Выходец с того света

Когда нам дали в пятницу суп, который был сварен в понедельник, то он такой был кислый, как самый крепкий уксус. Конечно, мы уже не смотрели, что там в нём есть живое существо или нет, мы за этим не смотрели. Получили мы этого супу по одной чайной кружки, а в субботу нам дали хлеба по пол-фунту, а воды не давали, и вот тут очень и очень было плохо. В воскресенье нам дали ушат воды три ведра и опять ни чего. [21]

Только в понедельник нам дали два ушата воды и полфунта хлеба, но воды нам далеко не хватило. Мы её разом выпивали, а потом опять сутки ждали, когда привезут снова. Воду делили ложкои, что бы было по ровну. Затем наши параши тоже выносили очень редко. И вот в камере была ужасная сырость, все стены были водянные. Поднялась новая на нас армия, эта армия вошь, которой столько было, что трудно сказать. Взять в руки иглу и ткнуть острым концом в пол, и вы попадёте обязательно в спину этой кровожадной твари, вот как было много, разгуливаясь по полу, не говоря уже о своём теле.

Вот стали нас выпускать во двор опоздновывать убитых, которые было навалено четыре громадных кучи, а остатки развалены по двору. И вот нас заставили опозновать. Я тоже ходил и смотрел своих товарищей и не одного не мог узнать. Они так были изуродованы, что их нельзя узнать било, у кого нет черепа, у кого живота, у кого рук или ног. Словом, это было жестокое-ужасное.

После этого всего нас стали выпускать самих за обедом, конечно, под наблюдением надзирателей. Но ходили очень мало, потому что были все босы и больны. Вот так мы жили после выступления наших товарищей с 8-го декабря и до 29-го декабря в таком несчастье.

Я сново в это время заболел дезинтерией и всё время пролежал. Очень было трудно лежать, ухода обсолютно ни какого. Каждый сам за собой ухаживал, а иначе ни кто. Зачем уже стали ухаживать, которые были поздоровее, но и тут несчастье. У нас, как я уже говорил, были все вместе уголовные и политические, и вот они драли сколько угодно за свой труд, а драли уже известно это хлебом и горячей пищей. И когда человек умирал, они его раздевали за частую и заберали всё себе и вот так ухаживали. Когда надзератель приходит, оне ему продают, и он за это приносит хлеба и чего оне хотели: табаку, молока, рыбы, клюквы, словом, что угодно, а наше положение только давать им. Он за тебя выносит парашку — плати хлеб, которого получает полфунта, и его отдаёшь ему.

Пробыли мы до 29-го декабря в таком положении. А 29-го декабря утром приходит старший надзератель и араторствует в нашей камере, называет нас товарищами и говорит: "Товарищи, я хочу Вам сказать радостную весть. Товарищи, в городе Иркуцке сделался переворот, там теперь управляет временное правительство, и вот оно хочет вас освободить. От него сюда приехали делегаты, для того чтобы просить крестьян поддерживать это правительство. Это правительство называется, так как оно выбрано исключительно из правых Эс-эров. И вот у них и правительство называется эсеровское правительство". Затем он говорит, что оне скоро будут у вас, потому что крестьяне все, как Усолия, так и Александровского села, все согласны присоединится к ним и взять тюрьму на себя, снабжать её продовольствием. Это он нам сказал и ушол. Мы сразу поняли, что это снова лаушка, они хотят поймать этим правительством, и так ему ни чего не сказали. Мы хотя знали, что должно быть скоро, мы и сами знали, с часу на час будет переворот, но когда он сказал, то мы ему не поверели. Но он опять пришол вечером и сказал, что к ним пришла комиссия по освобождению и уже ходит по камерам и высказывает речи.

И вот этот представитель зашол и к нам, он сказал, что Иркуцк [взят] восставшими рабочими и крестьянами, и что власть сейчас находится в руках самих рабочих крестьян. "Я пришол к Вам, сообщить о том нашем положении, и вот теперь крестьяне взяли вас под своё покровительство, они вас хотят снабжать продовольствием продуктами. Пока у нас ещё нет никакого правительства, и сейчас выбирайте из своей среды два человека в комиссию для рассматривания ваших дел". Когда он ушол, мы скоро выбрали двух человек и послали и их в канцелярию тюрьмы. Когда они вернулись обратно, расказали нам, в чём дело, то мы узнали, что мы находится гражданами села Александровского, а так как наши дела не рассмотрены, то мы пока будем находится сдесь, и мы выбраны в [22] комиссию для рассмотрения этих дел, а крестьяне нас будут снабжать всеми продуктами. Завтра оне нам привезут хлеба и других припасов, и мы завтра будем тоже начинать работать. Завтра же будут все камеры открыты, будет свободный ход по всем камерам.

Вот легли мы спать, но нам не спиться, не как не могут забыть, все говорят, не кто не молчит. Пришло утро, все на ногах и ждут. Наших делегатов вызвали в канцелярию и скоро нам открыли камеры, и мы пошли узнавать, кто у нас жив, а кто убит и кто умер от голода и холода. Я узнал, что моих товарищей очень и очень мало осталось. САКОВИЧА я уже нашёл умершим это прошлой ночи, а затем ЧЕРЕПОВА, который с нами ехал из Уфы, тоже сильно больным дизентерией, и который умер в следующую ночь. Очень много умерало, я сам наблюдал. Ляжешь спать с вечера, утром встанеш и видеш, рядом с тобой лежит уже мёртвый. Будешь по другую сторону лежащему товарищу, что, мол, этот товарищ умер, и того так же не добудишься, он тоже, оказывается, умер. Много оказалось товарищей и убитых. Например, КУЗНЕЦОВ убит, который был присужден вместе со мной к смерте, и много тех мужиков крестьян, которые ехали вместе с нами, которые не дали нам убежать из вагона дорогой, и вот оне оказались умершими и убитыми.

Да, я стал говорить о свободном ходе по камерам. Когда я пошол по соседним камерам, и мы увидели в окно камеры, как приезжали крестьяни и привозили нам печёного хлеба, и мы очень были рады, рады были не хлебу, а сочувствию к нам крестьян. Мы видели, как оне дают нам хлеба из своих саней, и такие радостнные были у них лица, и вот почему и нам тоже стало весело.

Я хотя и был больной, но всётаки маломальски ходил. 1-го числа января нас стали выпускать часто уже на волю, давали нам полушубки, шапки. В первый день даже давали валенки, брюки и гимнастёрки и по две пары белья и руковицы, словом, одевали хорошо, но в остальные дни уже выдавали только шубы и шапки. Все скоро, в том числе я, получили освобождение, но за неимением лошади я остался до следующего дня. И тут беда, то же нет лошади, и я уехал только на третий день, как раз в последний день перед рождеством, и был увезён в село Усолье, где и пробыл пять дней.

В воскресенье мы, желающие ехать домой, записались и вечером пошли на станцию Ангору. Я хотя и был больной, но мне не хотелось оставаться тут в околодке. Я поехал по направлению домой. И вот, когда я пришол на станцию, до которой было всего две версты, придя туда, я заболел, но всё таки поехал. Доехал до Черемкова, где мне и пришлось слезти. Потому что у меня дезинтерия открылась сильно, и я уже не мог ехать и остался в общежитие Черемхомского Комитета помощь политически оосвобождённых. Там мне и пришлось лежать на нарах без всякой помощи. Я себя сдерживал, как в тюрьме, так и в Укоме от дезинтерии пережонными сухорями. Лежу, не могу двигаться, поэтому было очень трудно пережечь хлеба. Было очень трудно, но я кое как выпросил повора, чтобы он мне нажог хлеба. И вот он мне нажог, я поел и опять чуть поправился, но скоро у меня случится сильный жар и маленькая опухаль, и вот я поэтому остался и от второй партии, которая поехала из Черемкова по направлении в Россию.

Я пролежал четверо суток, а потом меня отправили в санитарный поезд, который находился на станции Черемкове. Когда нас привезли, я там заболел не только дезинтерией, а ещё заболел восполением почек, сделалась опухаль, и я тут пролежал около недели, а потом наш поезд ушол дальше в Сибирь, ближе к Иркуцку, на станцию Хатарейная. Там мы порядочно простояли, больше недели, а потом были переведены Иннокетовскую, — это военный город вблизи Иркутска. Там наш поезд стоял тоже приблизительно с неделю, а потом нас свезли на лошадях в город Иркуцк в военный госпеталь. Я туда был привезён 26 декабря (*января) 1920 года.

8 февраля город Иркуцк был на осадном положении, к нему подходил тогда Каппельский отряд. Он грозил Иркуцку большой силой, но все рабочие сразу все пошли добровольно записываться в армию, и моментально было сформировано большая сила около 16000 тысяч, и сразу была вся банда разбита. [23]

Конечно, Иркуцк был весь почти эвакуирован, и когда была отбита эта атака Каппеля, то очень долго шол обратно обоз, так как своего было много и у Каппеля тоже было порядочно взято.

В Иркуцке все улицы были забарикадированы камнями и мешками с песком и глиной. Я в Иркуцком военном госпитале пролежал до 24-го февраля, а потом сам выписался и пошол в общежитие, и где пробыл до 1-го числа марта месяца. 1-го марта мы пошли на станцию Иркуцк и скоро поехали домой. Я был слишком слаб и настолько худой, что своей рукой охватывал все ноги и руки, вот как меня острагала дезинтерия. Когда я поехал домой, стал скоро поправлятся. Поправился скоро, но только был без ног, то есть ноги были, да я на них ходить немог.

Когда же я приехал домой, то уже был такой полный, что сам себе удевлялся, но эта полнота была слишком слаба. Когда я пришол, товарищи, домой, то я уже узнал, что отец мой умер с горя, думая о мне и мучаясь при белых. Он потерял всё своё здоровье и не дождался меня всего один месяц. Приехал я домой, ходить совершенно почти немог, ноги сильно болели. Приехал я 1-го апреля, пролежал немного, чуть поправился и пошол на регистрацию партийную и военную. В партийной организации я был зарегистрирован, а потом пошол туда, куда мне сказали. Вот я и пришол и был направлен в Губчека, я там зарегистрировался, и меня, оказывается, зарегистрировали как перебещика. Я этого, конечно, не знал, какое правило, я даже не спросил, когда меня назначили на комиссию. Я сдал свой документ и думал, что так и надо.

Когда я пришол на комиссию, мне дали один месяц отпуска. Когда я через месяц явился, то меня и мобилизовали как перебещика, а мои товарищи все остались и не ходили туда. Тогда я спросил, почему это вы мне не дали отдыха, ведь я сильно утомился. Тогда разобрались, когда я уже был на распределительном пункте, что согласно телеграммы N1007 все административаные должны пользоваться двух месячным отпуском для успокоения нервов. Они мне предлагали ходатайствовать, так как я уже был принят и зачислен, поэтому Губвоенкомат не мог уже сам освободить меня, хотел ходатайствовать перед Центром. Но я не захотел этого и стал служить на военной службе, потому что всётаки хотя и больной, но сейчас известно лечиться некогда, а надо защищать то, за что я пострадал и быть может пострадаю, но буду стоять твёрдо и каждому пролетарию советую стоять за советскую власть, за диктатуру пролетариата.

Я скоро был назначен в запасный инженерный баталион в Миасский завод Челябинской губернии, а от туда был назначен на курсы в Москву в высшую стрелковую школу. В школу оружейных мастеров, где я сейчас и нахожусь 7-го сентября 1920 года.

Товарищи, автор я, как видите, неграмотный, поэтому буду просить вас, собирайте и изложите более подробнее и лучше. Я писал эту тетрадку, но не знаю, как это назвать или биографией, или чем другим. Я хотел бы назвать это "Выходец с того света" или "биография". Вы добавите, что я считая с октября 1918 года до марта 29-го дня 1919 года всё время проводил нелегальную работу, и так же у меня много скрывалось товарищей, которых так или иначе, но приходилось питать часто своими продуктами.

Я прошу Вас, товарищи, чтобы вы мне помогли поступить в школу политической. Так у меня одно стремление. Я уже говорил, что у меня есть много деревень, в которых меня очень хорошо знают, потому что все сродственники. И город меня так же знает. Приежаю в деревню, мне задают некоторые вопросы, на которые я не могу ответить. Я отдан всей своею мыслию и чувством только советской власти, при чём прошу советскую власть о том, чтобы она дала мне знание, которая бы меня оправдала.

В городе Челябинске мне предлагали остаться заведывающим мастерской, а также хотели оставить во многих местах советских учреждений, но я и потому не остался, что у меня нет политического знания.

МИХАИЛ БУХАРИН

Адрес: Челябинск, Тагильская улица, дом N216, БУХАРИНОЙ

[24]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.64.Л.1-24.