Вернулся мыльноглазый холуй с подносиком, на котором стояли чашки с кофе. Поскольку стола в комнате не было, нам пришлось держать чашки на весу, отхлёбывая обжигающе горячий напиток. Кофе был растворимый, но вполне приличный.

— Сейчас к вам Игорь Михайлович спустится, — тихо свистнул холуй, — вы уж, пожалуйста, того...

Что именно "того", я не понял, но прочувствовал, что называется, животом: имелось в виду нечто вроде "ходите опасно". Олежек воспринял это сходным образом, и даже сделал какое-то угодливое движение корпусом, но потом, видимо, вспомнил о воле мага, и с достоинством ответил:

— Разберёмся.

Я мысленно зааплодировал.

Таинственный Игорь Михайлович появился только через полчаса. За это время мы с Олежеком, что называется, "дошли до кондиции" — то есть изрядно подзавелись. Несколько раз нарисовывался всё тот же мыльноглазый, менял чашки с кофе, и даже принёс какого-то импортного печенья, изрядно подсохшего, но вкусного. Я как раз размачивал твёрдый обсахаренный кусочек в остатках содержимого четвёртой чашки, когда дверь отворилась, и в комнату вошёл человек в сером костюме.

Впоследствии я пытался восстановить в памяти хоть какие-то черты лица этого человека, но безуспешно. Он был живой иллюстрацией к понятию "лицо без особых примет" — то есть совершенно никаким. Такая стёртость не бывает чисто природным даром: как правило, это результат долгой ответственной работы в советских компетентных органах. Товарищ был конторский — и, похоже, отдал оной конторе лучшие годы жизни.

Дальнейший сюжет был довольно предсказуем. Игорь Михайлович вежливо извинился за задержку, сославшись на форс-мажорные обстоятельства, и предложил проследовать в его кабинет. Там нас, разумеется, ждал представительский коньячок: в ту пору прекрасную начальство ещё не освоило вискарь, и баловалось по старинке армянским. Нервничающий Олежек плеснул-глотнул. Игорь Михайлович, демонстрируя культуру быта, грамотно обнял пузатую рюмку ладонями, согревая напиток, деликатно вдохнул аромат, потом выпил. Я от коньяка отказался, за что заслужил одобрительный взгляд хозяина кабинета.

Выдержав подобающую паузу, серый человек приступил к изложению своей проблемы. Он, Игорь Михайлович, очень нуждается в совете по одному вопросу. Деликатность вопроса, однако, не позволяет ему обратиться к друзьям и знакомым, "да и не надо им этого", изящно вырулил он. Хуже того — вопрос до такой степени деликатный, что он даже не может его никому внятно изложить. Олежек же, будучи "уважаемым магом" (так он выразился), да ещё и с "московскими специалистами" (это было сказано не без почтения — чувствовалось, что всё"московское Игорем Михайловичем сугубо уважаемо), в таких вопросах может помочь.

"Может" было сказано так, что было понятно: имелось в виду "должен", с возможным продолжением типа "а не то".

Пока Олежек вытаскивал и раскладывал гадательное снаряжение, я попытался было вытащить из Игоря Михайловича хоть какую-то информацию о том, что за вопрос он собирается решать. Серый человек вежливо, но твёрдо прекратил расспросы, намекнув, что от нас требуется только огласить приговор судьбы, а не любопытничать в том, что нас не касается. Я понял, что вопрос действительно важен, и занялся собственно гаданием.

Признаюсь честно — я не люблю гадать. Есть в этой процедуре что-то скверное — как будто ты связываешься с какой-то дрянью. Тем не менее, изредка это работает. Далеко не со всеми, и не всегда, но иной раз завеса, скрывающая от нас день грядущий, и в самом деле чуточку приподымается (или её приподымает какой-то услужливый бес). В таких случаях участники гадания, как правило, кожей чувствуют, что происходит "что-то необычное", что карты не соврут, кости выпадут как надо, и всё такое.

Вот и здесь, в этом кабинете провинциального босса, я вдруг ощутил шевеление волос на затылке, и понял, что сейчас у нас будет не спектакль, а самое натуральное предсказание судьбы.

Правда, на моей памяти успешное гадание никогда не приносило большой радости тому, кому гадают. Как правило, оно пророчит всякие неприятности, которые потом ещё и аккуратно сбываются. У меня от этого остаётся ощущение, как будто палач, собираясь истязать привязанного узника, ещё и глумится, показывая ему пыточные орудия.

Поэтому, когда по полировке покатились руны, я совершенно не удивился, увидев, что именно выпало. Более того — интерпретация тоже явилась сразу, без обдумывания. Я просто увидел ситуацию — без деталей, только контуры, но увидел.

Маг Олежек, вообще отличавшейся крайней толстокожестью в таких вопросах, открыл было рот, чтобы начать что-то такое нести, но я его остановил.

— Значит, так, — я старался говорить как можно спокойнее и тише. — Вам предстоит какое-то решение или действие. Это что-то связанное с деньгами.

По выражению лица Игоря Михайловича я понял, что не ошибся, и продолжал несколко увереннее:

— Вы уже почти решили это сделать. Так вот — не делайте этого. Ничего не выйдет. Ничего и не может выйти. Вот примерно так.

— Вы хотите сказать, что меня кинут? — прошипел Игорь Михайлович.

— Не знаю, — честно сказал я. Волосы на затылке улеглись на место, напряжение отпустило, пифическое вдохновение меня покинуло. Я смотрел, как Олежек собирает руны, и думал, что я, наверное, всё испортил.

— Вот и я так думаю, — вдруг сказал нормальным голосом Игорь Михайлович. — Не бывает такой малины. А что-то такое меня внутри заводит — "давай, давай, возьми бабло, проканает"... Ладно. Пойду водку жрать. У нас тут праздник сегодня. Спасибо, ребята.

Он протянул Олежеку белый конвертик. На меня он не взглянул.

До Толика нам дозвониться почему-то не удалось. На вусмерть промёрзшей улице мы с трудом поймали машину. Дома Олежек попытался было меня воспитать на тему того, что я неправильно себя вёл. Я вяло отбрехивался: спорить не хотелось. С трудом стащив с себя одежду, я завалился спать. Снилась мне всякая дрянь, а под утро даже явилась в тонцем видении голая Настя, и такое вытворяла, что, проснувшись, я изрядно устыдился, — но потом утешил себя тем, что сон, видимо, предназначался Олежеку, и в мою голову попал случайно и по недосмотру.

Известие пришло вечером, уже после лекции. Мы — всем составом, включая загостившегося отца Витилия, — смотрели телевизор, когда зазвонил телефон. Олежек послушал, покивал, потом повернулся ко мне. Лицо у него было перевёрнутое.

— Игоря Михайловича убили, — просто сказал он. — По коммерческим делам. Помнишь, вчера? Неси водку. Помянем.

— Гадание отвращает от Бога и обращает к силам инферно, — через час, уже изрядно набравшись, рассуждал отец Виталий, — к силам ада, если вам так понятнее. Бесы же неспособны говорить правду, и будущее им неведомо.

— Да я ж говорю, — кипятился Олежек, — я как увидел эти руны, так сразу всё понял. Магическое видение ситуации, понимаешь? И смерть увидел, и всё увидел. Хотел сказать, но тут вмешалась Сила Судьбы: Миша меня перебил, начал что-то там такое лепетать неразборчивое. А мне уже было неудобно вмешиваться, ну я и промолчал. А сказал бы — может, жив бы остался мужик...

Я медленно кивнул. Водка и воля мага начали оказывать своё действие: я уже и сам не был уверен в том, что всё произошло так, как мне запомнилось. Впрочем... с пьяных глаз мне в голову пришла идея.

— Олежек, — сказал я, нарочито растягивая слова, — хочешь, я тебе сейчас погадаю?

За столом вдруг стало очень тихо.

— Ну не сейчас же?.. хорошо ведь сидим, — вымученно улыбнулся Олежек, — да и руны я вроде в машине забыл. К тому же, — голос мага окреп, — на меня гадать невозможно. Маг сам определяет линии своей судьбы. Одиночество и воля...

— Это человекобожие, — пискнул отец Виталий.

— Это магический закон, — Олежек снова почувствовал себя в своей тарелке, — внутреннее одиночество концентрирует волю, которая преодолевает линии судьбы. Я это постоянно чувствую чакрами.

Ночью, когда я как раз стягивал с себя левый носок, готовясь нырнуть под одеяло, в комнату ко мне тихо вошёл Олежек. Протянул мне белый конвертик.

— Тут все, — сказал он, — не хочу брать эти деньги. Сам понимаешь. Ты их заработал.

Он ещё немного потоптался и ушёл к себе.

Я заглянул в конверт и пересчитал деньги. Подумал. Потом пошёл к Олежеку. Тот сидел на кровати и пытался читать Папюса.

— Знаешь, — сказал я, не глядя на него, — это всё-таки не я заработал. Давай, что-ли, купим чего-нибудь такого... ну, посидим, выпьем... а то всё водка да водка.

Олежек, похоже, чего-то подобного ждал.

— Ага, — ответил он пободревшим голосом. — Нуёнафиг, эти дела нехорошие... В общем, я звоню Толику, он что надо возьмёт. Тут не Москва, тут места знать надо.

И потянулся к телефону.

История шестая. ПОСВЯЩЕНИЕ

Достиг я рубежей смерти, переступил порог Прозерпины и вспять вернулся, пройдя через все стихии; в полночь видел я солнце в сияющем блеске, предстал пред богами подземными и небесными и вблизи поклонился им.

Апулей, "Золотой Осёл"

История с Игорем Михайловичем произвела на меня, честно говоря, довольно-таки неприятное впечатление. Олежек тоже как-то сник и заскучал, и на следующих двух лекциях говорил о воле мага вяло и неубедительно. Среди слушателей началось брожение.

Особенно усердствовала давешняя бабка с редькой, исправно ходившая на занятия, но всё более разочаровывавшаяся в магии вообще и Олежеке в частности. Своим разочарованием она до такой степени охотно делилась с прочими слушателями, так что мне иногда хотелось подловить её в тёмной коридоре, да и свернуть шею — по-простому, по-нашему, по-коммерчески. Олежек, судя по всему, тоже что-то подобное испытывал — но когда я предложил ему воспользоваться магией в видах истребления бабки, отговорился тем, что применять магическую агрессию против учеников он не может, даже против упрямых и непослушных. Это каралось, по его словам, "лишением астрального благословения третьего уровня". Видимо, оно ему было зачем-то очень нужно.

После очередного неудачного занятия стало ясно, что дальше так жить нельзя. Мы собрались на военный совет, и стали думать, как бы нам обустроить "Чёрный Тарот", чтобы вернуть ему былое великолепие.

Паша надул губу и предложил "кончать с этим балаганом и начать по-настоящему серьёзное обучение". В последние дни Олежек сократил лекции до минимума, так что Паша целыми днями сидел дома и скучал. От скуки он одолел толстую книжку по йоге, и был преисполнен решимости кого-нибудь поучить этой премудрости.

Настя, которой смертельно надоело сидеть в Рождественске и стирать мужнины трусы, выразила желание "всё к чёрту свернуть и махнуть в Москву", благо деньги мы уже собрали. Олежек, однако, понимал, что "ему здесь жить", и подобного афронта ему никто не простит, поэтому Пашу он задвинул, а на Настю зыркнул так, что та едва не проглотила язык. Тогда все трое стали с надеждой смотреть на меня.

Увы — это был не мой день. Всё, что я смог выдавить из себя конструктивного, сводилось к банальному "ну, Олежек, ты соберись как-нибудь, ты же можешь... где твоя воля мага?" Услышав подобное, тот махнул рукой и пошёл в свою комнату — "советоваться с духами", как он буркнул себе под нос.

Оставшись втроём, мы проспорили ещё полчаса, но ни к чему позитивному не пришли. Кризис жанра бушевал, пока Паше не пришло в голову, что в Олежековой комнате как-то подозрительно тихо. Прислушавшись, мы убедились, что так оно и есть. Нам стало как-то неуютно, и мы решили проверить, чем таким занят наш маг. Проверять отправилась Настя. На цыпочках подобравшись к комнате, она приоткрыла дверь, просунула туда мордочку, потом так же осторожно её закрыла, и тихо сказала: "Спит. Голый спит." И задумчиво добавила: "А эта штука у него, кстати, действительно ого-го..." Паша молча погрозил ей кулаком.

Сон, однако, пошёл Олежеку на пользу. Он выполз из своей магической кельи через час, в халате, растерянно моргая и щурясь от яркого света. Тем не менее, у него уже было готовое решение вопроса. По его словам, духи явили ему таковое о во сне.

— Почему у нас кризис? — объяснял он нам ситуацию, лихорадочно жестикулируя. — Потому что мы, блин, законы магии не учитываем. Я вам сколько раз говорил, что магическая цепь должна быть замкнута?!

— Ни единого раза ты нам этого не говорил, — съязвила Настя.

— Ну, значит, теперь говорю — первый и последний раз! — Олежек воспрял духом, и направленные в него шпильки да подколки разламывал с хрустом, — Магическая цепь должна быть замкнута. Мы накачивали этих дураков магической энергией, так что она у них из ушей лезет. А на себя не замкнули, вот отсюда и вся фигня началась... Короче — замыкать надо, замыкать!

— Сопрягать надо, сопрягать! — съязвил начитанный Паша. — Ты что конкретно имеешь в виду?

— Надо провести посвящение учеников, — важно сказал Олежек, и пошёл за водкой.

Идея подобного эзотерического мероприятия овладела нашими умами не сразу. Однако, Олежек был непреклонен: Воля Мага нашла себе новую цель, и теперь остановить её было невозможно. Через некоторое время мы с Пашей уже увлечённо сочиняли сценарий действа, а Олежек расхаживал вокруг и снисходительно разглагольствовал о том, что, в сущности, само посвящение занимает один миг ("ну, или минуты две" — самокритично добавил он, "если душа очень отстойная"), но "для народа" нужен красивый спектакль, иначе народ не поведётся (то есть, по изящному выражению нашего духовного руководителя, "не очистит себя от посторонних помыслов"). А потому охотно принимал все наши предложения.

На очередном занятии Олежек блистал, как серебряный доллар, и вернул себе сердца аудитории. Под конец он сообщил всем, что всех присутствующих ждёт нечто очень важное.

— Возможно, это будет самое важное событие в вашей жизни, — загадочно добавил он. И попросил на следующий раз "прийти во всём чистом", а также принести свечку.

На следующем занятии народу было раза в полтора больше, чем на всех остальных. Толику и мне пришлось обходить ряды, и, вглядываясь в лица, интересоваться, заплатили ли они за занятия. Некоторые, смущаясь, протягивали деньги (одна барышня принесла пачку мелких засаленных бумажек, перевязанных резинкой и пахнущих сырой землёй — мы потом долго гадали, откуда она их взяла). Некоторые, ещё более смущаясь, тихо покидали зал. Зайцев, кстати, было довольно много: видимо, идея "получить посвящение" на халяву кое-кому показалась привлекательной. Потом вышел Олежек и самолично проверил ряды. После чего вышел на сцену.

Он был, как всегда, в мантии, по такому случаю выстиранной и отглаженной нежными настиными ручками. Золотой пантакль сиял, несколько напоминая пузо Мухи-Цокотухи.

— Сегодня лекций не будет, — начал он, и зал загудел, как расстроенный рояль.

Маг взмахнул рукой, призывая всех к молчанию. Разумеется, зал загудел ещё громче, предвкушая небывалое.

— Сегодня у нас всех, — Олежек напряг голос, и он зазвенел, — величайший день. Сегодня у нас Посвящение. То, что произойдёт сегодня, выведет вас на совершенно иной уровень осознания себя. Если называть вещи своими именами, сегодня вы перестанете быть людьми (зал затих) и станете чем-то большим, чем просто человек... Да, мы все начинали с человеческой формы и человеческой сути. Я давно перестал быть человеком, человеческого во мне только тело. Вам же это ещё предстоит. Конечно, каждому из вас придётся пройти долгую дорогу, подняться по лестнице Исава (тут он немного смутился, видимо, вспомнив, что лестница вроде бы должна была быть какой-то другой, но изящно вышел из положения, повторив тезис) — по лестнице Исава, тайной лестнице магов, подняться на каждую из её семидесяти семи ступеней...