— Но это временно, я полагаю. — Его ничуть не смутил гневный порыв собеседницы. Орочимару вообще вел себя очень спокойно, будто просто доносил до нее азбучные истины. — Я подожду и понаблюдаю за тобой, а потом ты изменишь свое мнение.
— Неправильно полагаешь. Я хоть и предпочитаю зрелых мужчин, но никак не перезрелых как в твоем случае.
Орочимару опять не обиделся, лишь рассмеялся своим странным смехом, от звуков которого Рене хотелось или бежать от него без оглядки, или прижаться к его ногам и тереться лицом об его стопы, млея от удовольствия:
— Ах Рена, ты такая наивная не смотря на всю свою ершистость. Хорошо бы, конечно, завернуть тебя в целлофан и положить на полку в безопасное место и не трогать для большей сохранности этой чистоты, но жизнь — она сложнее. Да и рука у меня не поднимется прятать такое чудо, разве что для себя. Так вот, девочка, ты в силу своего нежного возраста видимо не понимаешь, что человек не может противиться силам, которые его превосходят. Я выбрал тебя для себя по целому ряду причин, пусть многие из этих причин тебе явно не понравятся, но сути это не меняет. Ты моя, потому что я так решил. Точка.
— Орочимару ты меня достал и это уже не смешно. Чего тебе надо от меня?
— Девочка моя, у меня на тебя очень далеко идущие планы...
— И кто из нас тут наивен? — фыркнула Рена и встала вытряхнуть переполнившуюся пепельницу.
— Разумеется ты. Я все это тебе говорю, потому что мне лень играть с тобой в игру "Хороший добрый я спасает маленькую бедную тебя и забирает с собой в светлое семейное будущее". Я уважаю твой ум и характер, чтобы унижать тебя такими манипуляциями. Я предложил тебе власть — ты не хочешь. Предложил знания — ты опять отказалась. Тогда кто тебе виноват, что я возьму тебя с собой силой? Ты можешь попытаться донести на меня этой старой обезьяне. О чем я говорю, тебе даже далеко ходить не нужно — ведь тебя уже пасет АНБУ и тебе достаточно с визгом выбежать из дома и ткнуть пальцем в злого меня. Но это не изменит ничего, ведь я всегда получаю то, что хочу. Так что пожалей этого несчастного парня, который мне на один зуб. Ты не знаешь подробностей и причин моего нукенинства, но ты даже не представляешь масштабов трагедии для Конохи, когда они потеряли меня. Я здесь родился и вырос, знаю о Конохе все, поэтому куда бы тебя от меня не спрятали — найду тебя. Если будет нужно, я изобью тебя до полусмерти, закатаю в бочку и на собственной спине унесу тебя с собой. Ты — моя.
Орочимару смотрел на нее внимательно и серьезно. Хоть его голос был дружелюбным и серьезным, но с каждой фразой его темная Ки все больнее прибивала Рену к полу, явно давая понять, кто хозяин положения. Злость закипела в ней, поднимаясь из глубины, разливаясь по спине и рукам. Рену дико подмывало дать ему по морде и он это прекрасно знал. И ему это нравилось.
— У меня сегодня нет настроение острить. Я пока по-хорошему прошу тебя убраться к чертовой матери отсюда. Кофе ты получил, беседу тоже, так что я свой долг гостеприимства выполнила. Уходи.
— У некоторых людей есть природный талант смотреть на других сверху вниз. Ты им владеешь в совершенстве. Потому что под твоим мрачным взглядом я забываю, что на голову тебя выше и намного старше.
— Уходи. — Рена для наглядности даже показала чашкой в какую сторону. — Пошел вон, сволочь.
— Мне жаль, что ты так упряма. — Он вздохнул, но не отступил.
— Пошел. Вон. Тварь. — Рена скрипела зубами. — После всего того, что ты мне сейчас наговорил, чтобы ноги твоей здесь больше не было. Убирайся!
Осколки чашки еще не успели отзвенеть и осыпаться со стола, как она оказалась распятой на полу с вывернутыми руками. Орочимару смотрел пристально и уже без улыбки. В его взгляде читался и гнев, и удовольствие. Уголки бледных губ чуть подрагивали, будто он с трудом сдерживал улыбку. Она еще не видела его так близко-близко. Оказывается, вокруг глаз была не краска, как она думала сначала, а вполне себе пигментация. Оказывается, что скулы у него такие острые, что о них можно порезаться. Оказывается, что его дыхание пахнет чем-то приятным. Оказывается, что под его взглядом, отказывают ноги и сердце начинает работать с перебоями от страха.
— Чего ты хочешь? — спросила Рена как можно спокойнее, не отводя взгляд от его расширенных темных зрачков.
Великий саннин не отвечал, лишь улыбался все шире, и потому ей пришлось повторить свой вопрос ровным и тихим голосом. Совсем не испуганным. Нет, ну правда не испуганным.
— Чего ты хочешь? — твердо смотреть в глаза сопернику, когда он сидит на твоих бедрах это не самое легкое на свете занятие, но Рена вроде пока справлялась. Она ощущала взгляд Орочимару почти как если бы он водил пальцем по ее телу. Рену затрясло, и она не могла остановиться. Сила его внимания была столь чудовищно невозможна, что он мог бы при желании медленно разорвать ее тело просто внимательно глядя на нее. Но он не причинял ей боли, лишь усугублял страх. Она закрыла глаза, пытаясь избавиться от ощущения его внимания, но от этого его взгляд стал лишь еще более чувствительным. По скулам, по бровям, по губам будто вели холодными мягкими пальцами. Невидимые руки скользнули по шее, растерли пульс на горле, опустились недопустимо низко. Ее сердце билось все быстрее, подгоняемое животным ужасом. Рена слышала, как стучат ее зубы.
По полу расползлась и быстро остывала кофейная лужица. 'Чашку жалко, — мимолетная мысль коснулась сознания Рена, — такими темпами и эти чертовы гости перебьют мне всю посуду в доме'. Мысль о посуде была такой неуместной в сложившейся ситуации, что Рена с облегчением почувствовала, как мысли стали немного четче.
Она была жива. Она была целой. Да, Орочимару напугал ее до заикания, но объективно он не причинил ей никакого вреда. Значит, ему нужно что-то, что она ему в мертвом виде дать не может. Но что? Он упоминал несколько раз, что она ему нужна зачем-то, но трудно представить, что его потребности не выйдут ей потом боком. Мысли девушки завертелись с бешенной скоростью, сменяя одна другую. Сейчас как никогда она ощущала свою неодетость и могущественного шиноби на своем теле. Это пугало и злило, хотя Орочимару никогда не давал ей повода опасаться его, как мужчину. Эта беспомощность перед ситуацией и полное отсутствие идей по поводу того, как спастись доводило ее до исступления.
— Какого черта тебе от меня надо? — зарычала Рена, теряя терпение и пытаясь спровоцировать его хоть уже на какое-то действие, чтобы понимать чего же ждать дальше.
Орочимару молчал, но по его губам зазмеилась странная, не предвещающая ничего хорошего улыбка, а в прищуренных глазах появился совсем уж не хороший блеск. Похоже он ждал от нее каких то действий или хотя бы обозначения намерений.
"Это что, проверка? — Рена задумалась. Ее мысли приняли другое направление. — Вдруг он хочет посмотреть, что я буду делать в такой ситуации?"
Рена решила не ждать куда все это заведет и, вывернув одну руку, двинула его в солнечное сплетение со всей силой, что у нее еще осталась после молниеносной регенерации. Орочимару только ухнул и отмахнул ее ладонью по лицу. На его лице все еще не было гнева, лишь любопытство юного натуралиста в тот момент, когда он обрывают жуку лапки. Голова девушки откинулась и довольно сильно приложилась об пол, а куноичи ощутила вкус крови во рту. Перед глазами поплыли цветные пятна. Он снова поймал ее за руку и неторопливо вернул на прежнее место, сжимая все так же крепко, но не причиняя явного дискомфорта. Он едва ее коснулся, но объяснил свою точку зрения. Рена поняла. Если она хочет обмениваться ударами, то ее вполне могут размолотить в кашу. Не с саннином ей тягаться в дружеском обмене оплеухами.
— Мать твою, сука змееглазая! Что ты хочешь? — Рена вилась под ним, пытаясь извернуться и спастись, но босые пятки не находили опоры, беспомощно скользя по гладкому паркету. Орочимару придавил ее так основательно, что она при всем своем старании не смогла сдвинуть их тела хоть немного в сторону.
Его руки, хоть и были изящными и почти женственными, все таки были куда шире тонких невесомых ладоней девушки, поэтому он без малейшего усилия перехватил оба запястья своей пятерней, освобождая вторую руку, сжимая пальцы, как стальные обручи вокруг ее рук. Это было больно, и Рена старалась не издавать беспомощных стонов. Свободной рукой он ухватил ее за подбородок и повернул ее лицо в сторону, максимально, на грани боли вытянув ее шею. А потом она увидела, как между его бледных губ высунулся язык. Он становился все длиннее, длиннее. Она попыталась закричать, но он легко поймал ее крик, зажав ее рот холодной ладонью. Прикосновение к виску, влага вдоль щеки, вниз к шее. Кончик языка достиг ключицы, обвел мягкую ямку на горле и опять вернулся к ее лицу. А потом он потянул ее лицо в другую сторону и повторил все с начала. В низу живота предательски заныло. Она не понимала как он этого добивается, но ей нравилось, то что он делал. Это было омерзительно, страшно, непристойно, но тело реагировало совершенно не двусмысленно и ему даже не мешал животный ужас. Это начало что-то очень нехорошее напоминать девушке.
Рена смогла и в этот раз вывернуть руку и ударила его по горлу. Он поперхнулся с удивленным видом и втянул прикушенный язык обратно в рот. На ее лицо упало несколько капель крови, а он опять усмехался, демонстрируя перепачканные кровью зубы. Избитая в котлету — это все равно куда лучше, чем изнасилованная. Разве нет?
Он на мгновение застыл и открыл ей свой разум. Как будто открыл запертую дверь. Разум его ударился об внутреннюю защиту Рены, и она забилась в мучительных судорогах, пытаясь избавится от чужого. Его мысли вонзились в мозг куноичи, как ножи, как сны со стальными кромками. Она чувствовала как с ее психики слой за слоем обдирается личность, остается лишь животный инстинкт и желание подчиниться ему беспрекословно. Искры разума великого Санина танцевали у нее под черепной крышкой, и там, где они касались, все немело и болело. А ведь Орочимару не давил на нее, лишь дал прикоснуться к его разуму. А для нее это было равнозначно тому, что он заставил ее взяться голыми руками за провода под напряжением.
— Убирайся из моей головы, слышишь, сука?! — кричала она. Скорчившись на полу, прижав руки к животу, Рена ловила ртом воздух, сердце колотилось где-то у горла, перекрывая дыхание, из носа текла кровь. Гнев тек через нее, чистый и острый. Он-то вышиб наружу последние остатки вмешательства Орочимару в ее разум и рассудок. Наверно он сам удивился встретив такое яростное сопротивление, но удивление явно было приятным. Орочимару нависал над нею, опираясь на руки и улыбался, улыбался, улыбался.
Рена полыхнула на него взглядом — злым, потом испуганным. Орочимару пронесся через ее сознание, как океан через раковину, наполнив и опустошив, вымыв при этом панибратское и несерьезное к нему отношение. Может быть, чтобы ее сломать, ему надо лишить девушку рассудка, но он может это сделать, если захочет. И ничем Рене себя не защитить. Его слова о его методах принуждения приобрели совсем другой окрас и вес. Теперь она не могла воспринимать его не иначе, как страшную тварь, которая может сделать с нею все что угодно. В жизни с ней случалось всякое, но даже когда она была в услужении маньяка, который потрошил и насиловал ее почти каждую ночь, Рена не испытывала такого всепоглощающего чувства обреченности перед судьбой. Орочимару был совершенно прав — для нее он стихия, против которой бессмысленно бороться.
— Ммм... мне нравится твой запах. Твои мысли похожи на землянику. На молодую, чуть кислую земляничку. — Глаза саннина расширились и блестели, узкие зрачки расползлись почти на всю радужку, делая их черными.
— Ты, урод, слезь с меня! — голос Рены был предательски натянут и в нем зазвучали панические нотки. Девушка была напугана таким вторжением — раньше она даже не подозревала, что такое вообще возможно. Наверно не стоило все время уповать на защиту Сестер и пора научиться оборонятся самой. По ее щекам текли беспомощные слезы, за которые она себя возненавидела.
Орочимару улыбнулся, но и не подумал сделать то, что его просили, а наоборот двинул бедрами, недвусмысленно поглаживая напряженной плотью беспомощную девушку.
— Милая моя девочка, ты не должна больше никого к себе подпускать.
— Это мое дело, и ты мне явно не указ! — гневно выкрикнула Рена, пытаясь вывернутся из цепких рук.
— Все таки послушайся меня — это избавит тебе от лишней боли. А делать тебе больно я не хочу. Не заставляй меня быть грубым...
— Грубым? Ты мало что можешь со мной сделать такого, что будет для меня неожиданностью! — Пусть это и было ложью, но Рена пыталась удержать хорошую мину при проигранной игре.
Девушка с яростью вырвала из памяти одно из последних охотничьих воспоминаний и небрежно швырнула Орочимару, пока ментальный контакт не прервался. В довесок отправила и одно из самых тяжелых воспоминаний пятилетней давности.
"Обвисшее в цепях безвольное тело. Кровь темно-красным потоком стекала по груди и впалому животу, застывающая комочками в волосах. Она плескала на пол, дождем постукивая и дребезжа как по фольге. На мокрой кости позвоночника отблескивал свет факелов. Ему разорвали горло. Она разорвала".
"Она растянута на дыбе голая и беспомощная. Кожа вспорота от горла до самого лобка и аккуратно растянута в стороны. На груди она ободрана до костей, а рана присыпана чем-то что не дает ей истечь кровью. Мышцы живота рассечены, открывая доступ в самые глубины ее тела. Над ней система на золотой раме закреплена целая система крючьев на цепочки. Все что можно было из нее вытащить, не вырывая окончательно из нее извлекли и развесили на этих крючьях. Нужно отдать должное мастеру — все было сделано так искусно, что у нее были шансы выжить, если все это запихнуть обратно. Отдельного внимания удостоились ее кишки и теперь она имела прекрасную возможность наблюдать как ее розовые потроха все так же пульсируют и старательно выполняют свою роль. Ее рот забит рвотой, ее голос все никак не сорвется, хотя горло разрывается от боли. Она кричит. Кричит взахлеб, переходя на визг и вой. Серии визгов срываются в стон и долгий не замолкающий вой. Ее до такой степени накачали чем-то, что сознание ее трезвое как стеклышко, а боль всепоглощающе феноменальна. На фоне всего этого ей уже все равно, что кто-то продолжает ее раз за разом трахать, разрывая изнутри и спереди и сзади. Она кричит."
"Перед ней на той же дыбе растянут мужчина. Она занята тем, что аккуратно извлекает его внутренности и развешивает на золотых крючьях. Получается у нее не очень хорошо, но она старается. На юном личике, забрызганном кровью мягкая, очень добрая улыбка. Она как раз занялась его кишками, и по неосторожности разрывает об крюк. Кишка выскальзывает из рук и забрызгивает все вокруг кровью и в большей степени дерьмом, но ее это не останавливает. Она все равно аккуратно цепляется ее на нужно место и начинает вытаскивать очередную петлю из распоротого живота. Он кричит."
Этот кусочек памяти произвел большое впечатление на Орочимару, но вовсе не то, на которое она рассчитывала. Рот растянулся в кошмарной восторженной улыбке. Его суть оказалась извращена не менее чем у самой куноичи, а как бы и не более.
