Для осуществления благожелательной ассимиляции американская армия проводила политику «кнута и пряника» разработанную во время Гражданской войны и войн с индейцами. Она вознаграждала сотрудничество реформами и карала оппозицию принуждением, уничтожением собственности и смертью. Генерал Отис применил свои выдающиеся административные навыки к программам гражданских действий. Мак-Кинли учредил «Филиппинскую комиссию», для визита на острова и определения того, что должно быть сделано для поддержания «порядка, мира и общественного благосостояния». Уполномоченные сообщили, что филиппинцы не были готовы к независимости. Мак-Кинли создал вторую комиссию, возглавляемую Уильямом Говардом Тафтом, коллегой-республиканцем из Огайо, чтобы служить в качестве руководящего органа США. Гражданские и военные власти США пытались добиться расположения филиппинских элит обещаниями новых возможностей и привилегий. Генерал Артур Макартур приказал своим солдатам установить «дружеские отношения с туземцами».30 Отис, как и Мак-Кинли, был уверен в успехе, потому что ошибочно полагал, что лишь небольшой процент филиппинцев выступает против американского правления.
На родине миллионы зрителей увидели, как оптимизм администрации по поводу войны отражается в фильмах. Новые кинокомпании обнаружили, что зрители охотно наблюдают за драматическими сценами победоносных действий своих вооруженных сил. По словам историка кино Чарльза Мюссера, фильмы, каждый из которых длился менее минуты, служили «визуальной газетой и пропагандой». В некоторых фильмах были показаны реальные кадры марширующих войск и плывущих кораблей. Другие были фальшивыми и назывались «реконструкциями». Например, кассовый хит «Битва в Манильском заливе» был сделан на крыше в Нью-Йорке с картонными кораблями, плавающими в перевернутом вверх дном столе, наполненном водой. Компания Томаса Эдисона выпустила шесть реконструкционных фильмов, действие которых происходило на Филиппинах и снималось в Нью-Джерси. В «Наступлении канзасских добровольцев на Калоокан», сделаном в июне 1899 года, белые американские солдаты размахивают флагом после триумфальной победы над филиппинцами, которых играли афроамериканцы. Такие фильмы, как и другие, где актеры с черными лицами играли филиппинцев, укрепляли представление о том, что война идет за превосходство, белые американцы подчиняют себе темного и неполноценного противника. Владельцев театров еще более усиливали зрелище звуками выстрелов или пуская дым на зрителей, которые шипели на противника и приветствовали поднятие американского флага. Мюссер приходит к выводу, что во время войны киношоумены «вызывали мощные патриотические настроения у своих зрителей, раскрывая идеологическую и пропагандистскую силу новой среды».31
Сообщения прессы с Филиппин указывали на то, что победа может оказаться не такой скорой, как предполагалось в фильмах-реконструкциях или официальных отчетах Отиса. Военные почти не ограничивали военных корреспондентов, которые путешествовали, если, разбивали лагерь и иногда принимали участие в боевых действиях вместе с войсками. Репортеры писали что Отис «никогда не бывал на передовой» и отказывался прислушиваться к анализу тех, кто был на фронте. В популярном журнале «Коллиерс Уикли», Фредерик Палмер отмечал: «Генерал Отис никогда не делится своими планами ни до, ни после их провала». Один генерал заявил, что он несогласен с Отисом в части стратегии: «Я хочу сначала облизать мятежников, а потом урезонить их. Он хочет их урезонить и облизать одновременно». В июне 1899 года корреспондент Джон Басс, который вел репортаж для журнала «Харпер» заметил что «все население островов сочувствует повстанцам» и что «перспективы Америки сейчас чернее, чем были до начала войны».32 Репортеры, которые по большей части поддерживали экспансионистскую политику критиковали то, что они видели, как неэффективность Отиса, потому что они надеялись на успех для военных США.
Репортеры также возражали против того, что они считали чрезмерной цензурой. Армия контролировала единственную телеграфную линию из Манилы и просматривала все сообщения прессы. Отис заверил Вашингтон, что его цензоры позволяют передавать по телеграфу «установленные факты», но не «многочисленные безосновательные слухи, распространяемые здесь и стремящиеся взволновать внешний мир». Летом 1899 года цензор заблокировал статью, сообщавшую, что генерал Генри Лоутон считает, что для усмирения островов потребуется не менее 75000 солдат и эта история усилила впечатление, что все идет не так хорошо, как утверждал Отис. Когда корреспонденты стали возражать, Отис пригрозил выслать или отдать под трибунал любого, кто пошлет официальное письмо с жалобой из Манилы. Расстроенные репортеры передали свою жалобу в Соединенные Штаты через Гонконг и обвинили цензоров в том, что они перекрывают доступ людей к новостям, не потому что это вредит проведению операций, а потому, что они расстраивают людей на родине. Они обвиняли Отиса в том, что тот пытается представить ситуацию лучше, чем она была на самом деле, исправляя сообщения о потерях, переоценивая военные успехи и недооценивая приверженность филиппинцев независимости. Администрация была замешана в этих обвинениях, потому что она публиковала официальные отчеты Отиса, что затрудняло определение, как отмечал «Кливленд Плайн Дилер», кто именно вводил общественность в заблуждение, Отис или администрация. Даже экспансионистская пресса присоединилась к критике, за исключением лоялистов Мак-Кинли, которые утверждали что только президент может быть в состоянии знать, какие новости о войне сообщать безопасно. Президент объявил, что продолжит поддерживать политику цензуры Отиса.33
Хотя солдаты и репортеры склонны были считать, что филиппинцы уступают американцам, некоторые научились уважать упорство своих противников. Например полковник Фредерик Фунстон заявил корреспонденту, что противник — это «неграмотный полудикий народ, который ведет войну не против тирании, а против англосаксонского порядка и порядочности». Однако репортажи Палмера, отдавали честь филиппинцам как эффективным бойцам. «Остров Лусон велик», — писал он, «И экспедиция Лаутона, благодаря великолепному разведывательному бюро Агинальдо, была не более чем справедливо начата после того как филиппинская армия появилась на фланге дивизии Макартура, напротив того места, где она как раз была нужна и начала обстреливать потрепанный и упавший духом полк Монтаны».34 Уильям Оливер Трафтон, двадцатидвухлетний техасский ковбой, завербовавшийся в армию в поисках приключений, называл врага дикарями, дикими негодяями и индейцами. Когда ему пришлось испытать больше трудностей, чем приключений, он проникся некоторым восхищением перед филиппинцами. Перед боем Трафтон разговаривал со своим другом:
Он говорит : «Черт возьми, они точно не убьют только 40 из нас»
Я говорю: «Ты же говорил мне, что мы управимся с этим за пару недель».
Он отвечает: «Разве мы не облизываем их каждый раз, когда мы должны драться?»
Я говорю: «Да, но эти чертовы дураки не остаются без порки».35
Как и многие американцы, Трафтон недооценил решимость филиппинцев оказать сопротивление.
Дебаты вокруг империи
СОПРОТИВЛЕНИЕ ФИЛИППИНЦЕВ правлению США потребовало от администрации некоторой корректировки в изложении своей политики. Мак-Кинли по прежнему изображал американские основания как гуманитарные. Он выразил сожаление по поводу того, что некоторые «глупые» филиппинцы не сумели распознать преимущества американского благородства. Через год после потопления «Мэйна», Мак-Кинли стоял в «Зале Механиков» в Бостоне, столице антиимпериалистического движения перед портретами Вашингтона, Линкольна и самого себя с надписью «освободители», чтобы объяснить почти шеститысячной аудитории, что Соединенные Штаты стремятся освободить Филиппины. «Никакие имперские замыслы не таятся в американском сознании», — утверждал он. Отмахнувшись от полемики, Мак-Кинли сказал что это было не «самое подходящее время для освободителя, чтобы представлять важные вопросы, касающиеся свободы и правительства освобожденным, пока они стреляют в своих спасителей». Иронично, что новость о том, что филиппинцы сражаются за свою независимость, была использована для оправдания аргумента, что они были к ней не готовы. Антиимпериалистическая «Нация» с раздражением заметила: «Мак-Кинли — один из тех редких ораторов, которые способны говорить много вздора таким образом, чтобы их средний слушатель считал это прекрасным здравым смыслом и в точности их идеей».36
Поскольку внутри страны росла оппозиция войне, Мак-Кинли связывал поддержку войск с поддержкой своей политики. Президент выступил на августовском домашнем приеме Десятого Пенсильванского полка в Питтсбурге. Он выразил свое доверие генералу Отису, похвалу войскам, которые служили своей стране «в ее критический момент» и презрение к критикам, которые говорили, что солдат надо вернуть домой. Он утверждал, что без солдат США филиппинцы были бы в хаосе и страданиях под «властью одного человека и без согласия управляемых». Здесь он как-то намекнул, что филиппинцы сами препятствовали установлению «согласия управляемых», но в той же речи он заявил, что целью было создание там правительства под «бесспорным суверенитетом» Соединенных Штатов. Самый драматический момент церемонии наступил, когда Мак-Кинли медленно прочитал список полков, задействованных на Филиппинах: «Первый Калифорнийский, Первый Колорадский, Первый Айдахо, Пятьдесят Первый Айовы, Двенадцатый Канзасский, Тридцатый Минессоты, Первый Монтаны, Первый Небраски, Первый Северной Дакоты, Второй Орегонский, Десятый Пенсильванский, Первый Южной Дакоты, Первый Теннессийский, Артиллерийский Юты...». Пока он это делал, солдаты Пенсильванского ревели, выражая свою признательность каждому полку. Празднуя единство с перекличкой штатов, президент с помощью ликующих солдат мог бы заглушить инакомыслие.37
Мак-Кинли и его последователи-экспансионисты связывали национальную славу с властью и экономическими интересами. Незадолго до того, как он уехал в очередной осенний тур, чтобы продвигать свою политику, президент поговорил с близкими соратниками в Администрации Президента. «Одна из лучших вещей, которые мы когда-либо делали, это настаивали на захвате Филиппин, а не угольной станции или острова, потому что если бы мы сделали последнее, то стали бы посмешищем всего мира», заявил Мак-Кинли. «И вот, так случилось, что за несколько коротких месяцев мы стали мировой державой». Президент, который обычно был менее конкретен в отношении американской власти на публике, оставил более напористые заявления своим сторонникам. В еженедельнике «Коллиерс Уикли» Лодж убедительно доказал, что если оставить Филиппины в покое, то они будут уязвимы для захвата какой-нибудь европейской державой, не обеспокоенной вопросами самоуправления. Он описал острова как богатые природными ресурсами и большой потенциальный рынок, «поскольку потребности (филиппинцев) расширяются в лучах процветания, свободы и цивилизации». Кроме того, владение островами обеспечило доступ к еще большим рынкам. «Другие державы больше не смогут закрыть перед нами ворота Китая» — заявил сенатор от Массачусетса. «Неужели американский народ отвергнет эту возможность» — спрашивал Лодж. «Неужели они бросят всю эту торговлю и все эти богатства?». Он так не думал.38
Экспансионисты собирали расовые аргументы, чтобы оправдать политику США. Сенатор Альберт Дж. Беверидж заявил Сенату, что раса была более могущественна, чем Конституция. «Бог не готовит англоязычные и тевтонские народы уже тысячу лет ни к чему более чем тщеславное и праздное самосозерцание. Нет!» — заявил он. «Он сделал нас главными организаторами мира, чтобы установить систему там, где царит хаос»39. Без управления США, Лодж предсказал «кровавую анархию» среди восьми миллионов людей разных рас и племен, говорящих на шести языках и диалектах на 1725 островах Филиппин. Он осудил Агинальдо как «безответственного китайского метиса» (дед Агинальдо по материнской линии был китайцем) и «обычного своекорыстного диктатора-полукровки», возглавлявшего восстание одной из части племен. Теодор Рузвельт сравнил филиппинское восстание с индейскими войнами, когда он принял кандидатуру республиканского вице-президента в 1900 году; эти параллели, заявил он, настолько «точны», что самоуправление на Филиппинах «было бы похоже на самоуправление резервации апачей под руководством какого-нибудь местного вождя». Военный корреспондент Джон Басс разделял некоторые расовые взгляды экспансионистов, но был менее уверен в том, что применение силы на Филиппинах увенчается успехом. Написав в «Харпер мэгезин» о моро, или мусульманах с островов Сула и Минданао, он предсказал что эти люди, как и коренные американцы, в конце-концов уступят превосходящей расе. А пока, хотя их «земля обетованная» может процветать за счет табачных и кофейных плантаций, лучше всего оставить моро с их женами и Кораном наедине, заключил Басс. Если их заставят измениться, то, как он правильно предсказал, они будут сражаться.40
Многое делалось во имя мужского долга. В Мэдисоне, штат Висконсин, Мак-Кинли объявил, что поскольку армия и флот «принесли нам» новые территории американцы должны выполнять свои обязанности «с мужественной отвагой» и «по-мужски выполнять мужской долг». Теодор Рузвельт, сторонник активной жизни, настаивал на том, что военная служба укрепляет мужественность американцев, которую слишком большая цивилизованность имеет тенденцию подрывать. Американские мужчины, в частности, должны были подавать пример. «Глаза всего мира устремлены на нас» — заявил комиссар Филиппин Дин К. Вустер в своей речи перед видными чикагцами. Вустер вторил Джону Уинтропу, который в 1630 году определил пуританскую миссию словами: «мы будем как град на холме». К этому основополагающему воодушевлению, Вустер добавил строфу из новой поэму Редьярда Киплинга. В «Долге белого человека» Киплинг призывал американцев вновь взять на себя имперские обязанности по отношению к своим «заново покоренным, угрюмым племенам, наполовину детям, наполовину чертям».41
Как позже вспоминал один из министров, наиболее цитируемое объяснение Мак-Кинли его филиппинской политики было странно личным. Выступая в 1899 году, он настаивал на том, что ему не нужны были Филиппины, и «когда они пришли к нам, как дар богов, я не знал что с ними делать». Он описал, как молился на коленях о наставлении, когда ему пришло в голову, что было бы «трусостью и бесчестьем» вернуть острова Испании, «плохим делом» отдать их коммерческим соперникам Германии и Франции и невозможно было оставить их «анархии и бепорядку» под руководством неспособных филиппинцев. «Нам ничего не оставалось делать» — заключил он, — «Как взять их всех, дать образование филиппинцам, поднять их на новый уровень, цивилизовать и обратить в христианство». В этом рассказе о божественном руководстве Мак-Кинли забыл упомянуть, что большинство филиппинцев были обращенными католиками, или что на Филиппинах был университет старше Гарварда. Это объяснение, тем не менее, суммировало ключевые принципиальные, прагматические и предвзятые обоснования имперской политики президента.42
