Танго дождя

Сдерживаюсь, чтобы не запустить бокалом в стену. Он еще меня в чем-то обвиняет? После того, что я видел? Наконец, поворачиваюсь к Игорю. Каким угодно я мог его себе представить — виноватым, равнодушным, насмешливым. Но только не взбешенным до крайности, как сейчас.

— Лучший способ защиты — нападение, да, Игорь? Только не надо перекладывать с больной головы на здоровую, я перед тобой ни в чем не виноват.

Игорь кидает на стойку мокрый зонт, брызги летят во все стороны, в том числе и на протертые бокалы.

— Я спрашиваю — Где. Ты. Был. — каждое его слово падает, словно кирпич на мою голову, — Ты с ним трахался?

— Даже если и так, какое тебе дело, — если бы нас не разделяла стойка, я бы его, наверное, ударил, но вынужден только грубить.

Впрочем, он тоже готов мне врезать — я это вижу по его лицу. Только понять не могу — я-то что такого сделал.

— И вообще, Игорь, хватит, это я тебя застал со спущенными штанами, а не ты меня. И давай закончим на этом. Слышишь? Все кончено. Если хочешь, можешь меня уволить, дело твое.

Внезапно к горлу подкатывает тошнота. Блин, опять, третий раз за сегодня...Что я такого съел вчера, отравился, что ли? Еле успеваю добежать до туалета, где меня выворачивает наизнанку. Вот дьявол, этого еще не хватало. В висках тупо пульсирует боль, свет невыносимо режет глаза. А еще целый день работать, я с ума сойду. Игорь стоит сзади, молча. Я вижу в его протянутой руке стакан с водой. Ну хоть за это спасибо.

— Ты заболел? — надо же, заботу проявляет.

— Не знаю, отравился, наверное, — в этот момент я вспоминаю про Венечку, про этот чертов укол, про то, что вчера за весь день я выпил пару чашек кофе, — Игорь, Веня колется?

— С ума сошел? Он же диабетик. Да еще и астматик впридачу.

Ноги стали ватными, чувствую, как по спине ползут струйки холодного пота. Диабетик? Но не инсулин же он мне вчера колол?

— Роб, пойдем, поговорим, ты в состоянии?

Я в состоянии, вполне, вот только что со мной творится?

Честно говоря, я плохо слышу, что говорит мне Игорь, мысли крутятся вокруг вчерашнего дня. Он объясняет, извиняется, убеждает, говорит, что любит только меня, что Кеша — это случайность, что сам-то я тоже с Кешкой кое-что имел, почему же ему нельзя, а еще можно и всем вместе, это будет здорово, очень сексуально. Я тупо киваю, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. Вроде бы ничего особенного, если не считать головной боли. Может быть, я просто не выспался..."

Роб все возвращается и возвращается к тому дню, когда он пришел к Вене без денег. Как тряслись белые полные руки, торопливо снимая с Роберта одежду — лишь бы не ушел, не передумал. Как противно и омерзительно было все тогда — и мокрый жадный рот, и капли пота, стекавшие с лица Венечки на его, Роберта, тело. И то, как Веня стоял на коленях и все просил — "не уходи, не уходи", а потом кричал вслед — "куда ты денешься, все равно вернешься!"

На блюдце сложена небольшая кучка из таблеток. Одна упаковка уже пуста, и Роб медленно опустошает вторую. "Ассиваль" — очень хорошее снотворное, с одной таблетки отрубаешься за пятнадцать минут. У Роберта есть целых две коробки — на крайний, такой вот как сейчас, случай. Его уже не пугает Ничто, куда Роб собирается уйти, он не думает, что причинит кому-то боль. Он просто устал от всего на свете.

Выпить двадцать таблеток сразу нелегко, и Роб делит их на три раза, запивая водой из чашки. Потом ложится на диван, закидывает руки под голову. Потолок начинает кружиться, сначала медленно, потом все быстрее. В этой круговерти появляется знакомая конопатая мордашка, мелькают еще какие-то лица — знакомые и полузнакомые, летят какие-то большие воздушные шары. На самом краю сознания трепещет мысль, что надо проснуться, надо проснуться, надо...Но все исчезает в пустоте без чувств, без звуков, без времени. Только сквозняк играет занавеской, пытаясь вытащить ее в узкую щель приоткрытой форточки...

...Уже неделю на месте Роберта работает новичок. Витек угрюмо обучает его, не очень-то приветливо разговаривая — разве что по делу. В свое время именно Роб устроил сюда бывшего однокашника, и Вите непривычно видеть на месте Робки чужого человека. Он подзывает к себе Кешку, который болтается по залу в ожидании Игоря:

— Пойдем, помоги мне шкафчик Роберта разобрать — надо Павлу место освободить для вещей.

— Так Роб сам, наверное, придет, заберет, — Кешке совсем не хочется рыться в чужом имуществе.

— Не придет Роб, он уехал, — Витек прячет от Кешки глаза, паренек ничего еще не знает.

— Куда? — Кешка тут же обижается. — А чего он не пришел, не попрощался?

— Не знаю, времени, наверное, не было. Идем.

Ничего особенного у Роба в шкафчике нет. Только одежда, да в самом низу стоит небольшая жестяная коробочка из-под чая. Кешка сразу узнает ее — именно сюда он складывал когда-то деньги, заработанные уборкой грязной посуды. Он берет жестянку в руки, что-то негромко шелестит внутри, и на ладонь Кешки вываливается несколько конфет в блестящих обертках, самых его любимых. Кешка смотрит на них и вдруг вспоминает, что два дня назад ресторан не работал по неизвестным "техническим причинам", что обе поварихи ходили заплаканные, официанты были мрачны, а Игорь Михайлович и Витек на следующий день, то есть вчера, были с очень тяжелого похмелья. А сегодня понадобилось разобрать шкаф Роба.

— Он умер, да, Витя? — Кешка выдавливает из себя чужие страшные слова.

Витек только тяжело вздыхает. Он не может рассказать, как соседи вызвали милицию, встревоженные странным запахом, как вскрыли дверь и обнаружили Роберта, как по записной книжке нашли его, Витька, и ему пришлось вместе с Игорем ехать на опознание и столкнуться там с родителями Робки...И на что вообще был похож Роб, пролежав несколько дней в такую жару.

— Вить, сколько ему... было? — Кешка с трудом говорит это "было", настолько он не верит в случившееся.

— Двадцать пять, Рыжик. Всего лишь двадцать пять.

Кешке становится жутко. Он не может представить, что Роба больше нет. Никто не проведет теплыми пальцами по щеке, не прошепчет на ухо, слегка грассируя и растягивая гласные: "Рррыыыыжииик". Роберта больше нет и уже никогда не будет. Никогда не будет. Холодная волна страха заливает Кешку, сжимает сердце, и, чтобы защититься от этого кошмара, он начинает быстро разворачивать конфеты и совать их в рот, торопливо жуя. И вертится, вертится в голове глупый детский стишок.

"Робин Бобин Барабек, слопал сорок человек..."