| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Хорошо, — согласился он. — Сейчас только...
И полез в салон, где притихла на время его верная подруга — рация. Накинул ремни на плечи, почувствовал на спине привычную тяжесть — и будто себя обрёл.
Подхватил и гильзу с болотницей да подался следом за ведьмой.
А она уже двинулась вглубь чащи — медленно, останавливаясь то и дело, чобы по одной ей заметным приметам выверить путь. Иржи послушно тащился за ней, от прелого запаха, исходящего из гильзы, подташнивало. Но в голове прокручивались события прошедшей ночи — люди боятся болотниц не меньше, чем васпов. Стало быть, для него эти твари могут оказаться полезны. А если так, то...
Мысль оборвалась — лес разошёлся в стороны, будто кто шторки раздвинул. На полянке, прижимаясь к частоколу сосен, стояла припорошенная снегом избушка.
— Вот мы и прибыли, — сказала ведьма и повернула к Иржи зарумянившееся строгое лицо. — Только я тебя в избу не пущу, уж не серчай. Одну ночь в баньке переночуешь, а на утро вымоешься да выстираешься, тогда и милости прошу. А я как раз и отвар сготовлю да блинов напеку. Чай, с дороги проголодался. Ношу свою мне пока отдай — я уж знаю, что с неспокойными душами делать.
Препираться с хозяйкой Иржи не стал: её дом — её правила. Передал гильзу с заточенной в нее болотницей, и, уже повернувшись спиной, услышал произнесенные вполголоса слова ведуньи:
— Может статься, и тебя выручу, недаром же нынче солнцеворот... В такой день чудеса вершатся, можно и саму жизнь переиначить, коль не по нраву.
Иржи почему-то запомнил эту фразу.
* * *
За избой притаилось два строения — баню Иржи узнал сразу. Крепкая да ладная, она была собрана из тщательно отесанных поленьев. Второй постройкой оказался приземистый, видавший виды сарайчик. И, проходя мимо, Иржи почему-то приостановился, вздрогнул, словно кто-то одернул его за рукав.
Какая-то неосязаемая и невидимая, но от этого не менее страшная сила тянула его, как магнит — железную стружку. Сделав несколько необдуманных шагов, Иржи замер перед дверью. Из рассохшихся досок на него повеяло запахом сухой травы, жженой проводки и ванили.
А потом — ударила звуковая волна: тонкий, протяжный, полный отчаяния предсмертный крик пробивался через треск помех. Иржи зажал руками уши, тряхнул головой.
"Странно", — подумал он и протянул руку, дотронулся пальцами до ржавой ручки двери.
Холод металла отрезвил его.
Если тут и спрятана тайна, его она не касается.
Развернувшись, Иржи пошагал к бане.
Видимо, топили ее недавно — полати еще не остыли, и исходящее от дерева тепло успокаивало. Иржи сбросил в угол предбанника свою ношу, и, растянувшись на лавке, понял, насколько же он устал. Так он пролежал без движения, глядя в потолок. В углу деловито возился в своей сети паук.
Пахло еловыми ветками и нагретым камнем.
В голове, после недавнего звукового вторжения, было удивительно тихо. И впервые за долгое время это радовало.
Немного придя в себя, стянув испачканную грязью одежду и прикрывшись полотенцем, что висело на краю кадки, Иржи прикрыл глаза. Сон навалился разом, словно огромный кот с тяжёлыми лапами, заурчал, потерся мохнатой мордой о щетину... И постепенно смазалась полоска неплотно прикрытой двери. И затих ветер, выводивший в трубе минорное "ми"...
Сон утаскивал все глубже и дальше...
КИР
— 1 —
Война подобралась к Ульям вплотную, и привычная жизнь сгинула во взрыве, разлетелась осколками, как треснувшее зеркало. Но это — не его сражение.
Его бой за надежду только начался.
Кир втянул воздух, пропитанный гарью, и закашлялся: горло словно наждаком продрало.
И насколько хватало глаз — только красное и черное, только марево пожара и закопченное небо над головой.
Кира и самого жгло изнутри.
Пустыня... Сушь...
Воды...
Зачерпнул пригоршню снега и в рот. Но его тотчас же вырвало — желчью и копотью. Снег тоже был разъеден чумными пятнами сажи, и там, где горелые струпья пепла подхватывал ветер, оставались кровавые язвы.
Дрожа от слабости, Кир попробовал опереться о землю, но руку тотчас прошило болью от запястья до плеча. Из глаз брызнули слезы, но Кир не закричал, только прикусил нижнюю губу и круглыми слезящимися глазами смотрел туда, где в прорехе рукава белела вывернутая кость. Ткань вокруг раны почернела и набухла, пропиталась липкой влагой.
Трясущимися пальцами Кир попробовал расстегнуть рукав, но ему это не удалось: ткань скользила, сломанная рука горела огнем и голова плыла от тошнотворной мешанины запахов. Тогда он, собрав оставшиеся силы, прополз к молоденькой сосне, привалился к обожженному стволу боком. Боль постепенно отпускала, и, сощурив обожженные взрывом глаза, Кир увидел, как над частоколом леса змеей взвился черный дым.
Значит, получилось...
Тяжелая масляная капля упала на лоб. Кир вытер ладонью закопченное лицо и, отняв руку, увидел на пальцах все те же черные и красные разводы. Кровь и копоть.
Капнуло снова, на сей раз рядом.
Кир зачарованно проследил, как почерневший наст разъедает алая горячая клякса — распускающийся бутон войны и смерти. И только тогда задрал голову. И лучше бы этого не делал, потому что тут же встретился взглядом с остекленевшими глазами своего сержанта.
Тот висел на обгоревшем остове сосны, нанизанный, словно дичь на вертел. На приоткрытых губах снова набухала кровавая капля, в широко раскрытых глазах застыл вопрос: "За что?"
"За мать! — мысленно ответил ему Кир. — За отца! За сестру! За брата! За вскормленную ненависть! За убийство надежд".
Проклятые ублюдки!1й2ц
Кир ненавидел их всех вместе и каждого в отдельности. А особенно сильно — Иржи, инженера связи. Ведь именно благодаря его стараниям Кира потащили лечить "тахикардию" в медицинский блок, а проще говоря — в пыточную.
* * *
Кир не первый год работал с механизмами и думал иногда, что в его железных друзьях жизни куда больше, чем во всех васпах Улья.
Не имея ни души, ни чувств, осы подчинялись единому отлаженному распорядку жизни, и даже тела их напоминали часы, которые время от времени требовалось чинить и заводить снова. И если вдруг какая-то шестеренка начинала барахлить, тотчас весь механизм подлежал отладке в руках мастеров — сержантов Улья.
Освещение пыточной было таким интенсивным, что даже сквозь закрытые веки Кир чувствовал жжение и расплывающиеся белые круги. Ему не хотелось смотреть на ровный, до зеркального блеска надраенный пол, на покатые восковые стены комнаты, в которой полностью отсутствовали углы — совсем не похожие на стены родного дома Кира, что он все еще видел в своих снах. Все вокруг казалось искусственным, как и громила-сержант в кожаном фартуке. А живым был только он, Кир, лежащий теперь на холодном хромированном столе в ожидании экзекуции. И оттого его отчаяние было еще мучительнее, а ненависть — острее.
Васпы делали все возможное, чтобы перекроить его тело, но не могли лишить ни бессмертной души, ни памяти.
А все потому, что был у него оберег.
Когда чудовища пришли в деревню, Кир проглотил крестик. Нательный, серебряный. Сорвал с шеи — и в рот. Не хотел, чтобы втоптали в грязь мамкин подарок. И крест растворился в нём и побежал по жилам пасхальным благовестом и материнской молитвой. И хотя воспоминания приходили к нему не часто, каждое из них — как осколок прошлого...
... Мурыся, обычно добрая и спокойная, вдруг взбеленилась, зашипела, оцарапала и, вырвавшись из рук, с утробным урчанием метнулась прочь...
А получилось — под ноги к матушке. Та как раз перетаскивала зеркало — огромное, в посеребрённой раме... Споткнувшись об ополоумевшую кошку, мать выронила его, и зеркало брызнуло по полу ливнем осколков...
Кир заметил, как по ним, поблёскивая, проскакал луч бледного солнца... Это завораживало: ведь день за окном стоял пасмурный и не радовал. А тут — блеск и радуга, как в сказке. Кир даже рассмеялся и в ладоши захлопал...
— Ну чего ржёшь, ошалел что ли?! — проголосила сестрица Весняна. — Не к добру это! Примета дурная! А ты — веселишься, пустозвон!
— Эй, потише, не трогай ребёнка! — вступилась за своего любимца матушка. — Осколочки блещут, красиво, пусть дитя радуется! А ты, дура, не примечай, а то и впрямь беду накликаешь.
Мать вооружилась метлой и принялась подметать осколки. Весняна помогала ей, причитая меж делом:
— Ну почему именно сегодня! На мои смотрины! Мурыська, пакостница, поймаю — убью!
Но той уже и след простыл.
— Не волнуйся, доченька, — матушка оставила уборку и приобняла Весняну: — Слава Господу — мы с отцом отложили тебе солидную сумму в приданное. А если есть деньги — никакие дурные приметы не страшны: всё у тебя будет замечательно!
Весняна улыбнулась.
А Кир вздохнул и вернулся на скамью у печи: тут было тепло, пахло ватрушками, и можно было вволю натешиться с новой забавой — заводным зайчонком, коего батюшка привёз с недавней ярмарки.
Домашними делами его не нагружали: Кир рос болезненным да слабым. И ещё — на радость семье — был очень красив: обделив других родственников, природа щедро наградила его. Оттого-то именно ему, а не младшеньким двойняшкам — Петечке и Аннушке, доставались родительские любовь и ласка...
В свои десять лет Кир отлично умел пользоваться этим преимуществом: чуть что — в слёзы, и тогда даже мелким доставалось...
Он — священен и неприкосновенен. Ангел. Благословение божье, посланное во имя примирения распадавшейся семье...
Кир насквозь пропитался осознанием своей особенности...
... Но сегодня насладиться игрой не успел: спокойствие разорвал рокот моторов...
За окном порыжело. Языки пламени охотно и жадно слизывали привычную жизнь.
И показалось, что само небо рухнуло вниз, придавив необычайной тяжестью, едва не расплющив. Дышать стало трудно: в приоткрытую форточку заползал едкий запах гари...
Мать всплеснула руками, Весняна протяжно завыла:
— Я же говорила! Господи... Говорила!
Матушка прицыкнула на неё и, подбежав к Киру, схватила за руку и потащила к столу.
— Залезай скорее, я скатертью прикрою. Авось не заметят, черти!
Кир полез... Но прежде, чем зелёный плюш пологом опустился перед ним, он заметил, как в дверном проёме вспыхнула яркая шевелюра.
Рыжее дыхание смерти опалило Кира, и гладкое, как зеркало, полотно его мира накалилось, лопнуло и обрушилось. Звонко. Брызгами...
Звон повторился, окончательно вытряхивая Кира из мира его воспоминаний. Следом послышалась короткая ругань — это сержант выронил иззубренный мясницкий нож. Таким легко рассекать сухожилия, и от одного вида отточенной стали в душе Кира поднималась волна отчаяния.
Анестезия механизмам не полагалась.
От страха все молитвы мигом выдуло из головы, и Кир только и мог, что шептать про себя: "Матушка, помоги!"
Он зажмурился снова, стиснул зубы, всеми силами пытаясь отгородиться от неотвратимой и страшной реальности. И тогда звон послышался снова.
А затем — раскатистый гул, от которого задрожали и покачнулись стены Улья, потом что-то сверкнуло, словно в ответ на Кирову молитву проснулся небесный исполин, кинувший в землю разящее копье молнии.
Распахнув глаза, Кир с удивлением увидел, как замер на месте и потом начал медленно оседать на пол сержант, как грохнула, открываясь, дверь и кто-то заорал пронзительно и страшно, совсем не так, как принято у васпов:
— Механика! Живо! Королева...
И окончание фразы потонуло в пронзительном и набирающем силу вое сирены. А потому никто не обратил внимания, что в помещении раздался новый сухой и лающий звук — это истерично смеялся Кир.
* * *
Так Господь услышал праведных и покарал грешных.
Его огненная плеть обрушилась на Ульи, и неприступные крепости пали. Где-то далеко, в головном Улье, выла умирающая Королева. Кир чувствовал ее отчаяние, ее боль — это походило на вспышки мигрени, но теперь он радовался этой боли. Смерть Королевы несла ему свободу, и теперь, идя по взлетной площадке, он улыбался. Но, к счастью, никто не замечал этой улыбки — в Улье царила паника.
Не заметил его ликования и сержант — тот самый, что собирался подлатать Киру сердце, которое билось теперь еще более нервно, чем прежде. Но не болезнь тому была виной, а волнение. И вместе с пульсом в голове бились одна и та же мысль: "Свобода... неужели свобода?"
Воспользовавшись общим замешательством, Киру совершенно спокойно удалось заклинить катапульту под креслом второго пилота. А дальше все пошло по плану.
Вертолет отрыгнул черный дым и волчком закрутился над лесом. С высоты Кир успел заметить деревню, застывшую в чернильном море тайги. А потом он и сам рухнул в пропахшую кровью и копотью бездну...
* * *
Из очередного забытья его выдернули голоса.
— Это всё твой отец, остолоп, виноват! — говорил один, высокий. — Не мог дров напасти! А теперь — полюбуйся! — заплутали! Да еще в такую передрягу вляпались!
Другой, уступчиво и тихо что-то возражал, но слов было не разобрать.
Кир разлепил глаза и попытался сесть. Далось нелегко: от запястья вверх поднималась жаркая волна боли и от этого мутило.
— Ой, лишенько... кругом-то такая круговерть да чернота! Будто в аду! — снова завизжал первый. — Понесла тебя нелегкая, видела же, что бомбят!
— А если кому-то помощь нужна? — отчетливо возразил второй.
Бабья перебранка колокольным звоном отдавалась в воспалённом мозгу и заставляла досадливо морщиться.
— Гляди, какая сердобольная выискалась! А если это враг?
— Да какой это может быть враг? — раздалось совсем рядом.
Кир выглянул из-за сосны и вздрогнул. Перед глазами снова расплылись черные да красные круги. Только теперь черное — лоснящаяся коса до пояса, и красное — наливные щеки.
— Ой! — черноволосая отступила назад, едва не сшибив с ног свою спутницу — вовсе неприметную конопатую девку. — Оса! — выдохнула она и прижала ладонь к лицу.
Из ее груди начал рваться неудержимый, но пока еще тихий визг.
Молоденькая же, что с конопушками, хоть и выглядела перепуганной, к удивлению Кира шагнула вперед, заслонив собой красавицу, — та, хрупкая, легко спряталась за её полным телом, — сказала дрожащим голосом:
— Не тронь!
У Кира перехватило дыхание. Снова обожгло воспоминанием — такой же отчаянной глупышкой была и его старшая сестра.
Он попытался привстать, но непослушное тело обмякло, да и руку снова прострелило болью, да так, что на глаза навернулись слезы. И Кир проговорил быстро, вкладывая в слова всю рвущуюся наружу надежду:
— Бабоньки, милые, не бойтесь! Я не обижу...
Черноволосая перестала визжать, а конопатая дурнушка бросила в него словами, словно снежным комом:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
