достали свои узелки и свертки и начали подкрепляться перед ночью дороги.

Подкрепились и мы с мамой. Я ел московские продукты, купленные мамой на станции, и думал, что никогда не ел ничего вкуснее, хотя где-то в глубине подсознания мне казалось, что я ел намного лучше и вкуснее.

Мама уложила меня спать к стенке на нижней полке и о чем-то вполголоса переговаривалась с соседкой, тоже уложившей свою дочку спать. Неспешный стук колес не только убаюкивал, но и раскладывал по полкам всё, что говорили женщины.

— Моя после травмы стала такой серьезной, как будто постарела лет на двадцать, — говорила соседка. — По всем вопросам стала говорить степенно, сама научилась читать и читала всё подряд, потом рисовала, а потом стала петь хорошо. Доктора с больницы её всё время наблюдали и предложили полечить в профилактории, так как есть какие-то небольшие отклонения в её развитии. Коррекционный пансионат, и подписку с нас взяли, чтобы мы никому не говорили о гениальности нашего ребенка. А вот недавно вызвали и сказали, что ребенок выздоровел и его можно забирать домой, а потом отправлять в нормальную школу. И что ты думаешь, ребенок совершенно такой, каким был после того, как она с крыши свалилась.

— А мой под машину попал. Две недели без сознания валялся, — рассказывала мама. — Я всё время рядом с ним сидела, кормила его с ложечки. Потом очнулся, как будто с далекой прогулки пришел. Я ему всё календарь читала, а он его взял и от корки до корки выучил. Нам тоже сказали, что это последствия сотрясения мозга и что его тоже этой коррекции подвергнут, чтобы был таким же, как и все. А ты не знаешь, где это коррекционный санаторий находится?

— Не знаю, — сказала соседка, — её у нас прямо на вокзале забрали и на вокзал привезли.

— И нас так же, — сказала мама, — а они, вероятно, в разных местах были, друг друга не знают.

— Наверное, так и есть, — сказала женщина и они стали укладываться спать.

Я лежал и думал о девочке, лежащей на противоположной полке, прижатой к стене своей матерью. Было у меня ощущение, что я её знаю, но откуда я её знаю?

Отряд убийц проскакал по дороге, не заметив нас. Костёр уже не горел, но горячие уголья грели нас. Если наемники нас не найдут, они начнут искать в лесу и нам нужно уходить. При тусклом свете я написал приказ о начале карательной экспедиции против покоренных княжеств и отправил двух спутников с приказом вперёд. Кто-то из них обязательно дойдет до командующего моим штабом и тот начнет военные действия, направленные на восстановление имперской подчиненности покоренных княжеств и поиску своего маршала.

Я оставался один в лесу. Не пристало мне переодеваться в одежду простолюдина и скрываться от своих убийц. Можно было выйти на дорогу и двигаться открыто, но это было бы глупо, потому что была высока вероятность погибнуть от рук простых грабителей. Можно было пробираться сквозь заросли, минуя дорогу, но тогда моя одежда была бы совсем рваная и любой высокопоставленный проезжий не преминул оскорбить или убить грязного бродягу. А я полномочный представитель нашего императора и должен находиться на высоте положения.

На третий день на поляну выскочили несколько всадников из числа людей князей покоренных княжеств. Я крепко сжал в руках свой меч, готовясь вступить в последнюю в моей жизни схватку. Но всадники быстро спешились, подбежали ко мне и стали на колени положив перед собой свои мечи.

— Господин, — наперебой говорили они, — нас послали убить вас, но мы хотели предупредить о грозящей опасности и не нашли вас, зато мы видели, как ваше войско движется сюда и поскакали к вам, чтобы быть вестниками об этом. Мы готовы показать на тех, кто замышлял злой умысел против вас и нашего горячо любимого императора.

Верить таким людям нельзя. Они всегда летят по ветру и им неважно, кто нанимает их, они всегда идут по острию ножа, пытаясь получить выгоду с той и другой стороны. Такие убийцы получают заказ, а потом получают контрзаказ от жертвы и убивают тех и других, получив деньги с обеих сторон. Я тоже не шит лыком, они будут использованы для изобличения мятежных князей, а потом им найдется место где-нибудь в поле на потеху диким зверям.

К вечеру на поляну вышел передовой отряд моего войска, и я быстро вступил в командование карательной экспедицией.

Боев не было. Все князья выразили свою покорность и главным зачинщиком мятежа оказался отец красавицы Мэй Ли. Она всё знала и усыпляла мою бдительность ласковыми речами и жалостливой музыкой, скрывшись из дворца в день мятежа.

Всех покоренных князей казнили в утро пятницы, а на их место я посадил их наследников, предупредив, что свято место пустым не бывает. Скорбь наследников сменилась радостью получения княжеского трона. Как это у западных варваров? Король умер! Да здравствует король!

Празднества по поводу подавления мятежа шли три дня, а вечером третьего дня стража поймала мальчика, пытавшегося пробраться в мои покои. У мальчика был нож и, как вы сами уже догадались, мальчиком оказалась красавица Мэй Ли, пытавшаяся отомстить за смерть отца. Попытка была засчитана, и я раздумывал, то ли мне наказать её самому, то ли отдать на суд нового князя — ее брата?

Я не буду осуждать ее на смерть сейчас. В китайских традициях оставлять приговоренного преступника жить, не говоря ему о времени казни и это время придет в самый неподходящий момент, прервав жизнь на самом интересном месте.

— Мэй Ли, — сказал я, — я могу ничего тебе не объяснять, но если бы я не наказал твоего отца как зачинщика мятежа, желавшего стать новым императором, то лишился бы твоего уважения и уважения других князей. Но я предоставлю возможность исполнить твоё намерение, находясь постоянно со мной, и в твоих руках будет твоя и моя жизнь. Ты будешь подавать мне еду, пробуя её, и будешь рассказывать сказки, и как только твои сказки закончатся, так и закончится твоя жизнь. Ты можешь стать варварской героиней по имени Юдифь, а я постараюсь не стать твоим Олоферном. Иди и сегодня вечером я жду тебя со своими сказками.

Мэй Ли повернулась и пошла в отведенные для нее покои, а я раздумывал, чем бы украсить клетку моей пленницы. Открыв окно, я вдохнул чистый воздух полной грудью и вдруг подумал, что меткий лучник мог убить меня, стоящего у раскрытого и хорошо освещенного окна.

Я присел в кресло и стал размышлять над бренностью человеческого бытия. Проснулся я оттого, что кто-то теребил меня за рукав и говорил:

— Соня, ты чай пить будешь?

В вагоне светило солнце и все пили чай. Я сел на своей постели и огляделся. Наступил новый день моей новой жизни. А с девчонкой я вроде бы как-то и знаком, а вот где, кто его знает. Возможно, что она мне когда-то снилась, а вот как её зовут?

Мама сводила меня в конец вагона, где я умылся и пришел пить чай. Нам оставалось ехать всего лишь час, а нашим попутчикам ещё шесть часов в соседнюю область.

Мы стояли с девочкой у окна, и я сказал ей, что знаю, как её зовут.

— И как меня зовут? — улыбнулась девочка.

— Тебя зовут Сулико, — сказал я.

Она посмотрела на меня и ничего не ответила.

Школа

Матросский костюмчик я снял сразу после приезда домой. Представьте себе, что в толпе нищих вдруг объявится Принц в блестящих одеждах? Как к нему отнесутся нищие? На этот вопрос ответ даже и не предполагается. Всех людей тогда различали только по одежде, и в ходу была дурацкая поговорка, что, мол, по одежке встречают, а по уму провожают. Умного человека в потрепанной одежде всегда провожали свистом и улюлюканьем, редко кому из бедняков удавалось выйти в люди. В основном, в люди выходили те, кто имел домашнее воспитание, гувернанток, репетиторов и ежедневное воспитательное воздействие родителей, вышедших не из низшего сословия.

При царе даже детей различали по одежде. Гимназисты и студенты имели особую форму одежды, которая отличала их от простолюдинов. И простолюдины, скопив толику денег, отдавали своих детей в гимназии, обряжая их в соответствующие мундиры и давая высокопородные знания, чтобы преодолеть классовые различия.

Это же хотели сделать и большевики, которые одним махом удалили сословные противоречия и различия, переселив людей из подвалов в дворянские хоромы и квартиры и предоставив всем возможность получать образование бесплатно и в любом количестве. Но скоро всё вернулось на круги своя. Появилась элита, вельможи, сенаторы, генералы, директора департаментов и заводов, а вокруг толпы прихлебателей и простолюдины. Их дети снова оделись в гимназическую форму, а простонародье одевалось так, на сколько хватало денег и мастерства чего-то сшить. Мне отец сшил кепочку-шестиклинку, а мать — черную вельветовую курточку с блестящим металлическим замком. Потом на курточку нашили белый воротничок, вот и получилась парадная школьная форма для первоклассника.

Разглядывая первые школьные фотографии, отмечаешь степень классового расслоения в обществе, обреченном жить по законам равенства, братства и счастья.

В школе я был тихим и домашним мальчиком, совершенно не представляющим, что такое большой мир, который существует вокруг коммунальной квартиры и чуть подальше небольшого двухэтажного домика, в котором проживают шестнадцать семей. Дома меня защищала мама, а на улице старший брат, что, конечно, было хорошо, но очень плохо для воспитания личности.

Первый и второй класс прошли хорошо, а вот в третьем классе начались некоторые неприятности. На одной из перемен я увидел, как мой одноклассник из сельской части нашего поселка выворачивает карманы у первоклассника. Обыкновенный грабеж среди белого дня. И всё так пройдет бесследно, его никто не пожурит и вырастет обыкновенный грабитель-налётчик, который начнет уничтожать наших сограждан просто за то, что у него в карманах мало денег.

Я подошел к грабителю и спросил, что он делает.

— Отзынь! — это был презрительный ответ однокласснику, которого ни во что не ставят.

Слово "отзынь" как током прошло по всему моему телу, дав импульс каким-то далеким воспоминаниям. Сунув руку в карман брюк, я ничего там не обнаружил и, сжав кулаки, пошел на обидчика. Развернув его на себя, я изо всех сил ударил его по круглой физиономии. Завизжав как башибузук на Куликовом поле, он бросился на меня, но был свален вторым ударом. Я пошел на него, а он уползал от меня по широкому школьному коридору, визжа как недорезанный поросенок. Меня остановила наша учительница, учившая нас в начальной школе с первого по четвертый класс, крикнула мне "Остынь" и побежала помогать грабителю.

В школу срочно вызвали мою маму. С происшествием никто не стал разбираться, потому что налицо был акт хулиганского нападения на бедного одноклассника, а не акт предотвращения тяжкого преступления, совершаемого в стенах школы потенциальным опасным преступником.

Меня ругали со всех сторон, а я стоял и не понимал, за что, ведь я же ничего не сделал, я даже не помнил, что же было причиной моей проработки со всех сторон. Один отец дома взял меня за ухо и спросил:

— Здорово ему врезал?

Я утвердительно мотнул головой, а он сказал:

— Ну и хрен с ним, мать, накрывай нам ужинать.

В школе за мной утвердилась репутация отчаянного хулигана, хотя я ужас как боялся драк и старался обойти те места, где можно было встретиться с хулиганами, с которыми обязательно нужно было драться. Вспоминая этот эпизод, я хвалю Всевышнего за то, что у меня не было пистолета в кармане, иначе правосудие начало бы вершиться мною в самом раннем возрасте и это был бы уже не первый случай применения оружия.

И о Всевышнем. Я до сих пор не знаю, есть Бог или нет. Мать моя с сестрами своими крестила меня в младенчестве, и я как бы православный, но не как добровольно выбравший православие, а как человек, поставленный перед фактом.

Я не приемлю ни теорию сотворения Земли и всего живого Богом, так и теорию эволюции уважаемого Чарльза Дарвина. Обе теории не выдерживают никакой критики, и я не буду рассказывать основные их положения. Умеющий читать, да прочитает их и вынесет свое суждение. Не умеющий читать, сначала пусть научится читать, а потом уж пускается в рассуждения о бренности бытия.

По моему мнению, мы являемся результатом эксперимента какой-то более развитой расы, способной к селекции и видоизменениям живых существ методами генной инженерии. Эта теория тоже путаная, но человек стремится всё выше и выше, чтобы добраться до своих создателей и сказать, что и он тоже не лыком шит и готов встать на с ними одну доску. Это как дети, которые, как правило, сначала равняются со своими родителями, а потом превосходят их во многом.

Второй раз это было через год, когда я учился в четвертом классе, а по всей школе шла игра "Замри-отомри". Крикнувший "Замри" начинал издеваться над замершим ко всеобщему удовольствию собравшихся. И игра шла по договоренности игравших. То есть не просто так крикнуть — замри, а договориться, кто может крикнуть это "замри" и "отомри" и что можно делать. Меня взяли "на слабо" договориться с этим семиклассником, который является дружком грабителя-одноклассника.

На большой перемене меня уже поджидали с командой "замри" и, когда я замер, с меня сдернули шаровары. Хохот стоял на всю школу, а я стоял и не двигался, я же не мог нарушить договоренность. Когда все вдоволь насмеялись надо мной, семиклассник снисходительно сказал: "отомри" и тут проснулся Котек.

Одним прыжком я подскочил к рослому насмешнику и ударил кулаком по его мошонке. Когда он согнулся, я ударил коленкой по его носу, а потом нанес удар кулаком по шее. Выбрав самую веселую физиономию из смеявшихся, я стукнул и её, целясь в область глаз, чтобы не повредить кровеносные сосуды в области носа. Ко мне подскочила моя учительница, худая, рыжая и с большими конопушками на острых скулах и стала кричать на меня, и я не остался в долгу и крикнул, чтобы она убиралась подальше, "рыжая сука". Подбежавший завуч крикнул мне "замри" и я снова превратился в послушного выпускника начальной школы, немного похулиганившего на перемене.

Вызванные родители, обвинения в мой адрес со стороны рыжей учительницы, педсовет, вопрос об исключении из школы и вот на этом педсовете встает одна пожилая учительница и так авторитетно заявляет:

— А почему никто из вас не говорит о причинах случившегося. Я за этим мальчиком наблюдаю не первый год. Обыкновенный маменькин сынок, но он остановил грабителя, которого вы взяли под защиту, Агния Кузьминична и подвергли обструкции борца за справедливость. И я виню себя за то, что не вмешалась в это дело, просто не захотела ломать ваш авторитет. А что произошло сегодня? Два преподавателя стояли в сторонке и хохотали над унижением ученика, советского человека, которого кое-кто хочет исключить из школы. Маленький человек, который понимает, что такое слово честь, пока ему не дали команду. Вы помните рассказ про маленького мальчика, который был поставлен часовым у объекта и до поздней ночи стоял на посту, ожидая смены? Это такой же мальчик. То, что вы делаете, это не по-коммунистически. Вы становитесь на защиту хулиганов и бесчестных людей, а нормальных учеников, которыми школа потом будет гордиться, стараетесь унизить и выбросить из образовательного учреждения. Если не будет снят вопрос об исключении из школы, я буду обращаться в обком партии как член партии. И призываю коммунистов как нас учит коммунистическая партия Ленина и Сталина дать партийную оценку сегодняшнему происшествию и тем, кто это допустил.

Какое решение принял педсовет, нам не сообщили, но вышедшая первой учительница-коммунист погладила меня по голове и сказала коротко:

— Молодец!

Правда, родители дома провели со мной соответствующую воспитательную работу, а на следующее утро я снова пошел в школу. Всё и везде было нормально. И так до седьмого класса, пока мы не переехали в новый район, где я перешел в другую школу.

Новая школа обозначала новую жизнь. Переезд из рабочего поселка в городской район делал и нас настоящими городскими жителями. Собственно говоря, все жители были выходцами из рабочего поселка, но положение обязывало, и люди были вынуждены усредняться, глядя на тех, кто уже раньше жил в городах и на тех, кто был образованнее и был приобщен к культуре. Так и культура проникала в нашу жизнь, хотя и это понятие было строго дозировано, чтобы не смущать население.

На улице уже был 1964 год и в космосе был первый космонавт майор Юрий Гагарин и первый секретарь ЦК Хрущев ездил в Америку, где ему понравилась кукуруза и она стала выращиваться везде, где только возможно. Было трудновато с хлебом, зато в продаже были коробки с хрустящими кукурузными хлопьями. В стране шло одностороннее разоружение и простыми слесарями работали старшие офицеры от майора и до полковника. Была проведена денежная реформа и вместо огромного бумажного рубля были маленькие десять копеек с округлыми цифрами 1961 года выпуска. Наконец, коммунисты прогнали своего кукурузника Хрущёва, кукурузные хлопья исчезли с прилавков магазинов и стал появляться серый хлеб.

Затем вспомнили, что двадцать лет назад СССР победил в войне с фашизмом и по этому поводу отчеканили первую юбилейную медаль.

Везде была водка по два рубля восемьдесят семь копеек и толстая вареная колбаса по два рубля двадцать копеек.

Булка хлеба стоила четырнадцать копеек. Столько же стоил литр бензина с октановым числом 76.

Полулитровая кружка жигулевского пива стоила двадцать четыре копейки.

Пачка папирос "Беломор" стоила двадцать две копейки. Коробок спичек — одну копейку.

Жить стало лучше, жить стало веселей.

В школах активизировалось патриотическое воспитание, а вышедшие на экраны художественные фильмы рассказывали о романтике военной службы.

Я учился достаточно ровно. Особыми успехами не блистал, но имел твердые хорошие оценки по всем вопросам, а немецкий язык мне давался удивительно легко, но я почему-то ленился изучать его. Зачем иностранный язык простому советскому пареньку, который будет служить в армии и за границу никогда не поедет, если только не на танке.

Мне периодически снились странные сны, но я никому не рассказывал о них. Когда я был поменьше возрастом, мой отец выписывал красочный журнал "Китай". Стоил он очень дешево и был большой по размеру. Китай был коммунистической страной, идеологическая диверсия исключалась и поэтому подписка на журнал была морально поощряема. Красочные картинки показывали китайских божеств и артистов пекинской оперы, играющих в исторических спектаклях.

В отношениях с девушками я был робок, считал, что я никому не нравлюсь, да и девушки тоже не проявляли инициативы в развитии отношений, потому что и они были такими же тихонями, как и я. Хотя, внутренне, я не был тихоней, но это всё было внутри и не выплескивалось наружу. В моих снах я был маршалом китайской армии и расширял Поднебесную на юг, обладая большими полномочиями и практически ничем не ограниченными правами. Я подавил восстание мятежных князей и пленил дочь руководителя восстания, которая сейчас являлась ко мне каждую ночь и рассказывала старинные сказки.

В последний раз она мне рассказывала о старом рыбаке по имени Ху Сы. Было этому старику тридцать лет и двадцать лет из них он каждый день ловил рыбу. Если подсчитать, то он выловил огромную гору рыбы, а жил беднее самого бедного крестьянина. Возьмет у богатого соседа в аренду лодку да сети, наловит рыбы, продаст, а деньги соседу отдаёт в уплату за лодку и сети. Обидно рыбаку и ходит он всегда злой, на весь мир злится.

Однажды вышел Ху Сы в море рыбу ловить. Только забросил он сети, как птица-рыболов прилетела. Кинулась птица в море рядом с сетями и поймала рыбу.

Говорит ей Ху Сы:

— Ты вот рыбу ловишь, у тебя для этого клюв и крылья есть. И я тоже рыбу ловлю, а у меня нет ни лодки, ни сетей.

Птица-рыболов пожалела Ху Сы бросила ему на корму лодки золотую рыбку. Подошел Ху Сы, посмотрел, а у золотой рыбки слезы из глаз текут. Пожалел рыбак рыбку и отпустил её в море. Перевернулась рыбка, хвостом вильнула, трижды ему головой кивнула и уплыла в море.

В этот день не поймал Ху Сы ни одной рыбы, а надо что-то кушать и за лодку платить. Опечалился рыбак и заплакал. И вдруг слышит, говорит кто-то:

— Не плачь, добрый человек.

Поднял Ху Сы голову, а перед ним стоит старик с белой бородой.

Говорит старик:

— Ты сына моего спас, за это я дам тебе всё, что пожелаешь, только попроси.

Подумал Ху Сы и говорит:

— Ничего мне не надо, почтенный старец, только лодку хорошую и сети крепкие, а как домой ворочусь, чтобы еда и одежда была.

Одобрительно кинул головой старец и говорит:

— Есть в горах Ишань утес в сто чжанов (триста тридцать метров) высотой. Бери свою старуху да переселяйся на тот утес.

Спрашивает рыбак:

— А как нам туда добраться, добрый старец?

Отвечает старик:

— Не печалься, я знаю, как помочь тебе.

Сказал так старик и дал рыбаку зеленый стебелек гаоляна. Взял Ху Сы стебелек, а он тяжелый-претяжелый, холодный-прехолодный. Посмотрел на него рыбак — блестит, аж глазам больно. Удивился он и думает: "А на что он мне нужен?"

А белобородый старик опять говорит:

— Возьмешь стебелек, махнешь в сторону утеса и скажешь: "Отворитесь, ворота каменные, отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!" Только помни, как войдешь, ни в чем не сомневайся, смело вперед иди. И никогда не расставайся со стебельком.

Хотел Ху Сы еще расспросить старика, да только он вдруг исчез.

Взял рыбак стебелек и домой пошел. Увидала его старуха стебелёк, рассердилась:

— Лучше бы ты риса принёс или муки, а этим стебельком не наешься и не напьёшься!

Отвечает рыбак:

— Чего ты шумишь? Ты всегда мечтала, чтобы у нас была лодка и сети, чтобы о еде и одежде не печалиться, — и рассказал старухе про всё, что с ним приключилось, ничего не забыл.

Выслушала старуха, жадность ее обуяла, и говорит:

— Попросил бы чего-нибудь побольше да получше! А то лодка да сети!

Ничего не ответил Ху Сы, не стал с женой спорить. Одна она у него на свете, никого больше нет, весь век бедная в заботах да хлопотах.

Сложил Ху Сы рыбу, положил ее в две корзины, корзины на коромысло повесил и отправился с женою в путь.

Шли они два дня и две ночи и вышли к маленькой деревушке у подножья Ишаньских гор. Смотрят, у первых ворот старуха сидит. Подошел к ней Ху Сы и спрашивает:

— Скажи, добрая женщина, далеко ли отсюда до утеса в сто чжанов высотой?

Показала старуха пальцем на запад и отвечает:

— Пройдете на запад пять ли (два с половиной километра), там и будет этот утес. Только никто там не живет, кому же ты собираешься рыбу продавать?

Подумал Ху Сы: а ведь правду говорит старуха, и стал ее просить:

— Оставь, добрая женщина, эти корзины пока у себя, а мы тем временем к утесу сходим, дело у нас там есть.

Оставил Ху Сы рыбу у старухи, а сам с женой отправился к тому утесу.

Только вышли из деревни, так сразу утес и увидели. Подошли к нему, махнул Ху Сы гаоляновым стеблем зеленым и крикнул:

— Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!

Только крикнул это Ху Сы, как раздвинулся утес на две половины и стал он как ворота каменные. Из ворот вышла красивая женщина и говорит им:

— Вижу я, люди вы добрые, до работы охочие, может, войти хотите?

Отвечает рыбак с женой:

— Хотим.

Сказали так и внутрь вошли и сразу ворота захлопнулись за ними.

Женщина снова спрашивает у рыбака:

— Что тебе надобно, добрый человек?

Отвечает ей рыбак:

— Ничего мне не надо, только лодку хорошую да сети крепкие, чтоб я с легким сердцем ходил в море рыбу ловить, а как домой ворочусь, об еде да об одежде чтоб не печалился.

Засмеялась женщина и говорит:

— Не печалься, добрый рыбак, всё у тебя будет!

Сказала она так, пальцем на восток показала. Смотрит Ху Сы: море перед ним, ни конца ему, ни края, вода зеленая как нефрит и море спокойное как полированное зеркало. Из-за моря огромное солнце выплыло, море от него вмиг красным стало. По берегу люди ходят. Показала женщина пальцем на дом под черепицей и говорит:

— Вон твой дом, добрый человек!

После на новую лодку пальцем показала да на крепкие сети, и опять говорит:

— Вот твоя лодка, добрый человек, вот твои сети.

Глядит Ху Сы на рыбацкую лодку и сети и радуется. Захотела жена еще всякой всячины у красивой женщины попросить, да только исчезла вдруг красавица.

Живет рыбак со своей женой в высоком доме под черепицей, ни холод ему не страшен, ни зной. Есть чем сверху укрыться, есть что вниз постелить, есть во что одеться, а утвари всякой — девать некуда. Только еды нет ни крошки. Взял Ху Сы крепкие сети, взял новую лодку, собрался в море рыбу ловить. Поднялся тут западный ветер, подхватил рыбацкую лодку и на самую середину моря пригнал. Пригнал и дуть перестал.

Блестит зеленая вода, все в ней видно, а рыб в воде видимо-невидимо. Забросил Ху Сы сети и наловил столько рыбы, что в лодке места пустого не было. Только подумал рыбак: "Пора назад плыть", — ветер восточный задул, скользит лодка по воде, будто живая, вмиг к берегу пристала. Вышел рыбак на берег, рыбу на рис да на муку обменял.

Утром уйдет Ху Сы в море, к вечеру с полной лодкой рыбы воротится. Живут Ху Сы с женой, ни в чем нужды не знают — ни в еде, ни в одежде. Никто из них не знал, сколько времени прошло — солнце в тех местах никогда не садится, — только листья на старой акации желтыми стали, потом зелеными, опять желтыми, снова зелеными. Да только жадность в старухе не унимается, а всё растёт, злая-презлая сделалась и ворчит она да ворчит:

— Сходи к красавице, попроси золота да серебра. Сыта я, одета да обута, хочу теперь богатой стать.

Не стал Ху Сы жене перечить, никого у него на свете больше нет, и говорит:

— Давай вместе пойдем, отыщем красавицу, ты и попросишь, чего тебе надобно.

Взял Ху Сы гаоляновый стебелек зеленый, старуха два больших мешка припасла, и отправились они искать добрую красавицу. Долго они ее искали, только листья на тополях у дороги зазеленеть успели, потом засохли, опять зазеленели, а потом опять пожелтели. Отыскали они, наконец, ворота каменные и увидели добрую красавицу.

Спрашивает она рыбака и жену его:

— Что тебе надобно, добрый человек, до работы охочий?

Молчит рыбак, слова вымолвить не может, а его старуха и говорит:

— Серебра мне надобно и золота, да побольше!

Ничего не ответила женщина, только пальцем на запад показала. Сразу заблестело все вокруг, что белое — то все серебро, что желтое — то все золото.

Довольна старуха, хватает пригоршнями золото да серебро, на мужа покрикивает, чтоб скорей собирал да в мешки клал. Целых два мешка набрали, тут и солнышко село. Темнеть стало. Опечалился рыбак и говорит жене:

— Кто знает, когда теперь солнышко взойдет? Как же мы в темноте свой дом найдем, рыбацкую лодку да сети?

Отвечает ему старуха:

— Не найдем — тоже не беда. Да и незачем нам здесь оставаться. Хочу я госпожой быть, а люди тут в достатке живут, прислуживать нам не станут. С золотом да серебром не пропадёшь, богатым везде хорошо. Есть захочешь — рот пошире разевай, пить пожелаешь, руку протяни — вода тут как тут. Не придется тебе больше рыбу ловить.

Не понравились рыбаку такие речи. А старуха не унимается, на своём стоит. Думает рыбак, как ему быть, ведь жена она ему, и решил сделать всё, как старуха хочет. Взвалили они на спину каждый по мешку, идут, кряхтят, насилу до каменных ворот добрались. Махнул рыбак гаоляновым стеблем зеленым и говорит: "Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные!"

И тут задрожала земля, закачались горы, загрохотало, загремело вокруг, ворота каменные на две стороны распахнулись. Вышли рыбак с женой и ворота захлопнулись. Пошли они со своими мешками дальше, к той деревушке, где рыбу оставили.

Серебро да золото на спину давит, а стебелек гаоляновый все тяжелей да тяжелей становится. Стал старик со старухой совет держать, не выбросить ли из мешков немного серебра да золота.

Старуха не соглашается, говорит:

— Лучше гаоляновый стебель выбрось, на что он нам теперь?

Опять послушался её рыбак, выбросил гаоляновый стебель. Обернулся стебелёк зелёным драконом и на небо улетел.

Идут старик со старухой, серебро да золото на спине тащат. Прошли они пять ли и увидели большую деревню в несколько тысяч домов. Спросили у встречного человека, что за деревня.

Человек сказал:

— Селенье это Тухлой рыбой зовется.

Спрашивает рыбак:

— Отчего же это оно так зовется?

Отвечает человек:

— Больше двух веков назад было в нашей деревне десять домов. Проходили тут муж с женой, коромысло с рыбой оставили, сами к утесу в сто чжанов высотой ушли. Так и не вернулись. Рыба протухла, вонь по всей деревне пошла. С той поры и прозвали наше селенье Тухлой рыбой.

Поглядели старик со старухой друг на друга и удивились, что они такие же, как и были несколько веков назад. Прошли они еще немного, смотрят — харчевня. Притомились старик со старухой, ног, рук не чуют, голод их мучит, жажда донимает.

Говорит старик:

— Давай передохнем, еды купим!

Опустила жена на землю мешок, хотела слиток серебра достать, глядь — а это камень белый. Стала золото вынимать, смотрит — опять камень, только желтый. Роется она в мешке, а там одни камни. Аж позеленела старуха, руки трясутся. Вытряхнула она на землю мешок, думала — хоть на дне золото осталось, где там! Белые да желтые камни с грохотом по земле покатились. Вытряхнул на землю свой мешок Ху Сы, тоже камни с грохотом по земле покатились, ни горсти золота, ни крошки серебра.

Побежали они к утесу в сто чжанов высотой. Показал рыбак пальцем на утес, крикнул:

— Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!

Кричал Ху Сы, кричал до хрипоты, а утес стоит себе как ни в чем не бывало, не шелохнется. Вспомнил рыбак свою жизнь прежнюю, нужду горькую, похолодел весь. Вздохнул он и говорит:

— Хотел других накормить полынью, да самому пришлось отведать. Не поешь полыни, не узнаешь горечь.

Думал, думал рыбак, и взяла его досада. Стал он головой о скалу биться, бился, бился, насмерть разбился. Завыла старуха, заревела в голос, не она ли сама себе лиходейка? Не видать ей больше своего дома. Разобрала ее досада, одной мало, к той досаде еще досада прибавилась, стукнулась старуха об утес, тоже насмерть разбилась.

На другой день, только солнышко взошло, стали над утесом малые птахи летать. Это рыбак да его жена ночью парой темно-серых птичек обернулись. Летают птахи, крыльями машут, кричат:

— Кэ ао хэн сыла! Кэ ао хэн сыла! Умерли с досады! Умерли с досады!

Сказка очень хорошая. Вот что значит древняя культура. Варвары обязательно возьмут эту сказку в свой литературный арсенал, упростят ее до невозможности и будут считать жемчужиной своей культуры. Все боги им в помощь, может, они с помощью Китая станут когда-то цивилизованными странами.

— К чему ты рассказала мне эту сказку? — спросил я красавицу Мэй Ли.

— Я хотела пожелать моему господину богатой и беспечной жизни, которая никогда бы не вызывала у него досаду, — сказала красавица и ушла.

А за окном уже наступало утро.

Армия

С того момента, как я начал воспринимать себя как отдельную личность, я уже знал, что буду военным. И все последующие события убеждали меня в этом. Даже проводившееся под видом разоружения уничтожение самой мощной в мире армии не остановило моих милитаристских намерений.

Выбор был недолог. В моей школе учились два внука легендарного полководца гражданской войны Василия Ивановича Чапаева. Их папаша был генерал-лейтенантом артиллерии и ракетных войск, и они поступили в ракетное училище в уральском городе в соседней области. Они были на пару лет старше меня и приезжали как-то на вечер встречи выпускников в школу, оба в военной форме х/б, то есть полевой хлопчатобумажной с синими погонами авиации и белыми галунами по краям. Эмблемы авиационных механиков для конспирации. Это было здорово. Шесть часов езды на поезде до дома. Солидное училище. Пять лет обучения. Военный инженер с высшим образованием... Но все получилось совсем не так, как планировал я.

Мне вдруг в военном комиссариате сказали, что во все училища Советского Союза строгое правило приема с полных семнадцати лет, а мне семнадцать лет исполнялось только шестого сентября. Всё это ерунда, но бюрократия иногда из-за какого-то часа ломает судьбы граждан и проходится по ней кованым сапогом человеческого бездушия. Но в стране есть одно училище — пограничное — где не такие строгие правила и есть возможность получить направление в это училище, но для этого нужно зайти в районный отдел КГБ, так как училище относится к ведомству комитета государственной безопасности. То есть, я никуда не мог поступить, кроме как в учебное заведение КГБ.

Поход был простой формальностью. Посмотрели на человека, на паспорт, сравнили, тот ли этот человек и подписали бумажку, что возражений против моей учебы в пограничном училище нет. Там же мне выписали проездные документы, и я поехал во второй раз далеко от своего дома в неизвестный Казахстан и в его столицу Алма-Ату, которая переводилась как Отец всех яблок.

До Свердловска мы ехали четырнадцать часов, там делали пересадку. В старом железнодорожном вокзале я стоял у выхода и курил сигарету "Друг". Дорогие сигареты с золотым ободком в коробочке портсигарного типа, толстые и плохо тянущиеся. Табак хороший, крепкий и курил я только для понта, чтобы казаться старше.

Откуда-то со спины ко мне подошла пожилая и толстая цыганка, подпоясанная выцветшим платком, протянула левую руку и сказала певучим голосом:

— Позолоти руку, красавчик, всю правду тебе расскажу, невесту тебе нагадаю, счастливым будешь.

Я как-то внезапно покраснел и не знал, что мне делать и что сказать.

Цыганка посмотрела на меня, рассмеялась и сказала:

— Вижу я, что с золотом у тебя проблемы, да ты не бойся, красавчик, я тебе и так погадаю за сигарету красивую.

Я открыл коробку с сигаретами, она взяла одну, хотя я предлагал ей взять больше, спрятала её на груди, снова взяла мою руку, посмотрела на ладонь и сказала:

— Молодой ты человек, а дел уже наворотил много. Душа твоя загублена и грех на тебе большой, но только грех этот тебе давно прощён, потому что загубил ты душу преступную, содомита проклятого. Дело это благое, поэтому и человек этот тебе не снится. Зато снится тебе красавица из страны далекой, в чью сторону ты едешь. Ты богатырь молодой и держишь красавицу в плену. Если отпустишь её, то вместо неё к тебе смерть вернётся неминуемая. И вообще, от женщин пойдут к тебе опасности со всех сторон. Будь с ними осторожнее. Ты многое видишь, не бойся увиденного и не ходи за ним. Скоро будешь ты командиром, а работа у тебя будет такая, что никому о ней рассказывать нельзя. Удача тебе со всех сторон идет, да только удачу ты будешь прогонять языком своим и сердцем правдивым. Дар у тебя есть, книги твои люди читать будут, но всё молчком, критики много будет, но на них не обращай внимания, завистливых людей много, делай свое дело и по сторонам не оглядывайся. Найди себе что-то, во что ты будешь верить, и к чему будешь стремиться, без веры жить нельзя. Эх, была бы я помоложе, закружила бы тебе голову и убежала бы с тобой из табора. Где ж ты раньше был, красавчик?

После этого цыганка засмеялась и пошла вглубь вокзала к своим подругам, широко покачивая бедрами.

Я стоял и никак не мог понять, что здесь правда, а что вымысел. Сны мои она угадала правильно, точно сказала, что я буду пограничным командиром, и что работа моя будет такая, о которой лучше не распространяться, а вот остальное что-то путано и неправдоподобно. Если научусь врать и говорить то, что будет нравиться начальникам, то ждет меня хорошая карьера. Чью же душу я загубил, и кто загубил мою душу? И что я такое много вижу и почему я не должен ходить за ним. За кем? Что это такое? И вообще, разве цыганкам можно верить?

Очень скоро подошел поезд на Алма-Ату, и наша компания абитуриентов-пограничников понеслась к нашей Альма-Матер.

В поезде произошел один странный случай, который я постарался забыть, как нечто такое, чего быть совершенно не может.

Глубокой ночью мне что-то не спалось. Я лежал на нижней полке головой к проходу и при свете фонаря в проходе читал какую-то книгу. Какую, совершенно не помню, да и так ли это важно. Внезапно в проходе появился какой-то человек в парусиновых штанах, зеленой майке и серой кепке-шестиклинке. И босиком. Такого пассажира в нашем вагоне я не видел, дверь в тамбур не открывалась, а человек шел по проходу. Я немного убрал книгу, чтобы не мешать ему, но он задел книгу, и книга прошла сквозь него, как будто он был бестелесным. Я посмотрел вправо и увидел, что он скрылся в тамбуре, но дверь там даже не шелохнулась. Ерунда какая-то. Я лег на подушку, попытался заснуть и вдруг вспомнил, что часто видел покойников на сельском кладбище.

Мои отец и мать до войны жили в деревне, а после войны переехали в город, где отец работал сварщиком. Но каждый год на Троицу все приезжали к своим родителям в деревню и ходили на кладбище в соседнем селе со странным названием Пыжа, находящемся в трех километрах. Я там видел свою бабушку, которая давно умерла и прибиралась на могиле своей матери. Я с удивлением смотрел на неё, показывал своей матери: смотри вот туда, — она смотрела, потом удивленно оборачивалась ко мне и спрашивала: чего я там такое увидел? Потом мои родственники стали говорить, что я боюсь покойников на кладбище и вообще меня не надо травмировать. А ходить по кладбищу я никогда не боялся, потому что там всегда много народа и нормальному человеку там не должно быть страшно. Правда, к кладбищенскому народу я не подходил, и они ко мне не подходили. Я никому не говорил, что иногда ходил из Дома культуры домой напрямую через кладбище. Отец бы этого не одобрил. Он человек осторожный и всегда говорил, чтобы я не лез туда, где можно огрести неприятности. А какие неприятности могут быть на многолюдном кладбище? Поэтому я сейчас стал догадываться, что люди на кладбище были такими же, как и этот, который прошел сквозь книжку. И на кладбище я не слышал голосов, которыми бы переговаривались гуляющие там люди.

Так в раздумьях я и уснул. Потом был день, за ним ночь, я видел, как лесная зона сменялась степной зоной, стали появляться небольшие поселки, где-то вдалеке и отдельно стояли юрты, пылили по степи отары овец, проезжали отдельные всадники и было ясно, что Россия закончилась, мы въезжали в другую страну, которая тоже именовалась нашей родиной.

Странно, конечно, но вот за счет таких вот родин у нас появилась возможность эвакуировать население во время оккупации врагом большей части России. Эти чужие для нас родины много сделали для снабжения воюющей России продовольствием, там были размещены заводы по производству военной продукции, и если бы этих родин не было, то, возможно, коммунистическая родина не устояла бы под натиском хорошо организованного врага.

В то время такие мысли считались враждебными и карались от смертной казни до пожизненного заключения. Не мы одни были колонизаторами. У Британской империи была Индия, которая считалась самой крупной жемчужиной английской короны. Были и другие колонии, которые потом объединились в Британское содружество уже суверенными государствами, и Индия отделилась от Великобритании без особо большой крови. До этого распалась Австро-Венгрия, лоскутная империя, на месте которой образовалось множество крошечных государств. Диалектика и от нее никуда не денешься, у всех империй одинаковое будущее.

А мы самые хитрые. У нас не империя, у нас "Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь. Да здравствует созданный волей народов единый, могучий Советский Союз!". Вот так вот. Кто не согласен, для того есть ГУЛАГ и ученики Андрея Януарьевича Вышинского, которые из любого человека вышибут доказательства его преступной и антисоветской деятельности, а ученики товарищей Дзержинского Феликса Эдмундовича и маршала Берия Лаврентия Павловича с превеликим удовольствием приведут в исполнении смертный приговор.

Я стоял у окна в тамбуре плацкартного вагона и ужасался тем мыслям, которые приходили ко мне в голову. Кто мне нашептывал их? Неужели это те, кто совершал социалистическую революцию, скользил по мокрому от крови полу во время расстрела белогвардейцев и членов их семей, а потом и они сами были замучены в застенках и расстреляны у той же стенки. Палачи и жертвы меняются, а расстрельная стенка остается все той же, как и маузер Феликса Дзержинского, из которого дают пострелять самым отличившимся палачам. И я еду в Алма-Ату, чтобы учиться в училище комитета государственной безопасности при совете министров Советского Союза...

Встряхнув головой, я пошел к своим товарищам, которые о чем-то весело спорили. Наш человек, о чём бы ни спорил, всегда либо начинает хвалить, либо ругать отца всех народов. Но это по пьянке, а здесь было все просто: представители русского населения смеялись над туземцами и тем, как они живут. Эта тема исконная. Официально у нас "Славься, Отечество наше свободное, дружбы народов надёжный оплот! Партия Ленина — сила народная нас к торжеству коммунизма ведёт!", а неофициально временная терпимость друг к другу.

В России мы даже и не знали, кто наши предки, так, знали, что наши деды — это славные победы. Это потомки дворян знали, откуда их род произошел, кто и где служил, какими заслугами отмечен, а в крестьянских семьях и семьях пролетариата это было не в ходу.

Зато в национальных окраинах каждый ребенок знал, к какому племени он принадлежит, кто его предки, какие у него обычаи, что ему принадлежит и когда оно вернется к племени, как получилось, что они сейчас стали теми, кто они есть. Гостеприимные по воспитанию, отзывчивые в беде они помогали русскому народу в войне, получая взамен прозвища и насмешки.

Я залез на верхнюю полку и стал смотреть на проносящуюся мимо моего окна степь. По радио играла казахская музыка, кто-то играл на домбре и пел на незнакомом мне языке, но я почему-то понимал, о чем он поет:

Ты — зрачок глаз моих,

Пламень душ золотых.

Сердцу мук не избыть

Столь глубок шрам от них.

И мудрец весь седой,

Покачав головой,

Скажет: "Нет, средь живых

Не встречал я такой!"

Весь в слезах я брожу

И тоской исхожу,

Жемчуг слов дорогих

Для тебя нахожу.

Не страшись, что в тиши

Говорю от души,

Иль самой невдомёк!

Дивный день предреши...

Затем русский голос сообщил, что артист такой исполнил песню Абая Кунанбаева "Ты — зрачок глаз моих". Казахский и русский языки перемежались по радио и, если бы человек хотел изучить оба языка, то он легко бы изучил оба языка. И потом каждое утро нас будил бодрый женский голос словами:

— Алмаатын сейлек термез (Говорит Алма-Ата).

Поздним вечером мы приехали в Алма-Ату и на троллейбусе, бьющем нас электрическим током, доехали до площади Абая. Абай был огромным казахом, восседавшим на стуле и смотрящим вдоль по проспекту своего имени. Но нам нужно было на улицу Ленина.

Об учебе в училище нужно отдельную книгу писать. Так я ее и написал. И назвал "Как изгибали сталь", потому что в ней речь идет о формировании либеральных взглядов у человека, который по всем показателям должен быть карающим стальным мечом пролетариата, не раздумывающим, чью голову сечь, чужого человека ли, брата ли, или отца и мать своих и вообще людей, которые осмелились иметь свое собственное мнение в отличие от тех, кто мечтал о господстве коммунистической идеологии и коммунистического ГУЛАГа во всем мире. Если кто хочет почитать об этом, тот книжку эту легко найдет.

Вечером мы прибыли в училище, были покормлены дежурным ужином и определены на постой в казарму, где уже спали человек сто прибывших абитуриентов.

Я лег в кое-как расправленную в темноте постель и сразу провалился в глубокий сон, думая о величии Срединной империи, как мне доложили о приходе Мэй Ли.

— Мой господин, — сказала Мэй Ли, перебирая шелковые струны сэ, — сегодня я расскажу тебе притчу об умном судье, глупом крестьяне и ни к чему не причастному осле.

В знак небольшого удивления я приподнял правую бровь и милостиво кивнул головой.

Мэй Ли продолжила:

— Давным-давно жил-был один бедняк по имени Ван Уцзы (Ван Пятый). И был у него осёл, которого он холил и лелеял так, что осел выглядел намного лучше своего хозяина. Был этот осёл упрямым, как осёл, но мог переносить сто двадцать килограммов поклажи и не уставал там, где другой осёл поперек дороги ложился от усталости.

Однажды навьючил Ван Пятый на своего осла уголь древесный и повез в город продавать. Осла у ворот привязал, сам мешок с углем на продажу понёс. Воротился — нет его осла, а вместо него к дереву паршивый осёл привязан. Рассердился Ван на это дело и потащил осла к судье Бао с жалобой, дескать, был осёл хороший, а стал плохой и ввел в разорение Вана Пятого.

Судья Бао был ещё тот чиновник, знал, что и к чему, а тут еще толпа людей пришла посмотреть, как он осла судить будет. Стал судья осла всякими словами поносить за то, что он обернулся другим ослом и этим самым записал себя в мошенники, которые подлежат суду и наказанию.

А осёл голову понурил, молчит, хоть бы слово сказал.

Тогда судья распорядился надеть на осла намордник и три дня не кормить.

Все, кто был в суде, от смеха животы держали, но смеяться никто не смеялся, чтобы не оскорбить судью и не получить наказание. А осла заперли в загон при суде.

Эта новость разнеслась повсюду и на третий день, когда опять был суд назначен, не сотни, а тысячи людей заполонили судебное присутствие. Каждому была охота поглядеть, как судят осла.

По команде судьи стражники осла притащили, а у того от голода брюхо ввалилось, голова опущена, смотреть жалко.

Стоит и молчит, на вопросы не отвечает.

Стукнул судья колотушкой по столу да как закричит:

— Эй, стража! Дайте-ка этому паршивцу сорок палок, да посильнее бейте!

Отлупили стражники осла, а судья Бао приказал:

— Теперь отпустите его, пускай идёт, куда хочет.

А осёл, который три дня взаперти просидел, три дня не ел, три дня не пил, сорок палок получил, страху натерпелся, как почувствовал свободу, так и помчался, только все его и видели.

Тогда судья Бао приказал одному стражнику вместе с Ваном пойти по следу осла и поглядеть, в чей он дом забежит — тот и есть его хозяин, то есть тот самый вор, который осла у Вана Пятого увел, а своего ледащего оставил.

Пошли Ван со стражником по следу, с ними еще несколько зевак увязалось, целых пятнадцать ли (семь с половиной километров) прошли, смотрят — осел паршивый к хозяину одного хутора забежал. Пошли люди за ослом следом. Нашли, конечно, осла, которого у Вана Пятого увели, и самого вора схватили.

— А эта сказка к чему? — спросил я у Мэй Ли.

— А это подсказка к тому, как найти виновника всех ваших бед, — сказала красавица.

— Так кто же в этой истории осёл? — спросил я.

— А это как будет угодно моему господину, — сказала Мэй Ли и ушла.

— Абитуриенты, подъем! — заорал здоровенный сержант с артиллерийскими эмблемами на полевых погонах.

— Шуруп! — закричали с кроватей, и никто не собирался вставать до тех пор, пока не пришел офицер в зеленой фуражке и не рявкнул так, что даже мертвый вскочил бы и побежал туда, куда его послали.

Тот, кто поступает в высшее учебное заведение, называется абитуриент. Слово это латинское abituriens (abiturientis) — собирающийся уходить или abiturus — тот, кто должен уйти. Получается, что все, кто собрался стать курсантами военного училища, были кандидатами на уход, на выкинштейн. То есть, большая часть из нас должна уйти.

С разгильдяями особо не церемонились. В погранвойсках с этим строго. Пусть будет недобор, чем сволочь какая пролезет в стройные ряды. Поэтому и было почти каждый день: Abiturus! Abiturus! Abiturus!

Время в экзаменационный период расходовалось экономно. Подъем в шесть часов тридцать минут утра. Физзарядка. Туалет, заправка коек. Завтрак. Перекур. Самоподготовка до обеда. Обед. Перекур. Далее должны быть тренировки, но какие тут тренировки, когда на месяц прислана бесплатная рабочая сила.

После обеда различные хозяйственные работы от приведения в порядок казарм старших курсов до строительных работ по асфальтированию дорожек и строевых плацев. Ужин и свободное время. Затем политико-воспитательная работа об истории училища и его традициях. В 22.30 отбой.

Когда человек постоянно чем-то занят, у него нет мыслей на совершение дурных дел. Обязательная ежедневная самоподготовка к экзаменам давала свои результаты. Я сдал экзамены хорошо и был внесен в список на мандатную комиссию.

Мандатная комиссия объективно является проформой. Люди сидят за столом и перелистывают листочки будущего личного дела.

Мандатной комиссии иногда приходится выбирать между двумя отличниками и скрепя сердце отдавать предпочтение одному из двоих неразлучных друзей. Не верьте в эти сантименты. Это все сюжеты кино для экзальтированных девочек, готовых пустить слезу по смазливому мальчику. Всё идет как в паскудной и поэтому популярной телеигре "Слабое звено". Вот это звено как раз часто и побеждает.

Оценочные ведомости на виду, всех более интересует, что находится в конвертике, подклеенном на внутренней стороне обложки. А там, в конвертике, находится все то, о чем писал поэт Некрасов: "всё заносили десятники в книжку, брал ли на баню, лежал ли больной...". Справочки из милиции и компетентных органов о тебе самом, о твоих родителях и родственниках.

По младости лет наших это вызывало резкое неприятие, но с течением времени начинаешь понимать, что всё это обоснованно. Из этих бумажечек и складывается характеристика человека, по которой можно судить, на что он способен и что от него можно ожидать.

Еще Игнаций Лайола из ордена иезуитов призывал обращать внимание на самые незначительные детали, мелочи, которые впоследствии оказывались средствами воспитания и воздействия на нужного человека. А потом вдруг оказывается, что служил себе полковник или генерал, зарабатывал себе ордена, медали, должности, получал воинские звания, а в это же время он исправно трудился не на нас. Нет, он не трудился на врагов, он просто не трудился на коммунистов, а работал на свою родину, которая все равно была коммунистической.

Гости

Учеба в училище шла легко. Труднее было встречаться с теми, кого уже нет. Их никто не видит и не слышит, а я вижу и слышу. Это всё равно, что сегодня слушать передачи центральных каналов телевидения и радио. Проходит пара недель и человек уже верит, что по улицам Украины ходят банды штурмовиков со свастикой, а Степан Бандера стал на место Богдана Хмельницкого и все питаются печеньюшками американского Госдепа. Точно так же и общение с ушедшими в прошлое людьми. Они приходят именно тогда, когда ты один и никто не может отвлечь тебя от их внимания. А такое бывает довольно часто во время внутреннего наряда или в карауле. Ходишь себе на посту и хорошо, если не на боевом с патронами, а на сторожевом со штыком и прикладом, и вот тогда они приходят, потому что им нужно излить свою душу, чего они не могли сделать при жизни, не будучи выявленными, читай — заложенными агентурой Особого отдела и информация об этом легла бы в твоё досье черным пятном, которое не смыть даже кровью.

Первым ко мне пришел первокурсник училища, погибший после занятий в городе во время патрулирования улиц.

Я стоял на посту у тумбочки с телефоном на входе в наш дивизион, а дежурный сержант стоял у окна, курил и читал газету. Пришедший был в х/б первого срока и в яловых сапогах для занятий.

— Привет, — сказал мне курсант.

— Привет, — кивнул я головой, глядя на сержанта и смотря на то, как он отреагирует. Но сержант никак не реагировал. Он его не видел.

— Он меня не видит, — сказал курсант, — меня видишь только ты и говорить голосом мне ничего не надо, а то тебя примут за сумасшедшего. Ты просто думай ответ, а пойму тебя.

— Ты вообще кто и чего здесь делаешь? — спросил мысленно я.

— Считай, что я просто твой кореш, — сказал курсант, — что вот ты знаешь о нас, о курсантах 1945 года? Как мы жили, как учились, что делали? Меня вот похоронили здесь. А почему похоронили? Кто об этом знает? Никто. Ты первый, кто меня здесь увидел. Я постоянно прихожу сюда, смотрю, как вы живете, как учитесь и завидую вам, потому что вы живы и что жизнь у вас светлая и радостная. Я хочу, чтобы ты рассказал о нас, чтобы душа моя успокоилась, а так вот неприкаянно слоняться туда и сюда надоедает даже нам.

— Кому это нам? — не понял я.

— Нам — это таким мы как мы, — сказал курсант, — наших много. Мы всё ищем, кому бы излить свою историю, а таких людей очень мало. Я бы тоже прошёл мимо, но я заметил, что ты меня видишь, поэтому и подошёл.

— То есть, — спросил я, — если бы я не обратил на тебя внимания, то ты прошел бы мимо?

— Может, и прошел бы, — сказал курсант, — но я должен был найти того, кто отпустит меня насовсем в другой мир.

— А где этот другой мир? — спросил я.

— Где-то там далеко, не знаю где, но там говорят, очень хорошо и спокойно, — сказал мой молчаливый собеседник, — и там собрались все наши.

— А кто говорит об этом? — интересовался я.

— Не знаю, — сказал собеседник, — мысли вокруг носятся, сообщают нам, что и где происходит.

— И что же сообщают ваши мысли? — спросил я.

— Тебе лучше не знать, как говорится: меньше знаешь — крепче спишь, — сказал курсант, — но ты лучше выслушай мою историю.

— Подожди, — сказал я, — неужели и мне придется слышать всё, что происходит вокруг среди ваших?

— Ну, это как тебе захочется, — засмеялся курсант, — если захочешь слышать, то услышишь, если не захочешь, то будешь пропускать мимо ушей. Ты лучше мою историю послушай, человек ты или нет.

— Ладно, давай, говори, — согласился я. Время было позднее, у тумбочки нечего делать, а так хоть время проведу с пользой для себя.

— Сообщи дежурному, что дежурный по училищу с проверкой идёт, — сказал курсант, — как дежурный уйдет, так и поговорим.

Я сообщил о дежурном по училищу дежурному по дивизиону.

— Откуда ты знаешь? — удивился дежурный. — Ты посмотри на часы. В это время все нормальные люди отдыхают, а не посты проверяют.

— Так это нормальные люди, — сказал я, — а сегодня дежурит подполковник Козлов. Этот один без разводящего идет на сторожевой пост и потом часового снимают за то, что он охранял пост не по уставу, то есть не защищал его при помощи штыка и приклада. Нарвется он на кого-нибудь, а сейчас его задача подловить кого-то из дежурных по курсам.

В это время внизу скрипнула дверь и снова тишина.

Стоящий рядом со мной курсант шепнул мне:

— Он, сука, внизу стоит, бдительность притупляет. Когда я учился, он тогда лейтенантом был. Как пойдет помощником дежурного по училищу, так засядет в кусты и старается часового подловить на чем-нибудь, а потом доложить, что он такой вот принципиальный и стоит на страже уставов, за то и в подполковники выбился. У нас всегда на боевых постах в пожарных ведрах рогатки были. Как только ночь наступает, так мы из рогаток все кусты обстреливали, частенько и ему доставалось, в синяках ходил, а рогатки сразу перепрятывали или выкидывали за забор. На сторожевом посту на бане мы прятали боевой патрон. Он там и попался. Шел в парадной шинели на пост, знал, что никто не будет его штыком тыкать или прикладом бить. Часовой как положено по караульному уставу крикнул: Стой! Кто идет! Обойди справа! Толку никакого. Тогда он берет спрятанный патрон и на виду у Козлова вставляет в карабин. Прицелился и кричит: Ложись, а то стрелять буду. Тот и плюхнулся в парадной шинели в грязь. Лежит и кричит, что курсанту это даром не пройдет. А со связью было плохо. Дождик прошел и что-то там замыкало в связи, так он и лежал в луже до прихода смены. Потом часового подвергли полному обыску, а он ни в какую: никаких патронов нет и отродясь не было. Всю территорию поста обыскали на дальность броска патрона. Ничего не нашли, хотя все знали, что произошло. Если кто и нашел этот патрон, так спрятал. Вроде бы отучили этого офицера подлянки делать, а он видишь ты, никак не унимается.

Мы с дежурным по дивизиону стояли в готовности встретить дежурного по училищу, который являлся начальником всей дежурной службы. Я у тумбочки, а сержант стоял с другой стороны от двери, чтобы сразу доложить, что во время дежурства происшествий не случилось.

Наконец, дверь в наш дивизион стала медленно приоткрываться. Не то, как открывает дверь командир, а как воришка какой-то крадется. Я приложил руку к козырьку фуражки и только открыл рот, чтобы представиться как дневальный такой-то, как вдруг наш дежурный со спины да как рявкнет текст доклада так, что дежурный по училищу сразу дернулся в мою сторону, затем обратно, а потом и выскочил из двери обратно. Тут кто угодно мог напугаться. Так и иди как хозяин, а не крадись исподтишка. В военное время за такие шуточки можно было и пулю схватить, и стрелявшего бы похвалили за бдительность, а пристреленного еще проверили на предмет того, с какой целью он крадучись подбирался к часовому.

Потом мы услышали, как скрипнула дверь в здание и все затихло:

— Ушёл, — сказал дежурный, — сейчас будем ждать люлей от комдива, уж ему-то распишут наше дежурство во всех красках. Так что, как ни дежурь, все одно плохо будет.

— Ладно, не бери в голову, — сказал я, — дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут.

Дежурный закурил и ушел в умывальник переживать, а у меня уже стоял рассказчик со своей историей, переминаясь с ноги на ногу.

Рассказ

— Сам-то я с Вятской губернии — начал свой рассказ курсант. — Митей зовут. Двадцать шестого года рождения. Как только школу закончил, так сразу в военкомат побежал на фронт проситься. А там посмотрели на меня и говорят, что офицеры сейчас как воздух нужны, да и возраст мой пока не призывной, поэтому поедешь учиться в училище. И направили меня в Ташкент в пограничники. А потом наше училище сюда перебросили, в Алма-Ату. В Ташкенте и так было пехотное училище, а тут еще пограничники. Ташкент — он город хлебный, но не настолько. Надо, чтобы во всех республиках СССР военные училища были, местные кадры развивать и к делу пристраивать.

Алма-Ата встречала нас как самых дорогих гостей. Город этот русский, раньше был крепостью с гордым наименованием "Верная". Это нам замполит рассказывал. Чуть пораньше нас в Казахстан и в Алма-Ату прислали тех, кого Сталин с родины выселил за предательство и сотрудничество с оккупантами. Трудно поверить, что все вот и сотрудничали с немцами, да только Сталин наш вождь и ему мы должны верить беспрекословно. Это я тебе говорю. Я знаю, что сейчас авторитет товарища Сталина подрывается, а потом он вообще будет подорван...

— Постой, постой, — прервал я его, — а откуда ты знаешь, что будет потом. Враги, наверное, нажужжали? Да и ты тоже из врагов этих, репрессированный.

— Никакой я не репрессированный, — возмутился курсант. — Я честный солдат, а вот те, кого Сталин выселил, так вообще полные бандиты. Хороших людей не выселяют и среди хороших людей бандитов нет. Ты думаешь, чего я тебе тут рассказываю? Мы все в две смены учились. Первая смена учится, а вторая смена патрулирует в Алма-Ате, порядок наводит. Чуть не каждый день перестрелки с этими хорошими людьми. То на банк нападут, то на магазин, то прямо среди бела дня граждан грабят, вот мы и наводили порядок с помощью оружия. Нас потому и любят в Алма-Ате, что мы местных от бандитов спасали. А такие же, как и я, они какие-то ходы знают и общаются с теми из будущего, и те у нас появляются. Мы ведь все невесомы и можем пролезть куда угодно. Так вот те и говорили, что Сталина вы с ног до головы обосрали и вообще коммунизм у себя запретили.

При этих словах курсант опасливо оглянулся, как бы проверяя, не слышал ли кто посторонний его слова. Я тоже оглянулся. 1967 год — это времена еще те, тут как раз Сталина на коня стали поднимать и Жукова, унтера Пришибеева с четырьмя классами образования, в военные гении назначать.

— Я чего к тебе пришел-то. В самом начале 1945 года меня убили. Прямо вот здесь, в Алма-Ате. Подбежали сзади и ударили кинжалом в спину. А я на свидание шел к девушке. Хорошая девушка, Катя, и не дошел я до нее на свидание, как будто бросил ее и скрылся как бесчестный человек, а мы пожениться собирались. Она здесь живет, я видел её, вот видишь, и я в будущее потихоньку перебираюсь, так как в моё время не было никого, кто мог бы мне помочь. Поэтому и получается, что такие как вы, и есть те ворота в будущее, которые помогают нам существовать. Я тебя прошу, сходи в увольнение к Кате. Скажи, что я до сих пор люблю ее, а вот дойти до неё не смог. Пусть вспомнит меня и сразу забудет. У нее уже другая жизнь. Поможешь?

Я утвердительно кивнул головой. Как тут не помочь? Только что я скажу этой Кате, ей уже лет под пятьдесят будет.

— Ты не бойся, я буду рядом, — сказал курсант и исчез.

В воскресенье я в новенькой шинели с яркими зелеными погонами с широким желтым галуном и малиновым кантом вышел в город в увольнение. По уставу это называется — городской отпуск. От казармы нужно отдыхать. Выйти в город и увидеть, что вокруг есть люди и что им глубоко наплевать на всех военнослужащих в казармах, если нет войны и, если там нет их родственников или знакомых.

Сразу после выхода с КПП ко мне присоединился вятский курсант Митя. Я, честно говоря, думал, что мне всё это показалось во время ночного дежурства, ан нет.

— Садись в пятый автобус, — скомандовал он.

Я сел в синий автобус марки ГАЗ-651, сделанный на базе старого автомобиля ГАЗ-51. Нормальный такой автобус для небольшого городка, каким была в то время Алма-Ата. Мой сопровождающий был рядом со мной, но никому в автобусе не мешал, хотя он был под завязку заполнен пассажирами.

— Сходим на конечной, — сказал Митя, и я согласно мотнул головой, чем привлек внимание стоящих рядом со мной людей.

— Сам с собой разговаривает, — подумали они, — зачем чокнутых в училище набирают?

Я улыбнулся им, и они почувствовали неловкость от пришедших к ним в голову мыслей:

— Мало ли у человека могут быть какие заботы, — снова подумали они, — а так парень симпатичный и умный, наверное.

На конечной остановке я уверенно пошёл к дому в частном секторе, который мне указал Митя, хотя никогда здесь не был.

Я зашёл в калитку, прошел мимо кустов роз и постучал в дверь. У вышедшего пацана лет пятнадцати я спросил Горохову Екатерину Ивановну.

— Мам, — крикнул он в дом, — тут какую-то Горохову Екатерину спрашивают.

На крыльцо вышла женщина лет сорока пяти, вытирая руки передником. Я поздоровался с ней и спросил и спросил, знает ли она Горохову Екатерину Ивановну.

— А зачем она вам? — спросила женщина, и по всему было видно, что она почему-то взволнована.

— Мне нужно передать ей послание от Мити Алешковского, — сказал я.

— А вы его сын? — спросила женщина. — Пойдемте присядем здесь в беседке. Там и поговорим. Как у него дела? Он, наверное, уже генералом стал? — и она как-то устало улыбнулась.

— Нет, генералом он не стал, — сказал я, — его убили в тот день, когда он шел к вам на свидание в том 1945 году. Прямо на улице кинжалом в спину. Он всё беспокоился, что вы о нем плохо подумаете, и уговорил меня сообщить вам об этом.

— Как это он мог уговорить вас сообщить мне об этом, если вы родились через несколько лет после войны? — сказала женщина. — Кто вы такой и почему шутите с такими вещами? — сказала она, вставая из беседки.

— Я не шучу, — сказал я, — оказалось, что я могу видеть умерших, которые не ушли туда, и слышать их голос.

— Куда туда? — недоверчиво спросила женщина.

— Туда, на тот свет, — сказал я, — или куда-то ещё, но он остался здесь, чтобы сообщить вам это, и чтобы вы не подумали о нем как о бесчестном человеке. И всё. Больше мне от вас ничего не нужно.

— И он находится здесь? — переспросила женщина.

— Да, он стоит у моего левого плеча и спрашивает, счастлива ли ты, то есть вы, в этой жизни? — передал я женщине вопрос от Мити.

— Тогда спросите его, какой подарок я ему подарила на предпоследнем нашем свидании? — спросила женщина.

— Говори, что она подарила мне портсигар, на крышке которого были выдавлены охотник с ружьем и с собакой, — сказал мне Митя. — Но этот портсигар вместе с часами унес убийца. Портсигар старинный, его очень жалко.

Я слово в слово передал женщине то, что сказал мне Митя. И женщина поверила.

— А он нас слышит? — спросила она.

— Слышит и видит, — сказал я.

— Так вот, в день, когда должно было быть наше свидание, принесли нам повестку с фронта о том, что отец мой пал смертью храбрых в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами и что за подвиг свой награжден медалью "За боевые заслуги". Вою у нас в доме было много. Наревелись с мамой досыта, а потом я побежала на свидание и опоздала. Ждала-ждала, а Мити нет. Всё, — думаю, — обиделся и больше не придёт. Парень он видный, характера твёрдого, а такие поворачиваются и уходят. Потом мама заболела, потом ещё что-то и только я собралась пойти в училище, чтобы вызвать Митю, как заявляется домой сосед наш, Митрофаныч, который с отцом в одной части служили. Зашел он к нам на костылях, посидел, покурил, потом говорит:

— Ты только никому не говори, но это вот твоя доля от отцовских накоплений, — и протягивает мне узелок тяжелый.

Развязала я узелок, а там вещи золотые, кольца, часы, брошки какие-то.

— Откуда все это? — спрашиваю я. — Мой отец герой и не могло у него быть такое.

— Да не кипешись ты, девка, — говорит Митрофаныч, — мы с отцом твоим в похоронной команде служили. Мертвяков на поле боя собирали и в общие могилы свозили. Наших в одну яму, фрицев — в другую. Ну и проверяли мы карманы у мертвяков и сидоры ихние, мало ли, вдруг документы какие секретные попадутся, а там всякое бывало. И с теми, кто у могил-то их оформлял, тоже делились, а то пистолет трофейный на что-нибудь обменяешь или еще что. А вот в районе Секешфехервара проверял твой батька одного мертвяка венгерского, а тот живой оказался, да и вонзил он батьке твоему в брюхо ножевой штык. А штык тот грязный был, вот и получилось общее заражение крови. А я в это время другого мертвяка перевернул на спину, а под ним граната оказалась без чеки. Вот и рвануло мне по ноге. Батьке твоему медаль как за схватку с противником на поле боя, а мне как за неосторожность с гранатами ничего не дали.

Не взяла я этот узелок. Это все равно как пограбленные драгоценности. А Митрофаныч ничего, вон хоромина его через два дома отсюда. Справный хозяин. Ветеран войны. Медали у него за Будапешт, за победу, юбилейные еще, вот и рассказывает, как он геройствовал на войне, как немецкие танки бутылками забрасывал и как немцев из пулемета косил. А чего я про отца своего скажу? Хотя на войне кто-то должен и трофеи собирать, и мертвых хоронить, тоже дело нелёгкое, да только вот гордости за отца от этого я не испытываю до сих пор и всё через Митрофаныча. А как вдруг проявится правда по поводу геройства папкиного, а как Митя на это посмотрит, если мы с ним дальше будем встречаться? Так я и ждала его всё время и не дождалась. В 1947 году замуж вышла. Потом дети пошли. Муж на работе сейчас. Так что, пусть Митя спокоен будет. Все хорошо. Ничего я нем плохого не думала.

— Скажи ей спасибо за все, — сказал Митя.

Я передал слова Мити женщине и заметил, что Мити больше рядом нет.

— Екатерина Ивановна, — сказал я, — а Мити рядом больше нет. Вероятно, душа его успокоилась, и он ушёл туда, куда уходят все. Вы мне покажите дорогу к автобусу, а то я вообще здесь в первый раз.

Мы попрощались, и я ушел. Гуляя по улице, я всматривался в людей, пытаясь отличить этих от тех. Те, идут напрямую, проходя сквозь этих, и каждый проход ощущается этими как какой-то непонятный мысленный импульс и, если бы проход был медленнее, то могло быть, что каждый человек мог почувствовать и понять тех, кто еще не ушёл.

Новые гости

Честно говоря, мне хватило одного Мити Алешковского, чтобы делать вид, что я не вижу никого из тех и что я обычный человек, который не верит во всё это и не обладает никакими способностями.

Всё непонятное мы относим к чему-то сверхъестественному. А когда этому находится объяснение, то мы чувствуем глубокое разочарование, как будто нас кто-то ограбил. Пришёл и взял то, что было только у нас и то, что делало нас единственными в своем роде. А тут явился умник и снабдил этим всех. Как оптик какой-то снабдил очкам всех полуслепых граждан, и поводыри сразу без работы остались.

Что я ещё заметил. Те пытаются найти среди нас тех, кто их видит и понимает. Им нужно выговориться. Излить душу или снять с себя какой-то грех. Я не понимаю, почему этим не занимается церковь? Это их прямое дело: принимать тех, кто не ушёл, отпускать им грехи, записывать, исполнять просьбы и отправлять их на тот свет. Нет, они хитренькие и отнесли неприкаянные души к бесовскому порождению и даже думать об этом не хотят. Естественно, что с духа бестелесного возьмешь? С него взятки гладки, ему не дашь лопату или метлу и не пошлёшь наводить порядок возле храма, а возни с ними много. А ведь все души идут в первую очередь в храм. Я, когда заглядываю в храм, то вижу их переполненными, но наших там единицы, а вокруг аналоя стоят в основном те, ожидая, когда к ним выйдут и выслушают. А сквозь них проходят как сквозь эфир и "идут они солнцем палимы, повторяя: Суди его Бог, и покуда я видеть их мог, с непокрытыми шли головами". Это Некрасов писал про души неприкаянные. Это эти и те. Не все, кто здесь, чувствуют себя прикаянными, как и те, которых мы не видим.

Вы сами, вероятно, видели иногда неадекватное поведение человека на улице. Идет человек и вдруг отпрыгивает в сторону, или хватается за себя, пытаясь прикрыться от удара или посягательства на интимные места. А на улице никого или есть люди, но они совершенно никак не воздействовали на этого человека. Что это? Очень просто. Те пытались выявить людей, которые их видят и осязают. И этот человек становится Избранным, на которого те возложили обязанность по отпущению грехов и доделыванию тех дел, которые они не успели доделать.

Когда человек пытается сказать об этом, его обвиняют в том, что он свихнулся умом и помещают на принудительное лечение. В психиатрических клиниках много таких людей, которые видят тех, отпускают им грехи, но больше ничего не могут сделать. Они заложники тех и погибают в психушках, забитые санитарами или заколотые до смерти всякими галоперидолами. Многие врачи сами понимают это, но не могут это признать, потому что из врачей они превратятся в больных. Вот они и делают вид, что они нормальные, превращая других нормальных в ненормальных. Вот, допустим, оппозиционер. Он говорит правду, но власть делает вид, что это неправда и врачи, подчиняясь власти, доказывают, что их правда это неправда и только помешанный человек может говорить такую правду. Потом, когда власть меняется, те же врачи начинают стучать себя коленкой в грудь и говорить, что они были вынуждены нормальных людей объявлять психами, а сами уже подмигивают новой власти, что, мол, только пальцем шевельните и мы всю страну объявим сумасшедшей, и никто этот диагноз отменить не сможет, разве только что усилить его — объявить всю страну буйнопомешанной и на всех граждан или подданных надеть наручники или завернуть их в смирительные рубашки.

Умные люди никогда не отвергают всё, что говорят люди, объявленные сумасшедшими. Всех гениев либо объявляли помешанными, одержимыми, либо сжигали на кострах. Посредственности, случайно получившие корону, сразу объявляют себя гениями и начинают равнять всех под себя. Их наследники остаются такими же посредственностями, такими же посредственностями являются оставшиеся профессора, военные, и, в конце концов, государство погибает как завоеванное более умными соседями, либо от полной деградации.

Устоять перед теми трудно, помочь им трудно, и не помочь жалко. Единственное что можно сделать — это стать парламентским шутом, которому позволяют говорить всякую хрень как бы от имени избравшего его народа или стать экстрасенсом, призвав себе на помощь тех. А нормальному человеку прикасаться к тем опасно.

Если взглянуть на этот вопрос более масштабно, я бы сказал — стратегически, то тех можно использовать для решения особо важных задач. Например, для сбора информации политического, военного и научно-технического характера. Умный представитель тех может подсмотреть всё, что угодно и в любом месте, и пересказать всё принимающему из этих. Если тот не дурак, то он может донести всё это до нуждающегося в полученной информации. Записать или сфотографировать тех не получилось ни у кого и не получится, потому что это противоречит всем законам диалектики. Субстанция не материальная, но информация и некий образ, который воспринимается избранными, всё-таки относятся к видам материи. У нас сейчас идет бурное развитие цифровой техники. Вслед за цифровой техникой пойдет техника, созданная из информационных блоков, атомов и молекул информации, которые могут быть доступны тем, тогда возможно осуществление более широких контактов с теми и использование их в своих интересах. Тогда все страшилки креативных режиссеров найдут свое воплощение в реальной жизни, особенно когда количество воспринимающих тех увеличится на порядки.

И здесь тоже есть подводный камень. Если информация один из видов материи, то дезинформация — один из видов антиматерии, а, как известно, при соприкосновении материи и антиматерии происходит аннигиляция, уничтожение всего живого. Поэтому вторжение в информационную часть материи будет опасно самыми непредсказуемыми последствиями. Конечно, если говорить серьезно, то дезинформация — это такой же вид материи, как и информация, и аннигилироваться они будут только в сознании человека, сравнившего оба вида информационной материи.

У всего хорошего есть своя негативная сторона. Это аксиома и ее даже не нужно доказывать. Самый вкуснейший торт может вызвать расстройство желудка, которое совсем не вяжется с теми вкусовыми волнениями, которыми была вызвана диарея. И так везде. Возможности контактов с теми обязательно использует преступный мир. Вы можете представить рекламу: Незабываемый секс с теми красотками! Путешествие туда к своим родным! Прими информационную таблетку и побывай там! Появятся информационные наркотики. Информационное оружие. Информационные кухонные предметы и информационная кулинария для поддержки тех, чтобы они не так быстро уходили туда.

Такие мысли в конце шестидесятых годов прошлого века не могли не оказать влияния на формирование моей личности. Думающий человек всегда задумывается о сущности происходящего, а там, где дело нечисто, в королевстве кривых зеркал, думающий человек — это враг пострашнее фашизма, так как столкнулись две системы с одинаковыми целями, религией и фюрерами, но помощь стали оказывать слабейшему, слабо подозревая, что побитый младенец, которому помогли в драке, заболеет манией величия и желанием отомстить всем, и кто нападал, и кто помогал против нападавшего.

Это время было концом оттепели и начала гонений на диссидентов капитана артиллерии и бывшего зека Солженицына и генерал-майора Григоренко, которые начали говорить правду. А правда это все равно что антиматерия для социал-коммунистов.

Помимо озабоченных тех, среди них были и те, кому совершенно делать нечего. Как это в старом стихотворении:

То взлохмачу я волосы женщин,

То заставлю краснеть поцелуем...

Вероятно, как прожигали они жизнь в реале, точно так же прожигают они и существование в той информационной материи. Но они чего-то добились, собирая материю в сгусток и воздействуя на нашу действительность.

Каждый знает, что ночью в темной комнате обязательно что-то скрипнет, стукнет, прошуршит, хотя всё стоит на своем месте и не должно скрипеть и шуршать. Всё это сваливают на домовых, а кто такой домовой? Это тот же тот, который находится в вашем доме, как в своём, как дух этого дома, который жил в нём с самого начала. Он же мог переехать с вами и с другого жилища. Просто ему нравится быть с вами, и он вид материи в виде информации, который научился что-то делать, показывая свое присутствие. Если человек не видит домового или того, то их видят коты. Присмотритесь к своим питомцам. Иногда они начинают прыгать куда-то в угол между стеной и шкафом, как будто кто-то, сидящий на этом шкафу, играет с ним при помощи игрушки, а кот не может достать её и сердится. И ещё призадумайтесь, все ли ночные шумы исходят именно из этого места.

Все беззаботные те были как раз моего возраста, и я как-то на пустынной улице спросил одного, которого уже неоднократно видел, а чего он вообще здесь делает.

Тот сначала опешил, а потом просто обрадовался.

— Мы тут компанией ходили в туристический поход на Медео, — сказал он, — спали в палатке и грелись от бензиновой грелки. И угорели. Никаких катастроф, никаких пожаров и вообще того, что могло привлечь внимание к нам. Вот мы и оказались неучтенными, ходим, ветер пинаем, если хочешь, будем все время рядом с тобой как друзья? С нами хлопот не будет, зато будем чувствовать какую-то пользу от себя.

— Ладно, — просто сказал я, — только ночью меня не будить и когда я с девушкой за мной не подглядывать.

— Лады, — сказал мой новый друг и растворился в воздухе. Пошел передавать информацию друзьям.

Буквально через полчаса около меня было шестеро тех. Душами я их назвать не могу, потому что души это нечто материальное, что покидает человека в момент смерти и весит она чуть побольше трех грамм.

— Меня зовут Макс, — сказал мой новый знакомый из тех, — а это Машка — моя девчонка, держись подальше от неё, — и засмеялся. Он назвал и других своих друзей, но это не так важно для повествования, чтобы не замутнять природу списками людей.

Рассказ Макса

Я никогда не был охотником. На заре компьютеризации, когда не было персональных компьютеров, но были служебные компьютеры размером с огромную комнату, в моде были компьютерные игры, где на коричневом экране летали галочки, изображающие гусей или уток, а внизу опиленный ствол дерева, чурбачок с веточкой, изображал охотника. Игра на тренировку глазомера и вообще интуиции. Если посчитать количество строчек, то можно определить высоту полета этих уток, вычислить упреждение и дать охотнику команду на открытие огня путем нажатия клавиши "пробел". Некоторые наши специалисты часами играли в охоту, не промахиваясь ни по одной летящей дичи, предоставляя нам возможность совершенствоваться в своей профессии.

Кстати о профессии. Я — специалист по роботехнике. Да-да, по роботехнике. Конечно, мы еще не создали уникума с позитронным мозгом, совершенно не отличимого от живого человека, но уже ползают, ходят, катятся, переваливаются и подпрыгивают различные механизмы, способные увидеть дорогу, понюхать окружающий воздух, зафиксировать тепловое излучение и уловить звуковые колебания. Всё зависит от настройки. Если произвести тонкую настройку, то роботы превосходят способности человека в десятки и сотни раз. Попробуйте обыграть робота в шахматы или шашки. Пробежать быстрее него сто метров. Прыгнуть дальше его в длину или бросить копье на дальность. Робот делает это шутя, одной левой. Роботы водят машины, управляют самолетами, наводят в цель пушки и пулеметы, делают пряники и печенье, собирают автомашины и вообще. Даже ваша кофейная машина, которая в несколько секунд готовит вам чашечку ароматного латте, это тоже робот. Заправьте его капсюлями, подключите к сети и источнику водоснабжения, и он будет готовить вам кофе по взмаху руки или по вашему голосу и никому другому он не будет подчиняться. Даже ваш сотовый телефон, набирающий номер по вашему голосу, это тоже робот. Роботы окружают нас повсюду и когда-нибудь, а может, это будет через несколько месяцев, к вам утром подойдёт робот с завтраком и разбудит словами:

— Вставайте, сударь, Вас ждут великие дела!

Ну и что, что такими же словами камердинер будил журналиста-утописта Сен-Симона (Клод Анри де Рувруа, граф де Сен-Симон). Мы не маркизы, но у нас впереди великие дела.

Что-то я ушел в сторону, хотя говорил о роботехнике, а начинал вообще об охоте.

Об охоте я вообще ничего не знал. Слышал такую поговорку, что, мол, тебе охота и мне охота, вот это охота.

А тут перевели к нам специалиста по тепловизорам, парня достаточно молодого, лет тридцати по имени Николай.

— Колян, — представился он нам в лаборатории, — охотники есть?

— До чего охотники? — не поняли мы.

— Не до чего, а просто охотники, — пояснил наш новый коллега. — Человек выжил только потому, что стал заниматься охотой. Стал добывать мясо, шкуры и таким образом пережил ледниковый период. Всемирное потепление закончится новым ледниковым периодом и все мы должны заниматься охотой, чтобы выжить.

— Ерунду говорите, молодой человек, — осадил его заведующий лабораторией Павел Иванович, кандидат наук и вообще умница во всех вопросах. — Всемирное потепление начнется не ранее через пятьдесят тысяч лет, а ледниковый период после потопа еще лет так через полмиллиона. Так что, давайте, знакомьтесь с лабораторией и подключайтесь к Максиму Олеговичу для разработки автомата слежения за миграцией перелётных птиц. У этих орнитологов все слова повторяются, водоплавающие плавают, а перелётные перелетают. Разберетесь.

Максим Олегович это я, и я работал над автоматом по учету перелетающих птиц.

Не буду утомлять вас техническими деталями, чтобы опять не отвлечься от вопросов охоты. С Коляном мы быстро нашли общий язык и работали одной командой, устанавливая на наш прибор разные приспособления, приборы и датчики.

Колян без устали говорил об охоте. О том, как нужно охотиться на водоплавающую птицу, на гусей, на кабана, на волка, на лисицу. Говорил о достоинствах охотничьего оружия, о способах зарядки патронов дробью и пулей. Названия пуль, контейнеров и прочего. А как он рассказывал о приготовлении дичи в полевых условиях, это было нечто. Слюнки текли не только у меня, но и почти у всех в нашей лаборатории.

В пятницу вечером мы взяли немного пива, и пошли к нему в гости. Колян был старым холостяком и, похоже, жениться не собирался. Бывают такие люди, которые ценят свою свободу и личное пространство превыше всего.

На стене над кроватью на старом персидском ковре висело двуствольное охотничье ружье, доставшееся ему по наследству.

— Смотри, "Зауэр", три кольца, — с гордостью сказал Колян, снимая ружье с ковра.

Я взял ружье. Солидное оружие со знаменитой производственной маркой фирмы. Три переплетенных кольца обозначают, что стволы изготовлены из крупповской стали. Ничем особым эта сталь не отличается, точно также подвержена ржавчине, но из-за бренда продается дороже, чем обычное оружие. Собственно говоря, если взять два одинаковых галстука и один занести в модный бутик, а другой оставить в лотке уличного продавца, то в бутике этот галстук вы купите за сто долларов, а у уличного торговца за десять баксов. В чем разница? Только лишь в форсе, чтобы сказать:

— У меня галстук за сто долларов.

Да ради Бога. И я могу сказать, что мой галстук не за сто, а за сто двадцать долларов.

Ничего этого я Коляну не сказал, но ружье похвалил. Просто у меня дядька заядлый охотник и всегда рассказывал об охоте, когда мы встречались.

Моя похвала словно подстегнула Коляна. Мне были продемонстрированы все охотничьи причиндалы от ёршиков для чистки ствола до гильзозакаточной машинки с пороховой и дробовой меркой. Прямо сейчас садись и готовься на охоту.

— Слушай, — как-то заискивающе сказал Колян, — пойдем на охоту. Ты, я вижу, в этих делах мастак, а я, честно говоря, только любитель. Я знаю одно местечко, где уток видимо-невидимо, да и у меня охотничьего билета нет. А тебя есть?

А у меня он был. Дядька записал в свое общество для количества, да и надежда была, что родной человек не подведёт.

Сказано, сделано. Договорились, что поедем на охоту в следующее воскресенье, через неделю после открытия охотничьего сезона.

На следующее воскресенье мы выехали на охоту в известное только мне местечко. Дичи там было немного, но и посторонние охотники там встречались редко, то есть то место, где можно и поохотиться, именно поохотиться, а не сидеть в утином тире, и отдохнуть.

Я взял у дяди напрокат автоматическое пятизарядное ружье. Мы охотники крутые, так что и снаряжение наше соответствовало нашему статусу.

Правда, стрелками мы с Коляном оказались аховскими. На семьдесят отстрелянных патронов мы подбили одну утку. И за той пришлось лезть в озеро. Собаки у нас не было. Утку разделывать тоже не умеем. Обычно этим занимались другие люди, а мы уж с аппетитом уплетали дичь за столом.

Кое-как мы ощипали утку, выпотрошили, опалили ее над костром и стали жарить на деревянном вертеле, который несколько раз обгорал, и утка падала в костер.

Уже поздно ночью мы, голодные, жадно сожрали нашу утку, даже не выплевывая мелких косточек.

Утреннее пробуждение у костра требовало действий. Мы налили в котелок воды и поставили на огонь.

— Слушай, Макс, — сказал задумчиво Колян, глядя в огонь костра, — а чего бы нам не сделать охотничьего робота? Снайпер, видит в темноте, бьет всё, что шевелится, прекрасный повар и мясник, сначала разделывает тушу зверя, готовит полуфабрикаты, по индивидуальному заказу готовит мясо с кровью или полупрожареное, и подает охотнику прямо у костра. Как? Это намного романтичнее, чем болтаться по озерцам в поисках одинокой уточки или сидеть в засаде на гуся и не подстрелить ни одного.

Сказано — сделано. Своими мыслями мы поделились с сотрудниками нашей лаборатории и порешили собрать этот робот без отрыва от основного производства в порядке творческой инициативы. Сконструируем, соберем, испытаем и представим руководству как изобретение и ноу-хау, которое поможет человечеству выживать в трудные для него времена.

Все работы заняли у нас без малого год. Агрегат, то есть робот, получился многофункциональным, как кухонный комбайн. Только у этого комбайна были крепления для стрелкового оружия, и кроме разделочных досок и миксеров, он был вооружен фирменными разделочно-поварскими ножами и пилками для нарезания хлеба и резки костей и хрящей.

Кое-что о нашей инициативе знало и руководство фирмы, поэтому мы беспрепятственно вывезли Оху, так мы его назвали "Оха", на испытание в полевых условиях.

Место я выбрал уединенное. День был рабочий, и других охотников вокруг не было. Я пристроил в зажимах пятизарядное ружье, к которому приделали контейнер с патронами и зарядным устройством, заряжающим ружье после израсходования патронов в магазине. Программу набрали простую: подстрелить утку, разделать ее и приготовить плов с уткой.

Я нажал кнопку "Пуск" на передней панели "Охи", и мы с Коляном принялись устанавливать столик и стулья для приятного времяпровождения, ожидая, когда нам подадут охотничий обед.

"Оха" крутнулся на месте, щелкнул затвором ружья и двинулся в направлении озера, ожидая пролета дичи. И дичь не заставила себя ждать. Пять уток стремительно летели вдоль нашего озерца, выискивая себе более безопасное место отдыха. "Оха" действовал безукоризненно: пять выстрелов и пять уток лежат на воде с распластанными крыльями.

Мы с Коляном зааплодировали. Машина работает, и еще как работает!

"Оха" мгновенно среагировал на наши аплодисменты, развернулся и произвел два прицельных выстрела по нам. Нас спасло только то, что расстояние между нами было примерно пятьдесят метров и дробью нас только осыпало, а не поразило, хотя некоторые дробины довольно чувствительно ударили по телу.

Вместо доставания уток из озера, "Оха" направился к нам, щелкая приспособлением для перезаряжания автоматического ружья. Мы побежали от него в лес.

— Давай разделимся, — сказал Колян. — Ты влево, я — вправо. А там будь, что будет. Кто-то из нас должен заманить его в чащобу, а второй на машине должен уехать, чтобы вызвать помощь.

Практически рулетка. А если "Оха" прикончит нас обоих? Для таких испытуемых роботов нужен противотанковый гранатомет с десятком запасных гранат, чтобы уничтожить его наверняка. Записку что ли написать грядущим испытателям?

Не говоря друг другу ни слова, мы бросились в разные стороны.

"Оха" выбрал меня. Мне помогали деревья, за которыми я спасался от выстрелов и бежал дальше. Он был неутомим, а я уже выдыхался. Я шёл к машине, надеясь добраться до нее раньше "Охи" и уехать, куда глядят мои глаза, бросив специальность робототехника и устроившись преподавателем трудового обучения в любой сельской школе.

Выскочив на опушку леса, я увидел, как на моей машине поспешно уезжает Колян, за которым никто не гнался и который оставляет меня на съедение взбесившемуся принтеру, то есть — охотнику.

Делать нечего, нужно бежать по полю к тому месту, где мы останавливались. Возможно, что "Оха", прибыв на то место, с которого начинал движение, приступит к выполнению заложенной в него программы: достанет подстреленных уток, ощиплет их, опалит на огне и начнет готовить узбекский плов с дичью.

"Оха" несколько отставал от меня, но стрелял с упреждением, как по летящей утке, и дробь взметала пыль передо мной.

Подбегая к нашему озерцу, я споткнулся о выступающий из земли корень дерева, подвернул ногу и упал, стукнувшись головой обо что-то жесткое.

С подвернутой ногой я не мог бежать и поэтому пополз, ожидая выстрела в спину, который прекратил бы мои мучения.

Перевернувшись на спину, я стал ждать смерть лицом к лицу. "Оха" стоял передо мной, покачиваясь с пятки на носок, как ковбой, ожидающий сигнала на стрельбу. Наконец, он качнулся в последний раз и остановился, опустив ружье стволом вниз. Лампочки на нагрудной панели погасли.

Да здравствует наш аккумуляторщик, который поленился как следует зарядить аккумуляторы "Охи". А окажись он добросовестным работягой, то вряд ли бы я сидел вот здесь рядом с твоей кроватью и рассказывал на ночь мою самую страшную историю в жизни.

Второй рассказ Макса

Удивительный случай произошел со мной на днях.

Шел я в магазин купить рамку под собственноручно написанный портрет самого себя. Сидел перед зеркалом и рисовал автопортрет. Решил запечатлеть себя для истории, вдруг прославлюсь чем-нибудь в веках, а портрета-то и нету. Вышло, конечно, не шибко красиво и не шибко похоже, тем лучше, зато критики потом будут писать о самобытности и критическом восприятии самого себя, или даже не так, скошенная физиономия автора говорит о том, как криво он относился к действительности и сколько реализма в его глазах, не согласных с тем, что все богатства страны утекают за границу.

Портрет я рисовал старинным способом в технике граттажа. Это очень простой способ. Берём какую-нибудь картонку или фанерку. Тонируем, то есть раскрашиваем ее разными красками. Затем берем свечку и натираем ею подготовленное "полотно". Затем и парафиновую поверхность красим в какой-нибудь темный цвет. После этого карандашиком наносим на фанерку рисунок. Как я — свой портрет. А затем ножичком или иглой соскребаем слой крашеного парафина, чтобы открылся нижний фон. Вот эта разница цветов и будет основным изобразительным средством.

Рисунок свой я решил вставить в паспарту, а для этого нужна рамка больше, чем размер обыкновенного печатного листа. И в какой магазин канцелярских товаров я ни заходил, оказывалось, что именно сегодня они продали последнюю нужную мне по размеру рамку. Ну что же это такое? Только захочешь увековечить себя для истории, так сразу находится тысяча людей, которые хотят поставить ножку будущей мировой знаменитости.

Я вышел из очередного магазина и ко мне бросился мужик с сильно помятой внешностью и протянутой рукой:

— Дай червонец, мне бы только стакан пива выпить, так трубы горят...

Мужская солидарность мужской солидарностью, но если мужик начнет опохмеляться, то может и в запой войти. А оттуда дорога только к белочке либо еще куда. Лучше перетерпеть. Хотя и это перетерпение может трагически окончиться. Лучше не мешать лозу с зерном и не снижать градус пития, тогда все будет в пределах нормы.

Я хотел пройти мимо, но мужик достал из кармана ручку и говорит:

— Купи ручку. Будешь знаменитым писателем, славу заимеешь, а мне уже все равно из ямы не выбраться.

Присмотрелся я, а мужик этот очень похож на недавно модного писателя Прилипалова. Издавали его немыслимыми тиражами, да всё как-то было недосуг почитать, а как время для чтения нашлось, так эти книги из магазина и исчезли.

Махнул я на все рукой, достал из кармана стольник и дал ему. А он мне все ручку свою сует, бери мол. А она мне нужна? Я в художники собрался, а не в писатели. Ручку пришлось взять, уж очень он сильно уговаривал.

Дома я посмотрел на ручку. Обыкновенная ручка. Металлическая трубочка, покрашенная черной краской. Перо номер три и держатель для пера. С другой стороны — держатель для огрызка карандаша. Такие ручки были в ходу в пятидесятые годы прошлого века. Для письма такой ручкой нужна чернильница, а также промокательная бумага, чтобы все написанное не размазать по бумаге. Чернильницы у меня не было, поэтому я положил ручку на стол и забыл о ней.

Через несколько дней я снова наведался в магазин канцелярских товаров и купил себе рамочку нужного размера.

— Что еще хотите взять? — спросила меня продавщица.

— У вас есть чернильницы? — спросил я.

— Чернильниц сейчас нет нигде, разве только что в музее, — с улыбкой сказала продавец, — но у нас есть чернила для авторучек. Фирменные "Parker". Синие и фиолетовые. И бутылочки для чернил такие, что не упадут и их можно использовать как чернильницы.

— "Parker" так "Parker", — говорю я, — давайте один флакон синих.

Флакон оказался недешевым и стоил дороже большой рамочки для моего портрета.

Дома я отложил в сторону рамку с портретом, не убегут, достал лист писчей бумаги, открыл флакон, вытащил из ручки вставку с пером и вставил ее для письма. Перо было не особенно чистым, поэтому я обмакнул его в чернила и тщательно протер тряпочкой. У нас раньше в школе были перочистки, их делали из кусочков разной ткани, но функция у них была одна — вытирать начисто перо.

Я обмакнул перо в чернила и решил что-нибудь написать для пробы. Перо очень легко заскользило по бумаге, оставляя ровные синие полоски и из-под пера стали возникать буквы, складывающиеся в стихи. Это я и стихи?!!! Смотрите сами, что у меня получилось в течение пяти минут.

Свела судьба нас в жарком мае

В тени на узенькой скамейке,

Асфальт на солнце маслом тает,

Не жарко людям в тюбетейках.

Бросало нас то в жар, то в холод,

Как два магнита — взгляд на взгляд,

Стучал в груди кузнечный молот,

Дрожала в такт ему земля.

Мы пили чай в тени под кленом,

Сидела вместе вся семья,

Подрос на грядках лук зеленый,

А я был пьяный, как свинья.

Я был удивлен до такой степени, что мне сразу вспомнился анекдот на музыкальную тему.

Больной спрашивает врача:

— Доктор, а после операции аппендицита я смогу играть на рояле?

— Сможете, голубчик, сможете, — сказал доктор, — будете играть лучшее, чем господин Рахманинов.

— Вот здорово, — сказал пациент, — а я раньше вообще музыкой не занимался.

Что-то подобное происходило и у меня.

Я перепечатал стихотворение на машинке и направил почтой в журнал "Огни Кабирии".

Через две недели пришел ответ:

— Уважаемый автор! Ваши стихи нам очень понравились своей самобытностью и непосредственностью. Легкий стиль и непринужденная рифма ставят вас в ряд самых популярных поэтов нынешнего века. Просим направлять в наш адрес ваши новые произведения. Мы испытываем чувство глубокой гордости от того, что являемся первооткрывателями вашего несомненного таланта. С уважением, главный редактор.

Следующее стихотворение появилось не так быстро, как первое, но десять минут с ним я сидел, это точно.

Был бы пьяницей я беспробудным,

И квартира моя — теплосеть,

Стал бы я собеседником чудным,

И меня можно всем пожалеть.

А стихи мои в драных бумажках

На хранение взял бы музей,

И ученые в белых рубашках

Изучали б искусство бомжей.

А сантехник-поэт — это нонсенс,

Я не пью, чтоб понять Ренессанс,

Пропадает ко мне интерес,

Если я не иду в декаданс.

И в компаниях всем неудобно,

Словно я что-то сделал не так,

Приглашать работяг уж не модно,

Лучше дать им на водку пятак.

Это стихотворение также было опубликовано в журнале "Огни Кабирии", получило самую высокую оценку с хорошим гонораром и было направлено на конкурс современной поэзии под эгидой одного известного чиновника, не гнушающегося Мельпоменой. Мне передали его пожелание, чтобы я сбацал какую-нибудь пьесу для лелеемого им театра.

— За деньгами мы не постоим, — сказал он.

На заказ я написал пьесу "Сомбреро" в трех частях.

Знаменитый чукотский оленевод Ваамчо получил от правления колхоза путевку в санаторий в Анталии в солнечной Турции. Это подстроил его недруг и конкурент зажиточный бригадир Алитет, чтобы домогаться до красавицы Тыгрены, которая была невестой Ваамчо.

— Вот увидишь, — говорил он красавице, — он приедет оттуда с размороженными мозгами, которые будут летать возле его головы, и он забудет тебя. Может, он даже останется там и будет пасти местных баранов.

Тыгрена очень страдала, потому что путевка была одна, а для того, чтобы поехать в Турцию с женихом, денег у них не хватало.

Ваамчо поехал в Турцию и ему там не понравилось. Шибко жарко, однако. Две недели он сидел под зонтиком и пил понемногу жиденькую турецкую огненную воду, которую называли арака и делали из укропа.

— Плохая огненная вода, — думал Ваамчо, вспоминая Тыгрену, у которой под кухлянкой было упругое девичье тело. — А тут все какие-то черные и темно-красные. Отправить их к нам в тундру, они там все и окочурятся.

В Турции Ваамчо купил сомбреро и приехал в нём на Чукотку.

И в таком духе три полноценных акта. Интриган Алитет был посрамлен, Тыгрена вышла замуж за Ваамчо, а сомбреро сожрал белый медведь.

Пьеса с успехом прошла по северным театрам и ее выдвинули на Государственную премию. После каждого спектакля автор должен был принимать участие в пьянках с артистами, выслушивая похвалы в свой адрес. А после получения государственной премии водка полилась рекой. Друзей появилось столько, сколько не было ни у кого из самых знаменитейших людей на земле. Начался один постоянный запой. И вот, я проснулся один. Никого. Ни семьи, ни дома, ни друзей, ни знакомых и в кармане лишь вошь на аркане. И голова болит, прямо-таки разрывается и никто не хочет подать ни копейки. Еще вчера меня знали все, а сейчас не знает никто.

Какой-то мужик вышел из магазина канцелярских принадлежностей, и я бросился к нему:

— Дай червонец, мне бы только стакан пива выпить, так трубы горят...

Если не будет давать, то продам ему свою ручку. Хрен с ним, с писательством, у меня еще есть нереализованная возможность стать самым известным художником.

Что там в будущем

— Макс, откуда ты все это знаешь? — спрашивал я. — Допустим, эротический роман Сёмушкина о чукчах "Алитет уходит в горы" я читал еще в детстве, а вот остальное про технику, про механических людей и про автоматы, которые все делают за людей, это же буржуазные выдумки. Коммунистическая партия сказала, что кибернетика — это продажная девка империализма и это так оно и есть. Разве можно себе представить, чтобы нормальный человек лежал в постели с механической женщиной или нормальная женщина с механическим мужчиной? Такого не может быть потому, что этого быть не может. А вот вычислительная техника на электричестве? Пробки выбило и прощайте все предыдущие вычисления? Ничто не сможет заменить обыкновенные деревянные счеты, логарифмическую линейку и счетную машинку "Felix".

— Какой же ты дремучий, Андре, — смеялся Макс. — Ваша компартия и ее идеология — это такой же опиум для народа, как и религия. Инквизиция сжигала праведников и ученых на кострах, а ваша партия гноила их в ГУЛАГе или расстреливала на местных полигонах. На вашем училищном стрельбище в Муюнкуме был расстрельный полигон. Не обращал внимания на холм слева от главного направления для стрельбы? Это искусственный холм и его постоянно подсыпают песком, чтобы ветер не выдул кости тех, кого там расстреляли.

— Это все клевета, — горячо возразил я, нас здорово подковали политически, и мы могли многим диссидентам утереть нос по поводу истории партии, — двадцатый и двадцать второй съезды партии поставили точку в отклонениях от генеральной линии партии.

— Они что оживили расстрелянных людей? — с усмешкой спросил меня Макс. — Кто понес ответственность за этот произвол? Никто. Сначала расстреляли Ежова, а потом Берию. И то Берию расстреляли только после того как им удалось отправить на тот свет Сталина. Был бы жив Сталин и по сей день там же расстреливали сотни людей. И вас бы задействовали для тренировки. Вы, пограничники, всегда относились к ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ. Вам только фуражку сменить и готовы палачи советского народа. Такие же, как и вы, в 1962 году расстреляли демонстрацию рабочих в Новочеркасске.

— Это все ложь, — запротестовал я, — мы в 1961 году запустили в космос первого человека, майора Гагарина...

— Да-да, — согласно закивал головой Макс, — а в 1962 году расстреляли рабочих. Генералы отказывать командовать расстрелом, армейские офицеры стрелялись перед своими солдатами, потому что не хотели быть палачами собственного народа, а вот ваши взяли это дело в свои руки и открыли огонь на поражение по безоружным рабочим Новочеркасского электровозостроительного завода. Двадцать шесть человек сразу были уложены наповал и больше восьмидесяти человек было ранено. Хорошо вас учат стрелять. Вы бы так по немцам стреляли, мы бы войну не за пять лет, а за два года закончили.

— Убирайся отсюда, провокатор, — чуть не закричал я и сразу мои соседи по казарме зашикали на меня:

— Тебе чего такое приснилось?

— Ничего не приснилось, — отвечал я.

— А чего тогда орешь: убирайся отсюда, провокатор?

— Не знаю, — сказал я и повернулся на бок, как бы продолжая спать.

— Что, правда глаза колет? — зашептал мне на ухо Макс. — Подумай сам над всем этим. Я был в будущем, там почти всё так же, как и у нас, такой же развал в экономике, все реформы сворачиваются, попы стали главными комиссарами в армии и правительстве, а тех, кто против Сталина выступает, снова стали к ногтю прижимать. Выступать против Сталина, значит — выступать против той власти. Когда была демократическая революция на рубеже веков, то даже сделали день памяти жертв сталинских репрессий. Тридцатого октября все собираются у Соловецкого камня в Москве и читают список жертв произвола. Сколько лет читают, а еще и до половины не дошли.

— Слушай, — мысленно спросил я у Макса, чтобы не кричать на всю казарму, — а как мне можно побывать там, в будущем?

— Помрешь — побываешь, — Макс был безапелляционен и циничен как человек, которому нечего терять и нечего расшаркиваться в политесах перед кем-то бы ни было, — а вообще, этот вопрос нужно продумать, — и он исчез. Думать пошел.

В эту ночь мне снова приснилась красавица Мэй Ли, а я все также был юаньшуаем, управляющим восточными провинциями Китая.

— Сегодня я расскажу тебе еще одну притчу про судью Бао-гуна.

Однажды Бао-гун по дороге в суд увидел плачущего мальчика с бамбуковой корзинкой на старой каменной плите.

— Кто тебя обидел, мальчик? — спрашивает Бао-гун. — Отчего ты плачешь?

— С самого утра я торговал пончиками, — говорит мальчик. — Наторговал на двести медяков, деньги положил вот в эту корзину. Тут фокусник пришел, стал фокусы показывать. Сел я на этот камень, стал смотреть. Недолго смотрел. Потом в корзину заглянул, а денег нет.

Выслушал Бао-гун мальчика, подумал немного и говорит:

— Деньги лежали в корзине, корзина стояла на камне и вдруг деньги исчезли. Значит — каменная плита их украла. Стража! Доставить в ямынь мальчика и плиту на допрос.

Весть о том, что Бао-гун каменную плиту допрашивать будет, быстро разнеслась по всему поселку. Удивились люди, но побежали к зданию суда, чтобы послушать.

Сел Бао-гун на судейское место, допрос начал:

— Признавайся, плита каменная, ты у мальчика деньги украла? Только правду говори, не то я велю тебя бить и пытать.

Камень он и есть камень. Лежит себе и молчит. Разозлился Бао-гун и приказал стражникам бить плиту. Услыхал народ, что судья камень бить приказал, и стали все громко смеяться.

Только Бао-гун не смеется, в дощечки стучит, чтоб народ утихомирить, и говорит:

— Вы что, порядка не знаете? Не умеете себя в ямыне вести? Стража! Запереть двери, никого не выпускать!

Видят люди, Бао-гун не шутит, сейчас прикажет и всех начнут палками бить, как вот этот молчащий камень. Упали все на колени и стали молить судью о пощаде.

Говорит тогда Бао-гун:

— Ладно, сегодня я вас пощажу, но каждый из вас перед выходом из суда монетку даст.

Приказал Бао-гун стражникам притащить большой чан с водой и посредине зала поставить. Люди стали монеты в чан бросить, а судья рядом стоит и внимательно смотрит.

Одна за другой падают монеты в чан, люди друг за дружкой из зала выходят. Но вот подошел какой-то человек, монету в чан бросил. Смотрит Бао-гун — на воде кружочки жира плавают.

Тут судья как закричит:

— Это ты у ребенка деньги украл? Признавайся!

Испугался вор, дрожит весь. Приказал тогда Бао-гун обыскать вора, нашли у него стражники сто девяносто девять монет, с той монетой, которую он в чан бросил, ровно двести. Отдал Бао-гун все двести монет мальчику, а вора приказал побить хорошенько и вон выгнать.

И только тогда люди поняли мудрость судьи и то, зачем ему понадобилось каменную плиту допрашивать.

— Какой смысл в рассказанной тобой притче? — спросил я Мэй Ли. — Мудрый судья — это большая редкость в наше переменчивое время. И все не могут стать Бао-гунами.

— Да, мой повелитель, — сказала красавица Мэй Ли, — но мудрый судья — это сила государства, не менее важная, чем армия. Человек, защищённый судом, сделает все, чтобы его государство жило и процветало, потому что суд и есть олицетворение государства. А при судебном произволе подданные не будут доверять своему императору и будут ждать нового, который принесет им защиту от грабителей с большой дороги и из высоких палат.

Она права. О мудрых императорах и судьях сочиняют легенды и притчи, а имена несправедливых становятся кличками для плохих людей.

Под утро, перед самым подъемом ко мне пришла Мэри (Машка, а если латинскими буквами написать Mary, то по-английски оно будет читаться как Мэри) и стала рассказывать услышанный ею анекдот.

— Представляешь, в одну африканскую деревню приехал белый человек с местным управляющим и объявил, что покупает местных обезьян по десять долларов за штуку. Люди в две минуты сделали загон для обезьян, переловили всех в округе и получили деньги. Все довольны и смеются. Тогда белый человек сказал, что ему нужны все обезьяны и он будет покупать их за двадцать долларов. Люди обшарили все вокруг, переловили последних обезьян и получили свои деньги. Белый человек сказал, что ему нужны еще обезьяны и он будет покупать их за пятьдесят долларов. Белый человек уехал, а в деревне оставил своего управляющего. Управляющий говорит крестьянам:

— Давайте обманем этого белого. Я вам продам всех этих обезьян по тридцать пять долларов, а вы продадите их белому человеку за пятьдесят долларов. Он богатый и ему это будет все равно.

Пошли местные у всех назанимали денег и отдали их управляющему, забрав к себе всех обезьян.

На следующее утро управляющий уехал, а люди остались с обезьянами и без денег. И до сих пор никто не приехал купить у них обезьян по пятьдесят долларов за штуку.

— Кто тебе рассказал такой авангардный анекдот? — спросил я.

— Это Макс, — сказала Машка, — он их из будущего притаскивает. Там, говорит, так интересно, так интересно, — и она чего-то погрустнела.

Путешествие в будущее

Учеба в училище шла день за днем. После изучения Кратких очерков истории КПСС мы перешли к изучению марксистско-ленинской философии и на последнем курсе нас ожидал курс научного коммунизма.

Энциклопедии и справочники в один голос говорят, что марксистско-ленинская философия — это современное философское учение, созданное на основе взглядов К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина и получившее законченную форму в Кратком курсе истории ВКП(б). Марксистско-ленинская философия является основой идеологии марксизма-ленинизма, ставшей базовой для социалистических стран, ряд которых развили собственные варианты марксизма-ленинизма в виде маоизма и чучхе. Получается, что всё то, что мы изучали в течение четырех лет, все это есть марксистско-ленинская философия. Вся эта наука была обыкновенной кашей, направленной на доказательство одного единственного постулата: "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". На семинарах можно было лепить всё, что только в голову придет, лишь бы в голове сквозило, что партия наш рулевой, Ленин и Сталин вожди, лично товарищ генеральный секретарь, наше дело правое — мы победим, нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме — и пятерка обеспечена. Но если совершишь дисциплинарный проступок, то как бы ты ни знал философию, выше тройки не получить, типа как несознательный.

Макс придумал, как можно путешествовать во времени. Умный парень, если бы не погиб, мог бы много чего изобрести или придумать, но, возможно, что его счастьем было быть все время молодым и способным к свершениям, нежели быть пожилым, честным и неспешным человеком, о котором говорят, что подавал большие надежды, но не знал, где нужно лизнуть, а где гавкнуть. А вот гении современности этой наукой овладели в совершенстве, а потом уже начали заниматься чистой наукой, будучи всегда на острие научной мысли, чья бы она ни была, чтобы показать свою незаменимость и крах всей науки с их уходом.

Тот, кто приготовился записывать секрет перемещения во времени, пусть успокоится, это пока только рецепт перемещения информационных субстанций, получающихся в результате естественной смерти человека и не востребованной там. Все мы находимся на учете тех, кто нас создал и всех по учетам отправляют туда. Но и в каждой бюрократии бывают сбои. В советской бюрократии это явление естественное. Сотни тысяч солдат, погибших во Второй мировой войне, не найдены и не похоронены, и руководству это по хрену мороз. А тут несколько отмороженных и задохнувшихся ребят. Так, погрешность.

Второе, как информационная субстанция может воздействовать на что-то? Практически никак. Сгусток информационной материи может толкнуть живую материю, и не больше. Но Макс есть Макс. Он перепробовал всё и нашёл, что перемещение по магнитному и электрическому полю вызывает перемещение информационной субстанции во времени.

Сначала он занимался изучением торсионных полей. Общеизвестно, что существует четыре вида силы: гравитационная, электромагнитная, ядерная и слабая ядерная. А тут нашлись новаторы и впарили правительству, что есть торсионная сила, возникающая из торсионных полей, способных передавать информацию в миллион раз быстрее света. Обещали сбивать все существующие типы ракет в любой точке Вселенной. Если возможна такая передача информации, то возможно и достижение субсветовой скорости, поэтому и дали деньги на исследования. И вот такие Максы раздраконили поклонников торсионных полей, сэкономив деньги налогоплательщиков, которым чиновники счету не знают. А потом нашелся другой физик-теоретик, который объединил все четыре силы в единое электрослабое воздействие. И получил за это Нобелевскую премию. Сначала Макс использовал линии электропередачи и его закидывало туда, куда Макар телят не гонял, а электрослабое воздействие отправляло туда, куда он именно хотел, причем одно воздействие равнялось одному году. И достигалось оно при помощи обыкновенной пальчиковой батарейки. Регулируя потоки постоянного тока можно было перемещаться вперед и назад.

Второй важный вопрос — а как я перейду в состояние Макса. Умирать я не собирался и не хотел, мне еще жить да жить. Единственный выход — перевести меня в состояние глубокого сна, похожего на кому. И это тоже штука такая: уснуть легко, проснуться трудно. Второе — не в казарме же мне засыпать. А где? Моя девушка жила в обще житии кинотехникума и там тоже я не мог зависать примерно на двое суток.

— Будешь родственником моих родителей, — твердо сказал Макс.

— Это как? — не понял я.

— Пойдем ко мне домой, напишешь моей матери записку от меня и моим почерком, я тебе помогу и всё будет нормально, — сказал мой проводник.

— А меня не погонят как мошенника, да еще из пограничного училища? — спросил я.

— Всё уладим, — сказал Макс, — главное, чтобы ты получил увольнительную на двое суток.

Я доложил курсовому офицеру, что нашлись мои родственники в Алма-Ате и попросил увольнение для знакомства с ними. Наличие родственников негласно приветствовалось как средство привязки курсанта к училищу и возможности дать курсанту цивилизованный отдых в гражданской среде. Алмаатинцам давали отпуск на сутки или на двое суток, и все дорожили возможностью пойти в увольнение домой.

Во второй половине дня субботы я пошел в увольнение вместе с Максом к нему домой. Странно это. Идешь в неизвестно куда и идешь так, как будто прекрасно знаешь эту дорогу. И людям начинаешь говорить такую ересь, в какую не поверит ни один здравомыслящий человек.

В СССР с привидениями и духами было плохо, а вот загнивающий Запад по этому поводу создал сотни, если не тысячи фильмов, повсюду телевизионные ток-шоу по вопросам общения с умершими родственниками, всюду гадалки, маги, шаманы, экстрасенсы... Не верю я в это дело. Не по-коммунистически это, а вот на тебе, иду вместе с привидением или духом к нему домой зубы его матери заговаривать, чтобы провести эксперимент моего перемещения в будущее. Читающий эти строки справедливо скажет, что я прав и, возможно, будет читать дальше, чтобы посмотреть на полное фиаско экспериментаторов. И я шел точно с такими же мыслями.

Пришли. Обыкновенная пятиэтажная "хрущевка". Для тех времен здание современное и шаг вперед в деле обеспечения советских граждан индивидуальным жильем. Квартира двухкомнатная. Маленькая прихожая, из которой дверь в микроскопические ванну-туалет, большая комната, смежные с ней кухня, маленькая комната и кладовая. Из большой комнаты выход на балкон. Этаж четвертый. Дверь открыла дама в годах, лет сорока пяти, мать Макса Нина Ивановна.

— Здравствуйте, Нина Ивановна, — говорю, — курсант Северцев, товарищ Вашего Максима. Мне нужно поговорить с Вами по очень серьезному вопросу.

Меня пригласили войти в квартиру и пройти в комнату для разговора. Мы сели за стол, и женщина приготовилась меня слушать.

— Нина Ивановна, — сказал я, — у меня есть сообщение от Макса, и он находится рядом со мной. Вы только не волнуйтесь. Он сейчас говорит, чтобы вы принесли коричневую папку, которая лежит в его комнате на полке с книгами, и я запишу его слова.

Женщина немного помедлила, потом встала и ушла в соседнюю комнату. Буквально через пару минут она вышла из комнаты с коричневой папкой.

— Открой папку и найди рассказ "Мой друг". Отдай его маме, — командовал Максим.

В рассказе было написано:

Мама, если мне что-то понадобится, а я сам не смогу прийти, то придет мой друг, который попросит принести тебя коричневую папку, откроет ее и достанет вот этот рассказ. Значит — его прислал я и ты ему должна доверять как мне. Твой Максим.

Женщина заплакала и какое-то время сидела молча.

— Возьми ручку, — командовал мне Максим, — на обороте листа пиши: Здравствуй, мамочка! Я буду направлять твою руку.

Я перевернул лист, достал из кармана ручку и стал писать, чувствуя какую-то тяжесть в руке.

Написав, я протянул лист матери Макса. Она внимательно осмотрела написанное и снова перевернула лист. Почерки были похожи.

— Что я должна делать? — спросила она. — Что говорит Максим?

— Максим говорит, что я должен освоиться здесь и чувствовать себя как дома, — передавал я сказанное Максом, — вы должны подготовить меня для введения меня в транс. Соседям нужно сказать, что Андре наш близкий родственник из России. А сам Макс сейчас уйдёт.

Мать согласно кивнула головой и Макс исчез.

— Он ушёл, — сказал я, и в комнате повисла какая-то тишина. Мы не знали, что нужно было делать.

— Сейчас будем ужинать, — сказала Нина Ивановна. — Андре, а вы можете пока принять ванну. У вас же помывка в бане всего лишь раз в неделю. Белье я приготовлю. И вообще, чувствуйте себя как дома, вы же наш близкий родственник, и поэтому я буду обращаться к вам на ты.

Вы просто не представляете, что значит принимать ванну после одной бани в неделю. Горячей воды в казарме нет. Утром умывание по пояс холодной водой после физической зарядки и бритье холодной водой. Юношеский пушок легко сбривается, но щетина очень быстро становится жесткой и процесс бритья способствует формированию выдержки и повышению порога терпимой боли. Никаких иностранных бритвенных станков у нас не было, а здесь целое море горячей воды, шампунь, мочалки, разные виды мыла.

Я вышел из ванной как новенький пятак, светящийся первозданным блеском. На столе была приготовлена нормальная домашняя пища в виде котлеты с картофельным пюре, небольшой салат из овощей, стояли бокалы и большая бутылка крымского портвейна производства фирмы "Массандра". Что что, а в наше время было много натуральных вин и недорогих, кстати.

Мы выпили за знакомство. Я в двух словах описал свою биографию и обстоятельства знакомства с Максом. Сказал, что мы с ее сыном, вернее с той информационной субстанцией, с которой я общаюсь, собрались в будущее. Нина Ивановна была врач-психиатр и занималась гипнозом.

— Макс всегда был настырным мальчиком, — сказала она, — и я любила помогать ему с научными изысканиями. Помогу и вам.

Мне показали комнату Макса и достали его спортивный костюм, который я буду надевать при посещении Нины Ивановны.

В Алма-Ате ночь наступает быстро. Мне постелили кровать, и я лег пораньше, чтобы почитать понравившуюся мне книгу.

Примерно через час в мою дверь постучали, и вошла Нина Ивановна со свечкой в подсвечнике. Выключив электрическое освещение, она присела на моей кровати и поставила свечу на столик.

— Андре, — тихо спросила она, — ты уже спал с женщинами или всё ещё девственник? Девственнику невозможно сделать то, что задумали вы.

Я несколько засмущался от этого вопроса и сказал, что опыта обращения с женщинами пока не имел.

— Не волнуйся, — сказала Нина Ивановна, — я тебя всему обучу.

Нина Ивановна была красивой женщиной с прекрасной фигурой и моё обучение прошло легко и приятно, и я вам скажу, что нет ничего лучше, чем спать с любимой тобой женщиной, касаясь тела, принадлежащего тебе.

Остаток ночи я спал рядом с хозяйкой на раскладном диване, раскидав свое тело, почувствовавшее свободу после узкой солдатской кровати.

Под утро ко мне пришла красавица Мэй Ли и рассказала сказку о глупом императоре и умном крестьянине.

В стародавние времена жил-был глупый император. Однажды в золотых императорских покоях завелась маленькая мышь. Император испугался, потому что мышей никогда не видел, и решил, что это оборотень, которого наслали на него боги. А мышь, видя, что ее все боятся, совсем обнаглела и начала грызть императорские вещи и есть его пищу.

Придворные совсем растерялись, решили военных и штатских советов послушаться: утром и вечером перед оборотнем трижды поклоны бить, на рассвете и в сумерках благовония возжигать да поскорей по всему государству доски с объявлением доски вывесить, что ищут ловца оборотней, коего в красках нарисовать и приписать: "Кто изловит оборотня, десять тысяч слитков золота получит да цветного атласу тысячу кусков".

Увидел один крестьянин объявление, засмеялся, взял своего кота и пошел во дворец.

Смотрит, а император и его сановники стоят на коленях перед жертвенным столом, поклоны бьют, а на столе разжиревшая мышь сидит и пирожок за обе щеки уплетает.

Засмеялся крестьянин снова, а император на это обиделся и хотел казнить смутьяна, да крестьянин сказал, что он пришел с оборотнем бороться.

Выпустил крестьянин своего кота, а тот подбежал к мыши и съел ее.

Император и сановники от удивления рты раскрыли. Они не только мыши, но и кота никогда видели.

Взял крестьянин своего кота на руки и пошел домой, а император приказал ему во дворце остаться для охраны от оборотней. Крестьянин отговорился, что ему еще семью кормить рисом, и оставил во дворце своего кота. За это император поднес ему награду в десять тысяч слитков золота и тысячу отрезов атласной материи.

Вернулся крестьянин домой и с соседями богатством поделился.

Увидел это помещик и от жадности чуть не помер. А тут император задумал наложниц во дворец набрать, послал гонцов красивых девушек искать, а все своих дочерей стали прятать. А помещик наоборот обрадовался. Вот, — думает, — удача привалила так привалила, такое раз в тысячу лет бывает. Нарядил он дочь и к императору повез, а император ему и говорит:

— Молодец. Достоин ты большой награды. Нет у меня сейчас больше во дворце оборотней, всех этот зверь загрыз, вот я и жалую тебе его, десять тысяч слитков золота да тысячу отрезов атласа отдал за него.

Так и получил жадный помещик кота взамен дочери. Досадно ему и обидно, да разве осмелится он перечить императору?

— И к чему эта сказка? — спросил я Мэй Ли. Она мне сказки рассказывает, а все никак не уразумею, к чему все это.

— Повелитель, — сказала девушка, — нужно ли ввязываться в то, что от тебя многими годами укрыто? Нужно ли смерть мнимую принимать, не станет ли она настоящей? И не всё знание идет на пользу человеку. Как бы это знание не оказалось простым котом в мешке. И запомни старое даосское правило: меньше знаешь — крепче спишь.

Я проснулся от того, что нам меня внимательно смотрела Нина Ивановна. Обнаженная и полулежащая на одном локте, она была прекрасна и напоминала мне о той безумной ночи, которая у нас была.

— Андре, а Макс видел, чем мы с тобой занимались? — спросил она.

Я отрицательно мотнул головой и Нина, моя женщина, снова горячо и порывисто поцеловала меня. Изголодавшаяся женщина прекрасна в желаниях и нет в том разницы, что она старше меня. Все учителя старше своих учеников. Это только при ликвидации половой безграмотности молодые учителя могут учить своих умудренных годами учеников.

Что там впереди

Все, что мы планировали, у нас не получалось. Я легко входил в гипнотический сон, так как сам хотел этого, но моя информационная субстанция не хотела отделяться от телесной оболочки.

— В тебе есть какой-то замочек, который препятствует моим командам, — говорила мне Нина Ивановна. — А вот где этот замочек, я пока не могу разобраться. Хотя, есть одна мысль, но нужно, чтобы Макс ждал где-то на улице. Если у нас получится, то ты уронишь цветок со стола на пол.

Я передал это Максу.

— У тебя близкие отношения с моей матерью? — спросил он.

— Да, — коротко ответил я.

— Она это заслужила, — сказал Макс. — Пока я жил дома, она не имела мужчин, а после моего ухода ей стало вообще не до этого. Твой приход растопил ее сердце. Ты только не обижай её, — сказал Макс и ушёл.

Нина положила меня на диван и медленно стала раздевать, лаская так, как ласкают только любимого и желанного человека.

— Ни о чем не думай и ничему не сопротивляйся, — шепнула она мне, — сегодня всё получится.

Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг воспарил над собой. Я видел себя, лежащим на диване, и Нину, обнаженную и лежащую на мне. Я был легче воздуха, я был сам воздух и дуновением воздуха я смахнул на пол розу, лежащую на столе. Нина встала, подняла ее и снова положила на стол.

— Долго не задерживайтесь, — сказала она, — когда вернёшься, сбрось розу на пол.

Движение информационной субстанции производится мысленным усилием, но ни в коей мере опорой на что-то. Как опереться на что-то, если ты даже не крик, не исписанная бумага, а просто информация, которую знают все, но которую никто не видел и не слышал.

Макс ждал меня на улице.

— Я так и знал, что мама найдет способ отправить тебя в путешествие со мной, — сказал он. — Куда пойдем?

— Давай посмотрим, что будет лет через пятьдесят. Сейчас 1970-й, а мы сможем перебраться в 2020-й год? — спросил я. — Так хочется посмотреть, как в нашей стране люди живут при коммунизме. Хрущев сказал, что коммунизм построим к 1980 году, но я в это не верю. А вот в двухтысячном году коммунизм наверняка может быть построен. Что нужно делать?

— Нам нужно электрослабое воздействие, — сказал Макс. — Видишь, на земле лежит пальчиковая батарейка. Она почти разряжена, но оставшегося заряда хватит для передвижения во времени. Один импульс перемещает нас на один год. Мы беремся за руки. Ты держишь один контакт, а я пятьдесят раз нажимаю на другой контакт.

— Понятно, а как мы узнаем, что мы будем перемещаться в будущее, а не в прошлое? — спросил я. — Будем менять полюса у батарейки?

— Все проще, — сказал Макс. — Для перемещения в будущее нужно встать лицом в направлении севера, обратно — в южном направлении.

— А если на восток и запад — это куда? — спросил я.

— Это я пока не исследовал, но у нас с тобой времени много и нас никто не торопит, — улыбнулся Макс.

— Извини, — сказал я ему, — но мое время считанное.

— Тогда поехали, — и Макс протянул мне руку.

Я прикоснулся к одному контакту батарейки, а Макс стал нажимать на другой. Ничего не происходило, не было никаких перелистываний временных страниц, да и что могут почувствовать две информационные субстанции.

Наконец, Макс закончил нажимать на контакт, и мы выпрямились. Мы также стояли около старенького дома, вокруг ходили люди, и мы не могли узнать, действительно ли мы совершили передвижение по времени. Нужно было искать "наших", чтобы вступить в контакт.

— Пойдем, прогуляемся, — предложил я, — всё равно что-нибудь да увидим.

Мы шли по Алма-Ате и не узнавали её. Всюду новые здания, первые этажи которых превращены в офисы, магазины, кафе, аптеки и обменники валюты. Человек вышел из офиса, зашел в магазин, затем что-то съел в кафе и бегом в аптеку, затем поменял все деньги на доллары и был таков. Для интереса зашли в обменник. На стене табличка обменов. Казахстанское тенге! Когда же они появились? Ладно. За один доллар триста казахстанских тенге, а за один российский рубль всего три тенге. Что-то совершенно непонятно, но на улице все автомашины иномарки, изредка появляются советские "жигули" или "волги".

— Макс, вот он наш, — сказал я своему товарищу, указывая на фигуру, идущую сквозь поток автомобилей.

Наш собрат был чем-то напуган, и нам стоило изобразить саму доброжелательность, чтобы он подошел к нам.

— Какой сейчас год? — спросили мы.

— Месяц назад был две тысячи двадцатый, — ответила информационная субстанция. — А вы откуда?

— Мы из одна тысяча девятьсот семидесятого, — сказал Макс. — А что было месяц назад? И как тебя зовут?

— Я Никас, перебрал дури и оставил поставщика с носом, он сейчас меня везде ищет, — сказал абориген.

— Забей, — сказал Макс, — он тебя не найдет. Даже если он откинет копыта, то что он тебе сделает? Ничего. Что тут вообще происходило? Казахская ССР, наверное, самая богатая в СССР?

— Братаны, вы никак курите чего-то, — засмеялся Никас, — какого СССР? СССР в девяностом кончился. Мы сейчас все самостийные.

— Как самостийные? — не понял я. — И Украина самостийная?

— Она вообще самостийнее всех самостийных. Украина в Европейском Союзе, у них полный Шенген, украинцы без виз ездят по всему миру, а мы только в Турцию, да еще куда-нибудь.

— Кто же вас за границу выпускает? — спросил я как пограничник, которого учили без страха упрека метко стрелять по любому человеку, который полезет через проволоку на шестидесяти семи тысячах погонных километров советской границы. Границы родины — священны и неприкосновенны! Границу СССР охраняет весь народ. Войска, дружинники, юные друзья пограничников... Враг не пройдет. СССР во враждебном окружении. Пограничный знак символизирует победу коммунизма на всех пяти континентах.

— Да кто нам мешать будет? — удивился Никас. — Загранпаспорт есть, если ты не в тюрьме и у тебя нет неоплаченных счетов, то вперёд и с песней.

— А что, — спросил я, — сейчас в другие республики тоже по загранпаспортам ездят? В Россию, например?

— Обязательно по загранпаспортам, — подтвердил Никас, — особенно после войны в Донецке и присоединения Крыма к России.

— А кто в Донецке воевал? — допытывался я.

— Как кто? — все больше удивлялся Никас. — Россия с Украиной воевала за Новороссию. Людей покрошили немеряно.

— Каких людей? — я просто не верил в то, что говорил Никас.

— Обыкновенных людей, русских и украинцев, — сказал он, — русские в Украину ездили воевать под видом отпускников из армии со своими танками. Они ещё самолет с пассажирами сбили, триста человек в землю вогнали. Скандал большой был, но потом его замяли, хотя весь мир знает, кто его сбил.

— А как с коммунизмом? — допытывался я.

— Какой коммунизм, — смеялся Никас, — забудь, братан, никакого коммунизма нет и все коммунисты сейчас запрещены.

— А кто у вас первый секретарь компартии Казахстана? — спрашивал молодой кандидат в члены Коммунистической партии Советского Союза.

— Нет никаких секретарей, — сказал Никас, — Казахстан демократическая страна. Мы тут недавно единогласно выбрали нового пожизненного президента, Султан Хан Кунанбаев, родственник прежнего пожизненного.

— И в России точно так же? — тревожили меня предчувствия.

— Там еще хуже, — сказал Никас. — Там они все богатства свои проедают и на весь мир обижены, что их никто за сверхдержаву не считает. Они шутники, свою головную фирму "Газпром" называют просто "Газпрём". У них там в прошлом году тоже пожизненного президента выбрали. Стабильности хотят, да только народ оттуда за границу прёт во все стороны. Вместо русских у них там полный интернационал во главе с китайцами. Корейцы всякие, узбеки, таджики. Даже монголов нет. Люди всякое болтают, говорят, что долго она не продержится, полыхнет как спичка, а русским только дай побузить, всех с пути сметут, вот и наши тоже опасаются, что с России к нам всё перекинется, русских всех на учет взяли как потенциальных смутьянов.

— Спасибо, Никас, — сказал я, — пойдем мы, по городу еще поболтаемся.

— Пока, братаны, — и Никас исчез.

— Слушай, Макс, — сказал я, — что-то я нагостился здесь. Поехали домой. Настроения вообще нет.

— Добро, — сказал Макс. — Мы тут рядом с домом и батарейка вон лежит. Становимся лицом на юг, а может, попробуем восток и запад?

— Нет, — устало сказал я, — ты уж без меня попробуй. Потом скажешь.

Как незаметно мы переместились, так же незаметно и вернулись назад.

— Пока, Макс, — сказал я, — мне много нужно поразмыслить.

Я стоял около дома и думал о том, зачем были все жертвы, чтобы прийти снова к тому, с чего все начиналось. Большевики создали боевые отряды, совершали террористические акты и маленькой группкой провели арест Временного правительства, а потом те же группы арестовывали и расстреливали чиновников на местах при непротиводействии народа, что дало им право говорить о триумфальном шествии Советской власти по всей российской империи.

Потом была гражданская война, уничтожившая цвет нации. Затем остатки научной и творческой интеллигенции выслали на "философском" пароходе. Во время массовых репрессий с одна тысяча девятьсот семнадцатого года и по настоящее время были уничтожены и сломаны миллионы граждан. Оставлены только те, кто не сопротивлялся большевизму и "славо тебе на тебе" большевизм приказал долго жить. Для чего тогда все это было? Для чего вся эта кровь? Значит, дело коммунизма не было самым верным, потому что оно всесильно? И партия не ум, честь и совесть нашей эпохи? Коммунизм не построили, а ведь у них в руках были все ресурсы самой богатейшей в мире страны. Не оправдали доверие народа. И членов партии было двадцать миллионов. Чем они вообще занимались? Бездельники. Не могли построить материально-техническую базу коммунизма.

Второе. Нам на занятиях по тактике и топографии всегда выдают учебные карты с немецкими названиями, написанными по-русски. Для чего? Неужели нельзя нам выдавать русские карты с окрестностями Алма-Аты с написанными по-русски наименованиями, чтобы было удобнее усваивать материал и сравнивать все особенности рельефа на местности и на карте. И все карты довоенного выпуска. Мы же не хотели воевать с Германией, это она хотела воевать с нами. Может, и это всё не так? Может, это мы вместе с немцами начали вторую мировую войну в сентябре 1939 года, раздербанив Польшу, а потом что-то не поделили на толковище, и немцы решили поставить нас на счётчик.

А если взять и поразмыслить? Тогда мы придем к выводу, что самая опасная наука у нас — это марксистско-ленинская философия и основное из неё — просто философия, которая дает человеку пищу для размышлений. А человек думающий — это самый главный враг коммунистов.

Что можно делать? Ничего. Плетью обуха не перешибешь. Пережили голод — переживем и изобилие. Если в волчьей стае появится собака, то её сожрут в два счета, а если собака будет притворяться волком, то она может стать вожаком этой стаи и переменить кровожадные порядки, занявшись животноводством, обеспечивая хорошее пропитание всей стае и получение прибылей на другие цели. Так будем и мы. Я ничего не знаю, и я лопушок, которому можно вешать на уши лапшу из классиков марксизма-ленинизма.

Я поднялся к Нине Ивановне и смахнул со стола лежащую на краю розу.

Я закрыл глаза и услышал ее ровный и ласковый голос:

— ...два, три, четыре, пять! Просыпайся солнышко, — и она погладила меня по щеке. — Как прогулка?

— Изумительно, — сказал я и обнял ее за шею, — у тебя водка есть?

— У меня всё есть, — сказала она, — пошли на кухню.

Пока она готовила закуску, я достал из шкафа граненый стакан и налил полный стакан водки.

— Тебе налить? — спросил я.

— Чуть-чуть, — сказала Нина, — за компанию.

— Давай, — сказал я и легонько прикоснулся стаканом к ее рюмке, а потом залпом выпил.

Никогда не пил водку стаканами и у меня даже зашумело в ушах, но это быстро прошло, когда я начал закусывать овощами и полукопченой колбасой.

— Расскажешь, как там? — спросила женщина.

— Лучше не надо, — сказал я, — сейчас пойдем в постель, мне вечером возвращаться в казарму.

Новый этап старой истории

Учёба в училище пронеслась как легкий летний сон. Вроде бы дни тянулись один за одним и никак не кончались, а четыре года пролетели как один миг. Как у цыгана, которого посадили на два года за кражу лошади.

— Подумаешь, два года, — сказал он, — зима-лето, зима-лето и я на свободе.

И у нас время отмечалось так же. Зимняя сессия, весенняя сессия, отпуск. И так четыре раза.

Роман с Ниной Ивановной закончился сам собой. Мы становились старше, ума у нас прибавлялось, а я переключился на своих ровесниц и в конце учебы женился.

Кроме синего диплома (синий диплом и красная рожа) мне вручили красные корочки военного переводчика немецкого языка. Это приравнивалось к шести семестрам языкового ВУЗа. Язык у меня шел хорошо, и кафедра иностранных языков обратилась с просьбой к командованию направить меня на службу в пограничный полк с местом дислокации в Берлине для совершенствования иностранного языка.

Как это было заведено в СССР, просьбы гражданских организаций удовлетворялись на пятьдесят процентов. Как это? Очень просто. Представьте себе руку. Это сто процентов. А пятьдесят процентов получаются, когда ладонью вы сделаете рубящее движение прямо по суставу, при этом немного согнув руку в локте.

С учетом этих пятидесяти процентов я был направлен в Туркмению для работы с нарушителями границы как специалист иностранного языка. Это ещё что. В Ташкенте я встречал одного майора со знанием шведского языка после окончания военно-дипломатической академии. Кому-то не угодил и загремел в Среднюю Азию, благо там половина населения коренные шведы и когда они пьют водку, то проникновенно глядят в глаза собеседнику и протяжно говорят:

— Скоооль!

Мой начальник, к которому я попал в подчинение, выразился более определенно хорошо поставленным русским матом, несмотря на свое азербайджанское происхождение. Сам он знал фарси, обещал выучить и меня, но по причине занятости со мной занимался выпускник одного очень уважаемого заведения, выпускающего специалистов со знанием иностранных языков.

Алфавит фарси я выучил за два дня. Мне вообще казалось, что я знаю этот язык, возможно, что в прошлой жизни я был персом, но если я кому-то скажу об этом, то меня объявят сумасшедшим, отправят в дурдом и прощай мои золотые погоны, карьера и будущее. Торопиза надо нету, — говорят японцы. И я не стал гнать волну, то есть торопиться. За две недели я для всех выучил алфавит. Начал потихоньку учить слова. Потихоньку это для всех. Словарный запас у меня уже был достаточен для того, чтобы общаться на любом уровне, но мне нельзя его проявлять. Во мне сразу заподозрят шпиона Ирана, а это будет равносильно смерти. Как я кому объясню, что знаю фарси? Не знаю, поэтому и не нужно хвастаться своими знаниями. Буду потихоньку опрашивать нарушителей границы, которые перегоняют своих баранов в запретную зону на границе на советской территории, а там видно будет. Буду хорошо служить и попрошусь на учебу в заведение с языковой подготовкой.

Такой случай представился не так скоро. Через целых два года. Я заполнял документы на очередного иранского чабана, а сзади за мной наблюдали мой начальник и начальник из округа, генерал-таджик. У таджиков язык такой же, как и у персов, есть небольшая разница, как у русского и украинского языков. Но персы могут выучить таджикский язык, а таджики, сколько они не учат фарси, так и продолжают говорить по-таджикски.

Мой начальник похвастался, вот, был простой русский парень, а сейчас стал практически переводчиком персидского языка. И генерал говорит:

— Молодец, Аскер, хорошего специалиста подготовил. Через месяц заберу его к себе в округ.

Ничего не поделаешь. У кого больше прав, тот и прав. Таджик уел азербайджанца. Тот подготовил переводчика, а его из пасти вытащили.

Проводив генерала, начальник пришел в мой кабинет и говорит:

— Бери бумагу, пиши. На мое имя, рапорт от такого-то. Прошу направить на учебу в сто первую школу КГБ на факультет персидского языка. Подпись, дата. Давай сюда.

Начальник своим готическим почерком начертал, что ходатайствует по поводу моего рапорта. В этот же день свое согласие выразили начальник политического отдела, особого отдела и начальник пограничного отряда, а на следующий день рапорт уже поехал малой скоростью в управление пограничного округа, благо расстояние до столицы Туркмении составляло всего сто сорок километров.

Причину такой щедрости я услыхал в невольно подслушанном разговоре моего начальника с начальником особого отдела.

— Ты чего парню дорогу перекрываешь, — говорил особист. — В эту школу из погранвойск лет десять уже никто не поступал. Ездили многие, а поступивших не было.

— Вот именно, — радостно сказал мой начальник, — мне нужно, чтобы его в округ не взяли. Генерал шибко обидится на моего специалиста, что вместо округа он выбрал какую-то учебу. А я его в высшую школу КГБ на заочное обучение отдам, языку он уже натаскался, будет мне смена на старости лет. Так что, знай наших.

Примерно так же думал и генерал-таджик:

— Съездит в Москву, проветрится, все равно из пограничников никто туда не поступает, а как вернется, так и поедет служить в округ, а Аскеру я козью ногу покажу.

И вот я поехал в Москву. Врачи крутили и вертели меня сначала в Ашхабадском госпитале, а потом в московской поликлинике для сотрудников госбезопасности. Как будто в космос собирались направлять. Здоровье в порядке. Тесты на способности к языку — вполне удовлетворительно. Тесты на сообразительность, ай кью по-современному — нормально. Изложение текста. Грамотный, память хорошая. Собеседование с какими-то темными личностями, одетыми шибко по-джентльменски и с манерами аристократов. Нормально. Езжай домой и первого сентября не опаздывай на занятия. Будешь учить китайский язык. Я попробовал было рыпнуться, да не на тех нарвался. Откажешься — дорога на учебу будет закрыта навсегда. Минбай? Это уже по-китайски: понял?

Приехал в округ уже слушателем сто первой школы. Кинул и генерала, и своего начальника. Как это говорят. На всякую хитрую попу найдется перо гусиное с резьбой.

Обиделись на меня начальники, типа, это я во всём виноват. Правильно говорят, что у сильного всегда бессильный виноват. Но ещё у нас в офицерской среде говорят и так: нервы свои зажми в узду, на трудности службы не ахай, есть двадцать пять — посылай всех в ...ду, нет — сам иди на ...уй. Сказано точно и по-философски. Куда там Кун-цзы. У нас такие Конфуции и Лао-цзы в офицерской среде обитают, что из военных мудростей может быть построена вся стратегия государства как в военной, так и в гражданской сферах.

Что я еще забыл рассказать вам. На сопредельной территории в центре участка у нас находился город Лютфабад с резиденцией пограничного комиссара, а напротив этого города находилась пограничная застава, в тылу которой в четырехстах метрах от линии границы проходила железная дорога.

По роду службы я неоднократно был на этой заставе и мне всё время казалось, что я неплохо знаю этот город и его окрестности, а комната для задержанных на заставе мне то ли снилась, то ли еще что, но она мне была очень знакома, особенно по запаху.

Первого сентября меня встретили в Москве и на машине привезли в сто первую школу.

Всего нас было десять парней и пять девушек. Мы стояли, смотрели друг на друга и думали, что очень уж важное заведение эта сто первая школа, если в ней обучаются всего лишь пятнадцать человек, десять Джеймс Бондов и пять Мата Хари.

Каждого из нас заводили в кабинет врача, а из кабинета каждого провожали в аудиторию.

Зашел и я в кабинет врача. Меня осмотрели, посадили в кресло, врач достал из кармана золотые часы, приказал мне смотреть на них и сам стал раскачивать часы. Через какое-то время он сказал мне:

— Отомри!

И как будто пелена спала с моих глаз. Боже, а врач-то наш постарел, да и Глеб Владимирович седины в своих волосах накопил достаточно.

— Котек, иди в аудиторию, — сказал Глеб Владимирович, — ребята уже заждались тебя.

Я зашел в аудиторию и несказанно удивился. Весь наш поток был в сборе. Через семнадцать лет. Все взрослые, изменились, но всё равно в каждом проглядываются черты, которые нам были знакомы в те годы.

Никто не задавал вопросов. Конспирация и я тоже не спрашивал, кто и где был и чем занимался. Если будет нужно, то просветят.

Минут через десять в аудиторию зашел Глеб Владимирович, он сейчас начальник факультета и новый начальник школы.

Начальник школы поприветствовал нас и ушел, предоставив слово начальнику факультета.

— Здравствуйте, дети мои, — сказал Глеб Владимирович, и все засмеялись. Именно дети, — снова сказал он, — мы ни на секунду не выпускали вас из поля своего зрения и знаем, кто и что из вас представляет. Все вы уехали на курсы повышения квалификации, за исключением Котека. Он у нас военный, служит в знакомых местах на границе, сюда прибыл как бы для учебы в академии. Вам предполагается поручить особо секретное задание, о котором не должна знать ни одна душа. Любое слово о задании будет рассматриваться как измена родине с соответствующими последствиями. Кроме вас его поручить некому. Мы, возможно, и не трогали бы вас, но речь идет о будущем нашей страны и ваших детей, так как вы все уже семейные люди и должны думать о будущем. Мировая система социализма трещит по швам. Советский социализм непрочен и становится все более небоеспособен и агрессивен с увеличением возраста руководителей партии, которым любая перемена видится как государственный переворот. Уж на что силен социализм в Китае и тот держится только на репрессиях и воинственной политике в отношении СССР и капиталистических стран. Любая нормализация отношений со всем миром, открытие правды народу приведет к крушению социализма. Наша задача — найти пути встраивании чистого социализма в мировую экономическую и политическую систему при соответствующих экономических преобразованиях внутри страны и высокой политической активного населения Союза.

Для этих целей создан институт социологии отдельно от института марксизма-ленинизма. На основании письма АН СССР от 26 октября 1967 года в мае 1968 года было принято совершенно секретное Постановление Политбюро ЦК КПСС "Об организации Института конкретных социальных исследований Академии наук СССР". Все вы будете аспирантами Центра исследования адаптационных процессов в меняющемся обществе и Центра теоретических и историко-социологических исследований. Предполагается, что обычные сотрудники будут заниматься опросами в подтверждение тех или иных положений марксизма-ленинизма, а вы будете работать в заграничных центрах как аспиранты этого института, готовящие диссертации по профильным вам направлениям. Какие будут вопросы?

Вопросов не было. Мы были просто ошеломлены.

По тем временам, услышать такое и участвовать в этом — это все равно, что подписать себе смертный приговор или подписаться на участие в мятеже. И отказаться уже нельзя. Тайную тайну уже озвучили.

С другой стороны, на базе Первого главного управления КГБ СССР всё делается только с ведома высшего руководства КГБ. А КГБ при ее председателе Юрии Андропове стала самой всесильной организацией. Министр внутренних дел — любимчик генерального секретаря, но и он ходил по струнке. В любом министерстве и в госкорпорациях в числе одного из заместителей был представитель КГБ, чтобы влиять на исполнение организацией генеральной линии партии.

Андропов начал наводить порядок в стране и начались реальные посадки коррупционеров, а люди, бесцельно тратящие рабочее время, выявлялись везде бдительными дружинниками и сочувствующими сотрудниками милиции.

Как говорят, новая метла чисто метёт. И сразу в народе стали нелегально ходить анекдоты, что скорость стука больше скорости звука и лучше стучать, чем перестукиваться. И введена новая единица измерения — один андроп равный десяти годам.

Кроме Андропова никто не мог организовать подобную структуру в разведывательной школе КГБ. И не дай Бог, если кто-то вздумает проболтаться.

У меня лично не было такого желания возиться с вопросами социализма. Есть социализм и пусть существует. Не прогрессивный строй? Если честно, то непрогрессивный. В основном тратит ресурсы для того, чтобы пустить пыль в глаза иностранцам. Например, наша обувная промышленность каждый год выпускает по три пары обуви для каждого гражданина. Из самого высококачественного материала, а народ давится в очередях за парой обуви из любой страны социализма, в первую очередь из Чехословакии или за женскими сапогами из Югославии. Нашу обувь даже в развитых странах не носили. Офицерские полуботинки мы называли говнодавами и надевали их только тогда, когда нужно по грязи где-то идти, на другое они не пригодны. На выставки, конечно, изготавливали такие штучные экземпляры, что производители мировых брендов от зависти губу прикусывали, а народ наш над иностранцами смеялся, как они легко нашу разводку заглатывают.

Люди, которые помогли нам создать атомную бомбу по переданной разведке документации с удовольствием приехали в СССР после провала, получили ордена за работу, звания полковников КГБ. Квартиры, почет и уважение, и уже через полгода начали видеть, что это не та страна, за интересы которой нужно было продавать свою родину. У всех у них достаточно трагическая судьба. И никто из новых коллег кроме внутреннего сочувствия не мог их ничем поддержать.

Специалисты по экономике пытались приложить свои знания по совершенствованию социалистического хозяйственного механизма, но все благие пожелания разбивались о камень нежелания что-то реорганизовывать.

Научно-техническая разведка притаскивала тонны документации для организации производства товаров народного потребления и продукции машиностроения. А воз стоит поныне там. Были некоторые потуги, например, в городе Зеленограде.

Помните песню 1974 года?

Шел в атаку яростный сорок первый год.

У деревни Крюково погибает взвод.

Все патроны кончились, больше нет гранат.

Их в живых осталось только семеро молодых солдат.

Так вот в районе железнодорожной станции Крюково, где были мифические панфиловцы, и был построен этот город. Сначала из него хотели сделать центр текстильной промышленности, но потом по инициативе председателя Государственного комитета по электронной технике Александра Шокина и при поддержке первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, побывавшего с визитом в США, город был переориентирован на развитие электроники и микроэлектроники в рамках создания комплексного центра микроэлектроники. Это уже потом при другом генсеке Зеленоград сравнивался с американской Силиконовой (Кремниевой) долиной. Нужно сказать, что в инициативе Шокина большую роль сыграли перебежавшие в СССР американские инженеры Джоэль Барру и Альфред Саранту, которых у нас переименовали в Иосифа Вениаминовича Берга и Филиппа Георгиевича Староса. Талантливые были инженеры, занимались полупроводниками и в СССР случился небольшой рывок в электронике и рывок этот в основном вышел в свисток.

Американцы нам постоянно помогали во всем в годы индустриализации, войны и в послевоенные годы, а благодарные советские люди... Ладно, не буду. Российская национальная черта в отношении благодарности характеризуется одной короткой пословицей: у Фили были, у Фили пили и Филю били. Как это понимать, думайте сами, не маленькие.

После выступления Глеба Владимировича нам ничего не оставалось делать, как приступить к занятиям.

Сначала мы устроили свои семьи на съёмные квартиры. Государство доплачивало по тридцать рублей на найм жилья, тридцатник мы платили сами и получалось от шестидесяти до семидесяти рублей в месяц на комнату в коммунальной квартире. Москва того времени была намного дешевле. И зарплата наша была примерно сто сорок рублей в месяц. Если перевести на доллары по тем ценам в семьдесят шесть копеек за доллар, получалось сто восемьдесят четыре доллара.

Ладно, опустим бытовые подробности.

Храбрости инициаторов адаптации чистого социализма к мировому общежитию хватило всего на месяц. Задумка была чревата новой партийной чисткой и освобождением мест на партийном Олимпе.

Нас всех снова провели через врачебный кабинет с золотыми часами, и перед отъездом не было никаких прощаний, потому что никто и ничего не помнил, кроме меня, потому что еще в детстве кодировка была поломана командой "отзынь" во время школьной игры "замри". Лучше притвориться дураком, чем быть умным и сидеть в палате номер шесть.

Кстати, был у нас в одной мотоманевренной группе (это просто батальон в пограничном отряде) солдатик с чисто русским именем Ваня. Любой человек и в любом месте мог подойти к Ване и сказать: "Ваня, пляши!". И Ваня плясал. Нормально это? Ненормально. Врачи обследовали, вроде бы все нормально, но как кто-то скажет: "Ваня, пляши!" и Ваня начинал плясать да так самозабвенно, что все врачи согласились с диагнозом психического расстройства у солдата. Больного солдата комиссовали. Собирает он в казарме вещи, подходят его товарищи и просят сплясать напоследок. И Ваня им отвечает:

— Ребята, я свое отплясал, теперь вы пляшите.

Так и я — никого не узнавал и ничего не помнил из того, что было в прошлом. Зато на следующий день я уже был в группе офицеров-пограничников, изучающих китайский язык при Московском государственном университете. Это образование приравнивалось к обучению в военной академии. В гражданской одежде в гражданском высшем учебном заведении и никакой казармы. И так целых три года. По сравнению с моими сокурсниками по училищу, которые обучались в военных академиях, это было похоже на то, что вы пляшите, а я свое уже отплясал.

Потом еще было двадцать лет пограничной службы на Дальнем Востоке и в Забакайлье с Закавказьем. Потом был распад великого государства и, вполне возможно, если бы наше руководство тогда не испугалось провести реформирование социализма, мы могли бы быть таким же великим государством, но никто не выступил в защиту социализма и коммунизма. И это уже другая история.

Совсем недавно мне приснилась красавица Мэй Ли. Пришла она ко мне без своего музыкального инструмента и сказала:

— Повелитель, я ухожу. Десять тысяч ночей, целый вань, я прихожу к тебе, оставаясь целомудренной девушкой. Мне это надоело, ты уж определяйся, либо вправо, либо влево, либо женись на мне, либо просто прогони.