| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Дома оставались жена и трое детей — младшему 2 года — и слышали мой "рёв". Младший сынишка забрался под кровать. Жена была вне себя... Когда я, весь избитый, на карачках вполз в комнату, вижу, жена схватила нож и хочет убить себя. Не вырвал бы я у неё в эту минуту нож, было бы!...
Посейчас не знаю, что с семьёй — 10 писем без ответа".
Избитого Полетаева оставили было дома, но в конце Нового Года снова нагрянули. Обыск, забрали всё имущество и жену Полетаева "оставили в одной юбке". Затем самого П-ва отправили в часть, а через несколько дней в Екатеринбургскую тюрьму.
"И вот уже 6-й месяц никаких сообщений — за что посадили, на сколько времени?"
Оканчивая свой разсказ, Полетаев не выдержал и заплакал. Тяжело было и мне.
О, довольно, довольно этих кровоточащих документов! [48]
9 Июня
Что особо примечательно за эти дни? Во "внутренней жизни" больницы разве то, что, несмотря на голод, отказались от совершенно нес"едобного "супа" — сущие помои.
Газеты с большими пробелами — видно есть, о чём надо молчать. Зато [чешским] шрифтом напечатано сообщение из Омска о суде (?) над 17-ю гражданами, виновными в принадлежности к партии коммунистов. Приговор — 11-ти смертная казнь.
13 июня
Сегодня утром — побег 3-х из барака. Из умывальной вижу, как солдаты бегут ловить с винтовками наперевес. Выстрелы, крики. В итоге сбежал один, другой убит, а третьего привели избитого до полусмерти.
17 июня.
Из газетной информации знаменательное "воззвание" к красным с обещанием при добровольном к белым переходе "полного прощения", даже более того...
Больным уколом для меня являются анонсы в газетах о "развлечениях" в бывшем Харитоновском саду, снова превращённом Колчаковцами в низкопробный шантан... Сколько труда было положено на очистку Авгиевых конюшен, и вот...
23 июня
Скрывать правды больше нельзя, хотя по-прежнему "просят не верить" — из Екатеринбурга бегут! Город разгружается, войска — по слухам — размещены по окрестным деревням, а красные уже близки к Перми.
Жизнь же в "мёртвом доме" идёт своим порядком, пока никаких отражений. [49]
6 июля
Много событий "за стеной" за эти дни. Красные надвигаются, взяли Пермь и Кунгур. Печально завыли, с позволения сказать, газеты. Спешат пересматривать наши дела.
Екатеринбург теперь — взбаламученное море. Даже то, что мы видим урывками из окон корридора, много говорит нам. С утра два потока беженцев — по приказу из Екатеринбурга и без приказа из окрестных мест в город. В несколько рядов тянутся отсюда возы с домашним скарбом, с привязанными сзади коровами и лошадьми.
А людской поток из уезда заполнил, говорят, все городские площади; монастырь же заполнен "духовными отцами" из деревень.
Всё это жадно впитывают в себя заключённые.
"Что день грядущий нам готовит?"
7 июля
На прощанье Колчаковская юстиция устроила нам "передопрос" на манер средних веков под открытым небом.
На прогулочном дворе поставили ряд столов, за которыми важно разселись судьи. Между ними немало юнкеров-золотопогонников.
Нас вызывают целыми партиями по 5-6 человек, допрашивают с редкой быстротой.
К чему эта комедия?
10 июля.
Как и надо было ожидать, она была ни к чему — ни вчера, ни сегодня допросы под открытым небом не возобновлялись, и никаких практических результатов вчерашнее заседание не имело, хотя многим обещали освобождение.
Да и до того ли теперь им, когда наши спасители — [50] красные с каждым днём всё ближе к Екатеринбургу.
Затревожилось и тюремное начальство: из окон видно, как подводы нагружают "делами", шнуровыми книгами и прочей дрянью из тюремной конторы. Очевидно, собираются бежать.
А волна беженцев из города всё ширится: видно, как по площади мимо Ивановского кладбища тянутся 6-7 рядов повозок, за ними пешие, тащат с собой скот, слышно мычанье коров, ржанье лошадей — настоящее переселение народов.
Порой в эту лавину беженцев вклинивается конный военный отряд, тоже удирающий. Возы останавливаются, образуя затор, доносятся крики проклятия. А сзади приливает новая волна бегущих.
Настроение обитателей больницы повышенное, нервное, выжидательное. Всеми правдами и неправдами пробираются в корридор к окнам, лепятся к решёткам, наблюдают бегущих, обмениваются восклицаниями.
Старые надзиратели приуныли и меньше теснят нашу братию. Тоже выжидают.
Последние дни
(12, 13, 14 июля)
Тревожные это были дни; дни, в которые светлые надежды чередовались с самыми мрачными ожиданиями близкого конца.
До последней минуты над головами нашими висел вопрос: оставят ли в живых [51] до прихода красных или ...
А основания опасаться были: "высшее" тюремное начальство бежало и оставило нас на попечение старика-привратника и нескольких надзирателей из молодых. (Старые "менты" убрались с начальством). А в тюрьме стали появляться опричники-военные вроде известного истязателя В-Исетских рабочих Ермохина и пытались распоряжаться по-своему.
Памятны остались на всю жизнь последние 3 дня перед приходом красных — ими я и закончу своё повествование.
12 июля памятно собственно кошмарной ночью, во время которой происходила последняя "эвакуация".
На самом деле по всему видно было, что уводили людей на разстрел.
Прежде всего дико было, что партию стали "сбивать" в 12-м часу ночи. Мы в больнице улеглись уже спать, как вдруг слышим лязг чугунных ворот, топот по двору сапог и неистовые крики:
— Собирайся! Живо! Выходи во двор!
И всё это пересыпается трёхэтажной руганью. Порой раздаётся одиночный выстрел. Нетрудно было убедиться — и об этом нам крикнули со двора, что конвой пришёл пьяным и творил, что только ему угодно.
И что только делалось в корпусе в эту ночь? [52]
Напоенные кем следует конвойные бросились в камеры с ругательствами, торопили заключённых, били "опаздывающих" прикладами, неистово орали.
Увидев, что некоторые берут с собой бутылки с молоком или просто водой, выхватывали их из рук и с азартом бросали через окна во двор, разбивая при этом и стёкла. Звон от разбивающихся в дребезги о камень бутылок гудел в ушах... И над всем этим висела безобразная пьяная ругань.
Наша палата всполошилась — ведь возможно, что и за нами придут. Некоторые оделись, [взгромоздились] к окнам и ждали.
Помню, особенно подвергшийся панике шарташский житель Я. крикнул мне от окна испуганным голосом:
— Чего же вы, т-щ Г-в, лежите! Одевайтесь!
— Зачем спешить? — ответил я. — Когда к нам придут, оденемся.
Долго ещё продолжалась вакханалия самоуправства в корпусе. И каждую минуту ждали мы — вот-вот ворвутся, возьмут...
Был даже проэкт забаррикадировать дверь койками, и кто-то один из больных потащил к двери коечные доски, табурет. Но это показалось смешным.
Наконец, "партию" во дворе собрали, выстроили в шеренгу и под непрерывные ругательства и окрики повели в ворота... Больницу не тронули. [53]
Следующая ночь, с 13-го на 14-е июля, тоже памятна по-своему.
Днём 13-го пронёсся слух, что задержавшиеся в Екатеринбурге белые будут ночью брать из тюрьмы "по своему списку" политических на разстрел.
Что предпринять?
Совещались и решили: так как пропуск в тюрьму теперь всецело зависит от привратника, на попечение которого оставлена вся тюрьма, то решили просить его не впускать самозванцев и... дать взятку.
Собрали 500 руб. (для тогдашнего времени это всё же большие деньги) и пригласили.
Переговоры кончились успехом: обещал не пускать. Отказался только удовлетворить вторую просьбу — оставить на эту ночь палату не запертой ("в случае, нагрянут хулиганы, разбежаться можно").
— Нет, — категорически заявил старый служака, — это же не по правилам будет!
Настала ночь... и редко кто заснул в эту долгую-долгую ночь. Прислушивались к малейшему шороху, стуку, разговору во дворе.
Вот, кажется, стучат в ворота? Кое-кто бежит к окнам.
— Нет! Почудилось, вероятно...
С облегчённым сердцем увидели брезжущий разсвет.
Утром узнали, что опасность была и миновала. [54]
Какая-то компания убийц ночью являлась, стучали в ворота и требовали впустить их взять политических по имеющемуся у них списку.
Но мудрый привратник нашёлся ответить, что Начальник тюрьмы не оставил ему списка заключённых, и он совершенно не знает, кто уголовный, кто политический, и на свою ответственность выдачу заключённых по не проверенному списку не возьмёт.
Это спасло нас. Жаждавшие новых жертв поругались у ворот и ушли.
"Товарищи, вы свободны!"
Эти дорогие слова мы услышали в следующую ночь — 14 июля 19 года.
День этот весь прошёл в волнении и в [тягостном] ожидании идущей к нам на выручку Красной Армии.
У белых наблюдалась полная деморализация. С утра к тюрьме приставили было какой-то новый караул, но через несколько часов его сняли и оставили нас в ведении надзирателей.
Среди них преобладала молодёжь, видимо, тоже ожидавшая красных с добрым чувством. Порой они передавали нам в окно со двора новости, что творится в городе.
А там царило уже полное безначалие и начались разгромы магазинов.
До нас донеслись залпы орудий и [55] ликующим, радостным эхом отзывались в усталых сердцах:
— Это "они" идут!
Белые протащили мимо тюрьмы и поставили на пригорке у кладбища несколько орудий — отражать большевиков.
Но не надолго хватило воинской доблести у белых канониров: прослышали, что в городе грабят универсальный магазин Агафурова, плюнули на всё, бросили орудия и помчались в город принять "посильное участие" в грабеже.
В этот день мы, помнится, не получили никакого питания, да и не думали о нём.
— Они идут, они близко! — вот всё поглощающаямысль.
Наступил вечер, темнело... И вдруг мы услышали над нашими головами вихрь летящего снаряда... Другой, третий.
О, значит, красные близко и обстреливают Екатеринбург.
Отвечать им орудийными выстрелами было некому, и скоро гул пролетающих над тюремной крышей снарядов умолк.
Становилось всё темней — надвигалась ночь.
Наиболее экспансивные, нетерпеливые вскарабкались к окнам и, затаив дыхание, прислушивались и жадно глядели в темноту. В палате царила томительная тишина ожидания. То же творилось и в корпусе.
Но вот со стороны Верх-Исетского завода слышен ликующий звон колоколов и затем бурное "Ура!"
— Они вошли, они здесь!
Как электрическая искра обегает эта мысль всех. Чей-то звучный голос из окна корпуса:
— Товарищи! Красные пришли! Да здравствует Красная армия! Ур-р-ра!
Все вскочили с коек, бегут к окнам. И вся тюрьма, как один человек кричит:
— Ур-ра! Ура!...
Вслед за бурей восторгов затишье и чей-то суровый голос из корпуса:
— Подождите, товарищи, ликовать! Не рано ли? Быть может, это белые там празднуют победу...
Но скептика не слушают; и все уцелевшие заключённые превратились в одно ожидание:
— Когда придут к нам?
Поминутно спрашивают молодого дежурного надзирателя, шагающего по двору:
— Ну что? Не пришли ещё? Не слышно?
И вот, наконец, голос снизу: [57]
— Пришли — в конторе сейчас.
Проходит ещё несколько минут — как долго тянулись они — и мы слышим шум шагов и оживлённые голоса.
Гремит запор, широко отворяется дверь, и в палату входят, сопровождаемые надзирателем с фонарём, четверо красноармейцев. Запылённые, усталые, в поту.
— Товарищи, вы свободны! — звонким голосом об"явил нам стоящий впереди совсем молодой красноармеец, видимо, начальник маленького отряда.
Горячее "Ура", крики: "Спасибо! Спасли вы нас!"
И просьба ко мне:
— Скажите им от нас приветствие.
Отказываюсь, но настаивают, торопят.
Взволнованный, с сильно бьющимся сердцем говорю, не помню точно, что, в памяти осталось лишь главное:
— Приветствую красных орлов. Давно ждали мы их прилёта и твёрдо верили, что никакие преграды не остановят их. Много испытаний перенесли мы от белых, но испытания закаляют борцов. Теперь свободные будем помогать общему великому строительству.
Спасибо, дорогие товарищи! Вы воскресили нас из мёртвых! [58]
Снова бурное "Ура", рукопожатия, поцелуи.
Начальник отряда хочет отвечать:
— Товарищи, — начинает он, — не за что нас благодарить. Мы лишь исполняли святой долг. Мы сами спешили сюда, чтобы негодяи вас не замучили...
Тут голос юноше изменяет, срывается, и он... плачет.
В смущеньи я бросаюсь к нему, обнимаю, успокаиваю... Горячий поцелуй соединяет наши души.
Через минуту т.т. красноармейцы идут освобождать корпус. С непокрытой головой, в чём был, спешу я в полутьме за ними. Впереди надзиратель с фонарём и связкой громадных ключей.
Проходим через двор мимо женской тюрьмы; у окон теснятся женщины и с одушевлением поют Интернационал.
Взбираемся по узкой лестнице в "крепость", как величали корпус. Один за другим падают ржавые запоры тюремных камер, визжат на петлях проклятые двери, и всюду несём мы весть:
— Товарищи, вы свободны!
В ответ — нестройное, но одушевлённое "Ура!", в некоторых камерах короткие приветствия красным. [59]
Обошли всю тюрьму — все двери открыты! Т.т. красноармейцы уходят в город, рекомендуя до назначения заведующего пока что самим установить порядок в тюрьме.
Сейчас же у главного входа в корпус во дворе организуется митинг. Избирается председатель, ставятся вопросы и между ними: "Как быть с уголовными?"
Но многие не интересуются этим и рвутся на свободу.
Предостерегают дождаться разсвета, т.к. у тюрьмы может быть засада белых.
Выхожу за ворота... Боже мой! Какое это великое непередаваемое чувство свободы после почти года проклятого застенка!
И первое, что вижу — громадное зарево, языки огня и клубы дыма над пассажирской станцией: это последнее "славное дело" негодяев-белогвардейцев. Подожгли оставшиеся вагоны с ценным грузом и вагонные мастерские. Огонь разливается широкой рекой...
А это что за гул вблизи? Присмотревшись, различаю в темноте длинный ряд орудий, лошадей, верховых. Слышно порой бряцание упряжи. Это красная артиллерия вступает в Екатеринбург.
Добро пожаловать, милые, родные! [60]
Уже совсем разсвело, когда я, нагруженный своими вещами, покидаю застенок.
Легко и свободно дышится!
Из-за крутого холма показывается солнце и радостным светом заливает взборождённую равнину.
Путь новой светлой жизни озаряет животворящее солнце.
"Дню вчерашнему забвенье,
Дню грядущему привет!"
Ан. Герасимов
Крым
Новый Сименс
28/VIII-1922 [61]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.71.1-61.
"Вступление Железной дивизии В.М. Азина в Екатеринбург в 1919 году". Мосин Г.С. 1958 г.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
